— Дальность стрельбы из этой дуры — ярдов сто, — рапортует Алика, до того нежно и по-родственному поглаживая цевье «винчестера», что где-то в глубине моей головы протяжно мяукает ревность. — В идеале. Только я же не королевский стрелок… в общем, сорок пять-пятьдесят ярдов даю тебе с гарантией.

— Негусто.

Мы лежим в густой траве — она качается на легком свежем ветерке и замечательно пахнет. Чертовски замечательно, я уже почти и забыл, как это бывает, когда под ногами не мерзкий сухой песок пополам с шакальим говном, а сочные травяные стебли. В сущности, это вполне естественно, живое тянется к живому. А мертвое… его мы вскоре сделаем еще более мертвым.

— Прости пожалуйста, мистер «палю-без-промаха», — бурчит Алика. — На сколько ты мечешь свой замечательный нож? Каким рекордом можешь похвастаться при стрельбе из револьверов? Поделись успехами, восхитимся вместе.

Тут она права, конечно.

— Поговори мне тут, эмансипированная женщина. Будешь у меня приманкой работать.

— Я всю жизнь приманка, — отмахивается девушка. — Только ситуации разные. Как работаем?

— Сутки через трое, — бормочу я. — План такой: я делаю большой крюк и захожу им со спины. Ты снимаешь одного. Двух, если сильно повезет. Они паникуют, бегут от тебя… или к тебе, но это если не паникуют… и тут их встречаю я. Суть в том, что в любом случае они оказываются между двух огней. Компрене-ву?

— Же ву компран тут-а-фе, месье, — немедленно откликается она. — Один вопрос: как мы узнаем, что пришел нужный момент? Иначе может получиться нехорошо. Нужно какое-то сопряжение… синхронизация.

Черт возьми, какая разумная девушка мне попалась! Нужно это использовать.

— После того, как я уйду, ждешь… — я прикидываю расстояние до запруды, — …ну, полчаса где-то. А потом… начинаешь работу после первого же резкого звука с их стороны. Ржание коня, крик, звуки драки — в таком духе. Стрелять можешь даже не особенно метко, главное — часто. Чтоб страшно стало. Чтобы они все с мест подорвались, даже и те, кого мы, может, и не видим пока. Ясно?

— Все понятно, мон женераль, — сверкает она хитрыми темными глазами. — Дело будет сделано!

С того момента, как мы перевалили за горб речной долины и увидели запруду с охранниками, прошло совсем немного времени. По счастью, мы двигались быстро, и тревоги не подняли. Неподалеку от горба обнаружился крохотный распадок до самого низа долины, с вытекающим из него родником, там мы и стреножили лошадей.

Наблюдение за обнаруженной четверкой издали ничего не дало, приличной оптики ни у меня, ни у Алики не оказалось — как и неприличной, впрочем. Кажется, четверо. Кажется, не слишком опытные; ходят, не таясь, пьют на посту, и при этом отнюдь не лимонад. А может, просто долго сидят на одном месте, без ротации, а таких случаях дисциплина неизбежно рушится в тартарары.

Суть не меняется. Эти парни должны быть уничтожены. Город должен получить воду. Остальное — детали.

Я прополз обратный путь до горба змейкой — незачем испытывать птицу-удачу и привлекать лишнее внимание. Высокая трава шелестела под локтями, на лицо брызгал горький зеленый сок. Вокруг меня кипела жизнь: на стебельках цветов толкались пчелы и мошки, один раз я увидел мелькнувший по земле серый ящеркин хвост. Невообразимый контраст с остальной пустыней, как я раньше этого не замечал?

За горбом все так же, как и было — унылый ветер нес у земли хлесткие облачка песка, солнце перерядилось из ласкового круглого опекуна в разъяренного обезумевшего гиганта, стегающего пустынную желтую спину плетками солнечных ударов. Ладно, теперь это ненадолго. Бодрой рысью я пробежал по дороге с полмили, чуть ли не черпая раскаленную пыль высокими голенищами сапог. Хорошо хотя бы шляпа есть, не то чертово светило выжгло бы мне остаток мозгов.

Дьявол! Спереди доносился неспешный перебор копыт. Должно быть, дозор. А этот шериф вовсе не так глуп, как кажется.

С одной стороны от меня царствовала пыльная и недружелюбная пустыня, в другую, прикрываясь травой и редкими фиговыми кустиками, опускалась речная долина. Прятаться было определенно негде, так что я просто сошел на обочину и тут же увяз в пыли по колено. В сапоги посыпалась мелкая горячая дрянь, да еще какие-то камешки.

Из-за поворота показался всадник — одно название, а не всадник. От сердца у меня отлегло — один-то молокосос мне не слишком страшен. А это был именно молокосос. Сопляк лет восемнадцати, обрядившийся в плотное белое — подумать только! — шерстяное пончо и белую же шляпу. Через седло у него было переломлено ружье, сделанное, кажется, из неотшлифованного металла и неошкуренной древесины, с гигантским длинным прикладом и множеством металлических кружочков, накладочек и завитушек. Карабин Мейнарда, похоже — не очень-то надежное, но относительно скорострельное оружие.

На самого наездника я потратил всего один взгляд — длинные кудрявые волосы, уже сероватые от пыли, длинный подбородок, мерно двигающийся оттого, что ее владелец жевал табак. Глаза скрывались в тени шляпы, но смотреть в них мне не было никакого интереса.

Всадник увидел меня и резко натянул поводья. Каурая кобыла недовольно фыркнула, но подчинилась. Норовистая лошадка.

— Эй! — голос у него оказался срывающийся, зато громкий и наглый. — Чего тебе здесь нужно?

Я не ответил, медленно рассматривая его и подмечая мелкие детали. Руки в перчатках — хорошо для езды, но для стрельбы не годится; на поясе мачете — близко лучше не подходить; на сапогах блестящие шпоры, совсем новые — любитель пустить пыль в глаза. Здесь была дилемма. Парня следовало бы шлепнуть, чтобы он не поднял шуму, но шлепнуть его было нельзя, потому что поднимется шум.

— Не глазей на меня.

Я продолжил осматривать дозорного. А интересные у него, между тем, сапоги. Невысокие, до середины голени, шнурованные, ничуть не похожие на классические вестерны, в которых щеголяют тут все и каждый. То ли недавно оказался в этих местах, то ли от рождения, такой дурак. Оба варианта великолепно мне подходят.

Между нами было метра два, вряд ли больше. Парень крепче сжал приклад своего карабина.

— Я сказал — не глазей на меня. Мне это не нравится.

— А кому нравится? — вступил я в разговор. И перевел глаза на реку внизу.

— Ты кто такой и что здесь делаешь?

— Путешественник. Обхожу поля и земли, славлю господа нашего милосердного. Аминь.

В это время кобылу, видимо, укусил овод или слепень, она вздрогнула всем телом и едва не встала на дыбы. Светловолосому парню с трудом удалось ее успокоить.

— Чертовски плохое место ты выбрал для этого, пилигрим, — внушительно сказал он. — И довольно дрянное время. Дальше прохода нет, топай обратно.

— Но почему? — неискренне удивился я. — Я лишь хотел…

— Парень, — сопляку с одной стороны нравилось называть взрослого мужчину парнем, а с другой он соображал, что ему следовало бы отделаться от меня побыстрее. — Я не намерен тебе ничего объяснять. Приказ шерифа — никаких посторонних в этом месте. Пойдешь сам, или мне прострелить твою тощую мексиканскую задницу?

Самоуверенность — бич современной молодежи, так можете и записать.

— Разумеется, сам, сэр, — униженно кивнул я. — Простите великодушно, сэр.

— Давай, проваливай, — он все не разворачивал лошадь, видимо, хотел убедиться, что я уяснил урок. Я продемонстрировал, что уяснил целиком и полностью, повернул и заковылял по пыли обратно.

Три метра. Четыре метра.

Судя по тишине за спиной, он все еще не двинулся с места.

Пять метров. Экий недоверчивый парень.

Шесть метров.

— Но-о-о-о, пошла!

Я обернулся, перед глазами маячила медленно удаляющаяся раскормленная кобылья задница. На глазок до нее и ее хозяина было метров семь-восемь.

Мой старенький верный нож мелькнул в разогретом воздухе тусклой молнией. Я не очень хорош в метании, потому и не стал целиться во всадника. Лезвие, вращаясь, как лопасть вентилятора, чиркнуло по крупу лошади, оставив длинную и болезненную даже на вид царапину.

Кобыла взбесилась и стала на дыбы. Ковбой, издав повисшее в воздухе восклицание, выронил орудие и раскинул в воздухе накрытые белой накидкой руки, на манер Иисуса в далеком и прекрасном Рио-де-Жанейро. Балансировал, должно быть. А может, вообразил себя балетным плясуном в этом, как его… «Ла Скала».

Меня бы вполне устроило и его падение на землю — одинокого, изумленного и без оружия, но все получилось даже лучше. Лошадь понесла, а нога сопляка застряла в стремени, увлекая остальной организм за собой. А вы думаете, зачем нормальные ковбои, вроде меня, носят широкие сапоги без шнуровки? Правильный ответ: из них легко вылететь и остаться в живых. Суровый, но необходимый урок для молодой поросли.

Веселые мысли прервала капля пота, упавшая с промокших насквозь волос в пыль. Пыль и жара. Я все еще торчал на пустынной дороге, а время тем временем шло, запруда стояла, и те ребята на ней продолжали пить, ржать и мочиться в воду. Каламбур засчитан, но в командный зачет не пойдет, как неспортивный. Поторопиться мне нужно, вот что.

Зачем-то пригнувшись, словно героический боливийский партизан, я понесся по дороге, не забыв подобрать и обтереть мой заслуженный нож. Вот все-таки больше у меня уважения к холодному оружию, до чего оно себя здорово показывает. А вот и лошадка! Далеко скакать не стала, успокоилась и принялась щипать травку на зеленой половине этого мира. Белый ковбой все еще болтался ногой в стремени, но звуков не издавал, стало быть, либо решил отдохнуть без сознания, либо и вовсе окочурился. Поможем гражданину.

Я извлек ботинок из стремени, погладил лошадку по шее, привязал ее к вогнанному в мягкую землю металлическому колышку из сумки несостоявшегося ковбоя. Бывшего всадника я оттащил на подветренную сторону, проверив мимоходом самочувствие. Нет, живой, только на башке здоровенная шишка — не иначе о камень приложился. Сотрясение, наверняка. Доктора бы ему, да откуда тут, в пустыне, доктор? Милосердие — вот наш девиз.

Я чиркнул ему по глотке лезвием, полюбовался на карминовую змею, облюбовавшую себе место на шее вместо модного галстука, и направился дальше.

Окончательно я спустился в речную долину чуть после того, как миновал запруду. Насколько удавалось видеть, никого не потревожил ни мой разговор с ковбоем в белом, ни последующее общение с ним и нервной лошадкой. Тишь да гладь царила внизу, и мне это очень нравилось. Вот только время… оно определенно поджимало — полчаса, данные мной Алике до начала всей потехи, были уже на исходе.

Чертово время — из-за его недостатка обычно и случаются все неприятности на свете.

Под конец я начал торопиться вовсе уже неприлично и спустился по склону в духе этих забавных парней из цирка «Монти Пайтон» — размахивая руками, точно ветряная мельница, и беззвучно матерясь. Будь караул на запруде чуть более внимательным, заметили бы меня как пить дать. Вот только они пьяны и веселы, и сам черт им не брат. И на моих глазах становились все пьянее и веселее.

— Дьявол! — завопил один из них, покуда я подползал на дистанцию стрельбы. Голос у него оказался высокий и писклявый, словно у школьника. — Будь в раю работенка для ангелов, бьюсь об заклад, Всевышний не смог бы придумать ничего лучше этой!

— Это верно, — ответил ему другой, вооруженный карабином Бернсайда, который положил на правое плечо, и бутылкой дрянного свекольного, судя по цвету, самогона, которую держал в левой. Он приложился к ней и сделал большой глоток.

— Никаких вестей от Джо Гарнеги? — брюзгливо спросил третий, голый по пояс, а четвертый ничего не ответил, только помотал отрицательно заросшей длинными черными волосами головой. Он был из них самым молчаливым и отчего-то показался мне похожим на гигантского костлявого паука. — Дело, конечно, делом, но торчать здесь третью неделю…

— Заткнись, дурень, — посоветовал ему парень с карабином, похоже, главный здесь. — Не то я тебя заткну.

Солнце потихоньку начинало клониться к закату. Сухой и каменистый обрыв по эту сторону запруды навевал тоску и меланхолию, поросшие сухими и бурыми водорослями камни вниз по течению казались мертвыми черепахами. Было ясно, что здесь есть жизнь, только она понурилась, одрябла и спряталась среди растрескавшейся чешуйками земли. Такое хорошее русло испоганили, мерзавцы!

— Дерьмо! — вполне своевременно заключил второй, с карабином, докончил войну со свекольным самогоном, выдохнул так долго и глубоко, что ближайшие кустики, кажется, обуглились и почернели, и запустил бутылку в массивные камни запруды. Толстое стекло громко и жалобно зазвенело.

Я взвел курки и напрягся. По всему это должно было стать сигналом для притаившейся в высокой траве неподалеку Алики. Звук разбитой бутылки, четкий и ясный — куда понятнее? Но трава оставалась неподвижной, а ничем не омраченная пьянка продолжалась, вовлекая в себя новые сосуды с огненной водой, ругательства и довольно неудачные попытки пения. Заснула она там, что ли?

— Эй! — рявкнул вдруг тот парень, что был по пояс голым, когда я уже почти решил, что Алику укусил ядовитый скорпион или бешеный тарантул, и она сейчас лежит, гордая, бездыханная и прекрасная, с искусанными в агонии губами посреди влажной окровавленной травы, и невидящие ее темные глаза уставились в совсем чистое теперь, без единого облачка небо. — А это еще что?

Остальная троица напряглась было, но мгновенно расслабилась. Тот, что был похож на паука, покачал головой. Тот, что был с бутылкой, коротко и властно хохотнул.

— Похоже, день начинает налаживаться, парни! Где еще вам предложат эдакое кушанье — да еще и задаром?

Сквозь траву, медленно и грациозно раздвигая стебли к ним шла — нет, плыла — Алика. Зачесанные на одну сторону волосы распушились и придавали ей сходство с античной дриадой, белая рубашка навыпуск была полурасстегнута на груди, пояс на штанишках болтался на последней дырочке. Она выглядела юной богиней, охотницей-Артемидой, веселой, смертоносной и распутной.

— Привет, ребята, — сказала Алика с чуточку смущенной улыбкой. Ее руки с закатанными до локтя рукавами рубашки были пусты — ни ножа, ни тем более ружья. Оставила? Выбросила? Что она задумала, глупая девчонка? — Соскучились тут, наверно?

— Чертовски верно, соскучились, — подтвердил писклявый. — Ты из борделя, правильно? Видел тебя там.

— Я от Мишель, — согласилась Алика. — Своего рода подарок. Приз за ваш нелегкий труд, тяжелый, потный и неблагодарный.

— Мишель все правильно понимает, — вступил в разговор тот, что был похож на паука. — Вот только девок могла бы прислать и побольше. Нас-то четверо, а дырок у тебя всего три. Кому-то придется ждать своей очереди, а это нехорошо.

Алика улыбнулась снова. Даже у меня, сидящего вдалеке за камнем, от этой улыбки свело бедра, а у ублюдков на запруде, должно быть, вся кровь разом закипела, собравшись в одном-единственном месте — и не подумайте, что в голове.

— Сегодня я обслуживаю по принципу: «пришел первым, получил первым», — мягко сказала она. И отступила на шаг. — Но вам придется сначала меня поймать.

Они бросились на нее — трое. Один, тот самый с карабином и едва початой бутылкой, остался — у парня все же было какое-то понятие о службе. Но остальные: писклявый, паук и голый по пояс мгновенно спрыгнули с каменной насыпи и побежали по высокой, по пояс, траве, за девушкой. В пахнущем травами, цветами и стоячей водой воздухе повисли проклятия и нетерпеливое, возбужденное ожидание.

Алика не растерялась: хохоча во все горло, она развернулась и прыснула прочь. Сил и дыхания у нее было побольше, чем у троих пьяненьких придурков, да и земля под ковром травы, похоже, была знакома лучше; в отличие от преследователей, она на своем пути ни разу не упала.

— Смелее, мальчики! — позвала девушка, на секунду оглядываясь. «Мальчики», хекая, хрипя и матерясь, распались на широкий веер, медленно двигающийся в ее сторону. Карабинер на дамбе решил, видимо, не принимать участие в погоне: присел на камень и запалил сигарету.

— Постой, сучка! — хрипло заорал кто-то, похоже, уже выдыхающийся. — Куда?

— Еще немного! — задорно крикнула она, но я понял: это адресовалось мне. Жаль, не учился я стрельбе по-македонски. Впрочем, тут и работы едва-едва на один барабан; второй вроде как страховочным выходит. — И я вся ваша, ребята!

Она остановилась, повернулась, и с улыбкой взглянула на своих преследователей. Она была молода и прекрасна — не знаю, заметили ли это они. Она раскинула руки и так, живым распятым благословением, упала в высокую пахучую траву.

Бандиты остолбенели.

— Чумовая девка! — взвизгнул первый. — Ну, сейчас я ее…

— Не гони лошадей, — проревел голый по пояс. По смуглой татуированной коже тек пот — не тек, а струился. — По очереди! По порядку!

Тот, что был похож на паука, ничего не сказал. Он был уже рядом. Он стоял над ней и тянул вперед длинные, заросшие черным волосом руки.

— Эй! — пропищал вдруг первый. — Чего это ты…

Грохнул выстрел. «Ружье Генри» использует толстенькие латунные патроны кольцевого воспламенения сорок четвертого калибра, выстрел такими в упор действует на подопытного ободряюще, говорю из личного опыта. Похоже, Алика предусмотрительно оставила в заранее отмеченном месте свое ружье, подобралась поближе, увлекла бандитов разговором, завела в нужную точку и разрядила «винчестер» в первого попавшегося ублюдка. В этом присутствовал, конечно, некоторый риск — трубчатый магазин на 16 зарядов имел прорезь в нижней части, куда могла забиться грязь и трава. Но пока все шло на редкость хорошо.

Пуля угодила бандиту не в голову, а в корпус, умница девочка, не стала испытывать удачу. Паукообразного буквально подбросило над землей — несильно, максимум на фут — а потом откинуло в сторону, словно надоевшую игрушку. Наверняка он даже не успел понять, что произошло, сразу скользнул из бытия здесь в расслабленное пустое небытие где-то там.

Щелкнула спусковая скоба — она у этой модели жесткая на звук, почти плотоядная, словно орехокол. Ствол переместился на следующую кандидатуру — парня с писклявым голосом, который, выпучив обалдевшие глаза, слепо шарил сейчас по поясу в поисках револьвера, вполне приличного с виду «флотского кольта».

— Приходишь вторым — получаешь вторым, — сказала Алика.

Я почти ее не слышал — смотрел за владельцем карабина, спокойным парнем, который не бросился за остальной компанией. Он мог бы стать опасным противником: когда прозвучал выстрел, он как раз замер с бутылкой у губ и не мог среагировать мгновенно. Но черт возьми, если это было и не мгновенно, то чертовски быстро к тому! Бутылка полетела в сторону и разбилась о камни, а старина Бернсайд перепрыгнул с покрасневшей шеи в жилистые руки словно по мановению волшебной палочки.

Вот только имелась одна загвоздка — Алика лежала в высокой траве, он мог вычислить ее нахождение только по короткому черному стволу винтовки, плюс сделать поправку на расстояние и небольшие габариты девушки, да еще двое оставшихся идиотов маячили в поле зрения, мешая и рассредотачивая… а потом я пальнул ему в голову из своего «витнивиль-хартфорда» с расстояния примерно десять футов, и его мозги разлетелись по камням рядом с осколками бутылочного стекла, и от четверых охранников запруды осталась ровно половина.

Алика выстрелила снова, но промазала — писклявый парень оказался на диво шустрым, он быстро сообразил диспозицию, перекатом кувырнулся вбок, пропал из поля зрения, сбил прицел и рванул, наконец, из кобуры свой «кольт».

Я повел стволом в его сторону, одновременно отслеживая четвертого, последнего — у этого за спиной был новехонький двуствольный «ремингтон» двенадцатого калибра, да только парень уже не думал о сопротивлении — он улепетывал вверх по склону, в сторону дороги, только пятки сверкали. Не слишком благородно, но вполне объяснимо — в ситуации вроде этой своя рубашка оказывается настолько ближе к телу, что вплавляется в него по самый эпидермис.

Я взвел курок и выцелил на колышущемся травяном ковре дерганую светлую фигурку. Метров тридцать уже, и дистанция быстро увеличивается. Правду говорят, что навыки стрельбы по бегущим людям появляются только при стрельбе по бегущим людям. А у меня таким навыкам взяться пока что неоткуда.

Выстрел. Мимо. Взвести курок. Выстрел. Мимо. Алика разрядила винтовку, но опять промахнулась. Чертовщина! Еще немного, и он взберется на гребень, перевалит через него и скроется из виду. Это, может, и не похоронит наши планы, но определенно осложнит их.

Взвести курок.

Сбоку снова грохнуло «ружье Генри», и темная на фоне неба, почти убежавшая от смерти фигура замерла, ломаясь в коленях и медленно заваливаясь назад. Готов парень. А все потому, что никогда нельзя отступать — сверхъестественные силы, как мне кажется, считают это дурным тоном. Взгляните, например, на меня: до сих пор я шел только вперед. Не всегда понимая зачем и для чего, оступаясь и оставляя за собой темно-красный след запекшейся крови, но ведь шел же. Пока это окупалось.

Я перевел взгляд на Алику и едва не закричал: она стояла на одном колене, все еще прижимая к щеке курящийся белым прозрачным дымом ствол винтовки, вот только из травы за ее спиной уже медленно поднимался ухмыляющийся темным, словно окровавленными, губами силуэт. В руке у писклявого был крепко зажат «флотский кольт» образца 1851 года, напряженное и испуганное выражение лица сменилось зловещей радостью.

Обернуться Алика не успевала, никак. Да она, возможно, и не подозревала об опасности, о своей смерти, принявшей на этот раз облик низкорослого худощавого мужчины с гнилыми зубами и редеющими волосами, слипшимися на лбу. Она ничего об этом не знала.

Тогда я просто плавно потянул спусковой крючок и выстрелил от бедра.

И промазал. Выстрел окутал меня синим вонючим дымом, и писклявый заорал, завертелся волчком и рухнул опять на землю, но было видно, что пуля попала ему в руку, рванула рукав старой рыжей куртки из бизоньей шкуры и чиркнула по плечу. Это наверняка было больно, и неожиданно и кроваво, но вряд ли смертельно или даже опасно. Но я выиграл время, и он не успел спустить курок, и Алика все еще была жива. Смерть испарилась из глаз последнего ублюдка, и теперь он был просто тем, кем был — орущим и матерящимся бандитом. А с такими парнями я отлично знал всякие приемы.

— Один — один… На излете достала, — выдохнула Алика, тяжело поднимаясь на ноги и используя винтовку как костыль. Я вдруг понял, до чего она измотана. Это я провожу свои опасные дни в непонятной беготне под открытым солнцем, выпуская юшку из всякого отребья рода человеческого. А она с этим отребьем до сегодняшнего дня имела совершенно другие отношения. Но ведь держалась как-то до сих пор — на своей неуемной гордости, наверное.

— Умница, — сказал я вполголоса и провел рукой по затянутой в плотные штанишки попе, прежде чем вообще понял, что делаю. Она коротко вздохнула и закусила губу, подарив мне долгий пьяный взгляд. Забыл сказать: когда воюешь с превосходящим противником и в результате кладешь из всех, а сам не получаешь ни единой царапины, это чертовски возбуждает. Хотя что значит «долго»? Вся наша стрельба заняла, наверное, меньше одной минуты.

Я подошел к раненому ближе. Алика успела раньше, и потому хозяйственно присвоила вылетевший из вражьей руки «кольт» себе. Тяжеловат он для нее будет, но пускай. Парень корчился в траве и уже не столько ругался, сколько подвывал, то ли от боли, то ли от ужаса. С побелевших губ на травинки срывались капельки слюны.

— Привет, Билли, — сказал я. Сам не знаю, отчего у меня вырвалось именно это имя. Вероятно, я ошибся — у парня в глазах не появилось и искры узнавания. Впрочем, там вообще мало что было — только страх, отчаяние и совсем-совсем мало какой-то дикой случайной надежды на то, что вдруг все же обойдется. Иными словами, он выглядел точно как несмышленая школьница старших классов перед самым первым экзаменом на взрослость.

— Мистер… — выдохнул он, отнимая ладонь от раненой руки. Из горловины рукава побежала тонкая красная струйка — все-таки задел я его, но вряд ли сильно. Даже лицо не побледнело, он просто все еще в шоке. — Мистер… не стреляйте, прошу!

— Это же ты собирался позабавиться с моей девушкой, правильно? — спросил я ласковым голосом. По крайней мере, мне он казался таковым, но свою точку зрения навязывать не имею намерения. — Это же ты караулишь здесь запруду, чтобы горожане медленно подыхали от жажды стараниями твоего пухлого шерифа, я ничего не путаю?

Он побледнел — на этот раз по-настоящему, без обмана, как стена — и мелко засучил ногами, зачем-то пытаясь отползти от меня. Полагаю, будь в нем хоть капелька чести, он бы попытался встать, принять смерть лицом, как подобает мужчине. Так сделал когда-то капрал Васкес, толстый и потливый мексиканец, своей смертью купивший жизнь трем непутевым солдатам. В крайнем случае, он мог бы погибнуть, смеясь и проклиная меня, как это сделал лейтенант Куртц. Но этой капельки в моем нынешнем пленнике не нашлось.

— Я… я не хотел… Матерь божья! Я не хотел! Шериф заставил меня! Он… он угрожал! Запугивал! Честное благородное слово, клянусь! Я случайный человек здесь, это все те мерзавцы, которых вы укокошили, а я ни в чем не виноват, все эти чертовы ублюдки, они… вы даже не представляете… Не стреляйте, мистер, умоляю вас!

«Здесь нет невинных».

— Но ведь я и не собираюсь стрелять, Билли, — мягко сказал я.

Он громко сглотнул и скосил глаза.

— Не собираетесь?

— Разумеется, нет. Что за варварство, парень, откуда в тебе этот пессимизм? Жизнь прекрасна, и в ней есть место для новых и интересных сюрпризов. Стрелять… Нет, для тебя у меня заготовлено нечто совершенно иное. Строго говоря, даже не совсем для тебя: попади я с первого выстрела, ты пропустил бы всю потеху. Но нет, значит нет.

Я чуть распахнул плащ и показал Билли то, что было под ним. Раненый взвыл.

— У всех свои скелеты в шкафу, парень, — сказал я. — И мои пахнут как барбекю.

* * *

— Могу я поинтересоваться, откуда у тебя взялась та связка динамитных шашек? — нарушила молчание Алика некоторое время спустя, когда мы уже покинули речную долину, а в ушах перестало звенеть эхо от взрыва.

Я открыл рот, подвигал челюстью и несколько раз энергично сглотнул, чтобы окончательно восстановить слух.

— Полагаю, можно сказать, что это был подарок от тех сил, Горацио, которые и не снились вашим мудрецам. Также можно сказать, что он был последним — динамита у меня больше нет. Дальше придется обходиться своими силами.

Чтобы спустить шашку с подожженным фитилем на точно отмеренный участок дна осушенного русла, нам понадобилась длинная веревка и груз. Веревку мы изъяли у одного из убитых. А грузом выступил наш старый знакомый Билли. Правда, для этого его пришлось сначала связать, а потом еще и угостить добрым ударом по голове. Но груз из него получился на загляденье, тяжелый и устойчивый — да и связка сработала как часы. Впрочем, не совсем как часы: разорвалась она значительно громче, уши нам обоим заложило весьма добротно, а несколько мелких осколков долетели до меня и рассекли кожу под глазом. Алика обошлась без потерь.

Когда рассеялось пыльное облако, стало ясно, что дело сделано — в запруде оказалась серьезная брешь в шесть футов шириной. Немного, разумеется, но вода, устремившись в нее под напором, вскоре сделает свое дело. Оставшиеся камни, скрепленные илом и глиной, размоет, и река снова войдет в свое старое русло.

Мы сделали это. Сделали то, что должны были. Плюс разжились немалым количеством трофеев: ружьями, револьверами, грудой разномастных патронов и мутной бутылью довольно дрянного спиртного.

— Кстати, о своих силах, — прочитала мои мысли Алика. Она покачивалась в седле уже с некоторым напряжением — сказывалось отсутствие привычки. — Мы же сделали все по уговору, верно? Дали городу воду, подарили жизнь. Бескорыстный поступок, все без обмана. Что случится теперь?

— Честно говоря, — проворчал я, — я надеялся, что в тот же самый момент разверзнутся небеса, вниз прольется поток света и спустятся крепкие парни в белых сомбреро и ракетных ранцах, которые с песнями наденут на нас цветочные венки и заберут… ну, куда-нибудь. Согласен даже на мой родной мир, только бы не оставаться здесь. Но, по всей вероятности, этого пока не произошло. Ничего, будем ждать.

— Я согласна, — откликнулась девушка. Быстрыми движениями плеч она разминала себе шею — увлекательное зрелище. — Подождем. Не то, чтобы у нас были какие-то другие варианты. Может, прокатимся еще куда-нибудь, только через пару деньков? Моя мягкая слабая дерьер, прошу прощения за откровенность, сейчас жаждет одного — полежать на уютной кушетке, а не того что ты, наверное, подумал. Впрочем, к тому, о чем ты подумал, мы тоже можем вернуться. Чуточку позднее.

— Здравая идея.

Несколько минут мы продолжали путь в молчании. Солнце уже почти касалось горизонта, изрезанного черными в его красноватом свете горами.

— Однако, честно сказать… — я окинул озабоченным взглядом груду трофеев, навьюченных на третью, заводную лошадку, которую я беззастенчиво позаимствовал у покойного белого ковбоя, — Если мы будем продолжать работать в том же духе, нам определенно не помешал бы третий. Оруженосец или вроде того. Отчего бы нам не взять третьего, Алика? Может, эту твою Мишель из публичного дома?

Алика фыркнула.

— Вряд ли. Мишель зарабатывает за неделю столько, сколько нам не снилось и за год. И кстати, чтобы ты знал, Мишель — это он, а не она.

— Что?

— Люди бывают разные. И нравится им разное. И ведут они себя по-разному. Я знаю нескольких таких. Например, Мишель.

— Тьфу, черт!

— А что? — она поглядела на меня невинными, озорными глазами. — Это имеет какое-то значение?

— Чертовски верно, имеет!

— То есть, будь ты по-прежнему убежден, что он — женщина, ты бы ухаживал за «ней», говорил любезности, услужливо подносил бы зажженную спичку? А теперь будешь только плеваться и рычать «черт»?

— Тебе-то что с того?

— Мне? — она задумалась. — Нет, мне ровно ничего. Когда мне кто-нибудь нравится, я беру и укладываю его… или ее… себе в постель. Я в ладах с самой собой и не думаю долго, потому что знаю, что взаимная симпатия куда важнее каких-то там идиотских размышлений насчет «мальчик или девочка». Тот, кто не думает слишком много, живет дольше — и счастливее. Но я вижу, до чего тебя перекосило. Звучит неправильно, по-твоему?

— Да.

— Боже мой, до чего же ограниченное мышление. Из какой отсталой средневековой дыры ты выбрался, парень?

Я не ответил. Я внимательно смотрел вперед. Там, застилая низкие вечерние облака, тек по воздуху густой черный дым.

Горел город.