Несколько секунд Билли Лерк перекатывала новое слово на языке.

— Бесчестье… — задумчиво сказала она. — Слишком громкое слово для отребья вроде нас. Соблаговолите пояснить?

— Охотно, — согласился Дауд. Легкой, почти невидимой иронии в словах Лерк он то ли не заметил… то ли предпочел не заметить. — Итак, некоторое время назад со мной связался Морган Пендлтон…

Билли поморщилась.

— И передал послание, написанное шефом имперской секретной службы Хайремом Берроузом. Подлинность письма несомненна, мы сотрудничаем с Хайремом уже не первый год…

— Чего он хочет? — выпалила Билли. Носки ее ботинок выбивали частую дробь на пыльном полу.

Дауд помолчал.

— Он хочет убить императрицу. Берроузу нужна мертвая Джессамина Колдуин.

Томас шумно сглотнул. Билли откинулась на спинку кресла, на губах у нее заиграла улыбка. Мирко ошеломленно схватился за подбородок. «Да, это вам не воровать детали из штаб-квартиры Шляпников, здесь все серьезно».

— Какие условия? — жадно спросила Билли. Дауд взглянул недовольно. Томас покачал головой.

— Мастер Дауд, мне кажется…

— Это стало бы очень ресурсоемкой операцией…

— Так и знала, что ты сразу же струсишь!

— Если постоянно путать трусость и осмотрительность, это постепенно войдет в привычку…

— У тебя, я вижу, уже вошло!

— Тишина! — рявкнул Дауд. За его спиной угрожающе вырастали высокие, угрюмые тени.

Как отрезало. Стало слышно, как по первому этажу кто-то идет, фальшиво насвистывая «Что нам делать с пьяным китобоем». Утренний смог, наконец, разобрался со своей внутренней сущностью и выпал на город мелким, противным дождем. Его шелест о покрытую корабельной краской крышу некоторое время был единственным звуком в комнате.

— Тишина, — уже спокойнее повторил Дауд. — Обсуждение будет чуть позже, а пока я изложу то, что написал мне глава секретной службы. Не стоит делать выводов об истории, услышав только ее начало. Финал может оказаться не совсем таким, как ожидалось.

Билли закатила глаза и вздохнула.

— Итак, Берроуз замышляет убийство императрицы и для этого обращается за помощью к нам, — повторил глава «китобоев». — Мотивы, по его словам, просты — безответственная и… как же там?.. «излишне гуманистическая» политика Джессамины во время эпидемии чумы ведет город и Империю к катастрофе. Поэтому ей придется умереть, а ее дочь должна быть похищена и в целости и сохранности передана братьям Пендлтонам. Сам Хайрем, по его словам, разумеется, сумеет навести порядок, победить болезнь, привести Империю к процветанию, и все такое прочее, пока новая Императрица подрастет. Он готов оплатить наши услуги достаточно щедро, но никакой помощи — карт, распущенных караулов, открытых дверей и так далее — не будет, ничего, что могло бы навести следствие на мысль о вмешательстве изнутри. Мы действуем самостоятельно, связь только через меня и только в экстренных случаях. Время подумать — до завтра. Это все, теперь я готов слушать.

И тут же, опровергая собственные слова, предостерегающе поднял руку в перчатке.

— Напоминаю, что я совершенно не заинтересован знакомиться с интимными подробностями жизни вас троих, сплетнями из подворотен и глубокими идеями того, как спасти Дануолл, почерпнутыми из рассказов пьяных лодочников. Интересуют ваши мысли, основанные на здоровом понимании жизни и сложившейся ситуации. Нарушители этого простого правила немедленно пожалеют, что его нарушили. — Он задумчиво пожевал губами. — Вот теперь можно говорить.

Билли, уже открывшая было рот, раздраженно зыркнула на Томаса и Мирко, и ничего не сказала.

— Очень хорошо, Билли, — похвалил ее Дауд. — Признание проблемы — первый шаг к ее исправлению. Мирко?

Блондин вопросительно вскинул голову.

— Расскажи сначала про экономическую обоснованность претензий куратора секретной службы. — Дауд смотрел серьезно, он выглядел усталым, как будто вступал в этот спор уже много раз, и проигрывал. Данич нахмурился, собираясь с мыслями.

— Ну, с этой точки зрения с куратором нельзя не согласиться, экономическая политика последних лет… особенно — последнего года… не может считаться приемлемой для страны, ведущей борьбу со смертельной эпидемией. Предпринимаемые Императрицей меры хороши, но несвоевременны и недостаточны. Я не медик, но борьба с чумой предполагает полную изоляцию зараженных районов, принудительное лечение всех, контактировавших с больными… Ничего этого нет, городские службы работают вполсилы и, судя по всему, давно плюнули на инфицированных. Фактически город завис над пропастью, и все, что можно сейчас обеспечить — это сделать так, чтобы падение оказалось не смертельным. С императрицей или без нее.

— Экономика, — напомнил Дауд.

— Да, конечно… — Данич нахмурился. — Существенная деловая активность в городе практически на нуле, внешняя торговля не ведется — с чумным городом торговать почему-то никто не хочет. Удивительно, как остальной Гристоль, да и прочие острова еще не объявили нам экономическую блокаду, но к тому, по всей видимости, идет. Внутренняя экономическая активность сильно деформирована инфляцией и изоляционизмом — цены растут, причем необоснованно. Лояльность населения и институтов власти падает. Пропаганда для успокоения недовольства во всех слоях общества не ведется, объявляют только о все новых и новых указах Императрицы, не разъясняя, что они несут городу и жителям. Это неправильно.

Мирко перевел дух.

— Но самое плохое — смертельное, с точки зрения простого бухгалтера — это отсутствие срочных, действенных экономических и политических реформ, проводимых с учетом эпидемии. Закрытие заводов и шахт — это не реформы, а вынужденные меры, простейшие реакции вроде подергивания конечностей у мертвеца под воздействием электрического тока. Движение вроде бы есть, но оно бессмысленно и бесполезно. Городская аристократия живет как жила — не введено режима экономии ворвани, которая является нашим главным стратегическим сырьем, не производится передача критических промышленных отраслей под контроль государства, не делаются запасы продуктов питания, наконец, не ведется дезинфекция и безопасное захоронение трупов. По моему мнению, Императорский кабинет серьезно недооценивает опасность ситуации и ее неизбежные последствия — вымирание и анархию. Возможно, еще полгода, чуть больше — и Империю будет не спасти.

Повисла тяжелая пауза.

— Но при всем этом, — твердо сказал Данич, — я категорически против убийства. Смерть — это не выход, а смерть Императрицы надолго погрузит Дануолл в хаос и кровь. Этого нельзя допустить.

— Твой ответ понятен, — сказал Дауд. По голосу его было невозможно понять ничего. Доволен, недоволен? — Ты объяснил свою точку зрения исключительно наглядным образом. Томас?

Молодой «китобой» явно чувствовал себя неуютно. Он был идеальным исполнителем, быстрым и старательным, но анализ ситуации и рекомендации о дальнейших действиях — это означало просто прыгнуть выше головы. Тем более, давать рекомендации самому Дауду! Тем более, относящиеся к грядущему убийству Императрицы!

Примечательно, что Дауд в его понимании стоял куда выше Джессамины Колдуин. И тем не менее, вопрос требовал ответа, поэтому Томас не мог промолчать.

— С организационной точки зрения, есть несколько важных моментов, — сказал он, немного поразмыслив. — Во-первых, если мы и откажемся, то это все равно не значит, что Императрица останется в живых. Берроуз упрям, он наверняка обратится к кому-нибудь еще, возможно, менее искусному, но более жадному. А это значит, что жертв в итоге может оказаться куда больше.

— Плевать на жертвы! — чуть ли не вскрикнула Билли. — Какая нам разница…

Сжатый кулак Дауда полыхнул мертвым зеленым огнем. По комнате хлестнул порыв ледяного ветра.

— Не. Надо. Меня. Испытывать, — раздельно сказал Дауд. С каждым словом изо рта у него вырывался пар.

Билли на миг застыла. Губы ее дрогнули.

— Мастер Дауд, — она опустила голову. — Прошу прощения.

— Да, — задумчиво сказал главарь «китобоев». Он стоял неподвижно, опустив голову, огонь на руке угас, холод ушел. Томас окинул собравшихся неуверенным взглядом, но ничего не сказал. — Хороший же я «мастер», если даже три моих ближайших соратника не могут провести и минуты, чтобы не попытаться передушить друг друга. Что ж, представьте тогда, что меня нет. Представьте, что я умер, что моя глотка перерезана, а тело гниет где-то под обломками разрушенных зданий, пища для крыс. Как вы собираетесь управлять «китобоями», когда каждый мелкий вопрос, любая пустяковая проблема приводит только к отчаянной и бессмысленной ругани? Как заставить жить и работать такую сложную организацию, как наша, если вы даже выслушать друг друга не можете?

— Мастер Дауд, — Билли выглядела испуганной. — Не говорите такого. Чужой слышит, и что если…

Дауд засмеялся — коротким хриплым смешком. Темные глаза оставались бесстрастными.

— О да, — согласился он. — Наверняка. Но ты совершенно права, Билли — а что, если?

— Мы не позволим этому случиться, мастер, — сказал Томас. Он выглядел решительно. — И если нужно, отдадим жизни, чтобы такого не произошло.

— Не позволят они, — пробормотал Дауд. — Лучше бы друг с другом нормально научились разговаривать. А то «отдадим жизни…» Ладно. Продолжай, Томас.

— Второе замечание, — сказал парень, закусив губу. — Оно касается как раз «китобоев». Нас здесь тридцать два человека, включая мастеров, новичков, обслуживающий и технический персонал. И мы — руководство — несем ответственность за них всех. Я никогда не забуду, как Дауд спас меня, еще совсем юного, в той аллее в…

— Это несущественно, — прервал его Дауд. — Я спас и тебя, и его, а когда-то еще и Билли от гнева герцога Серконосского… Много кого спас. А еще больше — убил. К чему ты клонишь?

— Как вы в ответе за нас, так и мы отвечаем за остальных братьев, — спокойно сказал Томас. — Сейчас время чумы и смерти, и заказы от аристократов сделались не так часты, как раньше. Едва ли четверть «китобоев» активно занята — запасы наших монет уменьшаются. Нам необходим этот заказ, чтобы оставаться на плаву. К тому же, Хайрем Берроуз производит впечатление умного и решительного человека. Возможно, у будущего Лорда-регента получится выправить ситуацию, раз Джессамина Колдуин не может или не хочет этого сделать. Одна жизнь против жизней тысяч — для меня это звучит как честная сделка.

— Да ты просто с Тивии, вот и не любишь Императрицу, — хмыкнул Дауд. К нему постепенно возвращалось его мрачное веселье.

— Хоть я тоже с Тивии, но отношусь к ней с уважением, — вставил Мирко. — Она благородная и достойная женщина. Лариса Оласкир была куда хуже, худшей из всей их династии, если честно. На родине, в Самаре, я даже слышал, что…

— Я понял твою точку зрения, Томас, — кивнул Дауд, делая знак бухгалтеру помолчать. — Ради спасения всего следует рискнуть хоть чем-то. Разумное решение. Билли?

Девушка встала. Тусклый свет из окна освещал ее выразительное лицо. Нетерпеливым жестом она отбросила темные волосы назад.

— Я согласна с мнением своих уважаемых соратников. — В голосе ее прозвучала издевка, но настолько тонкая, что ее, можно сказать, и не было. — С деньгами полная задница, заводы закрываются, чума косит людей пачками, и от этого страдает наше дело. Если Берроузу удастся сделать хотя бы половину того, что он обещает — я готова отработать этот заказ даже за полцены. Кстати, о цене.

— Сговорились на тридцати, — коротко проронил Дауд. Билли энергично кивнула.

— Клянусь костяными амулетами, которые безуспешно разыскивает Аббатство, это хорошие деньги! За них можно рисковать, можно убивать, можно отправиться в Бездну и обратно, вот что я скажу. К тому же, выполнение такого заказа поднимет нас на новый уровень. «Те самые китобои, что убили Императрицу» звучит куда лучше, чем «те самые китобои, что вломились на «Ундину», пока экипаж валялся пьяным, и похитили четыре грошовых манекена».

— Я взял тот заказ, не подумав, — извиняющимся тоном сообщил Томас. Дауд ухмыльнулся и покачал головой, но ничего не сказал. Билли притопнула сапогом по скрипучему полу.

— Мое мнение — за этот заказ нужно хвататься обеими руками и кричать «мое!» во всю глотку. Такое выпадает раз в жизни, и если сделать все умно, то каждому от этого выпадет одна только выгода — и нам, и Берроузу, да и людям Дануолла тоже.

— Мне кажется, не очень-то правильно принимать решение за всех людей сразу, — угрюмо заметил Мирко. — А особенно решения, касающиеся того, как им будет лучше жить. Это обычно не заканчивается ничем хорошим.

Билли сделала жест, как бы говорящий: «ну, что ты с ним будешь делать».

— Как говорил мне мой папаша, да упокоится его душа в космосе, «доченька, если ты не станешь первой, то первой станет какая-нибудь сволочь». Кто-то должен это сделать, и кто-то это обязательно сделает, и я не вижу никаких причин, почему это не можем быть мы.

— Но у нас нет планов Башни Дануолла и своих людей там…

— Найдем и подкупим, — Билли была непреклонна.

— Добраться туда незамеченными будет трудно…

— По Ренхевену ходят баржи и китобои, дадим на лапу капитану. А уж с середины реки до Башни доберется даже безрукий калека.

— Императрицу будет сопровождать личная гвардия, не говоря уже о Лорде-защитнике… — Мирко с ужасом понял, что обсуждает технические детали, как если бы он уже уступил в главном. Как если бы он уже согласился с тем, что Императрицу нужно убить.

— Гвардейцы не стоят медного гроша против нас, а с защитником… что-нибудь придумаем, — пожала плечами Билли.

— Джессамина в скором времени намеревается отослать его с дипломатической миссией за пределы Гристоля, — сообщил Дауд, безмолвно наблюдавший до этого за дискуссией. — Берроуз убедил ее, что именно Лорда-защитника следует отправить просить помощи и заручаться поддержкой Серконоса, Морли и прочих — уж не знаю, как ему это удалось. Корво Аттано будет отсутствовать не менее двух полных месяцев.

Билли широко ухмыльнулась, показав белые зубы, и развела руками.

— Кажется, сегодня просто все против тебя, а, Мирко?

— Достаточно, — жестко сказал Дауд. — Вы все сказали то, что хотели, а я вас услышал и понял. Теперь мне нужно будет поразмыслить над всем этим — одному. Завтра утром вы узнаете мое решение, а чуть позже его узнает и наниматель. Спасибо вам за вашу честность и здравый смысл.

Мирко выходил из комнаты последним и поэтому услышал то, что пробормотал Дауд себе под нос, уже отворачиваясь.

— И не поубивайте там друг друга, пока я не смотрю.

* * *

После совещания Мирко почувствовал себя совершенно обессиленным и, хотя это было не в его привычках, решил заглянуть промочить горло в паб. Увы, ближайший — «Песья яма», прямо напротив фабрики — оказался закрыт. То ли старые хозяева съезжали и выбрасывали хлам, то ли новые перестраивали здание. Мирко покосился на кучи мусора в когда-то чистом и опрятном дворе, как обычно, скользнул взглядом по разрушенной башне рядом, вздохнул и отправился искать местечко получше.

Таковое обнаружилось буквально через улицу — отель «Боцманская дудка» выглядел скромнее, зато имел неоспоримое преимущество — он работал. Мирко протиснулся в тесные двери, половина которых была закрыта на шпингалет, который не вынимался из выщербленного порога, и прошел в темный зал. Узкие окна дымчатого стекла едва пропускали внутрь блеклые краски дня, широкие исцарапанные подоконники из темного дерева были пусты.

И тем не менее, несмотря на дневное время, заведение не пустовало. За ближайшим столиком что-то вполголоса обсуждали три здоровяка в грязных полосатых рубахах и высоких шляпах, чуть дальше горланила что-то нечленораздельное шумная компания то ли недавно сошедших на сушу моряков, то ли рабочих с ближайшего завода… нет, похоже, все-таки моряков — чуткое ухо Данича уловило соленые матросские словечки. Еще дальше за столиком примостился одинокий старичок, а что происходило за углом, и были ли там места, мешала разглядеть барная стойка. К ней-то Мирко и направился.

Бармен, сухонький, поджарый человек с большими залысинами, отвлекся от протирания бокалов и поднял голову, щурясь от света ламп, висящих над стойкой.

— Пиво, недорогое, но чтобы не блевать потом, — коротко скомандовал Данич. Бармен кивнул и отвернулся. Мирко, поджав губы, осматривал интерьер помещения. А здесь не так уж плохо, тепло, относительно спокойно, можно даже представить, что снаружи течет нормальная жизнь, без смертей, без чудовищной, не щадящей никого болезни… без приближающегося междуцарствия. Хотя нет — крысы. Крысы, прогрызшие дырку в полу около самой стойки, заполонившие, кажется, каждый свободный дюйм Дануолла — они служили вечным напоминанием жестокой реальности, они приводили в ярость и погружали в черную меланхолию.

Дануолл был обречен.

Бармен поставил на стойку мокрый бокал, увенчанный невысокой шапкой пены. Ладно, будем надеяться, в нем не слишком много морской воды, и его не стошнит, как в прошлый раз. Хотя тогда, кажется, дело было совсем не в воде…

Мирко оставил на стойке мелкую монетку — как цены взлетели, ужас просто — подхватил кружку и задумчиво приостановился. Нет, наверное, придется все-таки подсесть к примеченному чуть раньше старику — остальные места были все заняты куда более отталкивающими личностями.

— Вы позволите? — человек вздрогнул, видимо, не слышал приближающихся шагов. А он не так уж стар, это Мирко показалось, слегка за пятьдесят, быть может. Крепкий, поджарый, преждевременно седой, он отрастил широкие бакенбарды чтобы скрыть оттопыренные уши. Секунду мужчина непонимающе смотрел на Данича, потом медленно кивнул и придвинул ближе собственную кружку. На руках у него оказались черные шерстяные перчатки без пальцев.

Данич осторожно присел за скамью напротив, стараясь не пролить ни капли из налитого под ободок бокала. Вытер губы, зажмурился и отпил немного — вкус у пива был неплохой, его даже можно было назвать крепким. Удивительно.

Он открыл глаза. Мужчина напротив следил на одиноким лучом солнца, который наконец-то пробился сквозь серые низкие тучи, все утро висевшие над городом, и удачно пронизал узким золотым острием мутные стекла паба. В свете медленно кружились пылинки, и седой мужчина наблюдал за ними как завороженный. Он заметил взгляд Данича, чуть виновато хмыкнул и снова уткнулся в свою кружку.

— Тут всегда так шумно? — Мирко не думал особо над вопросом, хотя именно это его по какой-то причине заинтересовало больше всего. Хотя почему «по какой-то»? После закрытия «Песьей ямы» следовало найти заведение поблизости, а это место было не хуже любого другого. Вот только шум…

— Когда как, — безразлично пожал плечами мужчина с бакенбардами. Голос у него оказался хриплым, а красная обветренная шея была закутана в плотный шарф. — Но обычно так и есть. Район такой, видите — если не моряк, то бандит. Простые люди, всем хочется найти хоть какую отдушину от ужаса снаружи. — Он снова отпил из кружки, на чисто выскобленной верхней губе лопались пенные пузырики.

— А вы кто из них — бандит или моряк? — Мирко тихонько фыркнул. Напряжение этого утра постепенно отпускало. В «Боцманской дудке» определенно было хорошо. Мужчина задумчиво посмотрел на него и протянул через стол руку. Бухгалтер ее пожал.

— Сэмюель, — сообщил мужчина. — Ближе к морякам, пожалуй. Служил когда-то во флоте, еще при старом Эйхорне, потом немного ходил на торговце на Морли и Тивию, потом купил свою лодку для кое-каких дел уже здесь, на Ренхевене.

Дануолл — это место, где нужно внимательно слушать собеседника, обращая внимание как на сказанное, так и на то, о чем он предпочел умолчать. Мирко отлично понял все паузы в коротком рассказе Сэмюеля — служил во флоте, значит, умеет обращаться со снастями и оружием, ходил на торговом судне, да еще и на север, значит, сумел скопить достаточно денег, чтобы купить лодку. «Кое-какие дела» — наверняка контрабанда или еще что-то незаконное. Просиживает дни в дешевом пабе за единственной кружкой пива — значит, дела пошли наперекосяк.

— Время такое, — нейтрально уронил Мирко, глядя в окно. Даже светящее солнце выглядело сквозь него тусклым и безжизненным, не предлагающим ни облегчения, ни передышки.

— Гиблое время, — сказал Сэмюель. — Все распадается, и любовь, и дружба, и город, и люди. Все гниет и все умирает, даже самое лучшее внутри нас словно выжигается огнем. Я во флоте служил под началом адмирала Хэвлока. Слыхал про такого?

Мирко признался, что не слыхал. Военные дела никогда не были его коньком.

— Славный моряк, герой Морлийской кампании, гордость Гристольского флота, — отчеканил Сэмюель. — Для меня было честью служить под его командованием. А у меня недавно начались черные дни — деньги… и прочее. Я сумел встретиться с адмиралом — что было непросто, напомнил о себе. По-моему, он даже меня не узнал. Большой человек сейчас, не до меня, старой развалины… Очерствели люди, готовы наплевать на святое и вцепиться друг другу в глотку из-за любой мелочи, да… Такие дела. А ты говоришь — время.

Мирко мрачно усмехнулся собственным мыслям. Они совпадали с рассказанным Сэмюелем на все сто. Значит, это не только его ощущения. Значит, это происходит везде.

А почему бы и нет?

— Мне нужен совет, Сэмюель, — сказал Данич, прежде, чем успел обдумать свою мысль.

— Советы незнакомца недорого стоят, — Сэмюель даже не поднял глаз. — Но и даром тоже не даются.

На дне его кружки пива оставалось уже совсем чуть-чуть. Мирко поднял руку, привлекая внимание хозяина, и показал два пальца, потом оттопырил большой. «Два пива, и получше, чем тошнотворное пойло, что было раньше».

Мирко заговорил не раньше, чем о столешницу стукнули два новых бокала. А хозяин не ушел, пока не получил свои монеты — на этот раз три.

— Предположим, Сэмюель, ты состоишь в группе людей, которые задумали сделать нечто. Никто пока не может понять, будет это великим благодеянием или отвратительной мерзостью. Никто, даже ты сам. Но ты опасаешься, что коль скоро вы ступите на этот путь, сойти с него потом будет уже невозможно, не говоря уже о том, что последствия, вероятно, будут куда более мрачными и кровавыми. Что бы ты сделал, как бы поступил в такой ситуации, лодочник?

Сэмюель посмаковал пиво, удовлетворенно кивнул и отставил бокал.

— Семь запретов, да у тебя заботы похлеще, чем у меня, парень! — осознание этого, кажется, слегка улучшило ему настроение. — А у этого… предположительного человека есть возможность изменить намерения группы? Направить их в более безопасную сторону?

— Думаю, нет, — пожал плечами Данич.

— Тогда я бы просто плыл по течению и высматривал возможность, чтобы прийти на помощь тем, кто в этом будет больше нуждаться, — решил лодочник. — Ты не можешь принимать решения за всех, и помочь абсолютно всем тоже не можешь. Что ж, такова жизнь. Зато я смогу спасти того, кому это будет нужно. Думаю, это справедливо — подмога в час нужды куда лучше, чем бесплодные и жалкие попытки руками остановить приближающуюся штормовую волну.

Он задумчиво коснулся мокрого пятна на столе.

— А что касается кровавой дороги, с которой трудно сойти… в океане есть много разных рыб, таких, что здесь, в Ренхевене, и не сыщешь. И есть среди них страшные белые акулы — хуже я никогда не видал, пасть огромная, глаза, кажется, протыкают тебя насквозь, а уж зубищи… Говорят, они постоянно жрут, и никогда не насыщаются. Понимаешь, им не приходит в голову, что в море можно просто плавать, опускаться в глубину, подниматься к поверхности. И они постоянно жрут других рыб, потому что не знают ничего иного. Мне иногда приходит в голову, что на свете много людей, очень похожих на акул — они лезут вверх, не считаясь ни с чем, сметая и сжирая всех на своем пути, и даже не задумываясь, что они будут делать, оказавшись на самом верху.

Лодочник замолчал и криво улыбнулся.

— Но, конечно, про людей я ничего не знаю. Я знаю только про акул.

* * *

Ночью Мирко спал плохо, ворочался и просыпался, потом забывался и засыпал. Во сне он стоял на какой-то высокой скале посреди то ли бушующего моря, то ли мерцающей, неподвижной пустоты. Откуда-то ему было известно, что сейчас на его утес нахлынет штормовая волна, и ему придется остановить шквал одной рукой, благо на ней была глухая черная перчатка с отворотом и горящим белым символом. Перчатка все упрощала, с ее помощью справиться со штормом будет несложно.

— Герой должен быть один, — раздался из-за спины хриплый голос, и Мирко не удивился — Сэмюель, старый моряк и его случайный знакомый из паба, пришел поглядеть на волны в последний раз. — Вот только героев в нашем мире больше нет.

Глубоко внизу набирал силу гигантский темно-свинцовый водяной вал. Мирко напряг руку в перчатке — вокруг сжатого кулака начали закручиваться холодные черные тени. Волна неслась на него — огромная, всесокрушающая, но он не испытывал страха. Его сила была здесь, под рукой, в буквальном смысле слова. Он не мог проиграть.

— Но что будет, если место героя займет обычный человек? — задумчиво сказал чужой голос из-за спины. — Возвысится ли он над собой — или опустится до самой гнусной жестокости?

Мирко различал уже белые гребешки на верхушках наступающих волн, как вдруг понял, что на руке у него больше ничего нет. Он был беззащитен и один — здесь, в вышине, и глубоко внизу медленно ползли облака, отрезая раскинувшийся по обеим берегам реки город от солнца. А над городом неподвижно парили гигантские весы — сложный и старый железный механизм со следами ржавчины на массивных чашах. На одной из них вповалку лежали человеческие тела в белых саванах и без них, мертвые и пока шевелящиеся, безумные и еще здоровые, с глазами, в которых был разум и отчаянная надежда. На другой чаше одиноко стояла Джессамина Колдуин с удивленным мертвым лицом. Сверкнула молния, весы разлетелись сотней острых черных осколков.

— А что выбрал бы ты?

Мирко Данич плохо спал этой ночью, часто просыпаясь, покрытый потом. Его мучили кошмары.

* * *