Когда все только начиналось, и у нас еще не было этих отличных штатовских тренажеров, а были только грубо сваренные ацетиленовой горелкой водопроводные трубы и автомобильные диски, был у нас в зале один уникальный экспонат. Настоящий тренажер для спины, сине-белый, со всякими хромированными трубочками и мощными тросами.

Не знаю, кого наш тренер убил, чтобы его оторвать и притащить в зал, но это, видимо, был очень суровый парень. На грузах сзади, тех, в который вставляют металлические штырьки для фиксации веса, какой-то хохмач написал фломастером бодрые шуточки. На самом маленьком весе красовалась надпись «Девчонка», на втором «Первоклассник», дальше — больше: «Слабачок», «Тренирующийся», «Упорный», «Культурист», «Рэмбо» и так далее. На последнем весе трясущейся рукой было выведено «Кто ты, тварь?»

Вот именно этот вопрос мне сейчас и хотелось задать. Кто ты, тварь?

Из-за моей спины донеслось хихиканье.

— Вопрос остается, — сказал я холодным голосом. — Кто это сделал?

Четверть часа назад Лена пошла в туалет и обнаружила в рулоне с туалетной бумагой трех тараканов, вроде бы дохлых, но без точной уверенности. Она и в нормальном-то состоянии не блещет уравновешенностью, а здесь у девушки приключилась настоящая истерика — без обмана, с пусканием пены изо рта и закатившимися глазами. Пришлось колоть успокоительное, но в целом это тянуло на подрыв боеспособности.

За спиной хихикнули повторно.

— Магическим образом все случилось, мое такое мнение, — сообщила Ульянка. — А может, это проделки инопланетян, про это недавно писал известный стоматолог — или, сантехник, не помню — Эрнст Мулдашев. Насекомые заползли в кабинку, примостились в рулоне, он мягкий и удобный, да и померли. Во сне. А вы тут скандал подымаете.

Из коротких, точных и довольно обидных фраз, которыми предпочитала общаться Ульянка, постепенно стало ясно, что беспризорницей в полном смысле этого слова она была довольно недолго — потом связалась с известными людьми и какое-то время промышляла в составе воровской шайки, работающей по базарам. Девчонке такая жизнь откровенно нравилась, и прекращать ее у нее не было ни малейшего резона.

— К черту разбирательства, — решил я, развернулся и ухватил ее за руку. — Один хрен понятно, что это ты, дрянь мелкая.

— Да пошел ты, защитник хренов! — она с легкостью вывернулась, хлестнув длинными толстыми косами по рукам. Мне не хватало равновесия постоянно маневрировать, ноги слушались так себе. — Кто ж знал, что эта психованная такая… в общем…

— Психованная? — помогла ей Славя. Синий глаз на израненной половине лица дергался в тике. — Действительно — кто?

— Ну ладно, ладно, — пробормотала Ульянка, опустив голову. То ли ей правда было стыдно, то ли притворялась, чтобы мы отстали. — Какие все нежные, прямо не пошути…

— Спасибо, — кивнула мне Славя. Словно фронтовому товарищу. — Никуда это не годится, конечно. И Ульяна безобразно себя повела, но и Лена… Крылья Хугина, как можно человека с отсутствующей нервной системой ставить оператором зенитного комплекса?

— Тут не в нервной системе дело, — пожал я плечами. — Не хочу ничего сказать, но если я в такой ситуации обнаружил у себя в руке дохлых тараканов, обделался бы, не иначе.

Мне показалось, что в глазах у Слави, словно искорка в непроглядной ночи, словно падающая звезда в темном небе, промелькнула усмешка.

— Что ж, будем работать с тем, что есть, — заключила она и вышла.

* * *

Перед глазами все было бело и неподвижно — по крайней мере, сначала. А потом я обнаружил, что нахожусь в… клетке. Самой обычной металлической такой камере, только вместо стен вокруг были стальные прутья толщиной в два пальца. На полу лежала циновка из грубой серой ткани, в потолок была сделана горящая холодным синеватым светом лампа. Вот и все.

Нет, не все — в соседней, левой камере лежала бесчувственная, но вроде бы неповрежденная Алиска, даже протез был на месте. Справа обнаружилась слабо шевелящаяся Славя, дальше Ульяна, потом было не очень хорошо видно, но наверняка и Ленка с Мику тоже никуда не делись.

И справа, и слева наши клетки-камеры заканчивались в итоге стенами из скучного серого железа. Впереди и сзади оставалось свободное пространство, что-то вроде широкого коридора, а потом снова начинались такие же, как у нас, клетки, только пустые.

Выглядело это… ну, как тюрьма выглядело, понятное дело. Наша, обыкновенная тюрьма, без единого намека на внеземное происхождение. Может, этого и не было вовсе — похищения и взлета в угрюмое клубящееся небо, навстречу огромному черному кораблю тряпок? Может, мы все еще где-то на Земле?

— Охренеть не встать, — неразборчиво пробурчала Алиса, пытаясь оторвать рыжую и, видимо, очень тяжелую голову от пола. — Так вот она какая, загробная жизнь… А я ее себе совсем иначе представляла. Без чертовых пришельцев, в частности.

И последний вопрос может считаться снятым. Все было. Все произошло взаправду — со всеми шестерыми из нас.

Славя осторожно и медленно, словно во сне двигаясь, приняла сидячее положение, но ничего не сказала. Выглядела она как сапер, медленно раскручивающей рабочую часть какого-нибудь самодельного взрывного устройства. Нахмурилась. Покрутила головой, к чему-то прислушиваясь.

— Все живые? — Алиса решила взять на себя непростую функцию переклички.

— Ты выглядишь довольно живой, — сообщил я. Странно, но я не чувствовал никакой депрессии или отчаяния. Черт, да я ощущал себя лучше, чем когда-либо за последние два года — это если не считать ноги, конечно, нога все еще болела. Но настроение было вполне боевым. Я был жив и относительно здоров, и, как ни парадоксально, почти гарантированно защищен от ближайшего налета тряпок. А многие ли из вас могут похвастаться тем, что их похитили инопланетяне?

— Я не про себя, идиотина, — отмахнулась она. — Белобрысая вроде как тоже в норме, хотя и заторможенная какая-то. Остальные чего-то дрыхнут до сих пор. Им больше досталось? Или мы просто выносливые?

Алиса тоже, кажется, лучилась энергией. Случайность? А может, это тряпки запустили в камеры какой-нибудь веселящий газ, от которого на меня и напало это говорливое настроение? И именно к его шипению прислушивается сейчас Славя?

Я зачем-то задержал дыхание, но почти сразу сообразил насчет глупости такого шага. Если нас правда решили отравить или накачать какой-нибудь дрянью, то это уже произошло. Так что можно спокойно сидеть на заднице дальше. Перед смертью не надышишься, как говорят — и очень правильно говорят, кстати.

В дальней камере-клетке зашевелилась и что-то буркнула неразборчиво Ульянка. А потом принялась ругаться. Причем так изобретательно и красочно, что, по-моему, даже у привычной ко всякому Алисы запунцовели уши. И еще она ни разу не повторилась, а я слушал очень внимательно.

Общий смысл ее речи сводился к тому, что уж на что тряпки имеют много общего с самками наших земных собак, но замечательное руководство во главе с Наливанычем, военкомом и партийным товарищей их переплюнули просто на раз. И она, Ульянка, приложит все усилия, чтобы по возвращению воздать этим гражданам причитающееся — если, конечно, не сдохнет по пути, что считает, между прочим, вполне вероятным с учетом нашего нынешнего незавидного положения.

— Крепко завернуто, — одобрил я, дослушав до конца. Страха и паники по-прежнему не было — наверное, это защитная реакция организма такая: поделать ничего нельзя, так что зря бояться? — Некоторые обороты я даже освежил в памяти. Спиши слова, а?

Где-то в отдалении донесся словно бы легкий вздох и тихий смешок.

— Ленка, ты? — окликнул.

— Я… — ответила пустота. — Весело тут у вас.

— Сам радуюсь, послушай — где бы мы еще так шикарно развлекались в военное время? Вот так нужно было нам устраивать «небоевое слаживание» там, дома — закрыли бы в клетки без еды, воды и параши, мигом бы установилась дружба и взаимопонимание.

На этот раз смешки донеслись с нескольких сторон. Ага, и Мику, значит, тоже уже очнулась. Все в сборе. Я с кряхтеньем поднялся на ноги — ступни ныли, но в целом вели себя куда лучше, чем можно было бы предположить.

— Итак, дорогие друзья, — начал я, прохаживаясь на своих законных девяти метрах, — предлагаю оценить диспозицию. А она следующая: злобные упыри-тряпкоиды хитростью и предательством затянули нас к себе на хату. Это минус. Но есть и плюсы.

— Отдельным пунктом запиши, что это все впопурасы из Исполкома придумали, и нас предали и продали, — предложила Ульянка. — Чтоб не забыть ненароком.

— Поступило предложение от товарища Советиной, — сказал я солидным голосом. — Будут ли возражения? Возражений не поступило. Продолжим. Есть в нашей ситуации и безусловные положительные моменты — мы живы и не получили ранений при транспортировке. То есть зачем-то мы этим… как правильно Ульянка выразилась, гражданам, получается, нужны. А значит…

Что это значит, я не успел сказать, потому что в конце «коридора» вдруг бесшумно открылась овальная дверь, и в нашу «тюрячку» ступил высокий силуэт.

Тряпки! Я смотрел во все глаза — живых пришельцев не видел еще никто из землян. И сперва этим глазам не очень-то и поверил. Они были чертовски похожи на людей. Нет, не так: они были вообще неотличимы от людей! В рассеянном свете, которые давали в «коридор» лампы наших клеток, вошедший в «тюрьму» выглядел как обычный светловолосый парень лет двадцати-двадцати пяти, ну, может, чуть слишком худощавый и высокий. Верные метр девяносто пять, не меньше. Одет он был в какой-то блестящий комбинезон то ли серого, то ли голубого цвета, по сторонам смотрел внимательно и ступал осторожно.

Но… это невозможно! Мы все видели документалки, там и наши, и американские военные вскрывали немногочисленные упавшие «тарелочки», под камеры, без особой секретности — и тряпки всегда выглядели одинаково. Безвольные серые тела, выпученные черные глаза без зрачков и радужки, отсутствие волосяного покрова, гипертрофированная голова… Рост — примерно полтора метра.

В приближающемся к нам парне не было ничего — абсолютно ничего — инопланетного!

Он подошел к моей клетке, уставился на меня, потом каким-то совершенно человеческим задумчивым жестом взъерошил короткий ежик волос. Перевел взгляд на соседнюю клетку с Алисой. И неожиданно покраснел. Честное слово!

Я уловил краем глаза движение. Славя стояла в центре своей камере, напряженная, будто готовящаяся к прыжку, с прищуренными, ловящими каждый жест инопланетянина глазами. Тот будто почувствовал, отвернулся от алискиной камеры, снова обратил внимание на нас.

— Ne skere da, — сказал он четко, тщательно выговаривая слова. — Ne vi scethem da. Scealem aigalica firstantan bijennan.

Он встал совсем близко к прутьям клетки, переводя взгляд с одного лица на другое.

— Firstantan!

Что-то в этом было до боли знакомое…

Славя прыгнула. Я почти не заметил движения, только стелющаяся во воздуху коса, блеснув, отразила тусклый свет. У парня не было шанса увернуться, он не успевал сделать даже шага от клетки, избежать удара растопыренными пальчиками с острыми безжалостными ногтями.

Он и не стал делать шаг. Он сделал полшага, и не прочь от клетки, а вбок, так что Славя врезалась в прутья всем телом, зашипела, извернулась, как кошка и попыталась достать его повторно, но на этот раз ловить было уже явно нечего. Парень — ну, невозможно уже было называть его тряпкой! — спокойно, но и не мешкая, переместился в безопасную зону, подальше от хватающих воздух рук.

— Славя, стой!

Она не обратила внимания. Вообще, казалось, она потеряла рассудок — раз за разом бросаясь на клетку, шипя и плюясь. Куда и подевалась холодная, неприступная снежная королева? Инопланетный персонаж, глядя на нее, грустно улыбнулся, и это почему-то добило меня окончательно. Ну, неправильно это было, невозможно! Не складывалось ни с чем из ранее увиденного и узнанного, не сочеталось, распадалось на куски, на кубики детского конструктора.

Здесь была какая-то тайна. Какая-то загадка.

Я должен был с ней разобраться.

— Ne bewen reite da, — огорченно сказал парень с другой стороны решетки. — Talem danne da, sana. Nu, sprege mer.

Шаги отзывались по полу едва слышным шелестом. В стене снова открылась дверь — я больше не видел его лица, только длинный тощий силуэт.

— Sprege! — донеслось издали. Дверь закрылась.

Что это вообще за непонятная хрень?

* * *

C Ульянкой были проблемы. Вообще-то с нами всеми были проблемы, такое у нас подразделение, нормальных сюда не берут. Но большинство из них решалось обычно введением хорошей дозы обезболивающего — со мной, скажем, а еще со Славей и Мику это отлично работало.

А вот у Лены и Ульяны — особенно Ульяны! — с этим было совсем плохо. У них ничего не болело — внешне, я имею в виду. Физически они были вполне здоровыми девушками семнадцати и тринадцати лет соответственно. Только Лене в силу постоянной тяжелейшей депрессии не хотелось жить, а Ульянка…

ОКР — обсессивно-компульсивное расстройство. Навязчивые идеи, побуждающие к определенным действиям, зачастую странным или страшным. Дохлые тараканы в туалетной бумаге — это еще довольно-таки безобидная шутка, на самом деле. Но она знала и множество других шуток.

Можно ли ей было объяснить, что мы не в восторге от ее чувства юмора? Конечно, можно. С ней работали психологи — настоящие профессионалы. Но с психическими расстройствами не все так просто. Больной должен искренне хотеть излечиться. Для этого он должен понимать, что болен. А Ульяна не считала себя таковой. Более того, ей до одурения нравилось ее нынешнее состояние.

Расстройство может проявляться по-разному у разных людей. Одни будут считать, что каждый день, ровно в три часа, с ними разговаривает кукушка из напольных часов, и поэтому нужно ежедневно заливать в циферблат сливочное масло. Другие убеждены, что все четные числа несут добро, а нечетные — жаждут прорвать дыру во вселенной и затопить ее порождениями мрака, поэтому не дай вам бог при приветствии протянуть им руку с пятью — подумать только! — пальцами.

Ульянка была уверена, что все играют с ней в какую-то увлекательную игру, разработанную на «Мосфильме». Конечно, многим ребятам в соответствующем возрасте кажется, что все, что с ними происходит — понарошку, но у Ульяны оно зашло слишком далеко. Серьезных тем для нее никогда не существовало, запретов и табу — тоже. Ну, может, только нужду она не садилась справлять на пол, этому, кажется успели научить. Все остальное было малозначащим, не заслуживающим внимания. Да и зачем? — ведь все равно все вокруг ненастоящее, декорации, выстроенные старательными рабочими. И в этих декорациях она играла главную роль.

Зачем кому-нибудь понадобиться устраивать настолько масштабный спектакль, ее не занимало — в порыве откровенности она как-то призналась, что является незаконной дочкой кого-то из «высоких шишек» в Кремле. Поэтому, дескать, и забота такая.

До одиннадцати лет незаконная кремлевская царица жила с бабушкой в обычной хрущевке на одной из окраин. Училась неплохо, хотя учителя отмечали недостаток внимания. А потом подошел «тот возраст», когда кровь кипит от выбрасываемых в нее обезумевшими железами гормонов, и организм стремительно перестраивается, пытаясь хоть что-нибудь поделать с этим бардаком.

Может, у него бы что-то и получилось. При соответствующем спокойном окружении и умелой работе психолога. Но тут началась война. Стресс наложился на обезумевшую физиологию, и результат оказался предсказуем. Ульянка сбежала из дома, прибилась к стайке таких же, как она, безнадзорных, и некоторое время с удовольствием жила на улице, подворовывая и приторговывая краденым.

А еще чуть позже на нее вышли парни из специнта. Невеселая история, но у нас тут вообще не так уж много поводов для веселья. Просто чтобы вы поняли.

— Какие же вы все здесь ску-у-у-чные, — протянула Ульянка в очередной раз, улегшись поперек кровати и свесив с одной стороны ноги в тапках, а с другой — толстые косы необъяснимо ярко-рыжего, почти красного цвета. — Скучняги. А ты — самый скучный.

Она маялась дурью. Самое опасное состояние — никогда не знаешь, во что она решит «поиграть» теперь. Конечно, доза успокоительного решила бы проблему, но одновременно и снизила бы скорость реакции, которая у Ульяны, за счет ее уникального расстройства, была просто фантастической.

Все ради победы! Во внимание не принимались ни страдающие со-операторы, ни медленно сходящие с ума медсестры, обнаруживающие у себя в карманах, туфлях и даже волосах — как она туда-то залезла, непонятно! — разнообразные подарочки. Бытовало мнение, что до знакомства с Ульяной даже наша известная Виола была убежденной трезвенницей, но я в это не очень-то верил.

И сегодня была моя смена.

— Это почему это я самый скучный? — наша доблестная полевая медицина рекомендовала легкие, ни к чему не обязывающие разговоры как лучшее средство купирования приступов активности. — Лена, я думаю, еще хуже.

Ульянка хихикнула.

— Ты себя с ней не равняй. Ей-то вообще крышу сорвало в свое время — то есть, не сорвало, а, наверное, вогнало внутрь… но ты понял. Поэтому ей скидки. А ты чем можешь похвастаться?

Перспектива оказаться в чем-то хуже бессловесной Лены меня абсолютно не прельщала.

— Ну, а чего тебе нужно, чтобы я не считался скучным? — поинтересовался я. — Только учти, что бегать с тобой на пару и смазывать салом тапки поварих на кухне я не имею возможности. Особенности организма, понимаешь — травмы и все прочее…

— С велосипеда упал, я помню, — Ульяна задумалась. — Нет, бегать я не хочу. Прыгать… тоже не хочу. О! Поговорить хочу. Даже не так — послушать. Давай ты мне будешь рассказывать всякое интересное, а я стану слушать — и обойдемся на этот раз без розыгрышей, думаешь, я не знаю, как вы от дежурства со мной воете… Ну?

Вообще говоря, Ульянка гораздо умнее, чем положено девчонке тринадцати лет. Умнее и наблюдательнее.

— А чего рассказывать-то? — даже немного растерялся я. — Могу про недавние фильмы рассказать… ну, как недавние, у нас-то уже мало что снимают… Но вот еще до войны вышел фильм «Инопланетянка», про бессердечную девушку из космоса, которая учится чувствам, попав на Землю… И передавали, на Ленфильме собираются снимать «Приключения Карика и Вали», я книжку читал, здорово написано… и там будут эффекты всякие специальные, и вообще… А еще…

— Нет, — решительно сказала Ульяна. — Это все ерунда какая-то. Лучше про что-нибудь поближе. Жизнь мне твоя безо всякого интересу, скучная, небось, как трусы за рублю двадцать, сплетничать с тобой скучно, да и не в тему… А ты стихи какие-нибудь знаешь?

— Стихи?

— Ну, рифмованные строчки, — нетерпеливо пояснила девчонка. — Не знаю, как это будет на вашем тарабарском наречии.

— Пожалуй, знаю, — согласился я.

— Вот, давай их, — решила Ульянка, устраиваясь на кровати поудобнее. Это был максимум неподвижности, на который она была способна, хотя кончики кос все равно подрагивали, словно какие-то неизвестные токи пробивали ее корпус, вынуждая постоянно двигаться. — Только не Пушкина, или Лермонтова, или этого… Свенсона? У них все слишком пафосно как-то. Не для людей. А я хочу чего-нибудь поближе. Можешь такое?

Я на секунду задумался.

Пылающий диск по небу петлял,

Так, помнишь, было когда-то:

Ленивый художник водой разбавлял

Горящие краски заката.

И как-то само получилось, что ты

Ко мне оказалась прижата,

И дерзкие, жаркие губы твои

Кислили, как зерна граната…

— А хорошо! — оценила Ульянка. Она сидела на кровати по-турецки, вращая ступнями, словно винтами готовящегося к взлету вертолета. Поправилась: — Неплохо. Небось, Есенин какой-нибудь писал?

— Есенин писал гораздо другое и намного лучше, — строго сказал я. — Вот послушай:

О красном вечере задумалась дорога,

Кусты рябин туманней глубины.

Изба-старуха челюстью порога

Жует пахучий мякиш тишины.

Обняв трубу, сверкает по повети

Зола зеленая из розовой печи.

Кого-то нет, и тонкогубый ветер

О ком-то шепчет, сгинувшем в ночи.

Все гуще хмарь, в хлеву покой и дрема,

Дорога белая узорит скользкий ров…

И нежно охает ячменная солома,

Свисая с губ кивающих коров.

— Да, это классно, — согласилась Ульянка. — Но то первое тоже было ничего. Только с одним замечанием: там было что-то вроде «как-то само получилось» — и раз! девушка к нему прижалась и начала целовать… Так не бывает. Девушки — хитрые бестии, для них нужно делать разное… Иначе плевать они хотели на все твои закаты. Ленивые художники девушек не целуют, вот что я хочу сказать.

— Что ты мне это рассказываешь? Я, что ли, это придумал?

— А я не знаю, — она хитро стрельнула синим глазом. — Просто в голову пришло.

* * *

Прошло что-то около часа. Успокоилась и затихла, зализывая сбитые о решетку кулаки, Славя, замерла на циновке на полу переставшая уже окликать меня Алиса. Ульяна в дальней клетке тоже перестала мерить отпущенную ей свободу шагами и пригорюнилась.

Во всей нашей импровизированной «тюрьме» не было слышно ни звука.

Я думал.

«Фирстантен», сказал он.

«Спреге мер», сказал он.

Что это значило?

Это не могло значить для меня ничего — не было ни малейшей вероятности, что я понимал их язык. Язык пришельцев, оккупантов, тряпок. Но где-то в мозгу билось ощущение, что я почти уловил смысл этих холодных, угловатых, царапающих язык слов. Они звучали не совсем знакомо, но будто на что-то намекали…

«Таллем данне да».

Думай, парень.

Тебя учили в школе, и хорошей школе при этом. Отбрось заклинание про инопланетян, язык которых ты не можешь понимать по определению. Представь, что ты услышал его на улице и решил определить. Идентифицировать. Просто так, для себя.

Итак?

Языки бывают аналитические и синтетические. Нет, еще есть агглютинативные, но это не наш случай, там одно слово может звучать как целое предложение, а тут явно другое, слова совершенно явно разделены интонацией и ритмикой.

Этот язык больше похож на аналитический — отношения внутри предложения регулируются предлогами и частицами, а не окончаниями. Впрочем, окончания тоже есть, «фирстантен», но «таллем». И еще что-то вроде повелительного наклонения, «спреге» и «скере». Охренеть, как ты быстро научился раскладывать все по полочкам, лейтенант.

Синтетический язык — что это значит? А то, что он относительно старый. Но не настолько старый, чтобы окончательно избавиться от окончаний. Примерно как немецкий. Нет, даже как английский — старые немецкие корни еще чувствуются, но в основном все управление заменено вспомогательными глаголами и предлогами.

Вот оно! Вот оно что мне напоминает! Северогерманскую группу языков, да! Английский, немецкий, голландский, наверное — хоть я на нем буквально пару слов знаю. Шведский, датский, пожалуй. Четкая структура предложений, окончания на «ен», повелительные формы на «е»… и глагольные окончания лиц, как в латыни. «Вер такам тейм».

Мне показалось, что у меня едет крыша. Инопланетяне, говорящие на земном языке. А может, это эсперанто? Черт его знает, не изучал никогда.

«Фирстантен!» А ведь это немецкое «ферштеен» — «понимать». Это парень хотел научиться понимать нас. Или хотел, чтобы мы его поняли? Нет, скорее первое. Он сказал «спреге мер» — «шпрехе мер» по-немецки. «Больше разговаривайте», значит.

Какой-нибудь верхненемецкий? Древнескандинавский? Черт, голова идет кругом.

Лязгнула, открываясь, дверь, в «тюрьму» снова вошел тот парень. А в руках у него были… черт возьми, да почти такие же судочки с едой выдавали выходящим на смену техникам! Только у нас они были из какой-то плотной бумаги, а здесь прозрачные, пластмассовые, наверно. Но в остальном — один в один!

Внутри было что-то белое, однородное. Каша, что ли? Да без разницы. Я вдруг понял, что зверски голоден — в последний раз мы как следует ели еще утром, потом наспех перекусили перед выездом… Ну, ужинать уже всяко пора.

— Bher yor fada, — громко сказал парень. — Scealen eten.

Что это было? Понятное дело, что-то про еду. «Фада» — это «food» вроде как. «Этен» — есть, наверное. «Йор фада» — ваша еда типа.

Девчонки в клетках зашевелились, пробормотала что-то Славя, Алиса скрежетнула протезом по прутьям, громко забурчало в животе у кого-то в отдалении.

А ну-ка, что насчет полноценного контакта с внеземным разумом?

Я дождался, пока он остановится напротив моей клетки, отделит очередной лоточек, поставит его на пол рядом с прутьями, взглянет на меня — и сказал тогда единственное, что смог придумать:

— Вер виллен фирстантен йор.

Его глаза широко раскрылись — и я подумал, что парень-то явно еще очень молод и неопытен. Стажер какой-то? На тюремщика он был вообще не похож. И даже на практиканта, прошедшего хотя бы курс молодого бойца — тоже. Впрочем, черт его знает, какие в ледяном межзвездном пространстве вообще проходят курсы.

— Willen… ach, wenen! — глаза у него загорелись. — Me grefen wenʼs! Es ghed! — он принялся тараторить так быстро, что я вообще перестал различать слова, но быстро опомнился, пробормотал еще раз «эс гхед» и быстренько сбежал. Консультироваться с начальством, наверняка.

То, насколько то все напоминало наш собственный мир, уже перестало меня поражать. Но это меня.

— Эй! Сашок! — глаза у Алисы были круглые. Это было красиво и даже забавно, и в другое время я бы с удовольствием потянул время. Но сейчас — нет, сейчас я, словно умная ракета, был настроен и наведен совсем на другое.

— Поправь меня если я ошибаюсь, — медленно сказала Славя. — Но ты ведь только что говорил с этим… с этой…

— Ты понимаешь его тарабарщину? Это круто! — Ульяна, как обычно, поставила мощную точку в их общем вопросе.

Вот они, мои пятнадцать минут славы.

— Было бы очень желательно, если бы ты дал пояснения, — в синих глазах горел огонь профессионального политрука и особиста. «Что вы делали до тысяча девятьсот седьмого года? Не связаны ли с враждебной китайской разведкой? Не покушались ли на территориальную целостность союза двадцати одной республики?»*

— Насчет языка — обязательно, — легко согласился я. — Видишь ли, милая Славя, мне еще там, в ангаре… а, ты ж не с нами была… в общем, еще на Земле мне показалось, что в их фразах проскальзывает что-то эдакое… смутно знакомое. Но я от этой мысли отказался, забросил ее подальше. Потому что это невозможно же, а? Чтобы понимать инопланетян, совершенно чужую, враждебную цивилизацию. Идиотская мысль, верно?

— Продолжай.

— Их язык чертовски похож на какую-то версию немецкого. Очень старую… нет, не так, мы учили готский, он выглядел иначе… Старые корни, современный синтаксис… Неважно. Суть в том, что я разобрал несколько слов, удачно угадал, что они значат и построил предложение. Наверное, с кучей ошибок… спишем это на техническую накладку.

— Что это было за предложение?

— «Мы пришли с миром», конечно же, — хмыкнул я, но быстро увидел, что она не расположена шутить. Нервы у нашей синеглазки в последнее время ни к черту, вот что. — На самом деле, что-то вроде «Мы хотим вас понимать», насколько я могу судить.

— А он? Что сказал он?

— Да я почем знаю? Убежал за инструкциями, как я думаю. Но если сюда через пять минут зайдет, топоча сапожищами, взвод автоматчиков, знайте: лингвист из меня — так себе.

Славя гневно сверкнула глазами, но расспросы прекратила. Алиска, наоборот, была настроена куда бодрее, даже показала мне большой палец. Вот он, секрет покорения девушек — нужно на их глазах пообщаться с инопланетянином. Все записали? Это просто, быстро и к тому же безотказно работает.

А залитая в пластиковые судочки белая дрянь оказалось чем-то вроде сладкой вермишели в молоке. Непривычно, но, пожалуй, питательно, и даже пить, как обычно бывает после сладкого, не хотелось.

— И кстати, — я оторвался от слишком быстро пустеющей пайки, — если у нас есть желание наладить коммуникацию с этими парнями, есть смысл сейчас разговаривать побольше. Они, надо думать, нас сейчас слушают, потому как нужно как следует наблатыкаться в русском.

— Ерунда это, — решительно сказала Славя. — Для обучения было бы вполне достаточно радиоперехвата, война уже два года идет. Скорее всего, просто тянут время.

— И какие наши дальнейшие планы? — поинтересовалась Алиса. Вот уж кто не переживал ни по какому поводу. И то верно: до начальства далеко, до Бога — высоко… то есть не совсем так, но вы поняли. Волноваться не о чем. Нет, само собой, нас могут убить или разобрать на органы злые инопланетяне, но эти опасности были настолько традиционными, можно сказать — приевшимися, что я даже не знаю. Не тревожили ничуть.

Славя создала на гладком лбу целую лесенку морщин.

— В разведроте мы отрабатывали такое когда-то… Сценарий из разряда невероятных: действия в плену, и еще действия на захваченном транспортном средстве. Но не уверена, что сейчас это уместно…

— Еще бы неуместно, — влезла Ульянка. — Это не тогда вы отрабатывали, когда ты себе заработала вот это вот милое личико?

У Слави явственно дернулся глаз.

— Нет, это… другое.

— Потом расскажешь, очень интересно, — безжалостно подытожила красноволосая нахалка. — Саш, ты у нас единственный с нормально подвешенным языком, оказывается… Хотя раньше успешно маскировался под косноязычного придурка. Хоть ты скажи, чего делать дальше-то? Вот мы выяснили, что нас похитили козлы-тряпки с одобрения дорогих товарищей руководителей — начУРа и прочих. Теперь выяснилось, что они не тряпки, а нормальные с виду ребята, даже получше некоторых с виду… Плюс мы с ними можем общаться — да и они, вроде бы, не против. Если отбросить славины бредни насчет захвата корабля — кстати, не факт, что мы вообще в космосе — как будем действовать?

— И снова очень правильный вопрос поставила товарищ Советина, — сказал я. Паники никакой не было, и страха тоже не было. Я чувствовал себя персонажем детского телефильма, вроде «Приключений Электроника» или «Гостьи из будущего». Может, это ульянкино расстройство так передается? — Несмотря на кровожадные захватнические планы, которые вынашивает товарищ Одинцова, мы, советские пионеры, декларируем миролюбивую внешнюю политику. И потому не поддадимся на провокации, хоть там что. Скажем нет агрессору!

— Дурка по вам плачет, — оценила мое выступление Славя и отвернулась.

— Я там был, там неинтересно… В общем, считаю, что нам нужно налаживать контакты с тря… с инопланетными парнями. Во-первых, они сами нам это предложили, а мы подтвердили намерения. Во-вторых, психология говорит, что куда сложнее убить тех, с кем ты установил минимально дружеские отношения. Пусть видят в нас не экспонаты для опытов — или что они там задумали? — а нормальных людей. То есть, не людей, а… ну, гуманоидов.

— И для этого нужно — что? — поторопила Ульянка.

— Для начала — привлечь внимание. Например, попроситься выйти в туалет, наверняка у них есть туалеты… Или водички потребовать — утолить жажду, а также помыться. Чем дольше общаешься, тем труднее разрушить потом эту связь. Вотремся в доверие, будем сотрудничать — а там…

— В твоем блестящем плане есть одно небольшое слабое звено, — сказала Славя.

— Да?

— Да. Пять минут назад ты сам сказал, что все наши разговоры прослушиваются.

Давно я так не тупил.

— А еще можно выдвинуть какие-нибудь совсем уж идиотские требования, — нашелся я. — Скажем, выпустить незаконно удерживаемых подростков. Мы будем жаловаться! Мы требуем мира! А также в туалет! Уберите это дурацкие решетки, отпустите нас на волю! В пампасы! Черт, как же сказать… Словом, опнен-де гратен!

— Это выглядит как нидерландский с большого похмелья, — оценила Алиса. — Еще «доброе утро» им скажи, для полного комплекта**.

— Цыц, неверная, — тихо сказал я, потому что в дальней части «тюрьмы» снова, как в прошлый раз, бесшумно открылась дверь, и знакомый уже парень шагнул внутрь. А еще с тихим шипением истончились и ушли в пол осточертевшие прутья. — Видишь, работает все!

— Yor maghen audgehʼn, — сказал он быстро и тут же поправился: — Ви… можем… выйти. Выйти… за я.

— По-моему, — сказал я, переходя на прогулочный шаг и с удовольствием пересекая границу ненавистной клетки, — по-моему, нас приглашают прогуляться. И я думаю, нам следует принять это предложение. Как вы считаете, друзья?

* * *

Примечание к части

*в мире «Не чужих» не произошло революции 1917 года, Российская Империя была реформирована в Союз Советских Социалистических Республик относительно мирным путем. Также в этой реальности в состав сперва Империи, а затем Союза вошла вся Скандинавия (Швеция, Финляндия, Норвегия, Дания), Польша и Болгария.

**Goedemorgen («доброе утро» по-нидерландски) читается «хуеморхе».