— Мистер Ленарт, вы ставите нас всех в весьма неловкое положение, — доктор Химмель благодушен, но тверд. Отпечатки с шеи уже сошли, и страха — а я ведь чувствовал его, явственно чувствовал тогда — тоже заметно поубавилось. Он снова уверен в себе и с удовольствием играет прописанную роль. Старший товарищ, поучающий оступившегося первоклашку. — Я запросил рекомендации с места работы, они весьма комплиментарны. Десяток с блеском выполненных заданий, несколько благодарностей… Пара выговоров. Несущественно. Мне, право, сложно, применять дисциплинарные меры к такому заслуженному агенту.

Теперь я должен почувствовать стыд. Стандартный прием, я и сам его использовал порой: «Ты же толковый парень, образумься, пока не поздно!» Но я не чувствую ничего, кроме слабого интереса.

Наверное, это как-то отражается на моем лице. Химмель вздыхает и меняет тактику.

— Мистер Ленарт… Алекс. Вы согласны с тем, что вам нужна помощь?

— Разумеется, согласен.

— Прекрасно. — Он демонстрирует саблезубую улыбку. — Признание проблемы — первый шаг к ее решению.

— Вы поможете мне отсюда бежать, доктор?

— Что? Нет, разумеется, нет, — его улыбка блекнет.

— Тогда я называю вас лжецом. Вы сперва предложили мне свою помощь, а теперь отказываете в ней. Это бесчестно.

— Мистер Ленарт, вы издеваетесь? Я имел в виду причину, по которой вы здесь оказались, ваше чудовищное помрачение рассудка, ваше отвратительное преступление! Мы должны привести вас в себя. В этом наша цель.

— Ваша цель, может быть. Ваши оценочные суждения, ваши эмоции, доктор. Я их не разделяю — я и так в себе, экая невидаль! Но, разумеется, поддерживаю ваше право их иметь и высказывать. Я вообще удивительно терпим к чужим бредням.

Он мотает головой — понимает, что дальше в этом направлении копать бессмысленно. Сообразительный малый.

— Начнем с азов… Ваше психическое состояние — как вы сами его оцениваете?

— Достаточно высоко. Но вы ведь не об этом хотели спросить — а о том, изменилось ли оно, по сравнению, скажем, с ним же двухмесячной давности. Верно?

— Да!

— По всем признакам, это я здесь доктор, а не вы… Итак, оно изменилось, я это признаю. Но вопрос не в том, изменилось ли оно, а стало ли мне по факту этого изменения лучше? Тут все сложнее. Я, например, считаю, что мне сейчас значительно лучше, большую часть неразрешимых ранее загадок я сейчас вижу куда яснее, чем раньше. С этой позиции ваши попытки вернуть меня обратно — бессмысленны. А с точки зрения этики — еще и безнравственны.

— Быть может, мы хотя бы попытаемся? Проведем… э-э-э… анкетирование. Узнаем размеры проблемы.

Мне вдруг наскучивает препирательство.

— Не вижу, почему нет. Не знаю, как у вас, а у меня полно свободного времени. Может, еще и смирительную рубашку снимете?

— Посмотрим, как пойдет наше общение, Алекс. В прошлый раз все сработало не слишком хорошо. Кстати, не было ли у вас больше вспышек насилия?

— О чем вы, доктор? С этим покончено, ваши мордовороты… то есть, я хотел сказать, квалифицированные специалисты выбили из меня все это дерьмо. То есть тягу к немотивированной агрессии. Я тих и спокоен, как весенняя ромашка.

— Это отрадно. Давайте перейдем к вопросам… То, за что вы сюда попали — как вы сами это объясняете?

Честное слово, я ждал от него более тонкого подхода.

— Взорвал какое-то здание. Сопротивления сотрудникам полиции не оказывал. Вину признал полностью.

— Вы уничтожили больницу, мистер Ленарт. Взорвали его с помощью какого-то дикого количества пластита… или семтекса? Неважно. Погибло четырнадцать человек, два десятка получили ранения. Вы совершили преступление.

— Да, верно.

— Вас это не тревожит? Преступление — это нарушение закона. Законопослушность — это основа нашего общества, а уж у специального агента она должна…

— Видите ли, мне было без разницы. То есть да, те бедолаги погибли, что есть то есть. Но мне их не жаль.

— Почему?

— Потому что она умерла. Страшно, медленно и мучительно. И всем было насрать.

— Вы говорите о своей бывшей напарнице, мисс Дрейк?

— Ее звали Алиса, — голос начинает звякать какой-то непонятной хрипотцой. — Никакой мисс Дрейк не было. Ее звали…

— Понимаю. Смерть этой девушки тяжело на вас повлияла.

— Повлияла? Что ж, можно сказать и так. Ее смерть тяжело на меня повлияла, а те четырнадцать ребят из больницы чувствуют легкое недомогание. Понимаете, доктор… она унесла мир живых с собой. А я остался здесь. С вами.

Тикают часы, ровно, монотонно — это ужасно раздражает. И что им стоит идти помедленнее?

— У вас серьезное расстройство психики, мистер Ленарт, — мягко говорит доктор. — Вам необходимо лечение. Сильные, проверенные лекарства. Строгий режим.

— Чтобы вернуть меня в прежнее состояние?

— Именно.

— Я знаю лекарство, которое мгновенно поставит меня на ноги. Верните Алису.

— Э-э-э-э-э… Но ведь она…

— Мертва. Я знаю. Вы можете ее оживить?

— Не думаю, но, мистер Ленарт…

— Значит, у вас нет нужного лекарства, доктор. Это весьма непрофессионально с вашей стороны. Не вижу, как вы тогда можете мне помочь.

Он сжимает губы.

— Мы будем, разумеется, делать все, что в наших силах, чтобы лечение было эффективным. Но, мистер Ленарт… должен сказать, что это и в ваших интересах тоже.

— Вот как?

— Именно так. Это Сан-Квентин. Выхода отсюда всего два — через главные ворота, со справкой о полной реабилитации в кармане, или…

Он сухо усмехается, хотя на его лице нет ни капли юмора.

— Или на ту сторону.

* * *

Яркое солнце вокруг городка. Тумана словно бы и не было, все исчезло, как морок. Торговцы на месте, все проверяют товары и шумно обсуждают нависшую было ранее, но так же неожиданно прошедшую мимо опасность. Якобы само собой прошедшую, само собой разумеется.

На меня никто не глядит, но отметка в уме, конечно, поставлена. Я никакой для них не герой, просто «тот парень, что перерезал банду ирландских головорезов». Проходил мимо в удачное время и вот так, не останавливаясь, перестрелял с бедра всех плохих парней. Больших талантов человек.

Впрочем, я и сам не чувствую себя героем. Из всего огромного мира, по каким-то причинам сузившегося до одной окруженной горами выжженной пустыни, линии выборов сошлись почему-то именно в этой точке. Нужная телега доставлена — ну, почти доставлена — эта история заканчивается, пора начинать новую. Какой она будет? Да и нужна ли она мне?

Как и зачем я попал сюда? Что нужно сделать, чтобы выбраться? И наконец: как быть с приближающейся погоней из неприятного местечка под названием Сан-Квентин? Вот три вопроса, которые не мешало бы разрешить в ближайшее время.

Я отвлекаюсь от мыслей о стратегии и обращаю внимание на происходящее вокруг. Мы въехали в город — здесь все так же, как снаружи, только есть дома, немного людей да пара повозок в пределах видимости. На задних дворах под навесами стоят разморенные лошади и мулы, лениво брешут собаки, вывалив наружу длинные языки, над единственной в городе водонапорной башней крутится флюгер. Скользкий Бат вовсю болтает со своим новообретенным товарищем. Хочется надеяться, что насчет суммы вознаграждения за блестяще проведенную операцию. Иначе не сносить им обоим голов. Вот так!

Был у меня знакомый по имени Дом — Доминик, то есть — и вот как ни спросишь у него о чем-нибудь, скажем: «Эй, Дом, как там у тебя с той блондиночкой из шестого отряда?», а он такой: «Поди прочь, кяфир! Этот номер не пройдет!» То же самое мне хочется сказать и этой сладкой парочке. Не то чтобы мне так уж нужны были деньги. Но важен принцип.

— Эй, босс, — оборачивается ко мне Бат. Они идут пешком, а я еду на передке, так что имею законную возможность обозревать верхушку грязного цилиндра Батхорна и намечающуюся лысину Липкого Грега. — Вам, возможно, следует зайти к Джо Гарнега, шерифу.

— Что мне следует делать, я решу сам, Батхорн. И откуда тебе пришла в голову эта дикая мысль насчет шерифа?

— Прошу прощения, сэр, — вступает в беседу Грег Хендс, — только шериф назначил награду за банду Бешеного Брайсона, и немалую. Я так думаю, что лишние деньги, да еще и честно заработанные, вам не будут лишними. Сэр Лейтенант.

С одной стороны, у меня в последнее время как-то не очень хорошо складываются отношения с шерифами. С другой — деньги и в самом деле не бывают лишними, да и окружающие, пожалуй, не поймут эдакого равнодушия. Тот же самый Липкий Грег в первую очередь.

— В какой стороне этот ваш шериф?

— С вашего позволения, сэр, ровнехонько прямо по этой вот улице, а затем первое строение налево, приземистое такое, мрачное, ну чисто тюрьма, только без решеток на окнах. Там-то вы его и найдете, сэр. Осмелюсь также сказать, что разумно будет сделать это прямо сейчас, пока вокруг куча свидетелей, а трупы ирландцев лежат за городом целехоньки. Потом доказать шерифу вашу причастность будет трудновато.

— Неужели?

— Именно так. Он из тех, кто, как говорится, удачно залил золотом пустоту в звезде Давида.

— Нечист на руку?

— И весьма.

— Что ж, такой человек мне подходит. Нужно поговорить!

Управление шерифа оказывается точно там, где и указал ящероподобный, и состоит ровно из пяти помещений: прихожей-тамбура, кабинета шерифа, кабинета его помощника, кутузки и соединявшего все это разнообразие в единую конструкцию коридора. В коридоре я немного топчусь и смущаюсь — нигде не видно ни души — но потом решаю, что негоже бравому истребителю ирландцев пасовать перед пустотой и, кашлянув для приличия, ломлюсь к шерифу.

Точнее, пытаюсь вломиться. Этот парень сидит за своим столом и мрачно целится в меня из здоровенного револьвера, так что коротко заглянув в комнату, я счел за лучшее испариться за косяком. Но выстрелов не последовало.

— Я пришел к шерифу Джо Гарнега поговорить насчет убитой банды Брайсона о «Куилинна. И насчет вознаграждения тоже, — отбарабаниваю я, стоя спиной к стене снаружи комнатушки. Настроение у меня было так себе: а ну как шериф окажется припадочным? Стреляться с ним у меня нет ни малейшего желания — хватит пока что луж крови в закрытых помещениях, она ужасно воняет.

За стеной озадаченная пауза.

— Кто ты, черт тебя дери?

— Ваш ангел-хранитель, судя по всему, — предполагаю я. — Звать меня Самуил Химмельфарб… то есть что это я? Лейтенант… просто Лейтенант, чего уж там. Легендарная точность в устранении разнообразной мрази, кто угодно может подтвердить. О, ошибочка вышла — подтвердить не может никто, потому что они лежат с вышибленными мозгами как раз за городом, и шакал, и скорпион… что-то я увлекся. Словом, плохие ирландские и прочие парни вас больше не побеспокоят, потому что о них побеспокоился я. Торговцы подтвердят, они все… ну, по меньшей мере слышали. А я слышал, что за убийство банды полагается награда. Меня злостно дезинформировали, или под этими слухами все же имеется зернышко правды?

Не знаю, откуда из меня все это льется. Наверное, дни сурового общения с Батхорном дают о себе знать. А может, вся эта угрюмость начинает из меня куда-то выветриваться, и уже не так давит на сердце невидимая могильная плита с годами чьей-то жизни и чьей-то смерти.

Алиса ее звали Алиса да и недавние встречи с разными не вполне обычными собеседниками тоже, похоже, настраивают на какое-то мрачное веселье. Возможен, конечно, и третий вариант — бородатый и безмолвный смотритель маяка в моей голове уже напился крови, и больше ему пока не нужно, но мы ее, эту версию, не будем сейчас рассматривать.

— Входи.

Я вхожу. Шериф — крупный парень, шесть футов два дюйма самое меньшее. Не толстый, но тучный, голова кажется маленькой из-за объемистого пуза. Высокий лоб, отступающие с него в беспорядке черные, мокрые от жары курчавые волосы, маленькие темные глаза на грушеобразном лице. Не очень приятно его видеть, одним словом.

— Ты мне не нравишься, вот что, — выносит вердикт шериф Гарнега после беглого осмотра. — Ты не тот парень, которому будут рады в моем городе.

Я некоторое время кротко раздумываю над вежливым ответом, успокоившим бы шерифа, пока в голову мне не приходит универсальное решение. Оно изящно, просто, гениально — словом, довольно странно, что я не подумал о нем раньше.

— Пузо.

— Чего? — шериф надувается, словно воздушный шар. Видимо, решил, что я пошутить вздумал.

— Я говорю, что сейчас влеплю тебе пулю прямо в пузо, — вежливо поясняю я. Он щурит и без того невеликие глаза.

— Пошутить вздумал, пройдоха?

— Какие уж тут шутки, толстый парень. Час назад я убил шестерых. Ну, ладно, пятерых, один-то потом воскрес, так что это не считается. В моем револьвере, как говорится, еще горяч боек, а в сердце — стылая стужа. Я могу перерезать тебе горло ножом, или повесить на твоих же подтяжках, или выдавить глаза… или прострелить брюхо. Раны в живот болезненны, особенно если ты предварительно плотно перекусил — а ты, вижу, не отказываешь себе в этом. Мы одни в этой комнате, и я не опасаюсь удара в спину.

— Ты…

— Человек дела, — определенно, сегодня у меня прекрасное настроение! — Только представь: ты падаешь на пол, скорее всего, спиной, потому что проникающая способность у револьверных патронов не очень, зато останавливающая — пор мадре де Дьос! Ты с трудом переворачиваешься на бок, тебе дико больно, дышать тяжело, из брюха течет кровь. Не так обильно, как ты боялся — но только потому, что внутреннее кровотечение куда сильнее. С каждой секундой ты теряешь силы, дыхание затрудненное. Гулко топают ноги в сапогах, хлопает дверь — это я покинул здание. Выстрел, возможно, слышали поблизости, но вряд ли решатся напасть на меня — слава о расстреле банды уже гуляет по Роуэн-Хиллу.

Шериф облизывает жирные губы.

— Ты принимаешь решение ползти — вероятно в каком-то из соседних зданий квартирует местный доктор-коновал. В местах вроде этого вы предпочитаете держаться вместе, словно тараканы. Ползти на животе неудобно, хотя мокрая рубаха и сюртук немного снижают интенсивность кровотечения, но это больно, как же больно, пор Хесус! Резко и душно воняет кровищей и чем-то еще — ты решаешь, что это, должно быть, кишки, полные твоего же дерьма. На кровавый след, который ты оставляешь за собой, садятся первые мухи. И вот, когда ты уже подползаешь к порогу…

— Достаточно, — что-то он побледнел. Воздух, что ли, здесь спертый? — Не надо… больше. Что… что тебе нужно?

У меня самое удивленное лицо на свете.

— Мне? По совести говоря, ровным счетом ничего. Кроме, может быть, обещанной награды за убитых бандитов…

Шериф вскакивает так быстро, что чуть не опрокидывает стул, и ковыляет к картине за своей спиной. За картиной обнаруживается сейф — как же шерифу без сейфа? Трясущиеся руки открывают дверцу — ба, да здесь настоящие золотые залежи, откуда у него столько? С другой стороны, все объяснимо. Наверное, недавно умерла его любимая бабушка и оставила наследство, а деньги, как всем известно, любят порядок. Сплошное жулье вокруг.

— …которую, в сущности, легко можно разделить пополам.

Он замирает. Медленно-медленно поворачивает свою несимметричную голову.

— Что?

— Я думаю, это справедливо. В конце концов, именно благодаря вашей разумной стратегии запереть торговцев снаружи, бандиты решились подобраться так близко к городу. Где и пали от руки сурового, но справедливого законника. То есть меня. Эль омбре де лей. Командная работа в своем лучшем проявлении, разве нет?

Он мигает. Сглатывает. Откладывает в сторону свою долю.

— А вы гораздо более разумный человек, чем мне сначала показалось.

— Да, я произвожу такое впечатление. Не будем играть в дурачков, шериф. Вы знаете, что за мной погоня из самого Сан-Квентина, а я знаю, что вы это знаете. Поэтому я не стану испытывать ваше терпение и исчезну из города как можно быстрее, а вы взамен сделаете две вещи: скажете погоне чистую правду, мол, понятия не имеете ни о каком беглом мексиканце, может, и был какой-то, но пронесся через город, не задерживаясь.

— А второе?

Я делаю паузу. Не из театральности, а потому что сложно сформулировать то, что я испытываю только в виде смутных намеков и ослепительно-ярких вспышек где-то в затылочной части черепа.

— Странное, — выдаю я наконец, и шериф Джо Гарнега непонимающе хмурится. — Что-нибудь необычное в городке или окрестностях… Люди, животные, природные явления… Может, есть какие-нибудь места, куда, как говорят, лучше не соваться? В таком духе. Вспомните что-нибудь такое, шериф, и если это подтвердится, больше вы меня здесь не увидите.

— Э-э-э-э… — он практически убедился, что я псих, с которым не стоит иметь дел, и хотел бы избавиться от меня как можно скорее, но память о своей возможной смерти пока держит. — Честное слово… — он хотел бы сказать «сэр», но вбитые в далеком прошлом дурацкие правила не позволяют, — честное слово, Лейтенант, у нас ничего такого… самый обычный сонный городок у нас… самое большее, что было за последний год, это когда сдохла собака старого доктора Оуэна в день, когда перепились торговцы из Миссисипи, а самый странный человек в Роуэн-Хилле — это наш часовщик. Никчемный парень, по правде сказать, ничего путного не умеет делать, кроме разве что часов своих. Он у нас вроде городского сумасшедшего. Из жалости терпим.

— Ага, — говорю я со значением, просто чтобы не держать опять паузу. Вытянул пустышку — делай вид, что это по меньшей мере джокер. Все лучше, чем корчить огорченную рожу. Ничего нет в мире хуже, чем беспросветное уныние, тут святые отцы были правы. — Что ж, ладно. Не говорю вам «до свидания», шериф, а говорю «прощайте».

Я оставил его в живых. Нет, правда. Я чертовски горжусь этим своим решением. Я превозмог себя и оставил его в живых. Пустого и вздорного человечишку, который к тому же пару секунд держал меня на мушке. И я всего лишь забрал свои деньги и вышел, топоча сапогами, как и было обещано. Это требует выдержки, я считаю. И большого, гигантского просто запаса филантропии.

На улице не сказать, чтобы людно, но и не та пустыня, к которой я привык за время своих странствий с беднягой Батхорном. Нужно все же сходить к тому самому загадочному часовщику для очистки совести — рассмотреть, быть может, он и есть тот, кто мне нужен. Тот, кто пригодится в решении моих чертовски сложных задач. Ну, правда, не к доктору же с его дохлой собакой мне идти.

Прогуливаясь под традиционно палящим в это время века солнцем, я размышляю, у кого бы поинтересоваться насчет загадочного часовщика и не прослыть при этом чудным малым, которого хорошо бы линчевать для общей пользы, как вдруг — о, радость! — задача разрешается сама собой. На одном из домов в дальней части центральной площади видны маленькие и порядком заржавленные, но вполне различимые часы. Эврика! Роуэн-Хилл — чертовски маленький городок, и это очень хорошо для моих целей.

Приближаюсь прогулочным шагом, вокруг наблюдается чудное спокойствие — никто не несется по улицам верхом во весь опор, переворачивая ящики с кукурузой и бутыли с лимонным соком, хлеща вокруг да около хлыстом, сплетенным из воловьих жил, никто не рассыпает снопы искр от подков и не колет в кровь лошадиные бока надетыми на высокие кавалерийские сапоги шпорами, не орет дурным голосом «Прочь, прочь, сукины дети, дорогу, живо!» Не знаю, кто как, а я считаю это положительным фактом.

При входе в магазинчик — а может, это мастерская? — над дверью тоненько тренькает колокольчик. Вот и все. Обратного хода нет. Часовщик знает, что я здесь и идет за мной. Черт, что за идиотские мысли лезут в голову?

Внутри приглушенно и тихо царит полумрак, тяжелые шторы на окнах отгораживают помещение от солнечного света снаружи, горят лишь две керосиновые лампы по бокам. Как здесь можно работать с часами, в этой тьме?

— Здесь ваш друг, доктор Оуэн, — говорю я громко. — Он желает приобрести большие напольные часы, и чтобы маятник был не менее трех метров, а еще…

— Нет нужды лгать, — у мастера мягкий голос, он выходит из боковой двери, сжимая в руках вполне приличную охотничью двустволку. — Я знаю, кто ты и что ты.

Вот это сейчас было неожиданно.

Часовщик — карлик, приземистый, широкий, лысоватый, в рабочем сером фартуке с неизменной черной лупой в правом глазу. Он двигается бесшумно, а его единственный видимый глаз внимателен и равнодушен. Специфика долгой работы с механизмами, я думаю.

— Приподними-ка руки, дружок, — говорит он все тем же мягким тоном. — И не делай резких движений.

Он наставляет черные жерла стволов прямо мне в грудь. Нет, тут даже на пол не упасть, прячась, разлет достанет в любом случае. Интересно, сколько у меня патронов осталось, если в целом считать? Как-то позабыл я озаботиться этим насущным вопросом, привык боеприпас с трупов снимать, совсем разучился вести с людьми дела цивилизованно.

— Никаких проблем, амиго, — покладисто говорю я, делая, как он велел. Некоторое время думаю, стоит ли улыбаться, но потом решаю не рисковать, с улыбками у меня в последнее время получается не совсем так, как хотелось бы. — Кстати, твой мушкет настолько стар, что из него мог быть убит еще какой-нибудь английский герцог…

— Заткнись, каброн, — коротышка плавно, но шустро обходит меня и лишает огнестрельного. Возвращается за стол и кладет оба громобоя на стол, рукоятками к себе. — Признаюсь, сейчас я в некоторых раздумьях…

— По поводу?

— Тебе показалось, что я обращаюсь к тебе? — стволы глядят мне в лицо. — Это распространенная ошибка. Нет, я просто разговариваю сам с собой. Твоя задача сейчас довольно сложна — молчать и не отсвечивать. Справишься?

Я молчу и берегу дыхание.

— Правильное решение, — кивает часовщик и усаживается на стул, становясь еще на пять дюймов меньше своего и так невеликого роста. — Итак, вернемся к мистеру Милостивцу, как он себя называет, хотя я, по правде сказать, ума не приложу, кому или чему он здесь оказывает какую-либо милость. А учитывая последние события, это и вовсе остается загадкой. Тайной, покрытой мраком.

Левой, свободной рукой он подкручивает фитиль лампы, и вокруг становится немного ярче. В углах комнаты, правда, по-прежнему медленно перемещаются длинные угрюмые тени, но часовщик, похоже, их не замечает. Или не обращает внимания.

— Это все из-за близости этого места к стоку, так? — задает карлик риторический вопрос, поскольку от меня он ответа явно не ждет, а больше в комнате никого нет. — Городок словно чертова раковина, сюда вечно стекает, повинуясь ньютоновской силе тяжести, самая черная мразь из всего посмертного мира… А этот Милостивец будто решетка, он позволяет самым крупным осколкам задерживаться здесь на достаточно долгий срок. Достаточный для того, чтобы…

Он трясет головой и оставляет двустволку на столе, обеими широкими ладонями проводит по высокому лбу. Впрочем, мне все равно не дотянуться до оружия. Поэтому я слушаю. Очень внимательно.

Часовщик обращает внимание на меня.

— И вот теперь ко мне заявляется еще один. Точно по моим расчетам, все как обычно — я не ошибаюсь, не подумай! И посланник должен будет скоро явиться, от мистера Света мне уже пришло письмо насчет этого. Вот только ты — не тот, кто им нужен! Не тот! В тебе нет баланса, чтобы быть допущенным хотя бы на предварительное рассмотрение твоего дела, понимаешь ты? Нет нужного сочетания света и мрака, добра и зла, только мучнистая серая мгла, и никакая нейросеть этого не исправит. И что это будет означать для тебя, знаешь? Знаешь?

Он растопыривает глаза так широко, что лупа с металлическим стуком падает на пол, и ему приходится на мгновение нырнуть за ней. Возвращается он уже слегка успокоенным.

— Да, в виде исключения ты можешь сказать два-три слова.

— Не знаю, сэр, — честно говорю я.

— Ты останешься здесь навсегда, вот что. Как и все остальное отребье. Навсегда — это очень длинное слово, но только в человеческом языке нет подходящих понятий, чтобы описать — насколько. И ведь ты не угомонишься, будешь продолжать убивать и грабить, как делал это раньше. А это значит, что Отстойник станет еще менее приятным местом, чем раньше.

— Отстойник?

— Это на одно слово больше, чем следовало, парень, — отрезает он. — Ну да, это мое слово, призванное описать мерзкую пустыню с раскиданными тут и там селениями, полными гнусных ублюдков с револьверами за поясом. Или ты не считаешь себя таковым? Еще десяток слов для объяснения, пользуйся.

Я думаю секунды три.

— Я убил банду о'Куилинна. И тем самым спас целую гору торговцев.

— Хммм… — кажется, это производит на него впечатление. — Бескорыстный поступок, окончившийся успехом… да, это может сработать. Не факт, никоим образом не факт, но там, наверху, это правда могут и зачесть. Но для верности тебе придется сделать еще кое-что. Не для меня, и не за деньги, но для всего этого бедного, измученного города. И да, временно разрешаю тебе говорить.

По комнате словно бы кто-то проходит, огненные стебли в керосинках едва заметно колышутся. Хотя они вроде бы в стеклянных стаканах горят, разве нет?

— Что за чушь вы несете, мистер часовщик?

— Вода, парень. Этому городу отчаянно нужна вода. — Коротышка нервничает и говорит быстро. — Добудь ее, и это будет засчитано тебе там, наверху, как акт спасения. А это уже совсем другие счета, и значит, ты вполне сможешь покинуть это место.

— Так что же это за место такое, черт бы тебя побрал?

— Не так громко! — он переходит на отчаянный шепот. — Город умирает, банда отравила все колодцы по окраинам, а оставшихся ни на что не хватает. В десяти милях отсюда есть река с запрудой. Разрушь ее, и река по старому руслу снова вернется сюда.

— Что-то я не видел на улицах умирающих от жажды людей. Да и шериф ни о чем таком не упоминал.

— Разумеется, для него и его людей вода из оставшихся колодцев хранится в водонапорной башне, а излишки он продает среди жителей чуть ли не по цене золота.

— Ты…

— Послушай, — он наклоняется над столом, и в глазах его видна мольба. — Ты можешь это сделать. Ты должен это сделать. Ты обязан это сделать, черт возьми!..

Он спохватывается и зажимает рот рукой, но уже слишком поздно. Я слышу звук, он доносится отовсюду, словно хлопают и бьют воздух чьи-то сильные невидимые крылья. Тьма сгущается, жалкие черные фитили больше не тянут достаточно керосина, чтобы разогнать ее. Часовщик тоже это видит и съеживается на стуле от ужаса. Он и не вспоминает о своей двустволке даже когда я встаю и наклоняюсь над ним.

— Спасибо, что поделились своим видением со мной, мастер Часовщик, — говорит кто-то. К шее коротышки медленно приближается нож — он забыл его вынуть из моего сапога, и потерял меня из виду, наклонившись за лупой, непростительная оплошность. — Это было весьма, весьма познавательно.

— Борись с этим, — шепчет он, вращая глазами, — пожалуйста, борись…

— Спокойной вечности здесь, парень.

И красное видение его мира бьется и тихо трепещет под моим лезвием.