«Алиса». Глава 1. Покойники

— Рота не спит! Рота подъем!

Вывалившись из сладкого, безмятежного сна, где мы, все шестеро, неспешно гуляли по залитым солнцем аллеям, валялись на горячих песочных пляжах и почему-то таскали тяжелые мешки с сахаром по сырым подземельям, я с усилием открыл один глаз. Во рту все еще стоял отвратительный пластмассовый вкус присадки на аппарат ИВЛ*, яркие краски сна стирались из памяти, распадаясь на части и теряя связность. И кому пришло в голову, что такие сны разгружают психику во время медикаментозной комы?

Прямо надо мной в предрассветной полутьме маячила мордашка Алисы.

— Не спи, солдат, трибунал проспишь! — сообщила она жизнерадостно.

— Скажи, пусть без меня начинают, — обрадовался было я спросонья и попытался перевернуться на другой бок, забыв про капельницу, но Алиска совсем уже не игриво пнула меня под бок стальным кулачком, и сон пропал окончательно.

— Без тебя не начнем, товарищ лейтенант, — отрапортовала она и тут же посерьезнела. — Боевая тревога. Виола наша, как обычно, в состоянии легкого нестояния, уже растрепала в перерывах между уколами. И даже доверила одну страшную эротическую тайну. Рассказать?

— Упаси Иисус, — отказался я задумчиво и потянулся вверх всеми своими ста пятьюдесятью костями. Рука, куда пришелся укол нетрезвой санитарки, саднила, но это была привычная боль, так же, как в ногах и распухающей с каждой минутой бодрствования голове. Непростая жизнь у инвалида, особенно в условиях войны на уничтожение. — Опять тряпочки без приглашения примчались?

— Никак нет, на этот раз нас почтили визитом рептилоиды с блуждающей планеты Нибиру, для разнообразия, — хмыкнула девушка. — Экипаж «консервов» поднят по тревоге — ну, еще не поднят, по справедливости говоря, конечно — снаряды вроде как в пути, за время пробуждения несчастных случаев не было. Одни счастливые.

— Значит, будут, — среагировал я. Все было штатно, на соседних койках возились, недовольно ворча, остальные девчонки, слышался металлический лязг и стеклянное позвякивание — группа принимала обезболивающее. — Вольно, сержант, ждем, значит, снаряды и пареньков-извозчиков, а пока что всем занять свои места согласно известно чему.

Алиска согласно заковыляла к своему ложементу, а я позволил себе шмыгнуть намертво забитым со сна носом.

Дрыхнуть хотелось, конечно, жестоко.

* * *

Вторжение состоялось два года назад и произошло в лучших традициях плохих американских фильмов. Не было никаких переговоров с благородными инопланетянами, похожими на сидящих на овсяно-рисовой диете китайцев — и даже бесчеловечных ультиматумов, как в индийских боевиках, никто не предъявлял. Просто на земной орбите материализовалось четыре корабля-матки, похожие на здоровенных колыхающихся медуз, и принялись выпускать вниз сотни крошечных летательных аппаратов. Небеса, как сказали бы поэты прошлого, разверзлись, но оттуда вышли отнюдь не ангелы. Правда, и на адских демонов ярости и бесконтрольного блуда пришельцы тоже не тянули.

Попытки связаться с кораблями в любом доступном диапазоне результата не принесли, они не отвечали на вызовы, не сдавались в плен и не вели переговоров. Чужие с ходу вынесли несколько основных космодромов и пару городов термоядерными зарядами, но на этом основные стратегические успехи сил вторжения закончились. После первых миллионных потерь и короткого шока от разом и страшно изменившегося мира, земляне, как и много раз до этого, приспособились.

И начали отвечать.

Вокруг крупных городов и особо важных объектов выросли бескрайние поля зенитных укрепрайонов и средств ПВО, державших под прицелом каждый квадрат неба. Кладбища тех, кто не пережил первые месяцы вторжения стали привычной частью пейзажа — люди плакали на могилах, но люди всегда плачут. Неожиданно для многих, оздоровилась экономика — в условиях тотальной войны оказались никому не нужны учители русского языка и литературы, куда большим спросом пользовались профессии токарей, программистов ЭВМ и солдат.

В результате чужаки так и не смогли пока создать на Земле полноценный плацдарм — даже в песках Сахары и полярных регионах, где и нормальных средств воздушной обороны-то не имелось. Впрочем не похоже было, что это их хоть как-то заботило — атаки на большинство земных городов продолжались с тревожным постоянством. В некоторых побеждали они, в некоторых — мы. В длительной перспективе, несмотря на оборонительную тактику, перевес был все же на нашей стороне — больше ресурсов, материальных и людских, больше упорства и мотивации. Мы дрались за свое, мы защищали родную землю — это было просто, понятно и не требовали дополнительных объяснений.

Но и вероятность того, что именно ты умрешь именно сегодня, тоже была достаточно высока, и это тоже все знали.

Снаружи, после дребезжащего путешествия на каталках, ведомых дюжими санитарами-«извозчиками», по наспех подрихтованным, но все равно довольно ободранным коридорам Центра, было все еще темновато. Фары грузовиков освещали двор Центра, заросшего желтыми осенними березами и ольхами, ослепительным сиянием, сквозь которое прорывались сердитые клубы выхлопного тумана. Ветер лениво возил по раздолбанному асфальту влажные с ночи листья, а сам асфальт, с небрежно забитыми в дыры кирпичами, выглядел так, будто с земли неторопливо и постепенно сползала гладкая человеческая кожа, обнажая змеиную чешую. А еще лязгал на холостом ходу предназначенный для нас бронированный микроавтобус «Старт», еще САРБовской довоенной сборки**, похожий на бодрого пенсионера с газеткой, и тут же стояли угрюмые «КАМАЗы» с боезапасом.

— Куда вам столько патронов? — проворчал Шурик, санитар, ловко направляя каталки в объезд клубов дыма и луж. — И зачем? Научили бы вас получше, небось, тратили бы экономнее, и сколько людского труда сохранили бы!

Наши снаряды, конечно, патронами назвать можно только с очень большой натяжкой, но Шурик в поправках не нуждался — он просто нудил. Натура такая у человека.

— Не вопрос, Шурян, — согласился я. — В следующий раз воздержусь по тряпкам стрелять, скажу: «я делаю это по просьбе простого как правда санитара по имени Александр Демьяненко — не могу больше уничтожать гуманоидные формы жизни, сердце разрывается!» А заводы, фабрики, школы и больницы они пускай сносят в щебень, на хрена нам столько больниц, правильно?

— Поговори у меня тут, — буркнул санитар, тряхнув каталку на очередной асфальтовой кочке то ли из мести, то ли по общей криворукости. — Куда их в штаб сначала, или сразу уж по местам?

— Сначала в штаб, — скомандовал старшина, Иван Фомич, пыхкая сигаретой, которая освещала его хмурое морщинистое лицо, как паровозная топка.

В штабе была обычная лихорадочная суета — я сначала думал, это только в напряженные моменты у них такое бывает, но знакомые говорят — всегда. Причем работа в целом налажена нормально, никто не зашивается — просто ритм такой. И когда на начштаба, Анатолия Ивановича, в просторечии Наливаныча, ежеминутно нападал кто-нибудь лично, по телефону или через сеть — это тоже было нормально, потому что он, по всегдашней отечественной привычке, отвечал за все сразу и перед всеми.

Сейчас вот, например, перед нами.

— Дорогие наши «консервы», — торжественно начал подполковник, среднего роста, седой и помятый, одетый в обычную для всех здесь «горку», но тут же сбился на чей-то вызов и прервал заготовленную речь. «Консервы» — это мы. Прозвище такое, не самое худшее, кстати. — Итак… друзья.

А вот «друзья» — это уже плохо. Это значит, что ситуация критическая.

— Час назад спутниковые средства слежения засекли повышение температуры в районе главного шлюза корабля-матки «тряпок», — обычным голосом сказал начштаба. — Это значит, что они прогревают моторы и готовятся к выпуску очередной партии штурмовиков. Десять минут назад створки шлюза начали открываться. По предварительным данным, партия будет большая, острие штурма через наш район нацелено на Марик и Симфи, понимаете ситуацию?

Чего тут не понимать — хотят накрыть наши заводы, порт и станцию слежения в этом секторе наглухо.

— Правда, чтобы добиться этого, — продолжал тем временем начштаба, — они сначала должны подавить сопротивление трех зенитных укрепрайонов, включая наш. Гражданские потери в случае прорыва обороны оцениваются в разбросе от пятисот тысяч до полутора миллионов. Военная же и вспомогательная инфраструктура будет уничтожена вместе с нами полностью.

Хорошо как рассказывает, слезу даже не давит, а вышибает кувалдой. Вот бы мне так научиться — девчонки бы тогда вдвое эффективнее работали.

— Ну, так понятно все, чего там, — протянула со своих носилок Алиса. — Отбить атаку, по возможности, уронить несколько тарелочек с «тряпками» поближе к городу, чтобы ваши самоделкины успели до них добраться и снять вооружение. Не позволить разрушить плотину, не позволить ударить по АЭС в Даре. По возможности, не дать повредить заводы и ЖД-ленточки, но этого обещать нельзя, потому что сложно. Да, Саш?

— Угу, — подтвердил я. — У Двачевской припадок активности, конечно, но она права. Задание, елы-палы, не менялось все два года. Убить всех, и не дать убить нас. И очень даже просто.

— Да кому вы, извиняюсь, нужны, — поморщился Наливаныч. — «Консервы» вы и есть консервы. Чтобы не сказать хуже. Но на «семьдесят седьмом» сейчас разрабатывают что-то шибко секретное и радиолокационное, а на «четыреста втором» ремонтном, до сих пор чинят одно из тех орудий, что вы раскокали в прошлом месяце. Нельзя допустить их поражения.

— Орудия ценнее нас, — подытожила Ленка слабым голосом. Он у нее постоянно слабый, потому что она вечно на барбитуратах. Начштаба вытер капельки пота с верхней губы.

— Естественно, дорогие мои. Железо дороже крови, так всегда было, да и будет, как мне кажется. А калек мы еще наберем в любое время, с этим я как раз перебоев никаких не ожидаю. Держите это в уме и трудитесь как следует. Все понятно?

Алиса показала ему средний палец, специально заблокированный в таком положении, и на этом инструктаж завершился.

* * *

Укрепрайон начинался практически сразу за городом, на берегу Днепра — там еще с германской были выкопаны окопы и оборудованы огневые точки. Со временем они, конечно, эродировали и не подновлялись, но земля-то помнила… А под расплывшимися линиями траншей мирно дремали оставшиеся в неприкосновенности линии связи, бетонные бункеры и прочие коммуникации. Сильны были предки, свирепы и беспощадны — а еще они не питали иллюзий, что далекие потомки окажутся похожими на них и справятся самостоятельно.

Потомки — вечное разочарование для любых родителей, вечный источник всевозможных проблем и разнообразных радостей. В этом, как мне часто казалось, и заключался их основной смысл и предназначение.

Восстановить все это былое фортификационное великолепие удалось буквально за считанные месяцы, а дальше уже все понеслось по накатанной — налет, бомбежка, ремонт, оборудование новой оборонительной линии, налет… Словом, место было хорошее, как сказали бы верующие — намоленное.

И это уже не говоря о том, что роботизированные зенитные модули требовали куда меньше ресурсов и чинились крайне оперативно. Люди-операторы там требовались в минимальном количестве и далеко не всегда высокого уровня — вот как мы примерно.

Ну да, война всегда вызывает некоторое огрубение чувств, когда на поверхность всплывает дивно воспетая Джеком Лондоном жажда жизни. Все становится просто, строго и предельно функционально. Имеешь воинскую специальность? Добро пожаловать в армию, сынок. Не имеешь таковой? А кто по специальности — переводчик с французского? Нет, переводчики сейчас не нужны, требуются операторы станков прецизионной резки, мир нуждается в титановых деталях, так что выбор невелик — в училище на переподготовку, к станку помощником оператора, или в биореактор. Если уж при жизни от тебя мало толку, стань общественно-полезным хотя бы после смерти, страна не откажется от лишнего метана.

Бесчеловечно и отвратительно? Только первые полчаса, когда мозг лихорадочно сопоставляет новую информацию с уже существующей в памяти, не находит соответствий и успешно отправляется в истерику. А чуть позже, когда хмурые СБ-шники начинают ходить по квартирам и подвалам, организовывать «спецбригады» для ускоренных трехмесячных курсов ПТУ и выбраковывать совсем уж никчемных с помощью табельных «беретт» от далеких американских друзей, все становится совсем обыденно и невесело. И предельно реалистично. Смертельно.

И мне, и девчонкам, в общем, скорее повезло — инвалидам во время войны приходится, мягко говоря, несладко. У меня как раз кончались последние заработанные деньги, квартиру опечатали, должны были заселять солдат, и я уже три недели жил в сыром подвале с комарами. Вечно влажные стены, пыль и антисанитария не особенно способствовали насчет здоровья, так что обострения своей астмы — а может, и ласкового прихода туберкулеза — я ожидал уже в обозримом будущем. Но мне свезло — насколько это было возможно в данной ситуации. Меня приняли в специальный институт, специнт для краткости. И я остался жить, что уже можно было считать немалым счастьем, по сравнению с тысячами менее удачливых сограждан.

А у девчонок, насколько я знаю, раньше все было еще более печально — хоть мы и не слишком трепались о своей жизни до попадания в «Силы Оперативной Военно-воздушной Нейтрализации, Отдельный Корпус», в просторечии «СОВёНОК». Наверняка у этой аббревиатуры была и какая-то другая расшифровка, иначе я ничего не понимаю в советской бюрократии.

Запирали нас в специнте Корпуса не раз, поодиночке и всех вместе, гоняли на виртуальных тренажерах до седьмого пота, пока не поставили в конце концов вердикт «ограниченно годны». С тех пор и занимаемся тем, чем занимаемся, оставаясь предметом добрых, практически семейных подколок со стороны руководства и технического персонала. Я привык, собственно говоря — жить, даже так, все равно куда лучше, чем работать донором органов для раненых десантников. Хотя даже донор по нынешним временам — выигрышный билет по сравнению с наспех вырытой бульдозером траншеей, куда отправились «хирургические отходы», не нужные больше стране.

Перед тупым рылом автобуса выросла серо-черная громада зенитного комплекса. Все не новое, все порядком обветшавшее и едва-едва поддерживаемое в рабочем состоянии — между могучих бетонных блоков виднелась крошащаяся кирпичная кладка, стальные перекрытия были сплошь покрыты ржавыми потеками и пятнами плесени и мха. Неработающие фонарные столбы впивались в медленно светлеющее небо как когти неизвестного зверя. Задние двери автобуса резво открылись, носилки вытащили дюжие молодцы из внутренней охраны.

— Ну что, окорочка, покрошите упырей? — с ухмылкой поинтересовался один, ловко переставляя наши носилки на направляющие рельсы, уходящие в темную безлампочную глубину операторской шахты. Загрузка пилотов в комплекс была утилитарна по максимуму, кажется, даже посылки в трубах пневмопочты путешествовали с большим комфортом. — Скорее бы уже началось, без вас скучно.

Я уже говорил, кажется, что «консервы» — далеко не худшее прозвище, которым нас наградили изобретательные воины.

— Отлезь, гнида, — вяло процитировала Ульянка. Она была пристегнута к каталке автозажимами, а не то парню бы не поздоровилось. Он, впрочем, это отлично знал, поэтому отвесил девчонке звонкий щелбан, прежде чем нажать кнопку старта и со скрипом захлопнуть дверцы шахты.

Комплекс вообще-то здоровенный, по большей части находящийся под землей, но наша часть в ней — верхняя, выглядящая как пирамида развития человеческой цивилизации в школьных учебниках истории. Нижнюю часть защищали спаренные стволы древних ЗУ-23 и «Шилок», в средней секции безраздельно властвовали угрюмые стволы тридцатимиллиметровых автоматических пушек, а верхнюю надстройку прикрывали хищно вращающиеся башни стационарных ЗРПК наземного базирования. В самом центре стояло еще трофейное штурмовое орудие, но в целях секретности его обычно убирали внутрь.

И весь этот здоровенный комплекс, точнее, его боевая часть, управлялся усилиями шестерых наспех обученных калек-идиотов — нас. Десятки стволов, спарок, управляемых и неуправляемых ракет, спроектированных и изготовленных полвека назад и расположенных на восьми тысячах квадратных метров — все это могло начать плеваться огнем, сталью и свинцом буквально по мановению пальца. Как все это было сделано технически, я не знаю, но подозреваю, что конструкторские бюро военной промышленности СССР могли бы сконструировать даже машину времени из элементной базы шестидесятых годов, если бы перед ними поставили такую задачу.

Плотный поток воздуха, толкающий в макушку, внезапно утих, каталка, до этого с легким скрипом скользившая по направляющим, стукнулась о стопор, расплескивая вокруг себя клубы пыли, и перестала подрагивать. Зажегся мутноватый желтый свет. Так, это мы уже прибыли на место — боевой модуль закрывал капсулу управления непрозрачным броневым колпаком, перемигивался лампочками, шуршал дисками твердотельных накопителей и поскрипывал старыми тумблерами. Исцарапанные ламповые пульты, изношенные в хлам рычаги управления — все модернизировалось и подсоединялось в страшной спешке, и даже традиционное выражение «сделано из палок и говна» тут не подходило, потому что у строителей, по большому счету, не было даже палок. Но пока все вроде бы работало штатно.

— Блок-1, это штаб, как слышно? — из правого наушника раздавался скрежет помех, и я подкрутил верньер.

— Штаб, это Блок-1, слышу удовлетворительно.

— Блок-1, даю разрешение на ввод ключей активации боевой части комплекса. Матка выпускает штурмовики, пока что чуть больше двух сотен.

Я воткнул металлическую перфокарту в соответствующее гнездо на пульте, зная, что девчонки в этот же момент сделали то же самое. Пульт что-то неразборчиво хрюкнул и замигал зелененьким — код принят, боезапас загружен. Да здравствуют технологии пятидесятых годов на службе прогрессивного человечества!

А двести штурмовиков — это, между тем, немало. Даже если орбитальные силы сдерживания уполовинят количество, тряпки успеют нанести солидные потери. Наш комплекс справится хорошо если с полусотней упырей, остальные укрепрайоны покажут аналогичные, а может, и худшие результаты. Значит, бойня все-таки будет — пока неповоротливые «Оспреи», переданные по ленд-лизу союзниками, подтянут мобильный десант, пока Ставка переместит сюда свой резерв ВВС…

Заводы жалко. Людей — не так уж сильно. Я слишком хорошо их знаю.

— Штаб, куда идет основной клин?

— Блок-1, пока никуда, они ждут.

— Не понял вас, штаб.

— Блок-1, повторяю, они ждут. Такого раньше не было, но… ах ты, в бога душу мать!

— Повторите передачу, штаб. Какую-какую мать?

— К ним подходит вторая партия. Вторая партия, Блок-1, это еще порядка двухсот пятидесяти штурмовиков. Общее количество — примерно пятьсот, повторяю, пятьсот целей.

— Охренеть, штаб.

— Согласен полностью, парень. Думаю, я сразу объявлю конкурс на вакантную должность боевого экипажа Блока-1, вам там по-любому кранты.

— А не пошел бы ты на хрен, штаб?

— Достойные последние слова, лейтенант. Конец связи.

* * *

— Ну, а что, прикольно даже, — среагировала Алиса по радио на наш бодрый обмен. — Это есть наш последний и решительный бой, а? Наверху и меня, и тебя уже оперативно списали в утиль. Не верят в наши боевые возможности, сволочи материалистические.

— Паршиво, — прошептала Лена. Эмоции у нее все еще не получались как следует, но сам факт участия в разговоре говорил, что ситуация задела и ее. — А так все… хорошо шло.

— Мне тоже нравилось, — поддержала разговор Алиса. Голос в шлемофоне плыл и смазывался, но было ощущение, что девушка ухмыляется. — Компания приятная, работа интересная… черт, вот только с Сашкой так и не успела потрахаться. Саш, посмотри там на себя сейчас критически и скажи — много я потеряла или как?

Я посмотрел.

— Думаю, за возможность потрогать меня Маша Калинина выцарапала бы глаза Барбаре Паласиос, вот только тебе-то что за печаль? *** Как там в детской считалочке говорят: кто с водкой дружен, тому известный орган не нужен. Ты же каждый вечер в говно, какие с тобой высокие отношения?

— Да пошел бы ты, маньяк несексуальный, — решила Алиса, фыркнув. — Нужны мне твои высокие отношения, тут бы с половыми потребностями разобраться.

Прошелестел электронным ветром в наушниках смех Мику.

— Мне вот интересно, — вслух размышляла Ульяна, — а зарплату нашу за этот месяц куда денут? Себе отнимут, или что, раз уж нас заранее зачислили в героические потери? Блин, а я как раз хотела себе нормальные ботинки на зиму прикупить, в Дом Обуви на Октябрьской как раз из Чехословакии завезли…

— Сразу себе будет сложно провести через бухгалтерию, — задумалась Алиса. — Наверное, сделают проще — переведут деньги в фонд помощи родственникам погибших при исполнении. А оттуда уже начислят себе через время — благо у всех, кто здесь работает, кто-то погиб в боях.

— Очень вероятный исход, как я думаю, — аппарат искусственной речи у Мику все еще работал с ошибками, и она старалась не строить длинные предложения. — Поэтому я три месяца назад написала завещание.

— Написала? — поддела ее Алиса.

— Ну, надиктовала. Хрен они теперь в фонд помощи что-то из моих кровных переведут.

— А кому тогда?

Мику проскрипела что-то уже совсем неразборчивое, но развивать эту тему не стала.

— А мне вот кажется, что нельзя терять надежду, — вступила в беседу Славя. — Позитивное мышление — великая сила и залог здоровой психики. И из целого ряда неприятностей поможет выйти — я думаю, у нас вполне есть шансы выкрутиться.

— Ага, — сказал я. — Уля, солнце мое, глянь там, как дела с тряпочками?

— На радаре пусто, — сообщила через секунду девочка-ураган. — Можем разговаривать.

— Страшно рад, что ты разрешила… Так вот, к твоей реплике, славянское чудо. Должен сказать, я огорчен и даже в чем-то разочарован. Ты прямо сейчас, в прямом эфире, при всех, официально несешь ахинею. Стыдно должно быть.

— Поясни, — своим всегдашним холодным тоном попросила Славя, но было понятно, что и ей интересно. Всего полгода прошло, а как ловко я научился определять оттенки эмоций нашей Снежной Королевы, прямо удивительно.

— Для тебя — все, что угодно, родное сердце, — охотно согласился я. — Вот стоишь ты, скажем, на склоне горы и видишь — сходит лавина. Прямо на тебя. Что сделает нормальный человек? Нормальный кинется в сторону, будет пытаться уйти, выжить, извернуться… Но не так поведет себя позитивно мыслящий дебил. Он останется на месте, приговаривая: «Я должен смотреть на все с положительной стороны, возможно, эта лавина — возможность вырасти над собой и улучшить свои навыки. Я хочу, чтобы Вселенная сжалась и помогла мне в решении этого сильного вызова. Нужно быть настроенным на успех и щедрым на похвалу». Ну, или любой другой бред в духе Дейла Карнеги и доктора Спока.

— А потом?

— Потом? Лавина сходит, и на месте позитивно мыслящего гражданина остается небольшой холмик. Конец. Безумие — стоять на пути стихии и обращаться к ней с мотивирующими лозунгами. Стихии насрать. Она идет вперед не потому, что имеет что-то против тебя, и не потому, что ищет выгоду, просто она — стихия, тупая и очень, очень сильная, и ты ничего не можешь с этим сделать. Потому что ты всего лишь человек, и твои возможности ограничены.

— Множественные цели, — неожиданно сказала Ульяна. Я практически видел, как в ее синих глазах отражаются тревожные огоньки с экранов радара. — Штурмовики противника вошли в атмосферу.

Было слышно, как снаружи, на всей немалой территории комплекса взвыли сирены воздушной тревоги. Топот ног по влажному бетону там сейчас, наверное, и древние табло «ОПАСНО!» мигают. Через тридцать секунд снаружи не должно остаться ни одного человека.

Ну, вот, собственно, и все. Способности Блока ЗП-1 я знал, и они не утешали — через две минуты боя из строя выйдет тридцать процентов пушек и половина электроники. Через пять минут — минимум один из расчета получит ранение, а в строю останется половина пушек и двадцать пять процентов железа. А через пятнадцать минут треть расчета будет истекать кровью, а работать будет хорошо если одна десятая часть оборудования.

Поэтому, кстати, сюда и ставили преимущественно калек — то есть людей с альтернативным строением тела. Когда постоянно живешь посреди боли, очередное ранение ощущается просто как легкое неудобство — а это дает нам некоторое преимущество в бою. Минус к шансам выжить, зато немалый плюс к продолжительности ведения оборонительных действий. Сплошной расчет и прагматика, я уже говорил.

Я лишний раз проверил готовность боевого модуля — что-то не давало покоя, но я списал это на мандраж — и по привычке представил, как в глубине, совсем рядом с каменным ложем, по которому катил воды неторопливый Днепр, бегут по кабелям от обмотанных медной проволокой статоров шустрые электроны, образуя ток, и течет в распахнутые пасти водозаборников вода для охлаждения раскаленных стволов, и выплевывают горячее дыхание комплекса мрачные раструбы вентиляции. До начала работы оставались секунды — максимум, пара десятков.

— Но ведь ограничены — не значит отсутствуют, — раздался в наушниках задумчивый голос Слави. — Я все еще размышляю о возможностях. Теперь мы точно знаем свои рамки и пределы. И должны уложиться в них.

Рамки у нас были, это да. Стальные такие, по бокам носилок, чтобы, когда будем здесь гореть заживо, можно было руками держаться. Психологи говорят — очень мощный терапевтический эффект.

Но это была темная, мрачная лирика — неприятная истина, в которую не было нужды углубляться. Времени оставалось совсем мало, а девчонкам нужны были правильные слова, которые оживили бы их, заставили драться, не думать ни о чем, кроме противника, придавать им волю к победе над каждым черным чужим силуэтом на экране. Обычно мне это удавалось. Я замкнул цепь переговорного устройства и промурлыкал в микрофон самым низким голосом, на который был способен:

— Ну что, покойнички, покувыркаемся?

* * *

Примечание к части

*Аппарат искусственной вентиляции легких.

**САРБ — Северодонецкая авторемонтная база, выпускавшая в шестидесятых этот интересный автобус. В нашем мире в 1967 выпуск на базе САРБа был свернут, а производство переехало на Луганский автосборочный завод, но во вселенной «Не чужих» этого не произошло, а «Старты» выпускались как минимум до середины восьмидесятых, обрастая, как мы видим, разными интересными модификациями.

***Маша Калинина — победительница первого конкурса красоты в СССР, проведенного в 1988, Барбара Паласиос Тейде — «Мисс Вселенная 1986».

 

«Алиса». Глава 2. Тряпки

Тряпками их прозвали — причем, в общем, случайно — американцы. Но прижилось. Когда первых дохлых чужих — тогда их еще толерантно именовали пришельцами или даже «представителями внеземного разума», вот чушь-то! — вытаскивали из сбитого каким-то немыслимым чудом штурмовика, оператор, снимавший это действо, буркнул что-то вроде «эти чуваки выглядят точно как тряпичные куклы моей дочки».

Так оно и было — безвольные, серые, но вполне человекоподобные силуэты вправду походили на кукол — ragdolls по-английски. Слово мгновенно разлетелось по всему миру, очень быстро сократившись до rags — «тряпки». Оттуда и пошло, теперь, похоже, уже навсегда. Наверное, и знаменитая «Зловещая долина» сыграла свою роль — это такой психологический феномен, когда что-то, похожее на человека, но человеком не являющееся, пугает намного больше, чем любой негуманоидный монстр. Так и здесь — многократно описанные фантастами «маленькие серые человечки», прилетев к нам, вызывали разные чувства, от страха до ненависти, но ни одного положительного среди них не было.

А вообще удивительно даже, до чего мало мы все еще знали про чужаков. Наверное, потому, что они в плен не сдавались — да и вообще, звуковой контакт установить с ними не выходило. Не то, чтобы мы очень в этом усердствовали — каждый раз дежурными радиоволнами предлагали покинуть воздушное пространство Земли, не участвовать в войне двух разумных цивилизаций, а наоборот — вместе кружиться в вальсе в постижении черных глубин бесконечного Космоса. Не знаю, кто писал текст этого обращения — наверное, какой-то мягкоголовый пацифист. Тряпкам он тоже, надо думать, не особенно нравился.

Они не обсуждали приказов. Они не отступали и не сдавались, только рвались вперед, горели… и падали.

Первая волна заходила традиционно — издалека, из-под облаков, почти их не покидая. Конечно, на самом деле волна была не первой, но предыдущие ввязались в воздушные стычки с нашими воздушно-космическими силами, на девяносто процентов состоящими из дронов, и судьба их, в общем, была незавидна. Небеса, затянутые печальными осенними облаками, светились отблесками вспышек в стратосфере от горизонта до горизонта.

— Что нам скажут боевые посты? — риторически поинтересовался я, включая экран пользовательского интерфейса. Риторически, потому что была большая вероятность, что девчонки просто не ответят, им сейчас было не до этого. Организм стаканами вырабатывал адреналин, который, смешиваясь с закачанными в кровь наркотиками, вызывал очень специфические ощущения. Если бы не вцепился я сейчас намертво в рычаги управления, ходили бы ходуном. Диафрагма вибрировала, как полиэтиленовая пленка под хорошим дождем. А еще хорошо, что на нас всех были памперсы для взрослых.

— К бою готова! — Алиска, всегда первая и всегда нужная, огонь за маской бесцеремонности, яростное отчаяние и нежность, прикрытая разочарованием и болью — я никогда в тебе не сомневался.

— Второй номер уже в продаже! — Ульянка, бесформенный красный росчерк, оригинальничает, пряча страх под напускной расчетливостью и цинизмом, вечный ребенок… впрочем, совсем не вечный, как выясняется. Как и все мы.

— Все хорошо… — это Ленка, у меня она почему-то выглядела изящной фигуркой, висящей в синей мерцающей пустоте, статуэткой, оплетенной зелеными стеблями водорослей и лилий, окруженной любопытными рыбками и равнодушными прозрачными медузами. И сверху опускался, надвигаясь, сплошной шар ослепительно белого огня.

— Системы и оператор в норме, — с легким холодком докладывает Славя. Наша валькирия, всегдашний голос совести, вечная пай-девочка… с опаленными близкими взрывами волосами и перечеркнутым темными разводами мечом в руках. Она, единственная из всех, знала своих родителей, работали на ремонтном заводе. Прошедшее время, заметили? Давно и навсегда прошедшее.

— Готова, жду указаний, — иконка Мику отображается на экране темно-зеленым драконом, но она уже не молчит, как раньше, она может и хочет говорить. Ничего, мы еще разобьем этот лед, что сковал ее горло и сердце. Мы справимся, несмотря ни на что.

Если останемся в живых, конечно.

— Блок-100, я Блок-1, — выдаю я циркулярный позывной, чтобы не обращаться к каждому по отдельности. — Огонь по готовности, до полного уничтожения противника. Погибать при исполнении запрещаю, повторяю — запрещаю. Я Блок-1.

Моей иконки на мониторе не видно, но я и так знаю, как она выглядит — маленькая человеческая фигурка посреди дороги, слева огненный ад, справа ледяная стужа. Очень глубоко философская картинка, Алиска, правда, ее прокомментировала «Ни то, ни се.» Добрая она у нас.

Я коснулся экрана — связка ультрасовременных, реализованных только с началом войны сенсоров и древних хромированных рычагов с деревянными рукоятками, плевалась и ругалась мутными радужными пятнами, но пока работала исправно. Радары подсветили цели, поделили их на более и менее приоритетные и передали координаты автоматическим системам наведения, распределяя обилие отменно фонящих в ультразвуковом диапазоне силуэтов по зенитным противовоздушным комплексам — более медленные цели доставались самым старым системам — а на самом верху комплекса начала раздвигаться стальная крыша. Электронные мозги подсказывали тупому пилоту, что без трофейного плазменного орудия сегодня не обойтись.

Да, можно сказать, что человеческое внимание было этой бездушной железке совершенно не нужно, и это даже соответствовало истине. В принципе. Потому что человек, вообще-то, нужен совсем для другого — принимать нестандартные решения в отчаянных ситуациях. Отслеживать цели и назначать приоритеты — для этого много ума не надо. Но в дуэли полностью автоматизированного комплекса ПВО и станции с хотя бы тремя операторами-людьми побеждали всегда вторые.

Небо прорезала первая очередь, пристрелочная, я даже не увидел, откуда она взялась — просто ярко-желтая пунктирная полоса возникла откуда-то сбоку и острым ножом вошла в угрюмые облака. От сплошной волны чужих аппаратов отделились несколько легких, почти невесомых троек, резко снизившихся и синхронно ушедших вверх и вниз по руслу Днепра. Оперативные дозоры, облегченные конструкции — оправданно, привычно и трафаретно. Тряпки, похоже, полностью доверяли компьютеризованным системам.

— Ирландцам сегодня не наливать, — сообщил я. — Только день начался, а они уже косорезят.

— А чего сразу я-то? — возмутилась Ульяна. — Показалось просто… И почему это я ирландка?

— Рыжая потому что — и еще наглая сверх меры.

Хмурое небо, кажется, загорелось от поджигавших его бесконечных трасс — автоматические турели не жалели боеприпаса. В воздухе дрожала неровная огненная конструкция, похожая на гигантскую голограмму, только линии в ней образовывались трассерами, а на пересечениях искрили, дымили и разваливались один за другим «тряпочные» штурмовики. Притормозите, парни, сейчас будет немножко трясти, дорога впереди — дрянь.

— Я тоже рыжая, — вмешался знакомый голос, — как там у меня с национальностью?

С упругим электрическим гулом асинхронных магнитных двигателей из облаков вывалились чужие бомбардировщики. Угловатые, неуклюжие с виду, немного похожие на мрачные Су-72 «Сухого»* и совсем чуточку — на так и не запущенные до сих пор в дело «нортроповские» «Б-2». Черные, ломаные тени понеслись над землей, поливая их горячими ниточками плазмы. Ничего, это у них привычка такая — плавить все огнем до полного подавления ответки, хотя там, куда они палили, все равно уже давно никто не живет и почти ничего не растет — балки да плавни, залитые по кромку БОВами**, ничья земля. А тряпочная тактика была нами досконально изучена еще год назад.

— Судя по застарелому алкоголизму — чисто русская, — определил я. — Клятые москали, все наше сало съели и Днепр выпили.

— Эй, полегче! — вверх раскрытым зонтиком ушел первый спецбоеприпас. А и чего тянуть, действительно. — Кого это мы выпили?

— Так ведь раньше по Днепру «Титаники» плавали, — после пуска нужно было отсчитать традиционные четыре секунды, пока снаряд выравнивал высоту и выпускал парашют. — А вы тут, того-этого… Обмелили — теперь сугубо речное судоходство. И это я уже не говорю про вековые династии украинских гетманов, про которых ваши историки ничего не говорят. Скрывают, сволочи.

В небе раскрылся белый цветок, смутно похожий на одуванчик. Так он, кстати, и назывался, спецбоеприпас то есть. Тысячи поражающих элементов в чудовищном радиусе с ускорением устремились к земле, над которой парили хищные инопланетные тени. Когда выяснилось, что «тряпки» делают свои фюзеляжи не из титана, а чего-то, похожего на традиционный алюминиевый сплав, конструкторы вооружений по всему миру облегченно выдохнули. Пробить титан, даже на почти нулевых дистанциях, у нас бы не вышло. А что полегче — пожалуйста, с удовольствием, и даже дорогущие победитовые сердечники не пригодились, хватило обычных стальных.

— Это какие еще династии? — подключилась Славя, она, похоже, с этой хохмой еще была не знакома. Я заблокировал канал, закрыв его для посторонних, и нажал секретную кнопку. Где-то глубоко в недрах комплекса открылось жерло ракетной шахты, а снаружи выдвинулись и зашевелились антенны РЛО и РПН***, похожие на усики кузнечика, жадно выцеливая дальность и скорость воздушных целей — их было много, очень много, и все подходили под заданные параметры. Электронные мозги унифицированного ЗРК С-300 не запели от радости, но педантично высчитали район, где подрыв нанесет максимальный ущерб, после чего осуществили запуск.

— Ну, во-первых длинная ветка Тутанхамонов, в честь которых, кстати, сейчас названо испанское вяленое мясо, без которого многим жизнь не мила… Потом еще династия Бурбонов — создателей известного сорта самогона, и, как минимум, Наполеоны еще. Все это были украинские гетманы, о чем вы в своих учебниках не прочтете ни слова. Хорошо еще, что у нас есть беспристрастные летописцы — Михаил Грушевский, скажем. Или даже Орест Субтельный, дай бог ему здоровья. Эти славные парни и сами не соврут, и другим не дадут — читайте нашу, отечественную историографию, девчонки!

В воздухе, разбрызгивая светлячков из несгоревшего топлива выросли два ревущих дымных столба с ослепительными факелами в верхней части. Они набирали высоту чудовищными темпами, упираясь в низкие серые облака и подсвечивая и их тоже. Где-то, уже на той стороне, умные айбиэмовские компьютеры еще раз сверились с заданными параметрами и дали команду на подрыв. Хорошо!..

КА-БААААМММ!!!

Не менее двух десятков чужих аппаратов попали в эпицентр и разрушились прямо в воздухе, засыпав распаханную землю тысячами горячих осколков. Еще пара дюжин интенсивно задымила, но удержалась на курсе. Остальные — а их уже было полное небо, в несколько эшелонов — вообще не обратили внимания ни на алискин «одуван», ни на мой пламенный привет. Плохо. Все было плохо, но это — особенно. Массированный огонь на подавление не дал требуемого эффекта, не рассеял противника и не заставил его отвернуть — а это, между прочим, был наш единственный шанс выжить сегодня. Никчемный из меня, похоже получился стратег. Негодный.

— Как насчет помочь нам тут немного, хромой мечтатель? — Алиса опять отвлекла меня от самобичевания. А она и права, кстати, что-то я не о том думаю. Мы еще живы, боекомплект почти полон, целей множество — рано думать о смерти, пока еще рано.

Она и так всегда стоит у меня за плечом — не забыть и не отвлечься.

— Хромой помогает только тем, кто сам себе помогает, — внушительно сообщил я в насыщенное электростатикой и радиоволнами пространство. — Я позвоню Тамерлану, может, он посоветует чего-нибудь.

— Твою дивизию, у тебя сбилась регулировка, придурок, — взорвался скороговоркой наушник, — нажми на большую красную кнопку справа, сейчас же, срочно! Ты нам нужен!

— Я, похоже, сегодня всем нужен сегодня, дитя, — вяло отмахнулся я. В голове слегка шумело, настроение было отличным. — И не соблазняй меня своими красными кнопками и прочими эротическими прелестями, передай товарищу подполковнику — я по-прежнему верен присяге.

По экрану носились, догоняя друг друга, значки — темные угловатые силуэты прихотливо меняли траектории, но оранжевые рамки исправно накладывались на них, кратко сообщали «захват цели» и «отстрел боеприпаса» и гасли. Капсула содрогалась от отдаленных взрывов и очередей, а что происходило сейчас на свежем воздухе, даже представить было трудно.

Я лениво провел ладонью по экрану, накрывая самое темное скопление силуэтов где-то к югу от района. Чертенята, прорвались к городу все-таки. Я попытался засмеяться, но вышло плохо. Язык шершаво ворочался во рту, и наружу вырывалось только какое-то сдавленное мычание. Сенсорный экран осветился, узнал хозяина и понял его желание — к скоплению помчался рой желтых блестящих светляков и еще два толстых, важных шмеля, но только быстро, очень быстро, как шмели обычно не летают.

Серое небо снова расцвело яркой вспышкой, а экран педантично уточнил, что еще двадцать кораблей «тряпок» были гарантировано уничтожены. Это было хорошо, конечно, но тот же экран доложил, что в той группе, что нацеливалась на город, осталось еще пятьдесят две цели, а вот это уже никуда не годилось. Для того, чтобы сровнять его с землей, хватило бы и двадцати, но и это не самое плохое — в полусотне километров по прямой находилась работающая АЭС, самый крупный источник электроэнергии на всем юге — не двенадцать реакторов, как в Чернобыле, но тоже немало****. Ядерного взрыва в случае ее разрушения, конечно, не получится, но территория перестанет быть пригодной для жизни и хозяйственной деятельности надолго. А с оборонительными сооружениями там совсем плохо — линия водохранилища не способствует плотному строительству укрепрайонов.

— И над нами склонится человек из дыма в высокой шляпе… — прошептал я, не обращаясь ни к кому специально. Губы дрожали, но не от чувств или еще чего-то, а просто. Бывает же такое, что губы трясутся просто так, без причины. Впрочем, и руки подрагивали тоже. Что это они?

Алискина иконка на экране вдруг потемнела, превратившись в какое-то подобие венецианской карнавальной маски, у меня когда-то дома такая стояла. Маска потряхивала перьями и мерцала красными глазными проемами. Казалось, она меня гипнотизирует. В уши вплеталась непонятная мелодия, состоящая в основном из шуршания, глубокого басовитого гула и тонкого свиста. Слушать ее было приятно, хотя я и не мог разобрать ни единой ноты, ни одной гармонии. Голова была мутной, словно где-то наверху повелевающая огромная длань одним резким движением перекрыла мне кислород.

«Кноп-ка, кноп-ка, кноооп… кааааа…»

Кислород.

Модуль ощутимо тряхнуло. Мигнули лампы и индикаторы на пульте, где-то глубоко внутри громко и мрачно треснуло стекло. Нарушение герметичности кабины. При повторных толчках приготовиться к эвакуации, проводимой специально обученным персоналом, знающим конструкцию модуля и имеющим соответствующие полномочия. В противном случае безопасность персонала боевого модуля не может быть гарантирована.

Кислород! Черт, драная Мария верхом на осле, какой же я олух! После прошлого дежурства уборщики протирали боевую капсулу, ликвидировали следы пота, слюны, мочи и кала, подбирали выбитые зубы и откушенные в пылу боя языки — про языки это я пошутил. И кто-то наверняка мазнул своей грязной тряпкой по панели подачи кислорода. Регулировка сбилась, совсем чуточку, процентов на десять, а я этого не заметил по причине слабоумия и переставлять не стал. В результате последние минут десять я поглощал воздух, содержание кислорода в котором сильно превышало норму, а промышленный аэратор, здоровенная установка где-то в далекой глубине комплекса, продолжала вырабатывать и гнать его по гофрированным воздуховодам в капсулу пилота.

Вообще-то, избыток кислорода может быть и полезным в нашей работе — если, например, капсула отрезана от внешнего мира и перенасытилась углекислым газом. У нас имелись, конечно, простые химические фильтры, поглощающие СО2, но надолго их не хватает, поэтому в конструкции капсул и была предусмотрена функция форсированной подачи. По умолчанию предполагалось, что пилот не является полным идиотом и среагирует на предупреждающий сигнал системы управления нажатием на блокиратор, но конструкторы не учли важный фактор — меня. Такого свирепого полудурка вообще мало кому доводилось видеть.

Дрожащими пальцами, которые не чувствовали уже ничего, я очень аккуратно надавил какого-то малинового цвета кнопку на самом краю панели управления. За вентили крана ручной блокировки подачи кислорода, которая тоже находилась в ручной доступности, браться не стал — опасался, что не справлюсь. Теперь оставалось надеяться, что в капсуле не скопилось еще количества газа, достаточного для того, чтобы выжечь мне глаза, горло и нервную систему. А теперь, благодаря трещине, он начнет еще и медленно удаляться из капсулы.

В общем, спасибо тряпкам, спасли они меня. Правда, еще не совсем спасли. Я сглотнул, в горле было сухо, как в полном песка жестяном тазу. Бил озноб, щеки и лоб горели. Нос был заложен — как я раньше этого не замечал? Легочная форма гипероксии, но нелетальная, судя по всему. Везет мне, удачлив наш бог. Впрочем, цепочки белых крестов по обеим сторонам от нашего комплекса, плохо видимые в предрассветной тьме, но все равно существующие, могли бы подтвердить, что и с удачей не всегда все обстояло гладко.

Тут я сообразил, что в наушниках уже несколько минут кто-то надрывается, и судя по характерным ноткам и грубой, совсем несексуальной хрипотце, это была не Алиса.

— Блок-1, ответьте штабу, ответьте штабу, Блок-1, — гнусаво и безнадежно повторял кто-то там, внутри, раз за разом. Странные дела, они же во время боя не должны связываться вроде бы. И голос, что характерно, не Иваныча, другой голос совершенно.

— Товарищ штаб, здесь Блок-1, за время вашего молчания происшествий было много, так что даже не знаю, про что рассказать, — молодцевато отрапортовал я. Туман перед глазами рассеивался. — Но могу сделать дайджест!

— Блок-1! — взревели наушники неприятным голосом Наливаныча. — Ты там заснул что ли, мать твою! Ты охамел совсем, лейтенант! Я в конце концов не посмотрю на твои инвалидности и отправлю тебя на метан, и группу твою отправлю! Ну ни у кого же нет таких расхлябанных мерзавцев, таких негодяев безответственных, чтобы на боевом посту спали!

— Обижаете, штаб, — покачал головой я. Кислород все еще булькал в крови маленькими шкодливыми пузырьками. — Разве я похож на человека, который проспит пять минут, если может проспать десять?

— Заткнись, Саш, вот просто закрой рот сейчас, — начштаба нервничал. Чего это он? — Про обычные тряпочные штурмовики не волнуйся сейчас, вы их рассеяли, а десантники, молодцы, вовремя прибыли и добили оставшиеся. Город потрепали малехо, но до Дара все равно не добрались…

Кто сказал, что я волновался за город? Погодите-ка…

— «Обычные штурмовики», штаб?

— Наверх погляди, придурок.

Путаясь с непривычки в тумблерах, я развернул камеры наблюдения. Сверху, с неба на весь город, на всю, кажется, вселенную медленно опускалась гигантская перевернутая чаша. Серая, мрачная, огромная — как имперский крейсер из недавних «Звездных войн», только настоящая, а не слепленная из картона и силикатного клея, летающая среди настоящих холодных звезд и планет, а не их имитаций, сделанных из мерзлой картошки. Вокруг словно настала глубокая ночь — и это при том, что солнце вообще-то должно было взойти с минуты на минуту. Даже каким-то холодком нехорошим повеяло, и это в наглухо — почти наглухо — изолированной от внешнего мира боевой капсуле.

Мы первыми на Земле воочию наблюдали вход в атмосферу материнского корабля пришельцев.

* * *

— Наблюдаю одиночную цель, разрешите открыть огонь! — рявкнул я в микрофон.

— Отставить, дебил, — резко и сухо скомандовал Наливаныч, — Хорош паясничать, слушай мою команду. Через тридцать секунд после максимального приближения корабля к поверхности приказываю активировать «трофей» и произвести отстрел всего боекомплекта. Как понял?

— Приказ понял, тащ подполковник, — сообщил я. — Имею желание, чтобы после того, как все закончится, мой прах развеяли над морем в районе Киряловки. Много приятных воспоминаний связано с этим волшебным местом… штаб.

— Правильно понимаешь, лейтенант, тут уж вам точно жопа, — согласился Наливаныч. — Боевая задача, понятно, не уничтожить эту дуру — хрен с ней что-то будет после твоего залпа — а обозначить сопротивление и отвлечь внимание от города. В общем, давай, Блок-1, удачного тебе перерождения.

Начштаба у нас буддист, я забыл сказать. А может, кришнаит, я их вечно путаю.

Трофейная пушка — это удачно снятая с какого-то подбитого «тряпочного» корабля непонятная хрень, генерирующий здоровенный плазменный заряд. Ученые от восторга пищали, как лабораторные мыши, когда «копатели» и техники ее приперли полгода назад. Потом проанализировали, облили кислотой, постучали кувалдой — фигурально, конечно, выражаясь — и смущенно сообщили, что вообще-то почти такие же штуки в Союзе строили еще чуть ли не при Сталине*****. Тот же принцип, та же технология. С компактностью там какое-то удачное решение «тряпки» нашли, и еще с подачей рабочего тела, а все остальное понятно и примитивно, как говно мамонта.

Даже обидно — мы бы сами могли такое построить еще тридцать лет назад, будь хоть самую чуточку изобретательнее.

И вот теперь я должен был выпалить по материнскому кораблю, по этой здоровой блямбе на полнеба, из их же оружия. Не прибить, так припугнуть. Пошли прочь, мы тут, внизу, тоже очень плазменные и опасные. У судьбы, похоже, все-таки неплохое чувство юмора.

Меня неожиданно вырвало прямо на кресло. Раз, потом другой. То ли последствия гипероксии, то ли просто так, от волнения.

— Слыхали, чего, девчонки? — поинтересовался я, вращая лицевыми мышцами и пытаясь унять отвратительный привкус во рту. Получалось так себе — хорошо еще, что поутру, после пробуждения, позавтракать нам не дали. Как там «в обороне так и сяк, в наступленье — натощак». Только нас и в обороне не кормили. — Есть предложение перестать считать вечер томным. Нас, судя по всему, все-таки решили принести в жертву во имя свободного коммунистического будущего. Какие будут мнения на этот счет?

— Что поделать, — вздохнула Лена. Голос звучал приглушенно, то ли от препаратов, то ли по какой-то другой причине. — Судьба.

— Вот и пригодится завещание… — в металлических нотках, как и прежде, не слышны были эмоции.

— Да ладно, мы еще побарахтаемся! — уверенно заявила Ульянка. У меня была идея, в чем мы такими темпами будем скоро барахтаться, но говорить этого я не стал.

— Не хотелось бы так… — Но и Славя все-таки приняла неизбежное.

— Что уж там, жаль! — Алиса была неоправданно, неудержимо весела. — Я все никак не могу смириться с отсутствием даже смутной перспективы сожительства с нашим Саньком! Больше всего меня печалит эта новость. Может, все-таки есть еще шанс?

Вторым ключом на короткой цепочке я отпер спецпульт. Там было всего две кнопки — «Прогрев» и «Пуск». Я глубоко выдохнул и нажал «Прогрев». Сверху все еще вырастала, закрывая горизонт, тарелка. Каким же маленьким и ничтожным кажешься по сравнению с ней! Словно рассматриваешь гору, стоя у ее подножия, или на альпийскую долину любуешься, раззявив в ошеломлении ротовую полость. Подавляющая мощь.

— Логически, Алис, шансов у нас, скорее всего, нет, — признался я. Датчики показывали, что снижение прекратилось. А километра четыре она в диаметре, наверное. Осталось двадцать шесть секунд. — Но человек обычно плюет на логику густой здоровой слюной и живет так, будто ее в его мире нет вовсе. И случаются чудеса, косноязычные невротики ведут за собой целые страны, бездарные олухи становятся великими полководцами, малограмотные пастухи основывают философские учения, живущие тысячи лет… А безногие и безрукие калеки спасают мир. Так что забудь на минуту про логику и перспективу. Чудеса бывают. Они бывают, Алиска!

Кнопка с надписью «Пуск» была нажата.

Раздался грохот — снизу, сверху, отовсюду. Изображения на экранах исчезло, капсулу затрясло, посыпалась мелкая бетонная пыль. Гул, нарастающий, приближающийся, заполонил все пространство наушников, и я сбросил их, в панике обрывая ремешки.

А потом на нас обрушился такой удар, что капсула раскололась на тысячи кусков, я вылетел из нее, телом и комбинезоном разорвав всю сложную привязную подвесную систему и обрушился, вместе с остатками капсулы, куда-то вниз, вглубь тускло освещенной оружейной шахты. Еще в полете мне в голову прилетел здоровенный кусок чего-то белого, тяжелого, так что все мысли покинули мою бедную бестолковку даже до того, как тело с противным мясным звуком ударилось о дно одного из нижних уровней разрушенного противовоздушного комплекса.

И наступила тьма.

* * *

Примечание к части

*В нашем мире вместо стратегического бомбардировщика Т4МС ОКБ Сухого, зашифрованного здесь под именем «Су-72», предпочтение было отдано проекту ОКБ Туполева с их Ту-160. В мире «Не чужих» выбор оказался иным.

**Боевые отравляющие вещества.

***Радиолокаторы обнаружения и радиолокаторы подсвета и наведения.

****В нашем мире на ЧАЭС было построено и работало четыре реактора, строилось еще два. Существуют неподтвержденные данные, что со временем их число планировалось довести до двенадцати. В мире «Не чужих» это намерение было, судя по всему, осуществлено с опережением графика.

*****Чистая правда, кстати.

 

«Алиса». Глава 3. Человек в шляпе

Я познакомился с ней ровно накануне официального представления. После ежедневных лечебных процедур, призванных что-то там отрегулировать в непослушных моих конечностях и уже мало чего соображающей голове, я сидел на лавочке в единственном на весь центр небольшом запущенном сквере и рассматривал голые весенние ветки с набухающими на них радостными зелеными почками. Недавно прошел дождь, в воздухе невесомой пылью все еще висела тонкая влажная свежесть, деревья редко-редко роняли вниз тяжелые медленные капли.

Сзади послышались торопливые шаги, в спину уткнулось что-то неживое и жесткое, и резкий голос звякнул на ухо:

— Воздушная тревога, вспышка справа!

Расстройства нервной системы бывают разными и проявляются неодинаково. В моем случае — периодической потерей координации и неработающей, отказавшей ногой. Врачи чего-то там еще колдовали два раза в неделю и рассказывали, что «прогноз стабильный» и «надежда есть», вот только у меня самого надежды не было уже давно, со школы. Но рефлексы, намертво вбитые в подкорку инструкторами, сдавались куда хуже, чем тело и сознание. В общем, я дернулся, попытался вскочить, чертова негнущаяся нога поехала по скользкой грязи, и с размаху свалился на влажную, темную — сплошной чернозем, никакого суглинка — землю.

Свалился, сообразил, что никакой тревоги нет, и ошеломленно уставился на виновника всего этого торжества. Точнее — виновницу, невысокую рыжеволосую девчонку в короткой голубой куртке, дорогих фирменных джинсах «Вранглер» и красном шарфике. Девчонка вовсю хохотала, раскачиваясь на широко расставленных ногах и тыча пальцем в мою сторону.

— Ахахах… ой, не могу… ой, держите меня… как ты это ловко… прямо солдат кремлевского полка… ну калека же, ей-богу, натуральный же… ахахахаха…

А вместо правой руки у нее был тускло блестящий металлический протез.

Зрелище было настолько диким и немыслимым — железная, как Терминатор из этого нового фильма, девчонка, весело ржущая над таким же, как она, инвалидом — что невозможно было не заразиться. Я тоже заржал, прямо там, в грязи, не вставая, и следующие пару минут мы просто хохотали, тыча друг в друга руками и подбирая подходящие прозвища. К слову, она оказалась изобретательнее.

Это, наверное, был самый правильный подход к Алисе — не сочувствие или жалость, не готовность понять и помочь, а постоянная, неприкрытая насмешка над всем. Подчеркнутая грубость, постоянное чудовищное сквернословие, полное отсутствие тормозов. Какая-то защитная реакция организма, как мне кажется — для нее она, видимо, работала, а я… просто привык, и довольно быстро, надо сказать.

…Я открыл глаза. Перед ними не было ничего, только колыхалась волнами подвижная беспросветная тьма, но это меня не пугало. Я жив — вот что главное. Я жив, потому что я думаю и помню. Я не умер от страшного удара о дно шахты, мою голову не пробила какая-то случайная летящая арматурина или обломленный в крошащемся железобетоне рельс. Я не чувствую своего тела, не чувствую рук, но я могу думать — а значит, смогу выжить.

И я ухватился за эту мысль, как за спасительную ниточку, как за цепь, что бросают свалившемуся в колодец работяге. До спасения еще далеко, но надежда есть. Посмотрим, насколько глубока кроличья нора. Кстати, за прошедшие минуты я, кажется, начал что-то различать — тьма рассеивалась. А может, ее и не было вовсе, этой кромешной, навевающей отчаяние тьмы. Может, она всегда была только у меня в голове.

Я лежал, раскинув безвольные руки, словно на кресте, на самом дне аварийной шахты, глубоко под тем местом, где раньше была индивидуальная боевая капсула оператора комплекса ПВО, только заваленной теперь тоннами разного хлама. Взрыв все-таки прогремел, значит, мне это не привиделось — возможно, комплекс получил серьезные повреждения или был разрушен. А может, и нет, и чтобы разъяснить этот вопрос, мне придется предпринять меры по «самостоятельной эвакуации в случае экстремальной нештатной ситуации», как это называлось в руководстве. А первым пунктом там числилась оценка активов и пассивов, рисков и возможностей.

Потерявшие чувствительность руки, которые для точности замеров пришлось прижать к лицу, оказались все-таки на месте, хотя и ходили ходуном — тремор от шока и плещущегося в крови адреналина? Нет, вероятнее — невротические нарушения. Нужны препараты, но их нет и в ближайшее время не предвидится. Отложим.

Голова была вся в бетонной крошке, пыли и крови, липкой, как подсыхающий клей, свернувшейся. Сотрясение наверняка я себе заработал — подташнивало, и на лоб что-то будто несильно давило изнутри, но в целом голова, можно сказать, отделалась легко. Спина ныла, крестец саднил при любом движении просто адски, но это было скорее похоже на сильный ушиб. Наконец, руки тоже были в общих чертах целы, хотя кончики и костяшки оказались ободраны. Надо полагать, до крови — но ее на мне и так было слишком много, точно определить не получилось.

Но руки — тьфу и растереть. Без рук идти легко, без ног — куда сложнее. А вот с ногами было совсем худо. Больную, правую, я, начиная с колена, не чувствовал совсем, а левая глухо тянула, как десна после удаленного зуба, когда отходит анестезия. Я знал, что это было. Это кончалось действие наркотиков, наглухо отрубающих болевые ощущения на время боя, и, раз боль уже пробивается сейчас, через полчаса-час она станет нестерпимой, в буквальном смысл оглушающей. Сначала я буду выть и орать, ползая на руках по заваленному обломками бетонному полу, потом отрублюсь. А когда снова приду в себя, буду настолько слаб, что так и останусь здесь.

Если, конечно, не смогу заставить себя двигаться прямо сейчас.

Осторожные касания подтвердили нехорошие первоначальные догадки — все, что было ниже колен, представляло собой кашу из крови и мышц, проткнутых острыми краями сломанных и раздробленных в щепки костей. Ступни были как ласты, расплющенные и неподвижные. Черт, ну как же так, не уберег, теперь уже навсегда… Отчаяние окутало плотным, удушливым пологом. Как же мне теперь? Ноги мои, ноги…

Я сжал челюсти до упора, так что заскрипели-застонали зубы, душа в глотке рвущийся наружу вой. Соберись, идиот. Соберись, иначе сдохнешь. Вспомни школьные рассказы из потрепанной хрестоматии, про пионеров-героев, про полярного летчика Маресьева, две недели ползшего по льдинам*, и даже про сибарита Джека Лондона с его жеманным дружком Мартином Иденом вспомни. Любовь к жизни. Сила сильных. Белое безмолвие. Нет, вот это последнее не надо, там персонаж умирал долго и очень, очень нехорошо. А у меня тут черное безмолвие, и всякие неприятные ассоциации — сейчас просто абсолютно не к месту.

Теперь безымянная могила на покатых гранитных склонах Днепра не казалась таким уж плохим выбором; тех ребят, по крайней мере, сумели найти и похоронить. А мне, с раздробленными ногами, нужно будет проползти минимум километр, чтобы заслужить хотя бы эту честь. А это значит что? Значит, двигаться нужно медленно и очень осторожно. Но неотвратимо.

…В конце концов, Алиска помогла мне подняться, мы познакомились и решили закрепить этот приятный факт в только что открывшемся новомодном американском гриль-баре, да и на улице, несмотря на весну, стояла промозглая холодрыга. Алиса даже вызвалась поддерживать меня под руку, за что немедленно удостоилась титула «Рыжий костыль». Каталку же мне в центре выдавать не стали, во-первых, не положено за пределами помещений, а во-вторых — я же не на две ноги инвалид, а только на одну. Так что помощи Алисы вполне хватило.

В баре было почти пустынно — день же, да и денег все равно ни у кого нет — играла какая-то веселенькая музыка, и меня это неприятно удивило. Мне казалось, что в американских барах должно звучать что-то медленное и печальное — блюз, например. В моем баре все было бы именно так — негромкий и грустный гитарный перебор, приглушенный свет, бильярдный столик в одном углу, стойка в другом, тесный круг завсегдатаев, разговоры и вечный, не прекращающийся ни на секунду, дождь за окном. И человек, который всегда рядом.

Такое уж свойство воображаемых идеальных мест — их в повседневной жизни практически не бывает.

Официантов здесь, конечно, отродясь не водилось — местная специфика — а за стойкой скучала немолодая женщина, задумчиво выдувающая пузыри из розового «бубль-гума» с запахом синтетической клубники. На нас она смотрела не с уважением, и не с вежливой опаской, хотя и моя хромота, и алискин металлический кулак были отлично видны, и то, что мы из специнта, было неясно разве что слепому, а будто бы с легким отвращением. Как на двух алкоголиков, ввалившихся в уважаемое заведение — прогнать вроде бы и нельзя, но лицо кривится. Неприятный взгляд.

Обслужить нас она, правда, не отказалась, и мы даже чего-то выбрали из меню, совершенно неамериканское, наподобие мороженого… не помню. Сладкое что-то. Память подводит. За столиком в кабинке — настоящей, с креслами — было хорошо. Внутри наливался теплом и выбрасывал электрические протуберанцы приятный ком предвкушения. Я чувствовал себя счастливым. Она — не знаю.

— Это что там такое? — кивнула в противоположный угол Алиса, когда я вернулся, уже с заказом (ну, пускай будет мороженое). — Если бы это был настоящий американский салун, было бы пианино с тапером в ковбойской шляпе… или нет, в костюме. А так…

— Это музыкальный автомат, я такие уже видел, — сообщил я. — Американский, без обмана. Весь этот сумбур вместо музыки — он откуда, думаешь?

Из колонок в кафе и вправду сочился какой-то сладкий диско-сироп — то ли «Шизгара», то ли что-то из «Модерн Токинга», я в этом не очень хорошо разбираюсь. Я поднялся было, чтобы кинуть в автомат монетку и поставить песню поинтереснее, но Алиска покачала головой.

— Не надо, пусть будет. Мне нравится.

…За первые пятнадцать минут я одолел примерно двадцать шесть метров — это если считать за метр четыре «шага» на локтях. Я старался беречь ноги, так что они просто волочились за мной, но звуки, которые они издавали, соприкасаясь с щебнем и бетоном, мне очень не нравились. Какие-то они были вязкие, мокрые. Хорошо еще, что я с утра додумался натянуть куртку — хорошую, кожаную, с дополнительно пристроченными нашлепками на локтях, так что хотя бы здесь травм можно было пока не ждать. Хотя это не имело значения — последние минуты, когда истончившийся лекарственный барьер еще удерживал боль, были на исходе.

Конечно, я двигался не наобум — глупо было бы позволять себе подобную роскошь. Но все эти дурацкие шахты и тоннели были построены по типовой схеме, которую нас в свое время заставили заучить наизусть. И как раз в восточной части должно было находиться технологическое отверстие подходящего диаметра. Техотверстие же — это совсем просто. Когда техникам в процессе сборки нужно получить доступ в какое-то хитрое место, или, скажем, разово проверить внутреннее состояние шахты или ствола, в прилегающей стене вырезается сваркой достаточных размеров дырка. Человек вылезает в шахту, делает свои технические дела и залезает обратно, после чего отверстие заваривается. Просто и примитивно — как и все, спасающее жизни. Если повезет, сварка с последнего осмотра достаточно проржавела, и ее можно будет выбить кулаком. Если повезет, этот туннель выведет меня в обслуживающие коммуникации, откуда можно будет связаться со штабом. Если повезет, в штабе остался кто-то живой.

Сплошное непрекращающееся везение, как видите.

Был только один минус. Нужная мне дырка располагалась на высоте пятнадцати метров над уровнем пола. Если учитывать всю эту груду бетона, изломанных и перекрученных стальных балок… ну, все равно верных метров двенадцать будет. Правда, имелись и хорошие новости — судя по схеме, до самого пола должны были вести металлические скобы. Правда, схеме было как минимум двадцать лет, и за это время вся эта импровизированная лесенка могла уже тысячу раз проржаветь и обвалиться. Что еще радостнее — она могла обвалиться под моим весом уже сейчас.

— Единственный надежный способ узнать — это попробовать, — сообщил я самому себе, и мертвое эхо в заброшенной шахте согласно повторило мои слова.

— …Интересно, какой здесь наполнитель, — нахмурившись, Алиса рассматривала принесенную порцию мороженного, чуть ли не окуная в него рыжую челку. Под потолком неспешно вращался большой и, по-моему, чисто декоративный вентилятор. — Я заказывала персик, но тут персиком, по-моему, и не пахнет.

— Единственный способ узнать — попробовать, — изрек я вековую мудрость собственного сочинения. — Из тебя тоже в институте пилота будут готовить?

— Нет, я тут по блядской линии прохожу, — покачала головой Алиса. Шкодливая улыбка, кажется, отбрасывала солнечные зайчики, но ее удивительные, орехового цвета глаза не улыбались, они были пустыми и холодными. — Взяли для удовлетворения извращенных похотей сержантского и младшего командного состава. Ты-то на пилота обучаешься? Значит, и твоих тоже, так что подумай там, пока есть время, насчет всяких поз и предпочтений. Я ведь одна, а желающих много, я же красивая все-таки, несмотря ни на что, а?

У меня, наверное, был очень растерянный вид, потому что Алиска закинула голову, отбросив рыжие хвостики назад, и снова расхохоталась. Громко, искренне, от души.

— Глупый ты, Санек. Вроде как и умный, но все равно глупый, как полено. Пилотом, конечно. А точнее — консервой. — Она подумала и решительно лизнула мороженое. — Надо использовать правильные слова, так честнее. Так что коллегами мы с тобой будем, наверное. Я пока присматриваюсь — подходят ли мне предложенные институтом условия.

— А что, может быть иначе? — не она им, а они ей. Я даже не сразу сообразил. — Можно подумать, у нас есть возможность отказаться. И если не здесь, то куда деваться — на органы разве что?

— На органы внутренних дел, — кивнула Алиса. Похоже, она меня не слушала. — Можно и отказаться. Не обязательно же все время работать в системе, можно и сбежать, и жить в свое удовольствие. Не воевать, не работать. А жить — пускай даже балансируя на грани. Крутиться. Точнее, выкручиваться. Чем плохо-то, одноногий Джо?

— Ничем, наверное, — подумав, признался я. — Балансировать на грани — это здорово. Кроме одного. Сорвешься — сдохнешь.

Алиска оторвалась от стаканчика. На губах остался яркий сироп — они были золотые, как луч солнца. Как ее глаза.

— А разве не везде так?

…Лестница все-таки была, точно такая, как я и думал — ржавые узкие скобы, держащиеся на двадцатилетней давности соплях. Я подергал за одну — скрипела, шаталась, но не обрывалась, значит, на первых нескольких — в полуметре от уровня пола, в метре, и так далее — можно было потренироваться. А вот выше двух метров тренировки кончались, нужно было соблюдать полную, серьезнейшую осторожность. И не забывать про скорость: приближающийся болевой спазм — опасная штука, руки могли разжаться самопроизвольно.

А сорвешься — сдохнешь.

Первая «настоящая» скоба на высоте полутора метров далась легко — я просто оперся на нее локтями, замерев в вертикальном положении и перенеся вес с ног. Все нормально. Всего-то десять с хвостиком метров. Я смогу это сделать. На одной ноге я преодолевал это расстояние за тридцать секунд. Тут — ну, пускай минут пять-семь, учитывая обстоятельства. Я смогу это сделать, и болевой шок здесь не помеха — в институте Ульянка на меня как-то опрокинула кастрюлю с кипятком, ей показалось, что это будет смешно, а я даже сознания не потерял. По сравнению с тогдашними ощущениями, нынешние — просто семечки.

Вторая скоба пошла немного хуже, но тоже терпимо — я подтянулся обеими руками и, потихоньку раскачиваясь, добился того, что обе измочаленные ступни оказались на нижней «ступеньке». Теперь нужно перехватить ладони в положение снизу и продолжить подтягивание. Турник мне никогда особенно не давался, хотя с мышцами рук проблем не было, но здесь было больше похоже на шведскую стенку, и вроде бы шло лучше. Поначалу.

На четвертой скобе я понял, что начинаю выдыхаться. Ощущение в ногах было — да, уже было, черт бы их забрал — будто они находились в миске с горячей горчичной водой, от простуды первое средство, между прочим. Пощипывание, жжение… и какие-то отдельные тычки с разных сторон, словно кто-то втыкал в плоть раскаленные спицы. Открытые переломы и раздробления. Я слишком много времени провел на дне, высчитывая и размышляя. Мог бы сделать все это по дороге.

Нет. Нельзя слишком много думать — так и помереть недолго.

Ребро пятой скобы было неожиданно острым и зазубренным, оно резануло мне руку как неумело вскрытая консервная банка — равнодушно и холодно. В рукав потекла тоненькая горячая струйка, и словно смыла все покаянные мысли. Осталась процедура, тупая, механическая, однообразная.

Захватить скобу одной рукой.

Подтянуться.

Раскачиваясь, поместить ступни на следующую скобу.

Сделать упор.

Подождать, пока пройдет приступ боли.

Захватить новую скобу.

Подтянуться.

Ступни горели, будто я стоял по колено в расплавленном олове, спицы, так сильно донимающие еще несколько минут назад, уже почти не ощущались, и это почему-то пугало. Тело снова теряло чувствительность — на этот раз безо всяких препаратов, по собственной инициативе. В голове на максимальной скорости работал кузнечный молот — частые, гулкие удары, от которых хотелось держаться подальше. Что-то было в них такое, что заставляло думать о работающем на последних каплях бензина двигателе, когда все цилиндры еще горячи, и поршни исправно вращают коленвал, но бак уже показывает дно, и двигатель, зачихав черным дымом, вот-вот замолкнет. Сердце билось отчаянными быстрыми толчками, на износ, но и его ресурс был не бесконечен.

Захватить правой рукой. Подтянуться. Десятая скоба, половина пути. Эхо от молота в висках складывалось в музыку.

— …Ты какую музыку больше любишь? — я не то чтобы не имел раньше дела с девушками, семнадцать лет — в этом смысле очень неоднозначный возраст, но о чем нужно говорить с ними в кафе, соображал не слишком хорошо. В животе продолжал медленно вращаться теплый ком, мысли со стеклянным звоном бились об упрямый череп — и среди них не было ни одной удачной.

Алиска помотала ладонью около уха.

— Ну… что-нибудь веселое, не напрягающее, типа вот этого, — она показала большим пальцем за спину, где продолжал радовать своими хитами безымянный певец диско. Алиса подвигала головой в такт ритму, чтобы показать степень своей удовлетворенности. Я уставился в окно, там как раз проехал грузовик с солдатами, на заднем плане виднелись красивые пушистые плюмажи дыма из заводских труб — его запах чувствовался даже тут, системы фильтрации на заводах давно отключили. Нет времени на здоровье, когда родина в опасности.

Быть может, это и есть мой звездный час?

— А что если в какой-нибудь выходной, если нас отпустят, выберемся в город? — я напряг оставшиеся извилины своего сбивчивого, паникующего мозга. — Танцев не обещаю, но можно будет просто посидеть, послушать музыку, вроде бы в «Интуристе» есть приличное кафе, можно туда…

Алиса наклонилась вперед, наши головы почти соприкасались. От ее дыхания у меня сразу запотели глаза и окна в кафе, она пахла ванилью, молоком и сладким сиропом. И еще, совсем капельку, каким-то легким алкоголем, вроде наливки. Но я в этом совсем ничего не понимал.

— Саш… ты правда думаешь, что это все серьезно?

— В каком смысле? — я ничего не думал, но знал точно, и сейчас бросал все войска в решающую отчаянную атаку. — Просто хочу пригласить…

Алиса хихикнула с каким-то восторженным, нездоровым весельем. Ее лицо было так близко, что глаз искажал перспективу, превращая изящный овал в ухмыляющуюся инопланетную маску.

— Ты в самом деле думаешь, что мы… что мы с тобой теперь типа пара? Можем ходить по кафешкам, слушать музычку, кушать мороженки? Нет, правда, не шутишь? Сашок… без обид, конечно, но где ты — и где я? На хрена, извини мой немецкий, ты мне сплющился, а, товарищ инвалид? Неужто думаешь, что я не найду кого получше?

В голове со свистом неслись упругие струи ледяного ветра. Они обладали почти алмазной твердостью и полосовали в безвольные жгуты съежившиеся чувства, надежды и намерения. Вот так. Ведь я… но она же… я был уверен…

Алиса щелкнула и повалила ногтем пустой бумажный стаканчик.

— Ладно, парниша, не бери в голову. Сложно тебе будет дальше, после того, как я тебя отшила — но тут уж ничем не могу помочь, придется как-то справляться. Чувства — дело такое: сегодня есть, а завтра нет. Так что вот завтра и увидимся, кавалер — может, уже и полегче будет. А нет, так и нет. — Она выскользнула из-за столика, в секунду обернулась в свою курточку, фальшиво насвистывая «Кавалергарда век недолог…» и выскользнула за дверь.

Музыкальный автомат поперхнулся очередным электронным куплетом и сменил пластинку. Полилась размеренная, ухмыляющаяся гитарная рифма — где же ты, сволочь, раньше-то была?

Time donʼt fool me no more

I throw my watch to the floor, itʼs gone crazy

Time donʼt do it again now Iʼm stressed and strained

Anger and pain in the subway train

Itʼs a timing tragedy, I think itʼs nine when the clock says ten

This girl wonʼt wait for the out of time, out of time man

Было очень больно. То есть больно было всегда — на то и инвалидность, плюс Алиса, уходя, еще и двинула мне стулом по ноге. Но то была обычная, традиционная боль, обитающая на задворках сознания и потому вроде бы даже не ощущаемая. А здесь — что-то будто бы оборвалось в груди, прямо по центру, горячее и живое, появившееся, когда я увидел эту девчонку со смешными хвостиками. Оборвалось и упало на грязный бетонный пол, и только тихонько, неразборчиво подвывало сейчас. Никогда больше… и ведь так было всегда, а ты зачем-то понадеялся и… выставил полным кретином… дурак, дурак…

«Ничем не могу помочь».

Я медленно оделся и вышел. Еще по-зимнему холодный ветер нагонял медленный желтый смог, в носу защипал знакомый горьковатый запах, высохшая и зашершавевшая душа роняла в пустоту редкие соленые слезы.

Грудь болела и болела.

…Восемнадцатая скоба оказалась коварной — она решила вывалиться из стены только когда я ухватился второй рукой, налег всей тяжестью, без прочной точки опоры. Тогда-то она и заскрипела и подалась из стены, и саданула между делом по носу, и, вырвавшись из рук, с невыносимым в этой пустой железной банке грохотом улетела вниз. Я успел схватиться за какую-то из предыдущих, зато очень качественно приложился о нее с размаху ребрами. Внутри что-то чувствительно хрустнуло, и стало очень больно дышать.

И тут я впервые дал слабину. Я вообще-то избегаю того, чтобы кричать — это несолидно и бесполезно. Но общий груз неприятностей и смертной тоски достиг того уровня, когда мне оказалось плевать на все доводы разума, так что я просто орал от боли, уткнувшись лицом в глухую темноту, отзывавшуюся слепым металлическим эхом — орал, пока не сорвал голос. Руки, сведенные судорогой, не разжимались, ноги висели в воздухе бессильными деревяшками — хуже, чем деревяшками, пудовыми гирями — воздух заходил в отравленные легкие маленькими жгучими глотками. В отзвуках моего хриплого, с присвистом, дыхания слышалось порой чье-то недоброжелательное хихиканье.

Нарушение нормального газообмена в легких, накопление в крови углекислоты — вспомнилось из зазубренного когда-то к сессии учебника; вот когда бы мне лишний кислород пригодился. Я как-то внезапно сообразил, что вот это — все, конец. Сломанные ребра, искалеченные навсегда ноги — а теперь вот еще и галлюцинации. Руки начинали подрагивать от напряжения, долго я так не провишу. Впрочем, всегда есть выход…

— …Извиняюсь, уважаемый, не подскажете, как отсюда в центр выбраться?

Занятый своими мыслями, я даже не сразу сообразил, что обращаются ко мне. А сообразив, помотал головой, выбираясь из давящих горьких мыслей и нахмурился:

— Смотря что понимать под центром. Если вам в старую часть, это в одну сторону ехать, если к площади Ленина — в противоположную. Какая улица интересует?

Рассмотреть собеседника отчего-то не получалось, на фоне застланного облаками неба его силуэт казался слишком контрастным, словно вырезанным из плотного картона. Видна была только потертая коричневая куртка из толстой кожи, плотные темные штаны, неновые высокие рабочие ботинки на рифленой подошве. Ветер бросался легкими темными волосами, черты лица были тонкими, непрочными, расплывающимися.

— Пожалуй, та, что ближе к воде, — силуэт приблизился. Странное дело, с чего я взял, что у парня черные волосы? На голове у него была шляпа, вроде той, что в фильмах Серджо Леоне носили ковбои, вроде Клинта Иствуда, только тулья, пожалуй, высоковата. Правый глаз прикрывала глухая кожаная нашлепка. Из десантников, что ли? Им такие вольности позволялись в последнее время.

— Тогда любой автобус в сторону порта, — решил я. — Ехать долго, само собой, другая часть города как-никак, но это будет конечная, так что не пропустите.

Одноглазый парень кивнул.

— Благодарю, уважаемый. Впрочем, слова благодарности — пустое дело, они всегда стоили очень мало. Быть может, вам необходима какого-либо рода помощь?

— Какая еще помощь? — я уже отворачивался. Помощь мне была нужна, очень нужна, с одним рыжим и беспредельно жестоким существом, но тут уж никто не мог мне помочь. Сами, сами…

— Ну, вот хотя бы с этой дурацкой ржавой лестницей разобраться, как насчет этого? — он ступил еще ближе, и я, наконец, разглядел лицо. Дурацкая шляпа пропала без следа, оба глаза были на месте. И они были полностью, беспросветно черными — два провала на месте зеркала души, и оттуда на меня словно бы глядели целые армии висельников, орущих воинов в железных шлемах с окровавленными топорами и извивающихся лжецов с длинными языками, которые не помещались во рту. И кружились в странном вечном хороводе тысячи ворон. Что это означало?

— Что?

Эхо разнесло мой крик до самого верха пустой шахты. Ответа не было.

* * *

Примечание к части

*В мире «Не чужих» не было Второй Мировой войны, поэтому Алексей Маресьев работал в мирной сфере — что, правда, все равно не уберегло его от травмы.

 

«Алиса». Глава 4. Живые

Понятия не имею, как мне удалось добраться до самого верха — к тому моменту я видел и понимал уже очень мало. Просто в какую-то минуту оказалось, что черный пульсирующий туман перед глазами почти рассеялся, под локтем левой руки у меня уже последняя скоба, а правой я безуспешно царапаю заваренную крышку технологического отверстия. Крышка сидела в отверстии не очень плотно, сквозь пунктир дырок были видны внутренности тоннельчика — там горел свет. Слабым, мигающим аварийным проблеском — но горел же.

Я саданул по крышке кулаком — по шахте разнесся звон, не как от колокола, а противный, какой-то жестяной, вибрирующий. «Туууоомммммм!» А крышка даже не подумала выпадать. Стояла намертво. Да здравствует советская ацетиленовая сварка — самая прочная сварка в мире!

Часы — противоударные, американские, хорошие — безбожно врали: если верить им, выходило, что с момента, когда капсула пилота, заскрипев под чудовищной силы ударом материнского корабля пришельцев, рухнула в шахту, минуло чуть меньше трех часов. Но этого не могло быть — я провел под землей уже как минимум несколько дней. Я терял сознание и приходил в себя, засыпал и просыпался, умирал и несколько раз воскрес — вполне возможно, наверху минуло уже много лет. Странно, что я до сих пор не страдал от голода и жажды, но это можно было объяснить свойствами комплекса. Рядом Днепр, казацкие стоянки, древние магические острова — я вполне мог питаться их старой энергией.

Мысли путались и черными обессиленными мошками медленно падали на дно сознания. Как через несколько минут на дно шахты упаду и я. Плотная темнота вокруг облизывалась и ухмылялась, и я скалил зубы в ответ — мол, держись от меня подальше. Она слушалась и отступала, но мы оба знали, что это ненадолго. Чертов люк, престарелое дитя любви трубопрокатного завода и допотопных сварочных аппаратов, не желал открываться.

Я повис на одной руке — правая окончательно онемела от постоянных ударов по крышке — и закрыл глаза. Обидно, что так и не удалось выбраться — в таком возрасте никогда не думаешь о собственной смерти всерьез, ты всегда кажешься себе неуязвимым ловким героем, которому нипочем любое приключение и любая беда. Многие не понимают своей ошибки до конца — ведь на самом деле мы не более, чем хрупкие, неповоротливые фигурки из мягкой кости из расползающейся мышечной ткани. Мы умираем так же легко, как зажигаем сигарету. Чудо, что в мире там, наверху, еще кто-то остался в живых.

Мне, правда, едва удалось дожить до осознания этой нехитрой истины. А значит, ее ценность уверенно стремилась к нулю. Жаль, черт побери, жаль…

Крышка надо мной вылетела с громким «бэммм!» и унеслась в темноту внизу — смятая и бесформенная. Из отверстия показалась чья-то голова.

— Живой ты там? Держи руку, поднимайся осторожно и медленно — в тоннеле тесно. Но я тебя вытащу, не беспокойся.

Через соединительную кишку, и правда, очень узкую, рассчитанную, наверно, на гимнастов и кандидатов в мастера спорта, неизвестный спаситель тянул меня волоком, а сам пятился задом на четвереньках. На блестящей внутренней поверхности неизвестным мастером были выгравированы словно бы темные, дрожащие иконы — но потом я понял, что это были просто отражения моего лица, искаженные и подсвеченные аварийными огнями. Все звуки здесь, внутри, усиливались, и я наяву слышал, как медленно осыпаются бетонные перекрытия в оставленной шахте, и надрывно воют и звенят сигналы тревоги в дивном мире живых, куда меня тащили за шиворот.

— Ты из спасателей? — мой голос звучал странно, отражаясь от металлических стенок, он приобретал какой-то неживой оттенок, словно у роботов, которые сидели внутри игральных автоматов, установленных недавно для развлечения в Доме одежды. — А где остальные?

Тот, кто меня тащил, хмыкнул.

— Из спасателей, юноша, сегодня только я, — он сделал последний рывок, и я, словно малоопытный бобслейщик, вывалился из металлической кишки на просторный пол технического помещения. Все тело отозвалось огнем и болью, но теперь это не имело значения. Я был в безопасности и я был среди людей. Ну, пускай среди всего одного пока что — неважно. Все еще лежа на полу, я повернул голову и, прищурившись в резком после почти полной темноты аварийном свете, взглянул на своего спасителя.

Высокий, куртка из толстой кожи, на голове — грива спутанных волос, на ногах — грубые высокие ботинки. На моих глазах тьма из уголков комнаты, куда не доставал тревожный оранжевый свет, сгустилась и стала шляпой с высокой тульей, к глазу словно приросла нашлепка.

— Что ты за человек? — глупее вопроса, должно быть, я задать не сумел. В груди что-то коротко надорвалось и разлилось теплой мокротой внутри. Одноглазый фыркнул.

— Долго рассказывать, да и не ко времени. Другое важнее. Я тебя спас не потому что ты этого достоин. Скорее наоборот — ты слаб, малодушен и, по большому счету, не слишком умен. Но, — он поднял ладонь в перчатке, — мне понравилось, как ты цеплялся за жизнь. Ты не сдался и выжил, в то время, как мог бы улечься на спину и сквозь боль и отчаяние созерцать вытекающую из тебя по капле жизнь. Но ты потянулся к небу. Мне это по душе.

— Если не тянуться вверх, то зачем мы тогда вообще нужны, — ровным голосом поинтересовался я у черной пульсирующей тьмы. — Да и тряпки еще не за все ответили. Рано мне пока что помирать.

— И это тоже правильно, — серьезно сообщил незнакомец. — Значит, я в тебе не ошибся. И в этой связи готов авансом сделать подарок. Осуществить, так сказать, разовую процедуру дарения произвольного характера. Ну, давай не будем изобретать топор и остановимся на понятном: три желания.

Почему бы и нет? На стене щелкала, вращаясь, аварийная лампа, в желтом воздухе носились шустрые темные тени. Вряд ли это недостаток кислорода, скорее, галлюцинации — явились, как и было предсказано. Я словно видел себя со стороны, разбитого, окровавленного подростка, разговаривающего с пустотой. И никто не придет на помощь, никто не вытащит отсюда, не отвезет, воя сиренами, в наш госпиталь. И санитар Шурик не потащит, матерясь, меня в операционную на дренаж легких и ампутацию нижних, ненужных и не подлежащих восстановлению конечностей.

Даже и не знаю, как было бы лучше умереть — здесь, медленно и торжественно, посреди влажного бетонного пола, разорванных силовых кабелей и торчащего из стен ржавого гнутого железа, или в жаркой огненной круговерти, горячем стремительном хаосе взрывов боекомплекта? Но почему бы и нет? В любом случае, теперь уже никто не мешает сделать это со вкусом.

— Желаю здоровье, как у Конана-варвара, и чтобы нюх, как у собаки, а глаз — как у орла, — с запинками проговорил я. Не потому, что не знал, что сказать, а потому что складывать слова в длинные фразы выходило уже не так хорошо, как раньше. Оттого и пожелание вышло такое… профильное. И уже было совсем не страшно.

Человек посреди комнаты кивнул, шляпа смешно качнулась.

— Разумно. Чтобы добраться до нее и спасти, ты должен быть здоров. — Он распахнул широкие ладони, с которых порхнул ко мне светлячком яркий до белизны, гудящий электричеством шарик.

Оооо! Он вошел мне в грудь, словно горячий нож в жирное тающее масло. На секунду мне даже почудилось, что грудная клетка с треском лопнула, освобождая место, но такого, конечно, быть не могло. А потом… Наверное, это из-за электрического гула, я думал, что это будет похоже на то, как меня когда-то долбануло током, когда я, делая ремонт, шпателем перебил проводку — мгновенное помутнение сознания и отбрасывающий тело назад импульс. Но ничего подобного не случилось — аналогия с ножом была более верной, я почувствовал неожиданное, мягкое тепло в груди. Оно ворочалось там, внутри, и медленно распространялось по всему телу. Чем-то похоже на прием спиртного после того, как пришел с холода, но без жесткости, без этого ощущения рулона наждачной бумаги, медленно спускающейся по пищеводу. В глазах вспыхнули яркие краски, будто кто-то нарисовал в черном застывшем воздухе радугу, она росла, ширилась — и боль с усталостью утихали, и мысли начинали течь ровно и правильно. Я снова был жив. Я снова был в строю. И…

— Что… что…

— Скажем так: я поделился с тобой толикой своей удачи, — раздался голос. Я с усилием приподнялся на руках. Грудь дышала нормально, никаких сломанных ребер, никакой крови в легких. Чудо случилось без разверзшихся небес и порхающих ангелов, оно пахло потом, кровью и пыльным железом, оно было непонятным, но обыденным. — Твоя и без того велика, иначе ты не выжил бы сегодня. Но еще немного не помешает.

Перед глазами больше не кружился темный светящийся туман, и я видел все, что происходило вокруг. Мой спаситель стоял там же, где и раньше — бледный молодой парень с печальными темными глазами, в заношенной куртке и каким-то талисманом на худой, жилистой шее. Никакой шляпы, конечно, не было.

— О ком ты говоришь? — хрипло пролязгал я непослушным языком. — Кого нужно спасти?

Парень мотнул черной головой.

— Здесь недалеко есть еще одна обвалившаяся шахта. Пилот ранен и не выберется оттуда сам. Ты должен ей помочь — рыжей девушке с железной рукой.

Алиса? Я оказался на ногах раньше, чем сумел додумать короткое имя. Бежать, бежать, хотя бы только что я без сил валялся на пыльном металлическом полу, все, что угодно, лишь бы не опоздать, лишь бы спасти…

Стоп. Бежать?

— Твои ноги все еще кричат о помощи, — бесстрастно сообщил парень, наблюдая за мной. — Но уже гнутся, и ты можешь переставлять их, не опасаясь упасть и умереть. Болеть будет и дальше, но теперь тебе не нужно будет отрезать ноги до колена, чтобы остаться в живых. Это все, что я могу сделать сейчас. Нужная шахта находится примерно в полукилометре, технологические тоннели доведут тебя до места. Оттуда есть работающий лифт на самый верх. Код на всех закрытых дверях — три девятки. Но тебе следует поторопиться. Времени совсем мало.

— А почему… почему я? — я все-таки мастер глупых вопросов. Некоторые это искусство оттачивают годами, а у меня: раз! — и получается буквально экспромтом.

— Ты — потому что я тебя спас, а ты принял мой первый подарок. Теперь — двигайся!

Я рванул вперед. «Рванул» — это, конечно, сильно сказано. Ноги все еще не могли привыкнуть к тому, что они снова в строю, они путались и подгибались. Наверное, им многое хотелось сказать друг другу, не говоря уже обо мне. Соврал, значит, незнакомец-то — а может, это моя личная особенность такая, с которой даже сверхъестественные существа ничего не могут поделать. Ноги горели сотней маленьких костерков, кровь, с ревом проходя по жилам, кажется, поджигала атрофировавшиеся мышцы, заставляя их сокращаться и вибрировать.

И я ковылял по полуосвещенным, подрагивающим тоннелям, трясущимися пальцами набирая верные коды на стальных дверях, и брел дальше. В голове, разрывая нейроны, билась единственная мысль — «Алиска должна жить». Пускай она не замечала меня по-настоящему, пускай со смехом выбросила из своей жизни, отвечая на все попытки лишь презрительной ухмылкой, но… это же она. Она, единственная и самая, самая лучшая.

Алиса будет жить.

Один раз мне послышались за стальными стенами чьи-то радиопереговоры — по громкой связи или телефону, может быть — и я потратил несколько минут на то, что кричал и молотил окровавленными кулаками по стенке, вызывая, выпрашивая, вымаливая помощь. Но голоса утихли и больше не возвращались. Я откашлялся, сплюнул черной слюной и двинулся прочь.

Тишина, на которую я, валяясь в шахте, не обращал внимания, давила с двух сторон. Человек — существо социальное, для нормального функционирования ему требуется общество себе подобных. А тут — ничего, кроме капающей где-то в отдалении воды, да приглушенного шипения пара, вырывающегося из пробитых централей. А кроме того, не было слышно ни малейших признаков человеческой деятельности, шума спасательных работ и рева техники. Не то, чтобы я ждал триумфального прибытия двадцати мотоциклов с пулеметами для торжественного извлечения героя из-под завалов, но от расчистки путей и тоннелей не отказался бы. Пока что пробираться по ним было не быстро и не особенно удобно.

Что же случилось наверху, пока я творчески валялся в отключке и акробатическим образом ползал по ржавым лестницам?

У ног что-то блеснуло тусклым металлическим блеском, засыпанное пылью, похожее на продолговатую кучу мусора. Я бы проскочил мимо, не заметив, если бы странно обострившееся зрение не отметило торчащий из грязи рыжий ежик волос. Алиса!

Я рухнул на колени — еще несколько часов назад это движение стоило бы мне мгновенной вспышки оглушающей боли — трясущимися руками высвободил безвольное тело из объятий мусора и пыли, обмахнул рукавом исполосованной куртки голову. На ее лице застыли черные дорожки рвоты, глаза были широко раскрыты, зрачок не реагировал. На виске чернела засохшей кровью страшная, глубокая впадина. Вокруг кисло пахло болезнью и смертью. Я прижал дрожащими пальцами запястье, положил ладонь на шею, прижался ухом к груди.

Тишина. Угрюмая, могильная, без единого просвета. Пульса не было, грудь не двигалась.

После разрушения комплекса, видимо, ее капсула оказалась повреждена не так сильно, как моя, и, точно по инструкции, опустилась на глубину, защищающую от поражения. Капсулы рассчитывались на взрыв атомной бомбы в радиусе километра, и если бы у меня все сработало как надо, то… Но не сработало.

Правда, у Алиски тоже что-то пошло не так. Близкий взрыв оружейных погребов, или случайная бетонная плита — она заработала контузию, отсюда и рвота. Но оказалась в состоянии покинуть поврежденную капсулу и выбраться через такое же технологическое отверстие, что и я. Сама, своими ободранными в кровь руками с сорванными ногтями. Вот только тело не выдержало, оно смогло только вынести ее в ближайшую комнату, после чего отключилось. Навсегда. Алиски больше не было.

И я опоздал.

Я так и просидел на грязном полу, с ее телом на руках, уронив голову, зажмурив глаза, в которых за закрытыми веками все так же мигали равнодушные огни аварийного освещения. Я ни о чем не думал, просто сидел, отчаявшись, непослушными, бесчувственными пальцами ероша ее жесткие волосы, водя пальцами по мягким изгибам неподвижного мертвого лица. Наверное, это длилось несколько месяцев, потому что я весь исхудал и высох, как скелет с фотографий заключенных британских концлагерей*, моя одежда истлела, а обрывки мыслей износились и унеслись ветром, как сгоревшая черная бумага.

Не исключено, правда, что прошло всего минут пять-семь. Время, проведенное в боли, очень трудно измерить обычными способами.

А потом я поднял голову, посмотрел в пустоту остановившимся взглядом и сказал:

— Второе желание.

* * *

Лифт и вправду пришел — значит, не соврал одноглазый, и где-то еще работали генераторы, пускай даже и запасные. В этом комплексе их до черта — основные, вспомогательные, резервные, аварийные… вот кто-то из них сейчас и вырабатывал такой нужный мне ток, а старая лебедка, покряхтывая и скрипя, тянула кабину вверх, и медленно опускался мимо кабины сложенный из бетонных блоков противовес. Все работало, хотя и нехотя, через силу, несмотря даже на то, что в кабине, вместо максимальных шести человек, было сейчас всего двое.

Я и Алиса.

Она дышала, медленно и неуверенно, и пока не приходила в сознание, но на бледной кисти, у голубого ручейка вены, прощупывался уверенный пульс. Наверное, не стоило ожидать мгновенного выздоровления, но, после тех долгих, вечных минут, когда я сидел в нетронутой человеческими звуками тишине, это было почти райским наслаждением. Человек в шляпе держал слово.

Кабина остановилась с душераздирающим скрежетом, я с усилием распахнул дверцы и вытащил девушку наружу. Оставался последний рывок — два пролета лестницы, шлюзовая камера и запертая герметическая дверь. Детский лепет по степени сложности, если вдуматься, последние шаги меня уже не пугали. Я, весь в грязи и дерьме, на локтях выполз из ада и вдохнул жизнь в ту единственную из нас двоих, что ее заслуживала. Я смогу покинуть этот комплекс, даже неся Алису на руках. Черт, да я пешком дойду до специнститута, если понадобится!

Нога опасно кольнула, и я снова нахмурился. А что, если снаружи творится натуральный апокалипсис? Наземное вторжение? Редкие цепи тряпочной пехоты ведут медленную атаку на немногочисленные очаги сопротивления, с флангов их поддерживает выгруженная заблаговременно бронетехника — танки на воздушной подушке, почему-то похожие на утюги «сименс» — а сверху поддерживает налетами авиация. Что тогда?

Тогда, ответил я сам себе, судьба наша будет коротка и незавидна. С другой стороны, мы с Алисой уже три раза должны были погибнуть — и тем не менее, до сих пор дышим и двигаемся. Судьба и смерть бьют нас своими железными кулаками в каменных перчатках, и мы падаем, но каждый раз подымаемся. Это что-то да должно означать.

«Это не значит почти ничего, кроме того, что, возможно, мы будем жить».

Вентиль на гермодвери заржавел и присох, и над ним пришлось потрудиться, зато отпертая дверь отворилась уже сама. Это из-за разности давления, она специально так сделана, на случай применения бактериологического оружия, чтобы воздух изнутри чуть-чуть выходил через микротрещины, тогда есть гарантия, что внутрь никакая зараза не проникнет.

Эта дверь выходила в балку чуть в стороне от основного массива, так что в первую минуту я увидел перед собой только ее серо-желтый склон, покрытый осыпавшимися листьями и жухлой октябрьской травой — у нас в последние дни уже подмораживало. Справа темной ртутной струей мерцал Днепр — вечный, широкий и хмурый. В облачном низком небе было не видать вражеских аппаратов, его не резали на куски прицельные трассы автоматических пушек и не подсвечивали вспышки от попаданий ракет. Только вдалеке, за горизонтом и ближе, вставали черные столбы дыма — это горели упавшие штурмовики тряпок. Хорошо горели, качественно.

Словом, вторжение пока не состоялось. Правда, не было и наших вертолетов, не шуршали соосными винтами о холодный воздух малютки-«камовы», не парили в вышине свидниковские «мили», похожие на печальных скумбрий**. Традиционного радиообмена и порыкивания аварийно-спасательных машин и «скорых» поблизости тоже не слышалось. Тихо было вокруг и пустынно.

Нас просто бросили.

Нельзя сказать, чтобы меня это сильно удивило. Человеческая жизнь в современных условиях не стоила вообще ничего, даже меньше, чем ничего — сплошные убытки из-за расходов на поддержание жизнедеятельности без явного положительного результата. Но хотя бы разведывательные партии должны были послать? Оценить ущерб для оборудования, по возможности эвакуировать тела — а то ведь завоняются там, внутри, нехорошо выйдет. Логично?

Логично. Значит, машина есть, и недалеко. Осталось ее найти. Но только сначала нужно сделать еще одно важное дело.

Уложить Алису на землю. Подложить под ноги свернутую куртку, усилить приток крови к мозгу. Стереть грязь и мерзость с лица. Расстегнуть воротник, ослабить пояс. Теперь вроде на бок нужно перевернуть? Или искусственное дыхание сначала? Черт…

Через балку пролетел порыв холодного ветра. От города донесло запах дыма, огня и химии. Алиса вздрогнула и открыла глаза.

— Чего пыришься, извращенец? — поинтересовалась она слабым голосом. Зрачки у нее были нехорошие, сотрясение, как минимум. Детский сад, учитывая чуть было не случившуюся альтернативу. — Небось даже изнасиловать не догадался, когда я в отрубе валялась?

Я и она. Все было как обычно. Все было как раньше. И мы не победили в упорном бою злобных пришельцев, и не освободили планету от их злого могущества, не вырвали победу из их скрюченных лапок, не покончили одним ударом с долгими месяцами чудовищного напряжения и боли. Так бывает только в сказках.

Но Алиска осталась в живых. Это было несравнимо, в тысячу раз важнее.

— Закусывать надо, Двачевская, — сообщил я, отворачиваясь от прекрасного видения. — Тогда и вырубать не будет. Нашел тебя в луже блевотины, весь перемазался, пока тащил.

— Да на хрен тебя, дебила, — среагировало видение. — Надо было и бросить там же, но когда бы ты еще до девушки дотронулся, чертов калека? Стопудово все форменное хэбэ обтрухал, пока об меня терся.

— Не за что, гражданка слот-машина, совершенно не за что, — я принялся взбираться вверх по склону. Голова, несмотря ни на что, работала четко, как ЭВМ в центре. Обзывалку, к примеру, я придумал буквально за секунду.

— Это почему это я слот-машина? — озадачилась Алиса. Она не пыталась встать, но следила за мной внимательно, часто моргая и сглатывая.

— Потому что однорукий бандит, почему же еще. Я поищу наших, а ты пока валяйся.

Вокруг холма с аварийным выходом было натоптано множество тропинок, и подниматься было легко. Надо думать, гражданские тут гуляли частенько, несмотря на все запреты и дозоры. Место-то хорошее — живописное, а на миру, как говорят, и смерть красна.

Машины обнаружились на третьем от нас пригорке, поближе к мосту. Общевойсковая, типа «Урала» с маячками, и еще «скорая». Подумали-то о нас, бродяги. Могли бы и просто труповозку вызвать.

* * *

— Ну что ж ты за зараза такая, прости господи! — Лицо Наливаныча несло на себе гримасу держащего на плечах небо атланта, которому только что сообщили, что тарифный отпуск откладывается еще на полсотни лет. Он глядел недобро, но на самом деле это была чистая видимость; и богатырский покрик его, от которого в здании дрожали стекла, был эквивалентом негромкого дружеского ворчания. — Даже помереть как следует не можешь, извиняюсь за грубость!

— Так точно, тащ подполковник! — согласился я обычным голосом, сидя перед ним. Полагается стоять, конечно, но мы же инвалиды, не забыли? Потому такие преференции. А секретами своего чудесного выздоровления я делиться ни с кем не собирался.

— Что «так точно»? — начштаба поглядел на меня, утирая лысину. За дверями его кабинета шла обычная суетливая рутина, подстегнутая ремонтными работами — укрепрайон был раздолбан буквально в щебень, и от восстановления его боеспособности зависела судьба и города, и всего региона. Из этого следовало много всего, но в первую очередь то, что в ближайшие дни наши услуги вряд ли там понадобятся, а с другой — укладывать нас обратно в кому было себе дороже, могли перебросить на другие районы.

— Так точно, Анатоливаныч, принимаю ваши извинения, — пояснил я. — Те, которые за грубость.

— Ой, дурак… — опечалился начштаба. — Не хотел я тебя отдавать на съедение журналюгам, но теперь решил — кончено. Зачем ты мне такой идиот нужен, пусть лучше они тобой питаются, авось отравление заработают. Желчным пузырем твоим.

Как выяснилось чуть ранее — пока я лежал в «скорой», которая с диким воем «везем раненого героя!» неслась по засыпанным осколками и сочащимся дымом улицам — после нашего коллективного залпа из плазменных орудий, плюс массового запуска баллистических ракет с нескольких точек, вражеская тарелка раздумала падать на город и поднялась обратно на орбиту. Ядерным оружием, пока она была в атмосфере, лупить не стали, не дурные — а потом было уже поздно. Так что, в общем-то, все остались при своих. Но живые — и Славя с Ульянкой, и все — и даже без особых увечий обошлось в этот раз. Большая удача.

— Неужто из газеты «Правда» приехали, из областной?

— Нет, из тележурнала «Ералаш» — до такой степени твоя судьба советский народ волнует, просто кушать не могут. Все интересуются — как там наш колченогий Сашок, такой милашка, аж краска на стенах сворачивается… Но нет, героический пионер, твои подвиги оценила не союзная, или там республиканская пресса — бери выше! Из Штатов приехали журналюги делать репортаж о несгибаемых советских парнях. На завтра назначено интервью. В специнте! — последнее он выплюнул так, будто это я был виноват, что на секретный объект пускали иностранцев.

— Так это мою улыбчивую физиономию что, на бейсбольных карточках в далекой Америке теперь будут печатать? — обрадовался я. — Ура, я всегда хотел мировой известности — и вот она, вот она!

Наливаныч сокрушенно помотал головой.

— А что стоило просто тихонько окочуриться где-нибудь в уголке… И твое отважное сердце уже билось бы в каком-нибудь толковом десантнике, и на вакансию взяли бы кого-нибудь поумнее, девчоночку какую-нибудь из Крыма — у них там реабилитационный центр, а у нас постоянный некомплект…

Я уже говорил, что командир у нас добрый и довольно-таки тактичный человек. Одно слово — буддист.

— Но ладно уж, — Иваныч поглядел на меня с видом римского мальчика, отгрызающего себе ногу, чтобы не идти в армию. — Акулы капиталистического пера будут здесь только завтра, они сейчас пожары снимают и раненых в госпитале, для колорита. Так что до этого времени все свободны — и ты, и эта твоя обезьяна рыжая, распутная. Ходить-то сам можешь? Неохота санитаров вызывать.

— Силищу чую в себе несусветную, — почти не соврал я. — Такая во мне теперь сила-могучесть, что, коли был бы столб крепко вбитый, ухватился бы за этот столб и перевернул бы землю-матушку. Вот какой силой налился я!***

— Дурью ты налился, — определил Наливаныч. — А скорее, и не выливал ее из себя, так и ходишь, дурак дураком. Ладно, не задерживаю. Разойдись!

* * *

День тянулся медленно, не прекращаясь и не переходя в сумерки. Удивительно длинная жизнь мне в этот раз досталась — но я не жаловался, в общем. Мы брели с Алиской под беременным влагой серым небом, по асфальту расплескались желтые кляксы последних листьев, в воздухе пахло дымом, потушенные следы пожарищ курились белесым пеплом. Несмотря ни на что, я был почти счастлив. Хотя и снова не мог придумать темы для разговора.

Алиска меня спасла. У нас это взаимно, по всей вероятности — такая склонность.

— Я, это… — буркнула она. Мимо бибикнула машина, объезжая колдобины, из которых, по большому счету, и состояла улица. Что за район у нас, никуда не сходишь, только ботанический сад был рядом, и тот вырубили, сейчас там теплицы. Логично же: народу не нужны оранжереи, а нужна картошка. — В общем… ты не бери в голову насчет того, что я тебе с бессознанки наговорила. Ну, вроде как обстоятельства были странные, я и молола, что в голову придет.

— Да нормально все, — слова давались легко, вылетали изо рта невесомыми яркими бабочками. — Ты бы сделала для меня то же самое, разве нет?

Алиска шмыгнула носом. Искусственная рука шевелила пальцами — я слышал легкое позвякивание. А может, это таяли льдинки у меня на сердце. Определенно, день начинал складываться.

— Нет, я серьезно, — продолжила она, помолчав несколько секунд. — То, что ты меня вытащил — это было реально круто. Типа как в «Чужих», что недавно показывали — взрывы, трубы какие-то… И ты всякую ахинею несешь в эфир, потому что надышался — смех один…

Она посерьезнела.

— И еще мы чуть не померли сегодня. Но не сложилось — как ты и говорил. Чудеса случаются.

Были у меня, конечно, догадки, чьих рук дело эти чудеса. Когда человек в шляпе снова появился рядом, там, внизу, я как раз баюкал на руках Алискино тело. Время имело значение, и поэтому я был очень конкретен в своем желании. Предельно короток. И одноглазый не стал спорить. Я только спросил его имя, и почему он мне помогает. Ответ был: «Зови меня Гангари»****. И еще: «Я помогаю не тебе, а ей. Моему сыну она приглянулась».

В общем, я не был чемпионом-похитителем женских сердец. И героическим пионером не был тоже. Просто инструментом, подходящим для выполнения именно этой задачи.

— Двачевская, — догадался я. — Так ты что, пытаешься поблагодарить меня, что ли? Так бы и сказала, а то тянешь кота, тянешь — за это самое…

— Вот еще! — фыркнула Алиса. И снова шмыгнула носом. Но уже не так воинственно. — Просто вспомнилось, что ты в свое время предлагал посидеть где-нибудь, послушать музыку, мороженое поесть… Предложение в силе?

Пасть Фенрира, моя удача и впрямь космически возросла!

— Я знаю местечко, тут недалеко… — захлебнулся я мыслями и предположениями, но окончательно умереть от радости мне не дали — у обочины затормозила замызганная «волжанка», из которой вывалился паренек-вестовой, суетливый, запаренный, самую малость старше меня, если вообще старше.

— Тащлейтенант, вас срочно требуют в штаб, — выпалил он на одном дыхании. Скосил глаза на Алису — «распутную рыжую обезьяну», по выражению Наливаныча. — И вас тоже. Словом, всех. Срочно!

* * *

Примечание к части

*Многие не знают, но концентрационные лагеря — изобретение сумрачного британского гения, впервые были созданы во время англо-бурской войны 1899–1902 гг.

**Имеются в виду поисково-спасательный вертолет КА-25ПС ОКБ Камова и воздушный командный пункт Ми-2Д ОКБ Миля и польской фирмы PZL Swidnik.

*** Почти точная цитата из сказки об Илье-Муромце.

****Примечание для двоечников: Гангари — одно из имен скандинавского бога Одина, покровителя воинов, поэтов, колдунов, висельников, а также отца всякой лжи.

 

«Славя». Глава 5. Последний бастион

Глаза у нее были синие. Как осеннее октябрьское небо, как спокойная вода тихого лесного озерца. Как ледовая корка на этом озере стылой зимой. В этих глазах хотелось раствориться и утонуть. Или сперва утонуть, а потом раствориться. В любой последовательности.

Я, может, так и поступил — сейчас уже не вспомнишь.

Мы встретились утром, на первом нашем — чуть не сказал построении, но у калек построений не бывает. Просто в пустующий спортзал с ободранной краской на стенах, ярким, по-баскетбольному раскрашенным полом, и, почему-то, изображениями марширующих солдат на щитах между окнами, пригнали пятерых подростков и одного командира. Наливаныч, наверное, хотел, чтобы все выглядело сурово и торжественно, только ничего не получилось — слишком уж велик был контраст между его речами и пыльной неприглядной реальностью.

Я, кстати, тогда еще мог ходить самостоятельно, чем сильно гордился — костыли не в счет — так что приписанные ко мне медбратья оставались, можно сказать, без работы, и только лениво курили, прислонившись бычьими телами к исцарапанным стенам.

— Взвод! — рявкнул Наливаныч. — Стро-о-ойсь!

Напрасно он это сказал. То, что сидело, лежало на каталках и, морщась бессмысленным взглядом, сползало по стеночке, строиться не могло в принципе.

— А и черт с вами, — сплюнул начштаба. — Но слушать я вас все равно заставлю — есть у вас у всех такая возможность. Слушать сюда!

Начальственный рявк отразился эхом от заросшего паутиной потолка, спугнул ненароком залетевших сюда воробьев.

— Из вас, говнюки вы мелкие, мы несколько месяцев пытались сделать что-то похожее на солдат! — сообщил Наливаныч. — И нам это не удалось! По очень простой причине — вы ни хрена не хотите делать, первый случай в моей практике!

— А может, потому, что вы имеете дело с несовершеннолетними калеками?

Голос был звонким, и холодным, и белым, как снег, который мелкими колючими крупинками на нас роняла все не желающая кончаться зима. Кому он принадлежал, было понятно — Алиска на построение не явилась, у криво сидящей в коляске зеленоволосой девушки было перебинтовано горло, привидение с сумасшедшими хвостиками лежало на каталке лицом вниз и пускало слюни, а малявка с красными волосами вообще, по-моему, никогда не открывала рта, только с хищным, практичным интересом зыркала вокруг. Обладательница звонкого голоса, высокая блондинка, стояла прямо и четко, как часовой у Мавзолея, как натянутая струна.

А правой стороны лица у нее не было. Светлая челка закрывала большую его часть, но и то, что из-под нее виднелось, могло вызвать у неподготовленного наблюдателя паническую атаку.

Счастье, конечно, что здесь все были подготовлены хорошо.

— Остынь, девочка, — примирительно сказал Наливаныч. — Это просто выражение такое, я ничего…

— Плевать я хотела на выражение, — сообщила девушка. — Ваше древнее говнооборудование заточено под управление учеными макаками, специально таким сделано, конструкторы знали, на что шли. Поэтому нет никакого толку притворяться, что мы сможем хоть когда-нибудь достичь уровня обученных десантников. Ставку нужно было изначально делать на совместную работу, знакомство и притирку. Причем делать еще три месяца назад. Но и сейчас еще не совсем поздно.

Наливаныч широко оскалился. Блондинка еще не знала, но это он так переключался из режима «отец-командир» в режим «адский джаггернаут».

— Славяна Сергеевна Одинцова, наше самое недавнее приобретение — и, как я безосновательно надеялся, удачное, — ласково прорычал он. — Десантная рота потеряла в недавних боях, и признала вас недееспособной, а мы — нет, мы не признали. Специнститут непривередлив. Мы даже от мусора не отказываемся.

Светловолосая Славяна, кажется, побелела еще больше, даже багровые рубцы и клочья плохо заживающей кожи на щеке и шее стали почти розовыми. Но командир еще не закончил.

— Искренне хотелось бы, милая девочка, чтобы начальство прислушалось к вашим мудрым советам и следовало им… но увы, оно приучено не слушать ахинею, а поступать так, как сочтет нужным. А если я еще раз услышу обращение не по уставу, отправлю вас, рядовая Одинцова, драить обыкновенные, измазанные говном по самую верхушку, сортиры, невзирая на медицинские показания. В качестве воспитательной меры, благо руки-ноги имеются. Доступно изложено?

— Так точно. — Девушка уже пришла в себя, и глаза ее, дивные синие глаза с поволокой, снова были холодны и бесстрастны.

Наливаныч придирчиво вгляделся в нее и нехотя кивнул.

— Теперь дальше. Если открыть устав и почитать, что там написано про обращение с инвалидами, мы не прочтем там ни хрена интересного, потому что про калек там ничего нет. Они тупо не допускаются в армию! Удачно, что мы к армии не имеем практически никакого отношения, мы — специнститут при Министерстве обороны с особыми полномочиями, и подотчетны только товарищу министру и еще товарищу Генеральному Секретарю. И то, насчет последнего я не уверен — вялый он какой-то…

— Здрасьте, пупсики! — в дверях стояла Алиса, рыжая шевелюра светилась золотым ореолом, какой бывает у святых в старых книгах. Но святой она не была, я это знал совершенно точно. — Что-то скучно здесь у вас, даже драки никакой нет… да вы еще и трезвые все, наверно.

— Двачевская! — по привычке загремел было Наливаныч, но быстро понял, что это напрасный труд и мгновенно сдулся. — Стать в строй.

Это он погорячился повторно — строя здесь никакого не было. Здесь все были, образно выражаясь, вышедшими из строя единицами.

— Я могу и тут постоять, — сообщила Алиса, изогнувшись у косяка совсем уже неприличным образом. — Многим нравится. Да, Сашок?

— А меня ведь звали в действующую армию, — тоскливо сказал Наливаныч в пустоту. — И еще предлагали завотделением в госпиталь под Ялтой, только я отказался — думал, тут больше пользы принесу. Да где там…

Топоча по полу тяжелыми военными ботинками и перемалывая челюстями жвачку — черт, где она ее уже нашла? — Алиса миновала загрустившего начштаба и плюхнулась на одну из стоявших каталок; тут же привстала, предъявив для всеобщего обозрения округлую попку, туго обтянутую черными джинсами. Снова уселась, неспешно поерзав — чтобы растянуть удовольствие.

Правда, удовольствие получал, похоже, я один, но это неважно.

— Таким образом, как уже было сказано, устав у нашего учреждения армейский, а контингент — наоборот, — откашлявшись, осторожно продолжил Наливаныч. — Контингент не имеет должной физической и, хм… моральной подготовки, и зачастую склонен к проблемам нервного и эмоционального характера — депрессиям и прочему. Нам это все не нужно. Не нужно вот буквально на хрен! Поэтому…

Пауза получилась хорошая — в правильном месте он ее расположил. Во всяком случае лежащее недоразумение — Лена, вроде бы, ее звали — даже подняло голову, зеленоволосая слушала, не отрываясь, да и у мелкой, одетой в неуставную красную футболку, на мордашке читалось нечто вроде слабого интереса.

Славяна и Алиса изучали друг друга. Потом что-то случилось — я не видел, что именно, но на лице блондинки проступило отвращение — и она отвернулась, принявшись с преувеличенным вниманием рассматривать начштаба.

— Поэтому, — уже более твердым голосом сообщил тот, довольный произведенным эффектом, — с сегодняшнего дня вы начнете отрабатывать такой важнейший элемент будущих кооперативных действий, как слаживание. Не боевое, обращаю ваше внимание! До боевого вам еще как до Киева в известной позе. Поэтому так и назовем его пока — «небоевое слаживание». Начнем с азов, с постепенным усложнением, но вам-то… вам хотя бы научиться разговаривать друг с другом — уже будет известный прогресс, а то пока только рычите, как Маугли или Тарзан из книг писателя Берроуза. Вопросы есть? Вопросов нет — разойдись. Тьфу, черт… Санитары, отвезите их там.

Славяна закатила глаза с видом «а я что предлагала?», но на нее никто не обратил внимания. Ну, кроме меня.

* * *

— Пара.

— Тяни.

— Хм… Посмотреть будущее… Один, два, три… Хм. Хм. Ну, ладно — атакую, значит.

— Ничего себе… что это у него — волосы?

— Угу. Что называется — до жопы. И на жопе тоже. С тебя два хода.

— Мутировавший плотоядный алмаз и белки-людоеды — минус половина штрафных очков. Это был первый ход, а вот второй — разумный пластиковый гамбургер.

— Вавилонская башня. Перемешивай колоду, пока не остановят.

— Ну, тогда и я атакую. Советская угроза — вот три холестериновых ракеты и четыре танка, похожих на жуков-скарабеев.

— А вот и нет. Отмена. Советская угроза — это мы и есть!

— Нет… Я…

— Думаю, этим жестом Мику хочет сказать «отмена отмены». Отмена в квадрате! Дай ей две своих.

— Хорош тасовать, мне нужна карта.

— Черт возьми, нет! Обезвредить! Обезвредить!

— Слишком поздно — твой котенок уже мертв.

Мы играли в очередное порождение загнивающего капитализма — настольную карточную игру с непроизносимым названием и разрывающими мозг в кровоточащие белые колбаски картинками. А как еще назвать карты, на которых изображен человек, анатомически похожий на дикобраза, козел, который видит будущее, завернутый во что-то вроде лаваша радостный кот, а целью игры является предотвращение взрыва маленьких пушистых комочков с помощью лазерной указки и бутербродов с валерьянкой?

Это был первый этап нашего «небоевого слаживания» — видимо, предполагалось, что именно за картами у нас проявится что-то вроде «чувства локтя» и возникнут дружеские чувства. «Нет уз святее товарищества! Пусть же знают все, что такое значит в русской земле товарищество!»* Или что-то в этом роде, у нас, поди, любой прапорщик имеет высшее образование и тонкий художественный вкус!

Вообще на картах мы остановились не сразу — поначалу отупевшие от штабной работы психологи пытались навязать что-то наподобие географического лото, где нужно было блистать знаниями вроде «эта карточка для того, у кого на листе нарисован Ботнический залив! А эта — у кого море Лаптевых!» Но наше сумрачное воинство послало такие приемы сразу и надолго, и малолетка Ульяна резво рванула в самый конец комнаты, где лежали запечатанные, новенькие, все в запахе типографской краски, игры от союзников. По какой-то причине мы остановились на этой.

Хотя почему — по какой-то? На фоне скучных дидактических развлечений, созданных психологами и педагогами Союза, она выделялась, как прыщ на разглаженном хорошей белорусской косметикой лбу старшеклассницы. Подчеркнуто яркая, сумасшедшая, с целой кодлой абсолютно немыслимых персонажей вроде блюющего радугой гиперскоростного кота и катапульты, стреляющей крабами — крабапульты — она затягивала не хуже мрачного норвежского Мальстрема. А правила, взявшие понемногу из покера, преферанса, и книги «Алиса в стране чудес», запоминались примерно минут за шесть.

Другое дело, что она — игра эта — никак не способствовала командному мышлению, взаимопомощи и зарождению крепкой дружбы. Она была вообще про другое — тактику, невозмутимость и умение вовремя подставить товарища под очередной неминуемый взрыв дешевой химической пудры. Не знаю, как эту игру вообще к нам пропустили. Но в одном это пока работало — мы разговаривали и понемногу узнавали друг друга. Шутили, радовались своим победам и смеялись над чужими проигрышами.

Счастье еще, что штабные мастера подросткового мышления не записали нас куда-нибудь вроде клуба «Юный техник» при местном Дворце пионеров. Там-то наши перекошенные рожи и искореженная тестами и медикаментами психика развернулись бы еще бодрее.

В углу работал и перемигивался желтыми лампочками, похожими на глаза неизвестного зверя, очередной музыкальный автомат, перепаянный местными умельцами так, чтобы не требовать монеток. Очередной пластмассовый музыкальный коллектив из Западной Европы радостно исторгал из себя словесную ахинею. «Доктор Розовый Бутон, скажи мне, отчего мое сердце не находит себе места… Скажи мне, доктор… а за это я позволю тебе… да-да, позволю тебе… О-о…»

Там так и говорилось — Розовый бутон. Rosebud. Фиг его знает, что это должно было обозначать, ассоциации приходили все больше неприличные.

Синеволосое чудо, которое звали Леной, обладало приятным, хоть и тихим, голосом. Девчонка с перебинтованным горлом сообщила знаками, что ее имя — Мику, но на этом ее жестовый потенциал иссяк, и дальше она только тыкала пальцами в нужные карты. Мелкая Ульяна не могла сидеть на месте, поэтому между своими ходами кружила вокруг стола, за которым мы разместились, пытаясь между делом заглянуть в чужие карты.

Ну, а Славяна — то есть Славя, как она милостиво, с высокомерной гримаской на личике, разрешила себя называть — и Алиса…

Они играли друг против друга, две противоположности: вальяжная, ехидная, грубоватая и развязная Алиса, вся, целиком, от горящих, непослушных прядей волос до коричневых наконечников шнурков, с обрезанными перчатками на руках и чуть ли не заклепками, как у металлистов, на дефицитной кожаной куртке, она встречала каждый ход соперницы презрительной ухмылкой. Славя, бесстрастная и прямая, как летящая в цель стрела, в форменной белой рубашке и черных форменных же брюках, сидела на стуле ровно, словно штык проглотила, и на ее лице — на той части, что была нетронута ожогами и свежими еще рубцами — не отражалось ровным счетом ничего. На другой, правда, тоже ничего не отражалось.

Сам я вышел из игры довольно быстро, сразу после Ульяны — все-таки не довела ее до добра привычка колесить по комнате. С другой стороны, с обсессивно-компульсивным расстройством не поспоришь. Говорит оно тебе, что все круглые предметы должны лежать в углах, карт в каждой руке должно быть не более трех, а сидеть на месте дольше десяти секунд нельзя — приходится подчиняться. Словом, мой котенок взорвался, оставив в воздухе над столом быстро испаряющееся облачко селитряного дыма, и дальше бой проходил уже без меня. Но это и хорошо — можно было беспрепятственно следить за девчонками.

Наверное, я понемногу становился вуайеристом. Добралась и до меня проклятая буржуйская зараза.

— Мексиканский психопат с топором и трезубцем из телевизионных антенн, моя дорогая, — промурлыкала Алиса. — А это значит, что…

— Сама знаю, что это значит, — отрезала Славя и протянула ей веер карт. — Бери любую.

— Детонация! — Лена не успела обезвредить своего котенка с привязанной тротиловой шашкой, и тот, возмущенно мяукнув, растаял в воздухе. Зеленоглазка сокрушенно покачала головой и, уткнув взгляд в пол, отодвинулась от стола. А раньше она ни на что внимания не обращала и не реагировала. Это успех? Может быть.

Следующей проиграла Мику — она собрала всех четверых Работяг, каждый из которых набрал по два Неподъемных Кредита, плюс в очередной раз вытянула Советскую Угрозу, что привело к банкротству. Девушка, конечно, ничего не сказала, но изобразила руками взрыв, виновато улыбнулась и пожала плечами.

Алиса сверлила невозмутимую соперницу хмурым взглядом.

— Итак, цыпочка, давай проверим, какой у нас с тобой расклад, — пробормотала она. — У меня, как ты понимаешь, есть минимум два сапера, так что взрывчаткой меня не взять. На твоего осьминога у меня есть обезьянья ПВО, а найдется ли у тебя управа на людей-мух и удавов-космонавтов?

Славя даже бровью не повела, все так же безмятежно смотрела на Алису своими огромными синими глазами, один из которых был окружен сеткой лопнувших сосудиков, словно ледовая полынья трещинами.

— Ну, давай посмотрим в будущее… — решила та и положила на стол соответствующую карту. — Хм, ладно. Вот так, значит. Тогда если я проведу йога-тролля с тремя взаимными отменами… и потом так… ага. Ага. Ну что ж, ладно. Выглядит неплохо, поехали!

Славя медленно опустила глаза на стол и оглядела расклад.

— Устный счет, — сказала она. И добавила: — Куколка.

— Чего? — Алиса немного растерялась.

— Я сказала «устный счет». У тебя с ним плохо, девочка моя. Кроме всего прочего, я имею в виду железную руку, чувство вкуса и общее воспитание.

— Да пошла ты! — Алиса среагировала привычно: обозлилась. — Пытаешься мне зубы заговаривать, чтобы не показывать свой веер? Дурацкая мысль, белобрысая! Карты на стол!

— Охотно, — Славя аккуратно выложила на стол. Один Князь Света, два Кота-палиндрома — мощная пара — осьминог-сердцеед, вооруженный пончиками, и падающая звезда с пулеметом в гибких, но очень правдоподобно нарисованных псевдоподиях*.

— Но… это же… — Алиса замерла, шевеля губами.

— Пирамида Бездны — плюс атака, в результате чего ты берешь еще три карты, одна из которых — смотри-ка! — является взрывающимся котенком. Итого, ты проиграла, мои соболезнования, но это было совсем несложно. Удачи в следующий раз, родная.

Славя легко поднялась, светлые волосы качнулись, закрывая лицо, но я готов был поклясться, что на нем по-прежнему не было никаких эмоций. Алиса сморщилась, как от зубной боли. Дернула щекой. Вздохнула.

— Что ж, твоя взяла, подруга, — она встала и протянула было Славе руку, но из этого ничего не вышло, та уже отворачивалась. Ни к чему ей были все эти дурацкие ритуалы, и налаживание дружбы тоже было ни к чему. Поэтому я шагнул в сторону и в последний момент заступил ей дорогу.

Было душно. Сводя с ума, гремела и дергалась механическая музыка из автомата.

— В чем дело? — Ее глаза обшарили мое лицо. Без особого интереса, просто сканируя.

— Поражен вашей игрой, мадемуазель, — я изобразил вежливый кивок, когда-то, еще до войны, меня такому учили в школе, на странном предмете «искусство танцев». — Имею намерение выразить свое восхищение, мадемуазель.

Я правда думал, что этим все и закончится, но Славя решила иначе. Она протянула мне руку.

Ладонью вниз. Не для пожатия. Для поцелуя.

Где-то далеко, в соседней галактике, хихикнула Алиса и прекратила свои круги по комнате Ульяна.

И я склонился в легком поклоне — ошибаются те, кто тянут руку к лицу, там ведь совсем иной смысл зарыт — и легонько коснулся губами ее тонкой кисти. Она была холодной и сухой, ее рука, но потеплела под моим дыханием, и Славя коротко вздохнула, от удивления, наверное.

— Ну, ты пижон, — с легким восторгом сказала Алиса. — Выкрутился, вымолил, выдавил-таки чего хотел. Стратег ты Санёк, натуральный стратег.

— Имею также предложение по процедуре общения, разрешите? — вскинул я взгляд. Славя выглядела заинтересованной.

— Валяй, мальчик.

Ульяна что-то неразборчиво хрюкнула.

— Прописанное нам «небоевое слаживание» имеет целью, насколько я понимаю, установление положительных эмоциональных связей внутри нашей будущей команды. Пилотирование наземных зенитных комплексов — непростая задача, здесь нужно будет полное доверие, раз уж с профессиональными навыками у нас все настолько печально. Ты сама об этом говорила, я помню.

— Ей все равно, — печально сказала Лена, и я чуть не подпрыгнул от неожиданности. Ленка могла и умела удивлять — но тогда я этого еще не знал.

— Именно! Тебе все равно, мы представляем собой ущербные ничтожества, а специнститут — это просто разновидность штрафного изолятора. С таким подходом тряпки разнесут весь наш район в ноль, до фундамента и ниже, и даже не заметят. Тут нам и кранты. И ладно бы только нам — но сколько невинных людей погибнут под обломками из-за того, что тебе хочется показать, насколько ты крутая? Зачем все это?

Славя продолжала молчать, изучая меня. Моргнула — раз, другой. Набрала в грудь воздуха.

— Ты прав.

— А? — умно отозвался я.

— Это проблема. Моя проблема. И я ее решу.

Славя обогнула меня и вышла, независимо потряхивая коротенькой косичкой. А у нее ведь и туфли с каблуками! Небольшими, но все же. Как-то раньше не замечал этой важной детали.

Перебинтованная Мику показала мне большой палец. Наверное, я поступил правильно. Хотя на самом деле просто хотел ей понравиться.

* * *

Такой день заслуживал в качестве завершения по-настоящему эпического вечера, но с этим не сложилось, все разбрелись по своим печальным делам, и ужин я хлебал в компании безмолвной Лены, да и то только потому, что деваться ей было некуда. А после ужина, крайне удачно пронеся несколько раз ложку мимо рта, исчезла и она.

В результате я отправился в общую спальню — так она называлась официально, на самом деле это была простая палата с ортопедическими кроватями — и принялся смотреть телик. Телевизор у нас был здоровенный, новый, импортный — «Шиваки». И программ, в отличие от стандартных трех кнопок, на нем было полно — военные спутники обеспечивали относительно комфортную жизнь даже калекам без родных, друзей и нормальной жизни.

В этот раз транслировали какое-то американское развлекательное шоу с двумя парнями-ведущими. Ребята обсуждали последние события в мире и весело их комментировали, аудитории, судя по радостному смеху и аплодисментам, нравилось. Хотя, может, смех был приклеен уже потом. В этот раз они читали какую-то свою местную новость об увеличении экспорта машиностроения в Советский Союз, что, судя по всему, вызывало бурную ярость консервативной части публики. Представителем последних здесь был первый ведущий, Джон Кинг, а противостоящий ему парень, Акерман, выступал с критических позиций.

— Несмотря на полную несостоятельность коммунизма, как экономического строя, о чем давно известно всем приличным людям, — пояснял как раз Акерман, — нельзя не признать, что у него есть и ряд довольно привлекательных качеств.

— Ты говоришь сейчас об их традиции массовых расстрелов инакомыслящих, Ларри? — немедленно вопрошал Кинг под свист аудитории.

— Нет, Джон, хотя вечером пятницы я, бывает, и готов проголосовать за красных, если они помогут мне растолкать этих идиотов на Кросс Бронкс Экспрессуэй. В действительности я имею в виду моральный аспект их идеологии.

— Моральный, Ларри?

— Именно так, Джон.

— Но ведь мы с детства знаем, что коммунисты — безбожные, безжалостные монстры, которым чуждо все человеческое, аморальные и кровожадные упыри.

Смех, бурные аплодисменты.

— Пожалуйста, Джон, ты звучишь сейчас, как мой дорогой дедушка. Бедняга сошел с ума на восьмидесятом году жизни и отправился в психушку в шлеме Дарта Вейдера из этого нового фильма «Звездные войны».

— Прости, Ларри, я постараюсь больше не травмировать тебя своими шокирующими фактами.

— Увы, Джон, повторение штампов времен «холодной войны» едва ли может считаться фактами. Коммунисты изменились. Советский Союз изменился, и это признают все, иначе мы не сотрудничали бы с этими ребятами сейчас, под угрозой уничтожения со стороны тряпок — простите, носителей инопланетного разума.

— Пусть так, хоть я и не согласен с тобой, Ларри. И что же там с моральным аспектом?

— Я бы назвал его последним оплотом Советов, Джон. Последним бастионом коммунизма, если хочешь. Мораль. Нравственность. Сила духа. Про русских можно сказать много плохого — и многое будет справедливым, но полагаю, нельзя обвинить их в малодушии, трусости или пренебрежении долгом. Они угрюмы, упрямы и не идут на компромиссы, это так — но нет ли в этом и положительной, вдохновляющей черты? Их мораль архаична и потому устойчива к внешним воздействиям. Да, пусть они атеисты, безбожники — да хоть чертовы язычники — но если это помогает им противостоять, и успешно противостоять проклятым тряпкам, эта мораль заслуживает уважения. Стойкость. Несгибаемость. Верность долгу. Способность поступать так, как считаешь правильным, несмотря ни на что. Как мне кажется, в ряде аспектов нам следовало бы у них поучиться.

В спальню ввалилась мрачная Ульяна, держа в руках початый рулон туалетной бумаги. Развевающийся сероватый шлейф делал ее похожей на знаменосца, принесшего заспанному командиру весть о сдаче ключевой крепости. Девчонка с размаху плюхнулась на кровать пластиковым манекеном, не сделав больше ни одного движения.

— Любопытная теория, Ларри, — сказал в телевизоре Кинг. Его голос вроде бы чуточку изменился. — А теперь мы можем перейти к обсуждению более интересных материй, чтобы аудитория, ввергнутая в сон твоим тонким психотерапевтическим анализом, немного пробудилась и поаплодировала.

Оживленные аплодисменты в студии.

— Следует заметить, что каждый сеанс психотерапии — это серия выборов путей на развилках без дорожных знаков, — сказал Акерман.

— А психиатрия всегда являлась сложной вещью, о чем могли рассказать все, но не всегда верно, — добавил Кинг.

— В действительности это было ещё и страшно.

— Очень страшно.

— А с развитием психофизики стало совершенно невыносимо.

— Хотя процент исцеления больных и взлетел до небес. Иссушенные, валящиеся с ног после единения сознания психиатры ломили несусветные цены, и в конце это окупилось — родились нейрокомпьютеры, использующие принципы голографии, а потому единение сознания стало случаем действительно редким, потому как компьютер являлся и изолятором ЦНС, и проводником тока, и модулятором изображения.

— Таким образом, современная психиатрия стала вполне прикладной и доступной для широких слоёв населения.

— С которой можно весело и относительно дешево поиграть, как с новой игрушкой с радиоуправлением, вроде этих новых кошмарных лодок и вертолетов, правда, Ларри?

— Конечно, правда, Джон. А нам с этими дебилами потом приходится работать. И я не всегда имею в виду психов: гораздо больше людей не хочет покидать голографическую симуляцию сознания, отрекаясь от реального мира в пользу воображаемого.

— Слушай, — каким-то образом мой шепот перекрыл глупое телевизионное бормотание. А может, я умудрился задремать на несколько минут — уж очень странные вещи говорили парни на экране. — Ульян!

Мелкая, лежащая на соседней койке, конечно, еще не спала и немедленно растопырила синие глазищи.

— А? Чего тебе, отстающий?

— Вопрос имеется. Ты же со всеми девчонками вроде общалась, наверное, выяснила, кто там есть кто?

Хитрые синие глаза прищурились.

— Может, и выяснила, тебе-то что? Если б ты не сидел в углу обморочным сычом, тоже мог бы пообщаться, да и узнать разное. Что у тебя с ногой, кстати?

— С велосипеда неудачно упал. А насчет выяснения… не у всех, понимаешь, такие дедуктивные способности, как у тебя — ты, фактически, Джеймс Бонд и майор Пронин в одном лице, смекаешь?

Если бы мы жили внутри шоу Акермана и Кинга, сейчас непременно прозвучал бы закадровый смех. Ульяна важно покивала.

— А ты думал? Поживешь с мое, еще не то научишься узнавать!

— Вот Славя, скажем… Наливаныч обронил, что ее из десантников к нам перевели… неужели только по ранению?

— Не, там другое что-то, — поморщилась Ульяна. — Она про это не говорит совсем, только ляпнула как-то, что долго проходила психологическую реабилитацию, по спецкурсу. После обычного ранения на такое не направляют, зуб даю. Да и к нам ее перевели не просто так. Шибко секретная девушка.

— А Алиса-то, рыжая, что? Странная она, нет?

— Тебе лучше знать, вы же с ней знакомы, как я понимаю, — Ульяна посмотрела со значением. — Может, даже довольно близко? Я бы не удивилась, у нее всегда было с головой не очень.

— Вчера случайно пересеклись в парке, — ни словом не соврал я. — Шапочно знакомы, можно сказать… Погоди, что значит «всегда с головой не очень», ты ее тоже знаешь?

— Есть такое дело, — Ульяна хмыкнула. — Точнее, знала раньше. В одной школе учились.

— Серьезно?

— Ну. Она в восьмом классе, я в пятом. Только это два года назад было, мирное время, все такое.

— А потом?

— Потом школу разбомбили, куда Алиску перевели, понятия не имею, а я так… в беспризорницы подалась.

— Врешь!

— Чего это?

— У нас в стране нет беспризорников с… тридцать второго года, что ли, — напряг я память.

— Ну, тогда можешь смело считать, что меня нет, — хихикнула Ульянка. — Я тебе снюсь.

— Эх, если бы, мелкая. Так что там с Алисой?

— Тили-тили-тесто… — противным голоском пропищала Ульяна. — Ну, она нормальная, на самом деле, только немного задроченная. Выглядит сукой, но это она специально, чтобы отсеивать всяких хилых придурков… Правда, информация могла устареть — нынешнее время очень сильно людей меняет, сам понимаешь. И рука у нее тогда была, если ты об этом. Протез — это уже недавнее приобретение. Или потеря, как посмотреть. Я сама офигела, если честно.

Я немного подумал.

— Ульян, еще вопрос.

— А?

— Я или тупой, или переутомился. А разве палаты не должны быть раздельными? Девочки к девочкам, мальчики к мальчикам? Нам же не по пять лет, в конце концов.

— По-моему, ты и то, и другое, — решила Ульяна. — Утомленный дурак. Думаешь, что это?

— Что?

— Способ «небоевого скрещивания», или как там это у них называется. Вот переспишь ты со Славей, скажем…

— Еще чего!

— Ну, с Алисой… Гормоны у тебя в крови прыгнут до небес, мозг отключится, и будешь ты о ней заботиться изо всех сил, прикрывать в бою, наизнанку выворачиваться, и все такое. На переломанных своих ногах марафонский кросс пробежишь, если припрет. Со временем у нашего так называемого «командования» полный швах, как я понимаю, поэтому и используют все, что могут. Нам и правда ведь не пять лет. И даже не десять. Вот и создают тебе… соответствующие условия.

— Не дождутся, — сообщил я в потолок, освещаемый бликами засыпанного телевизионным «снегом» экрана. — Последний бастион коммунизма еще сражается.

* * *

Примечание к части

*Из «Тараса Бульбы» Н.Гоголя.

**Игра слов, shooting star — это одновременно и «падающая звезда» и «стреляющая звезда».

 

«Славя». Глава 6. Закрытый космос

Обычно я не запоминаю свои сны, да они и не стоят того — какие-то бесноватые отрывки с рушащимися зданиями, бесконечными лестничными пролетами и погонями за потерянным временем. Пару раз родители снились, да еще вот давеча какие-то летние приключения с девчонками, которых никогда не было и быть не могло — вот и все мое богатство.

Но сейчас все было иначе. Полностью. Радикально!

Начнем с того, что я был в космосе. Ну, не в самом безвоздушном пространстве, конечно, а на чем-то вроде космической станции. Я парил в невесомости, которая ощущалась неожиданно тепло и мягко — будто купаешься в ласковом море на закате, без коварных волн и резкого ветра — и сквозь огромный иллюминатор рассматривал медленно вращающуюся далеко внизу Землю.

И где-то далеко на заднем плане играла музыка. Ну, это же сон, так что отчего бы и нет.

Земля была невероятно, удивительно красивой — ярко освещенный сине-белый шар, парящий в контрастной, без единого просвета, черноте космоса. На обращенной к нам стороне я сквозь слой облаков с трудом разобрал Южную Америку. А индейцы там, небось, смотрят в небо и не знают, что с орбиты за ними следят чьи-то внимательные глаза…

— На берегу пустынных волн висел он, дум великих полн, — к иллюминатору, ловко оттолкнувшись ногами от противоположной стены, подлетела Алиса. — И вниз глядел…

— Двачевская, тут никаких волн нет, — авторитетно заметил я. Черт знает, почему, но чувствовал я себя очень уверенно, совсем не так, как в нашей пыльной и ржавой реальности. — Как там сказал классик: «и нескладно, и нескладно, у тебя в трусах прохладно».

— Как минимум, радиоволны — раз! — она принялась загибать пальцы, медленно поворачиваясь вокруг своей оси — завлекательное зрелище. — Жесткие гамма-волны — два, космическая радиация там, и все такое прочее. Ну, и еще всякие хитрые штуки, которыми нас тряпки наверняка просвечивают — три. Умный ты, Санек, страшное дело.

Тьфу, черт, соревнование эрудитов какое-то, а не сон! Я скептически покачал головой.

— Почему думаешь, что просвечивают? Командование наверняка предупредило бы…

— Ну, а чем они за твоей спиной сейчас занимаются, как думаешь?

Я обернулся, так резко, что тоже едва не завертелся волчком. Уфффф… На меня глядела отвратительная морда инопланетянина. Угольно-черные глаза без зрачков, птичьи кожистые веки, влажная сероватая кожа. Как он сумел подобраться так близко?

И что он вообще делает на нашем космическом корабле?

— Алиса, жми тревожную кнопку, у нас прорыв! — я собирался это заорать, но, как часто бывает во сне, изо рта донеслось только слабое шипение. И еще вылетело слабое облачко пара. Температура стремительно падала.

Девушка улыбнулась, продолжая висеть у иллюминатора. Невозможный в стоячем воздухе станции ветерок лениво шевелил ее волосы.

— Не волнуйся, Сашка, все путем, все будет в лучшем виде — и дадут тебе лейтенанта, непременно дадут…

Кой-черт! Я и так давно лейтенант, кто бы меня без этого пустил за рычаги зенитного комплекса? Что происходит, почему она так спокойна?

Дышать становилось все тяжелее. Как мы оказались в космосе?

— Товарищ лейтенант! Проснитесь, товарищ лейтенант!

И я вырвался из всей этой непонятной, тревожной невесомости и, как обычно бывает после отрывочного сна, заметался и запаниковал. Но ничего страшного не происходило; просто мы прибыли к месту назначения.

— Ты храпел, — Алиса, настоящая, не из сна, со своей всегдашней кривой ухмылкой выбиралась из машины. — Как автобус на холостом ходу.

— Ты, может, тоже храпишь по ночам, я же ничего не говорю, — буркнул я и тоже полез наружу.

Припарковались мы у засыпанного опавшими листьями служебного входа специнститута — это, интересно, почему? Ростом не вышли заходить через парадный? Люблю я вот это вот наше отношение: нам срочно нужен этот незаменимый человек — так давайте выдернем его с заслуженного отдыха, запихнем в машину, а потом еще и проведем через черный ход, поручим очередное невыполнимое задание и не дадим возможности отказаться! Слова товарища Сталина про «винтики», без которых любой механизм разваливается, прошли, такое впечатление, совершенно мимо некоторых ушей.

— Быстрее, товарищи, — поторопил нас отиравшийся поблизости неприметный парень в скверно сидящем сером костюме. — Не задерживайте, время дорого.

Я как раз собирался высказаться в том смысле, что капиталистический девиз «время — деньги» — суть позорная отрыжка проклятого прошлого, и не к лицу представителю авангарда коммунизма следовать волчьим законам мира чистогана, но не успел, потому что нас резво втолкнули в коридор, и потащили по застеленным вытертыми красными дорожками коридорам второго этажа чуть ли не под белы рученьки.

Да в чем дело-то? Давешних журналистов неожиданно перенесли на более ранее время, или еще что? А потащили потому, что боль в ногах, кажется, возвращалась: не острая, рвущая сознание на куски, как была в шахте, а обыкновенная, можно сказать, повседневная, привычная боль.

Привет, стерва. Не успел я по тебе соскучиться.

Навстречу попадались все больше такие же неприметные, что и комсомолец на входе, спортивные фигуры с холодными глазами, и я попытался вспомнить, что это означает, но так и не вспомнил. Оранжевый уровень опасности, по штатовской моде, или еще желтый? Точно не красный, тогда бы тут спецназ стоял, наш, местный. А парни в костюмах — это когда опасность есть, никто еще не понял, в чем она состоит, но имеется необходимость обозначить кипучую деятельность.

Чистая симуляция, конечно. И уровень вроде бы все-таки желтый.

На входе в кабинет Наливаныча — его собственный, а не помещение штаба, где он проводил большую часть времени — стоял еще один спортсмен с рацией в руке, напряженно слушая изливавшуюся оттуда матерную информацию и стремительно светлея лицом при видя нас.

— Проходите, пожалуйста, товарищи офицеры! — воскликнул он с очевидными интонациями «наконец-то-можно-избавиться-хоть-от-этой-бодяги» и с перепугу добавив Алисе звездочку на погоны. А может, они просто хорошо знакомы были, я не знаю.

Внутри кабинета, кроме начштаба, народу было полно. Ну, или просто такое впечатление складывалось, потому что комната была небольшой, и людям приходилось стоять плотно, словно в очереди. Я, кроме владельца кабинета, двух его заместителей, да скромно пристроившихся в углу на столе девчонок, никого, считай, и не знал, зато Алиса очень уж сердечно перемигивалась и хлопала по плечам нестарых еще капитанов, заполнивших комнату.

Черт знает, почему, но это было обидно.

— Двачевская! Ружичка! Вы где пропадали? Алиса! Где ты была? — Наливаныч был весь какой-то шумный, тревожный, суетливый. Очень опрометчиво; Алиса находилась в самом своем шкодливом настроении.

— Где была? Где же еще, Анатолий Иванович — блядовала, — ласково промурлыкала она. На помещение упала могильная, морозная тишина. — Как мы и договаривались. А Сашенька мне помогал. В меру своих скромных сил, конечно.

В тягучем безмолвии было отчетливо слышно, как кто-то подавился слюной.

— Да… да… — пробормотал Наливаныч. Он будто даже не услышал Алису. Да что тут вообще творится? — Присаживайтесь, ребята. Вон там, поближе к экрану.

Выбравшись из-за чужих широких спин, я, наконец, углядел в дальней части комнаты громоздкое черное страшилище с блестящими выпученными глазами. Страшилище занимало всю стену и состояло из двенадцати телевизоров поменьше, но пока молчало и показывало только черно-белый «снег». Оттого все и столпились у входа, получается, чтобы лучше наблюдать передачу. А что показывают, кстати?

— Послушай, Иван, а чего происходит-то? — заговорщицким шепотом поинтересовалась Алиска у стоявшего рядом смутно знакомого парня.

— Срочный сеанс видеосвязи с вышестоящим командованием, — буркнул он. — Никто точно не знает, но что-то адски важное.

— Иван, спасибо, Иван! Иван, ты лучший!

А может, наконец, что-нибудь хорошее расскажут, что война кончилась, например? Вряд ли, победы куются медленно и расчетливо, а неожиданно и вдруг случается только крупная подлость.

Динамики громко и противно запищали, экран развернулся в изображение чего-то, смутно напоминающего карту мира… нет, скорее земного шара, очень схематичное. Над шаром парила яркая ушастая точка, из которой как будто бил вниз тонкий луч света.

— Спутниковая связь, — прокомментировал тот же вроде бы Иван. — По узкому лучу, канал открыт менее получаса, оттого и спешка такая.

Тем временем, на экране, сквозь нежданные полосы помех и «снег» — прорвалось чье-то лицо. Погодите-ка… это ж министр обороны! Ну, точно он — по телевизору его не часто показывают, но назначен вскоре после начала войны, так что фотографии в газетах были — пожилой, редеющие темные волосы зачесаны назад эдаким японским «плодом дерева гинкго», защитного цвета мундир с толстыми орденскими планками и погонами генерала армии…* Смотрел он, кажется, прямо на меня. И взгляд у него был очень нехорошим.

— Здрасси… — поздоровался я с экраном.

— Здравствуйте, товарищи, — глухо ответил министр. Теперь уже мне пришло время давиться дыханием.

— Время нашей передачи ограничено, поэтому я буду говорить кратко, — похоже, слова давались ему с трудом, но произносил их министр сухо и четко. — В настоящее время наши станции слежения в атмосфере и за ее пределами наблюдают, как пришельцы предпринимают попытку изоляции укрепрайона ЗП-Блок. Имею в виду ваш зенитный комплекс и прилегающие к нему территории, что включает примерно тридцать пять-сорок процентов области.

Он говорил медленно, и слова падали тяжело, словно пудовые гири на илистое дно пруда, вздымая черные облака шока и непонимания.

— Товарищ генерал армии, разрешите обратиться? — это был не Наливаныч, но кто-то из его заместителей.

Министр махнул рукой.

— Времени мало, так что без церемоний.

— Что имеется в виду под «изоляцией», о которой вы упомянули?

— Мы не знаем, — сказал человек на экране, и комната дружно выдохнула. — Насколько удалось установить, на орбите формируется некий купол, предположительно состоящий из силовых полей, возможно, электромагнитного характера. По мере формирования, секции этого купола медленно опускаются к Земле.

— К…

— Да, моделирование нашими ЭВМ показывает, что готовый купол закроет северную часть области, областной центр и ряд прилегающих районов, включая атомную электростанцию в Даре.

Теперь заговорили все вместе.

— Заблокирует?

— Эвакуация…

— Пробить спецбоеприпасом…

Человек на экране негромко кашлянул, и бормотание как отрезало.

— Орбитальные ракетные атаки оказались неэффективными. Расчетное время опускания купола на город — менее четырех часов, так что во избежание паники эвакуацию проводить запрещаю. Мы не знаем, сохранится ли радио, телевизионная и какая-либо иная связь после начала изоляции. Пакеты инструкций с несколькими вариантами действий в сложившейся обстановке были направлены вам пятнадцать минут назад.

Наливаныч механически кивнул, но министр еще не закончил.

— После опускания купола, и в случае, если… его разрушение окажется невозможным, вся полнота военно-административной власти переходит к начальнику укрепрайона, начальнику его штаба и первому секретарю обкома партии, из которых будет сформирован Временный исполнительный совет. Партия и правительство Советского Союза принимают все, что в их силах, чтобы максимально быстро разрешить эту ситуацию. У меня все, товарищи. Удачи вам.

Экран пискнул и погас, съежившись в яркую точку, наступила тишина. Впрочем, не совсем тишина — у кого-то громко урчало в животе. Черт, это же я.

— Что ж это… — голос был таким тихим, что никто сначала не понял, кому он принадлежал.

Наливаныч трясущейся рукой набулькал себе стакан воды из графина и залпом его осушил. Он часто моргал и то и дело вытирал ладонью мокрые губы.

— Что же это будет, ребята?

* * *

Что случилось с Днепром? Разве он обмелел или высох? Разве не катит свои серые медленные волны, минуя наши хмурые скалистые берега? Разве не светит, как прежде, наше тусклое осеннее солнце? Не сыпет мелкий противный дождь, не метет черные листья по опустевшим улицам ветер?

Нет, все осталось, как было. Если проезжать по дамбе, то видно, что река была такой же серо-стальной с напорной ее части, в трех метрах от дороги, а с другой стороны, глубоко внизу, в тридцати семи метрах, она, пройдя через турбины и уже избавившись от грязной пивной пены, приобретала глубокий синий цвет, с которым и путешествовала дальше, мимо островов и островков, в изобилии раскиданных вокруг города, пока не достигала плавен, где в нее добавлялась живая ильная зелень.

И небосвод был таким же плотным и облачным, и сквозь него по-прежнему поблескивало в немногочисленные удачные дни солнце. Город все так же распластался по обеим сторонам широкой и спокойной реки, и бегали по проспектам шустрые автобусы и неторопливые трамваи, и на улицах пахло сгоревшим дизельным топливом и дымом. Все оставалось как будто неизменным, но было ясно, что все стало иным.

Дома — и серые польские многоэтажки последних лет, и приземистые хрущевки старых районов, и желтеющие сталинки Соцгорода — будто присели, потеряли в росте. За прошедшие с момента изоляции недели с них были демонтированы все огневые точки, разобраны мешки с песком, и жилые здания больше не вытягивали к небу узкие, длинные хоботы зениток.

Батареи противовоздушной обороны города были расформированы, высвободившиеся соединения из людей в одежде цвета земли и травы отправили на патрулирование улиц и границ купола. Заводы перешли на четырехдневную рабочую неделю, отменили комендантский час, возобновили бесперебойную подачу воды и газа.

Забавно, что только оказавшись в полной изоляции, мы стали жить лучше.

А еще — в отсутствие непосредственной опасности атаки тряпок — в институте нас перестали постоянно держать под успокоительным и снотворным, но взамен обязали не менее шести часов в день заниматься на электронном интерактивном симуляторе. Отрабатывать командные действия во время отражения атак тряпок, учиться реагировать на всякое в быстро меняющемся окружении, и все в таком же духе.

Электронная — или, как ее называли американцы, виртуальная — реальность пока получалась не очень, в основном в виде разноцветных полей с квадратиками и красными стрелочками, означающими направления стрельбы, но для нас, неходячих, слабовидящих и плохо понимающих, это было настоящее спасение — возить нас ежедневно в зенитный комплекс, да еще позволять самостоятельно активировать оружейные системы, пусть и незаряженные, никто бы не стал. А в симуляторе никто никого ни в чем не ограничивал — хоть полдня сиди, а хоть и весь день. Боезапас бесконечный, и враги тоже, стреляй и ругайся хоть до тошноты, только вечером не забудь свет выключить, да дверь прикрыть — ночной тариф дорогой.

А самое главное — во всей этой виртуальной чехарде взрывов, атак, стрельбы и воплей у нас получалось очень неплохо разговаривать. Все-таки «боевое слаживание» сближало куда лучше, чем прочие приемы, которые пытались на нас опробовать хитрые институтские психологи.

Вот и сейчас мы втроем — Алиска, Славя и я — отрабатывали новый сложный сценарий под названием «Плацдарм». По условиям вводной, очередная атака тряпок увенчалась частичным успехом, они успели высадить десант и закрепиться на ограниченной территории к северу от города, после чего принялись высылать повсюду летучие дозоры. А корабли-матки, само собой, продолжили воздушные атаки на неподавленные пока еще укрепрайоны.

Также по вводной выходило, что половина операторов комплекса получила тяжелые ранения и вышла из строя, а потому нам вроде как приходилось выполнять двойную работу. Я не имел ничего против таких условий — с девчонками было весело.

— Симуляция начинается через десять минут, — сказал скрипучий женский голос. — Просьба занять свои места и пристегнуться.

Зал виртуальной реальности делали, я подозреваю, в большой спешке. Поэтому не доделали его примерно наполовину — из-под штукатурки торчали местами красные грубые кирпичи, плинтуса просто лежали на полу, не прибитые и не пригнанные, а сам пол, грубые, плохо оструганные доски, просто наскоро прикрыли линолеумом и так оставили. Единственной роскошью, не вписывавшейся в аскетичный интерьер, был черно-белый телевизор, стоявший прямо на полу, и не показывающий сейчас ровным счетом ничего, кроме черно-белой мозаики «снега» — с передачами у нас теперь было негусто.

Но тренировочному процессу весь этот рукотворный бардак не слишком мешал, главным аттракционом в комнате все равно были выстроенные в центре «солнышком» шесть кресел со шлемами. Остальное оборудование — примерно три комнаты с вычислительными машинами, плюс система охлаждения, заканчивающаяся небольшой градирней, находилось за ее пределами.

— А вот кому свежей бойни, да чтобы вокруг кровища, и кишки, и искры огненные! — громко закричал я на манер базарного зазывалы, идя вдоль стены и задевая рукой многочисленные плакаты и плакатики, вырезанные из разных журналов вроде «Бурды» и «Смены», и изображающие рок-звезд и манекенщиц, склонившихся перед зрителями в разных развлекающих позах. Шабашники оставили после работы, наверняка. — Все расскажем, все покажем, что было, и что будет, и чем сердце успокоится — включительно! Надевайте чудо-шлемы, люди добрые, и взалкайте адского пламени!

— Что ты несешь такое, чудак-человек, — мягко упрекнула меня Славя. У нее сегодня, похоже, было хорошее настроение. — От нас здесь требуют спокойствия и сосредоточенности, а не циркового представления.

— Ни слова больше, — замогильным голосом сказал я. — Закрывайте двери поплотнее и капайте валидол прямо в глотку, сто грамм, не меньше! Сейчас я буду рассказывать вам страшные сказки…

— Болтун, — резюмировала Славя и прошла к своему креслу. — Находка для врага. Давайте уже приступим, что ли, чтобы до ночи не засиживаться. В девять часов ужин, не забыли?

— Не найдут нас здесь, ой, не найдут, — протянула Алиса, забираясь в свое кресло, щелкая там какими-то пряжками и шурша ремнями. — То есть если Наливанычу мы вдруг зачем-то понадобимся. Ну, или если дряхлая проводка вдруг решит, что мы ей надоели, да и создаст над нами отличную электрическую дугу. Шашлык по-инвалидски — новый деликатес для гурманов и почти полцентнера диетического мяса! С дымком!

— Люблю я в тебе этот неувядающий оптимизм образцового советского человека, — сообщил я, устраиваясь у себя и поглядывая на висящий вверх ногами над входной дверью портрет Стива Вая, вырезанный, похоже, из последнего номера «Ровесника». Девушка прищурилась.

— Только это?

— Давайте начинать, что ли, — предложила Славя, закончив намечавшуюся неловкость. — Я правда хотела бы успеть на ужин. Я специально посмотрела, сегодня в меню имеется суп с фрикадельками, суп вермишелевый, рагу из говядины, подгнивающий мерзлый картофель — или, как его элегантно называют, пюре по-домашнему — и еще омлет с колбасой. Плюс чай или кофе, конечно.

Алиса шмыгнула носом и грустно улыбнулась. Мы, конечно, пока выживали на старых запасах, но замечание Слави беспощадно напоминало, что и им скоро придет конец.

Изоляция наступила просто и буднично. По телевизору провели пресс-конференцию представители наспех сформированного Временного Комитета и рассказали жителям области о надвигающейся радости. Видимо, пакет указаний, про который говорил министр, был и правда хорош — и полковник, которого я за два года видел пару раз, и Наливаныч, и даже унылый первый секретарь выглядели в записи уверенно, даже молодцевато. Гражданам сообщили, что надвигающийся на нас сверху купол — последняя отчаянная попытка тряпок повергнуть нас в нечестном бою. Разумеется, говорилось в обращении, попытка обречена на провал, купол не сработает, плюс весь Союз за нас, а значит враг будет разбит. Совсем скоро.

Их слова были выверены и точны, глаза горели колючим и немигающим светом, будто ксеноновые фары приближающегося грузовика, и люди не стали сомневаться. А возможно, они просто забыли, как это делается, ведь их много лет учили верить начальству — безоговорочно, с все растущим трудовым энтузиазмом. «Им там наверху виднее. Чего уж там, потерпим». Медленный спуск купола с небес на землю встречали чуть ли не демонстрацией по инициативе с мест. «Инопланетяне, руки прочь от города!», как-то так.

Но и начальство винить не стоит — их, в свою очередь, приучили доверять инструкциям, где было много успокаивающих слов и несколько коротких, очень конкретных приказов. Потому и эвакуировать никого не стали — во-первых, город-миллионник не вывезешь за три-четыре часа, а во-вторых, предполагали, что это на пару дней, максимум — неделю.

Довольно быстро выяснилось, правда, что купол все-таки сработал, и сработал успешно, не пропуская металлы и органику ни внутрь, ни наружу — никак, стопроцентно. Радиоволны передавались через раз. Дерево, уголь, вода и бензин проходили без проблем. Газы в любом виде — от сжиженного до разогретого до состояния плазмы — тоже.

А еще обнаружилось, что снять или разрушить это чертово сооружение мы не можем. И никто не может. По крайней мере, на нынешнем участке развития науки и техники. Ядерную бомбу, правда, не пробовали, но это, наверное, было единственным оставшимся средством, и тоже не факт, что успешным.

Немедленный коллапс области, конечно, не грозил — едой мы неплохо обеспечивали себя сами, самые плодородные почвы в мире — это вам не жук начихал, да и с энергией дела обстояли более чем неплохо: одна из крупнейших гидроэлектростанций в стране, плюс мощнейшая АЭС в Европе. Для передачи горючего нам в сжатые сроки построили два могучих пластмассовых топливопровода. В общем-то, жить было вполне можно.

Вот только — жить в изоляции.

Телевизор мигнул, убрал с экрана снег и показал какое-то помещение с надписью «Новости» на заднем плане. Очень хорошо подгадали, черти, я еще с утра хотел узнать, как там сыграл наш «Металлург» с командой правобережного «Супертрансформатора».

— Специальный выпуск, — сказала серьезная женщина на экране. Черт, почему в Америке новости ведут красивые девушки, а у нас какие-то хмурые грымзы? — Передает Исполнительный комитет. Несколько часов назад были получены сведения о приближении снаружи к куполу группы неопознанных лиц. Их личности и намерения выясняются. Жителям номерных микрорайонов Бабурки и частного сектора Верхней Хортицы предлагается оставаться в домах до получения дополнительной информации.

— Пять минут до начала симуляции, — снова раздался противный голос. — Надеть шлемы виртуальной реальности и произвести калибровку.

— Что там, как думаешь? — Славя выглядела заинтересованной. Алиса мотнула коротко стриженой рыжей головой и сунула ее в массивный шлем, похожий на велосипедный. Если бы, конечно, на велосипедный шлем можно было прицепить здоровый морской бинокль и пару батарей размером в пивную бутылку.

— Ну, небось прогрессивные ученые снаружи проводят очередной эксперимент каким-нибудь супер-новым разжижителем элементарных частиц. Завтра узнаем — стопудово ведь все восемнадцать микрорайонов туда сейчас ломанутся. Нашим людям что-то говорить бесполезно — все сделают ровно наоборот, причем не из вредности, а просто в силу живости характера. Хорошо, что тряпки этого еще не поняли.

Тут она попала в самую точку. Мне вообще иногда приходило в голову, что мы воевали — и неплохо ведь воевали! — только потому, что тряпки не брали пленных и не шли на переговоры. Не пытались подкупить, запугать, надавить на алчность или натравить друг на друга. Додумайся они до чего-нибудь подобного — планетарная оборона рухнула бы в считанные часы.

А так — парадоксально, но основной причиной слаженного, умелого, отчаянного нашего сопротивления была тупость пришельцев. Они, похоже, не хотели от нас вообще ничего — только чтобы мы сдохли и освободили планету. А это, как вы сами понимаете, определенным образом мотивирует. Сами с собой мы бы уже тысячу раз передрались и продали друг друга.

— Откуда в нас, людях, эта безалаберность? — Славя будто прочитала мои мысли. В ее кресле, похоже, раньше тренировалась малорослая Ульянка, ремни шлема были затянуты слишком туго, и ей пришлось немного ослабить пряжки. — Почему, как бы больно нас ни обжигало, мы всегда лезем к огню за добавкой? И услышав по телевизору «ни в коем случае не ходите туда», обязательно примчимся в зону боевых действий, со столом для пикника и друзьями подмышкой?

— Давно не воевали, позабыли, что это такое, — предположила Алиса. — Совсем страх потеряли, коротко выражаясь.

— Да ладно тебе, сколько — шестьдесят лет?

— Ну… с германской империалистической, если глобально считать, — задумался я. Мой шлем сел как влитой, и я сдвинул упрямый белый штырек калибровки. Шлем был теплым, он пах резиной и влагой, но это были приятные ощущения, почти домашние. — Пожалуй, так и будет примерно.

— Две минуты до начала симуляции. Примите комфортную позу и зафиксируйте руки на рычагах управления.

— А как же этот придурок Гитлер со своим Третьим Рейхом? — не сдавалась Славя. — Люди гибли тысячами!

— Но ведь не наши люди, — рассудительно сказала Алиса. — Полякам и чехам пришлось тогда несладко, да — полтора миллиона беженцев — да только мы с американцами быстро его приструнили. Так что не считается.

— Одна минута до начала симуляции. — Свет вокруг начал меркнуть. Окуляры шлема, наоборот, посветлели, в них замелькали цифры загрузки виртуальной реальности. В горле привычно появился неприятный ком подкатывающей тошноты. Глаза говорили мозгу, что мы куда-то с диким ускорением падали, но полулежащее в кресле тело утверждало обратное. Парень у меня в черепе не знал кому верить, и устраивал истерику, что для постороннего наблюдателя, то есть меня, выглядело как головокружение.

— И куда он делся потом, Гитлер?

— В Южную Америку архитектором смылся, города проектировал, — рассеянно ответил я, чтобы отвлечься. — Ну, а что в Китае тогда было, где мы с американцами рубились? Или в Афгане до того, как тряпки прибыли?

— Гибридные войны, — решительно сказала Славя. — На чужой территории, без больших потерь. Отказать. Получается, мы и правда давно не дрались. Считай, четыреста миллионов людей, не знакомых с этой стороной жизни — это очень много. У тряпок, если они придумают, что-то, основываясь на этой нашей особенности, думаю, есть шанс**.

— Запущен сценарий «Плацдарм». Симуляция начата.

Мы оказались внутри комплекса, схематично нарисованного, но узнаваемого. Тесные, угловатые капсулы, вытертые пластиковые тумблеры и высокие рычаги с деревянными ручками. Перемигивающиеся кнопки и индикаторы. Сенсорный экран связи — впрочем, он никогда не заменит наушников.

Я повертел головой — вправо, влево, вверх, вниз — нет, все было нормально, комната загрузилась полностью. Проверил руки — движения моего «двойника» в симуляторе были быстрыми и плавными. Синхронизация прошла успешно.

ШЛЕМОФОН ВКЛ

— Я Блок-1. Как слышно, Блок-2, Блок-3?

— Блок-1, это Блок-3, слышу тебя хорошо, — Славя, как обычно, была немногословна и корректна. — Готова к выполнению боевой задачи.

— Я же ее не сообщил пока, — сообразил я и чертыхнулся. — Черт. Словом, врагом осуществлен критический прорыв, у нас над башкой до черта тряпок, а возможно, вскоре случится и прибытие наземных вражеских сил. Задание следующее: убить всех и остаться в живых.

— Яволь, мой генерал!

— Блок-2, повторите передачу. Алиса, можно серьезнее?

— Да понятно все, — хихикнули в наушниках. Мое направление — северо-запад, наиболее угрожаемое. Белоснежка пусть берет запад… там скучно. А ты сиди дома и никуда не выходи.

— Алис, отключу тебя от сети, будешь сидеть в темноте все три часа симуляции.

— Приказ ясен, тащ старшина! Теперь буду молчаливым привидением, можете на меня положиться!

РАДАР ВКЛ, ОПОВЕЩ Д 300 В 25

Я призадумался. Условные камеры наблюдения показывали пустое небо и не менее пустую землю. Радар молчал. Хитрый сценарий ждал моих действий, чтобы отталкиваться потом от них. Эх, что я делал на уроках логики и почему пренебрегал шахматами?

— Славя, присмотри за северо-восточным направлением, — решил я. — Там хорошая дорога, я бы выбрал для наступления именно ее. Я буду приглядывать за югом — у нас там все мощности, лучшая цель для диверсий.

— Принято.

За следующие минут сорок почти ничего не изменилось: мы сбили два небольших разведчика тряпок, подкравшиеся над облаками с севера — Алиска проявила бдительность, да еще камеры засекли на берегу водохранилища какое-то подозрительное шевеление — я полоснул было туда пулеметной спаркой, но система выдала предупреждающий сигнал «СМЕРТЬ МИРНОГО НАСЕЛЕНИЯ». Конечно, в реальном бою таких ограничений не будет, но здесь за излишнюю безжалостность могли и снять баллы.

Я уже начал думать, что в сценарии случилась какая-то ошибка, или дискеты с данными погрызли мыши, но тут наушники ожили.

— Наблюдаю воздушные цели, — с каким-то сдержанным восторгом сказала Алиса. — Много! Очень много.

ПИТ ВКЛ; СПЕЦ ВКЛ

— У понятия «очень много» есть количественное отображение? — поинтересовался я, запуская электромоторы зенитных автоматов. Предполагалось, что плазменное орудие выбыло из эксплуатации и было в этот момент недоступно. Оборона при помощи сугубо земных, родимых технологий.

— Есть, — сообщила рыжая. — Не менее полутора сотен.

— Ставь воздушное заграждение, — распорядился я. — Заряды с отложенной детонацией, запитывай ЗРК, держи под рукой спецбоеприпас. Огонь открывать по готовности.

— Все сделано. — когда дела становились серьезными, Алиса бросала свой дурашливый тон и становилась тем, кем она была очень редко — идеальным напарником. — Огонь по готовности.

— Обнаружены наземные силы, — сообщила Славя. — Идут по шоссе со стороны Днепра. Какая-то броня, тип не установлен.

— Еще бы! Настраивай «Панцири» на наземные цели, используй пулеметные спарки. И почему нам по условиям не дали установить на дорогах фугасы?

— Не наша компетенция. Работать по готовности?

— А сама-то как думаешь?

АКТИВ ОРУЖ СИСТЕМ

Следующий час новости сыпались как из рога изобилия — воздушный рейд с севера оказался отвлекающим, основные силы противник сосредоточил на восточном направлении, действуя разрозненными пехотными группами при поддержке легкой бронированной техники, для уничтожения которой наш комплекс просто не был предназначен. Да еще в последний момент мне удалось обнаружить и уничтожить диверсионные группы, подобравшиеся опасно близко к АЭС и коксохимическому комбинату. Я весь взмок от пота, Алиска откровенно наслаждалась боем, Славя одно за другим принимала идеальные, взвешенные решения, словно держа перед глазами учебник по тактике.

— Упрямые черти, — радостно сообщила рыжая. — Лезут, будто им тут медом намазано — но ничего, у меня для них имеется еще много вкусных термобарических боеприпасов. Но скажи мне, Санечек: зачем мы вообще во все это ввязались?

— В каком смысле?

— Ну… — девушка поискала нужные слова, но, похоже, не нашла ничего подходящего. — Ладно еще я… без руки на гражданке особо не побегаешь, так что мне все равно одна дорога была — в «Совёнок». А вот ты, Санька, почему решил? Ты же не военный совсем, да и болезнь у тебя излечимая, нижняя — в хорошем смысле, ха! — с чего вдруг такая решимость помочь Родине в трудный час? Повышенный уровень патриотизма в крови, или другая причина имеется?

Я посмотрел искоса в ту сторону, где в кресле лежала рыжая причина, но ничего говорить не стал. То есть стал, но не то. У меня это запросто.

— Пока ты тут отвлекалась на мои нижние болезни, Двачевская, у тебя там один тряпочный штурмовик все же прорвался. Неужто застарелый алкоголизм дал метастазы в мозг?

— Симуляция завершена. Вторжение отбито. Военно-космические силы СССР успели закончить перегруппировку и уничтожили вражеский плацдарм. Обращаю ваше внимание на недопустимо высокий процент гражданских потерь…

— Ясно-понятно, — фыркнула рыжая и, судя по звуку, выпрямилась на кресле. — Пойду тогда на воздухе курну. Никто не желает составить даме компанию и, культурно выражаясь, пробздеться после долгого трудового дня?

В углу беспомощно шипел телевизор, ловя пустой эфир.

— Скучные, — пожала плечами девушка.

— Она тебя даже не спросила насчет твоих причин, — уронил я, снимая шлем, когда за дверью затих шорох ее стоптанных кроссовок. В наступившей тишине было слышно, что где-то дальше по коридору работало настенное радио, выступала группа «Скорпионс» с песней «Все еще люблю тебя». — Только про меня поинтересовалась.

Славя не улыбнулась, всю ее душевность, кажется, снова смыло холодным ветром.

— Это же ваша история, не моя, — она свесила ноги, поболтала ими воздухе, дожидаясь притока крови, легко и гибко спрыгнула. — И она постоянно нападает, а ты обороняешься, хотя должно быть наоборот… Только смотришь украдкой, когда думаешь, что она не видит…

— Кто? Я?

— Да неважно, — девушка вздохнула. — Не мои представления, и не для меня предназначенные — зачем их обсуждать?

Я осторожно размял шею, хрустнул позвонками — затекли они за почти четыре часа симуляции.

— Раз она не спросила, это сделаю я. Зачем ты пошла в специнт?

— Отвечать обязательно?

— Было бы неплохо. Если завтра купол исчезнет, и снова пойдут трудовые будни, откуда я буду знать, что ты внезапно не решишь нажать в своей капсуле кнопку самоликвидации, и не прихватишь в подземный мир еще и меня? Видишь ли, у меня немного другие планы на эту жизнь, так что интересуюсь с сугубо практическими целями.

— Достаточно честно, — подумав, признала Славя. — Хорошо, я отвечу. До специнта, как вам говорил начштаба, я служила в десантной разведроте. Знаешь, что это такое?

— Сбор на земле разбитых тряпочных штурмовиков, захват пилотов живыми или мертвыми…

— Верно. И повышенная пайка за это. Плюс премиальные. Родители у меня были неработающие, по инвалидности. Ну и вот, однажды, вернувшись домой, я обнаружила, что родителей у меня больше нет. Мы жили рядом с моторостроительным, знаешь, на Красной — родители еще радовались, пока могли ходить, что до работы недалеко… Но был налет, и тряпки промахнулись. То есть промахнулись по заводу.

— Славя…

— И тогда я поняла, что мне больше не нужны премиальные. И что долг перед родиной и однополчанами я уже отдала в достаточной мере. Я стала искать возможности более прямого взаимодействия с тряпками. И нашла — вас.

— Но ведь лицо…

— Да, верно, лицо… — Славя откинула прядь волос, под ним еще все было нехорошего розового цвета, но куда лучше, чем когда я увидел ее впервые. — Это уже совсем другая история. Расскажу как-нибудь потом. А сейчас только закончу насчет причины.

— Ты…

— Я здесь не для себя или тебя, — ее губы плотно сжались. — Не ради Наливаныча, этой тихопомешанной Лены, юной клептоманки в красном или безголосой Мику с ее чертовым раком горла. И мне плевать на остальных мирных жителей, пусть они хоть все завтра сгорят в огне. Я здесь ради родителей. Расплачиваюсь за них. Мщу за них, если хочешь. Они бы этого хотели, я уверена.

Она замолчала. Я вдруг сообразил, что мы сейчас были одни-одинешеньки в этой части комплекса. Только мы, да эхо по долгим коридорам, да темнота, да ночь без конца…

— Думаю, ты ошибаешься с этим своим подходом «ради родителей», — как мог мягко сказал я.

Синие глаза будто подернулись инеем.

— Правда?

— Я никого не хочу обидеть и, прошу, пойми меня правильно, но… я не верю в переселение душ, призраков и прочую спиритическую фигню, а это значит, что дорогих тебе людей больше нет. Физически. Они не могут радоваться, хотеть и испытывать какие-либо другие эмоции.

В глазах Слави уже не было инея, там застыл темный, холодный лед.

— Ты закончил?

— Почти, — сказал я. — Заботиться нужно о живых. Только им нужна помощь, и только они могут поблагодарить тебя после. Не мертвые, нет. А живые и теплые. Те, кто рядом.

Девушка напротив меня не произнесла ни слова, но мне почудилось… только почудилось, что в выстроенной ею ледяной стене отчуждения только что наметилась маленькая трещинка. Или потек тоненький ручеек талой воды, я не знаю. Но что-то в этом духе случилось, я был почти уверен.

* * *

В специнте после позднего ужина было тихо и пустынно — можно было даже представить, что мы вернулись в модные до недавнего времени американские фильмы ужасов. Пустые коридоры, мигающие лампы дневного света, какие-то отзвуки шагов в отдалении — богатейший простор для всяческих задумок, поэтому некоторое время мы изображали отважных героев-подпольщиков, заброшенных в самое сердце цитадели безумных маньяков-садистов.

Ну, ладно-ладно, я изображал. Славя и Алиса просто шли рядом с неописуемыми лицами и глядели на меня, как на опасного психа. Меня такие взгляды не волновали. Все равно это лучше, чем если бы они не смотрели совсем.

— О! — воскликнула Алиса, когда мы уже подошли к общей нашей спальне. — Забыла совсем, мне ж постираться надо. Суббота — банный день. Или даже банно-прачечный.

— Лаугардагр, — с умным видом подтвердил я. — Это по-древнескандинавски, вдруг пригодится.

— Славя, тебе не нужно?

Блондинка пожала плечами.

— Я лучше в спортзал. Приседания со штангой перед сном — ничего лучше нет.

— Знаю я пару вещей, — Алисе будто что-то пришло в голову. — Санек, как ты?

— Да можно, в общем, — согласился я. — В новую неделю с чистой совестью. И штанами.

Прачечная — дурацкое слово, вызывает в памяти какие-то древние картины со стиральными досками, вонью, залитым влагой полом и прочим антиквариатом. На самом деле, у нас прачечная выглядела точно, как в Америке — «Лондромет». Длинная комната была с обеих сторон заставлена стиральными машинами, в любой из которых можно было выстирать и высушить все, что нужно. За государственный счет, понятно. В воздухе витал характерный запах чистого белья, от которого не могла избавить никакая вентиляция.

Мы с Алисой, шлепающие в тишине по кафельному полу, опять выглядели, как исследователи седой старины, попавшие в крипту с призраками. Ну, нет в институте народу в субботу вечером, все дома с семьями, пока есть возможность. А у нас и возможности такой нет, у нас все близкие как раз здесь и остались.

Прачечная была пуста, только из радио-тарелки едва слышно хрипела какая-то очередная западная попса — что-то про парня, лежащего с любимой девушкой где-то в полях, там, где светит солнце и жужжат шмели, с рефреном «как будто в последний раз».

— А хорошо было бы иногда забыть про все эти дурацкие трудности и проблемы, и, как в песне, броситься в омут головой, а? Окунуться, рухнуть с разбега, разметав дурацкие водяные растения и распугав противных скользких жаб? Как в последний раз, на случай, если завтра конец света? — поинтересовалась Алиса. Карие ее глаза были совсем светлыми в свете люминесцентных ламп, она смотрела прямо, серьезно, без улыбки.

Я с деревянным стуком поставил миску с вещами на скамью, принялся разбирать. Алиса выбрала машину напротив. Забросить вещи, добавить порошка, добавить пятновыводителя, открыть кран с холодной водой… вроде бы ничего не забыл — с такими медицинскими показателями, как у меня, нужно все проверять трижды. Нажал кнопку запуска.

— «Иногда» и «в последний раз» плохо сочетаются, — сообщил я, не поворачиваясь.

— Наверное, ты прав, Сашка, — согласилась она, цокая ноготками по корпусу стиральной машины. — А до чего порой хотелось бы…

Сзади донесся шорох одежды. Я вскинул голову. Алиса стояла спиной и медленно, покачивая бедрами, выскальзывала из своих выцветших джинсовых шорт. Тоже «Вранглер», наверное. Футболка, которая была сверху, оказывалась слишком короткой, чтобы что-нибудь там прикрывать — и не прикрывала, конечно.

Еще секунда, и она стояла обнаженная от пояса и ниже, загорелая и солнечная, неторопливо перенося вес с одной ноги на другую. Присела, подбирая одежду с влажного пола. Склонила голову набок, будто прислушиваясь. Ничего удивительного, потому что в горле у меня было так сухо, что воздух отчетливо скрежетал, протискиваясь в стянутые спазмом легкие.

— Тоже постирать, что ли? — задумчиво сказала Алиса, вертя на пальце здоровой руки шорты с выглядывающими из них трусиками. — Как ты считаешь, Саш?

Она взглянула через плечо, наши глаза встретились.

Я был под колпаком, из-под которого внезапно выкачали воздух — в школе мы на физике проводили такие опыты. Закрытый космос, вся вода в организме, оказавшись без воздействия атмосферного давления, стремится превратиться в пар — это явление известно, как опухание. По той же причине кровь в артериях и венах была готова, кажется, вскипеть.

— Я…

— Да?

Она медленно облизала губы — верхнюю, нижнюю. Какие у нее темные глаза. Какие темные, непроницаемые глаза — зачем я в них смотрю? Сердце билось, как бешеное, в виски стучал кувалдой невидимый молотобоец, в горле застрял жалкий, отчаянный писк — так пищит заяц, попавший в силки.

— Я… не знаю.

Секунду Алиса еще глядела на меня, потом вздохнула и натянула шорты обратно.

— Наверное, не стоит. Ты прав, Санек. Как обычно.

Она решительно закрыла круглую дверцу машины и запустила стирку. Я попытался вздохнуть, чтобы не умереть от нехватки этого тугого, неподатливого воздуха, но вместо этого внутрь хлынули ароматы сирени, гелиотропа и корицы. Это было словно тонешь в теплом море, ласковом и приветливом и обещающем многое, но все равно тонешь, вода заливает легкие, зрение мутнеет, и ты медленно опускаешься в плотную коричневую мглу. Навсегда. Без возврата.

И я стоял столбом, и она уходила, не оборачиваясь больше, и говорить было слишком поздно. Да и в любом случае, слова уже ничего не значили.

За спиной у нее складывались и исчезали серебристые крылья, нежные ароматы стирались и исчезали под резким запахом моющих веществ и химикатов. Надрывно гудели и тряслись машины.

* * *

Примечание к части

*Генерал армии Дмитрий Язов в нашем мире был назначен Министром обороны СССР в 1987 году, после полета Маттиаса Руста, вместо маршала Соколова. В мире «Не чужих» это произошло несколько позже.

**В мире «Не чужих» не произошло Второй Мировой войны, поэтому технический прогресс шел чуть медленнее и в другом направлении, нежели у нас. По этой же причине население СССР оказалось существенно больше, чем в нашей реальности.

 

«Славя». Глава 7. Сломанные души

Плохо прожаренное мясо, отработанное топливо, да еще непременная сажа и угольная пыль с заводов — все это смешивалось в омерзительный букет и втягивалось в легкие мохнатыми серыми змеями, тупыми и медлительными, но смертоносными. Люди морщились на вдохе, но быстро привыкали — дышали послушно, не церемонясь. Не то чтобы у них был особый выбор, конечно.

Город гудел. Но не в смысле автомобильных или заводских гудков, и тем более — празднования. Для первого не было причины, для второго — повода. Дела с продовольствием продолжали ухудшаться, мы всегда сильно зависели от привозной из области еды, и запасы сделать не успели. Но город все равно гудел — от настойчивых, жужжащих слухов. А мы об этом знали, потому что после утренней тренировки свинтили из института на прогулку до Дубовой Рощи, ближайшего и последнего сохранившегося на этой стороне Днепра парка.

Добиться увольнительной у Наливаныча было, мягко говоря, нетривиальной задачей; начальство имело в своем арсенале богатый выбор отказов и объяснения, начиная со скучного «Не положено» и до «Да вы понимаете обстановку вообще? В такое время, когда город напрягает все силы в борьбе с клятыми пришельцами, вы куда гулять намылились?». Но мы все равно справились — неостановимая сила пробила неразрушимое препятствие! Мы — это Алиса, Славя и я, самые целеустремленные и изобретательные из нашей отнюдь не великолепной шестерки. Как выразилась добросердечная Алиска — «один слабовидящий глаз, одна отсутствующая рука и одна неходячая нога — зато целых три неугомонные жопы!»

— Город… — задумчиво уронила Славя, когда мы, выбравшись, наконец, с территории специнта, неторопливо брели по проспекту. Раньше мы как-то здесь не бывали особенно, командование не отпускало далеко от института. Увиденное смешивалось с засевшим глубоко в памяти, создавая какой-то странный горько-сладкий коктейль. — Совсем другой. И вместе с тем живой. Я почти забыла, ребята…

Здоровенные каштаны и тополя по обеим сторонам спилили — упавшие великаны могли перекрыть проезжую часть и помешать проезду спецтехники и аварийных служб. Светофоры, убранные за ненадобностью раньше, теперь торопливо привинчивали обратно. С фонтанов, памятников и вентиляционных люков снимали экранирующее покрытие, из ресторана «Маричка» вывозили плотно окопавшиеся там полевые кухни.

Нет, главные улицы города все еще не одевались в огни и гирлянды с серпом и молотом и красной звездой, и не вспыхивали по вечерам огни в частном секторе, где крутили свою мутную прибыль хитрые спекулянты. И по ночам прожектора гарнизона и работающих еще вполсилы укрепрайонов все также прочесывали небо, упираясь в слабо поблескивающий купол, слепой и равнодушный. Но это уже была не война. И люди продолжали жить.

— Гуль меня побери… сколько народу-то! — Алиса озиралась с каким-то болезненным любопытством. — И ведь не называют нас «консервами», черти! Стесняются, наверное.

— Или не обращают внимания, — предположил я. Алиса вообще не выделялась из общей толпы, курточка и перчатка полностью скрывали протез. Славя надела смешную вязаную шапочку с длинными ушами, которые удачно маскировало лицо. А я старался хромать как можно незаметнее. — Супергерои в сердце спасенного города. Вроде Робота-полицейского, только еще лучше.

— Боже мой, да всем сто раз плевать, — Славя, как всегда, была беспощадно права. — Сейчас у людей главная забота — как подкупить угля, да дров, да жратвы побольше. А трое бледных малолеток — да кому мы, к черту, интересны?

Вокруг скользили люди с напряженными лицами, люди в дефицитных джинсах, серых рабочих спецовках и зеленой «горке», а на проезжей части уже не доминировали темно-зеленые «Уралы» и блеклые «мотолыги». Одиночки собирались в группы, группы оживленно что-то обсуждали. Город гудел. По городу ползли слухи.

— А я говорю — мериканцы это! — втолковывала на автобусной остановке невысокая, крепкая бабенка группке сильно пьющих, судя по измятым лицам, мужиков. — Мериканцы прилетели, и со своего… этого… «стэлса» сбросили десант! На помощь нам, вроде как.

— Да с хрена ли им сюда десант сбрасывать? — резонно интересовался кто-то из мужиков. — У них, передавали, свой купол образовался, точно как у нас — в этом, как его… Честерхоле? Или Честервиле*. Один хрен. Зачем им нам помогать?

— Так может, это, они уже со своим разобрались? Опудалом этим? — предположила бабенка. Из-за постоянно подъезжающих и отправляющихся автобусов ей приходилось повышать голос, так что слушать ее было легко даже стоя в десятке метров.

— Может и разобрались… — проворчал уже другой мужичок, но, возможно, и тот же самый, они вообще были как под копирку, все трое. — Только навряд ли. Неужто тамошние ученые сильнее наших очкариков? Не может такого быть. Потому и говорю — наши это были. Ученые, как и передавалось — у меня свояк там живет рядом, говорит, эти, что подходили — в скафанрах были. Никакие не американцы, получается, в скафанрах-то. Наши это, точно. Проводили сперимент. Еще расскажут потом.

— Кто расскажет-то?

— Кому положено, — веско сказал мужичок. Мы как раз проходили мимо, но я уловил цепкий, ничуть не пьяный взгляд.

— Двойка, двойка! Садимся на двойку, едем как в птице-тройке! Двоечка на Чкалова, пятерочка на Первомайский! Семерка до кладбища, популярный маршрут! Садимся и едем с комфортом, частные рейсовые такси! — такие автобусные зазывалы, рекламирующие новые рейсы, тоже были нововведением. Работы не хватало, но деньги нужны были всем — и упрямые ростки капитализма пробивались, кажется, даже сквозь поставленную тряпками преграду.

За спиной зашуршали приближающиеся шаги, на плечо легла чья-то рука. О-па! Да это же давешний мужичок.

— Слушай, парень, — выглядел он довольно непрезентабельно, нормальный советский алкаш средней степени помятости. — Я душевно прошу прощения, что отрываю тебя от беседы с… дамами, но имею срочную необходимость прояснить вопрос. Ты же, вроде как, этот… скажи мне… зенитчик, а? На укрепрайоне работаешь?

— Это я, — согласился я.

Мужичок цыкнул зубом и удовлетворенно хлопнул руками по полам грязноватого пиджака.

— А я смотрю — ты или не ты… Я тебя в передаче видел как-то, месяца четыре, что ли, назад. Республиканское телевидение делало. Ну, помнишь?

— Делало, — не стал я спорить. — Да.

— Ну, точно ты! — мужичок заговорщицки пригнулся ко мне и взял за рукав. Несмотря на непрезентабельный вид, ничем алкогольным от него, кажется, не пахло. Наговаривают, видать, насчет повального алкоголизма в житнице страны. — Слухай… Я понимаю насчет секретности, и этой… скажи мне… подписки там, и так далее. Но мы ж все свои люди тут, так что… ну, чисто для меня и мужиков — какие планы у командования?

Утомление кольнуло быстро и остро — куда-то в плечи, что ли. А может, под ними, в сердце. Осточертело же все, когда это кончится? Даже не так — что нужно сделать, чтобы все это закончилось?

— В планы нас не посвящают, уважаемый, — улыбнулся я тепло и искренне. — Где мы, и где начальство? Мы их и видим-то раз в полугодие, на плацу, когда постановление Президиума зачитывают да медали вручают. А все остальное через младших офицеров идет, как в армии. Мы люди маленькие, наше дело — работа, выполнение полученных приказов то есть.

Мужичок цвиркнул на асфальт коричневым табачным плевком.

— Ясненько… Так я думаю, теперь-то у вас работы, выходит, и нет? После этого, скажи мне… после купола-то?

— Получается, нет, — согласился я, действуя по инструкции для общения с гражданскими. — Но мы все равно упорно стоим на страже мирного неба и… чего-то там еще, кажется…

— Работы нет, а зарплата идет, — громко сказала Алиса. — Лежим себе пузом кверху дни напролет. Чем не жизнь, по нынешним-то временам?

— Эммм… — умно отозвался я.

— И еще трахаемся, конечно, — закончила она. — Как раз время подходит. Идем, Санек, нельзя режим нарушать.

— Молодые люди, присаживаемся в рейсовое такси, отправляемся через две минуты, — шагнул в мою сторону парень с худым и костистым лицом. Заводской? Или в добровольной дружине раньше был? Не разберешь. — Двадцать второй маршрут, как раз до Дубовки, там сейчас красота неимоверная, своди девушек отдохнуть, — он понимающе и цинично подмигнул.

В общем, как-то так и получилось, что мы погрузились в красный и неимоверно древний, но все еще работающий «рафик» и отправились в путь. В салоне пахло пылью и горелой изоляцией, ни новые кресла, ни старые колеса родные ухабы, конечно, ничуть не амортизировали. Нога болела.

— Обидела ты человека, Двачевская, — сообщил я чуть погодя, пока шустрый автобус крутился на серпантине улочек, нырнул под железнодорожный мост с выбитой надписью «1907», пронесся мимо школы, забрался на Цыганский холм и тут же ловко с него съехал. — Еще и наклеветала, к тому же. Теперь будет про нас гадости говорить в кругу широких народных масс.

— Ни фига ты, Санька, не понимаешь, — решительно сказала Алиса. — Нам что говорили на инструктажах по общей психологии? Разбивать лед непонимания, вести умелую агитацию и пропаганду среди населения. Что этот дядька запомнит из всего нашего разговора? «А зенитчики-то — нормальные ребята, вчера троих прямо на улице видал. Рассказали кой-чего из военных тайн, конечно — свои же люди. Мировая, говорят, работа — и зарплата, и девчонки вокруг. Трахаются прямо на рабочем месте, веришь?» Хорошо это для нас?

— Ну… — сказал я.

— Это очень хорошо, — ответила за меня Славя. — Снижает напряжение в обществе. Ты все правильно придумала, Алиса. В некоторые моменты я просто тобой восхищаюсь. Наша остановка, кстати.

Алиса криво ухмыльнулась и шагнула к выходу.

На окраине было даже не пасмурно, а как-то тускло, словно солнце из-за низкого плотного полога облаков, плывущего над сверкающим пузырем купола, светило вполнакала, экономя силы. Пни от высоко спиленных деревьев засели в воздухе, словно обломанные ржавые ножи, а холодный ветер больше не приносил дыма от близких разрывов — теперь это была простая вонь от агломерата, сжигаемого в заводских домнах. И еще, пожалуй, чего-то вроде мазута или смазки — рядом с парком, в Кривой бухте, был речной порт.

— И как это нас Наливаныч согласился в люди выпустить, без особых истерик и даже без охраны? — удивилась Алиса, крутя в тонких пальцах очередную сигарету. Она на ходу разглядывала недавно открытый памятник погибшим десантникам — стилизованная веревочная лестница из вертолетных лопастей и сделанная словно из летящих металлических капель фигура в шлеме и с автоматом — то ли приглашающая с собой, то ли отворачивающаяся от кого-то.

— У меня в кармане транспондер, — сообщила Славя. — Исполком знает наше расположение с точностью до десяти метров.

— А, тогда конечно, — согласилась Алиса. — Правда, я думала, это у Сашки в кармане брюк транспондер, но нет, видимо, там что-то другое.

С полгода назад я бы покраснел, наверное. Чертовски давно это было — время, когда я умел краснеть.

Где-то сбоку, у жилмассива, обозначилось движение, быстро перешедшее в давку. Похоже, кто-то сдуру попытался запрыгнуть в одну из машин для раздачи продовольствия незащищенным слоям населения (больше известную, как «ЖаДаН» — жрачка для нищих) и был застрелен. Человеческая толпа конвульсивно качнулась, расступилась, но не рассеялась. Закон суров, на то и закон. Позаришься на общее — будешь наказан. А свое место в очереди легко потерять.

— Радостно смотреть на новую счастливую жизнь, — с каменным лицом уронила Алиса, рассматривая плотное, угрюмое сборище людей, будто в осаду взявшее одинокую крепость грузовика. — Да здравствует дорогая партия за нашу счастливую юность. До чего привольно дышится в последнее время в этой обители помощи и взаимовыручки, и какое счастье жить в дивном новом мире, в это славное время, под гениальным руководством…

— Скоро все закончится, — отрезала Славя. — Наши найдут выход, так или иначе. Мы победим. Так всегда было и будет.

Надо же. Не человек, а живой сборник цитат товарища Генерального Секретаря.

Парень на остановке обманул — парк был гол и печален; последние яркие листья давно облетели, а угловатые деревья будто застыли в своем тягучем летаргическом сне. Пруд, в котором летом водились утки и лебеди, и даже вроде бы какая-то рыба — по крайней мере, так уверяли немногочисленные рыбаки — чернел на периферии зрения неровным пятном. Лодочный причал был, конечно, закрыт, а на скамеечках мелькали пальто и куртки запоздалых любителей природы — в основном, пенсионеров и дошколят. В воздухе витал горьковатый влажный запах — в небрежно собранных тут и там компостных кучах догнивала листва.

Дубовка словно окуталась полупрозрачной неверной дымкой и будто бы сама не понимала, что она делает здесь — последний артефакт давно прошедшего мирного детства.

— Эй, уважаемые, разрешите огоньку? — от серой группки неподалеку отделился один, низкорослый, чернявый, какой-то разболтанный.

— Угощайся, дружище, — Алиса протянула было зажигалку, но парень проигнорировал протянутую руку.

— Я не с тобой разговаривал, овца, — он дерзко глянул на меня, снизу вверх, стегнул черными глазами, полными нездорового веселья и чистой, холодной ненависти. — А что это вы, кстати говоря, в будний день не на работе или учебе, а по улицам гуляете? Неужто не слышали последнего обращения Исполкома? «Все для города, все для победы!» Максимальное напряжение сил и воли! А вы тут по парку прохлаждаетесь — игнорируете, получается, призывы руководства? Нехорошо выходит.

А эти штуки я знаю — слышал уже рассказы в специнте. Так называемые «активисты», что-то вроде ДНД — добровольной народной дружины — только, в отличие от последних, не работающие под крылом органов внутренних дел. Чисто общественное движение, стихийное и оттого вдвойне опасное. «Дадим железный ответ бездельникам, уклонистам и спекулянтам, наживающихся на народном труде в это сложное время!» Человек пять уже обращались в травмпункты с побоями средней тяжести, одному, которого заподозрили в прогулах, кажется, даже руку сломали. Власти не реагировали — дорого это было и хлопотно.

— Отвянь, придурок, — бросила Алиса. Она, похоже, была не в курсе последних новостей. — Не твоего ума дело, чем мы тут заняты.

Чернявый отшатнулся, словно в испуге, оглянулся на своих. Что за гадство, вечно какая-то хрень к нам липнет…

— Эй! — кто-то из «группы поддержки» среагировал быстро. — Вы с какой целью нашего брата обидели? Да вы, может, и не прогульщики вовсе? Вы, может… диверсанты американские?

— А то кто же, — вздохнула Славя, останавливаясь. Почти незаметным движением размяла плечевой пояс, откинула тесемки с шапки назад. — Баптисты-шестидесятники. Восславьте Господа, безбожники, или испейте чашу гнева Господня! Но предупреждаю заранее — чаша сия зело бездонна!

Они действовали грамотно — рассредоточились полукругом, четыре ухмыляющиеся силуэта, все не старше двадцати. По всем прикидкам, особых шансов у нас не было, кроме бегства — две девчонки, да еще бледный прихрамывающий парень… нет, даже сбежать не вышло бы. Они действовали наверняка, а я дрался третий раз в жизни.

— А что, коллега, — весело поинтересовалась Алиса, постукивая затянутыми в перчатки кулаками друг о друга и даже не морщась при этом. — Какой диагноз мы поставим этой группе пациентов?

— Думаю, сомнений здесь быть не может, — мгновенно среагировала Славя. Она попрыгала на месте, гибко, пружинисто. — Диагностирую групповую височную эпилепсию средней тяжести. Будем лечить.

— Да вы чего, суки… — не выдержал один, худой и лохматый, с подгнивающими зубами, он с обманным финтом бросился было в ноги блондинке — повалить на землю, забить кулаками — но только Славя как-то странно изогнулась в балетной ласточке, и ее нога в тяжелом яловом сапоге очень удачно попала лохматому в шею, под кадык. Тот захрипел, отлетел и от неожиданности сел на задницу.

— В таких случаях, я слышала, бывает эффективен карбамазепин, — Алиса крутнулась на носке, пропуская мимо себя второго и впечатывая острый каблучок ему в копчик. — а уже при его неэффективности… ух, какой шустрый!.. назначают вальпроаты.

Пользуясь тем, что внимание «активистов» оказалось привязано к боевым девчонкам, я сместился чуть за спины оставшихся двоих. В беге я был не силен, это правда, нога не позволяла. Значит, нужно ликвидировать этот недостаток. Ну, или хотя бы сделать так, чтобы он перестал быть значимым. Я сделал еще один осторожный шаг и неожиданно вцепился сзади в шею тому, что был ближе — бритому налысо пареньку лет восемнадцати — после чего резко повис, поджав ноги. Тот сипло ругнулся, потеряв равновесие, и отработал локтем назад.

До чего больно это, оказывается!

— Вальпроаты — полное дерьмо. А вот карбамазепины, в виде фонового препарата, хорошо себя показывают в последнее время. — Славя заплясала вокруг утратившего подвижность бритого. На его ноги обрушился град быстрых и болезненных ударов. — Барбитураты, жаль, у нас запретили, очень бы пригодились сейчас!

— Думаю, даже монотерапия не поможет, — выдохнула в ответ Алиса, вгоняя железный кулак под дых последнему небитому из активистов. — Пора переходить сразу к лоботомии!

Нагруженный мной и добитый Славей парень споткнулся и упал — натурально, вместе со мной. Рядом доносилось сопение, приглушенные ругательства и звуки ударов в мягкое. Поскрипывали от налетающего ветерка деревья в парке. Вставать не хотелось. Поднимать голову и смотреть на происходящее — тоже.

— Я бы сказала, что диазепам с финлепсином — самое удачное сочетание, — Славя дышала часто, тонкая курточка, но усталой не выглядела. Трое «активистов», включая моего подопечного, лежали смирно, прикрывая головы руками, еще с одним, заломив ему руки за спину, продолжала работать Алиса. Невольные зрители на ближайшей лавочке торопливо собирали вещи и уходили. — Но там дозировка тонкая, высока вероятность суицидов.

— Что скажешь, комсомолец? — Алиса чуть поднажала на руки, что-то захрустело, парень — тот самый лохматый, который просил огоньку — заскулил, противно и без слов, на одной ноте. — Как насчет суицида? Военное время, никто ничего не докажет, да и стараться не будет — кому охота связываться со специнститутом номер восемьдесят четыре Министерства оборонной промышленности СССР? Как считаешь?

Не думаю, чтобы парень считал хоть что-нибудь — глаза у него уже начали закатываться.

— Алис, дети смотрят, — просипел я, поднимаясь с земли. Люблю свою тонкую натуру — вроде и не били меня, а ощущения — будто на мельнице жерновом работал. Зато хотя бы одного «активиста» могу записать на свой счет. Ладно, пускай не целого — Славя помогла — но половину активиста точно могу.

— Дети… детям оно, конечно, не нужно, — она тоже привстала, тяжело дыша и отдуваясь. — Но посмотри, Сашок, какие славные ребята выросли, а? Пока мы пуляли в тряпок из сорокамиллиметровых автоматических пушек и гоняли их по небу плазменными орудиями, выросла достойная смена. Считаю, есть смысл отрезать им по пол-ноги, да запихнуть в капсулы наших укрепрайонов — такой энтузиазм вижу в их глазах! А мы тем временем сможем отправиться на все четыре стороны. На заслуженный отдых, в пионерлагерь!

— Остынь, Двачевская, — посоветовал я, ухватив ее за здоровую руку и оттягивая прочь. Рука была сухая и горячая, и, кажется, била электричеством. — Несмотря на острое желание отгрызть парням носы и откусить ухо, боюсь, нам придется оставить этот случай без заслуженной кары. Попинали — и хватит.

— Слышали, мрази? — мрачно поинтересовалась рыжая у лежащих. — Свезло вам, что вот этот вот заморыш не добрался никому из вас до горла, а то на вас портной Соломон Моисеевич с улицы Авалиани уже шил бы деревянный макинтош, а в частных домах на Зеленом Яру играла бы музыка. Но вы бы ее не услышали! Так что благодарите всех богов, которых знаете, пупсики! Некогда нам с вами возиться. Славя, уводи юного Манфредини, что-то он уже совсем обезумел, вот и пена изо рта пошла. Покедова, жертвы аборта!

И меня увели. Причем Славя, полное впечатление, изо всех сил старалась при этом не расхохотаться.

— Кстати, — сказала она несколько минут спустя. В синих глазах вспыхивали и гасли странные озорные огоньки. — Мне вот интересно, выражение «на все четыре стороны» — оно откуда взялось? Из-за четырех сторон света, или тут что-то более глубокое?

Мы добрались до кольца с Глиссерной и повернули вверх. Впереди и справа упрямым гранитным силуэтом возвышался памятник Железному Феликсу, постоянное место сборищ велосипедистов и прочих скейтеров.

— Это из Библии, — быстро сказал я. — Земля тогда, с точки зрения авторов, была квадратной. Четыре угла, значит, и четыре стороны.

— Кому ж еще это знать, как ни тебе, Санек, — хмыкнула Алиса. — Про авторов Библии, я имею в виду. С эдаким-то шнобелем.

— Этот нос, — поучительно сказал я, — на семерых рос. А достался одному. И мозг, кстати, тоже. И еще кое-что. Так я продолжу: Откровения Иоанна Богослова, глава седьмая, стих первый: «И после сего видел я четырех ангелов, стоящих на четырех углах земли».

— Из того, что на четырех углах сидели ангелы, не следует, что их было ровно четыре, а не больше, — заспорила Славя. То ли ее это на самом деле увлекло, то ли умело делала вид.

— Ну, ладно, — согласился я. — Пускай на четырех из шестнадцати углов плоской Земли сидели ангелы. А на остальных, наверно, в это время творилась какая-то херня!

— Вот это, кстати, уже больше похоже на правду, — Алиса довольно фыркнула и достала новую сигарету. Высаженные вокруг памятника ели высились справа хмурыми черными конусами, игольчатые верхушки царапали низкие облака. Нога болела все сильнее, поднимая тупую, медленную боль до самого бедра. Экий я молодец, собрался в поход, а самого главного с собой не взял — ни промедола, ни кодеина. Понадеялся на авось, и еще на соседство двух прекрасных девчонок, которых злая боль, видимо, должна была убояться и убежать. Но не убежала, почему-то.

А без обезболивающего наша жизнь к употреблению была теперь категорически непригодна.

— Черт возьми, зажигалка сдохла! — Алиса метким броском отправила пластиковую турецкую поделку в ближайшую урну. — Во время нашей дружеской беседы со стражами порядка, наверное. Санек, будь другом, достань коробок, у меня в заднем кармане джинсов, ладно, я знаю, ты стесняешься… Дьявол, и этот пустой. Ни у кого нет огоньку? Что за люди, днем огня у них не допросишься, дикари!

Она метнулась к группке закутанных в дутые болоньевые куртки парней и девчонок — наших ровесников, должно быть. Да, верно, тут же еще и кампус рядом, три университета рядом… Боги и йотуны, до чего же давно все это тянется, и та, другая жизнь — ее словно бы тоже не было, а ведь я ей жил, ей одной, и единственное, что меня тогда волновало, были серые глаза одноклассницы…

— Так грустно, — Славя роняла негромкие слова, словно градусник — капли быстрого серебра. Они были блестящими и скользкими, и испарялись со струйками ядовитого пара — я совсем их не понимал.

— Почему?

Славя повернулась ко мне — своим идеальным, словно карандашом по плотной бумаге нарисованным, профилем, своей нетронутой ранением стороной.

— Вас же тянет друг к другу, сильно, явно, зримо. А настоящая любовь всегда печальна. Чем, по-твоему, она может закончиться?

— Свадьбой? — я через силу ухмыльнулся. Картина нашей с Алиской свадьбы, где я был бы в неизменной черной футболке, а она — в чем-то воздушной и белом, с длинными перчатками по локоть, скрывающими протез, выглядела дико. И немного смешно — как любая сказка, которую читаешь во взрослом возрасте.

— Свадьбы — для осторожных… А любовь — словно болезнь, понижает иммунитет, изматывает тебя всего, заставляет забыть об осторожности. А что делают те, кто о ней забыл? Совершают глупости, лезут на рожон, и, в конце концов, рано или поздно…

— Погибают. Как это верно сказал поэт, so some of him lived, but the most of him died…**

— Да. — ее глаза были глубоки и печальны. — Внутри или снаружи. Но погибают.

— О чем ботва, знатоки священных текстов? — Алиса возвращалась, танцующим шагом западной киноактрисы, перепрыгивая через бетонные плитки, которыми был выложен библиотечный двор, и дымя, как паровоз, или как Одри Хэпберн в «Завтраке у Тиффани», длинную такую сигарету, помните? — Хотя, может, и атеисты или язычники, я же не знаю ваших убеждений, не интересовалась как-то…***

— О смерти, о чем же еще. — Славя внимательно смотрела на рыжую, обе стороны ее лица — и здоровая, и израненная, были неподвижны.

— Вот как? — Девушка прищурилась. — И чьей конкретно? Или так, без конкретики?

— Герберт Уэллс считал, что она — что-то вроде ласковой няни для заигравшихся детей, — безразличным тоном сказала Славя. — Загоняет в постель, когда те уже совсем потеряли счет времени. Почему бы и нет? Здравая точка зрения, все объясняет.

— Как говорят, «не иди навстречу смерти, смерть сама найдет тебя», да? — развеселилась Алиса. — А чем тогда считать некромантию — принудительным пробуждением в три часа ночи? «Вставай, дорогой товарищ, ты нужен Родине!»

— Что такое эта твоя некромантия?

— Да это та же хиромантия, только все вокруг не херы, а трупы, — понятно объяснила Алиса. — В которых у нас, вполне вероятно, скоро будут неплохие шансы превратиться. В очередной раз.

Я проследил за ее взглядом и понятливо хмыкнул. Из прерывистого автомобильного потока, текущего по проспекту, выпала и ловко притерлась к ближней обочине уже знакомая черная «волга» с молоденьким солдатиком за рулем.

* * *

— Напрасно ты, подруга моя, транспондер взяла, — сообщила Алиса, развалившись в меру своей худобы на заднем сидении. Ее терзало какое-то нездоровое, лихорадочное веселье. — Гуляли бы сейчас спокойно по парку, поколачивали бы всяких олухов…

— Не зря, — отрезала сидящая впереди Славя. — Вызвали, значит, мы нужны. И никакая я тебе не подруга.

— Нет? Ну, ладно. Я-то думала: подруга Саньки — моя подруга, или как там говорили американские индейцы? Ми амиго — ту амиго, нет?

— Индейцы так не говорили.

— Не говорили? Значит, они были неразговорчивыми. Вот как Шурик примерно. Но не наш общий знакомый, а тот, который санитарный работник первого класса. Зачем тебя-то к нам прикрепили, товарищ санитар?

Шурик, сидевший вместе с нами сзади промолчал. Он был в форме, а не в халате, и это здорово сбивало.

— Однозначный индеец, — заключила Алиса, кривясь в нехорошей своей ухмылке. Мы уже были близко, мимо неслись приземистые здания частного сектора, темные деревья растопырили рукастые ветви. Любопытная была идея — расположить специнт посреди жилого района. На что был расчет, интересно? — Прошлый раз, помнится — помнишь же, Сашка? — только водителя присылали. А теперь еще и санитара. В штатском. Зачем?

— Такой приказ, — сказал Шурик совершенно не своим голосом. Алиса подмигнула мне за его спиной.

— Интересные, я смотрю, приказы! А у тебя еще и оружие небось есть, а, Шурик? На случай, если мы не захотим присоединиться к твоей милой компании. Видишь, как заботится о нас, до чего видеть хотят дома, в специнте! Есть оружие?

— По инструкции о порядке выдачи и ношения боевого ручного табельного оружия есть, — тупо ответил санитар. — И у вас, кстати, тоже должно быть. По ней же.

— Так мы же отдыхать шли, а не работать, зачем нам? Но это вопрос десятый, а первый — ты-то готов был его использовать? Или… — Алиса сделала страшные глаза. — У тебя наверняка и шприц имеется в кармане, а? С морфием! Для успокоения. Слушай, а дай мне, а то мне на улицах все ширку предлагали — коричневую такую бурду, знаешь — а мне все хотелось улететь культурно, интеллигентно, как Булгаков, скажем, Михаил Афанаcьевич. «Записки молодого врача» там, и так далее. Ну, дай шприц, Айболит, что тебе, жалко?

Славя казалась бесстрастной, Шурик сжимал челюсти, хмурил брови и с видом полной невозмутимости глядел вперед.

В коридорах института гуляло гулкое эхо, и было почти пусто. «Почти» — потому что у лестниц и на всех перекрестках, на безопасном удалении от окон, стояли десантники в полной боевой, разгрузках, касках и бронежилетах. И с оружием, понятно — черные, блестящие «буллпапы», совсем новые «коробовы-калашниковы» выглядели угрюмо и грозно****.

Красный уровень тревоги.

— А в городе-то ни сирен заводских, ни объявлений по громкоговорителям, ничего, — пробормотала, кривясь, Алиса. — И что бы это значило, а, Славя? Есть мысли, не-подруга?

— Мысли всегда есть, — сказала блондинка и сдула прядь волос с лица. — И они все сплошь неприятные.

Наливаныч был в кабинете не один — собрался весь Временный исполком. Ха, нет ничего более неизменного, чем временное, как говорится. Начальник укрепрайона, сокращенно начУР — высокий мужчина средних лет с военной выправкой и резкими чертами, Эдуард Алексеевич его, вроде бы, зовут, и первый секретарь обкома партии — пожилой дядечка с незапоминающимся гладким лицом без особых примет. Михаил какой-то… Николаевич, что ли?

— Так, Двачевская, вы где… — начал было Наливаныч и осекся, вспомнил, наверное, что-то. — Вы… быстро с прогулки вернулись — вы на нее ходили вообще? Или, как обычно, в палате прохлаждались за всяким непотребством?

— У нас был очень информативный поход, Анатолий Иванович, спасибо, — промурлыкала Алиса. — Народные активисты окрашивают утомленное лицо города в новые необычные цвета. А им самим раскрасить морды по этой причине практически некому. Ничего, мы исправили это досадное упущение. По мере сил — и не благодарите. Просто делаем свою работу.

— Народная эта… шваль, — на миг затруднился с характеристикой начУР, — это наименьшая наша проблема в данный момент. Да и вообще, молодежи нужно стравливать пар иногда, иначе совсем погано может получиться… Войдите в их положение, ребята, идет война, враг в нашем доме, отцы, возможно, погибли…

— А матери гуляли, — закончила Алиса. — Это многое объясняет.

Наливаныч громко прочистил горло. Неприметный секретарь вздрогнул и просветлел лицом.

— Товарищи, я распоряжусь… давайте пригласим и остальных, они уже здесь, вызваны… Заходите, друзья, пожалуйста, не стесняйтесь.

Задняя дверь распахнулась, внутри сразу оказалось как-то много людей. Шмыгнула яркими косами Ульяна, замерла тихой мышкой Лена, дюжие парни в халатах вкатили кресло с Мику. Плюс еще пара охранников. Зачем они здесь, интересно?

— Товарищи, — голосом, которым, наверное, можно было нарезать сыр — мягкий, вроде «Любительского» — сказал начУР Эдуард Алексеевич. — Информация, которую вы сейчас услышите, составляет государственную тайну. Разглашение ее повлечет неприятные последствия… вплоть до сами понимаете какой меры.

— Интересно, а государство само знает про эту тайну? — нахально поинтересовалась Алиса. — И как же вы ему успели об этом сообщить через купол?

— Мы и есть государство! — рявкнул Наливаныч. — Мы проживаем на временно изолированной территории Советского Союза, на которую распространяются все ограничения и допуски по секретной информации. И меры пресечения тоже, кстати.

— Тише, товарищи, — сказал неприметный секретарь. — Обстоятельства экстраординарные, все нервничают, это вполне объяснимо. Бывает. Продолжайте, товарищ Басурин.

— Бывает, когда известный орган застревает, — громким шепотом сообщила в пространство Алиса.

— Вчера в двенадцать тридцать, — ровным голосом продолжил начУР, — как сообщалось по телевидению, к куполу снаружи приблизилась неопознанная группа. В двенадцать пятьдесят, после ряда неустановленных манипуляций, она проникла внутрь.

Он сделал театральную паузу.

— Задавайте уже вопросы, черт побери, не заставляйте меня портить такую хорошую речь.

— «Неопознанная группа»? «Неустановленные манипуляции»? — как по нотам выдала Славя. — Неудачная шутка?

— Несвоевременные инсинуации, — поддакнул я.

— Нетрезвые наблюдатели? — хихикнула Алиса.

— Непонятные… ну… черт! — угробила намечающуюся комическую инициативу Ульянка.

Басурин переждал этот конкурс остроумия с олимпийским спокойствием.

— Не шутка, не инсинуации, — сообщил он. — И с остальным тоже не подтвердилось, к сожалению. Впрочем, «неустановленные» означает лишь то, что они не являлись гражданами СССР, а также участниками научных экспериментов или сотрудниками государственных подразделений вероятных союзников и противников — Штатов и прочих.

— Человеки-невидимки, в общем, — хмыкнула рыжая. — Понятно, что ничего не понятно. Но это все фигня, а вот как они проникли внутрь? И вообще, откуда у вас эти сведения? Колхозник Задрыщенко пас поблизости свою буренку с целью обеспечить по-стахановски тройной удой?

— Наблюдали средствами объективного контроля, — сказал Наливаныч. — Беспилотник летал, короче говоря.

— И что, тряпки его не сбили? — поразилась Славя.

— Он высоко летал, не заметили… А как проникли — непонятно, как и было сказано. Внешне выглядело примерно так…

Он изобразил несколько акробатических фигур, из которых стало ясно, что неизвестные вели себя как алкоголики, пытающиеся нащупать в темноте дверь.

— И что… вошли?

— Вошли, — согласился Эдуард Алексеевич. — Вот только, ребята, вы, мне кажется, упускаете главное. Те, о ком мы говорим, не представляли известные нам вооруженные, научно-исследовательские или любые другие формирования. Понимаете?

— Ну, и кто это был тогда? — хмыкнула Алиса. — Пришельцы, что ли?

Басурин улыбаться не стал.

— Так точно. Это были пришельцы. Под купол проникли «представители инопланетного разума».

* * *

— Это же шутка, правда? — звенящим голосом спросила Славя десять минут спустя. На щеках с милыми ямочками полыхал румянец, в безмятежных когда-то синих глазах горел целый букет из эмоций и мыслей. Преобладали негативные.

Я это знал, потому что у меня в голове был ровно тот же компот.

— Совершенно не вижу, почему это должно быть шуткой, — примирительно сказал секретарь. Пухлое лицо его не выражало ничего, кроме спокойной уверенности в собственной правоте, но это было сугубо профессиональное, их на курсах специально учат излучать такое. Надо было мне секретарем первичной партийной организации в школе устраиваться, пока была возможность, далеко бы продвинулся по этой линии. — Вы вот, Славяна Сергеевна, даже имеете командирский опыт…

— Командирский? — она задохнулась, голос на секунду опасно скакнул в ультразвук. — У меня? Я, черт возьми, едва не угробила все подразделение, после чего, собственно, и… и из-за того, что… ну, вы знаете. Это, по-вашему, командирский опыт? Да еще и с кем — с этими…

— Субординация, Славя, — уронил Басурин, и синеглазка словно бы сдулась.

— Это невыполнимая задача, — сказала она почти спокойно. — Нереальная, невозможная. Самоубийство.

— «Для нас нет невозможного» — чей девиз? — излишне, по-моему, бодро поинтересовался Наливаныч. — Ладно, пускай не ваш, но суть-то в чем? Есть приказ. Приказы не обсуждаются, а — что?

— Капшто, — буркнула Алиса. — Я этого не говорила, и потом, если что, буду все отрицать, но Славя-то права. Какая еще поисковая группа? Из нас? На кой черт?

— Имеется необходимость, — сказал Наливаныч таким жестоким голосом, что мне стало не по себе. — Насущная. И закроем на этом вопрос.

— Шесть человек, — сказал секретарь с сомнением. — Я в этой сфере не разбираюсь совсем, Эдуард Алексеевич, вы знаете, но ведь это же даже меньше отделения…

— Две вполне боеспособные тройки, — сухо сказал Басурин. — Штурмовая, в составе Александра, Ульяны и… гм… Алисы. И группа прикрытия, куда войдут Славяна, Лена и Мику. Славя, у тебя же есть снайперская подготовка?

Девушка хотела что-то сказать, но наткнулась, словно знаменосец на вражеское копье, на строгий взгляд начальника, и заготовленные острые возражения только проскрипели что-то неразличимое в горле.

— А нам автоматы дадут? — среагировала Ульяна. — Я люблю автоматы! Я магазин снаряжаю знаете за сколько? А Мику патроны будет подавать Славе, я знаю, знаю! А Лена с биноклем сидеть и корректировать. А здорово! А? Ну, здорово же?

— Патроны подавать и я тоже могу, — тихо сказала Лена. В ее зеленых глазах не было радости, только похороненный страх и что-то еще в глубине, давно забытые мысли и слова, до которых она упорно, но пока безуспешно докапывалась.

Зря она так. Если копаться в себе слишком долго, то со временем яма достигнет глубин подсознания, и по ночам из нее будут выходить мертвецы.

— Тря… пришельцев в последний раз видели в районе семнадцатого «зеленого» микрорайона, к северо-западу от завода «Супертрансформатор», и в зону застройки они не входили, это совершенно точно. Если вы не бывали в этом районе, рассказываю — там распаханные поля, местность пустынная…

— Я там жила, — сказала Мику своим металлическим голосом. — Когда-то.

— Тем лучше. Тогда понимаешь, значит, что лучшая обзорная точка — это сам завод. Там у вас и будет наблюдательный пункт. Штурмовая группа обойдет ближайшие строения и проверит их на наличие инопланетных молодчиков. Главный вопрос — это осторожность. Действовать разумно, с чувством, с толком, использовать мозги…

— Почему мы? — Алиса положила на стол руки, так, чтобы протез оказался сверху. — Это хренов главный вопрос.

— Эээ… — сказал секретарь. — Товарищи…

— У нас есть основания полагать, что вы… скажем так, имеете больше шансов обнаружить этих… гм… пришельцев, — буркнул Наливаныч. Он потел, очень сильно. — Поступила такая информация.

— А, так у нас есть сверхспособности! — снова развеселилась Алиса. — Нам показывали по видику американского «Супермена», совсем недавно. Он там крутился вокруг Земли и поворачивал время вспять, чтобы спасти какую-то девчонку. Глупости, в общем.

Я тоже едва не пропотел, на манер Наливаныча — как раз я-то сверхспособностями обладал, пускай и в прошедшем времени. Иначе никак было не вынести Алису из той чертовой шахты. Поработал я Суперменом, одним словом — голова пухнет, мозг сейчас взорвется.

Но мне нельзя взрывать мозг, мне еще с его помощью выполнять приказ особой важности от всесильного нынче Временного Исполнительного комитета.

— Одних мы вас, разумеется, не отпустим, — преувеличенно бодро сказал секретарь. — Вы все-таки, не осназ и не десантники, извини, Славя, а…

— Дети, — сипло сказал Наливаныч. Басурин поглядел на него осуждающе. — И хотя есть причина, по которой мы посылаем именно вас, сопровождение я вам дам, несмотря ни на что. На случай всяких неожиданностей. Операция начнется через два часа, так что у вас есть время найти и подогнать подходящую разгрузку, бронежилеты и снаряжение. Все свободны, товарищи.

— Бредятина! — выразила общее мнение Алиса. Мы стояли на первом этаже специнта, все шестеро. Ну, пусть пятеро, Мику все еще ездила на своей коляске-«микромашинке». Исполкомовцы уже уехали в большой дом, на Октябрьскую, руководить оттуда вверенным городом. — Чувствуешь себя как во сне, когда при тебе несут какую-то ахинею, а ты ничего не можешь возразить. Они там себе, похоже, новый мозг вырастили, про запас. Только, за неимением свободного места, поместили его в задницу! Что явно наложило свой отпечаток на качество принимаемых решений!

— Знаете, почему я ничего не сказала Басурину, когда он взвалил на нас это дурацкое, непродуманное, невозможное задание? — Славя стояла, скрестив руки, постукивая пальцами правой по левому плечу. Оборонительная поза, если я правильно помню.

— Умираем от желания узнать, — сказала Алиса устало. Куда-то делся ее апломб и желание молодецки поржать над происходящим. По-моему, ей было страшно. Мне, кстати, тоже.

Славя вздохнула.

— Я вот что подумала, — сказала она. — Мы больше не люди. Мы инструмент, навсегда и бесповоротно. Неприятно, конечно, но пора уже к этому привыкнуть. А у инструмента есть всего одна функция, предназначение, ради которого он создан. Разве вы слышали когда-нибудь о том, что молоток перестал забивать гвозди? Или пила отказалась пилить? Станок перестал работать по своей воле? Нет, конечно нет. Так вот, и наша задача состоит в том, чтобы убивать сволочей — и плевать на настроение, мысли и хотелки каждого из вас и всех вместе.

— Молоток может соскочить с рукоятки, — тихо сказала Лена. — Полотно пилы сломается. А нити в ткацком станке могут слететь с…

— Достаточно, — оборвала ее Славя. — Мы не сломаемся. Потому что… словом, понятно. За работу!

Мы уже шли к выходу, но коридор был темный и узкий, и поэтому я хорошо расслышал шепот Мику:

— Мы не сломаемся потому, что уже — сломаны…

* * *

Примечание к части

*Честерс-Милл — город из романа С.Кинга «Под куполом».

**Из стихотворения Р.Киплинга «Вампир» («Дурак» в русском переводе К.Симонова)

***В этой реальности СССР не пропагандировал атеизм, и доля христиан, мусульман, а также язычников (с уклоном в почитание скандинавских богов) была в стране довольно высока.

****В нашей реальности автомат Коробова ТКБ-408 не прошел государственный конкурс, уступив АК-47.

 

«Славя». Глава 8. Стеклянное небо

— Что-то не сходится, — отчетливо сказала Славя.

По всем правилам, мы должны были, разрезая пространство и автострады, мчаться через мосты в нужный район, выдвигаться, короче, с максимальной возможной скоростью. Ну, мы и выдвигались — огромный «Урал», неповоротливым скарабеем переваливаясь на неровностях дороги, вез всю группу к пункту назначения — вот только со скоростью выходила незадача.

С «мрапами» у нас, правда, был полный мрак — как выразился когда-то, на удивление удачно, Наливаныч. Тут необходим небольшой ликбез, касающийся состояния бронетанковых войск нашей державы, и я его сейчас проведу. В целом, Советский Союз никогда особо не заморачивался вопросом доставки десантных и диверсионно-разведывательных групп на точки. Считалось, что есть БТР, есть БМП, есть БРД, не говоря уже о МТ-ЛБ — что еще нужно чудо-богатырям, чтобы достойно встретить противника?

Оказалось, правда, что противник тоже имел кое-что, чтобы достойно встретить богатырей, и неплохо показал это в Афгане. Минирование дорог, фугасы на обочинах и простые, как палка с веревкой, зато убийственно надежные советские РПГ-7 здорово проредили автомобильный парк Страны Советов. И вся их пресловутая гусеничная проходимость не спасала, потому что конвои двигались по дорогам, а маневрировать на дороге, когда идешь в колонне — а точнее, стоишь в колонне, а головной и замыкающий борт уже горят, а с каменных склонов наверху радостно перекликаются «духи» — не слишком удобно и весело.

Правда, выводы из этого были сделаны верные, и довольно быстро — конструкторским бюро по линии Минобороны дали могучего пинка под задницу, и те, шебурша ватманами на шустрых кульманах, принялись энергично прикидывать к пальцу известный орган. Например, как с имеющейся элементной базой сварганить что-то, похожее на нормальный «мрап» — защищенный от подрыва и засад колесный бронетранспортер. Колесный — потому, что, как показала практика, выживаемость у них была куда больше, а скорость выше.

И что-то вроде бы даже начало вырисовываться — высокий, худой силуэт с изломанными длинными боками, «Объект 379», в просторечии «Бирюк» — было сделано что-то около пяти экземпляров, они прошли заводские испытания и должны были демонстрироваться армейскому начальству…*

Но тут прилетели тряпки.

Вот и получилось, что войну мы провоевали со старинными «ГАЗами» и «Уралами» в качестве основного средства передвижения. С другой стороны, опасность наткнуться на засаду из «тряпок» или заминированную ими дорогу была равна нулю, так что отсутствие «мрапов» ощущалось больше как упущенная возможность, чем реальный отрицательный фактор.

В общем, за неимением шикарного броневичка, для поездки на окраину города я бы выбрал что-нибудь простое и надежное. Что-то вроде массового «Урала-395», их выпускали, кажется, десятками тысяч, но начштаба сажать нас в тентованный кузов отказался наотрез**. Лучшие люди специнститута ведь! Только с комфортом!

Так что вместо чего-то неприметного и шустрого, Наливаныч выделил нам целый автопоезд «Урал-44201-862» с соответствующим кузовом — длинную, высокую и какую-то бестолковую машину***. В центре ее использовали то как пункт радиосвязи, то как автономный подвижный реанимационный комплекс — а последние пару месяцев он вообще стоял без дела. И вот, придумали. Я, конечно, облизывался больше на антикварный «Зил-132» с колесами, похожими на бройлерных колобков, но ни во что подобное мне забраться не дали****. Ладно, обойдемся.

Машина, взрыкивая и лязгая передачами, как больная, пронеслась по Иванова, ушла под железнодорожный мост и, недовольно грюкнув и разбрызгав вечные лужи, вынырнула с другой стороны. Теперь мимо школы и вниз — на проспект имени вождя мирового пролетариата.

— Через Стефанова быстрее было бы, — буркнула Алиса, сжимая и разжимая металлические пальцы на протезе. — Или по Круговой, через «тещин язык».

В водительской кабине ее не услышали, и грузовик, игнорируя заново работающие светофоры, прогрохотал через проспект.

— По набережной пойдем, — догадался я. — Народу меньше, скорость выше. Секретность же, все дела. И кстати, Славя, что не сходится-то?

— А ничего, собственно говоря. — Блондинка сдула со лба прядь волос. — Что мы здесь делаем? Выполняем приказ? Какой, на хрен, приказ? Что мы, полуживые и скверно обученные операторы зенитных комплексов, обвешанные милицейскими «ксюхами», можем сделать против ДРГ «тряпок»? Что мы вообще про них знаем? С чем придется столкнуться?

— Так вроде Иван Анатолич сказал, что есть информация насчет особых способностей… — слабым голосом сказала Лена. Выглядела она не очень, темная челка прилипла к мокрому лбу. Душно было в кузове, вот что, с утра погода снова испортилась, на градуснике начались всеми любимые «пляски вокруг нуля», так что печку в кабине затопили от души. Ну, и нам тоже кое-что перепадало от щедрот.

— Херня, — отрезала Славя. Слово должно было звучать грязно и грубо в устах милой блондинки (если не приглядываться). Должно было. Но не звучало. — Так не делают. Даже если у нас и появились какие-то силы против тряпок, даже если бы у нас и был какой-то шанс… Об этом должны были рассказать. Должны были дать ориентировку. Вон, даже Ивана Фомича, старшину, к нам приставили, а зачем? Никаких объяснений. Знание — сила, черт возьми, так почему же нас этой силой обделили?

— Это только подозрения, Славя, — сказал я мягко. Удивительно, но я чувствовал себя спокойнее всех. Наверно, сказалось недавнее общение с парнем с повязкой на глазу, да еще пребывание в шахте приговоренных к смерти: лимит удивления и страха был на ближайшее время исчерпан. — Конкретики нет.

— Есть конкретика, — качнула она головой, все еще глядя в сторону. — В самом начале кто-то из Комитета проговорился, помните: дескать, снимали тряпок сверху беспилотником, все тихо и скрытно, никто даже не заметил.

— И?

— А нет у нас бесшумных и малозаметных беспилотников, — наставительно вскинула она брови. — «Пчелу» вроде как «яковлевцы» доделывали, но теперь-то что с того… А из остальной номенклатуры — «Ту» сто сорок первый? «Ту» двести сорок третий? У них турбореактивные двигатели, которые воют и оставляют за собой факелы длиной в три метра, какая, к йотунам, скрытность? «Ту» трехсотый, «Коршун»? Это чисто ударный аппарат, без техники для аэрофотосъемки, а «Филинов» у нас здесь отродясь не было.***** Так каким образом наше славное руководство незаметно засняло прибытие тряпок?

— И каков твой вывод, старший сержант?

Славя повернулась. Я видел ее лицо целиком — и взгляд синих глаз на изуродованном лице не застал меня врасплох.

— Вывод однозначный: тряпки знают, что мы про них знаем. А это значит, что нас гонят.

— На убой?

— Зачем на убой? Неэффективно. Нет, скорее всего, приманкой. Мотылем.

— Увлекаешься рыбалкой? — немногословная Мику включилась наконец в разговор.

— Отец увлекался, — лицо Слави как-то некрасиво сморщилось. — Личинки комара сами по себе никакой пользы человечеству не приносят. Зато они отлично подходят для того, чтобы приманить и послужить пищей рыбе. А рыба, как мы знаем из наглядной агитации — она кивнула на висящий на проносящемся как раз мимо доме плакат «Полнее используйте водоемы! Выращивайте рыбу в прудах!» — полезна и вкусна, и вполне подходит на стол советским людям. Короче — по каким-то причинам тряпки должны будут на нас клюнуть. Командование это знает, и подсовывает нас им. На блюдечке с голубой каемочкой.

«Урал» несся вперед, подпрыгивая на ухабах — нет у нас все-таки еще порядка в этом вопросе, вот в соседней Белоруссии к Олимпиаде на удивление просто ровные дороги отгрохали, на диво постарался в свое время товарищ Машеров. В окна по правой стороне были видны новые десятиэтажки с солнечными батареями на крышах, польский проект. Слева, за тонким перешейком, расстилалась ровная, серая, даже на вид очень холодная гладь Днепра.

— А никак нельзя прояснить этот вопрос у старших товарищей? — влезла в дискуссию Ульянка. — У того же Фомича поинтересоваться, не?

— Официально остановить транспорт и с ленинским прищуром задать вопрос: «А не собираетесь ли вы ловить пришельцев на живца, то бишь на нас?» Так, да?

— Ладно, девчонки, — примирительно поднял я руки. — Какой смысл обострять? Фомич нам ничего трезвого не скажет, хотя и непьющий. Он такой же солдат, как и мы — пускай и лучше по здоровью — и точно так же подчиняется приказам, так какого ответа вы ждете? «Да, ребятки, вам всем крантец, хахаха!», что ли?

Ульяна надулась и что-то буркнула себе под нос. Это я так решил, что буркнула — в кузове было довольно-таки шумно.

— Но и поставленный мелкой вопрос тоже никуда не девается, — сообщил я. — Думаешь, нас отцы-командиры решили сыграть нас втемную?

— Да мне-то откуда знать? — Славя раздраженно дернула уголком красивого рта.

— Ну, хотя бы оттуда, что ты единственный из нас боевой офицер, хоть и младший, и реально воевала «в поле» с оружием в руках. Понимаешь тактику, да и логику командиров можешь уразуметь получше некоторых, — это я так подлизываюсь умело.

Ульяна буркнула что-то повторно. Славя задумалась.

— С одной стороны, на смерть нас и без того посылают регулярно… то есть, посылали, в качестве пилотов. Другое дело, что теперь это сделано за нашими спинами, что не очень красиво… Но в целом, если хочешь знать мое мнение, тут как повезет. Если мы и правда приманка, то убивать нас никакого смысла нет — важно только выманить тряпочный десант на открытое место, где его смогут снять снайперы. А для этого мы в живом состоянии годимся куда лучше.

— Убедила, чертяка языкастая, — согласился я. — А я уж собрался раскусывать капсулу с ядом, чтобы не плясать под дудку нашего безмерно мудрого руководства. Чтобы похихикать из светлого коммунистического небытия за крушением их предательских замыслов.

— А вот этого не надо, — вдруг серьезно сказала Славя. — Подорвать все планы и подвести всех только чтобы доказать свою право на точку зрения — самое поганое, что только можно придумать. Люди несовершенны и могут ошибаться. Родина — нет.

Автопоезд с грохотом въехал на мост. Под парными колесами шептали и перестукивались, будто узники в тюрьме, бетонные блоки. С верхотуры было видно мутное зимнее солнце, парящее в холодном прозрачном небе. Впрочем, не совсем прозрачном, глаза раздражала легкая стеклянная неправильность в окружающей атмосфере — мы приближались к границе купола.

— А что случилось с циничной бой-девчонкой трехдневной давности? — насмешливо прищурилась Алиса. — «Идеализм — последнее прибежище идиота», и прочие чеканные афоризмы. Что-то изменилось? Да еще так резво?

Славя нахмурилась.

— А, это…

* * *

Дней пять назад нас догнал очередной «наряд по кухне» — еще одно следствие изоляции и, как бы сказать, некоторого смягчения нравов. Пока мы были героическими пилотами зенитного комплекса ЗП-Блок-01, гордостью союзной ПВО (про красу не будем сейчас), такой унылой прозой жизни нас старались не доставать. Да еще медицинские показания — свалится кто-нибудь в эпилептическом припадке, снизится уровень боеготовности на ответственном участке — это можно трактовать как саботаж, а за такое командование могут и к стенке поставить.

То ли дело сейчас! Высшее руководство недоступно, контроль не осуществляет никто, да и с медицинским состоянием дело обстоит, как выяснила нетрезвая, по своему обыкновению, Виола, не так уж плохо. А солдатики, выполняющие обычно работу бессловесной рабочей силы, в этот день как-то очень вовремя перепились. Расплескалась синева, в общем, поэтому партия строгим голосом сказала «надо», а комсомол ответил «есть!» На самом деле, ничего не ответил, но это никого не волновало.

Поставили нас на самую простую работу — заготовку продуктов. Выглядело это очень просто: Славя, Мику и я чистили картошку, Ульяна и Лена потрошили рыбу, а Алиса таскала полуфабрикаты на кухню, где колдовали поварихи. А веселье и общее приподнятое настроение обеспечивало прибитое сбоку от двери радио, где, когда не передавали сводки от Комитета, то играли сборники американской попсы и европейского диско — я уже научился их различать, да.

Насчет приподнятого настроения я пошутил, конечно.

— Ну что, девчонки, а также Сашка — который никакая не девчонка, а наоборот, довольно симпатичный паренек, хотя и на любителя — разрешите вас поздравить! Мы в полной жопе! — радостно заявила Алиса, прохаживаясь по помещению.

— Уж кому бы жаловаться, Двачевская, так не тебе — ходишь себе спокойно, только своей железной рукой махаешь на манер товарища Буденного, — нашелся я. — И почему это я, интересно, на любителя? Ты меня видела вообще?

— Могла позабыть, давно это было, — задумалась рыжая. — А ну, скидывай портки, дай освежить память.

— Ну тебя, еще сглазишь, — я аккуратно снял кожуру с очередной картофелины. — В казарму сходи, к воинам синего черепа — как раз твой уровень. Да и пользу хоть какую принесешь.

«Я знаю, жизнь тебе видится другой, — бодрым тенорком выстраивал свой мотивчик безвестный радио-певец. — Первая любовь может быть пугающей, не могу отрицать. Считай меня своим братом и другом, считай меня своим любимым, своим парнем… Милая девушка, что в моих мыслях, как я хочу, чтобы ты стала моей…»

— Интересный обмен, — спокойно сказала Славя. Короткий ножичек так и летал в ее руках — ох, не картошку она в армии такими движениями чистила… — Вот только не очень ясно — откуда взялась эта, как ты, Алиса, ярко выразилась, жопа. В которой мы, по твоему мнению, находимся.

— Ну, а где еще? Из всего безграничного мира нам всем довелось родиться именно в Союзе. Не особо весело, но и не смертельно, так? Во всем Союзе мы встретились именно в Приднепровье — самой отравленной и неблагополучной области страны. Что, кстати, очень сильно заметно, глядя на наше молодецкое здоровье.

— Рука у тебя — это же не экология, это несчастный случай… — пробормотала Лена, не оборачиваясь.

Алиса покосилась на силуэт с фиолетовыми хвостиками и вздохнула.

— У меня еще порок сердца, врожденный. А у Сашки нарушение мозгового кровообращения, поэтому он иногда бывает такой псих. Что уж про тебя говорить… Внутри области мы умудрились оказаться под куполом, где над нами то ставят злые эксперименты тряпки, то глумится непосредственное начальство. Внутри купола мы живем в специнституте вместо нормального дома, потому что с родителями… мда.

«Мир без тебя, мир, в котором я один, без твоей любви мое сердце стало камнем», — пропело радио на стене. Лампы потрескивали и мигали, за спиной лязгали ножи, в отдалении, на кухне, пахло отварными овощами.

— И даже в специнте, в самой большой заднице из всех возможных, мы попали на эту дурацкую картошку! — взорвалась Алиса, с размаху ставя желтую латунную миску, полную чищенного картофеля, на стол рядом с Леной. Та даже не вздрогнула. — Какие еще нужны доказательства? Жопа, мальчики и девочки — это когда даже в аду под твоим котлом заканчиваются дрова.

— Позитивное мышление, Алиса, — напомнила Славя. — Это не моя глупая прихоть, а наиболее надежный способ сохранить рассудок в стрессовой ситуации. Американцы как-то проводили эксперименты, а мы у них потом… позаимствовали результаты. Положительный взгляд на мир — каким бы страшным и черным он ни был на самом деле — реально работает. Советую перенять — враги плохого не посоветуют.

— Ну не свистец! — на вопль Алисы откуда-то со склада откликнулась на этот раз и Ульяна, которая убежала в темноту выяснять причины рыжей ярости. — Свистец-Кабанец!

— Козлы! — вскоре подтвердил первоначальное предположение ее звонкий голос. — И даже козлята. Жирный боров Кабанец закупил гнилую картошку.

Лена тихонько хихикнула.

— Я начинаю понимать точку зрения Алисы, — прошептала Мику, не отрываясь от чистки. — Только вы фамилию интенданта неправильно произносите. Он же с Западной.

— А как надо?

— Как тетя Роза, повариха, когда-то сказала: «Кабанець. С мягким кончиком.»

На этот раз комнату потревожило разноголосое хихиканье. «В школе меня учили, каким нужно быть, — сказало радио. — Правдивым, честным и чистым в словах и делах. Но все, что я делаю — неважно, когда, где и с кем — это грех. Это грех».

— Думаю, эту партию он выбирал с закрытыми глазами, — сказала Алиса. — А то и наоборот, с широко открытыми глазами и растопыренными руками, за какой-нибудь невинный подарок от колхозников. От наших героических тружеников полей. Полный холодильник копченого сальца, скажем.

— И очень даже просто, — согласилась Ульяна.

— Как прозаично, — вздохнула свистящим механическим голосом Мику.

— Это можно исправить, — решил я. — Как насчет такого: «Заходящее солнце окрашивало стены правления колхоза «Путь Феликса» в цвета крови и кумача, точь-в-точь такого, какой болтался сейчас на флагштоке здания, сиротливо стоящего в центре села. Заслышав топот копыт, от которого по небу летела клубящаяся пыль, густая, как борода Карла Маркса, председатель колхоза выскочил на крыльцо и увидел страшное. Со стороны города галопом неслась кавалькада, которую возглавлял маленький толстый человечек с длинными вислыми усами и соломенным брылем на круглой голове. Осадив лошадь и подняв ее на дыбы перед самым крыльцом, он громовым голосом воскликнул: «Хозяин! Подать мне и моим благородным спутникам из специнта две тонны твоей лучшей картошки!»

— Ты болтун, Санечек, — задумчиво сказала Алиса. — Мне это в тебе нравится.

Я понятливо кивнул.

— Только это?

— Купирование конфликта путем выставления начальства в нелепом свете. Хороший ход, Саша, — пробормотала Славя.

— Так, люди со здоровыми руками! — закричала из кухни кто-то из поварих, может, и та самая прославленная Мику тетя Роза. — Треба на завтра принести с подсобки через улицу еще полмешка картопли, нехай подсохнет тут! Кто там из вас здоровый, слабосильная команда?

— Я пройдусь, пожалуй, — поднялась Славя. И я почему-то поднялся тоже.

Даже сейчас я иногда думаю — почему? Чем она привлекала меня? Славя… в ней не было яростного алискиного задора, не было ленкиной меланхолии, не было мечтательности Мику. И все же я не мог не отправиться с ней. В нас что-то было. Что-то общее. Но и это тоже я понял уже очень сильно потом.

На улице моросил мелкий противный дождь, по хозяйственному двору мельтешили серые тени — ну, самое время, декабрь скоро, почему бы и не пойти дождю? Славя шлепала по хлюпающей земле молча, я тоже месил опилки и грязь безмолвно, героически перенося тяготы службы.

В подсобке было просторно — а запасы-то практически на исходе, скоро будем крапивой и лебедой питаться, да… Мы подхватили нужный мешок: я, как джентльмен, за тяжелую и неудобную часть, Славе же досталась длинная и невесомая горловина, и тут мне кое-что пришло в голову.

— Слушай…

— Да? — она смотрела, вежливо и доброжелательно, но вот сочувствия и симпатии во взгляде не было ни на грош. Так сантехник смотрит на неновый уже, но надежный хомут, который, конечно, поизносился, но еще вполне послужит, особенно если заменить прокладку внутри.

— А что про меня говорят?

— Кто? Где?

— Ну… вообще в целом. Девчонки. Ты же слышишь, наверное…

— Думаешь, мы только о тебе и говорим? — она слегка улыбнулась, или мне это показалось в неверном влажном свете зарешеченных болтающихся на дворе ламп под широкополыми жестяными колпаками. — Предмет бесед номер один — на кого сегодня посмотрел за обедом Саша?

— Нет, ну я не про это… Чисто профессиональный интерес, понимаешь — какие недостатки отмечают, а то, если снова будем работать вместе, а я от них не избавлюсь, то может что-нибудь плохое случиться. Вот.

— Очень слабо, лейтенант, — она усмехнулась повторно, только теперь это было жестко и холодно. — Обычно ты стараешься получше, но в этот раз объяснение — хуже не придумаешь. Ни уму, ни сердцу. Но я отвечу.

— Серьезно?

— Конечно, серьезно. Про тебя на самом деле разное говорят. И что ты воевал год в ополчении в звании майора, обгорел, перенес операцию по пересадке кожи, и потому так выглядишь сейчас… Говорят, что ты сбежал из «четырнадцатого» стационара, который на Седова, где сидел за три убийства и два изнасилования, но я насчет этого сомневаюсь…

— А насчет остального, значит, нет?

Славя не обратила на мои слова внимания.

— А Лена как-то сказала, что ты внутри пустой.

— Как?

— Так она сказала.

— Выходит Ленка… наша молчунья и тихоня Ленка… Ленка-енка… знает меня лучше всех остальных.

— Что?

— Я и правда пустой внутри, Славя… Как бутылка, как кувшин, как чертов граненый небьющийся стакан. Алиса наливает в меня свою ярость — во мне закипает бой. Ты делишься со мной своей болью — и у меня болит внутри. Но правда в том, что своих мыслей, переживаний и чувств у меня нет. И поэтому перспектива остаться один на один с тряпками меня пугает до усрачки.

— Ты преувеличиваешь, Саш. Наговариваешь на себя, мне кажется, — голос у Слави звучал так же, как всегда. А вот ее глаз я не видел. Темно было на улице. Совсем темно.

На кухне — или как там это помещение называлось — когда мы, пыхтя, притарабанили, наконец, мешок, было непривычно тихо. Лена все еще сосредоточено кромсала на разделочной доске рыбу, Мику дочищала картофельные остатки, а Алисы и Ульяны нигде не было видно, но, судя по воплям, доносящимися из цехов, они нашли себе занятие по душе.

— Последняя, — тихо сказала Лена, деловито вскрывая брюхо очередной безголовой рыбине. — Надоело уже.

— Только я зашел, и все, работа закончена! Видишь, как я влияю на девочек! — обрадовался я.

— Они становятся мокрыми, как пакетики из-под чая? — подходя сзади, светским тоном поинтересовалась Алиса. Славя поперхнулась. — Кстати, о птичках: сколько нам еще осталось?

— Ну, если не считать рыбы, то вроде бы все…

— Нет, глупый, — прыснула рыжая. — Я более глобально — сколько еще будет тянуться эта чертова изоляция, как считаете?

— Насчет этого полной ясности быть не может, — серьезно сказала Славя. — Чушь, которую нам несет Комитет, годится только для идиотов с улиц, вся эта ахинея насчет скорой помощи и окончательного разгрома пришельцев… Знаете, что самое поганое сейчас? Вот это ощущение пустоты. Когда шла война, все было страшно, плохо, темно и больно. Но был враг, и была цель. Отбиться. Выстоять. Выжить. Цель — большая, общая — была у всех, и все были рядом. Теперь это закончилось. Теперь у всех появились свои маленькие цели, и мы их не знаем. Это пугает.

Неразборчиво шипело, посадив транзисторы, радио. В быстрых руках Лены живым серебром посверкивал нож.

— Оу, — присвистнула Алиска. — А я-то думала, что из всех нас ты самая большая идеалистка…

— Послушайте, — Славя поморщилась. — Идеалистом хорошо быть, когда тебе тринадцать лет, и жизнь проста и безоблачна. Ну, или когда тебе тридцать шесть, и ты живешь сыто, свободно и безопасно, в магазинах полно еды, а по улицам не стелется дым. Но мы здесь и сейчас — я думаю, вы согласитесь — совсем не в такой ситуации. Нельзя позволять себе оставаться идеалистами — особенно если имеется желание выжить. Это трафарет, который упрощает восприятие — да, конечно… Но слишком упрощенная жизнь — это опасно. Это самая короткая дорога к небытию и смерти.

— А ты мудреешь на глазах, подруга… — задумчиво протянула Алиса. — Мудрота, говорю, аж зашкаливает, понимание жизни растет по экспоненте.

— В том-то все и дело, — призналась Славя. В глазах у нее плескалась грусть. — Кто-то из гениев сказал в свое время — «счастье — это когда тебя понимают». И это правда, конечно, но только можно ее дополнить: «кромешный ужас, когда и ты тоже понимаешь всех». Всех вокруг. Можешь объяснить любой, даже самый черный и мерзкий поступок. Найти причины любой подлости и подвести обоснование под каждое предательство. Страшно, боязно и бессмысленно жить тогда, ребята, разве нет?

* * *

— Мне было очень плохо и больно, — медленно сказала Славя. Автопоезд приближался ко второму мосту, по сторонам тянулись длинные балки, вытянутые, как батоны сухого хлеба, заросшие серой плесенью рощ и посадок. — И я была… необдуманно цинична.

— А по-моему, тогда мы слышали самые разумные слова в мире, — решительно сказала Ульяна. — Чтобы выжить, нужно использовать любые пути, и лозунги про Родину, которая чего-то там ждет и требует, можно отправить в то место, куда не заглядывает солнце. В задницу! — прости, Саша, что тебе пришлось это услышать.

— Ничего, — автоматически сказал я. — Я уже слышал что-то подобное раз или два.

— Ребята, — голосом Ивана Фомича ожил динамик в крыше. — Въезжаем на Бабурку. Здесь, по известному афоризму, живут одни придурки, но это не должно нас смущать. Дороги расчищены, все сидят по домам, на семнадцатом микрорайоне будем минут через десять. Так что завершайте балачки, проверяйте снаряжение, попрыгайте там, я не знаю… действовать будем быстро!

«Урал», выплевывая из выхлопных труб остатки несгоревшего топлива, свернул на проспект Советский. На дороге было пусто, все машины дисциплинированно прижались к обочинам, а бездомные псы и гуляющие сами по себе кошки провожали ревущий черный автопоезд в сопровождении одного из последних оставшихся в строю бронетранспортеров взглядами, в которых ничего нельзя было разобрать.

— А вон в том доме жила Наташка Савенко, — сказал я зачем-то. — Мы дружили.

— А у нас в классе учился мальчик по имени Абдубасит Абдувахитов, — кивнула Лена. — Мы его звали просто «Дубосек». Только он ни с кем не дружил. Почему, интересно?

— Это передача «Десять ненужных фактов о нашем проклятом прошлом», — Алиса уже была на ногах, покачиваясь от движения грузовика, но стояла твердо — работали компенсаторы.

— В самом деле, — Славя подтянула что-то в своей разгрузке, коротко, умело. — За окном, если не ошибаюсь, уже Юбилейный, а это предпоследняя улица, дальше пойдем по шоссе. У нас есть задание — каким бы идиотским и подлым оно ни было, это единственное, что нам дало командование. Это значит, мы должны выполнить задание, и сделать это хорошо. По возможности, оставшись в живых.

— Идиотизм какой-то, — пробормотала Ульянка. Ей выдали самый маленький размер броника, но и он ей был великоват. — Вот сдохнем мы тут, положим, и кто будет укрепрайон пилотировать?

— Активисты уличные, кто ж еще, — мрачно сказала Алиса. — Славным отпрыскам алкашей и проституток нужно выпустить пар, сказано же.

— Разговорчики! — резанул холодом голос Слави. Она мельком глянула в окно. Идем уже по шоссе, скоро высадка. Стройся к выходу.

— Кто, блин, помер и сделал тебя командиром? — поразился я, но дальше спорить не стал, потому что голос у Слави стал уже совсем жестким и звучал нехорошо. Непохоже на нее. Нервничала, как бы и не больше, чем все остальные.

Грузовик резко остановился, по входной двери кто-то заколотил. Славя потянула вниз ручку, и дверь неожиданно быстро вывалилась на петлях наружу — там, с непривычки, было как-то по-киношному светло и ярко, и маячили неясные черные силуэты

— Добрались… инвалидная команда, — Иван Фомич выглядел как-то даже слишком для него серьезно с автоматом и в новеньком шлеме-сфере. Он горбился и явно чувствовал себя неуютно. — Стройся.

— Между прочим, инвалидами первоначально назывались ветераны войн, — поучительно сказал я, занимая место в строю. Строй был преступно короткий, а черные силуэты — теперь это было понятно — представляли собой крупных парней в каких-то незнакомой форме и обвесе без знаков различия и родов войск. На нас они глядели безо всякой симпатии. — Герои былых времен, можно сказать.

— Я как раз это и имел в виду, — пояснил командир. — Давай, не задерживай.

Автопоезд и БТР запарковались в хоздворе местного завода сверхмощных трансформаторов — «Супера» в просторечии. Местечко выглядело мрачным — в одну сторону тянулась бесконечная автостоянка, в другую хмуро высились разновысокие заводские корпуса, позади было широкое и плоское, как камбала, складское вроде бы помещение, и только слева, далеко и едва заметно, зеленели за решетчатым забором упрямые елки.

— А они ничего, да? — пробормотала Алиса. — Молодые, крепкие ребята, нижние чины. Группа поддержки… или почетный конвой?

— Разговоры!

Не знаю, зачем это все задумывалась, но придумка была так себе — строй только показал то, что и так было всем понятно. На фоне четверых здоровенных лбов наша компания не то, что проигрывала, а терялась. Фомич это почувствовал, его усы печально обвисли.

— Вольно! — резко скомандовал он и еще больше сгорбился. — Товарищи! — поправился: — Ребята. Приказ вам известен, обсуждать его не будем. Незачем. Вы разбиты на две тройки. Первая, штурмовая, прочешет по первости склады, вон они. — Он махнул рукой перед собой, нам за спины. — Вторая…

— Это основываясь на чем такие указания? — поинтересовалась Славя. — Агентурные данные, мощная интуиция, или как обычно — искусная разведка с беспилотников?

Фомич некоторое время молча на нее смотрел.

— Все вместе, — решил он. — Значит, вторая тройка поднимается по запитанному специально для вас лифту — завод-то третью неделю стоит, если не знали — на крышу. И контролирует оттуда. А эти ребята, — он показал на охламонов без знаков различия, — будут вас прикрывать и обеспечивать безопасность. Вопросов нет? Я так и думал. Разойдись!

— Есть вопрос…

— Отставить. Разойдись!

Под навес складов мы зашли очень вовремя — снаружи принялся накрапывать противный дождь, его шепот по кровельной жести звучал приятно, почти интимно, но мокнуть снаружи — нет уж, разрешите увольнительную. В помещении было сухо и довольно светло — хорошим, теплым светом, а не этим дурацким люминесцентом, от которого даже живые люди становятся похожи на мертвяков, а уж мертвяки…

Мандраж, подстегиваемый тем, что рассказала чуть раньше Славя, почти испарился, и перспектива отправиться на тот свет за любимую советскую Родину уже не вызывала яростного протеста. Может, просто устал, или выработанный надпочечниками адреналин притупил чувства, а может, потому что один раз уже почти умер несколько недель назад, и второй раз было не страшно.

Я неловко наступил на больную ногу, и раскаленное шило, тут же проткнувшее ступню, показало — нет, никакого адреналина. Тебе просто все равно, дружище. От души поздравляем, кажется, ты становишься настоящим солдатом.

«Конвоиры» впереди переговаривались вполголоса.

— Что, Серега, завтра как — выходной?

— Ага, в полный рост — наоборот, сказали выйти повторно.

— С какого, извиняюсь, бодуна?

— Не объяснили, почему-то, ссылаются на указания начальства. Басурин этот что-то крутит…

— Чертовы евреи опять придумали что-то свое, — прокряхтел первый. — Куда ни плюнь, кругом одни евреи…

— И велосипедисты, — подтвердил я.

— Велосипедисты тоже, — подозрительно уставился на меня высокий кучерявый блондин, которого вроде бы звали Серегой. — Постой, причем здесь велосипедисты?

— А евреи причем?

Складское помещение оказалось доверху заставлено какими-то серыми ящиками в полтора моих роста, похожими на те, которыми заставляют доверху сухогрузы и седельные тягачи, только без их попугайской раскраски, все очень прилично и скучно. И очень сильно ограничивало видимость. Бомбы они что ли здесь упаковывали? Лампы наверху бросали вниз такой яркий свет, что казалось — из пола вырастали яркие, почти материальные столбы, такие горячие, что их хотелось коснуться рукой.

— Очень мило, — словно прочитала мои мысли шедшая рядом Алиса. — Почему-то именно так я представляла место, где мы предадимся жаркой страсти на глазах у офигевающих от такого поворота стражников… пардон, группы поддержки. Давно хотела тебе это сказать, кстати.

А это ее состояние я знаю, видел уже. Она взвинчена и напряжена. Пожалуй, испугана. Пару месяцев назад я бы, наверное, вел себя так же. Жаль, что нельзя вернуться на пару месяцев назад, мы бы составили неплохую пару.

— Врешь ведь, рыжая, — догадался я. — И не краснеешь.

— Краснею, — прошептала она. — Только ты не видишь.

— Намекаешь, что у меня плохо со зрением?

— Нет. Это не то, на что я намекаю.

— Я все слышу, между прочим! — возмутилась ковылявшая позади Ульянка. От ее бравады и радости по поводу обращения к оружием не осталось и следа, броник был слишком тяжелым, а автомат, даром что укороченный, с каждым шагом неловко шлепал ее по спине и ниже. — Не стыдно вам о таком при детях разговаривать!

— Эти дети у меня недавно интересовались, можно ли забеременеть рыбами, поев икорного масла, — сказала в пространство Алиса. — Когда всякий знает, что по-настоящему опасна в этом смысле только зернистая икра.

— Ой…

— По сторонам смотрите, — буркнул кто-то из конвоиров. — Возьмем тряпок живыми — премию выпишут. Ты чего хромаешь-то, парень?

— Несчастный случай, — сказал я. — Велосипед, понимаешь, на ногу упал. Так что там насчет премии?

— Тройной оклад. За каждого.

— Что ж ты на этот оклад тут покупать собрался? — резонно поинтересовалась Алиса. — Десять тысяч бутылок «Жигулевского»? Или автомобиль «Москвич», носиться по раздолбанным дорогам и грозить кулачишком врагу издалека? Видал он тебя в гробу в сиреневых носках — враг этот, я имею в виду.

— Ты, девка, того, осторожнее, — предостерег Серега. — Трепать языком, конечно, не запрещается, только же и меру нужно знать.

— А то что? — Алиса подбоченилась.

— Бдительные воины не оставят этого просто так, поэтому арестуют и посадят. А потом сожгут в досудебном порядке, за грязную клевету на доблесть наших вооруженных сил, — предположил я, едкое алискино состояние было, похоже, заразным. — Это довольно обидно, ведь я уже купил тебе тайком кило ванильных сухарей на передачу и даже собрался запечь напильник в батон.

— Одно удовольствие глядеть на вас, — пробурчала Ульянка. — Душевные люди, высокие отношения.

На складе вроде бы немного потемнело. Я взглянул вверх — в центре потолка по прихоти архитектора было здоровенное стеклянное окно, вроде светового люка. Как там Славя, интересно?

— Оп! — один из парней уставился куда-то вперед. — Я что-то видел.

— Я за свои восемнадцать лет тоже немало повидала, — согласилась Алиса. — Был как-то случай…

— Тихо, дура! Говорю, есть там кто-то. Впереди, вон в том углу, за ящиками.

— Из местных рабочих кто? — предположил я.

— Не, эвакуированы все. Может, собака какая, конечно… Сходи-ка проверь, хлопец.

— А у самого чего — очко играет?

— Что играет, тебе лучше не знать. Сходи, говорю.

— А ты что, тоже теперь мой командир? — поразился я. — Слыхала, Алис? Размножаются, что характерно, как кролики!

— Давайте я! — мелкая шаровой молнией снялась с места и плавным кошачьим шагом направилась в указанном направлении. — Хм… да тут вроде пусто… воняет только. Вроде как ацетоном, или растворителем… краской, во! О! Тут как раз белой краской на полу что-то намалевано. Большой белый крест. Так и должно быть?

— Наверно, — охрипшим голосом сказал безымянный конвоир. — Так и должно.

А вот интересно, как Славя и ее тройка, будучи снайперами, могут прикрывать нас, когда они наверху, а мы торчим в каком-то душном помещении, где почему-то воняет краской. Странное решение командования, верно?

Если только это разделение не было придумано специально.

— Алис! Назад! — я крикнул это слишком громко и позорно дал петуха. Да и слишком поздно уже, наверно.

Раздался странный звук, словно о землю разом, в секунду заколотил проливной дождь или некрупный град. Только вот нет здесь, на бетонном полу склада, никакой земли. И дождя тоже никакого нет, а это значит… значит…

Они появились неожиданно, метрах в пятнадцати — три фигуры в гладких серых скафандрах с черными непрозрачными забралами, чуть ниже меня. Оружия при них не было, только от плеч расходилось неяркое голубоватое свечение. Оно не выглядело опасным.

— На хер ваши тройные оклады, — сказал я, ловя крайнюю слева «тряпку» в прицел. — Не было такого уговора.

Выстрел бахнул в закрытом пространстве оглушительно, один, потом второй. Короткой очередью отозвалась Алиса. Но не похоже было, что тряпкам они хоть как-то вредили. Больше, чем, скажем, неожиданный дождь.

— Halde, — механическим голосом донеслось из-за черного забрала. — Ver takam teim da.

— Бросьте оружие, ребятки, — сказал конвоир без имени. — Не нужно оно вам.

Что? Что?!

Я все мог предположить. Ну, почти все. И что нас отправят наживкой для тряпок, и что, в отчаянной ситуации принесут в жертву, и что просто бросят на верную смерть, без всякой надежды на спасение… Но вот так? Трезво, взвешенно отдадут «представителям инопланетного разума», будто военнопленных?

Алиса все поняла еще раньше. И, в отличие от меня, не думала долго.

— Ах вы суки!

Но повернутый к конвоирам черный зрачок ствола не расцвел больше вспышкой выстрела и не издал ни звука, хотя палец девушки побелел на спусковом крючке.

— Ne terkwe, — сказал кто-то из пришельцев. — Ne mewe. Takam yor da.

Я тоже уже не мог двигаться — мышцы не то, чтобы отказали, а будто замерли в одном крайнем положении. Застыли. Судя по неразборчивым звукам из-за ящиков, у Ульянки дела были не лучше. Тряпки приближались, медленно и уверенно — двое к нам, один направился за угол. В них больше никто не стрелял.

— Извините, хлопцы, — сказал конвоир по имени Серега. — Но они связались вчера с Комитетом и предложили вариант. Мы отдаем вас, а они снимают купол. Зачем-то вы им сильно нужны, видимо. Басурин аж обдумался весь, целую ночь его чаем отпаивали, но все-таки дал добро. Еврей, что ты хочешь.

— Обмен-то справедливый, — вступился первый. — Вас вон шестеро, а нас тут под миллион будет. Неужто дело того не стоило?

— Справедливый? — взвилась Алиса, все еще пытаясь совладать с автоматом. — Справедливый, твари? Вы ж не нас даже предали сейчас! Вы самих себя предали! Свою душу, сколько ее ни есть, сердце свое этим тварям задаром отдали! И отольется вам это чуть позже, стократно отольется, наплачетесь… Эх, мне бы сейчас хоть на секунду добраться до этих уродов… сволочей… тряпок!

Пришельцы были уже рядом, и их шлемах отражались наши искаженные лица. На запястья надели браслеты, тут же разгоревшиеся той же самой тусклой голубизной. Алиска все еще билась в этих странных наручниках, этих силовых захватах, билась отчаянно и яростно, как всегда, билась, как неизлечимо больной, но дикий котенок, которому добрые ветеринары дают смертельную дозу снотворного. Кричала и рвалась, и знала, что все бесполезно, что люди куда умнее и больше ее уже все решили, и ее маленькая молодая жизнь, и все наши жизни были сочтены суммой, достаточной для оплаты предложенной сделки.

Я не бился и не кричал. Я смотрел.

— Простите, ребята, — сказал Серега. — Такая карта вам легла, что уж теперь.

— Es gedon. Lypte ver.

— Нет, — сказал я, наблюдая, как уходит из-под ног земля, и мы, ведомые и поддерживаемые неведомой силой, взмываем в темнеющее небо прямо сквозь дурацкую стеклянную крышу. — Не прощу.

* * *

Примечание к части

*В нашей реальности таких шагов и автомобилей не было.

**В нашем мире «Урал-395» не пошел дальше опытных моделей. На его основе уже в настоящее время выпускаются «Уралы» серии «5323» и разнообразные спецавтомобили.

***В нашем мире автомобиль выпускался мелкосерийно.

****В нашей реальности это был представитель немногочисленного трехосного семейства полноприводных «равнорасположенных» автомобилей, состоящего всего из нескольких прототипов.

*****У нас разведывательный беспилотный аппарат «Пчела-1Т» совершил свой первый полет в конце 1990 года, а принят на вооружение и вовсе в 1997. Ту-243 пошел в серию в 1995, принят на вооружение в 1999. Ту-300 совершил первый полет в 1991, был заморожен. Работы над проектом возобновились в 2007 году, но внятных результатов до сих пор нет. В мире «Не чужих» отсутствие крупных мировых конфликтов и необходимость создания действенной системы слежения и разведки форсировали разработку в ввод в строй подобных аппаратов.

 

«Ульяна». Глава 9. Трудности перевода

Когда все только начиналось, и у нас еще не было этих отличных штатовских тренажеров, а были только грубо сваренные ацетиленовой горелкой водопроводные трубы и автомобильные диски, был у нас в зале один уникальный экспонат. Настоящий тренажер для спины, сине-белый, со всякими хромированными трубочками и мощными тросами.

Не знаю, кого наш тренер убил, чтобы его оторвать и притащить в зал, но это, видимо, был очень суровый парень. На грузах сзади, тех, в который вставляют металлические штырьки для фиксации веса, какой-то хохмач написал фломастером бодрые шуточки. На самом маленьком весе красовалась надпись «Девчонка», на втором «Первоклассник», дальше — больше: «Слабачок», «Тренирующийся», «Упорный», «Культурист», «Рэмбо» и так далее. На последнем весе трясущейся рукой было выведено «Кто ты, тварь?»

Вот именно этот вопрос мне сейчас и хотелось задать. Кто ты, тварь?

Из-за моей спины донеслось хихиканье.

— Вопрос остается, — сказал я холодным голосом. — Кто это сделал?

Четверть часа назад Лена пошла в туалет и обнаружила в рулоне с туалетной бумагой трех тараканов, вроде бы дохлых, но без точной уверенности. Она и в нормальном-то состоянии не блещет уравновешенностью, а здесь у девушки приключилась настоящая истерика — без обмана, с пусканием пены изо рта и закатившимися глазами. Пришлось колоть успокоительное, но в целом это тянуло на подрыв боеспособности.

За спиной хихикнули повторно.

— Магическим образом все случилось, мое такое мнение, — сообщила Ульянка. — А может, это проделки инопланетян, про это недавно писал известный стоматолог — или, сантехник, не помню — Эрнст Мулдашев. Насекомые заползли в кабинку, примостились в рулоне, он мягкий и удобный, да и померли. Во сне. А вы тут скандал подымаете.

Из коротких, точных и довольно обидных фраз, которыми предпочитала общаться Ульянка, постепенно стало ясно, что беспризорницей в полном смысле этого слова она была довольно недолго — потом связалась с известными людьми и какое-то время промышляла в составе воровской шайки, работающей по базарам. Девчонке такая жизнь откровенно нравилась, и прекращать ее у нее не было ни малейшего резона.

— К черту разбирательства, — решил я, развернулся и ухватил ее за руку. — Один хрен понятно, что это ты, дрянь мелкая.

— Да пошел ты, защитник хренов! — она с легкостью вывернулась, хлестнув длинными толстыми косами по рукам. Мне не хватало равновесия постоянно маневрировать, ноги слушались так себе. — Кто ж знал, что эта психованная такая… в общем…

— Психованная? — помогла ей Славя. Синий глаз на израненной половине лица дергался в тике. — Действительно — кто?

— Ну ладно, ладно, — пробормотала Ульянка, опустив голову. То ли ей правда было стыдно, то ли притворялась, чтобы мы отстали. — Какие все нежные, прямо не пошути…

— Спасибо, — кивнула мне Славя. Словно фронтовому товарищу. — Никуда это не годится, конечно. И Ульяна безобразно себя повела, но и Лена… Крылья Хугина, как можно человека с отсутствующей нервной системой ставить оператором зенитного комплекса?

— Тут не в нервной системе дело, — пожал я плечами. — Не хочу ничего сказать, но если я в такой ситуации обнаружил у себя в руке дохлых тараканов, обделался бы, не иначе.

Мне показалось, что в глазах у Слави, словно искорка в непроглядной ночи, словно падающая звезда в темном небе, промелькнула усмешка.

— Что ж, будем работать с тем, что есть, — заключила она и вышла.

* * *

Перед глазами все было бело и неподвижно — по крайней мере, сначала. А потом я обнаружил, что нахожусь в… клетке. Самой обычной металлической такой камере, только вместо стен вокруг были стальные прутья толщиной в два пальца. На полу лежала циновка из грубой серой ткани, в потолок была сделана горящая холодным синеватым светом лампа. Вот и все.

Нет, не все — в соседней, левой камере лежала бесчувственная, но вроде бы неповрежденная Алиска, даже протез был на месте. Справа обнаружилась слабо шевелящаяся Славя, дальше Ульяна, потом было не очень хорошо видно, но наверняка и Ленка с Мику тоже никуда не делись.

И справа, и слева наши клетки-камеры заканчивались в итоге стенами из скучного серого железа. Впереди и сзади оставалось свободное пространство, что-то вроде широкого коридора, а потом снова начинались такие же, как у нас, клетки, только пустые.

Выглядело это… ну, как тюрьма выглядело, понятное дело. Наша, обыкновенная тюрьма, без единого намека на внеземное происхождение. Может, этого и не было вовсе — похищения и взлета в угрюмое клубящееся небо, навстречу огромному черному кораблю тряпок? Может, мы все еще где-то на Земле?

— Охренеть не встать, — неразборчиво пробурчала Алиса, пытаясь оторвать рыжую и, видимо, очень тяжелую голову от пола. — Так вот она какая, загробная жизнь… А я ее себе совсем иначе представляла. Без чертовых пришельцев, в частности.

И последний вопрос может считаться снятым. Все было. Все произошло взаправду — со всеми шестерыми из нас.

Славя осторожно и медленно, словно во сне двигаясь, приняла сидячее положение, но ничего не сказала. Выглядела она как сапер, медленно раскручивающей рабочую часть какого-нибудь самодельного взрывного устройства. Нахмурилась. Покрутила головой, к чему-то прислушиваясь.

— Все живые? — Алиса решила взять на себя непростую функцию переклички.

— Ты выглядишь довольно живой, — сообщил я. Странно, но я не чувствовал никакой депрессии или отчаяния. Черт, да я ощущал себя лучше, чем когда-либо за последние два года — это если не считать ноги, конечно, нога все еще болела. Но настроение было вполне боевым. Я был жив и относительно здоров, и, как ни парадоксально, почти гарантированно защищен от ближайшего налета тряпок. А многие ли из вас могут похвастаться тем, что их похитили инопланетяне?

— Я не про себя, идиотина, — отмахнулась она. — Белобрысая вроде как тоже в норме, хотя и заторможенная какая-то. Остальные чего-то дрыхнут до сих пор. Им больше досталось? Или мы просто выносливые?

Алиса тоже, кажется, лучилась энергией. Случайность? А может, это тряпки запустили в камеры какой-нибудь веселящий газ, от которого на меня и напало это говорливое настроение? И именно к его шипению прислушивается сейчас Славя?

Я зачем-то задержал дыхание, но почти сразу сообразил насчет глупости такого шага. Если нас правда решили отравить или накачать какой-нибудь дрянью, то это уже произошло. Так что можно спокойно сидеть на заднице дальше. Перед смертью не надышишься, как говорят — и очень правильно говорят, кстати.

В дальней камере-клетке зашевелилась и что-то буркнула неразборчиво Ульянка. А потом принялась ругаться. Причем так изобретательно и красочно, что, по-моему, даже у привычной ко всякому Алисы запунцовели уши. И еще она ни разу не повторилась, а я слушал очень внимательно.

Общий смысл ее речи сводился к тому, что уж на что тряпки имеют много общего с самками наших земных собак, но замечательное руководство во главе с Наливанычем, военкомом и партийным товарищей их переплюнули просто на раз. И она, Ульянка, приложит все усилия, чтобы по возвращению воздать этим гражданам причитающееся — если, конечно, не сдохнет по пути, что считает, между прочим, вполне вероятным с учетом нашего нынешнего незавидного положения.

— Крепко завернуто, — одобрил я, дослушав до конца. Страха и паники по-прежнему не было — наверное, это защитная реакция организма такая: поделать ничего нельзя, так что зря бояться? — Некоторые обороты я даже освежил в памяти. Спиши слова, а?

Где-то в отдалении донесся словно бы легкий вздох и тихий смешок.

— Ленка, ты? — окликнул.

— Я… — ответила пустота. — Весело тут у вас.

— Сам радуюсь, послушай — где бы мы еще так шикарно развлекались в военное время? Вот так нужно было нам устраивать «небоевое слаживание» там, дома — закрыли бы в клетки без еды, воды и параши, мигом бы установилась дружба и взаимопонимание.

На этот раз смешки донеслись с нескольких сторон. Ага, и Мику, значит, тоже уже очнулась. Все в сборе. Я с кряхтеньем поднялся на ноги — ступни ныли, но в целом вели себя куда лучше, чем можно было бы предположить.

— Итак, дорогие друзья, — начал я, прохаживаясь на своих законных девяти метрах, — предлагаю оценить диспозицию. А она следующая: злобные упыри-тряпкоиды хитростью и предательством затянули нас к себе на хату. Это минус. Но есть и плюсы.

— Отдельным пунктом запиши, что это все впопурасы из Исполкома придумали, и нас предали и продали, — предложила Ульянка. — Чтоб не забыть ненароком.

— Поступило предложение от товарища Советиной, — сказал я солидным голосом. — Будут ли возражения? Возражений не поступило. Продолжим. Есть в нашей ситуации и безусловные положительные моменты — мы живы и не получили ранений при транспортировке. То есть зачем-то мы этим… как правильно Ульянка выразилась, гражданам, получается, нужны. А значит…

Что это значит, я не успел сказать, потому что в конце «коридора» вдруг бесшумно открылась овальная дверь, и в нашу «тюрячку» ступил высокий силуэт.

Тряпки! Я смотрел во все глаза — живых пришельцев не видел еще никто из землян. И сперва этим глазам не очень-то и поверил. Они были чертовски похожи на людей. Нет, не так: они были вообще неотличимы от людей! В рассеянном свете, которые давали в «коридор» лампы наших клеток, вошедший в «тюрьму» выглядел как обычный светловолосый парень лет двадцати-двадцати пяти, ну, может, чуть слишком худощавый и высокий. Верные метр девяносто пять, не меньше. Одет он был в какой-то блестящий комбинезон то ли серого, то ли голубого цвета, по сторонам смотрел внимательно и ступал осторожно.

Но… это невозможно! Мы все видели документалки, там и наши, и американские военные вскрывали немногочисленные упавшие «тарелочки», под камеры, без особой секретности — и тряпки всегда выглядели одинаково. Безвольные серые тела, выпученные черные глаза без зрачков и радужки, отсутствие волосяного покрова, гипертрофированная голова… Рост — примерно полтора метра.

В приближающемся к нам парне не было ничего — абсолютно ничего — инопланетного!

Он подошел к моей клетке, уставился на меня, потом каким-то совершенно человеческим задумчивым жестом взъерошил короткий ежик волос. Перевел взгляд на соседнюю клетку с Алисой. И неожиданно покраснел. Честное слово!

Я уловил краем глаза движение. Славя стояла в центре своей камере, напряженная, будто готовящаяся к прыжку, с прищуренными, ловящими каждый жест инопланетянина глазами. Тот будто почувствовал, отвернулся от алискиной камеры, снова обратил внимание на нас.

— Ne skere da, — сказал он четко, тщательно выговаривая слова. — Ne vi scethem da. Scealem aigalica firstantan bijennan.

Он встал совсем близко к прутьям клетки, переводя взгляд с одного лица на другое.

— Firstantan!

Что-то в этом было до боли знакомое…

Славя прыгнула. Я почти не заметил движения, только стелющаяся во воздуху коса, блеснув, отразила тусклый свет. У парня не было шанса увернуться, он не успевал сделать даже шага от клетки, избежать удара растопыренными пальчиками с острыми безжалостными ногтями.

Он и не стал делать шаг. Он сделал полшага, и не прочь от клетки, а вбок, так что Славя врезалась в прутья всем телом, зашипела, извернулась, как кошка и попыталась достать его повторно, но на этот раз ловить было уже явно нечего. Парень — ну, невозможно уже было называть его тряпкой! — спокойно, но и не мешкая, переместился в безопасную зону, подальше от хватающих воздух рук.

— Славя, стой!

Она не обратила внимания. Вообще, казалось, она потеряла рассудок — раз за разом бросаясь на клетку, шипя и плюясь. Куда и подевалась холодная, неприступная снежная королева? Инопланетный персонаж, глядя на нее, грустно улыбнулся, и это почему-то добило меня окончательно. Ну, неправильно это было, невозможно! Не складывалось ни с чем из ранее увиденного и узнанного, не сочеталось, распадалось на куски, на кубики детского конструктора.

Здесь была какая-то тайна. Какая-то загадка.

Я должен был с ней разобраться.

— Ne bewen reite da, — огорченно сказал парень с другой стороны решетки. — Talem danne da, sana. Nu, sprege mer.

Шаги отзывались по полу едва слышным шелестом. В стене снова открылась дверь — я больше не видел его лица, только длинный тощий силуэт.

— Sprege! — донеслось издали. Дверь закрылась.

Что это вообще за непонятная хрень?

* * *

C Ульянкой были проблемы. Вообще-то с нами всеми были проблемы, такое у нас подразделение, нормальных сюда не берут. Но большинство из них решалось обычно введением хорошей дозы обезболивающего — со мной, скажем, а еще со Славей и Мику это отлично работало.

А вот у Лены и Ульяны — особенно Ульяны! — с этим было совсем плохо. У них ничего не болело — внешне, я имею в виду. Физически они были вполне здоровыми девушками семнадцати и тринадцати лет соответственно. Только Лене в силу постоянной тяжелейшей депрессии не хотелось жить, а Ульянка…

ОКР — обсессивно-компульсивное расстройство. Навязчивые идеи, побуждающие к определенным действиям, зачастую странным или страшным. Дохлые тараканы в туалетной бумаге — это еще довольно-таки безобидная шутка, на самом деле. Но она знала и множество других шуток.

Можно ли ей было объяснить, что мы не в восторге от ее чувства юмора? Конечно, можно. С ней работали психологи — настоящие профессионалы. Но с психическими расстройствами не все так просто. Больной должен искренне хотеть излечиться. Для этого он должен понимать, что болен. А Ульяна не считала себя таковой. Более того, ей до одурения нравилось ее нынешнее состояние.

Расстройство может проявляться по-разному у разных людей. Одни будут считать, что каждый день, ровно в три часа, с ними разговаривает кукушка из напольных часов, и поэтому нужно ежедневно заливать в циферблат сливочное масло. Другие убеждены, что все четные числа несут добро, а нечетные — жаждут прорвать дыру во вселенной и затопить ее порождениями мрака, поэтому не дай вам бог при приветствии протянуть им руку с пятью — подумать только! — пальцами.

Ульянка была уверена, что все играют с ней в какую-то увлекательную игру, разработанную на «Мосфильме». Конечно, многим ребятам в соответствующем возрасте кажется, что все, что с ними происходит — понарошку, но у Ульяны оно зашло слишком далеко. Серьезных тем для нее никогда не существовало, запретов и табу — тоже. Ну, может, только нужду она не садилась справлять на пол, этому, кажется успели научить. Все остальное было малозначащим, не заслуживающим внимания. Да и зачем? — ведь все равно все вокруг ненастоящее, декорации, выстроенные старательными рабочими. И в этих декорациях она играла главную роль.

Зачем кому-нибудь понадобиться устраивать настолько масштабный спектакль, ее не занимало — в порыве откровенности она как-то призналась, что является незаконной дочкой кого-то из «высоких шишек» в Кремле. Поэтому, дескать, и забота такая.

До одиннадцати лет незаконная кремлевская царица жила с бабушкой в обычной хрущевке на одной из окраин. Училась неплохо, хотя учителя отмечали недостаток внимания. А потом подошел «тот возраст», когда кровь кипит от выбрасываемых в нее обезумевшими железами гормонов, и организм стремительно перестраивается, пытаясь хоть что-нибудь поделать с этим бардаком.

Может, у него бы что-то и получилось. При соответствующем спокойном окружении и умелой работе психолога. Но тут началась война. Стресс наложился на обезумевшую физиологию, и результат оказался предсказуем. Ульянка сбежала из дома, прибилась к стайке таких же, как она, безнадзорных, и некоторое время с удовольствием жила на улице, подворовывая и приторговывая краденым.

А еще чуть позже на нее вышли парни из специнта. Невеселая история, но у нас тут вообще не так уж много поводов для веселья. Просто чтобы вы поняли.

— Какие же вы все здесь ску-у-у-чные, — протянула Ульянка в очередной раз, улегшись поперек кровати и свесив с одной стороны ноги в тапках, а с другой — толстые косы необъяснимо ярко-рыжего, почти красного цвета. — Скучняги. А ты — самый скучный.

Она маялась дурью. Самое опасное состояние — никогда не знаешь, во что она решит «поиграть» теперь. Конечно, доза успокоительного решила бы проблему, но одновременно и снизила бы скорость реакции, которая у Ульяны, за счет ее уникального расстройства, была просто фантастической.

Все ради победы! Во внимание не принимались ни страдающие со-операторы, ни медленно сходящие с ума медсестры, обнаруживающие у себя в карманах, туфлях и даже волосах — как она туда-то залезла, непонятно! — разнообразные подарочки. Бытовало мнение, что до знакомства с Ульяной даже наша известная Виола была убежденной трезвенницей, но я в это не очень-то верил.

И сегодня была моя смена.

— Это почему это я самый скучный? — наша доблестная полевая медицина рекомендовала легкие, ни к чему не обязывающие разговоры как лучшее средство купирования приступов активности. — Лена, я думаю, еще хуже.

Ульянка хихикнула.

— Ты себя с ней не равняй. Ей-то вообще крышу сорвало в свое время — то есть, не сорвало, а, наверное, вогнало внутрь… но ты понял. Поэтому ей скидки. А ты чем можешь похвастаться?

Перспектива оказаться в чем-то хуже бессловесной Лены меня абсолютно не прельщала.

— Ну, а чего тебе нужно, чтобы я не считался скучным? — поинтересовался я. — Только учти, что бегать с тобой на пару и смазывать салом тапки поварих на кухне я не имею возможности. Особенности организма, понимаешь — травмы и все прочее…

— С велосипеда упал, я помню, — Ульяна задумалась. — Нет, бегать я не хочу. Прыгать… тоже не хочу. О! Поговорить хочу. Даже не так — послушать. Давай ты мне будешь рассказывать всякое интересное, а я стану слушать — и обойдемся на этот раз без розыгрышей, думаешь, я не знаю, как вы от дежурства со мной воете… Ну?

Вообще говоря, Ульянка гораздо умнее, чем положено девчонке тринадцати лет. Умнее и наблюдательнее.

— А чего рассказывать-то? — даже немного растерялся я. — Могу про недавние фильмы рассказать… ну, как недавние, у нас-то уже мало что снимают… Но вот еще до войны вышел фильм «Инопланетянка», про бессердечную девушку из космоса, которая учится чувствам, попав на Землю… И передавали, на Ленфильме собираются снимать «Приключения Карика и Вали», я книжку читал, здорово написано… и там будут эффекты всякие специальные, и вообще… А еще…

— Нет, — решительно сказала Ульяна. — Это все ерунда какая-то. Лучше про что-нибудь поближе. Жизнь мне твоя безо всякого интересу, скучная, небось, как трусы за рублю двадцать, сплетничать с тобой скучно, да и не в тему… А ты стихи какие-нибудь знаешь?

— Стихи?

— Ну, рифмованные строчки, — нетерпеливо пояснила девчонка. — Не знаю, как это будет на вашем тарабарском наречии.

— Пожалуй, знаю, — согласился я.

— Вот, давай их, — решила Ульянка, устраиваясь на кровати поудобнее. Это был максимум неподвижности, на который она была способна, хотя кончики кос все равно подрагивали, словно какие-то неизвестные токи пробивали ее корпус, вынуждая постоянно двигаться. — Только не Пушкина, или Лермонтова, или этого… Свенсона? У них все слишком пафосно как-то. Не для людей. А я хочу чего-нибудь поближе. Можешь такое?

Я на секунду задумался.

Пылающий диск по небу петлял,

Так, помнишь, было когда-то:

Ленивый художник водой разбавлял

Горящие краски заката.

И как-то само получилось, что ты

Ко мне оказалась прижата,

И дерзкие, жаркие губы твои

Кислили, как зерна граната…

— А хорошо! — оценила Ульянка. Она сидела на кровати по-турецки, вращая ступнями, словно винтами готовящегося к взлету вертолета. Поправилась: — Неплохо. Небось, Есенин какой-нибудь писал?

— Есенин писал гораздо другое и намного лучше, — строго сказал я. — Вот послушай:

О красном вечере задумалась дорога,

Кусты рябин туманней глубины.

Изба-старуха челюстью порога

Жует пахучий мякиш тишины.

Обняв трубу, сверкает по повети

Зола зеленая из розовой печи.

Кого-то нет, и тонкогубый ветер

О ком-то шепчет, сгинувшем в ночи.

Все гуще хмарь, в хлеву покой и дрема,

Дорога белая узорит скользкий ров…

И нежно охает ячменная солома,

Свисая с губ кивающих коров.

— Да, это классно, — согласилась Ульянка. — Но то первое тоже было ничего. Только с одним замечанием: там было что-то вроде «как-то само получилось» — и раз! девушка к нему прижалась и начала целовать… Так не бывает. Девушки — хитрые бестии, для них нужно делать разное… Иначе плевать они хотели на все твои закаты. Ленивые художники девушек не целуют, вот что я хочу сказать.

— Что ты мне это рассказываешь? Я, что ли, это придумал?

— А я не знаю, — она хитро стрельнула синим глазом. — Просто в голову пришло.

* * *

Прошло что-то около часа. Успокоилась и затихла, зализывая сбитые о решетку кулаки, Славя, замерла на циновке на полу переставшая уже окликать меня Алиса. Ульяна в дальней клетке тоже перестала мерить отпущенную ей свободу шагами и пригорюнилась.

Во всей нашей импровизированной «тюрьме» не было слышно ни звука.

Я думал.

«Фирстантен», сказал он.

«Спреге мер», сказал он.

Что это значило?

Это не могло значить для меня ничего — не было ни малейшей вероятности, что я понимал их язык. Язык пришельцев, оккупантов, тряпок. Но где-то в мозгу билось ощущение, что я почти уловил смысл этих холодных, угловатых, царапающих язык слов. Они звучали не совсем знакомо, но будто на что-то намекали…

«Таллем данне да».

Думай, парень.

Тебя учили в школе, и хорошей школе при этом. Отбрось заклинание про инопланетян, язык которых ты не можешь понимать по определению. Представь, что ты услышал его на улице и решил определить. Идентифицировать. Просто так, для себя.

Итак?

Языки бывают аналитические и синтетические. Нет, еще есть агглютинативные, но это не наш случай, там одно слово может звучать как целое предложение, а тут явно другое, слова совершенно явно разделены интонацией и ритмикой.

Этот язык больше похож на аналитический — отношения внутри предложения регулируются предлогами и частицами, а не окончаниями. Впрочем, окончания тоже есть, «фирстантен», но «таллем». И еще что-то вроде повелительного наклонения, «спреге» и «скере». Охренеть, как ты быстро научился раскладывать все по полочкам, лейтенант.

Синтетический язык — что это значит? А то, что он относительно старый. Но не настолько старый, чтобы окончательно избавиться от окончаний. Примерно как немецкий. Нет, даже как английский — старые немецкие корни еще чувствуются, но в основном все управление заменено вспомогательными глаголами и предлогами.

Вот оно! Вот оно что мне напоминает! Северогерманскую группу языков, да! Английский, немецкий, голландский, наверное — хоть я на нем буквально пару слов знаю. Шведский, датский, пожалуй. Четкая структура предложений, окончания на «ен», повелительные формы на «е»… и глагольные окончания лиц, как в латыни. «Вер такам тейм».

Мне показалось, что у меня едет крыша. Инопланетяне, говорящие на земном языке. А может, это эсперанто? Черт его знает, не изучал никогда.

«Фирстантен!» А ведь это немецкое «ферштеен» — «понимать». Это парень хотел научиться понимать нас. Или хотел, чтобы мы его поняли? Нет, скорее первое. Он сказал «спреге мер» — «шпрехе мер» по-немецки. «Больше разговаривайте», значит.

Какой-нибудь верхненемецкий? Древнескандинавский? Черт, голова идет кругом.

Лязгнула, открываясь, дверь, в «тюрьму» снова вошел тот парень. А в руках у него были… черт возьми, да почти такие же судочки с едой выдавали выходящим на смену техникам! Только у нас они были из какой-то плотной бумаги, а здесь прозрачные, пластмассовые, наверно. Но в остальном — один в один!

Внутри было что-то белое, однородное. Каша, что ли? Да без разницы. Я вдруг понял, что зверски голоден — в последний раз мы как следует ели еще утром, потом наспех перекусили перед выездом… Ну, ужинать уже всяко пора.

— Bher yor fada, — громко сказал парень. — Scealen eten.

Что это было? Понятное дело, что-то про еду. «Фада» — это «food» вроде как. «Этен» — есть, наверное. «Йор фада» — ваша еда типа.

Девчонки в клетках зашевелились, пробормотала что-то Славя, Алиса скрежетнула протезом по прутьям, громко забурчало в животе у кого-то в отдалении.

А ну-ка, что насчет полноценного контакта с внеземным разумом?

Я дождался, пока он остановится напротив моей клетки, отделит очередной лоточек, поставит его на пол рядом с прутьями, взглянет на меня — и сказал тогда единственное, что смог придумать:

— Вер виллен фирстантен йор.

Его глаза широко раскрылись — и я подумал, что парень-то явно еще очень молод и неопытен. Стажер какой-то? На тюремщика он был вообще не похож. И даже на практиканта, прошедшего хотя бы курс молодого бойца — тоже. Впрочем, черт его знает, какие в ледяном межзвездном пространстве вообще проходят курсы.

— Willen… ach, wenen! — глаза у него загорелись. — Me grefen wenʼs! Es ghed! — он принялся тараторить так быстро, что я вообще перестал различать слова, но быстро опомнился, пробормотал еще раз «эс гхед» и быстренько сбежал. Консультироваться с начальством, наверняка.

То, насколько то все напоминало наш собственный мир, уже перестало меня поражать. Но это меня.

— Эй! Сашок! — глаза у Алисы были круглые. Это было красиво и даже забавно, и в другое время я бы с удовольствием потянул время. Но сейчас — нет, сейчас я, словно умная ракета, был настроен и наведен совсем на другое.

— Поправь меня если я ошибаюсь, — медленно сказала Славя. — Но ты ведь только что говорил с этим… с этой…

— Ты понимаешь его тарабарщину? Это круто! — Ульяна, как обычно, поставила мощную точку в их общем вопросе.

Вот они, мои пятнадцать минут славы.

— Было бы очень желательно, если бы ты дал пояснения, — в синих глазах горел огонь профессионального политрука и особиста. «Что вы делали до тысяча девятьсот седьмого года? Не связаны ли с враждебной китайской разведкой? Не покушались ли на территориальную целостность союза двадцати одной республики?»*

— Насчет языка — обязательно, — легко согласился я. — Видишь ли, милая Славя, мне еще там, в ангаре… а, ты ж не с нами была… в общем, еще на Земле мне показалось, что в их фразах проскальзывает что-то эдакое… смутно знакомое. Но я от этой мысли отказался, забросил ее подальше. Потому что это невозможно же, а? Чтобы понимать инопланетян, совершенно чужую, враждебную цивилизацию. Идиотская мысль, верно?

— Продолжай.

— Их язык чертовски похож на какую-то версию немецкого. Очень старую… нет, не так, мы учили готский, он выглядел иначе… Старые корни, современный синтаксис… Неважно. Суть в том, что я разобрал несколько слов, удачно угадал, что они значат и построил предложение. Наверное, с кучей ошибок… спишем это на техническую накладку.

— Что это было за предложение?

— «Мы пришли с миром», конечно же, — хмыкнул я, но быстро увидел, что она не расположена шутить. Нервы у нашей синеглазки в последнее время ни к черту, вот что. — На самом деле, что-то вроде «Мы хотим вас понимать», насколько я могу судить.

— А он? Что сказал он?

— Да я почем знаю? Убежал за инструкциями, как я думаю. Но если сюда через пять минут зайдет, топоча сапожищами, взвод автоматчиков, знайте: лингвист из меня — так себе.

Славя гневно сверкнула глазами, но расспросы прекратила. Алиска, наоборот, была настроена куда бодрее, даже показала мне большой палец. Вот он, секрет покорения девушек — нужно на их глазах пообщаться с инопланетянином. Все записали? Это просто, быстро и к тому же безотказно работает.

А залитая в пластиковые судочки белая дрянь оказалось чем-то вроде сладкой вермишели в молоке. Непривычно, но, пожалуй, питательно, и даже пить, как обычно бывает после сладкого, не хотелось.

— И кстати, — я оторвался от слишком быстро пустеющей пайки, — если у нас есть желание наладить коммуникацию с этими парнями, есть смысл сейчас разговаривать побольше. Они, надо думать, нас сейчас слушают, потому как нужно как следует наблатыкаться в русском.

— Ерунда это, — решительно сказала Славя. — Для обучения было бы вполне достаточно радиоперехвата, война уже два года идет. Скорее всего, просто тянут время.

— И какие наши дальнейшие планы? — поинтересовалась Алиса. Вот уж кто не переживал ни по какому поводу. И то верно: до начальства далеко, до Бога — высоко… то есть не совсем так, но вы поняли. Волноваться не о чем. Нет, само собой, нас могут убить или разобрать на органы злые инопланетяне, но эти опасности были настолько традиционными, можно сказать — приевшимися, что я даже не знаю. Не тревожили ничуть.

Славя создала на гладком лбу целую лесенку морщин.

— В разведроте мы отрабатывали такое когда-то… Сценарий из разряда невероятных: действия в плену, и еще действия на захваченном транспортном средстве. Но не уверена, что сейчас это уместно…

— Еще бы неуместно, — влезла Ульянка. — Это не тогда вы отрабатывали, когда ты себе заработала вот это вот милое личико?

У Слави явственно дернулся глаз.

— Нет, это… другое.

— Потом расскажешь, очень интересно, — безжалостно подытожила красноволосая нахалка. — Саш, ты у нас единственный с нормально подвешенным языком, оказывается… Хотя раньше успешно маскировался под косноязычного придурка. Хоть ты скажи, чего делать дальше-то? Вот мы выяснили, что нас похитили козлы-тряпки с одобрения дорогих товарищей руководителей — начУРа и прочих. Теперь выяснилось, что они не тряпки, а нормальные с виду ребята, даже получше некоторых с виду… Плюс мы с ними можем общаться — да и они, вроде бы, не против. Если отбросить славины бредни насчет захвата корабля — кстати, не факт, что мы вообще в космосе — как будем действовать?

— И снова очень правильный вопрос поставила товарищ Советина, — сказал я. Паники никакой не было, и страха тоже не было. Я чувствовал себя персонажем детского телефильма, вроде «Приключений Электроника» или «Гостьи из будущего». Может, это ульянкино расстройство так передается? — Несмотря на кровожадные захватнические планы, которые вынашивает товарищ Одинцова, мы, советские пионеры, декларируем миролюбивую внешнюю политику. И потому не поддадимся на провокации, хоть там что. Скажем нет агрессору!

— Дурка по вам плачет, — оценила мое выступление Славя и отвернулась.

— Я там был, там неинтересно… В общем, считаю, что нам нужно налаживать контакты с тря… с инопланетными парнями. Во-первых, они сами нам это предложили, а мы подтвердили намерения. Во-вторых, психология говорит, что куда сложнее убить тех, с кем ты установил минимально дружеские отношения. Пусть видят в нас не экспонаты для опытов — или что они там задумали? — а нормальных людей. То есть, не людей, а… ну, гуманоидов.

— И для этого нужно — что? — поторопила Ульянка.

— Для начала — привлечь внимание. Например, попроситься выйти в туалет, наверняка у них есть туалеты… Или водички потребовать — утолить жажду, а также помыться. Чем дольше общаешься, тем труднее разрушить потом эту связь. Вотремся в доверие, будем сотрудничать — а там…

— В твоем блестящем плане есть одно небольшое слабое звено, — сказала Славя.

— Да?

— Да. Пять минут назад ты сам сказал, что все наши разговоры прослушиваются.

Давно я так не тупил.

— А еще можно выдвинуть какие-нибудь совсем уж идиотские требования, — нашелся я. — Скажем, выпустить незаконно удерживаемых подростков. Мы будем жаловаться! Мы требуем мира! А также в туалет! Уберите это дурацкие решетки, отпустите нас на волю! В пампасы! Черт, как же сказать… Словом, опнен-де гратен!

— Это выглядит как нидерландский с большого похмелья, — оценила Алиса. — Еще «доброе утро» им скажи, для полного комплекта**.

— Цыц, неверная, — тихо сказал я, потому что в дальней части «тюрьмы» снова, как в прошлый раз, бесшумно открылась дверь, и знакомый уже парень шагнул внутрь. А еще с тихим шипением истончились и ушли в пол осточертевшие прутья. — Видишь, работает все!

— Yor maghen audgehʼn, — сказал он быстро и тут же поправился: — Ви… можем… выйти. Выйти… за я.

— По-моему, — сказал я, переходя на прогулочный шаг и с удовольствием пересекая границу ненавистной клетки, — по-моему, нас приглашают прогуляться. И я думаю, нам следует принять это предложение. Как вы считаете, друзья?

* * *

Примечание к части

*в мире «Не чужих» не произошло революции 1917 года, Российская Империя была реформирована в Союз Советских Социалистических Республик относительно мирным путем. Также в этой реальности в состав сперва Империи, а затем Союза вошла вся Скандинавия (Швеция, Финляндия, Норвегия, Дания), Польша и Болгария.

**Goedemorgen («доброе утро» по-нидерландски) читается «хуеморхе».

 

«Ульяна». Глава 10. Девочка и смерть

В отделении был сегодня праздник — Ольга Дмитриевна, заведующая, заболела. Нехорошо, конечно, радоваться чужим недугам, но эта колченогая вздорная старуха уже сидела у всех в печенках. Ее бы воля — мы бы вообще в сознание не приходили, так бы и лежали, пуская слюни, в медикаментозной коме сутками. А ей и заботы, и беспокойства меньше, а порядка, наоборот, больше. Вредная бабка, бездушная.

Но сегодня нам по-взрослому подфартило, и даже санитарки, включая закрепленную за нами алкоголичку Виолу, согласились войти в положение и обойтись без вечерних седативных уколов. И даже выдать примерно триста грамм красного вина «для улучшения пищеварения и нормализации нервной системы». Откуда-то оно у них взялось, вино это. Наверное, предчувствовали, что нам сегодня понадобится.

Казалось бы — что там эти триста грамм на шестерых? По полстопочки, по маленькой винной рюмочке, утащенной шаловливыми ульяниными ручонками с кухни. Но удивительная штука — развезло нас почти мгновенно, потянуло на разговоры и дискуссии, а нервная система, может, и не нормализовалась до конца, но размякла основательно.

— Война до победного конца — это прошлый век, — увлеченно рассказывала Алиска покорно внимающей Лене. Фиолетовые хвостики, казавшиеся иссиня-черными в свете ламп, печально обвисли. — Времен очаковских и вот этого всего… Ну, какая тотальная война в наше время? Договариваться нужно, до-го-вариваться! Посмотри на Британскую Империю! Посмотри на Нидерланды — скупили половину мира, потому что умели и любили торговать! А…

— А умели торговать они потому, что предварительно эту самую половину мира победили и ограбили, — заметила Славя. — Ерунду ты говоришь, Алиса.

— Это еще почему? — тут же ежом ощетинилась рыжая.

— Неужели без твоих ценных замечаний никто не придумал вести с тряпками переговоров? Неужто тебе одной пришла в голову эта потрясающая мысль: «а давайте вместо того, чтобы сотнями гробить своих солдат и тратить чудовищные деньги на оборону, попробуем договориться?»

— Нет, я знаю, что попытки связаться по радио не дали результатов, — не сдавалась Алиска. — Но у них, может, другие системы чувств, и аппаратура радиоволны не принимает. Можно…

— Использовалась азбука Морзе, запечатанные в искусственные спутники аудиопослания, золотые пластинки наподобие тех, что были на старых «Пионерах» и «Вояджерах», световая сигнализация, даже инсценировка при помощи радиоуправляемых беспилотников — перечислила Славя. — Результат нулевой. Вывод: тряпок не интересует коммуникация. По крайней мере, в том виде, в котором мы можем ее предложить и обеспечить.

— Ну… — задумалась Алиса. — Все равно что-то не сходится. Если бы тряпки просто хотели нас уничтожить — ядерные бомбы никто не отменял, двадцать мегатонн — и лунный пейзаж, как в центральном Китае, гарантирован. Как там этот город называл — Нанчун? Чунцинь? Ну, который американцы в пепел стерли ради устрашения? Сколько там людей погибло, шесть, семь миллионов? *

— Дело даже не в этом, — задумчиво сказала Славя. — Основной принцип стратегии — концентрация. Сосредоточь они, скажем, на нашем участке две тысячи своих штурмовиков — и оборона рухнула бы в несколько минут. И они бы могли высадиться, создать плацдарм, и дальше все пошло бы куда быстрее… Вместо этого они наносят слабые удары по всему земному шару. Как будто…

— Как будто они просто заставляют нас воевать, — кивнула Алиса. — Да, мне это тоже приходило в голову. Но зачем?

— Может, они, как в «Войне миров» Уэллса, не переносят земную атмосферу? — Ульянка по своему обыкновению скользила по комнате приставным танцующим шагом. — Или там бактерии наши для них ядовиты?

— А смысл тогда вообще прилетать и вести войну? — Алиса вскинула вихрастую голову. — Разумнее тогда либо вообще не ввязываться в длительный конфликт, либо, как я уже сказала, договариваться,

— Верно, — нехотя признала Славя. — Но не можем же мы считать развитую технологическую цивилизацию — всю, целиком — умственно отсталой.

— Можем! — развеселилась Ульянка. — Меня вот тоже некоторые считают, между прочим, но я-то знаю!

По комнате пронеслось сдержанное хихиканье. Да, в густом воздухе таились тени, но это были наши, родные тени — их намерения всем были хорошо известны. Пахло пряностями и чем-то сладким. Хорошо было. А на майские праздники нас вообще обещали вывезти на весь день на Хортицу, но это я уже считал совершенной фантастикой.

— Славя права, — прошептала молчавшая до этого Мику. — Всегда есть причина. Мы ее можем не видеть… но она есть.

— Как говорится, если не знаешь в чем проблема, проблема в деньгах, — хихикнул я. Вино плавало по организму теплым добродушным бродягой и заставляло говорить разные неожиданные вещи. — Может, это такие космические рэкетиры, как на загнивающем Западе? Побьют нас до крови, а потом заставят платить за крышу?

Повисла пауза.

Из радиоприемника снова неслось что-то буржуйское, электронное — но у солиста был на диво чистый, тревожный голос.

— «Депече Мод», — прокомментировала Алиска. Она заезжала, наверное, по всей этой механической какофонии.

«Я хочу, чтобы ты принимала решения, не опираясь на то, что говорят по телевизору… Я хочу, чтобы ты говорила только для меня».

— Да, — сказала наконец Славя. — Невыносимо было бы знать, что все так и есть.

— Столько усилий… — пробормотала Алиса. — Столько жизней, столько лет, чтобы подняться в воздух и выйти, наконец, в космос… Чтобы узнать, что там все точно так же, как дома. Бандиты, криминал, преступность… Чудовищно.

— Ничего! — ухмыльнулась понимающе Ульянка. — Зато с рэкетирами я по крайней мере знаю, как разбираться. Запугать их, уродов, а потом по кумполу, пока они не ждут — раз! Имеется, конечно, шанс в ответ огрести, но в других вариантах шансов-то вообще нет!

— Что меня единственно и искренне радует во всей этой ситуации, — медленно сказала Славя, — так это то, что от нас принятие решения по тряпкам не будет зависеть ни при каких обстоятельствах. Не готова я нести такую ответственность.

Я поежился. Добродушные тени, засевшие в углах, как-то разом потеряли всю приятную атмосферу. Стало неуютно.

— Что-то мы залезли в какую-то мрачную и никому не интересную фигню! — разрушила намечающуюся тишину Ульянка. — Давайте лучше переключимся на что-нибудь более интересное. Давайте в игру какую-нибудь сыграем, что ли? Но не во «взрывающихся котят», конечно, хотя они были классные, а что-нибудь другое — «Правда или вызов», скажем? По такому случаю я еще двухсоточку портвешка выпрошу у Розы Львовны, поварихи? Ну, чтобы округлить уже до поллитры, а?

Я поглядел сначала вправо, потом влево. Девчонки смотрели почему-то на меня, кто с ухмылкой, как Алиса, кто с честным ожиданием, как Славя. Это что, я должен принимать решение? Похоже, я внезапно стал в этом вопросе командиром. А собственно, почему бы и нет? Свободное время имеется, никто нас не волочет клещами в боевую капсулу, и даже картошку на общей кухне чистить нет необходимости. Спокойно, безмятежно, и всем на нас насрать. Что еще нужно шестерым подросткам для захватывающей социальной игры?

— Согласен, — решительно сказал я. — Пришла пора оголить все мрачные тайны наших пытливых нездоровых умов. Тащи сюда свой портвейн.

— А-а-а-а-а! — среагировала Ульяна, реактивной ракетой выносясь в коридор. — Бухать, во имя Тора и Локи!

Алиса хихикнула.

— Зачем я это сказал? — поразился я сам себе. — Мне же и так уже хорошо. Но хочется продолжать, почему-то. Опьянение властью, так это называется? Чем больше пьешь, тем больше хочется.

— Точно, — согласилась рыжая. — Но это не страшно — принимать глупые решения. Страшно смотреть на их последствия и не иметь возможности их исправить. Верно?

* * *

— Интересно, что из всего этого получится? Что нам расскажут там, куда ведут? — размышляла вслух Ульяна, пока мы шагали — без цепей или наручников, как свободные люди — по длинному коридору голубоватого цвета, изгибающемуся, как кишка. Под ногами была пружинящая поверхность, похожая на плотную резину, сверху светили неярким светом плоские лампы, напоминающие телевизионные экраны. Справа и слева были прямоугольные окна со скругленными углами, которые, похоже, никуда не вели.

— Скорее всего, рассказывать не будут совсем ничего — только спрашивать, — мрачно предположила Славя. — «Каковы ваши силы и планы командования? Сколько человек работают над восстановлением трофейных плазменных орудий? Опишите преобладающие настроения под куполом!» В таком духе.

— Это вряд ли, — возразила Алиса. Она шагала легко, бодро, металлические пальцы на протезе были расслаблены. — Дурацкая идея — выкрасть шестерых юных кретинов, столкнуться с огромными трудностями, и все только для того, чтобы выяснить режим работы четыреста второго ремонтного завода? Нет. Не думаю.

— Это ты зря, глядишь, и понравилось бы, — уместно вставил я, но рыжая только зашипела на меня раздраженно.

— А как здорово было бы, чтобы мы оказались как в сериале «Вольтрон», — размечталась Ульяна. — По первому национальному показывали недавно в детский час. И мы тогда станем пилотами магических львов и начнем наводить справедливость в Галактике, борясь со злобными магами, и еще…

— И еще нас просто могут убить, — добавила плетущаяся позади Лена. — Например, потому, что нас захватили по ошибке. Просто сбросят в безвоздушное пространство, как космический мусор, или уморят голодом…

— Или продолжат кормить этими приторными макаронами, — закончил я. — Ладно, прекращайте уже чушь нести. Наверняка все окажется совсем не так, просто мы слишком зациклились на очевидном и не видим большой картины. Смотрите лучше пока по сторонам.

— А вот это верно, — подтвердила Славя. — Запоминайте дорогу.

Только из ее совета ничего не вышло, по крайней мере, для меня — все эти пустые коридоры были напрочь одинаковыми, они ветвились, сливались, шли то вверх, то вниз без единой ступеньки или подъемника, так что я в конце концов плюнул на все это унылое однообразие и принялся искать в мрачной окружающей обстановке хоть одно окно, которое не было бы темным и безжизненным.

Может, я в конце концов и нашел бы его — окно, я имею в виду — но тут наш путь непредсказуемо завершился — войдя в очередной дверной проем, мы неожиданно оказались в довольно большом зале. Метров, наверное пятьдесят квадратных. Да и никакой не зал это был — что-то вроде капитанской рубки или поста управления со всякими кривыми изогнутыми тумблерами, экранами и светящимися кнопками, я такие видел, когда по Днепру ходил на прогулочном теплоходе-«поэте», со шлюзованием.

Да что я про шлюзование-то — в этом зале были окна! Огромные, овальные, как бы поляризованные, в половину стены!

И в этих окнах был космос. Черный, холодный, пугающий, с острыми точками звезд и расположившимся где-то вдали, на периферии зрения, белым пламенем солнца. А где-то — по привычке хотелось сказать «внизу», но это не имело смысла для пространства, где не было ни верха, ни низа — висела, едва-едва поворачиваясь, сине-белая планета.

Земля.

— Приветствую вас, — громкий голос словно ударом тока хлестнул по нашей компании. На небольшом возвышении стоял мужчина в темно-синей форме лет сорока с виду. Высокий — это потому, наверное, что постоянно находится в космосе, нам рассказывали такое на уроках астрономии — серьезный, подтянутый, лицо самое обычное, волевое и умное, стрижка короткая, почти налысо. Но ведь не человек он! Инопланетянин! Как такое возможно?

— Здрасьте, — сказал я. — Идиотское начало, конечно, хотя уж точно не хуже, чем вся эта история. Но пришелец ответил.

— Меня зовут капитан первого ранга Болеслав Хайпаэр, я командую этим кораблем, — выговор у него был чистый, но интонации звучали неестественно, будто у капитана не было понимания того, что обозначает каждое из произносимых слов. — У вас, несомненно, есть вопросы относительно… сложившейся ситуации. Я готов на них ответить.

Вот это поворот. Это как если бы на землю опустился Будда и буднично предложил научить всех желающих переходу в нирвану. Или ненароком встреченный на набережной морячок между делом указал бы на точное место крушения «Черного Принца». Или алхимик, открывший секрет вечной молодости, предложил бы случайному прохожему присоединиться к эксперименту. Или… ну, вы поняли. Это было невероятно буднично. Обыкновенно. И оттого казалось еще более фальшивым и вычурным.

— У вас земное имя! — выпалила Ульянка прежде, чем кто-то еще сумел ориентироваться. — Почему?

Меня-то больше всего это привычное «каперанг» поразило. Но, если подумать, имя было даже важнее — звания и должности примерно одинаковы даже у нас с американцами, а вот имена совершенно разные, слишком уж далекое родство. А у этого имя пускай и непривычное, но в нем явно присутствует и что-то западное, и очевидные славянские мотивы, а это значит…

Капитан усмехнулся.

— Наша цивилизация старше вашей — намного старше — так что разумнее будет сказать, что это вы носите наши имена. И у меня есть догадки, почему так вышло…

— Почему ваши пилоты, которых мы извлекали из сбитых аппаратов, выглядели совершенно иначе? — Славя снова ухватила саму суть. А ведь мне это тоже в голову приходило! — Низкорослые, серые, с выпученными черными глазами.

— Одноразовые… хм… — капитан впервые запнулся, подыскивая слово, — …werkani, servi… слуги. Да, созданные слуги, synthetinai. Живут не больше месяца, не могут мыслить, выполняют команды. Легки и быстры в производстве.

Вот так. Значит, все эти два года, изнемогая и мобилизуя все силы, мы раз за разом боролись с какими-то биороботами, искусственными пилотами. Они преуспели в генетике и биотехнологиях — эта цивилизация и правда намного опередила нашу. Значит, это было не вторжение, не захватническая война — для такого они должны были сосредотачивать все силы, а не клепать своих одноразовых слуг, словно на конвейере, и не посылать их на уничтожение бело-голубой планеты внизу.

— Почему мы воюем? Что вам нужно? — наконец-то у меня получилось вставить нужный вопрос. И кажется, это был правильный вопрос.

Капитан кивнул и прищурился.

— Да, разумеется. Это следует осветить в первую очередь — так мы избежим недопонимания и снизим вашу агрессивность. Первое, что вам необходимо понять и уяснить — нас не интересует ваша планета, ее ресурсы и обитатели как таковые. Это, — он обвел рукой зал, — многоцелевой корабль-матка Торговой Гильдии «Пеон», а на вашей орбите висят еще три однотипных — и он попросту не предназначен для осуществления полноценного вторжения. Мы обслуживаем гигантскую торговую корпорацию, сеть, раскинувшуюся по значительной части этой галактики и нескольких соседних. Урегулируем споры, находим и доставляем в требуемое место должников, сопровождаем грузовые баржи — в таком духе. Осада планет — не наш профиль.

— Так чего ж вы в нас-то вцепились? — не выдержала Алиса. Капитан Хайпаэр качнул головой.

И рассказал.

* * *

Портвейна Ульянке в тот вечер так и не дали, а в наказание за излишнюю буйность устроили-таки внеплановый тихий час. Но второго мая, как и было обещано, поздравили поутру с праздником, зачитали приказ прямо в корпусе, не отходя от кассы, дали тридцать минут на сборы, да и вытащили на остров, причем в самую его лучшую, северную часть.

Хортица — место уникальное. Наверное, на свете нет другого такого перекрестка, где в одну сторону отчетливо веет лошадиными гривами степной ковыль, и терпко пахнет шалфеем и чабрецом, напоминая о бесконечных конных армиях, что волнами накатывали когда-то с востока; и плещется внизу черная вода, зажатая между гранитных плит Старого Днепра, несущая холод и северную исконную сдержанность, и скрытую ярость, и расчетливое коварство местных богов; а на юге все это незаметно переходит в сочные зеленые, заросшие топкой осокой, словно джунгли, плавни, в которых водится и птица, и рыба, а стрекозы достигают полуметра в размахе слюдяных своих крыльев; а если пробираться по центру, да еще на велосипеде, внедорожной зеленой «Тисе», как я любил, то легко представить, что ты где-нибудь на диком американском западе — и вот-вот перед глазами удивленного путника откроется гигантская секвойя, на упавшем стволе которой сидит плутоватый Том Сойер или, скажем, заросший, как снежный человек, следопыт Натти Бампо.

А как там непередаваемо пахнут едва расцветшие акации и раскрывающиеся смолистые сосновые шишки…

На место нас довезли традиционным «скарабеем», то есть «Зилом-132», я его люблю. Широченная, будто шкаф, трехосная махина с арочными шинами, на каждой из которых можно отправляться по морю в кругосветку, на такой едешь — будто плывешь, и ни рытвины ей не страшны, ни канавы, ни даже деревья. Топлива, конечно, жрет, как не в себя — чуть ли не пятьдесят литров на сотню, но это уже не моя печаль, а конструкторов. А по трассе она шла ровно и быстро, и в обширный кузов, кроме нас шестерых, поместилось еще много полезного.

— Эх, вот если бы на такое шасси еще какой-нибудь пулемет поставить вроде зенитного, а еще лучше, артиллерийскую безоткатную пушку — до чего красиво получилось бы… — размечталась Славя. Странные у девушки фантазии, однако. Одно слово — десантница.

— Получилась бы тяжелая и неповоротливая дура, — безжалостно оборвала ее мечты практичная Алиса. — Которой достаточно по колесам очередью пройтись, чтобы обездвижить. Разработчики молодцы, что не стали такой бред даже пробовать.

— Можно было бы его вообще на гусеницы поставить тогда… — неуверенно предположила блондинка, но развивать эту тему не стала, наверное, и сама поняла, что ерундовая вышла бы задумка**.

А потом… потом, покачнувшись, машина остановилась, дверь кузова открылась, и внутрь колючим потоком ворвался мощный запах хвои.

Мы стояли на крутом левом берегу, позади шумел сосновый — настоящий, без обмана! — бор, а впереди блестела и переливалась древней кольчугой гладкая поверхность реки. Колыхался сплошным ковром ковыль, располосованные широкими балками берега скрывали уютные пристани и дикие пляжи, с высокого, украшенного, будто заварным кремом, облаками неба, светило теплое, но не жаркое пока солнце. Мохнатыми снежинками летел откуда-то тополиный пух — необычно рано в этом году.

Эх!.. Да здравствует Всемирный день солидарности трудящихся за то, что хотя бы в него можно отдохнуть как следует!

Кто-то хлопнул меня по плечу так, что я покачнулся.

— Есть мнение, что стояние в стороне бессловесным памятником не очень помогает развести костер и получить свою порцию вкусной печеной картошки, — Алиса уже прогулялась до сосен и набрала там веток. — Шурик и Ольга Дмитриевна будут, конечно, против разведения открытого огня — заповедник же, и все прочее — но у меня есть зажигалка, так что они могут побриться.

— Отберут зажигалку-то, — Славя присела на яркую еще, не выжженную солнцем и не вытоптанную лошадями траву. — Они шуток не понимают.

— У меня и спички имеются, — Алиса прищурилась и метко сплюнула на оккупировавшего ближний цветок шмеля. — Пригрожу, что отдам их Ульянке, а она, если разойдется как следует, спалит весь этот чертов лесок, и глазом не моргнет. По причине общей живости характера.

Очень правильное, надо сказать, было замечание.

Костерок трещал и жался к земле — по склону гулял ветер; он вился между гранитными глыбами, подвывал и насвистывал на несколько голосов, и казалось, что мы — отважные первооткрыватели на безлюдной планете, сделавшие первый непростой привал и ожидающие нападения эндемичных форм жизни с оружием наперевес. Черный горбатый «ЗиЛ» за спиной вполне мог сойти за вездеход, вот только с оружием была напряженка, да и разработанный карьер с высокими каменными отвалами и сетчатыми столбами генераторов на том берегу реки портили впечатление.

У запасливой Ульянки, кстати, нашлись в рюкзачке не только большие, ровные картофелины для запекания на углях, но и приличных размеров шмат засоленного и в меру подперченного сала. О его происхождении рыжая отказалась распространяться, хихикнув в том смысле, что учет продуктов на кухне в институте поставлен из рук вон плохо. Отвечающие за нас санитары и медики хмурились в сторонке, у автомобиля, и глотали слюни — запах поджариваемого сала мог бы свести с ума даже убежденного вегетарианца.

— Вот такими должны быть трудовые будни нормальных операторов зенитных комплексов, — сообщила Алиса неразборчиво, потому что рот у нее был забит горячей, только что из костра, истекающей горячим жиром вкуснотищей. — Чтобы, знаете, как у приговоренных к смерти: завтра на плаху, но сегодня можно, по крайней мере, нажраться от пуза. Это как-то изменяет перспективу в правильную сторону. А то мы киснем там в четырех стенах…

— Не знаю насчет перспективы… — задиристо начала было Ульянка, но тут же сникла, — но мне иногда очень страшно бывает. Правда.

Если бы Днепр, вскипев бурунами, внезапно потек бы обратно, перемахнув, словно идущий на нерест лосось, треугольные бетонные быки и тридцать метров плотины, даже это, наверное, изумил бы меньше. Ульяна непонимающе оглядела приоткрытые в изумлении рты и выпученные глаза.

— Ну я знаю, что у меня не все в порядке с головой, но не настолько же… — она вскочила было, но тут же снова заставила себя присесть. — Я объясню, лады?

Это было что-то новое. Раньше она даже не думала что-то нам объяснять.

— В общем, вы знаете, что до всей этой шаражки и почетного звания оператора зенитного комплекса я беспризорничала, — сказала Ульянка с напряженным лицом. — Подворовывала, было. Причем не одна, а в составе дружного коллектива. Или организованной преступной группы, как посмотреть.

— Да не ссы, мы все знаем, что ты голимая воровка, — лениво сказала Алиса и просвистела начало пиратской песни «Когда воротимся мы в Портленд».

— Эй! — окрысилась Ульянка. — Я сейчас обижусь, и обстановка в мире может стать напряжённее. Приступ безумия у оператора — это вам не хухры-мухры!

— Приступы — это у меня, — слабым голосом сказала Лена, первый раз за сегодня, по-моему, раскрыв рот. — Когда ремиссии нет. А у тебя это постоянное состояние.

— Не порть малину, подруга, — отмахнулась Ульянка. — Я серьезно. Ну, подрезали граждан маленько, да. Но не пенсионеров же с детьми! Зажиточных хренов, у которых это не последнее.

Она прищурилась — чуть ли не мечтательно.

— Я обычно внимание отвлекала: «Дяденька, дайте гривенник, мне на булочку не хватает!» Большинство отшивало, но попадались и лохи, и свою копеечку я с этого имела. Один раз мы даже квартиру обнесли — я влезла в форточку и открыла дверь ребятам на площадке. Но потом ребята начали думать уже насчет грабежа и прочей мокрухи — тут я и соскочила. На детской зоне чалиться — извините, без меня.

Славя как-то очень внимательно посмотрела на нее. В костерке звонко щелкнула перегоревшая веточка.

— Соскочила, значит? И твердым шагом отправилась в специнт? Нет-нет, ничего необычного, конечно, просто интересно…

— Бли-и-и-н… — протянула Ульянка. — Ну что за люди, ни о чем с вами не поговоришь… Ладно, был один случай. После него меня и взяли в оборот ваши из института. Предложили выбор, так сказать. Но я все никак не расскажу то, что хотела.

— Имя, сестра, имя, — сказал я и потянул из костра прутик с салом и поджаренным хлебом. Прутик ронял в огонь капельки жира, сгорающие в полете. — Не останавливайся, прошу — ведь чем больше выпьет комсомолец, тем меньше выпьет хулиган. Ну, или съест, как в данном случае.

— Обжора, — хихикнула Ульяна, но продолжила. — В общем, на одном таком деле я была, врать не буду… теперь. Но как раз после него и решила спрыгнуть с темы, очень уж мне тогда все не понравилось… В общем, схема была такая: по ночной пустынной улице идет лопух — то есть будущая жертва. У обочины сидит маленькая девочка, вся в слезах — подвернула ножку, или там связки порвала, например. Лопух останавливается, пытается помочь — на то он и лопух, собственно, тут нужно сразу или брать такси или скорую вызывать — но, в общем, тормозит. А девочка плачет и отвлекает, пока из кустов выходят веселые ребята Робин Гуда и лишают олуха разных ценных, но ненужных в хозяйстве вещей. Все занимает минут семь-девять, команда у нас была сработанная, ни одного совершеннолетнего, завсегдатаи детской комнаты милиции…

Она помолчала. Мимо текла река, синяя, под цвет неба, и величавая, нагретые солнцем гранитные глыбы выглядели развалинами древнего замка, того и гляди из ближней балки вырвется с гиканьем лихая казацкая конница. И мы — разношерстная, почти невозможная компания неудачников, мы не выглядели здесь чужими.

— И что? — тихо спросила Лена. Ульянка невесело ухмыльнулась.

— Первой и последней нашей целью, как выяснилось позднее, был мастер спорта по боевому самбо, призер всесоюзных олимпиад. И очень жесткий парень по жизни. Он остановился около меня, посмотрел задумчиво, усмехнулся.

«Сильно болит?» — спросил деловито.

«Сильно», — прохныкала я, потирая «больную» ногу. «Чуть не полчаса сижу, подняться не могу, помогите…»

«Полчаса, значит…» — повторил он. И коротко, без замаха, но сильно пнул меня по ногам. Больно.

«Эй!» — ума не вскочить у меня хватило, правда. — «Вы чего? Совсем рехнулись, что ли?»

А он стоял как стоял, усмехаясь как-то совсем уже нехорошо.

«Будь это вывих или повреждение связок, от болевого шока ты бы потеряла сознание», — он говорил спокойно, не зло, просто объясняя. «А нога у тебя была бы распухшая, как переваренная сарделька. Значит, это подстава, а в кустах сидят твои приятели, так?»

«Уже не сидят!» — парни, сообразившие, что вся схема летит к чертям, уже неслись к нам, сверкая кулаками. Возможно, в этих кулаках сверкали ножи — было темно, и я не разглядела. Ножи не входили в первоначальный план, но и этот парень тоже туда совершенно точно не входил. Черт возьми, как мы тогда обосрались…

Ваню и Деню он уложил двумя короткими ударами, слившимися в одно плавное движение — кулаком и пяткой. Мне даже показалось, что он не сдвинулся ни на сантиметр, вроде как просто переступил с ноги на ногу — но в следующую секунду обе наших «торпеды» уже валялись на земле, зажимая разбитые физиономии, шепотом матерясь.

«Лежать», — спокойно посоветовал им тот, кого мы посчитали лопухом. «И с оборотами аккуратнее, здесь дама». Это он меня имел в виду. Ножи рассыпались по земле осколками стекла, но потянуться за ними ни у кого даже мысли не появилось. Этот парень был опасен, как гремучая змея.

«Послушайте, овощи, — нарушил он паузу. — Я бы мог вас сейчас с легкостью искалечить. Переломать руки или ноги, пробить лицевую кость — это дико больно и очень плохо заживает. Выглядело бы как пьяная драка, и вы до конца жизни лежали бы в кроватках под капельницами, слепые, глухие и ни слова не понимающие, как огурцы. Или, что более вероятно, вас разобрали бы на органы для десантуры. Потому что я человек с обостренным чувством справедливости, соображаете?»

От лежащих на земле фигур донесся скулеж. Тонкий такой, как от перепуганного щенка.

«Но поскольку среди вас имеется девчонка, которую, хочется верить, вы заманили сюда хитростью… — продолжил парень. — сделаем иначе. Вы свалите, сейчас, немедленно, но на своих ногах. А моим друзьям в милиции я передам ваши приметы и устное пожелание присматривать за темными улицами получше. Поняли, вы, силос?»

Я видела их глаза и лица — на них не было ни кровинки. Парень напугал их если и не до усрачки, то очень близко к тому. И больше всего, похоже, им тогда хотелось зарыться в землю или прорости веточками, чтобы приняли за куст. Потому что через его лицо на них со своим всегдашним дружелюбным оскалом смотрела смерть.

«Когда человек задает вопрос, силосу полагается отвечать, — мягко сказала смерть. — Поняли?»

«По… поняли», — пролепетал кто-то.

«Тогда бежать, — кивнул странный парень. «Бежать» — это приказ».

Через три секунды — самое большее! — вокруг было пусто. А я так и сидела, как дура, механически потирая коленку. Парень подошел и присел на корточки, сунул в зубы спичку.

«Курить нельзя, режим, — сообщил он зачем-то. — Но хочется. Приходится обманывать организм — для его же пользы, получается. Так часто бывает. А с этими парнями ты зря связалась, девочка. Доведут они тебя до цугундера, не сегодня, так завтра. Бросала бы ты это дело».

И странно, странно! Я не боялась его, совсем. Не боялась того, кто только что одним легким движением уложил на землю двух крепких парней, и мог бы — мог, я чувствовала! — еще парой ударов отправить их в мир иной. Понимаете? Потому что это все еще была игра! Игра, в которой я не могла проиграть, потому что все это было затеяно только ради меня, меня одной! Я понимала, что все вокруг реально, но не боялась, потому что игра была интересной! Похоже, тогда-то мне и поплохело по-настоящему.

Ульянка снова надолго замолчала и присосалась к бутылке «Вита-колы», творению сумрачного восточногерманского гения***.

— Так я к чему это все, — выдохнула она, оторвавшись наконец от оранжевого горлышка. — Тогда, да и позже тоже, смерть, мне кажется, ходила совсем рядышком, касалась плечом — но я не боялась. Это болезнь, я знаю, но это была нормальная болезнь, соображаете? А сейчас…

— Ты снова научилась бояться? — предположила Алиса.

— В точку! — Ульянке, похоже, было легче от того, что кто-то еще теперь знает об этом. — Мне в сиську страшно, что завтра «тряпки» пальнут в мою часть комплекса, и капсула не выдержит. Я боюсь, что мое сердце остановится, что мозг умрет, недополучив красной крови. Что я подхвачу заразу, что на ногу прыгнет веселый клещ и подарит мне энцефалит. Брр! — ее передернуло.

— Фобии, — тихо сказала Лена. — Спонтанные, немотивированные. Не такой уж редкий случай.

— Как долго это будет тянуться? — Я пожал плечами.

— Пока не кончится война, как минимум. Со временем невроз может сойти на нет. А может и не сойти.

— Навечно, значит. С ума свихнуться, — пробормотала девчонка. — Каламбур, извиняюсь.

И надела соседка платок вдовий,

И рыдала она допоздна-поздно,

Та зима была, будто война, долгой,

Вспоминаю — и даже сейчас мерзну, — нараспев прочитала Славя. — Роберт Иванович знал, о чем писал.

— Ну что, отдыхающие? — к нам ковыляла Ольга Дмитриевна, седые волосы неаккуратно убраны под платок, грязноватый халат развевался на ветру, словно рыцарская накидка. — Погуляли, подышали свежим воздухом, и будет. Разболтались что-то совсем. Пять минут вам даю на сборы.

— Какие же мы отдыхающие? Арестанты мы, и отдых у нас арестантский, — недовольно проворчала Алиска. — Только подышать можно чуть больше десяти минут, а так очень похоже.

Она самостоятельно отряхнула джинсы, хотя раньше обязательно попросила бы об этом меня и с удовольствием посмотрела, как я краснею и путаюсь в объяснениях. Наверное, и вправду была расстроена.

C Хортицы мы привезли Мику дикие абрикосы. Она их очень любила и даже нас обняла в знак признательности, всех по очереди. Даже меня.

* * *

— Много лет назад… — тут капитан сначала употребил непонятное слово unʼmaeth, что-то с чувством сказал, ненадолго задумался и довольно неуверенно предложил нам уточнить значение слова «много». Получив несколько довольно противоречивых ответов, он подумал еще немного и заключил, что, в наших мерах времени, это было то ли семь, то ли девять тысяч лет назад.

Так вот, много лет назад Торговая Гильдия занималась сопровождением продаж одного редкого и очень дорогого вещества, добываемого на одной-единственной планете во всей известной Вселенной. Вещество это обладало универсальными и крайне полезными для людей — жителей Галактической Конфедерации — свойствами: обостряло восприятие, активировало дремлющие способности и открывало новые, значительно продлевало жизнь и так далее.

Называлась эта волшебная штука спайсом.

Само собой, стоила она бешеные деньги и была доступна — в микроскопических дозах — только самым богатым, капиталистический мир чистогана, что вы хотите. По этой причине для добычи, обогащения и транспортировки спайса предпринимались беспрецедентные меры безопасности, нарушители и пираты, пытающиеся наложить свои волосатые ручки на ценное вещество, перехватывались и уничтожались, потерь не было. Обеспечением этого процесса тысячи лет занимались одни и те же компании с безупречной репутацией. Такие, например, как Торговая Гильдия — несмотря на архаичное имя, корпорация чудовищного масштаба и почти безграничных возможностей.

Но время шло, социальные стандарты потихонечку росли, и со временем для бесперебойного снабжения Галактики спайсом штатных кораблей Гильдии хватать перестало. Торговцы подумали как следует, прикинули расходы и риски, и обратились к субподрядчикам — частным транспортным компаниям. Плата за перевозку сразу же снизилась, конечно, но возникли другие проблемы…

— Воровать начали как не в себя, да? — встряла Ульянка.

— Так и случилось, — подтвердил капитан. — Потери пошли катастрофические. Воровали хитро, с придумкой и изюминкой, и тупо — внаглую. Подделывали журналы учета, записи камер слежения, капитанские записи и подписи на актах приемки-сдачи. Имитировали нападения пиратов и аварии при перевозке, подкупали приемщиков и контролеров, взламывали андроидов, опаивали наркотиками людей. Все, что угодно, лишь бы заполучить себе самое ценное вещество во Вселенной.

Когда Гильдия спохватилась — примерно через две недели — было уже слишком поздно. Несмотря на все предпринятые меры безопасности, поставщики недосчитались примерно тысячи тонн спайса общей стоимостью…

Тут капитан снова посмотрел в потолок и пошевелил губами.

— Много, — сказал он с уверенностью.

Разумеется, Гильдия не спустила дело на тормозах — ей и самой грозили огромные неустойки за срывы сроков и утерянный товар, а клиентов проблемы с субподрядчиками волновали меньше всего. К делу подключили профильные организации — в первую очередь, собственную служба безопасности плюс наняты охотники за наживой со значительной части галактики. Гильдия не жалела денег на вознаграждения — под угрозой была наработанная за века репутация, а неустойки все равно обошлись бы дороже.

Нашли всех похитителей; кого-то раньше, кого-то несколько позже, торговцы не торопили события. Долги числились за Гильдией, на них, словно грибы на гнилом пне, нарастали проценты, их продавали и перепродавали, но главное оставалось неизменным — все похищенные товары, вся тысяча тонн спайса будет обнаружена и возвращена законным владельцам. Рано или поздно.

Один корабль сумел избежать этой судьбы. Всего один, легкий клипер «Authumla» — «Росток пустоты» в переводе — и командой всего-то из пяти человек, умудрился не задеть ни одного из лазерных силков, расставленных в космосе охотниками. Он скрылся с экранов радаров в фиолетовой вспышке гипертоннеля и растаял в бесконечной черноте глубокого космоса. Его невозможно было вычислить.

Но Гильдия умела ждать. Характеристики клипера были известны, исходя из них, охотники локализовали сектор галактики, куда мог добраться корабль. Триста тысяч солнц, несколько миллионов планет. Но межзвездные корабли оставляли отчетливый радиоактивный след от двигателей, работающих на субсветовых скоростях — его тоже можно было зафиксировать, если наблюдать за планетными системами долго и внимательно. Охотники проверяли их одна за другой, не торопясь, но и не медля. Кислородных планет, пригодных для того, чтобы затаиться и спрятаться, было не так уж много, всего несколько десятков тысяч, а у Гильдии было время, много времени.

И цены на спайс росли.

Улитками ползли тысячелетия. На окраинах галактики вырастали и распадались империи и диктатуры, они объединялись в федерации и распадались на отдельные республики, и все воевали, воевали друг с другом, топча останки врагов и выбрасывая свою горячую кровь в ледяной космос. С Торговой Гильдией не воевал никто. Гильдия обеспечивала приток спайса, а без спайса нормальное функционирование цивилизации было невозможно. Гильдия ворочала гигантскими суммами, ее торговый оборот был сравним с бюджетами некоторых империй — и она продолжала выплачивать гонорары охотникам, чьи хищные корабли все ближе подбирались к ничем не примечательной звездной системе в одном из дальних хвостов галактики…

Среди тех, кому повезло, был и многоцелевой корабль «Пеон».

— Так вы нашли Землю методом перебора? — перебила рассказ Славя. — У вашей древней и славной цивилизации не оказалось никаких надежных средств для слежения? Радаров, спектрометров, наконец, тысяч миниатюрных роботов, способных проделать работу по наблюдению в считанные часы?

Капитан скупо усмехнулся.

Дистанционному наблюдению препятствовал толстый слой ионизированной атмосферы, глушащей и отражающей электромагнитные волны. Радиационный след за десятки столетий полностью рассеялся. Стаи роботов никак не помогали — засечь контрабандистов и мошенников визуально не представлялось возможным — внешне они ничем не отличались от аборигенов, а нынешний технический уровень землян крайне удачно маскировал возможные сеансы связи между членами беглого экипажа «Ростка пустоты». Более того, земляне достаточно успешно противостояли кораблям Торговой Гильдии. Даже, можно сказать, неожиданно успешно, учитывая разницу в уровне технологий. Словно нам кто-то помогал стать именно такими — опытными, упорными бойцами. Словно нас натаскивали на постоянное ведение войн с превосходящим противником.

Но это было, конечно, невозможно. Или нет?

— Вы ошибаетесь, — хихикнула умная Славя. — Наша цивилизация…

— Ваша цивилизация — побочный продукт от нашего общего предка, затерянная в глубинах космоса после провала Первой Волны колонизации, — отрезал капитан. — Скрестившаяся с эндемичными приматами и деградировавшая до первобытного уровня. Но это не тема нашего разговора. Вас вывели из этой дикости, отобрали и использовали для одной-единственной цели: служить барьером между контрабандистами и теми, кто появятся из черноты космоса по их души.

— Нет! Мы…

— Совершенно неважно, что вы сами думаете о цели своего существования, важнее — для чего вы были созданы много лет назад. Возьмем, скажем, красные кровяные тельца — эритроциты, так? Их функция — он подчеркнул слово — разносить кислород по организму, и именно этим они занимаются. Они не могут отказаться от этой функции из-за плохого настроения или уйти на больничный, и это нас устраивает. Это простые и надежные инструменты, они делают то, ради чего созданы, и нам нет дела до их чувств и переживаний. Точно так же, как нет дела и до вас. Жителей Земли.

Повисла тяжелая пауза.

— Я закончу, — мягко сказал капитан Хайпаэр.

На помощь охотникам неожиданно пришел тот самый спайс — при употреблении он изменял структуру ДНК, отбирая наиболее конкурентоспособные признаки носителя — нечто вроде форсированной эволюции. Те же самые признаки передавались и их прямым потомкам. И если Землю удалось найти практически методом перебора, спустя несколько тысячелетий после начала поисков, то нужные экземпляры обнаружились через спайс-анализ, и довольно быстро.

— Ну так и ищите дальше свои экземпляры, — буркнула Ульянка. Она выглядела хмурой, да и остальные были не лучше. Не каждый день узнаешь, что вся история развития твоего мира — это дымовая завеса, проделанная ушлыми инопланетянами для того, чтобы скрыть следы своего воровства у какого-то межгалактического банка. — Мы-то тут, собственно, при…

Она замолчала.

— В твоих ДНК, девочка, были обнаружены следовые количества спайс-воздействия, — сказал капитан Хайпаэр. — Это означает, что среди твоих предков были нужные нам люди. Похитители последних ста пятидесяти тонн спайса.

— Но у нас ничего нет! — взорвалась Алиса. — Каким боком здесь Ульянка, или я, или Сашок, или кто угодно? Ваши дела — какие бы отвратительно приземленные они ни были — это ваши дела десятитысячелетней давности! Ищите скелеты своих контрабандистов, разыскивайте их тайники, но с нас-то что взять? Не то чтобы у нас было завещание, или права наследия, или…

— Ты ошибаешься, — повернулся к ней капитан. — Ваше присутствие здесь не случайно. От тебя, юная дева, буквально разит спайс-воздействием, как и от твоего молодого человека. Вы вступали в контакт с экипажем «Ростка».

— Он не…

— И, разумеется, искать скелеты нет никакой необходимости. Во-первых, потому, что мерзавцы все еще живы — спайс продлил срок их существования практически в бесконечность. Во-вторых, вы совершенно очевидно для них важны. Как минимум трое из вас. У парня и девушки с железной рукой имеются следы нанотехнологического вмешательства, девчонка с красными волосами им родня по крови. Это слабость, и мы ее используем.

— Так мы просто ваши заложники, правильно? — ледяным тоном поинтересовалась Славя. — Приманка, на которую вы будете ловить своих крадунов?

— Именно, — согласился капитан. — Рад видеть, насколько быстро вы уловили суть вопроса.

— И что будет, если эти… экземпляры явятся нас выручать?

— Мы их остановим, — буднично пообещал Хайпаэр. — Остатки спайса будут конфискованы. Вы отправитесь домой, как и было обещано руководству города.

— А если они не появятся?

Капитан пожал плечами.

— Как я уже говорил, мы не бежим от трудных решений. Мы вас уничтожим. В запасе останется еще несколько кровных родичей, которых мы локализовали на другом континенте, а похитители поймут, что мы не шутим, и в будущем станут, вероятно, сговорчивее. Да, это жестоко и довольно неприятно даже для меня, убивать детей — определенно не мое излюбленное занятие.

В его глазах не было злости, когда он произнес:

— Но ведь вам, как я понимаю, не привыкать ходить по самому краешку жизни?

* * *

Примечание к части

В тексте использованы стихи Роберта Рождественского.

*Наньчун и Чунцин — города в центральной части материкового Китая.

**В мире «Не чужих» Первая Мировая война протекала со значительными отличиями от нашей истории, в частности, там так и не появилось предпосылок к созданию тяжелых бронированных машин для прорыва долговременных укреплений.

***Несмотря на отсутствие Второй Мировой, после попыток Гитлера расширить территорию Германии насильственными методами, мировые державы (Британская Империя, США и СССР) озаботились безопасностью в Европе, после чего Гитлер был изгнан с континента, а Германия разделена на две части. Восточногерманская республика (ODR), как и ГДР в нашей реальности, производила аналог «Кока-колы» — «Вита-колу».

 

«Мику». Глава 11. Понять друг друга

Борщ был потрясающим. У нас его варят очень по-разному, некоторые добавляют внутрь, скажем, рыбу, другие — добрый шмат сала, третьи — целую курицу бросают. Встречаются рецепты с рисом, лапшой и прочей экзотикой. Ну, и разнообразные травы-приправы еще — в иной день кухни экспериментаторов пахли ничуть не лучше ведьминой избушки.

Тетя Оля плевала густой здоровой слюной на все эти выверты. Ее борщ был простой, как правда — красный, огненный, из капусты, томатов, картошки и мяса. Все это заправлялось петрушкой, чесноком и сопровождалось пухлой пампушкой и шикарной ложкой сметаны. И что самое замечательное — в любой момент можно попросить добавки!

Черт возьми, жизнь определенно начинала удаваться!

— Уф-ф-ф-ф! — отодвинул я опустевшую тарелку. — Вкуснотища, теть Оль, спасибо огромное.

— Хлеб не доел, — указала мне она, занимаясь чем-то своим у возмущенно шкворчащей плиты. — Давай, исправляйся. А то он за тобой ночью бегать будет, сам знаешь.

— Теть Оль! — возмутился я. — Мне же не три года, и даже не пять, я в следующем году в университет поступаю уже!

— Для меня ты всегда маленький, племяш, — в тарелку шлепнулась ложка картофельного пюре, сопровождаемого подливкой и куском зажаренной до черноты печенки. — Вот тебе еще для подкрепления расшатанного организма. И с хлебушком заодно разберешься.

Мы сидели в летней кухне, пристройке к ее дому — там и плита была газовая, на баллонах, и вода подведена, и электричество работало. Строго говоря, дом был не совсем ее — бабушка завещала его двоим своим дочкам, а также их сыновьям, всего четверым. Но только сейчас нас оставалось уже трое — я, тетя Оля и еще…

По залитому бетоном, раскаленному летним солнцем двору прошуршали быстрые шаги. Ким, наш беспородный, но бдительный пес, встрепенулся было, махнул скрученным в колечко хвостом, но тут же снова положил лобастую голову на лапы и задремал. Непорядка не наблюдалось, пришли свои.

— Привет рабочему классу! — брат ворвался на кухню, словно низенький, загорелый до черноты вихрь, клюнул мать в потную щеку и плюхнулся на табурет рядом со мной. — Здорово, таракан!

Почему я был таракан, знал, наверное, только он. Но никому не рассказывал. Наверное, потому что маленький и темный, с рыжиной. И еще быстрый.

— Что ты носишься вечно, Леш, как укушенный, — недовольно сказала тетя, ставя перед ним тарелку пышущего жаром борща. — Эй, куда ты грязными руками! А ну мыть бегом!

— Ничего, мать, — хмыкнул Лешка, — я ни за что грязное пока что не брался, не боись.

Тетя покачала головой и снова заспешила к плите.

— Лучше бы ты не за грязное, а за ум брался, как Сашка — тот хоть в институт собирается поступать в том году! А ты все крутишься, крутишься по поселку, будто тут медом намазано. Образование нужно получать, иначе зачем я тебя в музыкальную школу отдавала?

— Да не волнуйся ты так, — Лешка по-разбойничьи подмигнул мне. — Мы и без образования не погибнем. А, братишка?

Лешка был почти на семь лет старше и во столько же раз опытнее. Авторитет его в моих глазах был только самую малость ниже авторитета Михаила Боярского из фильма «Три мушкетера».

— Само собой, — солидно сказал я, вымакивая остатки подливки мякишем. — Все будет в лучшем виде.

Тетя Оля застыла в дверях, вытирая руки полотенцем. Во дворе снова проснулся старенький Ким и принялся лениво брехать. Светило солнце, переругивался за забором с женой сосед Потоцкий, одуряюще пахло спелыми черешнями и клубникой.

— Вырастила-то я тебя, Сашка, — сказала она удовлетворенно. — Анка, покойница, рада была бы тебя видеть таким. Здоровый, крепкий… Очень просила тебя в институт отдать, ну, так ты и сам хочешь. С божьей помощью.

— В университет, да, — согласился я. — Буду стараться. А если еще и с помощью…

— Не богохульствуй, — строго сказала тетя. — Я в газете читала: наша, местная девчоночка заработала рак горла, в самую Москву на операцию возили. Красивая девчоночка, хоть и узкоглазенькая, в самодеятельности пела. Наказал господь за что-то. А может, родителей наказал, провинились они перед ним.

— Аминь, мамка, — Лешка зевнул и вытер рот ладонью. — Ну, так мы пойдем?

— Куда это? — встревожилась тетя, — Еще и с Сашкой?

— Бродить, — веско сообщил брат. — С ребятами погуляем, ему полезно, а то завоняется тут скоро за своими книжками. Лондон из зэ кэпитал оф Грейт Британ! Да ладно, что, запрещать будешь, что ли?

Тетя Оля покачала головой.

— Запретишь тебе, тоже… Гуляйте, конечно — погода самая подходящая.

Лешка подскочил к матери и неуклюже ее обнял.

— Люблю я тебя, носорожка моя… Не скучай, скоро будем. И это, таракан, велик свой захвати, ладно?

* * *

— Интересно, — почти беззвучно сказала Мику. — Ты получается, узнал про меня раньше, чем я — про тебя.

— Это обычное дело, — хмыкнул я. — Ты же все-таки практически звездой была, не то, что я…

Я сообразил, что сморозил глупость. Рак горла и проведенная лучшими врачами Союза операция — это все-таки не совсем те факты, которыми стоит гордиться.

— И песни твои из каждого утюга передавали, — нашелся я. — Странно было не знать. По-моему, я тебя даже в передаче «Утренняя звезда» видел, по первому каналу шла, с Юрием Николаевым.

Мику изобразила легкую улыбку, но отвечать не стала, только качнула неопределенно головой.

День сегодня выдался удачный — остальная группа отдувалась в тренажерном зале, куда их гоняли на общих основаниях, «не вспотеть, так бойцов попугать», как выражался добряк Наливаныч, но нас сия чаша успешно миновала — нам прописали бассейн. Мне, в качестве восстановительного средства, махать больной ногой и наращивать там мускулы, чтобы не атрофировались, а Мику — качать шейные мышцы, вроде. А может, просто за компанию.

Бассейн у нас был хорош. Раздвижная крыша позволяла превратить его в открытый в считанные минуты, и сейчас он был как раз им — эдаким кабриолетом в мире бассейнов. Конец мая у нас — самое лучшее время. Ярко-зеленая листва, еще не испепеленная летней жарой, глубокое небо с белой пеной облаков где-то на горизонте, ласковое солнышко… Эх, лепота.

Словно и не было за этой небесной глубиной проклятых тряпок, словно и не шла своей стариковской походкой, покряхтывая, по планете война.

Но в тот день о войне мы не вспоминали.

Не знаю, почему, но со мной Мику общалась, наверное, больше, чем со всеми остальными, вместе взятыми. Может, я просто был обаятельным, наравне с каким-нибудь Дэвидом Хассельхофом — а может, просто потому, что я был единственным парнем ее возраста. А еще мы оба любили музыку.

Вот и сейчас, пока мы сидели на краю бассейна, болтая ногами в пахнущей хлоркой воде, коробка радиопередатчика на стене исправно радовала всех желающих поп-музыкой самого свежего американского разлива — простенько, зато голова остается свободной.

«Не балуйтесь, дети!» — нам говорят это каждый раз, когда мы остаемся вдвоем. «Будьте осторожны!» Они не понимают, и мы убегаем, быстрее, быстрее, мы держимся за руки и ныряем в эту ночь… И ты обнимаешь меня, и мы падаем вместе, и ты говоришь: «Кажется мы одни…»

Я поймал себя на том, что пытаюсь отбивать больной ногой такт по воде и кашлянул, скрывая смущение. Повернув голову, я увидел, что Мику искоса наблюдает.

— Эта песня начинается с до-минор, — сказал я солидным голосом. — Мелодика соблюдается, но подается в форте, что недопустимо. Наши специалисты в области эстрадной песни, скажем, Юрий Лоза, справляются существенно лучше.

— Что за ерунду ты говоришь, — прошептала Мику, на ее тонком личике снова проскользнула — не тень, нет — призрак улыбки. — Никакого минора там и в помине нет, там… — она закашлялась.

Ремиссия — штука непредсказуемая. В данный конкретный момент организм вроде как и победил болезнь, но по факту — нет, она просто затаилась где-то в костях, хрящах, мышечной ткани. Ждет, посверкивая красными глазами-бусинками. Болезнь умеет ждать.

— Ты как? — ерзая с непривычки разными местами по мокрому кафелю, я подъехал к девушке. — Больно? Может, позвать врачей? Они к нам для этого и приставлены, за дверью курят, травятся своим никотином, так что чего время терять?

— Нет… — скорее выдохнула, чем прошептала она. Волосы ее, когда-то странного бирюзового цвета, теперь были скорее пепельного оттенка. Встретишь на улице — не обернешься. Раньше я думал, что краска для волос у Мику закончилась, а новую доставать не стали. Но в последние недели часто билась в башке мысль — а может, это седина?

— Не больно, — чуть громче и уверенней шепнула девушка. — Сцепленные челюсти разжимались, сведенные судорогой губы снова обретали чувствительность. Видимо, приступ проходил. — Мику не умирает, Мику просто… хреново.

Да, и манера говорить о себе в третьем лице — тоже верный признак восстановления.

— Точно не собираешься пока помирать? — подозрительно спросил я. — Потому что вот эта вот вся картина — где ты безразлично глядишь в бездонное небо, а я, такой моложавый, держу твою голову на коленях и довольно громко кричу «Не-е-е-ет!», и в распахнутые двери ломятся санитары со смирительными рубашками и адреналином в клизмах, для перанального использования… Не привлекает она меня, нет.

— Я нормально, — четко выговорила Мику, что в ее нынешнем состоянии можно было приравнять к категорическому рявку. — Давай, наверное, поплаваем пока, если ты не против. Гидромассаж мне… полезен.

Мы немного подурачились в бассейне — он был небольшой, но специально сделан для инвалидов, с плавающими по воде резиновыми троллеями, за которые, вдруг что, можно было бы ухватиться. Но обошлось без этих позорных костылей, плавалось хорошо, а когда Мику все же немного утомилась, то просто оперлась на меня. А я — по горло в воде это было особенно удобно — представил в этот момент себя как минимум варварским вождем Конаном из далекой Хайбореи.

По радио играл Джорджио Мородер, «Погоня», где-то в вышине звонко пели птицы, было солнечно и спокойно, рядом плескалась стройная девушка с синими глазами, сделанными из жидкого стекла — в общем, жизнь была подозрительно похожа на рай.

— Любишь диско? — Мику подплыла к бортику, сделала выход с силой и уселась обратно на кафель. Завлекательное было зрелище, да.

— Люблю, — согласился я, особенно не думая. — То есть диско именно не очень, а вообще музыку — конечно. Это… душа человеческая, мне кажется. Ну, или та ее часть, которую нельзя выразить словами.

— Интересно, — прошептала она, но коварное эхо разнесло, разбрызгало ее голос по всему пустому залу, где в уголках плескались озорные от воды солнечные зайчики. — Это ты сам придумал, или прочитал где-то?

— Я вообще очень умный, — доверительно сообщил я. — Поэтому сам, конечно. Не знаю, может, это только на меня так музыка действует специфически — но я как-то избегаю делиться.

— Понятно… — донесся шепот. Я тоже выбрался из воды и уселся рядом. Воздух все же был еще не совсем летним и хулигански пощипывал, холодил кожу. Медленные солнечные лучи переливались мягким светом в волосах. — А почему ты решил, что только на тебя?

Я с усилием оторвался от философского созерцания капелек воды на белой коже и бретельках миниатюрного, по последней моде, купальника.

— Не знаю, в чем тут дело… Я когда слышу песни Цоя, «Закрой за мной дверь», скажем, или «Кукушку» — тут же мурашки по коже и ком в горле. Это мое все, это про меня, это я бы придумал и спел, если бы мог… а Алиска — веселая, своя в доску Алиска — послушала, пожала плечами и обронила «я эту местную попсу не очень». Другие люди, чужие мысли. Странно думать о таком, а?

— Нет, — сказала девушка с пепельными — сейчас темно-серыми, влажными — волосами. — Наоборот…

Она снова глубоко выдохнула и дернулась. Приступ все-таки снова ее догнал.

— Больно? — я осторожно прикоснулся к круглому плечу. Какая она мягкая, просто удивительно, и не отстраняется, и я должен ей помочь, должен… — Может, вызвать все-таки каталку и сестер?

— Немножко больно, — последние слова давались ей уже совсем тяжело, они походили на скрежет. Не за горами была очередная операция, и ее изношенные голосовые связки окончательно заменят на аппарат искусственной речи. — Но… знаешь что?

— Что?

— Боль — это не конец света. — На лбу у нее тоже были капельки, то ли вода, то ли пот. — Это просто красная лампочка, индикатор, который обозначает, что организму не нравится то, что ты с ним делаешь. Ты можешь принять это к сведению и исправиться, или… проигнорировать.

— Тогда в следующий раз красная лампочка будет уже не одна.

— Да. Вот только наш организм рассчитан примерно на семьдесят лет бесперебойной работы. Но если тебе не нужно так много… то эти дурацкие лампочки можно просто поразбивать к чертовой матери.

* * *

После просветительской беседы с капитаном «Пеона» — то есть «Пионера», в общем-то — жилищные условия наши неожиданно улучшились. Привели нас не в клетки, где приходилось куковать ранее, а в обычную, судя по всему, каюту типового образца. Ну, как обычную… Представьте себе железнодорожное плацкартное купе — шесть полок, два столика, только без багажных отделений. Вместо окна в стене торчал неработающий выпуклый экран. Дверь тоже была железнодорожного типа, сдвижная. Ну, или японская, кому как больше нравится.

Привел нас тот же парнишка, с которым так плодотворно сложилась наша первоначальная коммуникация. Он галантно пропустил нас всех вперед, но сам заходить не стал — только улыбнулся извиняющееся и закрыл дверь. Щелкнул замок.

— Охренеть! — выразила общее мнение Алиса. — Фактически, мы заложники этих уродов! Уродов, Саш, и не спорь!

— Даже не собирался.

— Межзвездные торговцы они, понимаешь ли! — продолжала бушевать рыжая. — Товар они пролюбили, понимаешь ли! А страдает кто? Мирные люди!

— Это мы, что ли? — поразилась Славя.

— Земляне, все разом! — отрезала Алиса. — Черт, какой же все это навоз! Настоящее вонючее дерьмо! Космические пришельцы, черт возьми! Инопланетный разум! Воры и отцы воров! Мерзость! Мерзость!

— Психуешь, потому что мы ничего не можем сделать? — догадался я.

— А то почему же! — она яростно металась по тесному плацкарту. — Дьявол, столько информации, голова идет кругом! И никому не передать, не обсудить, не выработать план действий…

— Передать и в самом деле не выйдет, — аккуратно заметила Славя. — А вот обсудить что-то есть, и немало.

— Да?

— Да. Например слова капитана о том, что у тебя и Саши в организме следы «нано-технологического вмешательства». Да и про Ульяну… Но про Ульяну потом. Ничего не хочешь рассказать?

— Понятия не имею, о чем он! — Алиска была категорична. — Намекаешь, что я как-то связана с этими космическими контрабандистами, так ни хрена! Жизнь у меня была, мягко говоря, хреновая и необычная, но никаких пришельцев и добрых докторов из другой галактики в ней точно не было, чем угодно могу поклясться.

Они немного померялись взглядами.

— Верю, — сказала наконец Славя. — Саша?

— Э… — отозвался я и немедленно стал центром всеобщего внимания. — Тут так сразу и не расскажешь.

Упала гробовая тишина.

— Ты — их человек? — ледяным тоном поинтересовалась Славя. Вокруг словно возник вакуум, безвоздушное пространство, вязкое и непреодолимое. — Потому и «разобрался» быстро с языком, и вообще…

— Ага, — согласился я. — А в институт меня направили подельники из Генштаба — все для того, чтобы морально вас, таких красивых, разложить. Но не сложилось, слишком высок оказался ваш культурный уровень! Я уж и так, и эдак… Черт, а еще до этого мне специально устроили инвалидность, причем со свойственным всем здешним инопланетянам коварством…

— С велосипеда упал, я помню, — оборвала Алиса. — Нет, Санек, Славя, конечно, глупость сморозила — это у нее в привычке, по-моему — но ты все-таки чего-то недоговариваешь, нет?

— Так точно. — Несколько секунд на размышление, данные мне Алиской, спасли жизнь отца советской демократии. — В общем, я, наверное, знаю, как так получилось. Раньше не сообразил, а теперь более-менее понятно стало.

— Ну давай уже, лентяй! — не выдержала Ульянка.

— Я когда из шахты выбирался, уже мало чего соображал — приложило меня там конкретно, ну, вы все видели фотографии, сплошная мешанина из рельсов и щебенки… В какой-то момент я даже вроде бы отключился. Пришел в себя — меня кто-то тащит. Ну, думаю, спасатели пришли, слава Одину… Прихожу в себя повторно — лежу в техническом тоннеле, вокруг никого, нога не болит.

— И? — Славя продолжала хмуриться, но выглядела словно ищейка, идущая по следу.

— Ну, я прикинул член к носу — наверное, вытянули меня спасатели, вкололи обезболивающего и дальше пошли, выживших искать, — пояснил я. — Полежал немного, потом кое-как поднялся и побрел на выход, тоннели эти круговые, мимо всех капсул проходят, сами знаете. И наткнулся на Алиску — практически не дышала, кстати. Выволок ее наружу, там уже стояли наши, погрузили нас, доставили на базу… Собственно, все. Что я должен был думать в этих обстоятельствах — что мне оказали первую помощь космические инопланетяне? Отказать, лишить премии за фантазерство.

И ведь ни слова лжи, что характерно. О пришельцах в тех обстоятельствах я и правда ни секунды не думал.

Повисло молчание.

— Н-да… — прокомментировала Славя. — Описать того, кто тебя тянул и лечил, не сможешь?

— Думаю, нет, — снова ничуть не соврал я. — Смутно все было, в глазах двоилось…

— Хм… но это все равно не объясняет вашей ценности… ладно, замнем пока. А что с тобой? — она повернулась к Ульяне.

— А я что? Я и сама офигела! — вскинулась та. — То есть я догадывалась, конечно, что у меня не все просто с происхождением, но чтобы настолько… Чудеса в решете! И что, мы теперь будем ждать, пока мой далекий предок примчится нас спасать? А сами будем при этом сидеть на своих пухлых задницах ровно, безо всякой надежды что-то сделать, и хоть как-то на что-то повлиять? Офигенно!

Эта последняя вспышка активности ответов уже не вызвала. Девчонки сидели с неприятными, серьезными, застывшими лицами. Вокруг была полная, как глубоко под водой, тишина. Инопланетный корабль медленно парил над Землей.

— Может, и есть надежда, — медленно пробормотала Славя, о чем-то крепко задумавшись. — Может быть, надежда все еще есть.

* * *

Вымер поселок, пытаясь спастись от жары. Укрылся за широкими стволами орехов и шелковиц, обмахивается листьями, оплетенный до крыш, до телевизионных антенн виноградной лозой. Три часа дня, летний полдень. Никого нет на улицах — никто не работает на огородах, все ждут вечера, потягивая дома на диванах кисловатое домашнее вино или самодельный молочный коктейль из сливок с мороженым.

Ну, словом, отличное время для нас.

Лешка и я медленно движемся по опустевшему переулку — он быстро шагает, я медленно кручу педали, направляя петляющий велосипед в объезд ям и канавок, щедро избороздивших поселковую грунтовку. Велосипед слегка побрякивает звонком, пытаясь работать амортизатором для многострадальной моей пятой точки.

Промышленность отечественная не так чтобы прямо баловала нас обилием моделей — в продаже имеется темная и тяжелая «Украина», желтый и костлявый, словно ощипанная курица, «Орленок», и еще «Тиса», ушастая, крепко сбитая, надежная. У меня была как раз такая.

— Одной рукой управлять — это любой идиот справится, — солидно сообщил я. — Я и совсем без рук могу. Не очень долго.

— Совсем без рук не надо, — отказался Лешка, — главное, чтобы бы ты одной рукой нормально рулил, и как минимум одним глазом внимательно следил за дорогой. А дорога там… сам знаешь. Опасная.

— Так под уклон же! — удивился я. — До «Сувенира» там, а потом по-над речкой, до Мехколонны, да и до самого магазина, если нужно — делов-то!

— Вот это я понимаю брат! — одобрительно заметил Лешка, темные глаза весело поблескивали — армянская кровь. — Не какой-то там мямля, а нормальный пацан! У Санька Кулешова младший брат — и не брат, а дрищ, одно слово. Повезло мне с тобой, таракан.

Я надулся от гордости как индюк и стал ехать еще медленнее, чтобы слышать каждое слово. Не каждый день тебя так хвалит двадцатитрехлетний взрослый! Впрочем, скоро дорога пошла в гору — Цыганский холм, как его называли в народе — и мне волей-неволей пришлось спешиться.

Елки-палки, на спортивных велосипедах, скажем, харьковских «Туристах», уже давно делают передачи, почему на подростковые модели их не ставят! Крутил бы сейчас педали, как ни в чем не бывало.

— За меня не беспокойся, — продолжал тем временем Лешка, мерно шагая рядом, его иссиня-черная шевелюра рассыпала вокруг радужные искры. — Даже если и догонят, я к тому времени уже буду чистый. Думай о себе. И, само собой, мамке ни слова. Понял ситуацию, брательник?

— За кого ты меня держишь? — оскорбился я. — Давай лучше сам там не лажанись, мастер-ломастер.

— У меня трудовой стаж — шестой год пошел, — хмыкнул брат. — Ты стань вон там, возле остановки, вроде как ждешь кого-то. Меньше вопросов у прохожих, да и я буду знать, куда двигаться.

Он хлопнул меня по плечу и быстрым шагом направился вглубь улицы, туда, где, словно безвкусный храм, высился трехэтажный особняк цыганского барона.

Я прислонился к остановке — геометрической, покрытой слоями облезлой краски, конструкции. Капали минуты, ненормальное солнце палило сверху как ультрафиолетовой лампой, проехала мимо дряхлая «копейка», где-то за забором остервенело дрались коты — но в остальном вокруг было тихо, как в открытом космосе.

Интересно, как там вообще, в этом черном безвоздушном пространстве? Не очень-то мы продвинулись в этом направлении за последние тридцать лет: густая сеть разведывательных и информационных спутников, космическая станция на орбите да зачатки баз на Луне да Марсе — вот и все достижения. А здорово было бы, наверное, открыть какой-нибудь гиперсветовой двигатель и отправиться покорять звездные системы! Скорее всего, в обозримом будущем что-то такое придумают. Наверняка…

Звук бегущих шагов прервал ленивый ручеек мыслей. Он отражался от замерших в жаре стен и заборов, колыхался в густом нагретом воздухе. И он приближался.

Я не паниковал, конечно — все было сто раз оговорено. Отлип от автобусной остановки, оседлал велосипед и начал работать в ту сторону, откуда мы приехали. Топот приблизился еще больше, и — о, черт! — Лешка тащил на себе искомый рюкзак, но был не один. Он, конечно, перебирал своими короткими ногами так быстро, как только мог, и казался самому себе, наверное, как минимум Алланом Уэллсом, но помогало это слабо — за ним, не отставая, неслось целое стадо смуглых, худощавых цыганят лет пятнадцати-шестнадцати, моих ровесников, в общем. В руках у ровесников были импортные бейсбольные биты. Гениальный план трещал по швам.

— Гони! — гикнул Лешка, будучи еще метрах в десяти, и швырнул рюкзак мне. Тот поплыл по воздуху, казалось, на одной пятой реальной скорости, медленно, будто теплоход из речного судоходства по Днепру, он приближался, но так неторопливо, что я еще дважды успел проверить дорогу впереди на предмет отсутствия встречного движения.

Оп! Рюкзак влетел в раскрытую руку, как мяч в баскетбольную корзину, он был тяжелым, непривычно перегруженным, и меня вместе с велосипедом рвануло в сторону от внезапно изменившегося центра тяжести. Я вцепился в руль и размашистым жестом перебросил рюкзак за спину. Велосипед рванул вперед зигзагом, выбрасывая из-под шин пригоршни щебенки.

— Стой, сука!

Они неслись теперь за мной, вся орава, человека четыре — Лешка умело дернул в боковую улочку, здесь рядом был кирпичный завод, и потеряться было совсем легко, а цыган теперь интересовал только я. Но дорога вела теперь под гору, и ехать было нетрудно — хотя я все равно изо всех сил налегал на педали.

— Сто-о-о-ой!

Обязательно, ребята. А потому что нечего много наличности с собой таскать, на нее всегда найдется много охотников. Социалистическая законность, поняли? Это вам еще, можно сказать, повезло, что Лешка с корешами про ваш рюкзак первым узнал, могли бы и более суровые парни явиться — вам бы тогда и вовсе небо с овчинку показалось.

Отработав задним тормозом и с хрустом раскидав с дороги мелкие камешки, я ловко вписался в поворот и поднажал еще. Кровь билась в груди, словно пойманная рыба, солнце пробивалось сквозь ветки и мелькало в глазах ополоумевшим калейдоскопом.

— Сто-о-й! Зашибу, падла!

Велосипед несся с горы, рассекая воздух, словно идущий на взлет авиалайнер, между спицами свистел ветер, шины гудели по дырявому асфальту. Я бросил короткий взгляд за плечо — там все было отлично, погоня отставала. Человеческие ноги все же не предназначены для соревнования со сталью и резиной. Вот так!

Я оторвал правую руку от руля, чтобы показать им — всем, небу, солнцу и прочим изумленным наблюдателям — известный жест из трех пальцев. Знайте пацанов с Калантыровки, болваны, кушайте с булочкой, уродцы медлительные!

И в этот самый момент переднее колесо на полном ходу попало в яму.

Будь обе руки на руле, ничего страшного бы не случилось — ну, вильнул бы в сторону, так дорога все равно была пуста, как пустыня Сахара. Но я рулил всего одной рукой, пальцы которой лежали на рычаге переднего тормоза. От удара они рефлекторно сжались, тормоз сработал, колесо встало. И велосипед стремительно, как выпущенный из катапульты камень, кувырнулся вперед.

Снова-таки, если бы я отпустил руку с тормоза, то просто пролетел бы метров пять вперед и шлепнулся на дорогу. Заработал бы вывих или растяжение, выбитый зуб плюс десяток болезненных ссадин, почти наверняка. Но я не успел — и двенадцать килограммов стали полетели вслед за мной.

Позднее я много раз вспоминал эти мгновения недолгого панического полета — убегающее за спину солнце, плывущие серые волны асфальта, смазанная зелень виноградников на периферии… Краткая смешная вечность. И последние секунды, когда я еще не был Саньком Хромым.

Потом был удар.

Нога хрустнула — это я услышал совершенно четко. Громко — так хрустит, к примеру, толстая живая ветка под рукой охотника. Попробуй тут не хрустни, когда с ускорением врезаешься в асфальт, а потом на тебя падают шестьдесят килограмм живого веса.

А потом на меня рухнул велосипед.

Дыхание из груди вышибло мгновенно, втянуть воздух никак не получалось. Лязгнул где-то о дорогу согнутый «восьмеркой» обод, жалобно зазвенел, покатившись, звонок. Что-то хлюпало и хрипело совсем рядом. А, это же мое горло — оно отчаянно пыталось вдохнуть. В глазах мельтешили сверкающие круги черно-желтой осиной расцветки. Земля подо мной сотрясалась — большегрузное что-то едет, что ли? Не понять. Так ведь и раздавить меня недолго. Маленькую, жалкую фигуру, размазанную по горячей дороге вместе со своим разбитым вдребезги велосипедом.

— Ай! — это прозвучало прямо надо мной. — Куда гнал-то так, а? Как оглашенный, не?

— По-мо… — прошептал я. Рот набухал кровью, наверно, ко всему прочему, я еще и язык прокусил. Чувствительность пока не вернулась — болевой шок — но долго это продолжаться не могло. — По-мо-ги-те…

— Обязательно! — пообещали сверху. Сильные руки подхватили меня и приподняли. Сняли с плеч что-то небольшое, тянущее, деформированное. И положили… нет, отбросили обратно на землю.

Что? Я с трудом сфокусировал взгляд.

Надо мной стоял цыган — один из той самой четверки. В руках у него был похищенный рюкзак.

— Стоило так бежать, чавэ?.. — непонятно сказал он и раскрыл взвизгнувшую молнию, бросил беглый взгляд внутрь. — От судьбы не убежишь, да? Не убежишь. Но чтобы ты никогда этого не забывал… пожалуй, я оставлю тебе напоминание.

— По-мо-ги-те…

— Аншель! Молчи! — он вынул из рюкзака что-то угловатое, черное с мрачным металлическим блеском, щелкнул предохранителем, взвел курок.

Револьвер!

— Не надо… пожалуйста.

— Вежливый стал? — цыган усмехнулся. Белые зубы блеснули на солнце. — Ладно, сделаю врачам меньше работы.

— Сегер, Жан! — донеслось откуда-то. Нога наливалась болью, словно погружалась в очень горячую воду.

Выстрел. Тишина. Темнота.

— Джя дэвлеса, чавэ, — донеслось до меня напоследок. — Прощай, парень.

«Скорая» приехала минут через пятнадцать — вызвали какие-то доброхоты. От падения у меня оказался разрыв связок голеностопа третьей степени, трещина в ребре и сильный ушиб поясницы. А вот цыгане не были бы цыганами, если бы не оставили прощального подарка — пистолетная пуля перебила лодыжку. Поперечный перелом малоберцовой кости, как сказали тете Оле в больнице.

Три месяца реабилитации тянулись, кажется, столетиями. Университет мой, конечно, плакал, а нога срасталась медленно и, как потом оказалось, неправильно, медленно лишая меня подвижности. Но это заметили слишком поздно. А осенью началось вторжение «инопланетного разума», травматологов и хирургов стало резко не хватать, внимание ко мне как-то резко иссякло. Я не протестовал; было все равно.

Лешка в больницу ко мне не наведался ни разу.

* * *

Я люблю июнь. Долгие светлые дни, короткие теплые ночи — редко-редко пройдет грибной дождь, принося с собой влажную свежесть, смыв пыль с зелени и обострив запахи. Плюс тряпки, по необъяснимой причине, атаковали весь месяц очень вяло и малыми силами. Может, и у них кончался запал?

— Задание выполнено, потерь среди операторов нет, разрушений комплекса нет, разрушения инфраструктуры минимальны, — сказал я. Шлем был насквозь мокрым от пота. Ничего, бывало и хуже, намного. — Докладывал командир группы ЗП-Блок-1, лейтенант…

— Ага, минимальны, — сварливым голосом Наливаныча отозвался шлемофон. — А кто последний бомбер уронил рядом с «Преобразователем»? Это институт силовой электроники, секретное режимное предприятие! А теперь…

— А теперь у секретарши Лидочки на подоконнике кактус завял и любимый шнауцер обкакался? — предположила Мику. Говорить ей было уже совсем трудно, но она старалась изо всех сил.

— Мы же рядом уронили, а не на здание, — поддержал я. — Подгоните туда два пожарных расчета, они все за пять минуты сделают. А нет — так оно и само погаснет. Там один хрен пустырь вокруг. Секретность же! Враг не дремлет.

— Поучи меня еще, как купировать последствия, поучи, — предложил Наливаныч. — Умные все пошли, страшное дело… И это, лейтенант…

— Да?

— Вы откуда про Лидочку-то узнали?

И когда нас перегружали с каталок комплекса в кузов автобуса, я умудрился подмигнуть Мику. Здорово мы с ней сегодня Наливаныча укоротили, все слышали.

После удачного боя нас обычно старались побаловать чем-нибудь вкусным — в зависимости от предпочтений. Алиса предпочитала хорошо прожаренное мясо, для Ульянки чуть ли не с края света привозили какое-то специальное мороженое, Славя… не знаю, что любила Славя. Мне делали сладкое — выпечку там или шоколад с печеньками… А Мику имела слабость к алкоголю — точнее слабоалкогольным напиткам вроде коктейлей. Но у нас такое делать мало кто умел, поэтому чаще ей приходилось страдать и обходиться чем-нибудь наподобие «Советского Шампанского».

Вот и сейчас я вышел во двор института с булочкой «Романтика» в руке — еще со школы не могу перед ними устоять, это же посыпанное сахарной пудрой и наполненное повидлом совершенство! — и обнаружил на ближайшей лавочке ее, грустно глядящую на зеленую пупырчатую бутылку американского «Спрайта». Видимо, это все, что персонал смог сварганить в сжатые сроки. Странно, что не ограничились кружкой кваса — там спирта и то больше, наверное.

— Юным алкоголикам — пионерский салют! — провозгласил я. — Признание недуга — первый шаг к его излечению! Вытрезвитель находится по улице Кирова, это почти недалеко, могу сопроводить, если надо!

Мику изобразила улыбку, но только мягко отмахнулась, не произнеся ни слова.

— Хочешь? — протянул я ей «Романтику». Настроение было замечательное. — А что нужно сказать для этого?

— Сорок восемь — половинку просим, — тихо сказала девушка.

— Сорок один — ем один! — ухмыльнулся я, но, тем не менее, поделился вкуснотищей.

Надвигалась ночь, синее небо темнело и рассыпало звезды. Чистая прозрачная свежесть намекала, что ночью может пойти дождь, но пока его не было, пока вокруг был только спокойный медленный вечер, и это было прекрасно.

— Имею для тебя сюрприз, уважаемая Мику, — заговорщицким тоном сказал я. Девушка прожевала булочку и взглянула на меня вопросительно. — Скажу по секрету, этот чертов буржуинский «Спрайт» становится значительно вкуснее, если добавить к нему — в пропорции один к четырем — капельку виски «Джемесон». Раскрою еще один секрет: эта капелька у меня имеется.

Я продемонстрировал пятидесятимиллиметровую бутылочку, выменянную утром у одного из техников.

Мику сперва нерешительно улыбнулась, потом посмотрела на меня, на карман, снова на меня, подняла глаза и уставилась в небо.

— Я не могу говорить много… уже не могу. Поэтому просто — почему?

— Потому что я эгоист, — решительно сказал я. — Потому что мне неприятно видеть, как девушка, которой и так довелось много пережить, грустит из-за того, что кому-то на кухне было лень искать нормальное питье. Потому что жизнь и так жестока и несправедлива — и не стоит усугублять это дело сверх меры.

Я отнял у нее бутылку с газировкой и опустошил туда вискарь.

— Слабенькая, конечно, доза — но все же лучше, чем ничего, — резюмировал я, поднося получившуюся смесь к носу. — «Напьемся же, рыцари Круглого стола, пока не станет совсем хорошо!»* Прозит!

Я приложился первым, Мику, не колеблясь, последовала моему примеру.

— Какая гадость это ваше виски! Только хороший «Спрайт» перевели!

— Нет… очень хорошо… Мне — очень хорошо. Сейчас. — Мику говорила медленно, с запинками, но глаза у нее сверкали.

— Главное — не перебарщивать, — я наставительно поднял палец. — А не то чудовищные вещи могут случиться. Алкоголь беспощаден, такие штуки вытворяет с молодыми половозрелыми девушками, что… Ты про Алису знаешь? Нашла она как-то по пьяни древнюю лампу, потерла ее как следует, да и пожелала побольше мужиков. А на следующий день — глянь, вторжение инопланетян. А все почему? Терла она, значит, лампу… Ты думаешь, откуда тряпки взялись, а?

— Трепло ты, Сашка, — прошептала она с одобрением.

Повисла тишина. Но это была правильная тишина, хорошая — не неловкая пауза, когда не знаешь, что сказать, и пальцы на ногах поджимаются от смущения, а молчание двух приятных друг другу людей, пускай и не подружившихся еще, но явно и определенно идущих по этому пути.

— Тяжело это — постоянно молчать? — спросил я о том, что давно не давало мне покоя. — Ну или пусть не молчать, а говорить, но очень-очень мало? Тщательно отмерять слова, морщиться от боли при каждом произнесенном звуке?

— Тяжело… — вздохнула она. — Я… привыкла много петь… Кричать… Смеяться… А теперь я завидую вам… Завидую, что вы можете свободно говорить, шутить, даже ссориться. У вас есть так много… такое богатство… но это понимаешь не сразу. Если бы я только могла… если бы я могла все вернуть, как было раньше…

— Я понимаю, о чем ты, Мику, — сказал я искренне. — Понимаю, как никто другой.

И так мы сидели вдвоем на скамейке, время от времени делая глоток из бутылки с коктейлем, глядя на теперь уже совсем темное небо — и понимали друг друга.

* * *

Примечание к части

*Народная средневековая французская песня.

 

«Мику». Глава 12. Помочь друг другу

В спальню мы вломились практически заполночь, старая убывающая луна уже светила на небе сумрачным прожектором. Впрочем «вломились» — сильно сказано, я хромал сильнее обычного, а Мику с непривычки чуточку перебрала и тоже передвигалась не совсем уверенно. Можно сказать, что мы втащили друг друга в помещение. Взаимовыручка!

— Из-за острова на стрежень! — громко сообщил я темноте со смутно синеющими квадратами окон и белыми прямоугольниками кроватей. Дальше я забыл, и едва начавшуюся песнь пришлось оперативно закончить: — Стеньки Разина челны!

— «Челны» — это неинтересно, — сонно проворчала из-под ближайшего одеяла Алиса. — Вот если бы члены…

— Я намерен эту ремарку сейчас проигнорировать, — сказал я, осторожно подводя мечтательно улыбающуюся Мику к ее месту. — Как неконструктивную.

Щелкнул выключатель настенной лампы, загорелся яркий с непривычки желтоватый ночник. Лена спала, как обычно, отвернувшись к стене, Славя лежала лицом вверх, и на нем традиционно не отражалось ни единой эмоции, кроме вселенского равнодушия и готовности, если понадобится, немедленно, выступать в поход против того, на кого укажет партия и правительство. Ульяна безуспешно боролась с одеялом, которое упорно не желало быть похожим на древнеримскую тогу. Алиса уже распустила на ночь волосы, и они посверкивали в полусвете тяжелым золотым блеском.

— А я намерена сказать, что ты своим ревом оскорбляешь здесь всех людей с музыкальным слухом, — ухмыльнулась она. — Мику, гляди, уже давно перекосило от отвращения. Я просто поражена твоей черствостью, Санек. Или как правильно говорить? Чертвотой? Чертвастостью?

— Ребят… — сидящая на кровати Мику прижала руки к лицу, словно прикрывая зевок. — Я…

— Чертвастость — это преобладающая особенность твоего характера, Двачевская, — заметил я. — Неизменная, бесконечная и вечная, прямо как Вселенная. Нам на той неделе на лекции по диамату рассказывали, помнишь?

— Бляха-муха! — Ульяна живым мячиком подскочила на своей кровати. — Сашка, Алиса — у Мику…

Но мы и сами уже видели, потому что Мику отняла руки от лица. Из носа из нее вязкой струйкой текла кровь — совсем темная в зыбком свете ночника. Она капала с подбородка на грудь, пятнала одеяло и простыни. Ладони у девушки уже все были в этой черной, противной влаге.

— Ребята… — она хотела сказать это громко, крикнуть, привлечь внимание, но ее голос тоже менялся, он плыл и трескался. — Помогите…

Алиска успела, конечно, быстрее — она одним прыжком перемахнула спинку кровати и утопила большую хромированную кнопку звонка быстрого вызова, тот противно и долго задребезжал. Хороший был день, жаль, что закончился.

Мику увезли в операционную — опухоль внезапно дала новые метастазы. Теперь гортань ей пришлось удалять практически полностью, и когда-то звонкий голос девушки мы услышали вновь уже очень нескоро.

* * *

Не помню, говорил ли я, что в нашем «купе» был еще и телевизор. Ну, то есть не совсем телевизор, конечно — скорее, что-то вроде утопленного в стену экрана ЭВМ, по которому постоянно бежали неторопливые волны абстрактных узоров. Возможно, именно через него тем бойцам, которые обитали здесь раньше, передавались команды начальства. А может, у него были еще какие-то функции, нам неизвестные.

В общем, когда телевизор внезапно заработал, это стало легкой неожиданностью. Мы как раз опробовали новый разговорный шифр, предложенный Славей, на случай тотальной прослушки: пришельцев решено было называть тетушками, «люблю» означало «ненавижу», «дача» — «корабль», и так далее. А прошедшее время означало будущее — это был уже вообще высший пилотаж, многие от этой зашкаливающей сложности сбивались.

— Люблю я свою тетю, — ласково проворковала Славя с самой искренней своей улыбкой. — Жить без нее не могу прямо! В прошлом году я ей так помогала на даче! Консервацию закатывала, очень хорошо выходило. Одна банка, правда, взорвалась — такое несчастье!

— А ты разве умеешь банки-то закатывать? — умело подыгрывала ей Ульянка, втихомолку давясь от смеха и подмигивая мне сразу обоими глазами. Конспирация явно не была ее сильной стороной. — Да и где ты их брала на даче?

— Забыла, — безмятежно отвечала Славя. — Подумать нужно, повспоминать.

— Дача, наверное, на отшибе была, — просипела Мику. — Случись что, и помощи не от кого ждать.

Это нас немного остудило. Размышлять про разные взрывающие штуки, конечно, здорово, пока это не касается лично тебя. Почему-то смерть в огне посреди безвоздушного пространства ни у кого не вызвала энтузиазма. Повисло молчание.

Тогда-то я и заметил, что из телевизора на нас смотрит чье-то лицо. Сложенное из белых и черных точек, оно именно следило за происходящим, поводя глазами и слегка поворачивая голову то вправо, то влево, контролируя наши движения. Это было внезапно, конечно. Но куда больше неожиданностью стало то, что с нами связался человек — тьфу, черт, не человек, конечно — который не принадлежал к экипажу «Пеона».

— Заткнитесь и слушайте, — сказал он. Речь доносилась чисто, нашлепка на глазу выглядела миниатюрной черной дырой, порталом в иные миры. — Оставьте ваш смешной код, даже если бы парни в капитанской рубке и слушали вас, то в ближайшие несколько минут им светит на этой частоте только глухое бессвязное бормотание.

Славя развернулась к экрану — мягким змеиным движением.

— Вы — тот, кто…

— Тот самый, — подтвердило лицо с другой стороны. — Зовите меня Уолтар, так будет правильнее всего, хотя ваши далекие предки умудрились извратить даже это простенькое имя… И да, эти двое у тебя за спиной обязаны мне своими жизнями, а маленькая… привет, пра-пра-пра… и еще примерно двести пятьдесят раз правнучка.

Славя выглядела огорошенной, она не справлялась с потоком информации.

— Как вы…

— Помолчи! — по экрану сеткой промелькнули и погасли помехи. — Нет времени. Теперь уже нет. Отвечайте коротко и быстро: эти парни взяли вас в заложники?

— Да.

— Ясно. Нашли по спайс-следу?

— Н-наверное…

— Разумеется. Считают, что я сдамся, потому что вы — мои дети, или я собираюсь продолжить свой род с кем-нибудь из вас шестерых? Не самое бессмысленное предположение, я не дискриминирую по половому признаку, ребята, — он хмыкнул.

Это было дико и отвратительно и совершенно не похоже на беседу с представителем внеземного разума. Славя, похоже, считала так же.

— Я… не знаю.

Парень с повязкой на глазу поморщился.

— Не знаешь… Конечно, считают. На то и был расчет. Теперь слушайте меня внимательно, ребята. Пункт первый и главный: я не собираюсь вас спасать. И помогать вам у меня тоже нет ни малейшего желания. Не знаю, говорил вам торгаш или нет, но спайс нынче куда дороже, чем был когда-то, и мне очень нравится эта ситуация. Чертовы охотники испортили мои затянувшиеся каникулы на вашей симпатичной планетке… что ж, ничего не длится бесконечно. Я намерен бежать.

— Но как же…

— Пункт второй: для побега — удивительно, но факт — мне нужен корабль. Мой, как вы можете догадаться, уже не совсем на ходу. Во всяком случае, для межзвездных перелетов он совершенно точно не годится. И вот здесь появляется ваш единственный шанс не сдохнуть в муках, мальчики и девочки: вы поможете мне угнать этот чертов «Пеон»!

* * *

Восстанавливаться Мику можно было начинать уже через две недели после операции. Как я понял из не очень внятных, но эмоциональных объяснений Наливаныча с краткими, пахнущими медовым самогоном, ремарками Виолы, от ее бывшего голоса Мику остался только чуть слышный шепот. А все, что было громче шепота, уже синтезировал и передавал голосообразующий аппарат, работающий от батареек. Реабилитацию вообще-то следовало вести под присмотром квалифицированных специалистов, в том числе психологов — но у нас в центре таковых не оказалось, не завезли. А может, просто заняты были, переложили свои важные функции на наши хрупкие плечи.

Вот только Мику не хотела реабилитироваться. Она просто перестала разговаривать. Совсем. Хотела есть — шла в столовую. Хотела пить — наливала из чайника стакан воды. Хотела лечь раньше обычного — ложилась, закрывала уши подушками и так лежала, отвернувшись лицом к стене.

А я?

Я присаживался рядом. Говорил. Убеждал. Призывал. Рассказывал сплетни и местные несмешные анекдоты. Ведь жизнь не кончается оттого, что ты теряешь голос. В жизни случается разное, и ничего не кончается до того, как кончается сама жизнь. Это нелогично. Неправильно. Ведь так?

Так?

Мику молчала. Смотрела в стену. Смотрела в неизвестную даль над моим плечом, если мы стояли лицом к лицу.

И не говорила ни слова.

Ульянка, которая помогала мне поначалу и скакала вокруг эдаким веселым воланчиком, брызжа эмоциями и идеями, постепенно охладела. Нет, неправильно выразился — просто переключилась на более интересные темы. В магазин при институте выбросили докторскую колбасу, от Наливаныча, говорили, не выдержав его буддистских заскоков, ушла жена, Виола в очередной раз загремела в вытрезвитель — влепят строгача или пожалеют? Вокруг было столько увлекательного и непознанного, что казалось невозможным сосредоточиться на чем-то одном.

Алиса и Славя увлеченно воевали друг против друга на симуляторе, там как раз реализовали эту возможность, и их было оттуда не вытащить. Лена, наверное, бродила где-то по расцветшему и похорошевшему саду с томиком Ремарка — на нее и вовсе не было никакой надежды.

У меня надежда пока что была.

Как и стопроцентное зрение. Сегодня Мику решила не сидеть в палате и не следить за «Международной панорамой», передающей душераздирающие подробности из стран, живущих по волчьим законам капитализма; она отправилась на прогулку. Вот только не в сад, не на кухню, не в подсобки, не в тренажерный зал и даже не в подвал, где было оборудовано вполне надежное — я проверял — противоядерное убежище. Совсем наоборот — ей захотелось на крышу.

Крыша у нас была типичная для местных зданий — четырехскатная, крытая шифером, с несколькими слуховыми окнами и одной дверью. Дверь была на замке, но ключ, как говорится, лежал в кармане, и к этому карману имели доступ многие шаловливые ручки. Но Мику Ульяну точно не просила, значит, сама добыла. Упрямая девчонка.

Кряхтя, как столетний дед, я вылез на пыльный чердак: здесь было полным-полно хлама, который следовало бы выкинуть, но из-за скупердяйства завхоза — упыриной серьезности человека по фамилии Маникян — выкидывать что-либо было строжайше запрещено.

Протоптанная в пыли дорожка вывела к прикрытой, но не запертой двери, которую я уверенно толкнул и выбрался, наконец, на волю — то есть крышу. На волю, в пампасы! Внизу царил по-летнему неподвижный и горячий, как расплавленная смола, штиль, но наверху с разных сторон поддувал коварный майский ветерок. Солнце садилось куда-то за спину, за бесчисленные трубы и могучие градирни металлургических заводов, столбы дыма расплывались в желтом зареве.

Мику сидела на самом краю, свесив ноги через ограждение. Пепельные волосы дрожали на ветру, словно замерзали на морозе.

— Это я, так что сигать через проволоку нет необходимости, — предупредил я, приближаясь. Темно-серый от времени шифер похрустывал под ногами, будто первый непрочный лед на зимней речке. Поправился: — А может, и есть, но только если ты очень уж сильно меня недолюбливаешь.

Это психологический трюк был, как вы поняли. Реплика, требующая ответа, завернутая в шутку. Восемнадцатилетние подростки — самые коварные люди на свете!

Девушка не ответила. Ее рука лежала на поручнях, и словно играла с набегающим воздушным потоком — манила, отпускала, гладила. Наверное, ветер был единственным существом, которое она не отталкивала от себя. Ветер был ее единственным другом.

— Не против, если я присяду тут?

Ноль реакции.

— А я вот недавно сообразил, как у нас стратежно расположен институт, — сообщил я, устраиваясь рядом. — Вон с той стороны, видишь, заводы, а с противоположной — гляди, университет. Да не один. С одной стороны — детский ботанический сад, а с другой — бандитский район, куда и днем-то лучше не соваться. В ту сторону — аэропорт, а в эту — железнодорожный вокзал. А посередине — мы, несчастные. Мы центр мира, понимаешь? От нас зависит, будут ли ханурики на поселке и дальше собираться под гаражами с разливным пивом — или лежать бесформенной кровавой кучей под развалинами. Да что ханурики… возьми студентов, или работяг с ЗТЗ… Это все мы — наша ответственность, понимаешь, что…

Мику взмахом руки оборвала монолог. Зря я про ответственность начал, не то у нее сейчас настроение, чтобы о рабочем классе думать.

Она думала сейчас только о себе. А о чем еще? Да о случившемся с ней, конечно! О несправедливости.

— Знаешь, — сказал я медленно, словно размышляя, — ты можешь сейчас, конечно, думать, что общество — холодная и бессердечная скотина, а наша жизнь — чудовищный ад без надежды выбраться живым. Так?

Ласкающая ветер рука замерла в воздухе странным, незавершенным движением.

— И я даже не стану с тобой спорить, потому что это все чистая правда, — сказал я. — Но только вот думать так — зачем?

Она все еще смотрела на меня снизу вверх — молча и вопрошающе.

Я ничего не сказал. В небе царил золотой закат.

— В каком смысле? — прошептала она.

Победа! Лед тронулся, господа присяжные заседатели! Лед тронулся!

— Посмотри на меня, к примеру. Как там писал наш замечательный народный артист Кормильцев? «Иван Человеков был простой человек и просто смотрел на свет; И «да» его было настоящее «да», а «нет» — настоящее «нет». Вот так и я: смеюсь, когда весело, и кричу, когда больно. Пускай это не очень музыкально, зато я чувствую себя собой. Это большое дело — быть самим собой, а не безмолвным чурбаном с раздирающими тебя на куски мыслями внутри. Поверь, я там был — и это совсем, ни на столечко не весело.

Мику осторожно выдохнула. Голосообразующий аппарат у нее на шее, похожий на диковинное ожерелье, издал металлический звук.

— Мне… — это было сказано уже громче и прозвучало странно — как если бы гитара пыталась научиться петь. — Мне… нужно… подумать. Привыкнуть.

Я сделал руками жест, который делают фокусники в цирке — «вуаля!»

— Столько времени, сколько нужно, Мику. Просто… мы рядом. Я рядом.

Она смотрела на меня серьезно, спокойно, без всегдашней своей вежливой полуулыбки.

— Я помню.

И вот здесь, в этот самый момент… черт, как же объяснить… В общем, я понял, что Мику и сама хотела бы вернуться, все отдала бы за то, чтобы вернуться в мир живых — но не знает, как это можно сделать. А еще понял, что я — знаю.

* * *

— Какой еще концерт? — Алиса была раздражена.

— Современной музыки и песни, какой же еще, — я помахал у нее перед носом программкой. — А точнее, молодой и талантливой Ланы Лениной, местной исполнительницы, кстати, довольно популярной.

— Еще бы ей не быть популярной, с такой фамилией-то, — буркнула рыжая. — Ха! Да еще и в помещении цирка! Другого места не нашлось, видимо… Но пусть концерт, что с того?

— Имею желание пригласить прекрасных дам на вечер высокой культуры, — сообщил я галантным голосом, отвешивая поклон в стиле «Атос, Портос и Арамис дохнут от зависти». — Всех пятерых.

— Прямо всех? А у тебя губа не дура, а, Санечек? — Ульянка, пролетая мимо, показала мне язык. — Сил-то хватит?

— Умолкни, тоскливое дитя, — сказал я загробным голосом и повернулся обратно к Алиске. — Так что насчет концерта-то?

Она пожала плечами.

— Ну, можно, чего. Только… — она пробежала глазами текст программы. — Начинается-то он меньше, чем через час. Не успеем.

— Черт! — я запаниковал. За такое время получить разрешение у Наливаныча и старой карги Дмитриевны, да еще успеть на автобус, да добраться…

Алиска смотрела на меня с каким-то странным выражением лица. Насмешка? Нет. Нежность? Вот еще! Черт! Не ожидал, потому и не узнал сразу. Сочувствие это было, вот что.

— Хочешь ей помочь, значит… — пробормотала она. — Ну и ладно. Помощь — дело благородное. Выход-то есть, Санек, только ты его проглядел, по своему глупому обыкновению. Знаешь, в чем твоя вечная проблема?

— Слишком редко обрываю твой поток сознания?

— Слишком буквально понимаешь условия задачи. И если в текущих условиях задача не имеет решения, то — что?

— Что?

— Глупый, я же говорю… Значит, условия нужно изменить. Знаешь, где Наливаныч держит свою служебную «волжанку» — черную такую, с которой он пылинки сдувает и из гаража выводит раз в полгода, да и то на техосмотр?

— Нет…

— А я знаю. Погнали.

Как и от кого она достала ключи от машины — не знаю. Те, которыми мы открывали дверцу, были на ощупь какими-то гладкими, будто смазанными. Не иначе дубликаты, сделанные по оттиску — брат показывал такие когда-то. Не хочу даже знать, зачем они понадобились Алиске.

— Все не поместятся, — решительно отрезала рыжая, оглядывая салон, где о натуральной коже не стоило, конечно, и мечтать, это вам не «Родина»*. — Максимум пятеро. Предлагаю Ленку не брать — она все равно мало что соображает по причине слабоумия. Еще начнет истерить по дороге, пену пустит, а то и обделается — засыпемся, стопудово засыпемся.

— Ты на себя давно в зеркало смотрела, Двачевская? — указал я. — Ты ж худая, как прошлогодний снег. И все девчонки ровно такие же. Вас на одно заднее сиденье можно всех пятерых посадить, и еще место останется. Для Виолы. О, давай и ее тоже!..

— Остынь, озабоченный! — пресекла она мои фантазии. — Делай как хочешь, только быстро, если хотим успеть на эту твою Лену Ланину, выехать надо не позднее, чем через десять минут! Тащи сюда весь наш террариум, смотри не обляпайся!

Мы успели — подтянулись к гаражу как раз когда низкое солнце спряталось за тополями через дорогу, и на территории ощутимо стемнело. Лучше не придумаешь: гаражи были пустынным местом, а вся наша кособокая команда уже скрючилась внутри, в салоне; тесновато, Алиска была права. Причем сама рыжая бестия засела за руль, потому как мои знания в этом сложном вопросе ограничивались наименованиями агрегатов и узлов.

— Александр! — из окна соседнего корпуса мне энергично махала Ольга Дмитриевна, седые космы, грязная зеленая косыночка, высохшие руки с крючковатыми пальцами, все как обычно. — Вы куда девчоночек запропастили? Нигде не можем их найти, а время уже подходит процедурное!

— Понятия не имею, Ольга Дмитриевна! — проорал я в ответ. За спиной медленно раскрывалась на ржавых петлях железная дверь гаража, и я подпер ее спиной. — Может, на рыбалку убежали? На речку-то?

— Какую еще рыбалку? — обозлилась завотделением. — Что они тебе — спортсмены, что ли? А ну признавайся, прохвост!

За спиной взревел — нет, не двигатель, радиоприемник, видно, Алиска по незнанию ткнула пальцем не туда. Дэйв Меникетти играл что-то яростное и печальное — нечасто такое бывает, но у него получалось. Ольга Дмитриевна навострила свои старческие уши.

— Что это у тебя там? «Музыкальный киоск»?

— Он самый! Мне пора, извините! — я ужом юркнул в открывающуюся все шире щель ворот и плюхнулся на пассажирское сиденье.

— Сколько можно! — зашипела на меня рыжая. — Рвем когти!

Двигатель взрыкнул и заработал — хорошо, ровно. Из подсобки вышел Шурик — не иначе с механиками бухал, разгильдяй, бросил в нашу сторону равнодушный взгляд, потом вздрогнул и пригляделся.

— Ааааа! Блин! Давай-давай-давай! — Алиса по очереди топила какие-то педали внизу, но видимого эффекта это не давало. Шурик снаружи что-то крикнул, из подсобки показалась еще чья-то голова. «Волга» дернулась и рванула наружу, словно безумный бык. — Наконец-то!

Разбрызгивая из-под колес щебень, мы закружили по территории хоздвора.

— А хрен нас выпустят через парадный выезд, — сказала вдруг Славя, поджав губы. Она, видимо, вообще не одобряла всей этой затеи, но все равно присоединилась — из солидарности, наверное. — Ты КПП будешь на полном скаку пробивать, что ли?

— Через задний двор поедем, там хозяйственные ворота есть, для продовольствия, — сообщила Алиса сквозь зубы.

— А кто их нам откроет? — это уже Лена подала голос. Она пока держалась молодцом, без ненужных всхлипываний и прочего неконструктива. — Они же тяжелые, сами не справимся.

— Придумаем что-нибудь, — оптимистично заявил я. Мы выбрались на оперативный простор, машина перестала скакать по ухабам и понеслась по асфальту — верный признак, что ворота были близко. По радио включился Роббен Форд — самый подходящий музыкант для шестерых отчаянных угонщиков, между прочим!

— Фары включи, двоечница, — проронила Славя. — Вижу каких-то ребят у ворот.

Мы тормознули, скрежетнув покрышками, у самого ограждения. «Ребята» оказались не солдатиками, а вольнонаемными рабочими — это было хорошо, это была удача.

— Але, парниши, а приоткройте нам ворота, если не впадлу, — высунулась Алиса из окна.

«Вольники» переглянулись.

— В самоволку отправились, что ли? — предположил один.

— В нее, — согласилась Алиса. — Так как насчет ворот?

— Тяжелые, — сплюнул второй. — Сигаретками не поделишься? А лучше чем покрепче.

Я стрельнул глазами назад — но на территории специнта особой тревоги пока не наблюдалось, видимо, сводная команда из Шурика, Ольги Дмитриевны и нетрезвых механиков пока решила бороться с кризисом самостоятельно. Правильное решение! Глупое, но правильное.

— Не вопрос! — из заднего окна высунулась Ульянка с объемистой флягой в руках. — Угощайтесь!

— Другое дело, — удовлетворенно хмыкнул первый «вольник». — Сейчас откроем, момент.

— Ульян, твоя предусмотрительность меня пугает, — вполголоса сказал я.

— Этих парней она скоро напугает еще больше, — мрачно пообещала рыжая. — Когда окажется, что фляга это наградная и принадлежит лично Наливанычу. Строгачем «вольники» не отделаются — флягу украли, машину прошляпили, ворота отперли… А с нас и взятки гладки — несмышленыши, что сказать.

Машина неслась по пыльной вечерней дороге, сияя выпученными каплями фар, в салон врывался свежий воздух, на лицах девчонок гуляли отвлеченные улыбки.

В здание цирка мы ворвались ровно за три минуты до начала концерта. В вестибюле висел устойчивый звериный запах, который не могли отбить никакие уборки и дезинфекции — хоть каждый день стены с мылом мой. Народу почти не было — все уже в зал направились, наверняка.

— Шесть билетов! — выпалил я, протягивая кассирше — суровой бабке с постным лицом — две красные десятки.

На деньги она даже не посмотрела.

— Групповые заявки в соседнее окно, — едва разжала бабка тонкие губы. — Да и оно закрыто, потому что вот-вот начнется концерт. Вы бы еще позже заявились, молодой человек.

— Вы не понимаете… — слова вдруг куда-то ушли и кончились. — Это очень важно… У нас тут… У нас…

— Молодой человек, — кассирша повысила голос. — Продажа билетов закрыта. Всего доброго.

Где-то у одного из входов затрубили в трубу. Ну правильно, не театр же — третий звонок давать. И все это — весь наш безумный план с угоном и кроссом по безлюдным улицам — было, получается, зря? Так?

Рядом мелькнула тень, от нее пахло персиком и солнцем.

— А может, откроем ее, продажу-то? — на кассовую стойку опустилась зеленая, словно окислившаяся от времени медь, бумажка. Алиса смотрела прямо перед собой. И усмехалась — расчетливо и цинично.

Да за такие деньги можно вшестером в Крым слетать! И еще на мороженое с кино останется.

Кассирша задумчиво посмотрела на лежащие перед ней деньги.

— Наверное, у меня где-то осталось несколько свободных мест, — пробормотала она, наконец, отворачиваясь. — На случай приезда товарищей из министерства культуры, или чего-то такого…

— Послушай, — шепнул я Алисе, когда мы уже прошли билетный контроль и уселись на предназначенных — отличных, не слишком низко и не слишком высоко! — местах. — Ладно ключи от машины… Но деньги! Да еще полтинник, и наверняка не последний. Кого ты гопанула на этот раз? Где труп?

— Вечно ты про меня плохое думаешь, Сашок, — остро и хищно ухмыльнулась Алиса. — А я ведь просто маленькая девочка…

— Со взглядом волчицы, да. Я что имею в виду — у нас не будет на этот счет неприятностей, кроме как за угон машины? Интересуюсь с целью знать.

— Ты безработный, что ли? — неожиданно окрысилась Алиса. — Тебе, блин, зарплату не платят? Платят, конечно, причем побольше, чем мне, только ты же ее не забираешь, потому как тратить не на что, вот она и пылится в сейфе бухгалтерии. А у меня всегда с собой имеется как минимум «катька» на мелкие расходы. Вот сегодня и пригодилась, например.

— Ничего себе «мелкие расходы», ты наркотиками, что ли, торгуешь в свободное от работы время? — поразился было я, но тут шум в зале начал стихать: начиналось представление, на красную и порядком вытертую арену вышел усатый конферансье-ведущий в стареньком пиджаке и античной соломенной шляпе, небезуспешно копирующий манерой поведения оригинального куплетиста Бубу Касторского.

— Дорогие друзья! — громко и веско сказал он в фонящий микрофон. — Радостно, что и в суровую военную годину наш город продолжает жить и интересоваться искусством! И сегодня мы с большим удовольствием представляем творчество нашей землячки Светланы Лениной! Ее песни сочетают в себе…

Но тут публика закричала и засвистела, и с экскурсом в теорию искусства пришлось погодить.

— …Словом, — не растерялся ни на секунду ушлый конферансье, — лучше самому все услышать и понять! Встречайте: Лана Ленина и ВИА «Артель»!

Заиграл какой-то медленный блюз, и на сцену — тьфу, черт, на арену, конечно! — вышла маленькая, хрупкая девушка, кажущаяся еще меньше из-за огромного чехла для гитары за спиной. Наверняка это было продуманной деталью выступления, но смотрелось здорово — будто она возвращалась домой из дальнего похода и внезапно, почти случайно решила заглянуть сюда на огонек.

Публика это оценила, по рядам прокатился одобрительный шум. Девушка вскинула кулак, и музыку как отрезало. Секунду спустя притихли и ряды.

— Привет, земляки, — четко проговорила Лана. Темные волосы двумя короткими хвостами падали ей на плечи. — Сегодня будет много хорошей музыки и песен со смыслом. Кому такое не нравится, могут убираться с глаз моих прямо сейчас, в кассе вернут деньги. Кто остается — я вас предупредила. Ну?

Никто не пошевелился.

— Хорошо, — оценила она. — Тогда поехали. Первая песня — она же главная — посвящается тем ребятам, которые каждый день, в том числе рискуют своими жизнями ради того, чтобы мы хоть на час могли забыть об этой войне — будь она проклята! Я не знаю, что будет, когда этих ребят не станет — но пока они есть, живы и я, и вы. Низкий им поклон за это. И моя первая песня — для операторов укрепрайона! Для зенитчиков!

Я скосил глаза на девчонок. Лица у них были обалдевшие.

Лана тронула струны расчехленной гитары. Тронула, коснулась, ударила по ним, задавая ритм и темп, сплетаясь в совсем простую, безыскусную мелодию, оставляя место и время для самых важных слов.

Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели.

Друг пред другом мы, как перед господом богом, чисты.

На живых порыжели от крови и глины шинели,

на могилах у мертвых расцвели голубые цветы.

Расцвели и опали… Проходит за осенью осень.

Наши матери плачут, ровесницы молча грустят.

Мы не знали любви, не изведали счастья ремесел,

нам досталась на долю нелегкая участь солдат.

В высоком здании цирка, увенчанном куполом, словно храм, царила полная тишина — ни шепотка, ни невольного кашля. Зрители таили дыхание, не решаясь даже пошевелиться, и — слушали. Словно боялись пропустить хоть слово. Может, это мне только казалось — сам я застыл, будто античная статуя, «Мальчик, пораженный молнией», но только такими же статуями застыли и все вокруг меня. Все девчонки, даже неугомонная Ульянка, даже равнодушная, одурманенная успокоительным Лена. Все были здесь. Вслушиваясь. Понимая. Сопереживая.

Пусть живые запомнят, и пусть поколения знают

эту взятую с боем суровую правду бойцов:

И твои костыли, и смертельная рана сквозная,

и земля, что впитала горячую, буйную кровь.

Это наша судьба, это с ней мы ругались и пели,

и сбивали чужих, и рушили с небом мосты.

…Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели,

Мы пред Родиной нашей и в жизни, и в смерти чисты**.

В репертуаре Ланы были и другие песни, и веселее, и печальнее, и она их пела потом, конечно, но только почти все пронеслось мимо сознания, оставляя в голове бессвязные отрывки, будто занозы, вонзившиеся в ладонь. Но эта первая песня, и те слова, что так просто и буднично сказала незнакомая вроде бы, чужая девушка… Нет. Она уже не была чужой. Для меня — не была.

— Ты ее знаешь? — Мику сидела совсем рядом, и ее маленькая ручка словно утонула в моей ладони. — Вы… были знакомы раньше? Ты знал… знал, что она будет петь именно это? Или попросил… ее?

— Нет, — покачал я головой. — Не знал, не говорил, не просил, и вообще в глаза не видел до этого вечера. Но… я рад, что так получилось, Мику. Правда, рад.

— Спасибо, Саш, — это было уже совсем тихо, но я услышал. — Ты мне очень… очень… сильно помог. Спасибо тебе.

* * *

— Да ты чего? — набросилась Алиса на Славю чуть ли не с кулаками после того, как экран с лицом одноглазого парня погас и снова принялся выдавать бессмысленные квадратики да черточки. — С какого… дьявола ты согласилась? Да еще и решила за всех нас! Да он же… он же нам… Мы ему не нужны, ты же помнишь!

Видно было, что ей хотелось сказать куда больше, но предполагаемая прослушка накладывала свои ограничения. Поэтому я молчал, хотя по сути был согласен с рыжей — легкость, с которой Славя приняла план одноглазого, была удивительной, учитывая ее ненависть к тряпкам вообще и этим конкретным тряпкам в частности.

Славя медленно закрыла и открыла глаза — правый, кажется, был чуть краснее, чем обычно.

— Все нормально, — сказала она ровным голосом. — Варианта было всего два: пропуск хода и участие в предложенном мероприятии. Стратегия учит, что пропуск хода экономически неэффективен. А участие… посмотрим.

Алиска еще несколько секунд сверлила Славю гневным взглядом, после чего раздраженно фыркнула и забралась к себе на вторую полку — в сотый раз считать дырочки вентиляционного отверстия на потолке.

— Славяна Сергеевна, а расскажите чего-нибудь интересного, — голосом капризной маленькой девочки сказала Ульянка. — Для разрядки международной обстановки, а также просто так. Про шрамы свои знаменитые, например. Про них в специнте легенды ходили.

На лице блондинки промелькнула мрачная усмешка.

— Ходили, значит?

— Большинство, — сказал я, — придерживается мнения, что это была схватка с белым медведем. Летальный исход для косолапого. Мементо мори. Имеется версия, что медведей было два, плюс стадо диких американских бизонов. А еще…

— Помолчи, Саш, — Славя машинально потерла раненую половинку лица.

Стало так тихо, что я практически слышал, как в воздухе сталкиваются молекулы.

— Десантники занимаются затыканием дырок, образующихся при обороне укрепрайонов, — начала она. — Играют, короче говоря, роль пожарных, которых бросают обычно в самое пекло. И я пошла в разведроту именно по этой причине — не давать этим тварям убивать своих. Раз уж совсем своих я так и не смогла уберечь.

Помолчала.

— Но тут есть одна тонкость. Десант прибывает когда есть опасность прорыва обороны, то есть исправляет ошибки других. А мне хотелось… хотелось действовать самой. Бороться. Стрелять. Нести ответственность только за себя. Наверно, я была не очень хорошим солдатом.

— Наверняка, — поддакнула безжалостная Ульянка. — И что случилось?

— Я хотела перевестись в операторы, — пожала плечами Славя. — Подала рапорт, получила отказ. В операторы берут только физически неполноценных. Инвалидов. Калек. А у меня здоровье, как у спортсмена-разрядника и единица зрения, плюс снайперская подготовка. Незаменимый кадр, фактически.

— Боже мой… — выдохнула понявшая все раньше других Мику.

Славя не обратила на ее возглас никакого внимания.

— Я подошла к вопросу логически. Есть цель — стать оператором. Одним из вас. Есть препятствие — я не инвалид. Какой выход? Он очевиден, правда?

— Черт… — Алиса потрясенно мотнула головой. — Черт, черт…

— На складах у нас стояли бутыли с технической плавиковой кислотой, — продолжила Славя. — Черт его знает, зачем, она в основном применяется для травления, а у нас на базе травить умели только бородатые анекдоты и пошлые шуточки. Но штука была мощная, я это помнила из школьного курса химии. Плавиковая кислота растворяет стекло. Значит, и для моих целей должна была подойти.

— Славя… — я слегка коснулся ее руки. — Не рассказывай, если… если тебе до сих пор больно.

Она усмехнулась — нет, просто дернула уголком губ. Второй, израненный, остался неподвижным и мертвым.

— Уже ничего не болит, Саш. Ну, разве что моя гордость. Я была очень осторожна. Ключи от склада мне дал зампотех, что-то я ему наврала такое… Он не поверил, конечно, решил, наверное, что я пускаю налево какие-то запчасти со склада. Но я была своей, из десантников. А свои — это не чужие. Для своих можно закрыть глаза почти на все. Почти.

— И… что было дальше?

— Дальше… Бутыли были из белого пластика, довольно тяжелые. Я стащила один с полки на пол, открыла. По помещению резко понесло химией, меня качнуло — значит, нужно было поторапливаться. Я достала заранее припасенную тряпку — то ли носовой платок, то ли старую майку, прижала к горлышку, наклонила емкость один раз — показалось мало — второй. Тряпка вся пропиталась этой дрянью и, кажется, начала дымиться — фтороводород медленно пожирал ткань. Запах сбивал с ног. Я глубоко выдохнула и прижала тряпье к щеке.

Никто не проронил ни слова, и корабль не остановился, и все так же продолжал медленно парить над вогнутой чашей планеты Земля. Славя осторожно коснулась краешка глаза.

— Боли не было. Это уже потом я узнала, что кислота обладает слабым наркотическим действием. И мутагенным тоже. Вот только мутантом я не стала — потеряла сознание прямо там, на складском грязном полу. Нашли меня что-то через полчаса, кажется. Химический ожог степени три-бэ — разрушение кожи до подкожной клетчатки. Плюс острота зрения. Комиссовали по инвалидности, да продержали два месяца в психушке — интересовались, сама ли я все это придумала, или кто подсказал. Но я придумала все сама. Сама. И вот… вот все и заканчивается, именно так, как я и хотела. Мы на корабле тряпок. И мы все еще живы. О таком я не могла и мечтать.

— Спасибо, Славя, — сказал я после короткого молчания.

— За что?

— За то, что не побоялась поделиться. И за то, что из-за этого решения — страшного решения, должен сказать — мы когда-то познакомились. А теперь, пока мы все еще под впечатлением от твоего рассказа, я бы попросил хотя бы намекнуть, в чем суть и выгода нашего договора с… дядюшкой. Если можно.

— Стратег, — насмешливо фыркнула Алиса, но ее никто не поддержал.

— Выгода… — Славя задумалась. — Так сразу и не объяснишь. Бывает же такое — в голове у тебя все выглядит стройно и гладко, а только начнешь рассказывать — бом! и ничего не складывается, разваливается практически на куски. Понимаешь?

— Ни черта не понимаю, если честно, — отказался я. — Можно для особо тупых как-нибудь более доступно?

— Даже и не знаю, как тебе сказать, — теперь уже вполне по-настоящему ухмыльнулась Славя. Странно было видеть эту гримасу на ее всегда спокойном лице. — Объяснения кончились, тут ты или соображаешь, или нет. Бом — или не бом. Компрене-ву?

Я не ответил. Я сидел на своем месте, будто молнией ударенный. Я понял, наконец, на что намекала своими путаными объяснениями Славя.

БОМ!

Боезапас особой мощности.

Снаряды с ядерной начинкой, упрятанные глубоко под укрепрайоном. Последний резерв командования.

Славя задумала уничтожить корабль.

* * *

Примечание к части

*Автомобиль ГАЗ-М-20 «Победа» первоначально предполагалось назвать «Родиной». В мире «Не чужих» не произошло Великой Отечественной войны, соответственно, называть машину «Победой» не было необходимости.

**Изначально стихи Семена Гудзенко, здесь приводятся с небольшими изменениями.

 

«Лена». Глава 13. Только здесь и сейчас

Даже просто лежать было наслаждением. Лежать и ничего не делать, уставившись с блаженной бессмысленной улыбкой в потолок, пустив происходящее на самотек — до чего же это все-таки здорово… Как выразился один начитанный парень: «будто тебе делают расслабляющий массаж две прелестные мулатки, а ты в это время потягиваешь ледяной коктейль, лежа в бассейне». Не знаю, как это выглядит в реальности, и откуда вообще взялась эта фраза, сам он дальше Крыма ни разу не выбирался.

Кто сказал, что слишком много наслаждения — это плохо, а третий оргазм за час — некомфортно? Да вырвут лгуну его гнусный язык!

Я издаю нечленораздельный стон. Алиса поднимает рыжую голову, качает ею из стороны в сторону, так, что ее волосы хлещут по моему обнаженному животу в какой-то странной смеси ласки и наказания, шкодливо улыбается.

— Хорошо? Продолжать?

Это совершенно точно риторический вопрос, поэтому я ничего не говорю, только со свистом перевожу дыхание, но она и не ждет ответа, просто со значением облизывает губы и возвращается к своему занятию, с которым она справляется, следует признать, в совершенстве. Ее дыхание обжигает, внизу растет приятное напряжение, и мысль об этом проносится в голове, словно пузырь с воздухом сквозь водную толщу, и взрывается вверху, в какой-то недосягаемой вышине горячим сверкающим фейерверком. Черт, если и есть где-то в далеком черном космосе что-то похожее на рай, то сегодня он открыл свое генеральное представительство в специнте.

Не знаю, как это все случилось, с чего началось, как продолжилось, и как мы будем жить теперь дальше, и смотреть друг другу в глаза после всего происшедшего… Да и черт с ним, это неправильные мысли, и совершенно лишние в данной ситуации.

Чтобы отвлечься от лишних мыслей, я обращаюсь к тому, что первым попадется под руку. Первой попадается Славя — она лежит рядом, полностью обнаженная и улыбающаяся, закатное солнце подсвечивает золотистыми линиями силуэт, блестящее светловолосое чудо, и одно удовольствие проводить рукой по гладким линиям идеальной фигурки. Моя ладонь касается прогибу прекрасной талии, скользит ниже, в ложбинку над ягодицами, ныряет дальше и, кажется, находит там для себя что-то по-настоящему интересное. Славя стонет, но этот стон похож на мурлыканье довольной кошки. Ей хорошо. Как и мне.

— Саш, ты никого не забыл?

А это Ленка — бог ее знает, как она здесь оказалась, я ведь ее даже не приглашал, кто-то из девчонок проболтался, наверно, и до чего же она красивая без своей вечной унылой тени на лице, она выглядит настоящей фотомоделью из этих западных журналов «Бурда Моден» или «Плейбой», а в чем-то даже и лучше, ведь она живая, теплая и настоящая, она забирается на кровать на четвереньках и придвигается все ближе, и из одежды на ней только тоненькая прозрачная белая рубашка, и глаза блестят, а пухлые губы приоткрыты, и мы встречаемся взглядами.

Это похоже на взрыв — ну да, у всех есть история и свои скелеты в шкафу, и у меня, и у нее, вообще у всех, только черт с ними, и к дьяволу эту войну, когда мы можем потратить хотя бы один день на то, чтобы просто и незамысловато любить друг друга. И разве не в этом заключается этот чертов неуловимый смысл наших бесполезных жизней?

— …понятно ли сказанное?

Я вздрогнул и очнулся от своих фантазий. Политинформация — самая, наверное, дурацкая и бесполезная часть дня. Те же симуляции на тренажере куда полезнее — там хотя бы поговорить можно. А здесь? Ну, выяснили мы, что три четвертых планеты по-прежнему стенает под ярмом империалистических хищников, да. Толку-то? Да еще и лекторша эта — Евгения Анатольевна, по кличке Фрикаделька, но на самом деле сухая и безжизненная, как сушеная треска. Разве так нужно давать информацию, если хочешь, чтобы сказанное запомнили? Вот я бы…

— Ружичка!

— Здесь, — отозвался я, потому что и правда был здесь.

— Что ты вынес из лекции? — Фрикаделька, хмурясь, глядела на меня сквозь стекла очков, которые были ей слишком велики.

— А вынес я, Евгения Анатольевна, огромное количество информации, — задушевно сказал я. — Но потом занес ее обратно, потому что воровство — это нехорошо и недостойно будущего строителя коммунизма.

За спиной, примерно там, где сидела Лена, донеслось фырканье. А наша молчунья-то сегодня в духе. Это радует.

— Не паясничай, Ружичка, — Евгения нахмурилась еще больше. — Информация — это не чья-то собственность, она принадлежит всем.

— Очень разумное мнение, — согласился я. — Так вот, возвращаясь к упомянутой вами сегодня политической ситуации в мире, следует отметить, что вся эта хрень началась еще в шестидесятых, когда Штаты окончательно ох… ох как распоясались! И сразу после того, как они распоясались, у них совершенно закономерно упали штаны!

Хихиканье за спиной стало громче. Девчонки одобряли. А Евгения — наоборот.

— Александр, это политическая информация, а не…

— Так я же в переносном смысле! В коварных целях подставить наш любимый Союз и его миролюбивую политику, они принялись использовать своих ставленников во Франции, Испании, Греции и Италии, и взять власть, но получилось более-менее только у макаронников, и то после того, как Штаты побили все горшки с Англией. Этот их бешеный Голдуотер чуть ли не на атомной бомбардировке острова настаивал, лопух*!

— Александр… — Фрикаделька то ли начинала гневаться, то ли старательно заучивала мое имя. Может, к награде думала меня представить?

— Нам-то, конечно, с этого одна выгода вышла, мелкобританцы жидко обкакались и начали договариваться, а итальянские «сапоги» умудрились рассориться со всем Средиземноморьем и остались единственным союзником США в Европе. Непотопляемый авианосец, ха! Толку-то. В общем, после этого янки сунулись в Китай, но и там… а этого вы нам уже не успели рассказать.

Евгения мрачно сопела.

— Пересказывать обзорные лекции следует близко к тексту, — процедила она наконец. — А не превращать важное мероприятие в цирк. Это понятно?

— Так точно, товарищ капитан! — рявкнул я. — Мы люди подневольные, работаем по системе, одобренной еще в империалистической Пруссии Фридриха Великого! Шаг влево, шаг вправо — побег, прыжок на месте приравнивается к попытке взлететь! Равняйсь! Отставить! Чего непонятного?

Политрук побелела.

— Ты что, Ружичка, самый умный здесь, что ли?

— Сам не рад!

— А мне вот понравилось, как Саша рассказывал… — донеслось из-за спины. — Даже интересно было. Иногда.

Это было примерно в два раза больше слов, чем Лена произносила за неделю. Событие тянуло на сенсацию.

— Экхм-хм! — подытожила политинформацию Евгения и мрачно зачесалась. — Ладно. На сегодня достаточно. Тема завтрашней… экхм! В общем-то завтра и узнаете. Все свободны!

— Спасла ты меня, Елена Батьковна! — признался я в коридоре. Ковылял я медленно, ну так и она шла, едва передвигая ноги. — Не миновать мне кары вселенской, только слово твое и уберегло от нее. Исполать тебе, красна девица, и родителям твоим спасибо, что постарались в свое время!

Она помотала головой. В коридоре было темновато, и я не видел ее лица. Но движение уловил четко.

— Нет, я правда благодарен, потому что если бы не…

— Нет у меня родителей, — сказала Лена очень тихо. — Давно уже нет. А значит, и спасибо говорить нет необходимости.

— Сочувствую, — это уже вылетело совсем легко. Каждому из нас можно было сочувствовать, даже по нескольку раз на день, так что слова эти мало что значили. — Но я же не это имел в виду, я больше…

— У меня нет никого, — это у нее получилось уже чуть громче. — Ни родных. Ни друзей. И уже никогда не будет. Никогда — это очень долгое слово. Понимаешь?

— Э-э-э… — сказал я. — Думаю, что понимаю, но не в этом суть, я…

— Ни хрена ты не понимаешь! — выплюнула она мне в лицо. Глаза у нее были пустые и отчаянные. — Притворяешься, хихикаешь, но не понимаешь! И не поймешь, так и помрешь ни черта не понимающим и тупым! Понял?

Она резко ускорилась и, шаркая от ярости подошвами по полу, убежала. Я скривил подобающее лицо и этим самым лицом смотрел Лене вслед оставшиеся десять секунд, пока она не скрылась из глаз.

— Вот, — сказал я вслух непонятно кому. — «Не мала баба клопоту — купила порося». Бесконечное в своей мудрости народное творчество не подвело и на этот раз.

* * *

Если говорить совсем коротко, то парень с повязкой на глазу — Уолтар, если уж он так настаивал на настоящем имени — придумал не слишком простой, но выполнимый план, подразумевающий успешное бегство с земли с мешком спайса подмышкой, и мы ему были нужны в основном для вспомогательных работ. Как я понял, изначально их, похитителей-контрабандистов, было то ли четверо, то ли пятеро. Несколько тысяч лет назад они приземлились где-то в горных районах Земли и объявили себя богами.

А теперь последний, судя по всему, оставшийся на планете бог планировал бежать, прихватив с собой оставшиеся тонны своего безумно дорогого вещества. И в помощниках у него нынче числились шестеро калек — чем, собственно говоря, не сюжет для древнего мифа?

Суть плана Уолтара была в том, чтобы мы смогли убедить капитана Хайпаэра снизиться хотя бы до пятидесяти километров — якобы для того, чтобы дать ржавому катеру одноглазого добраться до него и не развалиться при этом. Официальная легенда Уолтара звучала красиво и покаянно — тот все-таки решил сдаться, расчувствовавшись при виде своих далеких отпрысков, исступленно томящихся в темнице сырой.

Вот только после стыковки кораблей все должно было пойти совсем по другому сценарию — в который он, впрочем, нас не посвятил. Сказал только, что берет все на себя, а нам в обмен за эту помощь полагался тот самый «Росток пустоты» с остатками топлива, способный, по его словам, спланировать обратно на Землю. Если мы сможем до него добраться, принять управление, отстыковаться от «Пеона» и ввести в автопилот координаты для приземления. Вот и все. Просто, как кусок пирога.

Но имелся и третий уровень плана, продуманный Славей, ну, «продуманный» — это сильно сказано: после того, как мы погрузимся в катер, следовало подать земным батареям сигнал на загрузку и отстрел БОМа, которым они должны были сбить снижающийся «Пеон». А если бы корабль удалось опустить совсем низко, то отстрел произошел бы и без всякого сигнала.

Что конкретно представлял из себя этот БОМ? Про отечественную ядерную артиллерию я знал совсем немного, излагали нам ее конспективно — существовали орудия огромных калибров, приспособленные под выстрелы снарядами с ядерной начинкой, дейтериево-тритиевой смесью вроде бы. Чудовищный вес не позволял сделать их мобильными, но как вооружение долговременных оборонительных районов они годились. И стреляли, кажется, достаточно высоко.

Кроме артиллерийских установок, у нас были шахтные комплексы УР-100 с баллистическими ракетами, но не слишком много, и довольно незначительное количество стратегических ракетоносцев Су-72, несущих ядерные заряды. В плане Слави все это многообразие предполагалось выпустить по кораблю чужих одновременно.

Итог? Уничтожение одного корабля-матки и благополучное возвращение отважного экипажа домой.

Победа! Или нет?

— Один из четырех, — сказал я в потолок. Открыто обсуждать наши дела снова не получалось — никогда еще тот старый плакат с немногословной тетенькой и замечанием насчет подслушивающих стен не был настолько актуален. — Всего один. Не мало?

Но Славя поняла.

— Как раз достаточно. Последний из могикан гибнет, как и остатки его… товара. И у остальных больше нет причин висеть, как привязанные. До свиданья, наш ласковый Миша, до свиданья, до новых встреч.

— Ага, — сказал я. — И как же нам, спрашивается, планировать мероприятие, когда «не болтай!» и «будь начеку!» и все прочее? — Ну, планы старины Вольтера, конечно, планами, но только и нам не мешало бы иметь нечто, хоть немного на них похожее. А не то наш трудовой подвиг будет короток и трагичен, как тормозной след мотоцикла «Урал». Не находите?

— Конечно, — сказала ранее все время молчащая Лена. — Но выход есть. Дело в том, что в специнте по приказу командования мне в брюшную полость была вмонтирована мощная тротиловая бомба. Сейчас я попрошусь в туалет и взорву ту часть корабля к чертям собачьим. Конец истории. Пока, ребята. С вами было интересно.

Секунд на шесть воцарилась полнейшая тишина. Вдруг Славя понимающе кивнула.

— Еще три минуты.

Я ни черта не сообразил, на самом деле — пошли как минимум вторые сутки без сна, а это очень скверно отражается на способности мыслить. Но последовал примеру остальных и помолчал. Лена безразлично посматривала в потолок и поглаживала свой живот. Минуты тянулись медленно и липко, как застывшие макаронины.

— Хорошо, — сказала наконец Славя. — Полагаю, тест можно считать пройденным. Передаваемой в реальном времени прослушки здесь, похоже, и в самом деле нет. Тем не менее, расслабляться не стоит, разработать что-нибудь выполнимое нужно как можно быстрее. Что нам говорит в этой связи учебник тактики? «Внезапность действует ошеломляюще». Вот и будем ошеломлять.

— А что если нас все-таки слушают? — я разлегся на своем топчане поудобнее. — Сообразили, что Ленка, по своему обыкновению, бредит и радуются, что нас обдурили. Готовятся прислушаться к тем мрачным тайнам, которым мы, то и гляди, примемся радовать друг дружку.

— Или, может, даже заниматься разнузданным трахом. — поддержала меня радостная Алиса. — Прямо вшестером, фиг ли там. Лямур-де сис! Что тогда?

— Тогда наш план — каким бы он ни был — провалится, — понятно объяснила Славя. — Это неизбежный риск. Но если мы не придумаем ничего, то провалимся стопроцентно. Поэтому предлагаю пошуршать мозгами и перестать уже тратить время впустую. Ну?

— Ага, — сказал я и снова переместился в сидячее положение. — Есть у меня пара идеек насчет того, как выбраться оттуда. И по причинам, которые станут яснее самую чуточку позже, вам, девчонки, в них отведена ведущая роль!

* * *

Лену я обнаружил за территорией института и практически случайно. То есть я искренне считал, что неприметный ход на речку, проделанный в полуобрушенной стене и напрочь заросший каким-то мутировавшим вьюнком, известен только мне, ну, и может, еще кому-то из солдат-срочников.

Неприятно это, когда оказывается, что твоя тайна — она и не твоя, и не тайна вовсе.

Но речка, местами растекавшаяся в полноценный пруд, местами сужавшаяся до узенького потока, почти ручейка, которому было слишком свободно в бетонном воротнике берегов, оказалась на месте, и спусков, где можно безопасно посидеть у грязноватой воды с резким запахом, там было не очень много. Да и сгорбленная фигурка в белой форменной рубашке была видна издалека.

Я приблизился максимально громко, с шуршанием подошв о щебенку на подходе, шелестом раздвигаемых веток и нечленораздельным чертыханием, когда это не помогало, и я скользил вниз по берегу совсем уж бесконтрольно. Было не то, чтобы боязно, но история, когда Лена саданула столовым ножом паренька-официанта по имени, кажется, Семен, все еще оставалась, что называется, на слуху. А ведь он всего-навсего хотел забрать пустой поднос.

Несмотря на все мои шумовые сигналы, девушка даже не пошевелилась, все так же продолжала молча смотреть на быстро бегущую мимо воду.

— Не знал, что ангелы летают сегодня так низко, сударыня, — сказал я и отвесил поклон в духе — я надеялся — семнадцатого века. — Позвольте представиться, мушкетер его величества короля Людовика Девятнадцатого по имени…

— Людовик Девятнадцатый, он же герцог Ангулемский, правил примерно двадцать минут, — тихо, но четко проговорила зеленоглазка. — Пока не подписал отречение. Вряд ли службой такому королю стоит гордиться.

— Четко базаришь, бикса, — сказал я сразу, как только прошел первый шок. Сегодня Леночка была в ударе. — На самом деле звать меня Санек Лютый, я держу местный рынок и еще пару точек поблизости. Отгонял тут свою тачку на техосмотр, и смотрю…

— Вот когда ноги у тебя отвалятся окончательно, и ты на перекрестке станешь ездить и играть на гармошке для сердобольных пешеходов — вот только тогда у тебя будет тачка, — она отвернулась и снова уставилась на поплавок. — И не раньше.

Я закрыл рот. Громко выдохнул. Моргнул.

— Лен, зачем ты это?

— Что зачем? — в ее голосе все еще плавал ледок, но она говорила. Она задавала вопросы. Черт, мне до сих пор было сложно в это поверить.

— Просто хочу кое-что понять для себя, — я развел руками. — Одно дело, если ты просто хочешь выпустить свою злость, и обиду, и отчаяние, а я просто оказался ближе других. Это я могу принять и объяснить. И даже не буду сопротивляться — во-первых, у тебя есть на это все причины, а во-вторых, я, чего греха таить, заслужил.

Лена презрительно фыркнула и мотнула головой. По воде, словно отзеркаливая ее движение, пошли круги, вроде радиоволн — возмущенные и слегка маслянистые.

— Но если ты это делаешь чтобы меня обидеть, то ошибаешься, как никогда раньше, — неторопливо продолжил я. — Ты в каком районе росла?

— Не твое дело.

— Ну, пускай не мое. Я вот жил в частном секторе. Карантинный поселок, Первомайский… в тех местах.

— Где мост и свалка?

«Виктория!»

— Именно. Ржавое железное чудище и покрытые слоем мусора овраги. И люди, живущие рядом. Добрые, отзывчивые люди. Как думаешь, какое у меня было там погоняло?

— Одноногий? Хромой? Джон Сильвер?

— И это тоже, конечно, но не только. «Попрыгунчик». Видишь ли, им было очень весело смотреть, как я обращаюсь с костылями. Люди всегда одинаковы, даже те, кто считают себя отзывчивыми добряками. Чужое горе навсегда остается чужим горем, а чужие раны никогда не болят. Так что… все, что можно было сказать про меня, было придумано, сказано, услышано и понято уже много лет назад. При всем уважении, не думаю, что ты сможешь изобрести что-нибудь новое.

Лена открыла было рот, но, немного подумав, закрыла. Очень правильное начинание, и вообще она довольно умная девушка, со сдвигом, конечно, но умная. Приятно с такой рядом быть.

Мы помолчали. Брехали вдалеке собаки, пахло гнильем и влагой, солнце с трудом пробиралось через лабиринт снежно-белых объемных — так и хотелось потрогать — облаков. Старые обиды проплывали мимо в блеклой воде — такие же холодные и мертвые, как и она сама. Проплывали и растворялись вдали. Исчезали в глубине.

— Ты сюда просто так приходишь? — нарушил я молчание. — Или, может, тут тайные ритуалы какие-то, а я помешал внезапно — тогда прости великодушно. Простишь?

Лена посмотрела на меня, такого моложавого и размахивающего руками, искоса.

— Ровно в полдень я делаю на этом пустынном берегу тайный знак, и вода начинает течь в обратную сторону, облака кружатся в дьявольском вихре, и тряпки наверху понимают, что родилась чародейка, с которой им не по силам тягаться… — сказала она. — Нет я понимаю, что ты очень хочешь мне понравиться, но не перебарщивай. Просто так, конечно. Посмотреть на небо, проследить за рыбками. Успокоить нервы. Такое.

— О, — сказал я, не зная, что еще сказать. Ну да, я разговорил молчаливое привидение, Ленку нашу. И чего теперь? И куда теперь? Черт, я ж не психолог совсем! — Считаю, твои нервы уже достаточно успокоены, чтобы выдержать еще одну измученную душу рядом, да? Нет? Да?

Лена вздохнула.

— Ты вместо того, чтобы к девушке приставать, лучше бы на сцену нашего институтского клуба когда-нибудь вышел, в виде художественной самодеятельности. Тебе ж за все эти кривляния еще и платить будут тогда!

— Да я и так не знаю, куда все эти деньги девать, — рассеянно ответил я. — С родными как-то не сложилось, думаю вам, девчонки, их завещать, ежели вдруг чего.

— Это ты хорошо придумал, мне очень нравится, — одобрила Лена и снова уставилась в прозрачную пленку воды под нами. — А если ты рассчитывал, что я попрошу рассказать про твоих родных, то нет, не жди.

Я мысленно утер пот. Даже и не знаю, что лучше — когда Лена скромно молчала, или когда она начала раскрываться с такой вот неожиданной стороны.

— Да, кстати… — нашел я искусный выход. — В речку наши доблестные механизированные пехотинцы — те, что на Кичкасе квартируют — уже скоро год как сливают остатки топлива. Исключительно богатые свинцом и прочими тяжелыми металлами. Так что никакой рыбы здесь уже давно не осталось, она свинец почему-то очень плохо переносит. Впрочем, то же самое можно сказать и о людях.

— Рыбы не осталось потому что ты ее уже давно распугал, своими воплями, — сварливо сказала Лена, но я не обиделся. Черт возьми, у нас реально получалось разговаривать. Не очень связно и не совсем по теме, но получалось же! А со временем, да хоть и прямо сейчас, но чуть погодя…

Планы на чуть погодя накрылись медным тазом — из-за речки, со стороны промзоны, протяжно завыла сирена.

* * *

— Издеваешься, да? — почти спокойно спросила Алиса. — Вот это вот, что ты только что рассказал — это просто плод твоего больного сознания? Или, по каким-то странным причудам, тебе кажется, что мы… что я…

— Тактически это неплохое решение, — сказала Славя, и рыжая мгновенно заткнулась. — Разумное и перспективное. А что разумно и перспективно, то вполне сгодится нам. Заложникам выбирать не приходится, ты согласна? Или у тебя какие-то проблемы с… тем, что предлагает Саша?

— Никаких проблем, — твердо сказала Алиса. На меня она не смотрела. — Совсем никаких.

— Одноглазый сказал, что начало операции на нас, и он будет ждать снижения «Пеона»? — Ульянка приплясывала от нетерпения. Игра. Снова игра.

— Угу. — Я помолчал, раздумывая. — Алис… Сейчас будем звать конвой. Если придет тот юный болван, он на тебе, если кто-то другой — действуйте по обстановке, вы умеете. Умеете же?

— Еще бы, — сказала Лена. Я давно не слышал у нее такого голоса. В нем был космический черный холод и редкие колючие звезды. И ничего хорошего для тех парней, которые вскоре заявятся по наши души. Ладно.

— Поехали, — сказал я. Махнул рукой и зычно прогремел на весь небольшой импровизированный каземат: — Эй, сатрапы! Отведите нас к вашему лидеру!

Командир Хайпаэр был задумчив.

— Они согласны, значит? — пробормотал он. Лицо у него было нерадостное, во лбу пролегла складка. — А как, позвольте спросить, вы об этом узнали? У вас имеется недокументированный… now-pleve. Канал связи?

— А то как же, — сказала Славя, опередив разинувшую рот для какого-то остроумного ответа Ульянку. — Родная кровь все-таки. Через нее и передали.

Это предполагалось как саркастическое замечание, я сразу скажу. Славя в кои-то веки научилась шутить.

— Ага, значит, и у них тоже это получается, — удовлетворенно кивнул командир, и охота смеяться у меня отпала. — Tera-bhlod-neder. Хорошо. Что-то еще?

Я беспомощно обернулся, но у девчонок лица были ничуть не умнее. Капитанская — нет, на рубку помещение не тянуло, слишком велико — палуба была, как и в прошлый раз, пуста. Не охраняется? Только за спинами страдал и маялся красный как рак паренек-конвоир, с которым уже активно перемигивалась Алиса.

— Хотелось бы уточнить насчет купола…

— Как только «Росток пустоты» войдет в наш шлюз, купол отключится автоматически. Это давно оговорено. Мы играем честно и соблюдаем заключенные договоренности.

Хорошее правило. Есть, правда, у него один недостаток — оно работает только пока ты самый сильный и хитрый парень в комнате.

— Кстати насчет входа в шлюз… — сказал я. — Имеется еще одна просьба от Уолтара, то есть, я хотел сказать, главного контрабандиста. Корабль у них старый и, похоже, напрочь дырявый. Из атмосферы выйти не сможет. Потому просят снизиться. Дышать в вакууме они еще не научились.

Капитан нахмурился, лицо у него еще больше сморщилось, как печеное яблоко.

— Корабли нашего класса не приспособлены для посадки, так что…

— …вам и не придется садиться, — сообщил я. — Снижение, хотя бы километров до тридцати, в нижние слои атмосферы. Если вас, конечно, все еще интересует ваш спайс и награда за контрабандистов.

Молчание. Вычислительные машины за спиной Хайпаэра перемигивались бойкой радугой, за окнами парила темная сторона планеты.

— «Пеон» снизится, — решил наконец капитан. До пятидесяти километров, не больше — так ваша артиллерия не сможет до нас дотянуться. И только после того, как мы зафиксируем вылет «Ростка пустоты». Свяжитесь с этим… Уолтаром и передайте. Условия окончательные, пересмотру не подлежат. Это все. Тибальд отведет вас обратно.

Он отвернулся и уставился в темную массу планеты, парившую под кораблем снаружи.

Тибальд, значит. Ну-ну.

* * *

— Сплошная экономия, — Шурик был доволен, очки без диоптрий, которые он носил больше из желания показаться взрослым, чем по насущной необходимости, сверкали. — Так бы пришлось на вас кучу лекарствий тратить, чтобы из комы вывести, да времени. А так вы и в сознании, и передвигаться самостоятельно можете. Что не может не радовать.

Он всегда так говорил — «лекарствий». Предполагалось, что это придает его речи какое-то особенное очарование. Ошибочно, конечно, предполагалось.

— К Наливанычу-то будешь нас вести, товарищ санитар? — спросил я строгим голосом. — Или боевое задание тоже сам расскажешь? В целях экономии.

— Инвалидной команде слова не давали, — сказал Шурик, делая знак следовать за ним. — С другой стороны, может, и лучше вас в коме всю дорогу держать. А то наглые какие-то по учреждению ходите, дерзкие. Одно слово, консервы.

Когда наша разномастная шестерка приплелась к нему в кабинет, начштаба оказался для разнообразия в неплохом настроении.

— Спешки особенной нет, зря бежали, — сообщил он, прикуривая. Свою «горку» он не снимал даже в нынешнее жаркое лето, даже спал в ней, похоже. — Так что всякую дрянь медицинскую для бодрости вам вколют уже непосредственно в комплексе. Меньше химии — дольше жизнь, так считаю.

— Спасибо вам огромное, Анатолий Иваныч, — душевно сказала Алиса. — Насчет химии особенное спасибо — и раз такое дело, может, тогда уже подпишете увольнительную, второй год у вас в верхнем ящике лежит? По собственному желанию, не подумайте ничего такого, просто чего-то в последнее время жить захотелось.

— Заткнись, говорунья, — мягко пожурил ее Наливаныч. — Ты же говорунья у нас? Вот и заткнись. Да. Так вот, ситуация следующая: матка выпускает корабли-разведчики, один за другим. Пока выпустили девять штук, они все висят на орбите. Но висеть, есть мнение, они будут недолго, и вскоре перейдут в режим отслеживания… Не знаю чего. Неизвестных объектов. Ваша задача: сбить разведчиков при входе в нижние слои атмосферы, если таковой вход состоится. Каникулы, а не работа. Вопросы?

— Зачем? — тихо сказала Лена, глядя в пол.

Наливаныч воззрился на нее с удивлением, вроде того, что испытал прокуратор Понтий Пилат, когда этот еврейский парень Иисус накормил голодную толпу банкой консервов и пачкой крекеров. Еще бы! Дерево издает звуки!

«А это все моя заслуга, между прочим! Это я ее разговорил, я! Кто хочет меня потрогать?»

— Ты сейчас с нами разговариваешь, что ли? — догадался наконец он.

— С вами, — подтвердила Лена. — Зачем они это делают?

— Нападают?

— Летают. Наблюдают. Если задача — просто уничтожить нас, стереть с лица Земли, то зачем делать разведывательные вылеты? Залить здесь все биологическим оружием, да и все.

«Ай да зеленоглазка!»

Наливаныч шумно прочистил горло.

— Это… Я не обязан перед тобой разъяснять идеи командования, между прочим, Унылова. Но исключительно по причине моего хорошего к тебе отношения отвечу. Потому что иначе твой тяжелый взгляд не даст мне спать по ночам. Я не знаю. Не имею ни малейшего понятия, зачем им это нужно. Но знаешь что? Меня это не волнует. Есть многое на свете, дорогие мои недоумки, что и не снилось гениальным советским ученым. Бермудский треугольник, скажем. Тунгусский метеорит. Филиппинские врачи-хилеры тоже…

— Точно, — поддержал начштаба я. — Мы живем в удивительное время, товарищи. Никто ни хрена не знает, но все делают вид, что так и надо. В конструкторском бюро товарища Ивченко, к примеру, на потолке недавно обнаружили следы неизвестного животного! А мы не знаем, что это за животное, и животное ли вообще — может, там потолок протекает.

Наливаныч утер холодный пот с широкого лба.

— Какие следы? Какое еще животное?

— Следы круглые, животное продолговатое. Впрочем, тут могу ошибаться, у меня образование высшее, но без среднего. Доцента по журавлям пригласите, он все объяснит.

— У тебя опять приступ, что ли, Ружичка? Что ты несешь?

— А это в машиностроительном университете есть такой человек — крупный специалист по водоплавающим птицам, даже диссертацию защитил.

— И давно это у него? — Наливаныч обращался к Славе.

— Дня два. С тех пор, как начал с Леной общаться.

Начштаба понимающе кивнул.

— Это многое объясняет.

— Общение с Ленкой я вообще считаю благотворным фактором, — заметил я. — Здорово прочищает голову.

— С этим можно поспорить, — вставила Ульянка.

— Рыжим слова не давали, между прочим… Так что, разрешите выполнять боевое задание, товарищ Анатолий?

Наливаныч явно хотел сказать что-то красивое, но на полпути передумал.

— Валяйте.

То ли инъекции электролитов и обезболивающего сделали свое дело, то ли что-то еще, но настроение у меня было замечательное. Несмотря даже на то, что до укрепрайона нас довезла хрипящая и плюющаяся едким дымом «зазовская» «Целина», из-за высокой посадки прыгающая на неровностях дороги, как кузнечик**.

— Я очень живо это себе представляю, — рассказывал я девчонкам, когда нас уже уложили на носилки и поставили на направляющие. Ребята-работяги из комплекса не то чтобы внимали моей мудрости, но прислушивались, поэтому не спешили. — Мы сбиваем их последнюю тарелку. И все! Ну, типа, кончились корабли, нету больше. И они такие типа спускаются на матке, и говорят: «Парни, вы офигенные просто. Мы были неправы, что пытались вас нагнуть. Давайте дружить».

— И воцаряется мир, дружба и жвачка, как с американцами? — предположила Алиса. У нее что-то не ладилось с креплениями, железный кулак сгибался и разгибался в тщетных попытках поправить ситуацию.

— Нет, конечно, — удивился я. — Тогда я включаю громкую связь и от лица планеты Земля говорю тряпкам: «А подите-ка нахер, молодые люди». И врубаю плазменную пушку от всей души. Не собью, так напугаю.

— Дурак ты, что ли? — предположила Ульянка. — Тогда война же будет идти вечно.

— А ты против? — хмыкнул я. — Золотое же время, вечная молодость, елки-палки!

— Ты, парень, сильно нездоров, — определил кто-то из работяг, сильным тычком отправляя мои носилки в темные дебри пневмопровода. — Покатайся по рельсам, может, попустит.

В кабине пахло спертым воздухом и хлоркой, был теплый полумрак и успокаивающее желтое мигание индикаторов.

— Здесь Блок-1, как принимаете? Штаб, девчонки?

— Блок-1, принимаем 5 на 5, даем добро на активацию.

— Штаб нормально принимает, причем постоянно, — хихикнула немудреной шутке Ульяна. — А у тебя голос через микрофон приятнее получается, чем в жизни.

— Это потому, что в жизни вы меня смущаете постоянно, потому и голос такой. А тут я вами командую, разгильдяйки, и вы подсознательно стремитесь подчиниться, по своему женскому обыкновению. Ничего личного, обычный патриархат.

— Мечтай больше, фантазер, — это Алиса.

— А знаешь, я думаю, ты прав, — тихо сказал кто-то, и я в первые несколько секунд даже не узнал голос, очень уж редко я слышал его, пропущенный через местную систему связи.

— В каком смысле, Лен? Насчет патриархата?

— Нет, насчет войны. Которая будет идти вечно, и это будет для нас хорошо. Ты прав, только этого еще никто не понял.

— Ленка окончательно грохнулась с табурета и потеряла остаток мозга, — резюмировала Алиса. — Что за бред?

— Давайте вернемся к выполнению задания, — это Славя.

— А мне было бы интересно послушать, — прошелестела Мику.

— Большинство голосов за раскрытие темы, — быстро подсчитал я. — Вкратце поясняю. Мы нужны, пока идет война. Нас холят, лелеют — относительно, конечно — лечат и кормят. Даже зарплату платят, между прочим, и немаленькие деньги, почти как металлургам, скажем. Если все это заканчивается, как думаешь, куда нас отправят? Ни родителей, ни связей, ни будущего, плюс без рук, без ног и без царя в голове. В больницу? В приют? Неужели думаете, что кто-то будет заниматься социализацией?

Эфир потрескивал и молчал. Молчал и потрескивал.

— Я…

— Нет, — сказал я. В голове было ясно, словно там проехала поливальная машина, смывающая нерешительность и колебания. — Мы что-то значим только здесь и сейчас. Только на этой отвратительной, гнусной, чудовищной войне. Я не хочу, чтобы все это закончилось в десятиместной палате местного спецприемника для бездомных. Мне не нравится то, как нынче обстоят дела в мире, и наверное, в каком-нибудь летнем лагере на берегу реки все было бы куда приятнее… но это… то, какие мы есть, все вместе… это лучшее, что со мной случалось за всю мою не очень-то счастливую жизнь.

Было настолько тихо, что я забеспокоился, не оглох ли приемник.

— Ну и вдобавок ко всему, мне будет очень жаль расставаться с вами, девчонки. Что ни говори, но мы смогли все-таки стать друзьями. Несмотря на все ваши усилия.

Кто-то хихикнул в эфире. Негромко и нерешительно.

— Друзья? — Лена словно попробовала слово на вкус. — Ты и правда так думаешь?

— Конечно, — легко соврал я. — Кто же мы еще, Ленка?

Задание штаба в тот день мы успешно провалили — из девяти разведчиков сбили то ли три, то ли четыре, показания разнились, остальные успешно покружили над городом и укрепрайоном, после чего эвакуировались обратно на матку. С другой стороны, никаких разрушений они не нанесли, так что, можно сказать, то на то и вышло.

Про слова, сказанные тогда Лене, я больше не вспоминал. Да и зачем? Как сказал когда-то поэт, правду друг другу говорят только враги. Друзья и любимые, запутавшись в лабиринте взаимных обязательств, врут бесконечно.

* * *

Лена плакала. Тихо, почти неслышно. Так плачут дочери жестоких отцов, приходящих домой с тяжелой спиртовой вонью от грубой одежды. Или тяжело больные, только узнавшие от хмурого лечащего врача о том, что надежды нет.

— Не надо… пожалуйста… не делайте этого… Мама…

— Эй! — Алиса забарабанила в дверь. — Эй, есть там кто? У нас тут чрезвычайная ситуация! Нервный срыв! Сделайте что-нибудь, успокоительное там вколите или еще что-нибудь! Саш, ты ж прохаванный в плане языка, рявкни что-нибудь по-ихнему!

— Тибальдр! — прикинул я на ходу варианты. — Гир зикр да! Не гхэд! Не гхэд!

— Надеюсь, это призовет того парня, а не демонов из измерения Хаоса, — проворчала вполголоса Алиса. — Очень уж похоже на какой-нибудь «Некрономикон».

За дверью раздались торопливые шаги, и в следующий момент она быстро съехала вбок, в проеме показался тот самый юный Тибальд, которого, я так понимаю, навечно приставили смотреть за нами. Лицо у него было дурное — спал небось на вахте-то, салабон.

— Что? Что есть… плохо?

— Ты не видишь, что ли? — завопила Алиска с покрасневшим лицом, тыча рукой в сторону лежанки, на которой валялась в прострации Лена. — Вот ей, конкретно ей, сейчас охренеть до чего херово! Приступ у нее, непонятно что ли!

— Гир эс уапп да, — поддержал я ее. — Девочке плохо.

— Э-э-э… — Тибальд засбоил. Слишком много информации, да еще на разных языках. — Kwod gefeal domed?

— Послушайте, — Алиса сменила пластинку и чуть ли не повисла на руке молодого человека, отчего тот немедленно снова покраснел. — Какие бы разногласия между нами не были раньше, сейчас это все неважно. Наша подруга умирает. Нам сейчас очень-очень нужна ваша помощь. Пожалуйста!

Ленка снова дернулась и издала невнятный звук.

Огромные, наполненные слезами глаза сделали свое дело — парень принял решение.

— Хорошо… Я стану использовать… э-э-э-э… medoghar… лечащее устройство, — он потянулся к небольшой сумочке, вроде пухлого кошелька, у себя на поясе. — Оно… э-э-э-э-э… будет делать хорошо. Расслабление.

— Тонге йор, — сказал я торжественно. — Точнее даже вер тонгем йор да. Мы все вместе благодарны тебе. За то, что помог осуществить первый этап нашего плана.

— Э-э-э-э-э…

— Не шевелись, сучонок, — Ульянка незаметно просочилась сзади и ткнула Тибальда в спину едва-едва заточенным куском стали — единственным, что она смогла отвинтить и незаметно умыкнуть пока нас водили туда-сюда по корабельным коридорам.

— Не меве, — продублировал я приказ для особо непонятливых. — Вер такам йор да.

Как я давно хотел ввернуть эту фразу, с которой нас забрали с Земли — не передать! Но вроде уместно получилось.

Повинуясь жестам, юный вертухай лег на лежанку лицом вниз и скрестил за спиной руки — местные простыни были жесткими, как наждачка, и вызывали желание чихать, но руки ими связывать было одно удовольствие.

— А я могла бы его и по горлышку чиркнуть, — задумчиво сказала Лена. — Такого расслабленного. Зачем он нам дальше? Одни хлопоты.

— Удивляюсь я с тебя, — в крови уже булькал адреналин, голос подрагивал. Эх, глюкозы бы сейчас! — И с этой вот неспровоцированной кровожадности. Гость в дом — бог в дом. Молодой человек пришел к нам безоружным и сделал все как нам требовалось. Сними лучше наволочку да пихни ему в рот, чтобы не тревожил сон отдыхающей смены. И одежду, собственно говоря, тоже снимай. Ему больше ни к чему, а нам все сгодится.

Оружия у парня и правда не оказалось — все же начальство правильно сообразило насчет этого, умные задницы. Неразумно вооружать охранников, имеющих непосредственный контакт с заключенными.

Я аккуратно толкнул дверь вбок — и она отворилась, бесшумно и гладко. Паренек вдруг активизировался и захрипел что-то нечленораздельно.

— Погоди, — остановил я нехорошо заулыбавшуюся Лену. — Может, он там исповедаться хочет, я не знаю. Я, как капеллан, дзен-буддист, мерзкий язычник и почетный Папа Римский, имею возможность его выслушать.

— Вы… не можете, — родил наконец Тибальд, дико вращая глазами. В инопланетной голове сейчас наверняка бушевал ураган невыразимых понятий и вполне понятных эмоций. — Не будет, э-э-э-э… сможете…

— Ваш вопрос понятен, добрый человек, — покивал я, быстро теряя к нему интерес. — Сможем, все сможем, спасибо за поддержку.

— Вы. Никогда. Не сможете. Покинуть. Корабль, — эта несложная фрагментированная фраза, кажется, забрала у него все языковые умения. Паренек обмяк.

Славя вопросительно глянула на меня. Ну, нет! Я смотрел слишком много американских фильмов, чтобы в последний момент раскрывать врагу свои тайные планы. Его могут найти раньше, чем мы сумеем добраться до капитанской палубы, раньше, чем нам удастся опустить корабль. Уведем их в сторону. Запутаем действия. Пустим по ложному следу.

— А мы и не планируем покидать корабль, — четко сказал я, глядя прямо в его расширившиеся от понимания глаза. — Мы просто взорвем его к чертовой матери.

* * *

Примечание к части

*Барри Голдуотер — американский сенатор, праворадикальный политик, яростный антикоммунист. Кандидат в президенты США от Республиканской партии на выборах 1964 года, проиграл Линдону Б. Джонсону. Предлагал максимально широко использовать ядерное оружие во время войны во Вьетнаме. В мире «Не чужих» стал президентом.

**Речь об опытном грузопассажирском автомобиле «ЗАЗ-970В», который в нашем мире разрабатывался на Запорожском автомобильном заводе в инициативном порядке и в серию по ряду причин не пошел.

 

«Лена». Глава 14. Всего лишь люди

Сорок два.

Удивительно, до чего мало времени занимает доведение нашего плана до ума. В нужный момент на экране снова появляется лицо Уолтара,

— Годится, — говорит он, выслушав наши сбивчивые отчеты и объяснения. — Через двадцать минут я прогреваю двигатели и стартую. Через двадцать пять «Пеон» начинает снижение. Ваше дело — быть на причальной, самой нижней, палубе через сорок одну минуту или раньше. Все это гильдийское корабельное дерьмо построено по единой схеме, нижние палубы, за редчайшим исключением, не имеют охраны, лифты рассчитаны на полных идиотов, поэтому ни карточной, ни биометрической идентификации не требуется. Разберетесь.

Мы не имеем ни малейшего понятия, о чем он говорит, но все равно синхронно киваем. Мы разберемся.

— Все рассчитано четко, до последней секунды, — продолжает одноглазый. — Будьте уверены, что не выбиваетесь из графика. Будьте уверены, что поняли все инструкции. Время — это победа. Координация — это победа.

Это он правильно понимает, башковитый. Хотя, наверное, если бы я жил десять тысяч лет, то тоже бы на что-то сгодился. Правда, несмотря на башковитость, он все равно не знает, что причальная палуба — это не главный наш пункт назначения. И хорошо, что не знает. И что славный парень Тибальд не входит в этот момент в нашу каюту, тоже очень радует, счастлив наш бог.

Экран отключается, я киваю Лене.

— Поехали. Начинай истерику.

Тридцать семь.

Вся возня с пленением и разоблачением паренька занимает меньше пяти минут. По времени вроде бы еще есть запас, но и медлить тоже не стоит. Я приоткрываю дверцу и осторожно, как мышка, выглядываю наружу. Тишина и спокойствие. То есть не совсем тишина, конечно, слышны всякие технологические звуки вроде гула и металлического лязга, посвистывает теплым дыханием из вентиляционных труб воздух, а интеркомы поблизости время от времени транслируют обрывки чьих-то разговоров, но в целом все сливается в однообразный усыпляющий фон.

Корабль живет. Ему совершенно нет дела до крошечной изолированной каюты где-то неподалеку от капитанской палубы.

Выходим нестройной гурьбой, я хозяйственно защелкиваю замок на двери. На мне серая форма Тибальда — чуть длинновата, он все-таки повыше будет, но это если приглядываться. А если просто лениво скользить по нашей группке взглядом, то картина ясная — пленных землян снова тянут к капитану на допрос. Или переговоры, черт их разберет, этих примитивных дикарей. А нам, в общем, только это и нужно.

План у нас — учитывая, что набросан он шестью подростками даже не на коленке, а практически в воздухе — весьма неплох. Единственная загвоздка — жесткие ограничения по времени, одноглазый Уолтар ведь рассчитывал все, исходя сугубо из своих прикидок, не во всем совпадающих с нашими, так что нужно поторапливаться.

Первая дверь на пути к капитанской палубе открывается легко, с дружелюбным шипением, и у меня непроизвольно вырывается облегченный вздох. Это было самое тонкое место в наших прикидках — ну ладно, одно из самых тонких мест в плане, который и сам по себе особой прочностью не отличался. Кодовые замки на дверях? Сканер отпечатков пальцев или сетчатки глаза? Голосовое управление? Любой из этих вариантов похоронил бы нашу затею на корню.

Но прав был Уолтар, много раз прав — это не совсем боевой корабль, и дисциплина тут отнюдь не военная. Служба на межгалактическую Торговую Гильдию, или как ее там, накладывает отпечаток. Для посадки на планеты этот корабль не приспособлен, об этом капитан сам говорил, а от космических пиратов такая мелочь, как кодовый замок, не убережет. Похоже, тут все больше построено на доверии и ответственности — идешь куда-то, значит, имеешь право.

Это очень кстати.

Вторая дверь повторяет пример первой в смысле уступчивости, но здесь нас поджидает сюрприз — кто-то из экипажа. Высокий, худой — жизнь в космосе накладывает свой отпечаток — какой-то нездоровый с виду. Привалился к стенке и глядит себе в потолок, неторопливо ворочая челюстями. Наркоман, может? Эвон глаза какие мутные.

— Kwe ghenʼe? Kapʼs bizga da, ow, — слова будто вываливаются у парня изо рта неаккуратными влажными кусочками.

— Угу, — как можно невнятнее говорю я, последним проскальзывая мимо.

— Wenʼs o sstech? — настырный парень лезет в карман формы и протягивает мне какую-то розоватую мягкую с виду кляксу. Клякса воняет. Изо рта у балагура воняет точно так же.

— Не, тон', — я уклоняюсь от протянутой руки и ускоряю шаг. За спиной еще некоторое время слышно сторонника нездорового образа жизни, который развязно что-то рассказывает пустоте, но вскоре мы скрываемся за поворотом.

— Уфф, — тихонько шепчет Алиса. — Едва не засыпались…

— Знание языка вероятного противника — мощнейшее средство, — говорю я наставительно. — Даже в самом разговорно-усеченном варианте. «Спасибо» там, и все такое прочее…

Тридцать пять.

Стены здесь гладкие, почти без внешних труб и коробов. Если нас раскроют, да начнут стрелять, прятаться будет негде. Да и смысл тогда прятаться? Корабля мы не знаем, оружия, кроме ульяниной заточки, нет от слова совсем. Может, проще будет сдаться? Хрен там, в плане никакой сдачи нет. А кроме того, девчонки мне доверились. Я за них в ответе.

И мы уберемся с этого чертового корабля.

Мы отправимся домой.

Тишина давит на уши, сбоку слышен тихий шепот Слави — она считает шаги и повороты. Слова отдаются от блестящих стен едва уловимым шорохом, и это радует. В том смысле, что ни сирен, ни топота группы захвата пока что не слыхать. Значит, наш маленький маскарад со славным Тибальдом еще не раскрыт.

Мы сворачиваем на очередной развилке и оказываемся перед короткой лестницей, которая заканчивается довольно широкими дверями, отделанные тем, что можно с некоторой натяжкой назвать роскошью. Геометрический орнамент, что-то вроде стилизованных переплетающихся цветов и стеблей — диковато видеть такое на космическом корабле. С другой стороны, чем это хуже космонавта-наркомана?

— Стратегический план все помнят? — театральным шепотом говорю я.

— А как же, — рассыпает мудрость Ульянка. — Врываемся внутрь и действуем по обстоятельствам. Все продумано.

Она права, черт возьми. Сила нашей задумки — в ее простоте и примитивности. Если только вход на капитанскую палубу не закрыт чем-нибудь похитрее датчика движения — должно же у них быть хотя бы какое-то понятие о безопасности?

Но понятия нет, дверь при приближении нашей оравы послушно открывается, и мы радостно, безо всякой задней мысли, вваливаемся внутрь.

Тридцать два.

Громко и четко звенит звуковой сигнал. Черт!

И не успеваю я порадоваться за примитивную, но действенную систему оповещения инопланетян, как весь план начинает лететь кувырком. Во-первых, капитанская палуба больше не пустует, кроме капитана здесь еще четверо. Белые куртки — кители, что ли? Во-вторых, на поясах у них короткие черные цилиндры, похожие на табельное оружие.

Офицеры? Навигаторы? Старшие матросы? Один хрен. Главное — их много, они взрослые и наверняка знают, что делать при попытке захвата капитанского мостика. А мы? Что знаем мы?

Навигаторы и капитан смотрят на нас, на их лицах переливаются отблески какой-то интерактивной красочной карты в центре помещения. На них ничего нельзя прочитать. Пауза длится недолго, секунды две, но я успеваю обдумать с полдюжины вариантов действий и все поголовно забраковать. Что нам говорит по этому поводу тактика? Тактика говорит, что самый проигрышный вариант — это пропуск хода. Бездействие. Все остальное можно переиграть.

Капитан Хайпаэр понимает все быстрее прочих и размыкает узкие губы.

— Yabhati!

Я нахожусь ближе всех к выходу и вижу происходящее с какой-то дикой, непривычной перспективы. Полутемное помещение, озаряемое неживым синим и колдовским зеленым цветом от экранов и голографических карт. Группа людей в белых офицерских мундирах посреди нее. И на первом плане, спиной к зрителю, то есть мне — пять замерших в напряженных позах черных силуэтов.

Алиса и Славя в боевой стойке — штурмовая группа. Славя завязала отросшие волосы в короткий хвостик, рыжая обходится без этого. На стороне блондинки армейская выучка, Алиса просто хочет подраться. Нет, не так — ей необходимо подраться. Накопленная ярость ищет путь наружу.

Ульянка со своей недо-заточкой замыкает левый фланг — предполагается, что она быстрая, верткая и сможет прорваться к капитану и не дать нажать тревожную кнопку. То есть это сама Ульянка так предполагает, у меня есть сомнения.

Мику и Лена — это вроде как связывающие и изматывающие войска. Их задача — падать под ноги и затруднять перемещение. Заметили, насколько сильно выручает нас нестандартное мышление и творческий подход к вопросу?

Я — мало-оперативный резерв, потому как с быстрым передвижением есть проблемы. Мне положено поглядывать командирским оком на общий бардак и в меру сил делать так, чтобы бардак двигался в нужном нам направлении.

В последнюю секунду мне приходит в голову, что мы, все шестеро, как есть — отряд самоубийц, и шансов выполнить задуманное нет ни одного. А потом мысли смываются, унесенные прочь могучим потоком адреналина.

Тридцать один.

Бах! Алиса скользит мимо одного из начавшего двигаться беломундирников, задирая апперкотом инопланетянскую челюсть в ближние небеса. Парень щелкает зубами и мешком валится на пол, мало чего соображая, изо рта обильно течет юшка. Ближайшие минут пять он не боец, а нам только то и нужно. Молодец, Алиска!

Хлоп! Славя каким-то ловким движением задирает ногу выше головы, и ее аккуратная ступня врезается второму парню в ухо. Бедолагу ведет в сторону и на пол. Избыточное усилие, как по мне, этому теперь отдыхать полчаса, не меньше. Поставим Славе зачет за старание, товарищи!

Вжж! Ульянка маленькой красноволосой ракетой проезжает по полу — какой олух вообще делает такие гладкие полы на капитанской палубе? По ним же бегать невозможно, только ездить. Примерно так, как едет сейчас Ульяна, между топочущих ног и валяющихся тел. Только чужих. К счастью, пока только чужих.

Бешено что-то кричит капитан Хайпаэр, но мозг отказывается воспринимать эту кашу и разделять ее на слова.

Мику отвлекает снимание двух оставшихся бойцов, один внезапно делает быстрый перекат и оказывается у девушки за спиной. Хватает ее за плечи, на манер санитара в дурдоме и держит, словно дожидается, пока второй найдет смирительную рубаху. Нет, нет у них здесь толковой дисциплины — сразу видно, годами в космосе дрейфовали. Службу никто не несет, пороху давно не нюхали, только и знают, как изолировать взбесившихся соратников. Тот, второй, кстати, тоже ведет себя точно как персонал больнички, медленно приближается, растопырив руки. И внезапно оседает, некрасиво закатив глаза. За его спиной возвышается темный силуэт с все еще занесенной для удара рукой — мы в полутьме вообще-то работаем, не забыли?

— Умница, Ленка, — шепчу я первые после раскрытия двери слова. — Ничего так не прочищает мозги, как удар по затылку.

Воспользовавшись ситуацией, Мику резко опрокидывается назад и падает вместе с шустрым санитаром. Может, и добавляет по вялому корпусу или ниже еще что-то от себя, потому что парень как-то по детски взвизгивает и принимается сучить ногами. Так, этот тоже готов, переходим к главному блюду.

К тому моменту, как я добираюсь до центрального мостика — или как это сооружение называется? — все уже, по большому счету, заканчивается. Капитан стоит на безопасном расстоянии от пультов управления в окружении девчонок, а Алиса задумчиво держит нашу заточку у его горла.

Красота.

Двадцать девять.

Хромая, приближаюсь.

— Дорогой вы наш человек, капитан Хайпаэр, — голос звучит резко, но я стараюсь говорить внятно, чтобы инопланетянин понял. — Не волнуйтесь, мы не планируем захватывать корабль. Мы просто хотим поговорить. Но есть одно условие — говорить вы будете только тогда, и только то, что мы вам скажем, а отвечать на вопросы правдиво и без промедления. В противном случае, эта милая девушка раскроит вам шею. Если это понятно, кивните. Медленно.

Капитан сглатывает.

И кивает.

Двадцать восемь.

— Здесь имеется голосовое управление?

Кивок.

— Тогда командуйте, капитан — закрыть и запереть все двери на капитанскую палубу. Нам здесь посторонние ни к чему, верно?

Молчок.

— Алис, пусти-ка товарищу кровь.

— Skepp, torlokke, — мгновенно выплевывает Хайпаэр. Нет, не боец он все-таки. Не поймите неправильно, нет ничего плохого в том, что кто-то — не боец. А вот когда совпадает, что капитан огромного космического корабля не желает драться и умирать — это печально, да.

Слышен негромкий шорох и щелчок. Будем надеяться…

— Toren es gelokken da, — информирует мягкий женский голос откуда-то сверху. Говорящий корабль, неожиданно. Хотя и удобно, наверное.

— Отличная работа, капитан, — хвалю его я. — Следующий вопрос: принцип действия вашего оружия?

Знание языков дает сбой.

— Энергетическое… нож? Меч? Стек?

— Пускай будет стек, — соглашаюсь. — Смертельно?

— При… — заминка, — выставлении максимальной мощности. В обычном режиме — нелетально. Но очень болезненно.

— Славно, — киваю я. — Лен, у меня в карманах этих самых стеков четыре штуки, экспроприировал у граждан, забери да раздай по кругу, Алисе в первую очередь. Нет-нет, это не стек, это… вот, правильно. Что нужно знать насчет включения, капитан… ага, ничего не нужно, включается кнопочкой. Мику, не надо вот этих вот жестов, Лена не виновата, что у тебя так сильно отрасли волосы… Зато когда вернемся, можешь всем говорить, что тебя стригли инопланетной машинкой.

Энергостеки выглядят не совсем как мечи джедаев в «Звездных войнах», они заметно короче, и гибкий оранжевый огонь, вырывающийся из рукоятки, почти не дает света — как поворотник у машины, практически. Но жар и покалывание ощущается открытой ладонью на расстоянии сантиметров двадцати, так что будем верить капитану — ударить такой дрянью по человеку будет очень, очень больно.

На мостике темно, в углах сгущаются синие тени, в сторонке постанывают парни в когда-то белых кителях, над которыми стоит маленькая, но очень решительная Ульянка с энергостеком в руках. Пахнет палеными волосами. Допрос продолжается.

— Едем дальше, капитан. Самый важный вопрос: где находится навигационный пульт?

Молчок. Кадык у капитана ходит вверх-вниз, горящий рядом стек освещает его лицо, словно гаснущий факел — однобоко, рельефно.

Двадцать четыре.

— Послушайте, капитан…

— Нет, это вы послушайте… молодые люди, — медленно проговаривает он и неожиданно взрывается: — Melsukken! Да что вы придумали, это не шутки! Вы же разнесете корабль в клочья и… и…

Он задыхается. Видимо, угон корабля в открытый космос — это самое страшное, что он может предположить. Любит человек свою посудину. Это хорошо, когда любишь хоть что-нибудь. Хотя бы и блестящую железяку в километр диаметром. Плохо, когда ты любишь только это.

— Похоже, пора немного прижечь нашего почетного пленника, — решаю я и киваю Алисе. В ее глазах светится откровенная радость. Еще бы! В кои-то веки мы не ведем бесполезные разговоры, а по-настоящему что-то делаем.

— Попробуйте! — выплевывает товарищ Болеслав. Лицо его словно заостряется — он и в самом деле не боится умереть. — Я-то сдохну, и вы так и не добьетесь своей цели — какой бы низкой она ни была!

Что-то его на высокий слог понесло. Или, что более вероятно, просто тянет время.

— Нам нужен пульт, капитан, — говорю я, словно заклинание. — Нам отчаянно нужен ваш пульт.

Болеслав Хайпаэр глубоко вздыхает.

— Что ж, в таких условиях, я вынужден подчи…

Он прыгает и застает нас врасплох. Это великолепный, потрясающий прыжок с места безусловно олимпийского уровня, сделавший бы честь любому легкоатлету мира. Он не машет руками, не проводит гипервентиляцию, даже почти не приседает — и вдруг взвивается в воздух почти на два метра, словно изогнутая каким-то немыслимым образом пружина.

И его правая рука ныряет за пазуху.

Когда я сказал, что прыжок капитана застает нас врасплох, я был не совсем точен. Алиса, возможно, и не ожидала от немолодого с виду офицера такой прыти. Но отреагировала мгновенно и точно. Она взмахнула поперек летящей над нами, изогнутой фигуры сверкающим оранжевым клинком, который, кажется, рассыпал в воздухе горячие блестящие искры, словно бенгальский огонь.

Крик оглушает всех. Что-то приглушенно пищит Лена, на которую свалилась большая часть орущего капитана Хайпаэра. Сипит Мику, которой тоже досталось. Беспощадно и довольно ухмыляется Алиса.

— Знаешь, как я потеряла в свое время руку? — размеренно говорит она. — Я как-то не рассказывала ребятам, не было настроения. А теперь есть. Рассказать, капитан?

Хайпаэр не отвечает, потому что орет и хрипит. Мику, дрожа, как больная, отпихивает от себя конвульсивно подергивающуюся руку капитана. Рука лежит отдельно от тела, она отрублена почти у самого локтя, обрывки одежды еще тлеют у места среза веселыми светлячками.

Одуряюще воняет горелым мясом.

— Один из первых ударов ваших чертовых штурмовиков был по району плотины, — говорит Алиса. — Это было разумно, лишить нас источников энергии. Не говоря уже о заводах, производстве алюминия и титана. Но не сложилось. Тогдашние зенитчики — светлая им память — прикрыли все-таки и ГЭС, и промзону. А вот на жилые районы их не хватило. Дома развалили до основания — строители не рассчитывали, понимаешь, на удары плазменными орудиями. Там-то меня и привалило куском стены.

Она водит перед собой шкворчащим оранжевым энергетическим лезвием стека.

— Пролежала я так, под стеной, почти сутки. Орала, умоляла, звала на помощь. Только таких, как я, было еще много десятков. А писк шестнадцатилетней соплюшки из завалов никто, конечно, не слышал — вокруг выли сирены, рычали грузовики и бульдозеры, срывая голос, орали другие люди, которым тоже нужна была помощь. И может, намного больше, чем мне.

Двадцать один.

— Забавная штука… — вот только в голосе девушки ничего забавного нет. — Первый час вокруг меня стоял будто бы многоголосный хор, человек тридцать, такое впечатление. Часа через три в этом хоре появились паузы и провалы. Через шесть часов, к утру, вокруг оставалось, похоже, никак не больше дюжины выживших. Я до сих пор помню их имена: Игорь, Людмила Петровна, Олечка с пятого этажа, ей было лет девять… Собака с первого очень страшно выла, потом рычала, потом выла снова. А через сутки я была уже одна.

Алиса безо всякого сожаления пинает корчащееся на полу тело.

— В итоге меня спасли, конечно — вот только не всю. Некроз тканей, правую руку пришлось того… укоротить. Но когда я лежала там, под рухнувшей на меня стеной, и слышала, как по лицу течет и сворачивается в густую кашу кровь, как медленно отнимается чувствительность, мне пришлось передумать много всякого. И одна из мыслей была такая: если тебе приходится выбирать между долгой и короткой болью, ты полный кретин. Выбирать здесь нечего. Долгая боль сводит с ума. А короткая…

Горящее лезвие замирает в сантиметре от горла капитана. Потрескивают, сворачиваясь и сгорая, темные волоски бороды.

— Короткой ты попросту недостоин, — заканчивает Алиса и отворачивается. — Саш, разберешься без его помощи?

— Угу, — подтверждаю я безо всякой, впрочем, уверенности. — Эй, скепп!

— Skeppʼs ki da, — отвечает приятный голос. Ну, до чего же все замечательно!

Теперь нужно быть очень осторожным и немногословным. Чем меньше уточнений, тем лучше.

— Скепп, — кряхчу я, — леге навис…

— Kaputes proba es notht da, — откликается корабль. И ничего не происходит. Лена задумчиво шевелит губами.

— Ну, что там? — торопит Алиса. Время действий прошло, и ей снова скучно.

Я мучительно соображаю.

— «Капитанский»… что ж это такое, дьявол… Ага, «проба», вроде как доказательство… нет, подтверждение. Вот оно! «Нужно капитанское подтверждение!»

— И чего ты так радуешься тогда? — резонно интересуется Славя. — Капитан, кажется, не настроен с нами сотрудничать. Он вообще в отрубе валяется от потери крови.

— И ни на вот столько не жалко, — пожимает плечами Алиса.

— Хм… — окидываю взглядом многочисленные пульты. Эврика! — А радуюсь я по очень простой причине, Славяна Сергеевна! Потому что вот на том экране горит сейчас непонятное сообщение! А чуть ниже имеется пять зеленых точек. И черт меня подери, если это не для пальцев правой руки!

Восемнадцать.

Отрубленную руку прикладывает к экрану Лена. Ей, по-моему, это меньше всего противно. Неудивительно.

— Kaputes proba es ghed da, — радует корабль. — Skewe haeth.

Чертовы инопланетяне со своими мерами высоты! К счастью, для совсем тупых на показанной схеме прилагалось что-то вроде масштаба, опираясь на который и повозив по экрану дрожащим от напряжения пальцем, у меня получилось задать нужную высоту и примерные координаты.

— Haethʼs ghed da. Lego onginn nu da.

Вот теперь потеря высоты чувствуется — словно в самолете, попавшем в «воздушную яму». Слышен далекий гул, наверное, запускаются маневровые двигатели. Плевать. Остались мелочи — дождаться катера внизу и отправиться домой. Пара пустяков.

— Добивать будем? — Алиса показывает энергостеком на неподвижную фигуру капитана на полу. — На всякий случай?

Я отрицательно качаю головой.

— Мы — не они, Алиска. Мы не воюем с лежачими и ранеными. Детьми и гражданскими. Мы не инопланетные пришельцы. Мы люди. Всего лишь люди.

Она секунду думает, затем кивает.

— Корабль! — чужие слова уже почти без запинки срываются с моих губ. — Отпереть двери. Капитанское подтверждение!

— Выполнено, капитан.

Все идет по плану. Я смотрю на схему корабля на экране, если масштабы верны, то нам нужно пройти метров пятьдесят до ближайшего лифта, спуститься на шесть уровней вниз, а там уже и выход на причальную палубу почти сразу же будет. Мы не ранены и располагаем теперь кое-каким оружием. И у нас есть еще как минимум минут пятнадцать — более, чем достаточно на этот короткий последний рывок. Все будет хорошо, если…

Если только…

И тут я понимаю, почему нам никогда не добраться до нижней палубы.

* * *

Июль, как многие, наверное, догадываются, некоторые даже из личного опыта — чертовски жаркий месяц. Даже если проводить его, день за днем, на море, реке или океане. Солнце, кажется, сокращает и без того небольшое расстояние до земли, оно опускается пылающим шаром на виновато склоненные головы аборигенов и выжигает все мало-мальски связные мысли, кроме одной: в воду. Холодную воду. Сейчас же.

По непреклонному закону жизни, конечно, именно на середину июля всезнающее начальство запланировало очередные учения, максимально приближенные к боевым — благо собственно боевых действий тряпки в последние недели не вели, и их место в рейтинге популярности успешно заняли парни из штаба. Учения. В индивидуальных капсулах-имитаторах, установленных в тесных непроветриваемых помещениях. Без кондиционеров и воды.

Интересно, почему приближенные к боевым условия обязательно включают в себя жару с духотой? Нет ли возможности сделать их чуточку более комфортными? Одно утешение — штабные гении в этот раз страдали точно так же.

Но это все лирика. Отбыв свои законные четыре часа в парилке и не менее шести раз рассказав экзаменаторам о своих действиях в случае ядерного взрыва, прорыва плотины с затоплением города, и чуть ли не извержения вулкана, я наконец-то отправлялся домой, в специнт. А еще точнее, в душевую — от высохшей за лето земли натурально поднимался жар, как из духовки, дышалось тяжело, будто я шагал по сауне. Листья на деревьях пожухли, собаки лежали в чахлой тени, как мертвые, шевеля иногда хвостами. Кошек вообще было не видать, у них для отдыха, наверное, были какие-то свои секретные места.

Я завернул в наш мини-городок на территории, «Окорочков проезд», как его ласково называли наиболее остроумные парни в специнте. Здесь, в самом конце не слишком короткой аллеи, и располагалась наша душевая — с больной ногой шуровать по неровным бетонным плитам под палящим солнцем было очень приятно, как вы понимаете. Трудности закаляют, чтоб их, а постоянные трудности закаляют постоянно.

В одиночку идти почему-то получалось еще медленнее, чем обычно — да еще солнце, хотя уже и перекатывалось помаленьку за заросшую камышом речку, знаменуя приближение вечера, все равно палило, будто Соединенные Американские Штаты напалмом, подавляя колониальные восстания в свободолюбивом Китае. Рекордные температуры, черт возьми, старожилы не припоминают аналогов. Какого дьявола нужно было делать душ так далеко, в целях физкультуры, что ли? И куда, черт возьми, подевалась та же Алиса?

Занятый мыслями, я завернул в душевую — она не была общей, но разделение на мужскую и женскую половины было больше номинальным, потому что я был один, а девчонок — целых пять. И как раз одна из пятерых мылась сейчас в открытой кабинке.

Она стояла спиной, подставив лицо тугому потоку воды, хлещущего с закрепленной слишком высоко лейки. Короткие волосы со странным фиолетовым отливом казались сейчас иссиня-черными. Перламутровая вода стекала по обнаженному телу, сияющему, как раковина. Рядом на полочке лежала губка, мыло и стояла длинная бутылка детского шампуня «Кря-кря».

Шампунь меня добил окончательно.

Варианты действий? Тихонько развернуться и уйти? Зашуметь чем-нибудь в тамбуре, дать ей время одеться и привести себя в порядок? Безразлично пройти к дальней кабинке, дескать, и не такое видали? Хорошее было бы решение, только неправильное — мне на нее таким манером как бы плевать, получается? Нет. А что тогда? Выходит, лучше всего уйти, пропустить эту неприятную ситуацию вовсе. Или нет?

И все это время я, конечно, косил невольно на плещущееся под душем чудо, изящную обнаженную фигурку, на тонкую талию, по которой стекали потоки воды, на острые лопатки, ходящие под тонкой светлой кожей, на аккуратную идеальную попку, на то, как Ленка переступала с ноги на ногу и медленно наклоняла голову сперва к одному, а потом к другому плечу. Словно в этом была какая-то неизвестная мне магия, тайное колдовство… И все время билась в голове мысль: чего ты стоишь, дуралей? Делай уже что-нибудь… Делай!

Пока я раздумывал над блестящими стратегическими маневрами, Лена закончила рассматривать головку душа и повернулась.

Не знаю, какой реакции я ждал. Славя, наверное, вежливым ледяным тоном попросила бы выйти. Алиса обязательно сказала бы что-нибудь на тему нерегулярного подросткового секса и многозначительно ухмыльнулась. Мику закрылась бы и покраснела. Ульяна завизжала бы — сто процентов. А Лена… Лену я тогда почти что не знал.

— Привет, — сказала она.

— Э-э-э-э…

— Я сказала «привет». Ты ждал чего-то иного?

Стариковским кашлем заскрипел заворачиваемый кран. Вода остановилась, только одиночные капли еще шептали по полу о чем-то своем. Иногда их звуки напоминали хихиканье.

— Ну…

— Помыться собрался? Я уже заканчиваю. Подашь полотенце?

— А-а-а-а… — я решил завязывать с междометиями. — Вот. Держи.

— Спасибо. — Она завернулась в длинное полотенце одним протяжным движением и, шлепая босыми ногами по кафелю, прошла к стене, где на крючке висели белье и одежда.

— Не ожидала, что ты зайдешь, потому далеко повесила, — буднично объяснила она и, повернувшись спиной, принялась деловито натягивать на влажное, разгоряченное после душа тело трусики.

Я пришел в себя. Ох и непросто это…

— Лен, что это было? — Она непонимающе помотала головой.

— О чем ты?

— Ну… вот это вот все с приветствием и отношением.

— А что не так с отношением? Или ты думаешь, что заслуживаешь чего-то особенного?

— Блин… Опять ты с этим вот «ежовым подходом». Понимаешь, ощетиниваешься иголками во все стороны…

— Я поняла сравнение, спасибо.

— И?

— Может, ты и прав, — задумчиво сказала Лена, прекратив на секунду вытираться. Это здорово отвлекало. — Может, и не стоило бы так поступать. С другой стороны, какая разница? Один черт мы здесь все равно, что мертвые — если не сегодня, значит, завтра. А какие церемонии между братьями-мертвецами?

Я вздохнул.

— Лена… Не говори так. Просто не говори. Так… так нельзя. И да, может, завтра в очередной раз прилетят тряпки и вынесут весь наш город направленным плазменным залпом, и мы все сваримся здесь заживо, превратимся в спокойную однородную протоплазму, но только это будет завтра. Не сегодня. Сегодня мы все еще живы.

— Да? — ее это, кажется, позабавило. — А как ты определяешь?

Вопросик.

— Мертвецы не испытывают чувств, — нашелся я. — Никаких эмоций. Любовь, ненависть, вдохновение, ярость… Даже усталость им неведома — а я сейчас чувствую, что чертовски устал. А значит, следуя формальной логике, никакой я не мертвец.

«И еще они не потеют!»

— Любовь, значит, неведома… — цедит сквозь зубы Лена. Чем-то ее мой ответ не устроил. — А как ты думаешь… Что такое любовь?

Вот еще один отличный вопрос. А главное, очень уместный. Но чует мое сердце, если я сейчас бухнусь на колени и признаюсь Ленке в чем-нибудь этаком, она не оценит. Не тот человек, не то место, да и время не то. Кончилось наше время.

— Любовь — это восторг, вошедший в привычку, — придумал я с ходу экспромт в духе Оскара нашего Уайльда. — Воображаемые узы, сковывающие прочнее всего.

— А разве это хорошо? — ее зеленые глаза, кажется, сверлили во мне дыру.

Я пожал плечами.

— Считается, что да.

— Любо-о-о-вь… — протянула девушка презрительно. — И ты тоже… Конечно, тоже, от Алисы-то небось в трусы ссышься. И теперь думаешь, что знаешь, что такое неразделенная любовь, и боль, и разбитое сердце, и чуть ли не плачешь в подушку по ночам, и стихи, наверно, тоже пытаешься писать. «Рыжие косы — летние грезы». Так?

Я иронически промолчал, потому что это было дешево, просто и не требовало особой отдачи, я это давно сообразил. Насчет слез в подушку она, конечно, не угадала, а так довольно близко.

— Это не любовь, — сказала Лена. — Это такой, знаешь, третий бульон, который дают совсем слабым пациентам в больничке. Слабые отголоски запахов, отдаленные призраки вкуса. Это как описывать ураган словами «легкий ветерок, вроде бриза». Да что вы вообще знаете о любви, несмышленыши?

— Наверное, мало что, милая, добрая старушка, — согласился я и этим вроде бы немного сбил ее язвительное настроение. Лена покачала головой.

— Что вы знаете о любви, — медленно повторила она. — Не ваши розовые зефирные страдания. «Ах, она меня не любит. Ах, он на меня не посмотрел»… А такой, ради которой можно убивать, можно умирать, можно навечно застрять в черной, безвыходной пустоте без надежды на исцеление?

У меня похолодело внутри. Она ведь про себя сейчас говорила, себя описывала — свою боль, свои страдания, свои ошибки.

И я мог ей помочь.

— Расскажи мне.

Она рассказала.

Началось все года два назад, незадолго до прибытия тряпок на наш многострадальный кислородный шарик по имени Земля. У Лены была мама и бабушка — почти полная семья, если по нынешним-то стандартам. Когда Лене было года два, мама умерла, других родных у Лены с бабушкой не было, и они остались вдвоем. А потом…

— Как у тебя с родственниками? — деловито осведомилась девушка. С бельем она справилась и теперь сидела рядом со мной на мокрой и скользкой от мыла лавке в предбаннике душевой. От нее пахло сладковатым шампунем, на слегка и небрежно просушенных волосах все еще оставались маленькие водяные капельки. Я старался слушать внимательно, но боже ж ты мой! — до чего это было непросто.

— Можно сказать, отсутствуют.

— Повезло тебе, — Лена погрустнела. — Ну, ты понимаешь, о чем я: это тепло и забота, и счастье, когда они есть, и они хорошие. А когда с ними что-то случается… Счастье уходит первым. Да и с заботой выходит не совсем так, как ожидалось.

— Что?

— Бабушка получила апоплексический удар. Также известный, как ишемический инсульт. Закупорка кровеносных сосудов головного мозга. Вот так просто — просыпаюсь я однажды утром, а она лежит в своей кровати, вся, прости пожалуйста, в рвоте и дерьме. Встать ночью не могла, ноги не работали. Только посмотрела на меня задумчиво и сказала: «Внучка, что-то со мной не так».

— Больница?

— Приехали быстро, осмотрели, диагностировали. Госпитализировать отказались — сказали, домашнего ухода достаточно. Полный покой, лекарства и телевизор.

Я хватанул ртом воздух.

— Что? Да с ней же постоянно нужно сидеть, каждую минуту быть рядом, переворачивать, мыть, горшок выносить, а ты же одна была, и сколько тебе лет тогда было, пятнадцать? Суки, суки…

— Наверное, им нужно было денег предложить, — пожала плечами Лена. — Только я не догадалась, маленькая была, ты прав. Добрые доктора, правда, пообещали три раза в неделю присылать медсестру и делать уколы, и один раз — сиделку, чтобы меня подменять. Может, у них правда не было мест в больнице, а может, отчетность не хотели портить, понятия не имею. И да, они даже приходили, честно кололи и сидели у кровати — три раза и раз в неделю. То есть я имею в виду первые полгода.

Я ничего не сказал. В горле першило.

— Сначала говорили, что она еще может восстановиться, — задумчиво сказала Лена. — Пару десятков уколов, два-три месяца покоя, и наступит ремиссия. В самом крайнем случае дадут инвалидность и приставят персонального доктора. Я верила — врачи же, плюс наша медицина лучшая в мире. А через три месяца у нее начали отказывать руки.

— Черт…

— Раньше она хотя бы могла приподниматься на кровати, есть самостоятельно, умываться из миски… Теперь стало хуже. Лекарства не помогали. Через полгода сиделка приходить перестала — сказала, дальше можно только за деньги. А денег у меня не было, мы жили на бабушкину пенсию, сорок пять рублей.

— Но можно же было обратиться куда-то… черт, по месту учебы хотя бы, объяснить ситуацию, или к соседям обратиться за помощью — не может же быть, чтобы всем вокруг было все равно!

— Соседи помогали, — спокойно сказала Лена. — Покупали продукты, подменяли меня иногда. В школе тоже не слишком придирались, если я приходила на второй урок без домашнего задания, зато с черными кругами под глазами. Они ведь все хорошие, неравнодушные люди, и, по большому счету, делали то, что считали нужным. Но этого было мало, так мало… И я не могла заставить их быть хорошими больше, чем они сами того хотели. А по больничным документам, бабушка моя была не лежачим больным, не требующим госпитализации. Забавно…

— Что?

— Бабушка у меня была верующей, и одной из вещей, который она всегда говорила было: «Господь всем дает испытания по силе — не больше, чем ты можешь выдержать». Не знаю, по-моему у Всевышнего было сильно преувеличенное представление о моих способностях.

— Бога нет.

— Может быть… Ей становилось все хуже. Управление руками немного восстановилось, зато стали отказывать мозговые функции, а это самое страшное… Однажды я вернулась домой из школы — а она ночную рубашку с себя пытается снять. Я говорю: «Бабушка, что ты делаешь?» А она: «Хочу надеть ту рубашку, в которой буду в гробу лежать». У меня внутри похолодело все: «Бабушка, что ты такое говоришь? Кто же это на живых людей надевают рубашки для мертвых?»

— А что она?

— Она смотрит на меня такими ясными глазами — они выцвели к старости, но все равно были зелеными, как у меня — и говорит: «Какая же я живая? Я давно умерла, вот и хоронить пора пришла».

— Черт… А ты?

— Cправилась как-то. Как могла спокойно отошла к двери и говорю: «Хочешь рубашку — вот она в шкафу висит, иди да надевай». Она повозилась еще, но встать-то не может, так и заснула в старой. А наутро ничего уже не помнила, конечно.

— А потом, — сказал я очень осторожно, — потом прилетели «тряпки», и все стало…

— Да, еще хуже. Она уже почти ничего не понимала. Началась слепота на один глаз, потом второй. Медсестры перестали ходить, в квартире постоянно воняло мочой и калом. Я не могла там быть! — внезапно взорвалась она. — Не могла! Не хотела! Мне было шестнадцать, я хотела счастья! А не… этого!

— Ты делала все, что могла, и так хорошо, как это было на тот момент возможно. — Я положил руку на ее простое, честное плечо. — Может, это и сломало тебя на какое-то время. Выбило из нормальной жизни, оставило пару шрамов. Но жизнь не закончилась. Приходит новый день. Ты живешь. Мы продолжаем работать, все вместе. Знаешь, как сказал великий писатель: «Мы все сломаны. Но именно в местах надломов мы становимся сильнее всего».

— Кто это сказал? — Лена подняла взгляд.

— Один парень. Он потом умер.*

Мы помолчали. Снаружи приблизились, а потом отдалились звонкие голоса — девчонки, видно, тоже вернулись со своего экзамена.

— Я ведь ненавидела ее, — буднично сказала она. — Ненавидела за то, как она приковала меня к себе, как нуждалась во мне каждую минуту каждого часа каждого дня… Но я и любила ее — она была моей, не чужой, не чьей-то бабушкой, и она, случись со мной что-то, так же сидела бы у моей кровати, и кормила меня с ложечки, и выносила бы за мной, и меняла загаженные простыни…

— Лена…

— И вот они были внутри меня, постоянно, каждый день. Любовь и ненависть. И страх за нее — потому что вокруг бушевала война, и рушились здания, и гибли люди. И еще… в какой-то момент внутри поселилось гнусное такое, расчетливое ожидание, что, может быть, в какую-нибудь ночь от атаки «тряпок» обвалится потолок и придавит ее… или меня. И все это, наконец, закончится.

Она подняла на меня красные глаза.

— Только это не заканчивалось. Время шло. И ничего не заканчивалось. Я чувствовала себя мертвой, как она, и мне хотелось надеть уже ту чертову рубашку, и пусть бы меня положили в гроб, только чтобы не нужно было вставить в два часа ночи, и потом в пять часов, потом в семь, и ходить в школу, и кормить ее, и колоть… Все!

Была тишина. Капли воды в душевой падали, как слезы.

— И однажды утром я проснулась с очень ясной головой, встала, подошла к бабушке, вытащила у нее из-под головы подушку, положила на лицо и навалилась всем телом. Намертво. Не знаю, сколько я так лежала. Наверное, долго — даже успело стемнеть. Потом убрала все, позавтракала и пошла гулять по городу. Впервые за… год, наверное? К тому моменту я уже плохо понимала счет времени. А потом — еще немного позже — кто-то посадил меня в машину и привез в комнату с белыми стенами и долго кололи иглами в вены. Потом был специнт и… ну, дальше ты знаешь.

Она легко поднялась и встала передо мной — спокойная, красивая и страшная.

— И вот я смотрю на вас и слушаю ваши истории каждый день. Да, переломанные ноги, вырезанное горло и предательство дорогих людей — это неприятно. Да. Но каждый раз я задаю себе один и тот же вопрос: что вы знаете о любви?

* * *

Примечание к части

*Цитата принадлежит Эрнесту Хэмингуэю.

 

«Лена». Глава 15. Те, кто рядом

— Идиот! Чертов олух! Конченный дебил!

— Не то, чтобы я была в настроении спорить, — Алиса выглядит невозмутимой, но в глазах подрагивают золотые в прерывистом свете капитанской палубы чертенята, — но в чем причина стол глубокого и беспощадно правдивого самоанализа?

— Знаешь, что плохого в нашем скомканном на коленке плане, Алис? — я умудряюсь немного успокоиться и даже наскоро обучаюсь членораздельной речи. — Практически все! И тем не менее, по какой-то нелепой случайности и адскому, иначе не скажешь, везению, пока все шло как по маслу. Пустые коридоры, дубина-капитан, твои навыки прицельного махания энергостеком, все в лучшем виде. Но — сюрприз! — ничто не длится вечно. Кто из нас сейчас рванет вниз, на причальную палубу, как считаешь?

— Все, конечно, — удивляется Алиса и тут же соображает, где затаилась подстава. — Ах ты ж блядень!

Шестнадцать.

— Вот, ты начинаешь понимать, — одобряю я и окидываю взглядом подтянувшихся и недоумевающих девчонок. — Как быть с капитаном? Как быть со всеми этими… парнями в белых пижамах? Вот мы сейчас рванем вниз, так? И что помешает им мгновенно объявить тревогу, заблокировать лифты и двери, и вообще максимально осложнить нам жизнь?

— Черт… — скрипит Мику.

— Слишком быстро все идет, — поясняет Ульянка. — Как-то не пришло в голову.

— Наверное, потому, что я никогда не оценивала наши шансы добраться так далеко, как высокие, — задумчиво произносит Славя.

— Ваши предложения, девочки и… девочки?

Пятнадцать.

— Прорываемся, конечно, — пожимает плечами Алиса. — Раз уж начали рисковать, глупо останавливаться. А каждая секунда простоя снижает и так невеликие шансы.

Она права, разумеется — единственной альтернативой этому решению была бы казнь наших пленников. Но только на это не готов ни я, ни, судя по их лицам, никто из девчонок. Может, мы и наловчились когда-то сбивать штурмовики «тряпок» с клонированными уродцами внутри, но это не сделало нас палачами. Прорываться вниз — наш лучший, хотя и чертовски рискованный вариант.

И я уже собираюсь громко согласиться с Алисой, но меня неожиданно останавливают.

Полумрак палубы, шипение и скрип вычислительных машин, гаснущие искорки от голограмм, ровный тяжелый гул силовых установок. Руки касается тонкая ладонь.

— Я останусь здесь, — тихо говорит Лена. — И прослежу, чтобы вы благополучно добрались вниз.

До меня доходит не сразу.

— Но ведь тогда… ты же не… мы же…

— Верно, — говорит она. — Я не успею. Но если подумать, бояться здесь нечего. Уйти из жизни, плывя над Землей в бесконечном космосе, сделав это ради своих единственных в мире друзей, тех, кто оказался рядом, когда мне было тяжелее всего — разве это так уж плохо?

— Нет, — автоматически отвечаю я. — Нет! Постой! Не нужно! Мы придумаем… Я придумаю… Я не хочу так!

Четырнадцать.

— Вы успеете, — говорит она. — Я уверена.

Тихонько, слабо улыбается. И открывает дверь в коридор.

Следующее, что я четко помню, это бег. Мы бежим. Молча. Я не хочу ничего говорить. А вот чью-нибудь инопланетную голову сейчас снес бы, не задумываясь.

В коридорах опять никого нет. Спят они здесь все круглосуточно, что ли?

Вот и лифт — огромный, прозрачный, пиктограммы, указывающие направление движения, просты и понятны, одноглазый был прав. Мы легко помещаемся, эта махина без проблем вместила бы еще столько же. Какие же у них должны быть грузовые лифты?

Я забиваю голову ненужной информацией, лишними вопросами и никчемными эмоциями. Все, что угодно, лишь бы не думать.

Ленка.

Она осталась, чтобы умереть.

Умереть ради нас.

Тринадцать.

Мы проезжаем этаж за этажом, не быстро, но и не медля. В большинстве своем они пусты, некоторые затемнены и горят тусклым янтарным освещением. Один или два раза мы видим людей, техников или какой-то другой обслуживающий персонал. Они не обращают на проезжающую мимо бадью, набитую подростками, ни малейшего внимания.

Черт, не хочется, конечно, загадывать и испытывать ложные надежды, но пока что

она тысячу раз могла умереть там внизу на земле от передоза медикаментов или очередного приступа чертовой шизофазии а вместо этого погибла в бою как погибает солдат пославший к черту трусливые приказы командиров и оставшийся на боевом посту и мы ведь мы позволили ей мы бросили ее там как последние сволочи

все идет, можно сказать, довольно неплохо. Вот если бы…

Лифт резко тормозит. Свет мигает, блекнет, снова набирает мощность. Открываются прозрачные двери.

— Wersern do Peon! — гремит через динамики голос капитана. — O geng de keuern tentad pleuken se skepp da. Wapenreue es unlokkad da. Pente i cuelle!

— Что говорят, чего требуют? — интересуется Алиса, пока мы выбираемся из застрявшего на половине этажа лифта и оказываемся в длинном серебристом помещении, похожем то ли на барак, то ли на очень большой гараж. Свет помаргивает, у стен стоят здоровенные металлические коробы — может, просто ящики, а может, кожухи для каких-то механизмов. Все очень понятно, функционально и невыразительно. Но самое главное — пусто.

— Точно не могу сказать, — выдыхаю я. — Языками не владею. Но там было что-то про призыв к солдатам, которые где-то здесь есть. Что-то там на корабле для кого-то разблокировали. И еще последнее слово — это значит «убивать».

Про то, что означает вполне живой и злой капитан Хайпаэр по громкой связи, я не говорю. Лена, Ленка, как же они тебя так…

— Куда дальше? — прекращает наши лингвистические беседы практичная Ульяна. — Понятно, что этим козлам приказали нас порешить. Тут можно вообще ничем не владеть, все и так ясно.

— Если ясно, то к чему вопросы? Вперед и вниз, до упора — пассивных граждан пропускать, сопротивление подавлять, — решаю я. — Отличный план, я считаю, или у кого-то есть дополнения и жалобы?

Одиннадцать.

— Неплохо было бы разжиться оружием, — роняет Славя, задумчиво глядя на ближайший — кожух, он же ящик. — Тогда и с подавлением все было бы веселее.

— Было бы. Только где его взять?

— Мне кажется, прямо здесь, — блондинка кивает на нарисованные как по трафарету пиктограммы, украшающие ближние и дальние металлические поверхности. — Бейте меня, режьте, но это дьявольски похоже на изображение какой-то автоматической винтовки.

Она касается стенки ящика — и та, издав мелодичную трель, уходит в пол. Загорается мягкий зеленый свет, голос из ящика начинает какую-то сопроводительную речь, но разобраться в ней с моими языковыми навыками невозможно.

— Чертовщина… — выдавливает из себя Мику, и это максимум, что приходит мне в голову.

Ящик забит оружием и амуницией. В основном, стрелковка, конечно, плюс какие-то миниатюрные гранаты в сетчатой обертке. Но еще имеется с полдюжины бронежилетов, два тяжелых экзоскелета, что-то вроде танкового пулемета, и еще какое-то вооружение, я не разглядел.

— Эге-гей! — Ульяна оправляется от неожиданности быстрее всех, залезает в контейнер-оружейную целиком и принимается рыться в залежах. — Да здесь нам приготовили много подарочков. Как вам такое? Или нет — вот такая вот диковина?

Она резвится среди обойм и взрывчатки, словно ребенок в магазине игрушек.

— Надо бы сперва выяснить, как обращаться со всей этой бодягой… — неуверенно начинает Алиса, но с противоположного конца в помещение врывается целая орава черных фигур, и ее предложение теряет актуальность. Между нами метров тридцать, молодчики затянуты в темный блестящий пластик, выглядят подтянутыми и коренастыми, это не тощий и вялый Тибальд, категорически нет. На тренажерах, наверное, занимаются.

— Halde! Ne mewe! — каким-то электрическим голосом рявкает кто-то из черных, и это немного снимает напряжение. Не двигаться? Еще чего удумали! Рассыпаемся за контейнерами, Ульяна торопливо раздает всем желающим богатства вскрытого арсенала. Эй, кто бы обо мне-то порадел!

Алиска перебрасывает мне что-то темное, блестящее и даже с виду смертельное — оружие всегда оружие, кто бы его ни создавал; главное, чтобы у создателя было две руки и два глаза. Мое, например, выглядит похожим на польский АПВ* — длинный вертикальный магазин, короткий ребристый ствол с рядами отверстий, непривычные, гладкие изгибы казенной части. У Алисы и вовсе какой-то длинный карабин с вычурным прикладом и толстенным стволом. Чем он стреляет-то, интересно?

Оружие теплеет в руках, там, где у нормального автомата была бы крышка ствольной коробки, загорается оранжевый огонек. Есть реакция! Зорким глазом гляжу с боковой стороны своего ящика-убежища, беру на мушку — здесь не мушка, а какой-то коллиматорный прицел, но к дьяволу терминологию! — одного из хлопчиков в черном и медленно выдыхаю. Остается надеяться, что неведомые конструкторы не питали иллюзий насчет стрелковых умений солдат.

Девять.

Указательным пальцем я нажимаю то, что здесь заменяет спусковой крючок — и помещение озаряет яркая вспышка. Нет, рождение сверхновой! Мой «пистолет-пулемет» плюет в противника шаром раскаленного огня, который одновременно рассыпает вокруг голубые яростные молнии — и минимум один из противников отлетает к стене, пораженный смешанным электро-тепловым ударом. Стена издает задумчивый глубокий звук — «ВУОМММ!»

Одинокий выстрел с готовностью поддерживает наша пехота — и позиции «черных» становятся похожими на новогоднюю елку, только вместо сугробов и гирлянд там цветут оранжевые, белые и голубые разрывы. Еще минимум двое уродцев сгибаются и падают. Минус три, осталось полторы дюжины. Ура, погнали наши городских!

Но очень быстро все становится совсем не так радужно. «Городские» не желают быть поясными мишенями и, четко уяснив, что в плен мы сдаваться не собираемся, рассыпаются среди ящиков, тросов и проволочных лестниц, свисающих с неожиданно обнаружившегося второго этажа. Они быстры, решительны, умело обращаются с оружием, и уже через пару минут нас эффективно и неумолимо оттесняют к заблокированному лифту.

Мой автомат вспыхивает красным огоньком и перестает плеваться перегретой плазмой. Закончилась обойма. Откуда взять новую и куда ее, собственно, пихать, у меня нет ни малейшего понятия. Мы еще можем драться, мы оказываем сопротивление, но это сопротивление загнанной в угол крысы, а не слаженного подразделения. Товарищи инструктора из специнта! Почему не предусмотрели в программе подготовки зенитных операторов возможность суборбитальных боевых действий?

— А не очень мы результаты показываем, а? — хрипит мне оказавшаяся рядом Алиса. Воздух насыщен металлической пылью и имеет резкий заводской запах. Она разряжает свой «карабин» в некстати мелькнувший совсем рядом темный силуэт — мимо, конечно, нас не учили работе с энергетическим оружием — и отбрасывает пустую железку.

— Не знаю, лично я стреляю в пространство между ублюдками, — нахожусь я с ответом. У меня еще есть энергетический стек, но это для ближнего боя, а до ближнего боя нас, есть ощущение, не допустят, погасят раньше. — Пацифист я, видишь ли. Пока ни единого промаха!

Шесть.

— Нужно прорываться, — Славя сплевывает кровью, ее чуть не накрыло близким разрывом гранаты. — Теряем время, плюс на их стороне численное и тактическое преимущество. Никаких шансов, счет уже на секунды.

— Задача понятна, — рядом откуда-то нарисовалась Ульянка. На щеке у нее красуется свежая царапина, коленки сбиты в кровь, но на мордашке цветет широченная ухмылка. — Если гранаты есть у кого, или, еще лучше, дымовые шашки — поделитесь. Есть мысля!

— Расскажи, жадина!

— Времени нет! Кто меня прикроет?

Ящики эти оружейные на самом деле представляют собой бестолково гремящий хлам, даже принимая во внимание все эти плазмометы и бронежилеты. Но у них имеется и одно заметное достоинство. Они большие и громоздкие, и отлично загромождают обзор, причем не только в оптическом диапазоне. В общем, когда с полдесятка инопланетных десантников, ободренных прекращением стрельбы, смыкают кольцо там, где еще минуту назад лез во все стороны сероватый густой дым, их ждет там маленький, но болезненный сюрприз.

Три гранаты, наш последний резерв, грохают с небольшим интервалом, секунд в пять, внося диссонанс в черные фигуры, разбрасывая их по стенам. Хлещут сверху, с ящиков, огненные хлысты стеков. Дым, пальба, неразбериха; я добавляю еще одну дымовую гранату и рву к противоположным дверям, откуда заявились «черные» и есть выход, девчонки летят следом.

Четыре.

У входа — пустой, замечательно! — я соображаю обернуться. Так, погони нет, у противоположной стены все еще клубится дым, что-то гудит и потрескивает. Рядом со мной торопливо переводят дыхание Славя, Ульяна и Мику… Где Алиса?

Черт!

Я вижу ее сквозь медленно рассеивающийся серый морок, она скачет по ящикам, словно Тарзан из старых фильмов, рубашка разорвана на груди, в глазах — азарт и мрачная целеустремленность. Девушка уже миновала полпути до нас, еще несколько секунд, и она будет в безопасности. Ха, смешное слово — «безопасность», особенно когда ты пытаешься угнать инопланетный корабль, вися в космосе и отбиваясь от вражеских солдат лазерным оружием.

Из дыма выскакивает черный силуэт и четким, выверенным движением вскидывает оружие, находя несущуюся по контейнерам девчонку.

Нет!

Она прыгает. Как отчаянный котенок, как загнанное в угол животное. Давным-давно я сам видел такое же: мы травили дома грызунов, и обыкновеннейшая серая крыска, прижатая к стене и жалко пищащая, вдруг осознала, что пощады не будет. Тогда в ее глазах мелькнули какие-то нехорошие красные искры, она перестала скулить, сжалась в серый, твердый даже на взгляд комок, и прыгнула: очень быстро, очень высоко. Очень метко. И прорвалась, вырвав на лету кусок мяса из щеки того, кто ее уже почти убил — после чего незадачливый загонщик месяц лечился, потому что ранка воспалилась и загнила.

Синий энергетический разряд испаряет часть оружейного контейнера, но Алиска прорывается. Приземлившись и погасив скорость мягким перекатом, она неловко вскакивает на ноги, мы хватаем ее под руки и убираемся прочь до того, как эту часть помещения испарят очередные плазменные залпы.

Натыкаемся на обыкновеннейшую лестницу — ступени чуть скошены под углом, наверное, для быстроты спуска, а так один в один как у нас в специнте. Нам вниз, на нижнюю палубу, и время уже истекает. Быстрее, быстрее…

Очередной этаж — там пусто и темно, во мраке угадываются хищные вытянутые силуэты штурмовиков. Нам не сюда, но, похоже, уже совсем близко. Еще ниже. Сверху слышен непонятный рев и скрежет. Они там танки ввели, что ли?

Два.

Вот она! Металлическая шлюзовая дверь огромна и раскрывается, наверное, в три стороны, но в ней есть небольшие прозрачные окошки, и вот через эти окошки мы и наблюдаем заходящий на посадку и медленно вплывающий в шлюз корабль. Не корабль, конечно, маловат он для корабля. Катер. А может, шхуна или барк — не знаю, не успели мы развить номенклатуру для космических судов.

В нем метров семьдесят длины и пятнадцать высоты, он черного, как южная беззвездная ночь, цвета, у него короткие изогнутые кверху крылья и синий огонь, длинными языками вырывающийся из трех вытянутых сопел. Он красив и горд, как и положено кораблю.

А еще он очень-очень стар. Слои обшивки проржавели и колеблются в жестком мареве двигателей. Стекла кабины мутны и пестрят трещинами. Один из двигателей неожиданно гаснет, чтобы через секунду стартовать снова.

Шлюзовая дверь не открывается. Сверху слышен топот и какое-то нехорошее, настойчивое повизгивание, словно от электромотора, работающего с ускорением. В полумраке видны только отблески от пламени двигателей по стенам и слышно наше тяжелое дыхание.

Один.

Отблески пропадают. Дверь щелкает и начинает медленно раздвигаться, начиная с центра. Вот оно, вот оно!

С лестницы вниз падает, становится на попа и крутится волчком граната, но поздно, слишком поздно, мы, слово фарш в мясорубке, ужами пролезаем сквозь расширяющееся отверстие в двери и оказываемся… Ну, не в вакууме, конечно, но воздух после шлюзования еще очень разрежен, как на вершине горы, не успел восстановиться. Помещение высокое, на стенах золотыми иероглифами мерцают какие-то экраны и схемы, под потолком дымятся облаками ватные плюмажи поступающего внутрь воздуха.

И еще здесь очень, очень холодно.

— Ох! — реагирует Алиса. Ее никто не поддерживает, все разевают рты, как рыбы, пытаясь восполнить недостаток кислорода. Уши словно ватой забиты, все звуки сливаются в гулкое ворчание где-то вдалеке. Двери, чуть помедлив, начинают сходиться обратно, но снаружи бухает взрыв, и их заклинивает, оставляя отверстие размером с кулак.

Ноль. Время встречи, точно по графику.

— Ребят… мы же все это сделали, — сипит Ульянка, и плевать ей на то, что никто не может говорить. — Мы же справились, а? Ну, разве не здорово?

— Ага, — подтверждаю я. — Справились, любо посмотреть.

Катер безмолвен, двигатели пощелкивают, медленно остывая. За дверью шлюза кто-то возится, просовывая металлические пальцы в отверстие и тужится раздвинуть створки. Дверь кряхтит и скрипит скверным болезненным звуком, но не поддается.

Со стороны катера доносится лязг, фонарь кабины съезжает чуть вверх и назад, от кабины до пола протягивается короткий трап. И по нему быстрой походкой спускается тот, кто столько времени появлялся только в бреднях моих нездорового сознания и отрывистых телепередачах.

Уолтар! Он в простом черном комбинезоне, прочном и целом, хотя видно, что не новом. Темные волосы с проседью зачесаны назад, повязка на глазу отчего-то делает его похожим на старого мудрого ворона. В руках у контрабандиста что-то длинное, вытянутое, с темным металлическим блеском, но гибкое, будто змея, с виду. Оружие, никакого сомнения.

— Ну, здравствуйте… дети мои, — иронично говорит последний бог нашей Земли. Он заметно возбужден, взгляд острых черных глаз постоянно бегает по нашей компании, отмечая каждого, голос подрагивает. — Рад, что смогли выкроить минутку для быстрой встречи. Еще больше рад, что вы выполнили условия нашего соглашения — и даже перевыполнили, я бы сказал, опустили «Пеон» ниже оговоренной отметки… Это лишнее, так и ваша артиллерия может его достать, пожалуй, но, к счастью, ситуация выправляется — в данный момент корабль медленно набирает высоту.

Я бросаю взгляд на Славю, у нее непроницаемое, мертвое лицо.

— Поэтому, детки, следует поторопиться — у меня еще масса дел на этом замечательном кораблике, нужно взять его под контроль, проредить команду, задушевно пообщаться с капитаном… — Уолтар молотит языком без остановки, он что, под своим спайсом? — Правда, не думаю, что это будет такой уж проблемой — с моими-то возможностями. Либо они склонятся передо мной, либо умрут — я не бросаю слов на ветер.

Откуда-то из задней части катера доносится электронный рев и непонятные удары чего-то тяжелого.

— Разгружается спайс, — нехорошо улыбается Уолтар. — Сто двадцать одна тонна, как одна копейка! Хорошее подспорье в любых делах. Предлагаю прощаться, мои юные помощники, полезайте в кабину, там расконсервировано четыре сиденья, двигатели работают, в автопилот заложена соответствующая программа. Ткнете пальцем в экран там, где захотите приземлиться. Рекомендую северную Данию — местные пейзажи великолепны.

— Нас пятеро, — размыкает губы Славя. — Не четверо. Пятеро.

Полузакрытые двери начинают раскрываться — видимо все-таки нашли подход к механизму, умники. Одноглазый не глядя протягивает руку в черной перчатке, и с протяжным звуком гибнущей гидравлики створки мгновенно и резко сходятся, отрубая чью-то не вовремя вытянутую ладонь с гранатой. В следующий миг граната взлетает ввысь и глухо разрывается под потолком, рассыпая маленькие клубочки белого дыма и ветвистые сиреневые молнии.

— О! — Уолтар невозмутимо прислушивается к звукам, которые раздаются в районе кормы. — По-видимому, я забыл сообщить вам, девочки… и юноша. Моя внучка… Ульяна… и эта дева с железной рукой пойдет с нами. Бесплатный сюрприз и безграничные возможности вдобавок ко всему.

Алиса и Ульянка застывают. Я тоже замираю, но по другой причине. Черт! До чего же нужно быть непроходимо тупым, чтобы…

«Я помогаю не тебе, а ей. Моему сыну она приглянулась».

Уолтар не последний оставшийся в живых из контрабандистов. Их по меньшей мере двое.

Лязг прекращается, из-под крыла катера выныривает второй силуэт. Это парень высок, как баскетболист и сложен, как атлет. Волосы длинные, светлые — натуральная белокурая бестия. За поясом такого же черного комбинезона, как и отца — что-то вроде американского «Ингрэма» с магазином, длинным, как рукоятка кувалды.

— Мой сын, Доннар, — одноглазый лучится гордостью. — Наследник, надежда и опора.

— Миледи, — светловолосый изображает неглубокий поклон. — Счастлив познакомиться.

Лицо у Алисы делается обалдевшее. Но только на секунду.

— Тамбовский волк тебе миледи, понял, кудрявый? — выпаливает она. — Черта лысого я с вами куда-то пойду. Не для того моя роза цвела, чтобы с вами, ублюдками, нежиться! Выкусите, придурки!

Из оружия у нее только энергостек, но я не сомневаюсь, что если инопланетяне сообразят решить вопрос по-плохому, с Алисой им придется повозиться.

— Что ж, — Уолтар возвышает голос, — никто не говорил, что насилие для меня — неприемлемый метод. Ты пойдешь с нами, хочешь того или нет. Внучка, подойди ближе.

— Да пошел ты, дедуля! — Ульянка категорична, ей единственной не досталось энергостека, но это компенсируется боевым духом. — Чтобы добраться до меня, тебе придется сначала меня вырубить!

— Мне это подходит, — соглашается Уолтар и делает незаметный финт рукой. Ульяна обмякает и вяло опускается на пол. — Как вы, люди, говорите: «на раз-два».

Тут я кое-что вспоминаю.

— На самом деле, — говорю я и зарабатываю мимолетный взгляд от белобрысого, — вы нас сейчас отпустите. Всех пятерых.

— Мальчик, поди в кабину, — говорит Уолтар, приближаясь к бесчувственной Ульянке. На его пути стоит сжимающая кулаки Мику, но он, кажется, это даже не замечает. — Там много блестящих тумблеров и кнопочек. Поиграй пока.

— Мне кажется, я как-то слышал от Уолтара, что его слово нерушимо, — замечаю я. Это на секунду его притормаживает.

— Так и есть, юноша. И что с того?

Внезапно он замирает, уже протянув руку за Ульяной.

— Третье желание, — говорю я. — Я так его и не использовал. Что ж, исправляю эту оплошность прямо сейчас. Вы отпустите всех нас и дадите покинуть корабль на вашем катере.

Пауза. Блондин недоуменно смотрит то на отца, но на девчонок — Алису в основном — то на меня. Одноглазый морщится, будто съел таз лимонов без сахара.

— Чтоб я себя побрал, парень, — говорит он наконец. — Уел ты меня, уел… Ладно. Слово есть слово.

— Отец, но…

— Молчать! — единственный глаз вспыхивает мертвенно-зеленым светом. — Я сказал. Они отправятся домой. Если захотят. А тем временем я хотел бы представить свой последний аргумент. Для уважаемой леди Алисы и ее друга с хорошей памятью. Если, разумеется, уважаемая леди Алиса даст свое разрешение. Это не насилие. Не гипноз. Даю слово. Просто аргумент.

— Нет, — говорю я.

Алиса переступает с ноги на ногу. Любопытство! Женщины!

— Да, — говорит она.

Нас окутывает зеленое пламя.

Деревья? Никогда не видел таких высоких, огромных, гигантских просто деревьев. Может, это секвойи? Черта с два, эти гораздо выше и ровнее, с продольными симметричными ложбинками в коре. Что за черт? Они же каменные!

Так и есть, натуральные каменные деревья — да и не деревья это вовсе, а колонны. Верно, колонны, значит, я в помещении. Огромном, циклопических размеров, я не вижу ни потолка, ни стен, они теряются в янтарного цвета светящейся дымке. Где Алиса? Куда она подевалась?

— Я здесь, — звучит знакомый голос рядом. Алиса здесь, она тоже поражена и оглядывается. Но она здесь, со мной. Все хорошо.

Мы стоим посреди бесконечного колонного зала, сработанного, кажется, лучшими мастерами, которых только можно представить. В воздухе горят тысячи круглых светильников и разлит запах благовоний. Светильники распространяют ласковое теплое сияние, а откуда-то доносится тихая музыка. Скрипка? Наверняка.

— Так может быть, — говорит голос у нас из-за спин, и мы оборачиваемся.

Уолтар стоит на возвышении, в руках у него… не скипетр, нет, но что-то в этой духе. Маршальский жезл, быть может? Скромный темный комбинезон заменила богатая одежда — камзол, дублет, плащ. На руках перстни и кольца, на шее тяжелая золотая цепь.

— Стоит вам согласиться — да, парень, условия меняются, я готов терпеть даже тебя — и все это может стать вашим. Долгая, счастливая жизнь в одном из красивейших уголков Вселенной. Абсолютное здоровье, нечеловеческие возможности, полное счастье — весь комплект. Хотите — живите в замке отшельниками, хотите — творите великие подвиги и свершения. Устраивайте королевские приемы, правьте или путешествуйте — все зависит от вас. Вас одних. Навсегда. Пока не закончится время этого космоса.

Мы оказываемся словно у широкого окна — и там расстилается великолепная широкая равнина, пересеченная рекой невозможного бирюзового цвета, и стоят вдали высокие горы, покрытые лесом, и реют в воздухе неведомые птицы в пышными хвостами, и налетает порывами ветер, донося плеск воды и шум деревьев.

— Никакой ответственности, никаких преследований, — шепчет на ухо голос Уолтара. — За все уплачено. Божественная перспектива.

Колонный зал вдруг заполняется людьми. Безупречная выправка кавалеров и бьющая в глаза красота дам. Они кружатся в медленном вальсе под едва слышную музыку, и висящие в воздухе светильники вдруг взрываются фейерверком ярких радужных огней, бросающих дивные тени на каменные стены. Это может продолжаться бесконечно. Это будет продолжаться бесконечно. Стоит только сказать да.

— Нет, — говорит Алиса. Видение замирает, словно кто-то нажал кнопку паузы.

— Нет? — спрашивает Уолтар.

— Как ты и говорил, это жизнь для богов, — поясняет Алиса. — Добрых или злых, благодетелей или сумасшедших кровожадных маньяков, неважно. Но мы не боги, понимаешь? И сколько бы твоего дорогого спайса ни оказалось в нашей крови, мы останемся теми, кто мы есть. Мы — люди, Уолтар. Всего лишь люди. Иначе никогда не было и никогда не будет, верно?

— Верно, — отвечаю я, потому что она обращалась ко мне. — Да и потом, ты говорил, кажется, что это будет «навсегда, для нас одних». Ты был один очень долго и потому сам не понял, что предложил. На что нам рай, если в него нельзя будет пригласить друзей? Друзья — это не кукла, которую можно отбросить, попользовавшись. Друзья — это те, кто рядом, кто остаются с тобой навсегда. До самой смерти. В противном случае, это были вовсе не друзья, а кто-то совсем другой, совсем не заслуживающий этого звания. И потому наш ответ — нет.

Уолтар молчит. Не очень долго, он бог и привык принимать быстрые решения.

— Вы свободны, ребята, — произносит он, наконец. — Я действительно был один слишком долго, и я никогда не был вашим другом, и… вы свободны. Мы и так слишком задержались на этой чертовой планете.

Девчонки, включая бесчувственную Ульянку, уже в кабине, наш забег по трапу занимает несколько коротких секунд. Уолтар и Доннар смотрят нам вслед. О чем они думают? А о чем могут думать боги? Как еще можно напакостить людям, понятное дело.

Корабль вздрагивает. Сначала я думаю, что дело в катере, но потом понимаю — эта легкость в мышцах, это чувство невесомости, оно везде. Оно означает, что «Пеон» перестал набирать высоту.

— Скепп! — сквозь свист и грохот звучит высокий, звенящий от боли голос. — Леге навис, скепп! Капутес проба! Скепп! Леге навис! Леге на…

Передача рвется и прекращается.

— Это же… — Мику почти кричит, чего не может быть, не может быть в принципе. — Это Лена! Это Ленка! Она…

Меня начинает подташнивать, закладывает уши.

— Отдала свою последнюю команду, — обрывает ее Алиса. На экране катера быстро меняются показания альтиметра. Пятьдесят пять километров. Пятьдесят три. Пятьдесят один. — Черт… я никогда не думала… не думала, что буду… что мне будет…

— Что за дьявольщина? — ревет Уолтар. Из его оружия вырывается черная молния, прожигая дыру в стене. Начинает открываться внешний шлюз, ветер старается побыстрее покинуть осточертевшую палубу. Колпак фонаря задвигается.

— И если мы не взлетим прямо сейчас, то превратимся в радиоактивный пар менее, чем через три минуты, — добавляет Славя, уже лежа в своем кресле. Я нажимаю кнопку, над которой от руки, как курица лапой, написано «Убраться к черту отсюда». Мне, кстати, кресла не досталось, но расконсервировать еще одно мы уже никак не успеем. Включается рабочее синеватое освещение, превращая и без того бледные лица девчонок в маски покойников. Впрочем, я и сам, вероятно, выгляжу не лучше.

— К черту, — говорю я. Перед глазами медленно отдаляющаяся стенка причальной палубы. Там уже идет бой, черные молнии полосуют пространство, гася красно-оранжевые взрывы. Тяжело приходится сегодня местным солдатикам — сначала беглецы-подростки, а теперь еще и парочка заскучавших земных богов. Что сказать? Хороший день понедельником не назовут.

Мысли снова и снова возвращаются к Ленке. О чем она думала, на что надеялась в свои последние страшные минуты? Как умудрилась, повиснув на грани смерти и безвременья, наплевав на себя, помочь нам выполнить первоначальный план? Чего это ей стоило — это решение? И на все это, на свою самоубийственную акцию она ведь решилась по одной- единственной причине.

Ради нас. Тех, кто был рядом.

Задом наперед катер вылетает из раскрытого зева причальной палубы, на секунду включает двигатели, изящно разворачиваясь в пространстве, и камнем рушится вниз. Сорок шесть. Сорок четыре. Сорок два. Меньше и меньше.

Невесомость не приносит облегчения. Из вентиляционных отверстий вырывается ледяной воздух, он сушит слезы. Душу режет полет.

— Я не успела рассмотреть «Пеона» снаружи, — глотая слова, произносит внезапно Мику.

— Тюрьмы не заслуживают детального осмотра, — отрезает Славя. — А тюрьмы, где погибли наши — тем более.

— Смотрите! — Алиса вытягивает шею, но ей из кресла видно хуже. — Это же…

Мне видно хорошо. Словно толстые шерстяные нити, из такой далекой, похожей на вытянутую чашу Земли, вверх несутся столбы белого дыма, увенчанные стальными наконечниками ядерных ракет. Они еще совсем низкие, эти столбы, но они уже захватили цель, она достаточно низко для них, и они не свернут с пути. Снарядов ствольной артиллерии не видно, но я знаю, что они тоже есть.

«Пеон» будет уничтожен.

На корабле, похоже, замечают непорядок — нижние дюзы начинают светиться слабым фиолетовым светом, и его снижение замедляется. Но поздно, слишком поздно. Есть в физике такое понятие — инерция.

Тридцать семь. Тридцать пять. Тридцать один.

— Хрена себе! — вопит Алиса, когда один из столбов дыма проносится совсем рядом, а катер ощутимо трясет.

«Противоракетный маневр?» — услужливо уточняет навигационная система.

— Да!

«Выполняется».

Девчонок вдавливает в кресла, а меня сбивает с ног и прижимает к полу, когда катер резко забирает в сторону. Впрочем, плевать на неудобства. Было бы очень обидно, если бы хоть одна ракета, предназначенная «тряпкам», пропала впустую. Ну, и погибнуть от рук своих же ребят тоже совсем не входит в мои планы.

Двадцать семь. Двадцать пять.

ОМММММММММММ

— Ребятки? — хрипит очнувшаяся Ульянка. — Только я это слышу? Что за хрень происходит?

ММММММММММММ

Это даже не похоже на звук. Звук — это колебания воздуха. А здесь полное ощущение, что колеблется весь мир.

ММММММММММММ

Я задираю голову в прозрачный потолок фонаря.

ММММММММФФФУУУУУУ!!!!!!

В темном равнодушном небе над нами полыхает взрывами вражеский корабль.

— Ага! — торжествующе вопит Алиска. В ее глазах отражается огонь и смерть, черное небо и далекие звезды. — Чтобы знали! Чтобы навсегда узнали, сволочи!

Первые ракеты с ядерной начинкой благополучно наводятся и поражают выхлопные дюзы — самые горячие фрагменты «Пеона». Полностью уничтожить их им не удается — что можно сделать с устройством, закаленным в атомном огне? — но свою работоспособность дюзы утрачивают. А это значит, что корабль начинает терять ход.

Вторая волна ракет поражает причальные и оружейные палубы. Небо расцветает огненным дождем, но моторные отсеки все еще работают, корабль продолжает полет — как и должно быть, иначе он рухнул бы в окрестностях города, а этого допустить нельзя. Но о плавном снижении больше речи не идет. «Пеон» падает в нижние слои атмосферы в облаке осколков, будто окруженный стаей рыбок-прилипал океанский кит, падает медленно и величественно, словно рушащийся горный склон.

Двадцать километров. Семнадцать километров.

Его туша огромна. Его экипаж велик, и он продолжает бороться. Он пытается запустить вышедшие из строя маршевые двигатели, создавая тягу основного объема, хотя ему следовало бы двигаться по инерции, отрабатывая лишь корректирующими импульсами. Тогда у «Пеона» был бы шанс подняться в верхние слои атмосферы и оттолкнуться от нее, как летящему камешку от поверхности пруда, уйдя в безвоздушное пространство. Был бы шанс провести стыковку с другими кораблями-матками и осуществить ремонт повреждений.

Но экипаж не делает этого. Похоже, он все еще занят разборками с Уолтаром и его беловолосым сыном.

Шестнадцать. Пятнадцать.

Все вокруг темнеет.

«Светофильтры. Защита от излучения».

Я вспоминаю об ударной волне и радиации. «Пеон» еще может нас достать.

— Максимальное ускорение! Максимально возможное удаление от корабля, затем посадка на ближайшем подходящем участке!

«Прошу подтверждения на отмену предыдущих…»

— Отменяй!

«Принято».

Перегрузка вдавливает в кресла. «Росток пустоты» больше не планирует в воздухе. Он режет его своим корпусом. Пикирует, словно хищная птица в погоне за прячущемся в траве грызуном.

И я вдруг до боли четко понимаю, что сейчас произойдет.

Ближайшее подходящее место для посадки аппарата таких габаритов — военный аэродром за городом, который охраняется отдельным зенитным укрепрайоном. А своей предыдущей командой я только что запретил навигатору проводить маневры уклонения.

Вокруг катера начинают рваться снаряды. Каждый из них выглядит, словно зернышко кукурузы, помещенное в микроволновую печь — маленькое черно-желтое ядрышко, которое внезапно распухает, превращаясь в серое облако, хлещущее вокруг поражающими элементами.

«Средства противовоздушной обороны активны. Захожу на посадку»

— Отмена предыдущей команды! Маневры уклонения!

«Выполня…»

Катер сотрясает удар. Плазменное орудие под аэропортом включилось в уничтожение неопознанного летательного аппарата. Он примерно в четыре раза превосходит обычные штурмовики и приблизительно в два — тяжелые бомбардировщики тряпок. Зенитчики вполне могут принять его за вражеский ракетоносец. Или даже брандер.

— Чертова электронная дура! Инициировать катапультирование!

Разрывы следуют один за другим. Корпус корабля скрипит, но все еще держится.

«Займите места в спасательных капсулах по левому и правому борту корабля. Капсулы отстреливаются с интервалом в пять секунд».

— Алиса! Ты первая! Славя! Вторая…

— Черта с два, парень, — Алиска качает головой. — Ты идешь первым.

— Что? С чего…

— Я так хочу! — ее глаза мечут молнии.

— Ты же знаешь… ты… что я…

Очередное попадание. Катер скрипит — протяжно и отчаянно. В растрескавшемся стекле фонаря видно приближающуюся землю — и серую бетонную ленту аэродрома. Слишком быстро приближающуюся.

Километр семьсот. Километр шестьсот.

«Нарушена целостность корпуса. Рекомендована эвакуация».

— Я все знаю, — она проводит ладонью по моим волосам, ерошит их. — Эх, надо было соглашаться тогда на кафе, да?

Меня будто что-то толкает изнутри, и я целую горячие сухие губы.

— Мы все-таки сбежали от этих чертовых тряпок, Алиска.

— Не знаю, Сашка, — она улыбается, грустно и искренне. — Эти сволочи не хотят нас отпускать просто так.

— Ты сразу после меня, поняла? Сразу же! Вторым номером! Потому что если ты… если без тебя… тогда зачем вообще это все?

Алиска кивает и подмигивает.

Отстрел капсулы проходит быстро и плавно — в укрепрайон нас, бывало, на носилках с меньшим удобством доставляли. Подброшенная пиропатронами, она парит в стылом зимнем воздухе. Высота — вряд ли больше километра, даже маска не нужна. А уж вид…

«Пеон» медленно валится кормой вниз с изрезанного дымами неба, оставляя после себя обширную пелену и яркие фонтаны вулканического пламени; к его корпусу, словно паутина, липнут толстые электрические разряды. Чудовищные мертвенно-черные сопла корабля, в которых уже не горит атомное пламя, кажется, становятся все больше и больше, заставляя все вокруг казаться маленьким, микроскопическим.

Я перевожу взгляд на пикирующий все стремительнее «Росток пустоты». Неужели еще не прошло пяти секунд?

В катер попадает очередной плазменный заряд, и он превращается в ослепительный падающий шар. Сверхъяркое синеватое пламя за секунду расползается по всей конструкции, прожигает ее насквозь

ничего спасательные капсулы не так-то легко уничтожить и пусть не все но хотя бы Алиса хотя бы

и катер взрывается в воздухе.

* * *

Примечание к части

*«Автоматический пистолет Вильневчица» — название, которое в мире «Не чужих» получил пистолет-пулемет PM-63 (Pistolet Maszynowy wz.63).

 

«Ружичка». Глава 16. Возвращение

Капсула приземляется на большой, залитой асфальтом кляксе перед самым зданием аэропорта, слева расположены ангары и аэродромная инфраструктура, справа — бесконечные ряды транспортников и истребителей. По полю бестолково мечутся пожарные машины, пытаясь локализовать многочисленные очаги возгорания, оставшиеся от уничтоженного «Ростка пустоты». В каком-то не том направлении несется «скорая».

К моей капсуле, сигнализирующей о себе беспокойным одуванчиком никак не желающего опадать парашюта, бегут из здания солдаты. Обгоняя их, рядом тормозит штабная «буханка», из нее кто-то выскакивает и принимается молотить прикладом в армированное стекло прямо перед моим носом.

Я касаюсь стекла рукой, и оно открывается. Здесь все просто и до беспощадности примитивно. Меня вытаскивают наружу и как мешок бросают в кузов. Ревет мотор, машина рвет вперед по неровной, заросшей травой бетонке взлетно-посадочной полосы. С неба вокруг все еще хлещут метеориты обломков, которые бомбардируют окрестности. От падения «Пеона» на северо-западе вздымается стена пыли до неба, смог из частиц распыленного металла и горящего топлива.

— Нашли… их? — размыкаю я губы. Голос сиплый, севший.

Мне не отвечают.

В специнте людно — раза в три больше людей, чем обычно. Все куда-то несутся, спешат, кричат — за время нашего пребывания на «Пеоне» я отвык от такой массовости, и сейчас это выглядит дико. Попадаются знакомые лица — мелькает хмурое морщинистое лицо Ольги Дмитриевны, что-то резко объясняет группе офицеров начальник укрепрайона, суетятся на лестничной площадке техники в оранжевых американских комбинезонах… До меня никому, кажется, нет дела, но я вижу их — взгляды исподтишка, частые и резкие, как уколы. Это не те взгляды, которые обычно достаются героям в наших и американских боевиках. Не восхищение пополам с благоговейным страхом, не уважение к потерям, которые понес герой, не понимание тяжести жертв, принесенных во имя победы. Здесь же скорее что-то, большее похожее на тягостное недоумение, и еще легкий дискомфорт. «Какого черта он здесь?», в таком вот духе.

В общем, чтобы окончательно превратиться в героя отчизны, мне стоило бы сдохнуть прямо там, в спасательной капсуле, таково общее значение этих взглядов.

Меня везут, как экспонат, на каталке, по разным кабинетам — эй, я и не знал, что у нас столько интересной аппаратуры! — делают кардиограмму, томографию, берут кровь из пальца и вены, соскоб слизистой, и еще пару вещей, о которых в приличном обществе не говорят вообще никогда. Картинка перед глазами смазывается и подрагивает.

Вот именно, картинка.

Как-то все это уплывает от меня, кажется нереальным, ненастоящим. Вроде как выполнение миссии на симуляторе, и вот сейчас я стащу с мокрой от пота головы неудобный, воняющий резиной шлем, в вокруг опять окажутся девчонки, и Алиска сверкнет своими ореховыми глазами, и Ульянка покажет язык, Мику просто молча улыбнется, Славя нахмурится и объяснит, что я снова сделал не так, и Лена

боже мой Ленка она же просто осталась там она просто осталась это не героизм герои те кто знают что шансов на выживание мало, а она точно знала что шансов нет совсем и живой ей не вернуться в любом случае и все равно осталась

и это было как плохой сон, когда просыпаешься среди ночи весь в холодном поту и лихорадочно пытаешься понять, что из произошедшего случилось на самом деле, а что — плод твоей нездоровой психики. Только я уже с трудом мог отделить одно от другого. Меня накрывала какая-то странная белая пелена, как будто осталось только то, что я помнил хорошо, а всего остального… словно бы и не было. Совсем.

Одно и то же. Мы были одним целым — никчемной группой юных идиотов, хорошо себя чувствующих только в компании друг друга. Я этого добился, я это сделал — у меня получилось замкнуть всех на себя, и мы перестали быть стайкой одиночек, мы становились чем-то большим, и могли бы, если бы все сложилось иначе… Славя и Алиса, Алиса и Лена, Лена и все остальные — еще не друзья, но уже и не равнодушные незнакомцы. Да ведь и я ничем не отличался от них, ничем! За исключением одного — я сейчас был в специнте, а они не добрались даже сюда. Они не добрались.

Меня наконец ввозят в знакомую комнату — симулятор. Отчего, интересно? Но в комнате многое изменилось, какие-то славные молчаливые парни в оранжевых жакетах убрали все кресла, кроме одного, а на освободившееся место поставили аппаратуру с иностранными надписями. Здорово, что тут сказать. Живем, развиваемся, сотрудничаем.

На стуле передо мной сидит Наливаныч. Худой какой-то, осунувшийся. Не бережет себя золотой наш человек. За спиной у него стоят серьезные люди со сосредоточенными чужими лицами.

— Вернулся, значит, — хрипло говорит он.

— Вернулся, Анатолий Иваныч, — подтверждаю. Сейчас мне все равно, я не испытываю злости за то, что он и еще двое когда-то, давным-давно, когда по земле ходили динозавры, предали нас и продали тряпкам за обещание убрать купол. Пожертвовали, значит, одними людьми ради других. Видимо, те самые одни были менее ценными, ведь так получается, да? Наверное, в подвалах специнта стоит секретный определитель ценности, иного объяснения я не вижу. Только теперь это все не имеет никакого значения. — Как девчонки? Вы же спасли их, так?

Он тяжело и мрачно молчит. Это почему-то развязывает мне язык, и я начинаю говорить вместо него — часто, захлебываясь.

— Я же видел «скорые» на аэродроме, но ко мне ни одна не подъехала, значит… значит вы их нашли и спасли, так? Там были… спасательные капсулы, вы видели. Инопланетная технология, стопроцентная гарантия выживания. С ними должно быть все хорошо, я это знаю точно. Так как? Как… они?

Наливаныч облизывает губы и отводит взгляд.

— Был взрыв… воздушный. Ты катапультировался, а они… катер развалился за секунды, до земли мало что долетело, кроме горящего мусора, а мы… Ну, не знали мы, опознавалки «свой-чужой» не было, связь отключилась от электромагнитной волны! Кто знал? Кто знал, Саш, кто мог знать? — он чуть ли не кричит мне в лицо.

— Как они? — вот что важно, а вовсе не его оправдания насчет электромагнитных волн. Я-то и сам про них не вспомнил совсем.

Он утирает со лба пот.

— Погибли. Все. Мгновенная смерть. Но, на всякий случай скажу, вроде как успокоить — купол, как ты понимаешь, пропал окончательно, и корабль этот тряпочный тоже сверзился и сгорел. Одно село только пострадало, и то не сильно. Колхоз, трактора, скотина там… Мелочи. Поля перепахало, конечно, на километры, но то ж поля… А остальные корабли их тоже улетели, между прочим, уж не знаю, почему, думал, ты расскажешь. Так что обошлось, можно сказать, малой кровью — ты извини, что так говорю, девочек твоих все же не уберегли…

Понятно, почему улетели. Искомый спайс уничтожен вместе с кораблем, экономические причины дальнейших боевых действий отсутствуют. Экономика и рациональность — прежде всего, так, кажется? Именно они описывают все происходящее в нашем мире и за его пределами, верно?

Поднимаю голову.

— Отвезите меня к ним.

— Это еще зачем? — Наливаныч краснеет и повышает голос. — К чему ты это выдумал? А? Кому станет лучше от общения с грудой обугленных костей?

Ерунда какая-то. Ведь все живы. Совсем все, даже Ленка. Я помню это ярко и живо. А Наливаныч, значит, просто не хочет, чтобы мы виделись. Опять эти их чертовы психологические уловки — допрашивать, заставлять писать бесконечные отчеты, и держать всех по отдельности, чтобы не могли сговориться. Все эти глупости.

— Неважно. Я… хочу к ним. Ненадолго, не думайте. Просто увидеться. Обняться — сколько там это займет? Минуту не больше. Согласен даже на сопровождение. Мне просто очень это нужно.

Начштаба вскакивает, круглое лицо идет красными пятнами.

— Они умерли, придурок! Там, в огне твоего распадающегося на куски корабля! Они погибли, сколько раз повторять! От твоих идиотских вопросов и просьб ничего не вернется, ничего не станет так, как раньше. Ты хочешь в морг? Тупо смотреть на черные, крошащиеся, как обгоревшие деревья, трупы? Перебирать горячие воняющие кости? Такое твое желание, дебил?

Перед глазами хлещет вспышка белой, какой-то очищающей ярости.

— Да! — ору я. — Да, я хочу туда! Потому что как бы они ни выглядели, и где бы ни находились, это — самые близкие и дорогие мне люди! И, когда я сбежал с падающего, обреченного катера, они все остались позади меня, в огне! И теперь здесь, со мной, больше нет никого, кто стоил хотя бы мизинца любой из них — никого! А я… я бы отдал все, что осталось в этом полумертвом теле, все, что угодно, чтобы быть сейчас рядом с ними!

В лице у Иваныча что-то дрожит и ломается.

— Много ты понимаешь… Мне тоже больно от того, что они умерли, сынок…

— Упаси боже иметь таких родителей, — говорю я. Зрение понемногу заволакивает ласковая дымка, внутри которой мерцают приятным сиреневым светом медленные электрические разряды. Проводка у них здесь барахлит, что ли? — Чужим такого желать не буду. Врагу не буду такого желать. Да, как Алиса? Я хочу ее видеть. Да и другие девчонки, на катере вроде как пожар был… С ними все хорошо?

Начштаба молчит с полминуты, губы у него подергиваются; а потом как-то суетливо кивает и горбится.

— С ними все в полном порядке, парень. В полном порядке. Посиди пока тут, скоро тебя отвезут к ним. А хочешь — вот можешь пока в симулятор погонять, только заново перенастроили, делать-то все равно уже…

Он осекается.

— Словом, посиди.

Ну вот, совсем же другое дело. Могут же, когда захотят — а всего и стоило немного поскандалить. Правду говорят, очень помогает. Я с удовольствием натягиваю на голову и глаза массивный шлем. Наступает теплая уютная темнота, и осторожного прикосновения иглы к правой руке я почти не ощущаю.

Или не хочу ощущать.

* * *

— Вставай, лежебока! — веселый голос доносился откуда-то сверху, но я решил пока не открывать глаза. — Вставай, линейка скоро!

— Скажите там, пусть без меня начинают, — я перевернулся на другой бок и натянул простыню на голову, но это оказалось не лучшей идеей, потому что под простыней было жарко и душно — середина лета, это вам не хухры-мухры!

Снаружи доносился легкий ветерок, шумела листва на деревьях.

— Саша, это никуда не годится, — голос посерьезнел, вожатая решила зайти с другой стороны. — Пионер — всем ребятам пример, ты сам знаешь. Я как раз хотела отдать тебе и еще нескольким ребятам шефство на третьим отрядом, Алиса и Славя уже согласились, но раз ты показываешь свою безответственность…

Огорченно заскрипели половицы.

— Стойте! — богатырским хватом я отбросил подлую простыню, но под ней оказалось предательское неглиже, так что постельную принадлежность пришлось вернуть на законное место. — Славя и Алиса обе согласились? Что-то слабо в такое верится.

Ольга Дмитриевна наморщила лоб.

— Строго говоря, согласилась пока только Славя, Алиса скорчила недовольную рожицу и пообещала подумать. Но теперь-то ты наверняка найдешь способ ее убедить, как мне кажется?

Наша вожатая только кажется ленивой глупышкой. На самом деле она хитра и коварна, как десять тропических змей!

— Тогда отвернитесь. Не хочу вас смущать своим ладным крепким телом.

— Поговори мне тут, — хихикнула Ольга. — Сейчас Виолу позову, ее будешь смущать. Если получится, конечно.

С ворчанием я завернулся в простыню и выбрался из кровати. Вожатая, правда, сделала одолжение и отвернулась — наверное, искушение было бы слишком сильным. Я быстро натянул накрахмаленную белую рубашку и шорты, повязал галстук и вышел.

Солнце уже поднялось из-за верхушек ближайшего леска, но было еще невысоко. Половина седьмого, так думаю. Прохладный с ночи воздух приятно щекотал кожу. Косые золотистые лучи окрашивали траву и кусты сирени вокруг нашего домика в фантастические, волшебные цвета, и все место казалось нереальным, магическим. Сказочным.

Хоть я и не могу назвать себя душой компании и самым общительным человеком в мире, но пионерлагерь мне нравился. Никакой неловкости в общении, никаких неприятных ситуаций. Меня никто не пытался обидеть, поддеть, подколоть, хотя в лагере я, несмотря на почтенный возраст, был впервые и, наверное, не единожды тут накосячил по незнанию. Ольга Дмитриевна была образцовой вожатой, у завхоза Анатолия Иваныча на складе всегда был образцовый порядок, а медсестра Виола, хотя и имела свои странности, но они, странности эти, имели скорее приятный характер.

Ну, а девчонки…

— Доброе утро! — мимо трусцой пробежала одетая в черный спортивный костюм Славя. — Давай со мной! Утренняя гимнастика! Быстрее, выше, сильнее!

— Да я только проснулся, пощади! — взмолился я. — Дай хоть умыться человеку, безумная спортсменка!

Славя непринужденно перешла к упражнению «бег на месте».

— Кстати, Саш, Ольга Дмитриевна очень просила, чтобы мы…

— Насчет шефства? — я горестно вздохнул. — Даже не знаю, Славя, у меня вообще-то другие планы были, ужасно важные…

Милое личико исказилось от разочарования.

— А я… я думала… я хотела…

Я стратежно выждал секунд десять.

— С другой стороны, чего не сделаешь ради прекрасных глаз. Была не была, все планы побоку! Согласен!

От неожиданности она даже забыла о беге.

— Правда? Здорово! Очень здорово, потому что с этой Ульянкой я одна никак не могу справиться! Но теперь… Мы с тобой — это сила, правда?

— Страшная сила, — согласился я. — Добрый ты человек, Славя.

— Конечно, — засмеялась она. — Просто не умею иначе. Ну, пока! На линейке увидимся!

У умывальника фыркал и плескался, положив очки на железную раковину, Шурик — наш гениальный изобретатель.

— Салют верному продолжателю дела товарищей Тесла и Эдисона! — поздоровался я. — Как поживают рыцари молотка и паяльника?

— Поживают неплохо, — сдержанно ответил Шурик. — А если бы некоторые записались в кружок и внесли посильный вклад в техническое обеспечение лагеря, было бы и совсем замечательно.

— Шурян, ну не мое это, что ж я могу поделать? Я паяльник в детстве использовал только для выжигания на фанерке, представляешь, что я здесь мог бы натворить?

Его явственно передернуло.

— Но ты не волнуйся, — успокоил я. — Я теперь принимаю шефство над третьим отрядом, так что всех, кто знает, в чем заключается тайное отличие болта от винта, буду направлять сугубо к тебе. Готовься к массовому наплыву добровольцев!

— Хвастун ты, Саш, — одобрительно сказал Шурик. — Ладно уж, каждому свое. Бывай!

Я умылся, почистил зубы, занес полотенце, пасту и щетку домой, и отправился на линейку. Не то чтобы я рассчитывал услышать там что-то новое, скорее радовался возможности пообщаться на простые, незамысловатые темы, провести лишние пятнадцать минут в этой благожелательной, добродушной атмосфере. Моя бы воля, впрочем — остался бы здесь навсегда. Но так не бывает, конечно.

Везде было тихо, только из домика Лены и Мику раздавалось невнятное пение. Наша азиатка тренировала голосовые связки — вечером наверняка будет какое-то очередное представление на сцене. Современная отечественная эстрада под акустическую гитару, или что-то в этом роде. Красивый у нее голос все-таки.

А почему бы, собственно, и не пригласить ее на предмет шефства над малышами? Человек с гитарой — человек со символом власти. Плюс еще можно будет вести уроки музыки, и не с унылыми пионерскими песнями, а с чем-нибудь посовременнее. Высоцкий? Легко. Визбор или супруги Никитины? Не проблема. Да даже Цоя и этого молодого парня Шевчука можно будет попробовать попеть.

В твоих глазах опять упрек

Как ты меня не понимаешь

И скорби ты не разделяешь

Ты как и прежде одинок.

И по прошествии сезона не сохраню своей мечты

Такой пустой и монотонной

Чтоб поскорей очнулся ты…

Да и соседку ее тоже можно попробовать пригласить, даром что слабоговорящая. Что она там? Книжки читает постоянно? Пусть дискуссионный клуб устраивает, обсуждает разное, а то молчание — это признак не только согласия, но и дикой десоциализации. Что из этого выйдет? Как там говорили древние? «Что доброго может быть из Назарета?» Ответ очевиден, товарищи — ровным счетом ничего.

— В-р-р-р-эу! — мимо меня пронесся огненный болид. Нет, ошибочка вышла, это всего лишь Ульянка. И не лень ей в такую лень вставать?

— Физкульт-привет! — махнула она на бегу рукой. — Чего не спишь? Здоровый сон — здоровая совесть!

— Моя совесть здорова, как бык, я слишком редко к ней обращаюсь, — сообщил я. — На линейку спешишь, или так просто, по общей живости характера?

— Вот еще — линейка! — наморщилась девчонка. — Чего я там не видала? Буду в кустах сидеть и кидаться в вас шишками. Готовьтесь к избиению!

— Избиение младенцев будет, когда я над вашим отрядом руководство приму. Тогда-то и посмотрим, кто хорошо смеется! Тогда и припомню, кто в кого шишки бросал!

— Скажем репрессиям «нет»! — Ульянка брызнула в кусты и пропала из виду.

На площади имени товарища Генды было пустынно — чего-то у меня не то с внутренними часами, похоже. А может, Ольга разбудила раньше положенного — то-то она ухмылялась так коварно! Не забудем, не простим!

Глаза обманули насчет пустынности — у самого постамента маялась от безделья знакомая фигурка. Услышав приближающиеся шаги, Алиса подняла голову и преувеличенно сильно нахмурилась.

— О, а вот и быстроногий Джо пожаловал. Тебя тоже ни свет ни заря вожатая подняла, не поленилась?

— Товарищ Двачевская, — сказал я тяжелым голосом с прибалтийским акцентом. — Партия и правительство возлагают на ваши хрупкие плечи секретное и ответственное задание. В ряды третьего отряда прокрался шпион Мальтийского ордена…

— И ему, судя по всему, лет одиннадцать, — подхватила рыжая. — Иначе как бы он замаскировался среди этого стада малолетних чудовищ?

— Верно, — согласился я и уселся у постамента рядом. — В общем, на самом деле Ольга не особенно настаивала на твоей кандидатуре, боится, наверное, что ты будешь плохо на мелких влиять…

— Правильно боится, — энергично кивнула Алиса. — Я у них сигареты буду стрелять и страшные сказки на ночь рассказывать.

— И они тебя за это полюбят неземной любовью, что недопустимо… Так что, мы, наверное, просто вдвоем со Славей управимся, без тебя, — хладнокровно закончил я.

Алиса прищурилась.

— Вдвоем… управитесь? С чем это вы там управитесь, такие умные?

— С шефством, конечно. А ты про что подумала?

Рыжая фыркнула, глаза у нее стали какого-то темного цвета. Но это длилось всего лишь секунду.

— Специально придумал, да? Ну, не люблю я эту белобрысую, слишком правильная она какая-то…

— Нельзя быть эгоистом, — медовым тоном сказал я. — Взаимовыручка и взаимопомощь — наше все, сама знаешь. Но с другой стороны, я не настаиваю, здесь все на сугубо добровольной основе.

— Шмодровольной, — буркнула она. — Ну да, не очень получилось… Ладно-ладно, буду я тебе помогать, чертяка языкастый, буду. Никуда от тебя не денешься, организатора такого, ты и мертвого уговоришь…

— Что? — я сказал это чуть громче, чем следовало. Солнце наткнулось в небе на какую-то тучку; вокруг потемнело.

Алиса посмотрела на меня, на небо, на площадь вокруг. Усмехнулась, покачала головой, уставилась под ноги.

— Ничего, Саш. Ничего. Забудь. Все в силе.

У меня отлегло от сердца.

— Вот и славно. Слушай, Ольга по-моему заснула там у себя в домике. Пойду проверю. Ты если что Славе скажешь насчет нашего разговора, лады?

— Ага, — она привалилась к постаменту и безразлично уставилась в пространство. Переменчивая она все-таки, как весенняя погода. И нахальная, как маленький рыжий котенок. За то и люблю, собственно.

Аллейки «Совенка» постепенно заполнялись разноголосой пионерской массой, и я ускорил шаг. Вожатой нигде было не видно. Да что ж такое?

Голоса раздавались из-за высокого забора, отделяющего домики в верхней очереди от нижней части лагеря. Сперва я не прислушивался, но внезапно сообразил, что один из них как раз и принадлежал Ольге Дмитриевне. Ай да разгильдяйка, ее на линейке ждут, а она здесь лясы точит! Я навострил уши.

— …состояние? — голос четко выговаривал слова, словно русский язык не был для него родным.

— Стабильное. Мы опасались срыва в первые дни, но его психика оказалась на удивление гибкой и сама достроила те куски, которые мы не смогли смоделировать с помощью ваших… нейрокомпьютеров.

— А также адаптационных голографических проекций. Этого следовало ожидать. Можно сказать, что данная реальность построена наполовину нашими машинами, а наполовину — им самим. Он придал ей те черты, которые хотел бы видеть вокруг себя. Пионерский лагерь, где он никогда в жизни не был, милые и заботливые девушки, выражающие желаемые черты тех, кого он так безвременно потерял, пусть даже в реальности они были совсем иными… Бесконечное лето, ласковое солнце, чистые пляжи, теплая река — все то, чего парню так и не удалось испытать в «той» жизни.

— И как долго это может продолжаться?

— Теоретически, сколько угодно долгий срок. Внутривенное питание, катетер, мышечный массаж — я твердо могу гарантировать десять лет, мисс Ольга. Определенно не меньше десяти. В конце концов, этот парень настоящий герой, он спас планету от бесконечной изматывающей войны, и я знаю, у вас не принято награждать героев иначе чем орденом этого вашего Ленина, но для него вы можете сделать исключение… С юридической точки зрения я здесь тоже не предвижу трудностей — формальное желание войти в виртуальную реальность он дал самостоятельно, а родственников у парня ведь никаких, так? Специально отбирали?

— Верно.

— Что ж, весьма разумно. Одним словом, технически никаких проблем нет. С моральной же точки зрения… как по мне, оно того стоит. Отплатите мальчишке хотя бы этим.

— Чем?

— Счастьем, черт возьми! Обыкновенным человеческим счастьем, пускай и виртуальным, если уж настоящее мы так и не смогли им дать. Дети не должны воевать. Не должны терять родных и близких на войне. Не должны страдать от голода и нищеты. Вся наша жизнь — кромешный ад, но хотя бы детство, пусть хотя бы оно будет маленьким островком райских кущ в этом бескрайнем океане отчаяния.

С той стороны забора помолчали. Я ускорил шаг.

— Возможно, мы так и сделаем, мистер Кинг. Благодарю вас за консультацию.

Забор закончился, я с любопытством заглянул за изгородь и в недоумении остановился: там было пусто. Неизвестные переговорщики словно испарились в синем небе за секунду до этого. Интересно, о чем была речь? С другой стороны… к чему забивать голову непонятной ерундой? Есть важное поручение от вожатой, есть забавная Ульянка, задумчивая Лена, голосистая Мику, улыбчивая Славя… и есть Алиска. И то, дороже и важнее чего ничего нет и быть не может.

Я поднял голову и уставился на солнце, пробивающееся через яркую зелень деревьев и разбрасывающее во все стороны яркие лучики.

Жизнь была чиста и прекрасна.

2.10.2015 — 30.07.2016