В общем, я так и стоял в этом полицейском участке — или где там работали шерифы на Диком Западе? — посреди трупов и луж крови, окутанный пороховым дымом, который и не думал рассеиваться, да еще своим шерстяным пончо, которое рассеиваться не собиралось тем более. В ушах не утихал какой-то шум, вроде водопада, да только что за водопад в пустыне? Но потом я сообразил — это был звук крови, пульсирующей вокруг моего мозга. И нужен он был просто для того, чтобы поразмыслить. Раскинуть этим самым мозгом, вокруг которого шумел невидимый водопад.
Кто я? Да черт с ним, тем паралитиком и параноиком, кем я был раньше. Здесь и сейчас меня зовут Хуан.
Где и когда я? Очень слабый вопрос. Не все ли равно? Здесь есть люди, и есть оружие. Мне хорошо здесь. И я все еще жив, так что могу продолжать заниматься своим любимым делом.
Что это за дело такое? О, здесь уже поинтереснее — по какой-то причине мне нравится путешествовать. Видеть новые, неизведанные места и края, встречать красные восходы, утопать в синих росистых сумерках, видеть незнакомых людей и узнавать их получше…
Ну, почему сразу убивать? Не моя вина, что они в этих местах так подозрительны и агрессивны. Я возвращаю им их пыл и задор, только и всего. И никогда не наказываю тех, кто этого не заслуживал бы. Вспомните ту девушку, Беллу — у меня почему-то она так и не вышла до сих пор из головы. Я ведь не тронул ни ее, ни ее клятого доктора Джонса. А пьяных в дым солдатиков капрала Васкеса?
Помните, что сказал тогда этот священник, который не был священником? Невинных здесь нет. И не нужно рисовать меня угольно черными красками, такие картины всегда имеют очень мало сходства с истиной. В мире есть множество других цветов, куда более приятных.
Например, красный.
Как видите, я снова был в мире с самим собою. В голове опять стало тихо и спокойно, ее больше не раскалывали крики совести, того крупного, но неуклюжего верзилы, призывавшего меня к правильному, по его глупому мнению, поведению. Он ушел, можно сказать, хлопнув дверью. Скучать я не собирался.
В голове царила благодатная тишина. Впрочем, снова не совсем совершенная и полная. А все потому, что в каком-то из самых удаленных ее уголков буквально из ничего появился тот парень. Я так и стал его называть — тот парень. Можно было бы сказать «Мой невидимый друг», но я не считал его своим другом. Можно было сказать «Голос разума», но я и сам был разумен хоть куда. Можно сказать, я сам был своим разумом, а он — просто приятным к оному дополнением.
Так или иначе, тот парень начал помаленьку вклиниваться в мои размышления, и не все, что он говорил, было бессмысленно. Так что я понемногу начал к нему прислушиваться.
«Подожди, — говорил мне он, к примеру. — Не торопись. Ты ведь не псих?»
«Разумеется, нет.»
«Вот и не веди себя как псих, убивая всех и каждого. Не надо больше вот этой твоей чокнутой белиберды. Тебе нравится нынешняя жизнь, вне клеток, обязательного трехразового кормления через катетер и добрых санитаров с таблетками? Ты бы хотел в нее встроиться и жить долго и счастливо?»
«Возможно.»
«Ну так и займись этим. Не знаю, заметил ли ты, но безумие не плодит друзей. А без них тебе будет здесь непросто.»
«Хочешь сказать, мне нужно найти себе парня и держаться с ним за ручки?»
«Да хоть взасос целуйся, дело не в этом, дело в методе. Любишь убивать людей — окей, ничего не имею против, у всех свои маленькие слабости. Но не убивай их открыто, средь бела дня, на виду у десятков перепуганных глаз, и самое главное — бесплатно, вот о чем я говорю.»
«И с какого боку здесь друзья, которых мне следует найти?»
«Ты точно не особо умен, фальшивый священник был прав. Или, скорее всего, просто притворяешься. Я-то тоже часть тебя, а мне выход виден, словно свет керосинового фонаря в темной угольной шахте».
«Что за чушь ты несешь?»
«Найди друзей, вот что. Найти тех, кто сможет найти применение твоим нездоровым фантазиям. Это Дикий Запад, парень. Точнее, дикий Юг, но это неважно. Людей убивают за косой взгляд, за украденную табакерку, убивают на промышленной основе, десятками. А еще больше хотели бы кого-то убить, но не имеют такой возможности. Используй это. Только что отгремела война с Мексикой за Техас, на носу еще одна. Спрос на людей твоих способностей велик. Найди себе работодателя и занимайся любимым делом за деньги — это же азбука.»
«Ладно-ладно, пророк азбучных истин. Посмотрим, что можно сделать».
Тот парень только хихикнул. Но отвечать ничего не стал.
Водопад в голове тоже как-то незаметно прекратился, и в уши принялись залетать разные посторонние звуки — соскучились, видать. Где-то снаружи лениво брехали собаки, за окном фыркали и переступали кони, в отдалении слышались чьи-то голоса. Они говорили:
— Парень! Эй, парень! Ну, ты, с усами! Мексиканский парень, я к тебе обращаюсь!
О! Похоже, это не в отдалении, это, по всей вероятности, кто-то жаждет моего общества. А мне-то казалось, что в этом чертовом полицейском участке — как там, бишь, его? — уже нет ни одной живой души.
Оказалось, есть. Напротив и чуть наискось от кабинета шерифа, где довольно трагично и неправильно поняли друг друга два суровых ковбоя, имелось что-то вроде камеры предварительного содержания. В обычные дни сюда, наверное, приводили местных пьяниц и дебоширов, залетных мошенников и гастролеров с усиками, как у Кларка Гейбла.
Но сегодняшний день оказался неудачным не только для носителя шестиконечной звезды и его помощников. За решеткой торчал тощий парень в поношенной черной и явно неновой одежде. Платок на шее был грязен и замызган, и, похоже, в последнее время использовался в качестве носового, на цепочке для часов не было ни часов, ни даже перочинного ножа, а шляпа на голове напоминала дохлую кошку. Небритое вытянутое лицо с бегающими темными глазками было лицом пройдохи. Но страха — нет, признаков страха я на нем не заметил.
Приближаюсь, топоча сапогами.
— Хотел со мной поговорить, омбре?
— Конечно, хотел, дру— ох, ну, и грозны же вы, мистер! Могучи! Античные титаны пожали бы вам руку и усадили рядом с собой в чертогах Зевса! Если вы понимаете, о чем я толкую.
Он немного пришепетывает, но речь льется гладко, словно несущий золотой песок ручей где-нибудь в жаркой Калифорнии.
— Понимаю.
— Иисус верхом на апостоле Павле! Да вы ходячее чудо, мистер! Вы ведь одной левой положили здесь всех! Что ж, тогда, думаю, вас не затруднит еще одно маленькое одолжение?
— Выпустить тебя?
— Именно! Должен заметить, что я искренне восхищен живостью вашего ума!
— Не вижу, почему бы и нет. Ублюдки должны помогать друг другу, как говорится. Или не должны?
— Ваши слова глубоко ранят меня, добрый сэр. — Его улыбка немного увядает. — Разрешите представиться и рассказать о себе, прежде, чем вы примете взвешенное решение об освобождении меня из этой юдоли скорби.
Он протягивает через решетку ладонь с давно не чищенными ногтями.
— Скользкий Бат.
— Странное имечко.
— О?.. Хм, нет, вы не поняли. Проклятый выговор… Не Батт, а Бат. Достойный носитель благородного имени моих дорогих родителей, Льюис Батхорн, к вашим услугам. Но люди зовут меня Скользкий Бат — ума не приложу, почему.
— Тоже не ахти, но уже получше. — Руку я игнорирую. — За что закрыли, Скользкий?
— Сущее недоразумение, — парень пожимает плечами. — И кстати, прозвище дала еще моя матушка. Когда она купала меня в детстве, я показался ей очень скользким.
— Здесь ты по этой же причине?
— Говорю же, недоразумение. Я всего-навсего коммивояжер, путешествую по поручению моего босса, мистера Инскина из Чикаго!
— Далеко же от Чикаго ты забрался.
— Зато и рынок существенно расширился! У меня был отличный фургон с двумя прицепами и лучшие четыре лошадки по эту сторону Миссисипи. А что за товары! Прекрасные восточные специи, великолепные отрезы тканей, стекляшки и бусы для безмозглых дамочек — а также индейские амулеты, порнографические открытки и святые мощи, все честь по чести. Кроме того, я умею рвать зубы и лечить эпилептиков. Дело было беспроигрышное, сами понимаете.
— По-видимому, да.
Он сморщивается.
— Не повезло в карточной игре неподалеку отсюда: обвинили в шулерстве — бездоказательно, как вы понимаете. Так я лишился своего фургона и всего товара. Пришлось бежать практически с тем, что было на мне — плюс выигрыш с той партии, да еще паспорт на имя канадского доктора Гарри Квинана, прихваченный, должно быть, по ошибке. Добрался до Абсолюшена ни свет ни заря, полагая, что здешние власти окажут помощь бедному ограбленному человеку, но увы — черной подозрительностью ответили мне дети пустыни сей. Кстати, у меня имелся еще сертификат практикующего священника — если нужно, могу отпустить грехи.
— Нет необходимости. Ближе к делу.
— Не торопитесь, ради всего святого, я как раз подбираюсь к этому. Накануне той злополучной партии в покер я как раз связался с любопытными людьми. Им нужен был человек, чтобы переправить груженый оружием фургон из одного место в другое, и они были готовы платить. Бог свидетель, я никогда не берусь за по-настоящему мокрые дела, но пообещал найти им нужного человека. Иисус Всемогущий, мне это, похоже, удалось!
— Говори.
— Как только вы выпустите меня отсюда… черт, зачем вы вытащили револьвер?
— Дать тебе стимул. Говори, где я могу найти этих щедрых людей.
— Будь я проклят, если скажу. Сначала я думал, что вы джентльмен в поисках средств для продления своего скромного существования, но теперь вижу, что судьба свела меня с диким зверем, готовым выстрелить в беззащитного человека за решеткой из-за жалкого фургона с оружием.
— Чертовски точно подмечено. Пожалуй, всажу тебе пулю в ногу. Да.
— Стойте! Истекающий кровью и поминутно теряющий сознание я не принесу вам никакой пользы. Просто откройте клетку, и я расскажу все, что знаю.
— Где ключ?
— Понятия не имею.
— Вот как? Ничего, у меня есть способ получше. Динамитная шашка — каково? Похоже, этот городок стоит на неисчерпаемых залежах динамита! Думаю, его здесь используют и как средство оплаты, и как приправу в суп.
— Остановитесь же, черт возьми! Наверняка ключ где-то в комнате шерифа!
— Уже лучше. Никуда не уходи, парень.
Скользкий Бат прав, ключ от его камеры оказывается у мертвого шерифа Мердока в кармане, и через минуту малость заляпанный кровью замок недовольно щелкает и с лязгом открывает ржавую решетчатую дверь.
— Итак, уважаемый… — беглый коммивояжер сразу почувствовал себя увереннее. — Кстати, вы ведь так и не представились.
— Хуан.
— Разумеется. Как же еще? Итак, дон Хуан, вот моя часть сделки: я поеду с вами к местонахождению фургона и назову людей, с которыми нужно будет связаться после переправки оружия и амуниции. Сделка стоит тысячу долларов лично вам и небольшой, буквально микроскопический процент мне. По рукам?
— Я думал, твои люди переправят все сами, и им нужно только мое сопровождение.
— Нет, черт побери — если бы они могли справиться сами, зачем бы вы им вообще понадобились? Нет, оружие находится в форте неподалеку отсюда — слева от ворот, без серьезной охраны — но поблизости полно солдат, так что вам придется действовать скрытно. Я буду ждать вас за воротами форта. Вдвоем мы легко доберемся до укрытия, где я свяжусь с заказчиком, и мы получим причитающиеся деньги. Как видите, все исключительно просто и почти безопасно. Да, я бы сказал, практически безопасно.
— Надеюсь, ты не задумал убить меня и воспользоваться моей добротой. Те, кому приходили в голову похожие мысли, уже лежат бездыханными телами в пустыне. А также прямо в этой комнате. Взгляни хоть на шерифа.
— Что-то не хочется. По-вашему, я похож на человека, который вот так обведет вас вокруг пальца ради какой-то призрачной возможности бежать из этого негостеприимного городка, сохранив голову на плечах и немного серебра в карманах?
— Да.
— Что ж, ладно.
На заднем дворе в стойлах мы обнаружили несколько вполне пристойных отдохнувших лошадок. Оседлав их и взяв по одной заводной, мы направились к выезду из города. Скользкий Бат трясся впереди, я — шагах в тридцати. Странное дело: я ехал верхом впервые в жизни, но чувствовал себя так, будто провел в седле не меньше тридцати лет. Словно я был чертов объездчик мустангов, какой-нибудь Монти Робертс или даже Дикий Билл Хикок. Черт знает почему, но это приносило мне настоящее удовольствие, почти забытое в этих местах чувство.
Можно сказать, я гарцевал на своем горячем скакуне прямо на глазах у изумленной толпы горожан. Вот только никакой толпы не было — улицы дышали пустотой, пылью и зноем, а люди сидели по домам и провожали меня взглядами, блестящими в полумраке, словно глаза затаившихся в джунглях диковинных зверей.
* * *
Ночное небо в пустыне особенное. Горожане уже и не помнят такого неба — огромного, не скованного зубчатым горизонтом многоэтажек, глубокого, не освещенного сотнями прожекторов, превращающих дикую первозданную тьму в выцветшее тусклое мелководье. Все равно что сравнивать океанскую водяную толщу с бассейном во дворе.
И ночная тишина в пустыне тоже невероятная, неправдоподобная. Где-то на границе слышимости ты чуешь однообразный тянущийся звук — это вдалеке воют волки. Шуршит под копытами лошадей песок и высохшие стебли каких-то трав. Копыта, кстати, чуть ли не на каждом шаге утопают в пыли, и эта пыль, несмотря на безветрие, уже везде — на сапогах, одежде, на шляпах и усах — и в загадочном свете Луны мы выглядим убеленными сединами старцами.
— Эй, Батхорн.
— Что?
— В этих местах всегда так тихо по ночам?
— По правде говоря, не знаю, мистер Хуан. Как я уже говорил, я родом из Чикаго, а там у нас постоянно довольно ветрено, так что здесь я чувствую себя немного не в своей тарелке…
— Думаешь, впереди засада?
— Что? Нет, Иисусе, я ничего такого даже и не думал, просто эта ночная тишь, да и мы двигаемся без огней, и еще эти волки…
— Батхорн.
— А?
— Заткнись.
Уезжать из города вечером, когда разжиревшее огромное солнце устало свалилось за далекие горы, было, наверное, не лучшей затеей. Но и оставаться там после устроенного мною представления почему-то не хотелось. Скользкий Бат со мной с готовностью согласился. А тот парень, беспокоивший своим присутствием отдаленные уголки моего сознания, продолжал загадочно молчать.
Мы продвигаемся все дальше в пустыню, звезды бесшумными вспышками мелькают над нашими головами, а Млечный Путь изгибается дугой на небесной тверди, изгибаясь и истаивая в блеклое ничто за чёрными, как тушь, горами. За горами блещут зарницы, словно чья-то артиллерия ведет огонь по далекому и призрачному врагу.
— По правде говоря, — замечаю я, и едущий впереди Скользкий Бат вздрагивает, — огни мне и не нужны. Я и без них вижу на десять миль в любом направлении.
Парень впереди молчит. Лошади лениво переставляют копыта — туп, туп, туп. В темноте не видны пыльные облачка, взлетающие с земли при каждом шаге, но я знаю, что они никуда не делась — маленькие летающие мерзавцы.
— Мистер Хуан? Мне бы воды… в горле совсем пересохло.
Я равняюсь с ним и делюсь флягой. В лунном свете выглядит он неважно — длинное белое лицо с черными провалами глазниц словно хочет спрятаться под продавленной шляпой целиком. Самое поганое — я не вижу его глаз. Не знаю, хочет ли он обмануть меня.
— Дождя бы… Нет ничего лучше ночного дождя. А уж в месте вроде этого…
Единственное, что мне известно — мы двигаемся на запад. Намертво привязанные к Полярной звезде, мы огибаем ковш Большой Медведицы, а в юго-западной части небосклона огромной бабочкой с тремя яркими звездами на брюшке появляется Орион. В лунном свете во все стороны, насколько хватает глаз, простирается синий песок, тощие кактусы черными пальцами проплывают мимо наших силуэтов, а отполированные до блеска копыта лошадей все опускаются одно за другим на поверхность пустыни, и частички кварца, ловя свет луны, подмигивают нам снизу тысячами блестящих глаз.
Зарницы вдалеке продолжают свои пляски, в их неритмичном свете тонкий чёрный хребет горной цепи дрожит какую-то секунду, словно от страха, и его снова поглощает мрак. Я вижу где-то в стороне волнующуюся темную массу и издаю громкое восклицание, привлекая внимание Бата, но это просто мчится по равнине табун диких лошадей, втаптывая в ночь свои тени и оставляя за собой еле заметную в свете луны туманную пыль.
— Батхорн, а жратвы какой-нибудь ты ведь не догадался прихватить с собой?
— Нет, сэр — вы ведь помните, все случилось так быстро…
— Плохо. Я недоволен тобой, Батхорн.
— Простите. Да, искренне прошу прощения, сэр.
Я ухмыляюсь в темноте. Желудок, конечно, сводит горькими неприятными судорогами, но в остальном все в порядке. Скользкий Бат боится, потому что у меня есть седло, на седле лука, а на луку небрежно положен направленный ему в спину дробовик.
Ничего. Я еще сделаю настоящего солдата из этого разгильдяя.
Ближе к утру поднимается ветер, и от мелкой пыли мы скрипим зубами. Песок везде, и желтое, словно моча, на дрожащих руках приподнимающееся над землей солнце затуманенным взором глядит через плотный занавес пыли на тусклый мир вокруг. Я запоздало надвигаю на лицо шейный платок, но это мало помогает. Так вот, значит, что чувствует человек, упавший в вагон с манной крупой.
— Чертова пыльная буря, — громко говорю я, потому что ветер заглушает слова, мы все равно, что немые или, скажем, рыбы в аквариуме — только без толку разеваем рты. — Чертов песок!
— Чертов песок, — вторит мне спереди Скользкий Бат. — Хоть бы дождь пошел, прибил пыль к земле! Господи Иисусе, если ты сейчас не очень занят, может, выделишь нам здесь хотя бы самую капельку дождя?
— А ты неплохо управляешься с этим твоим богом, — говорю я, потому что вижу, что ветер начинает стихать. Песок больше не летит в лицо, словно выпущенный из пращи камень, он ленивой змеей стелется по земле, извиваясь и шипя. — Он всегда так добр к коммивояжерам?
Вместо ответа Скользкий Бат только привстает в стременах и показывает рукой вперед. Я прищуриваю глаза, солнце слепит. Похоже, мы подъезжаем к Форт-Стенли.
* * *
Сам форт построен из не слишком длинных отесанных бревен — наверное, трудно было их сюда привезти, в пустыне я не видел ничего крупнее и тверже жухлого перекати-поля. По углам трапециевидного четырехугольника высятся наблюдательные вышки, а на палке рядом с воротами болтается какая-то сине-красная тряпка. Большая белая звезда — штат Техас, что ли? Дьявол их здесь разберет.
Самое главное — у ворот томятся солдаты. Разморенные, потные, в застиранных формах и покрытых высохшей солью серых кепи, но при оружии, и отнюдь не спящие.
— Не проедем, — хрипит Скользкий Бат. — Господь всемогущий, в форте есть мой парень, он должен был подменить охрану, вот только его там нет! Весь план к чертям! Нужно возвращаться.
В его голосе слышится странное облегчение — он уже явно не рад, что вообще связался со мной и предвкушает скорое расставание. Не так быстро, амиго.
— Амиго, не так быстро, — говорю я. Лошади идут по улочке, ведущей к форту, размеренным неторопливым шагом. А к дороге с обеих сторон лепятся какие-то хижины, мало отличающиеся от нор диких зверей, которые мы миновали ночью — измазанные глиной и грязью и известняком, крытые битой черепицей, они выглядят как укрепления какой-то разбитой армии. Черные провалы окон глядят на свет угрюмыми бойницами. — В этой деревне есть все, что нам нужно, чтобы найти правильную дорогу.
— И что же?
Я мысленно считаю до пяти.
— Батхорн, ты все же на удивление туп. С тех пор, как ассирийцы изобрели денежные знаки, вопрос торговли облегчился до предела!
Лавка в этом захолустье всего одна, но она все же есть — и наверняка выполняет по совместительству обязанности салуна. А как иначе? Солдаты ходят в увольнительные, чтобы надраться и потратить где-то кровью заработанные гроши. А владелец заведения имеет прямой интерес жить рядом с охраняемым местом. Взаимная выгода, как говорят северо-восточнее. В тех местах, откуда прибыл наш Скользкий Бат.
Я вхожу в лавку уверенным шагом испанского конкистадора. За мной молчаливым привидением плетется Бат — он только что расстался с мечтой отделаться от меня по-хорошему, и это серьезно его беспокоит. С другой стороны, впереди все еще маячит перспектива получить обещанный процент со сделки. Поэтому он все еще со мной.
В заведении практически пусто, за прилавком виднеется продавец — он же, скорее всего, и владелец. Слишком нищим выглядит это место, чтобы позволять себе наемного продавца. Пожилой уже седоватый мужчина с лицом хорошо откормленного борова и щеками, румяными то ли от жизни на свежем воздухе, то ли от регулярной утилизации основного продаваемого продукта. Это хорошо. Такой типаж мне как раз и нужен.
Под сапогами тонко поскрипывают выщербленные доски, сквозь мутные — но все же застекленные — окна проливается пока еще ласковый утренний свет.
— Здравствуйте, сэр, — хозяин сама приветливость. Целых два покупателя прямо с утра — немалая удача. — Чем могу служить, сэр?
— Как насчет того, чтобы сыграть со мной в орел или решку? — Я бросаю ему серебряный доллар, который он ловит на лету.
— Никаких проблем, приятель, — он не глядя шмякает монету о прилавок и накрывает его ладонью. — На что играем?
— Сущие пустяки, приятель, — радостно интонирую я. — Если выпал орел, ты забираешь отмеренный щедрой рукой доллар и проводишь меня в форт через черный ход. Он ведь имеется, правда? — иначе как бы солдатики сбегали к тебе прикупить бутылку-другую во время тягот и лишений воинской службы?
— А если выпала решка? — лицо у торговца собирается морщинами, ему приходит в голову, что это дело начинает нехорошо пахнуть. Даже, можно сказать, вонять тухлятиной.
Я широко и искренне улыбаюсь.
— Тогда я убиваю тебя и обчищаю твою кассу.
— Не советовал бы вам это делать, мистер, — он уже сообразил, что мы тут не шутки шутить собрались.
— Не помню, чтобы просил твоего совета, приятель. Орел — ты живешь, решка — наоборот. Что тебе больше нравится?
— У меня под прилавком есть дробовик, — кустистые брови сходятся на переносице, но голос по-прежнему зычен тверд. Обожаю ломать таких. — Не на того напали, мистер.
— Охотно верю, — не отвожу взгляд. — Насчет дробовика, я имею в виду. Только хрен ты его успеешь достать, дослать патрон и прицелиться. Я быстрее, и мой приятель тоже. Убирай руку — мне не терпится узнать, что тебе выпало, орел или решка?
— Пожалейте, мистер! — он ломается с хрустом, словно падающее дерево, и бледнеет на манер побеленной известкой стены. — У меня жена и дети!
— Не заставляй их слагать легенды о твоей трусости. У тебя вполне приличные шансы вернуться сегодня вечером к ним. Осталась сущая безделица — потрясти яйцами и принять тот выбор, что сделала за тебя судьба. Орел или решка.
С лицом у него что-то случается. Оно твердеет и становится как сырая глина, оставленная на день под не знающим жалости солнцем этого проклятого штата. Становится скалой, серым неподатливым камнем.
— Очень хорошо.
Отодвигаю его руку, занесенную над монетой.
Похоже, я потерял доллар. А приобрел… кто знает, что же я, черт побери, приобрел?
— Ты и правда убил бы его? — тихо спросил скользкий Бат через минуту, когда хозяин тяжело, словно сломанная игрушка, вышел из-за прилавка и сделал мне знак следовать за ним.
Я пригнулся и поглядел в небо сквозь мутное стекло. Синее, невозможное в этих широтах небо, в котором потерянным серебряным долларом сияло солнце и кружили стервятники. Где-то в пустыне охотились койоты, смеясь, как дьяволы.
— Ты же все понимаешь, Батхорн. Есть вещи, на которые даже я не пойду никогда. Святые вещи. Жена и дети — это жена и дети.
Он часто и дергано кивает — видал я эдакие смешные штуки в Сан-Квентине. А может, и раньше, память все еще работает не очень хорошо. Заводные, на пружине, стальные солдатики, двигающиеся быстро и резко — когда завод подходил к концу, они принимались мотать головой вверх-вниз. Точно так, как показал мой скверно пахнущий друг.
— Но и тысяча долларов — это тысяча долларов, — заканчиваю я.
* * *
Черный ход оказался банальной калиткой, даже не охраняемой. Наверное, основное движение начинается ближе к вечеру — тогда и охранение должно подоспеть, чтобы собирать оброк с желающих порезвиться за стенами форта. По правде говоря, меня это уже мало волновало. Не все ли равно, что здесь будет после того, как я закончу с этим делом.
Инструкции, которые мне дал потеющий и бледный Скользкий Бат, были точны — насколько может быть точным пересказ полуночного договора пройдохи-коммивояжера и желающего захапать свою долю от продажи оружия отброса из солдат. Типичное «третий поворот направо, на две ладони от солнца». Но я предполагал, что не заблужусь.
Была еще трудность — по очевидным причинам, нельзя было оставлять следов и нельзя было привлекать ненужного внимания. Часовые на вышках, возможно, были не самыми зоркими наблюдателями, но уж стрельбу с поножовщиной на вверенной территории они заметили бы наверняка.
Поэтому дробовик пришлось оставить у моего горе-напарника, а его самого отправить поближе к воротам форта, чему он был явно рад. Если сбежит в самый ответственный момент, придется нелегко. Спасать свою шкуру без денег и лошадей, зато с полным фургоном оружия будет дьявольски сложно. Вот только…
Я ни на грош не верил в неудачу. Она была не просто невозможна — невероятна.
Притворив за собой калитку, я притаился в тени наблюдательной вышки, за какими-то ящиками. Самое темное место — под лампой. Приближались шаги.
— Эй, Уилли, — раздался ленивый голос.
— Чего? — ответили издали.
— Опять вместо службы в карты режетесь?
Вдалеке засмеялись.
— Завидовать грешно, Андре. Присоединяйся, коли есть охота. А нет, так проваливай, не порти людям день.
— Смотри, Уилли, — предостерег голос. — Узнает каптенармус, заставить приседать в выгребной яме, как в прошлый раз.
— Слепой дурень ничего не увидит, — процедил новый голос, холодный и злой. — Особенно если ему никто не расскажет. Ты же не настолько глуп, Андре?
Рядом сплюнули.
— Не смей мне угрожать, Руперт, черт бы тебя побрал. Если старик что-то и пронюхает, то не от меня.
По песку заскрипели удаляющиеся шаги.
Я бесшумно скользнул следом. Впереди маячила широкая спина в форменном мундире с полукружьями пота подмышками — это, должно быть, и был тот самый честный Андре. Прямо передо мной был широкий коридор между внешним частоколом и чем-то вроде блокгауза, а справа, куда мне было нужно, звучал смех и доносилось стеклянное бульканье. Нет, напрямик не пройти, против троих мне не выстоять, да и шум будет нежелателен.
А вот с этим самым Андре возможны варианты… Парадокс — вопреки законам природы и неумолимым правилам естественного отбора, шансы остаться в живых здесь были именно у алкоголиков и игроков. А правильному парню и хорошему солдату придется, скорее всего, покинуть этот грешный мир.
На вышках было тихо — мои передвижения оставались незамеченными. Из-за строений доносились обрывки разговоров, пахло лошадиным навозом и готовящейся едой. Солнце палило, словно раскаленный револьвер.
Фигура в мундире свернула вправо, в узкое пространство между двумя приземистыми строениями. Это мне подходит — оказавшись в замкнутом пространстве, которое не просматривалось с вышек, я сократил расстояние — благо, честный парняга шел не спеша — и аккуратно воткнул нож ему прямо в печень.
— А-а-а… — удивленно выдохнул он, разворачиваясь на подкосившихся ногах. Ему, наверное, казалось, что это полный боли крик, тревожный вопль, но на деле его едва услышал даже я. Его ладонь безвольно соскользнула с приклада винтовки, за которой он только-только успел потянуться. Темный — точнее, уже светло-серый — мундир стремительно набирал красноты, бордовой в центре и карминовой по краям, а вот глаза, в которых отражалось горячее небо, напротив, становились все светлее, пока не остекленели полностью.
— Заткнись, гринго, — пробормотал я. «Просто сторожевые псы, — мелькнула в голове мысль. — Обленившиеся сторожевые псы».
Рядом обнаружилась дверь, а за дверью — маленькая комнатка, вроде кладовки. Туда я его и затащил, а кровавые следы на песке затер и закидал песком. Заняло это всего пару минут, а других часовых здесь все равно было не видать. И не думаю, что Уилли и прочие хватятся этого парня в ближайшие несколько часов. Ну, а мне нужно куда меньше.
Я обошел здание по часовой стрелке, приближаясь к оплоту картежников с противоположной, северной стороны. Вот и они, кстати — патронташи скинуты от жары, кепи валяются на завалинке, винтовки стоят нелепой пирамидой в стороне. Нет, не стану я их трогать, пусть себе развлекаются. Что поделать, плохие парни всегда выживают — вот хоть меня возьмите.
С другой стороны, когда придет пора получать на орехи от начальства — как допустили? как проглядели? — им придется несладко. Должно быть, существует все же какая-то высшая, бюрократическая справедливость.
Я перепрыгнул через низенький заборчик и стал еще на какую-то микроскопическую величину ближе к заветной цели. Впереди был хлипкий навес, вроде пристройки, сделанный из чего-то вроде обмазанных глиной прутьев, а чуть дальше доносился богатырский храп и приглушенные ругательства. А я смотрю, они здесь, в форте, не особенно озабочены несением службы. Расслабились совсем, даже до ветру ходят, небось, с закрытыми глазами.
Тут-то я и ошибся. Потому что пока я размышлял насчет тупых гринго, тянущих свою нетяжелую лямку в этом жарком аду, дверка пристройки распахнулась, и прямо мне в лицо уткнулся очередной солдат.
Трудно сказать, кто удивился больше — наверное, одинаково. Но у меня было серьезное преимущество: нож в руке. Им-то я и мазнул нерасторопного парня по шее, да так удачно, что тот, пытаясь зажать ладонями разрез, завалился внутрь пристройки, немного беззвучно поскреб там по глиняному полу ногами и затих.
Я прислушался — храп поблизости не прерывался.
— Чья вахта этой ночью? — спросил кто-то. — Хесус, что бы я сейчас отдал пор уна ботейя де ликор мас мало…
— Кьен сабе? — такое впечатление, пожал плечами кто-то второй. — По-моему, стоять придется тебе. Потому что остальные уже и на ногах не будут держаться. Толстый боров Родриго обещал поставить целый ящик де бебида мехор — вроде бы у него сегодня день рождения.
— Тогда и я тоже напьюсь! — обрадовался первый голос. — Какой смысл оставаться трезвым, когда все вокруг либо боррачо, либо ресакоса! Черт побери, хоть одна хорошая новость за день!
Я мог бы подсказать радостному парню еще одну хорошую новость — было очень похоже, что сегодня он останется жить. Но не стал этого делать. Видит бог, люди в последнее время перестали ценить хорошие новости.
Крадучись, я обогнул пристройку с другой стороны. Ага, вот это длинное здание, судя по всему, солдатские казармы, с противоположной стороны которых меня ждет мой фургон с оружием. Вопрос — как добраться до него не заходя в здание? Ответ — никак. Человек послабее духом сейчас начал бы биться в истерике, а человек попроще принялся бы планировать обходные пути. Но я не таков. Я пойду напрямик.
Благодаря тому, что любители потрепаться насчет выпивки и неведомого Родриго с его днем рождения по-настоящему увлеклись составлением планов на вечер, мой путь до нужной двери оказался довольно простым. Я бесшумно приоткрыл дверь, ступил внутрь, и, все так же не издавая ни единого звука, закрыл ее за собой. Обернулся.
И чуть не получил сердечный приступ. Прямо передо мной на трехногом табурете сидел старик в форме и безразлично глядел куда-то в стену. Именно по этому взгляду я и понял, что сегодня явно мой удачный день — полуслепые старики просто так на твоем пути не выскакивают.
— Что? А? — резко спросил у стены старик. — Кто вошел? Какой взвод?
Здесь не нужно было много ума, чтобы подыграть.
— Сэр! — молодцевато вскричал я. — Здесь рядовой Джон, сэр!
— А? Что? Джонс? Это ты, Джонс?
— Сэр, так точно, сэр!
Должно быть, это и был тот самый каптенармус, о котором болтал покойный Андре.
— Что ж, удачно, что ты зашел, рядовой, — продолжал старик. — Я, кажется, обронил свои очки. Помоги их найти. И побыстрее — я как раз принялся заполнять журнал!
— Есть, сэр! Полагаю, мне следует поискать вон в том коридоре, сэр!
— Ищи где хочешь, парень, — буркнул каптенармус, — но через пять минут очки должны быть у меня на носу.
— Будет сделано, сэр!
Коридор вывел меня к длинному ряду комнат, в которых частью спали, а частью пили и сквернословили остальные солдаты славного Форт-Стенли. Искушение ввалиться внутрь какой-нибудь из них и устроить вместо попойки кровавую баню оказалось неожиданно сильным. С ним пришлось справиться, всего-то перерезав горло часовому, патрулирующему маленький дворик с противоположной стороны коридора.
Нет, но в самом деле, какой смысл ходить по крохотному пространству, когда вся человеческая природа призывает оседлать коня и лететь на нем сквозь туманные просторы, голубые реки и мокрые луга, поросшие великолепной травой, срываться в овраги и приникать губами к ледяным источникам, пересекать моря и озера, видеть неописуемые красоты горных пиков и чудовищных водопадов, и с восхищенной усмешкой оставлять их за спиной? Может мне кто-нибудь объяснить это?
Я так и думал.
Но и моя удача должны была когда-нибудь закончиться. И она, паскуда такая, выбрала для этого очень неудачный момент. Дальнейший мой путь лежал через здание кухни — или камбуза, черт его знает, как правильно назвать — такое выбеленное, с закопченной жестяной трубой сверху. За ним уже виднелся оружейный двор, несколько пушек, какие-то ящики, истыканные пулевыми отверстиями мишени… У самых ворот стоял мой фургон, уже запряженный парочкой довольно смирных с виду лошадок. Казалось бы, чего еще желать простому контрабандисту и убийце?
Вот только во дворе было полно народу — с полдюжины солдат, не меньше, среди которых как минимум один офицер с револьвером наголо. И он не выглядел довольным.