Вознюк в самом деле ломал голову, размышляя о загадочно исчезнувшей тетради. Много раз в тот день ожидал, что вот-вот за ним прибегут и тогда… Что последует за этим «тогда», и думать боялся. Около двух лет держался, ни единым шагом своим, ничем абсолютно не навлек на себя подозрений. Так закрепиться, как сумел он, редко кому удавалось. И вот из-за простой оплошности…

Еще в Мюнхене, только-только связавшись со службой полковника Стивенса, окольными путями узнал об одном, затем о другом провале агентуры, засланной в Советский Союз, Чехословакию, Польшу. Здесь, в Союзе, после перехода границы, читал о том же в газетах.

Спокойствие изменило ему. Страшная пустота образовалась вокруг. Среди сотен людей выделялся белой вороной. Во всяком случае так казалось ему. Вот-вот кто-то схватит за шиворот, скрутит руки за спину и на гневный окрик: «Предатель, грязный шпион!» — разом повернутся сотни, тысячи разъяренных старгородцев.

Утешала лишь надежда: быть может Полийчук невзначай прихватил тетрадь? Но как с ним связаться? Ехать самому в Дубровичи? Очередная и, возможно, роковая глупость! Звонить по телефону? Неосторожно…

Мысль, что тетрадку спрятала Лиза, не приходила в голову. «Дурочка эта „вклеилась“ в меня до самой маковки! — самодовольно думал он. — Разве она посмеет?»

Оставался единственный выход: ждать, пока Лютый обнаружит свой промах и сообщит об этом. Старый бандюга хитер, как лиса…

А все-таки, может, рискнуть? Ходить в вечном страхе, ожидая сообщения Лютого…

Рабочий день тянулся, как никогда, медленно. После пяти Вознюк побежал на междугородную. У окошка заказов толпились люди. Дежурная раз за разом вызывала абонентов:

— Москва, пятая кабина.

— Брест, четырнадцатая.

Голос дежурной, усиленный микрофоном, гремел на весь зал.

Вознюк дождался очереди, заказал разговор. Сам того не замечая, все время нервничал, потирал руки, вставал, снова садился.

— Дубровичи, тринадцатая, — объявила дежурная.

Вознюк было вздрогнул от громкого окрика, рванулся к кабине, но на полпути нерешительно остановился. Тринадцатая?… Нет, в тринадцатую он не пойдет.

— Кто ждет Дубровичи? Дубровичи в тринадцатой кабине.

Напрасно кричала дежурная, — в тринадцатую кабину абонент не вошел. И заказа не аннулировал.

Отойдя подальше от почтамта, Вознюк вытер вспотевший лоб, привычно осмотрелся. Куда же теперь? Ехать в Дубровичи? И вдруг его осенила, показавшаяся идеальной, мысль: послать туда Лизу! Дождаться воскресенья, а затем, под видом прогулки, махнуть в село. Разумеется, к Лютому она пойдет одна. За три оставшихся дня он успеет продумать все и подготовить Лизу. Она с радостью согласится поехать за город.

Приняв такое решение, Вознюк отправился обедать.

Деревья отбрасывали на тротуар длинные тени, и Лизе казалось, что многочисленные прохожие безжалостно топчут молодые, еще не окрепшие листья. Она возвращалась домой одна, обходя эти тени, шла зигзагами, будто пьяная, не замечала, что привлекает к себе внимание.

Пугала встреча с Андреем. Сотрудник Комитета государственной безопасности, беседовавший с нею в кабинете директора, предупреждал о неизбежности встречи и успокаивал.

— Главное, не показывайте виду, — напутствовал он. — Будьте с ним по-прежнему ласковы. О тетради — ни гу-гу! Не видели ее… У вас обязательно получится!

В горячности она, не колеблясь, согласилась, а сейчас мозг лихорадочно работал, рисовал страшные картины… Легко сказать: «Не показывайте виду». А как это сделать? Где найти силы, выдержку?

В комнате неприятно пахло луком и водкой. Лиза открыла форточку и только сейчас вспомнила, что, уходя на службу, оставила ее незапертой. Кто-то побывал здесь. И действительно, в ее отсутствие кто-то рылся в постели. С этажерки исчезла фотография Андрея, его первые письма к ней, которые хранились в альбоме.

Лиза устало присела на диван. Уйти бы отсюда, немедленно уйти и больше не возвращаться в эту крохотную комнату, которую еще недавно так любила…

Багровый закат неестественно озарил стены, мебель, заиграл на графине с водой. Лиза не слышала, когда вошел Андрей.

— Скучаем? — будто издалека донеслось к ней.

Андрей приблизился, обнял, как прежде. Она не шелохнулась, не сделала ни единого движения навстречу. От Андрея пахло водкой и одеколоном. Он был навеселе.

Огромным усилием воли Лиза посмотрела в его покрасневшее лицо, в налитые глаза:

— Напился! С какой радости?

— А что нам, холостым, неженатым? — и попытался поцеловать ее, но Лиза уклонилась, откинула назад голову. — Какие мы строгие! Ты совсем изменилась, Лизок, — сказал он захмелевшим голосом. — Почему ты такая?

Все в нем ей стало противно: и черные фатоватые усики, словно прилепленные к губе, и красивое лицо, на которое совсем недавно не могла наглядеться, и голос, мягкий, вкрадчивый… Как она до сих пор не замечала всю эту мерзкую фальшь!

— Что тебе до моего настроения! — отрубила девушка, забыв о наставлениях чекиста. — Ты приходил днем сюда? Зачем?

Он ответил, не моргнув:

— Приходил. Понимаешь, понадобилась для личного дела фотокарточка, а готовой нет. Забрал ту, что тебе подарил. Извини, пожалуйста. Мы же не чужие…

На минуту Лизой овладело сомнение. Может быть, все подозрения — и ее, и чекистов — не стоят выеденного яйца? Андрей держит себя естественно, непринужденно. То, что пришел он с той стороны, еще ни о чем не говорит. Мало ли советских людей, познав горечь унижения, ужасы рабства, возвратились на Родину с чистой совестью, счастливые одним сознанием, что никто больше не унизит их человеческого достоинства. Почему Андрей должен быть исключением?

Чекист, разумеется, не открыл ей всего. Но и того, что сказал, хватило, чтобы Лиза как бы заново открыла мир, до сих пор сиявший перед нею одними радужными красками. Когда тебе восемнадцать — двадцать, о плохом не хочется думать. Снова перед глазами возникла тетрадь, содержание которой само за себя говорило, подозрительный дядька, неожиданная встреча с чекистом. Доказательств больше, чем нужно.

Осталось чувство горькой, незаслуженной обиды.

Молчание затянулось. Нужно было прервать его, что-то сказать, но на язык просились лишь жестокие слова…

— Уходи, — сухо сказала Лиза.

Андрей опешил:

— Какая муха тебя укусила? — он недоуменно взглянул на нее, словно впервые видел. — Прогоняешь? Ты?

Вознюк судорожно глотнул воздух:

— Нашла нового, что ли? — бросил он ехидно осклабившись.

— Дурак! Тобою сыта по горло.

— Скажи, наконец, что случилось?

Слишком много накипело на душе, но разве могла она хоть на минуту забыть, о чем ее просили. Не для себя одного он старался. Для всех, для ее же блага.

— Нездоровится.

Андрей засуетился, забегал по комнате.

— Вызвать врача? Я сейчас сбегаю позвоню.

Лизе стало смешно. И, забыв о девичьем стыде, спросила с горькой усмешкой:

— Он вместо меня будет рожать?

— Что ты сказала? У нас будет ребенок?

— Да!

Вознюк просиял, бросился к ней:

— Лизок! Растрепыш! Ты правду сказала? — Он и в самом деле ликовал, — теперь Лиза станет послушной и доброй. Сделает все, что он прикажет. Ребенок свяжет ее по рукам и ногам. А ему бы еще два-три месяца продержаться в Старгороде, и ищи тогда ветра в поле…

Андрей с трудом угомонился. Бережно присел рядом с Лизой, обнял за худенькие плечи и говорил, говорил без умолку.

— Нет, нет, хватит. Нужно следить за здоровьем, а ты совсем не бережешь себя, — болтал он. — В воскресенье едем за город, на свежий воздух. Не хочу, чтобы мой ребенок вырос рахитиком! Да, совсем упустил из виду, дядя наш где-то временно работает неподалеку от Старгорода в колхозе. Идея! Созвонимся — и к нему!

Он еще долго строил фантастические красивые планы будущей жизни.

Как Лизе хотелось, чтобы планы его стали действительностью. Чтобы лечь сейчас и уснуть, а утром сказать себе: «Да ведь это приснился дурной сон и не было никакой тетради, не было Николая Архиповича и плохих людей, уродующих жизнь другим…».