Беседу с Руди мне показали в записи. Хронологически она случилась примерно когда мы с Пипом во второй и последний раз увидели Владу, ну, а мне она попалась на глаза только примерно через двенадцать часов. Двенадцать не слишком приятных часов, в течение которых в меня беспрерывно закачивали внутривенно кровь. Закачивали бы и дольше, конечно, возникни такая необходимость, но тут уже вмешались объективные факторы — организм просто не успевал восстанавливаться.

Даже вирус имел свои ограничения.

Боли, кстати, снова не было. Я чувствовала себя смесью восставшего мертвеца из старого фильма про универсальных солдат и железного робота из второго «Терминатора», с непроницаемым лицом снимающего кожу с руки как перчатку. Наверное, это было очень точное сравнение. А может, я уже просто устала чувствовать боль, и мой организм это понял и принял меры.

Но по крайней мере, через эти долгие часы, проведенные в полусне-полубреду среди бесцветной, равнодушной пустоты, я уже смогла открыть глаза и пошевелить рукой, показав, что пришла в себя. Жаль, но цветами и подарками меня не усыпали, с пожеланиями скорейшего выздоровления тоже пришлось погодить. Вместо этого молчаливый и вежливый Уолтер установил на столике рядом с кроватью небольшой ноутбук, и запустил нужный видеофайл.

Не думаю, что это было так уж важно, просто чтобы держать меня, так сказать, в курсе событий.

Руди, кстати, был от нашей провальной операции в Белгравии в полном восторге.

— Чудесно! Просто чудесно! — восклицает он из глубины экрана, будучи куда больше похож на анимешного Майора, чем когда я увидела его впервые. — Какой подход! Какое прекрасное, безжалостное изящество! Госпожа Интегра, мои искренние поздравления!

— Что вы имеете в виду? — это уже наш командир. Сама она в кадр не попадает, съемка ведется, скорее всего ручной камерой, стоящей где-то на столе в ее кабинете. За кадром слышны телефонные звонки, чьи-то шаги, звяканье посуды. Неужто снова Алукард со своим чаем?

Руди хихикает.

— Послушайте, леди Хеллсинг, мы же взрослые люди… Я о вашей прекрасной комбинации, разумеется. Блокировать целый район Лондона, перекрыть с помощью броневиков с пулеметами выезды, после чего хладнокровно вырезать почти все его население — это само по себе очень красиво. Очень… утонченно. Узнаю старую британскую аристократию. Но еще лучше… еще убедительнее получилась финальная антреприза — с якобы свихнувшейся вампиршей, которую и назначили ответственной за всю резню, после чего аккуратно прикончили. Этим вы просто украли мое сердце, Интегра. Я могу называть вас так запросто? Разумеется, могу.

Тяжелое молчание с нашей стороны. Руди снова хихикает.

— Ну, что вы, в самом деле… Неужели вам кажется, что я говорю с осуждением? Наоборот, искренне восхищаюсь вашими решительными и продуманными действиями. Не удивлюсь, если эта милая девушка на самом деле не умерщвлена, а уложена куда-нибудь в камеру длительного хранения, я знаю, у вас такие есть… На всякий случай, если еще понадобится.

— Что вы на самом деле хотели сказать? — ледяным тоном интересуется невидимая Интегра. — Что вам нужно?

Руди удивлен.

— Просто пытался быть вежливым… А нужно мне то же, что и раньше — ваш карманный вампир, Алукард. Понимаю и ничуть не осуждаю это нежелание вести переговоры, прекрасно осознаю, что для вас он наверняка имеет большую практическую — равно как и сентиментальную — ценность, став советником, лучшим слугой и практически членом семьи… Но мне… и не только мне — он куда нужнее, поверьте.

Интегра молчит.

— Ну, а нет — значит, нет, — скучным голосом добавляет Руди. — Потенциальных упырей в Лондоне еще очень, очень много. Будем активировать — по сотне-другой в день. Посмотрим, насколько хватит ваших несгибаемых бойцов.

— Мы тебя найдем! — вдруг взрывается Интегра. Вот и ее хваленое самообладание дало трещину. — И тебя, и всех твоих уродов! Рано или поздно — найдем обязательно. И когда это случится, ты не будешь счастлив, поверь мне, Интегре Фэйрбрук Уингейтс Хеллсинг!

Руди делает небрежный жест.

— Да, конечно, meine Dame… Вот только ваши глаза слепы, они смотрят мимо меня. И так и останется в дальнейшем.

Уолтер нажимает на паузу, выключает ноутбук и неподвижно смотрит на меня.

— Полагаю, вы хотите задать мне вопрос, мисс Виктория, — в его тоне не слышно вопросительных ноток.

С трудом сглатываю. Горло еще не зажило окончательно и дерет, будто я пила три дня и три ночи.

— Для краткости считайте, что я его задала, Уолтер.

Голос у меня нынче знатный — что-то среднее между циркулярной пилой и несмазанной дверью. Нет, не стоит создавать команду из вампиров. Бегаем мы, конечно, быстро, и прыгаем высоко, но и из строя тоже выходим с потрясающей скоростью.

— Разумеется, это ложь. Руководством «Хеллсинга» такой исход операции не предполагался и не планировался, — четко рапортует Уолтер. Что немного странно, если подумать — я же не его начальник. — Массовые убийства, совершенные рядовой Андреевой, являются ужасным преступлением, которому не может быть оправдания. — Уолтер поджимает губы. — Должен сказать, что сама мысль, будто таков был наш изначальный план, является оскорбительной, мисс Виктория.

Наверное, мне стоит чувствовать себя пристыженной. Но я отчего-то не ощущаю вообще ничего. А еще отчего-то вспоминается поспешность, даже резкость, с которой Уолтер выключил ноут.

— Запись… — я снова болезненно откашливаюсь, — это был конец их разговора? Никаких обещаний и угроз напоследок?

Уолтер колеблется, затем качает головой.

— Они обменялись еще буквально парой малозначимых фраз. Ничего важного.

— И все-таки?

Старый дворецкий вздыхает.

— Леди Интегра спросила, для чего Руди нужен сэр Алукард. Тот ответил какой-то бессмыслицей. Что-то вроде «мне нужна его кровь, чтобы поднять его кровь». Да, именно так, дословно.

Я секунду размышляю.

— И что об этом думает Алукард?

— Полагаю, будет лучше, если он сам об этом расскажет, мисс, — с достоинством отвечает Уолтер, изображает легкий поклон и удаляется — прямой, несгибаемый, с ноутбуком подмышкой.

Только сейчас я замечаю длинную темную тень в углу комнаты.

* * *

— Догадок, что имеет в виду этот… почти человек, у меня нет, — задумчиво говорит Алукард. От него распространяется вкусный запах фруктового чая, но на этом хорошие новости и заканчиваются — присутствие высшего вампира в моей палате не сулит ничего доброго. — Есть некоторые подозрения… безумные, невероятные… но возможные. Поэтому мы тут посоветовались, да и решили, что я должен поговорить с Руди. Один на один.

Алукард не упоминает о реакции высшего руководства страны — Королевской семьи, членов Кабинета и Парламента, а она ведь наверняка была, и бросила мощную гирю на весы принятия решений.

Я знаю, что по идее мне нужно пасть ниц перед Алукардом на колени и просить, умолять его передумать, не приносить себя в жертву сошедшему с ума штурмбанфюреру, не вести переговоров с террористами, в конце концов. Пусть погибнет Лондон, пусть исчезнет в огне и эпидемиях вся Британия, но «Хеллсинг» останется стоять несломленным.

И тут, конечно, следовало бы провести линию между защитой страны, правительства и общественного строя — и защитой ее населения. Людей. И задуматься: что выйдет, если жертвовать все большим количеством людей ради того, что поддержать собственную репутацию, а заодно и престиж руководства? В какой момент ты перестаешь защищать людей, и начинаешь оберегать собственное эго?

Не думаю, что Алукард задавался такими вопросами. По военной части он подчинялся Интегре, через нее — королеве, а по религиозной — наверное, напрямую Иисусу Христу, и вряд ли последний как-то особенно часто демонстрировал вампиру свою волю. Думаю, он уже давно передал все свои полномочия земным владыкам.

В общем, никуда я не падаю, прочувственные речи не произношу. Да и желания такого нет, на самом деле. Вообще никаких чувств.

Профессиональное выгорание, наверно.

Но пауза затягивается, так что я бросаю ожидаемую реплику.

— Сдаться ему?

— Поговорить, — упрямо возражает Алукард, как будто он не собирается сделать именно то, чего требовал от Интегры Руди. А еще, согласись он сразу, не погибло бы несколько сотен человек. — Сухогруз «The Eagle» по-прежнему стоит там, где и был, добраться туда можно в течение максимум часа. Но есть одна загвоздка.

Всего одна, значит?

— Руди потребовал, чтобы я был один, и не имел при себе никаких транслирующих или записывающих устройств. Дескать, планирует поговорить со мной с глазу на глаз, без свидетелей, и сделать какое-то интересное предложение. В противном случае, как ты понимаешь, обещает превратить в упырей очередной район. Интегру это не устраивает — да и меня, в общем, тоже. Но и ненужных жертв следует избегать, поэтому было принято решение.

«Ненужные жертвы» — звучит отлично. А еще жертвы бывают нужные и обязательные. Очень много желчи во мне накопилось за последние дни, судя по всему.

— Технических средств связи у меня при себе не будет, — загадочно сообщает Алукард. — Зато я открою тебе доступ к своему разуму. Ты сможешь видеть и слышать то, что увижу и услышу я. И передашь это Интегре. А она будет действовать так, как посчитает нужным.

А вот это уже интересная возможность. Я-то, глупая, думала, что мысленное общение возможно только адресно — обращаешься к кому-то, и тот тебя слышит. А оно, оказывается, вон как.

— Разве такое возможно?

— Нет ничего невозможного, — ухмыляется Алукард. — Как я, по-твоему, услышал твои мысли тогда, в Чеддаре? Когда ты болталась в руках у священника-вампира? Это же твое было — «как угодно, кем угодно, только бы жить…» Я слышал твои мысли совершенно отчетливо.

Все чудесатее и чудесатее. Мысли это действительно мои — не Виктории. Только вот сидели они у меня в голове по поводу совсем других обстоятельств. В памяти внезапно встает скучное серое здание, похожее на промышленный комплекс. Из дырявой крыши торчит на удивление целая кирпичная труба. Это местная ТЭС. Наша с ребятами цель.

Здание вспухает медленным серым облаком разрыва и заваливается внутрь себя, складываясь бетонными блоками как карточный домик. На грудь давит черная неумолимая тяжесть.

Алукард смотрит с искорками интереса в красных глазах.

— Полицейская, ты меня слушаешь?

Отбрасываю ненужные, бесполезные воспоминания, от которых на секунду становится невыносимо больно где-то глубоко в сердце. Нас было мало, и мы были наивны. Больше такого не повторится.

— Так точно, слушаю внимательно.

Красный огонь не гаснет.

— Итак, ты видишь и слышишь все, что происходит вокруг меня, и передаешь это Интегре. Руди заявил, что ему нужна моя кровь, для чего он намерен выцедить ее из меня — всю, полностью. Я не планирую предоставлять ему такую возможность — но действовать буду по обстоятельствам. Ваша задача — обеспечить мне эти самые благоприятные обстоятельства. Руди думает, что он уже победил. Следует доказать ошибочность его убеждений.

— Да кто он вообще такой, этот Руди? — не выдерживаю я. Не то, чтобы это было сейчас как-то особенно важно, но хоть от одной загадки хочется избавиться.

Алукард снова растягивает губы в невеселой ухмылке.

— Я думал, это достаточно очевидно, полицейская. Его полное имя и звание — обегруппенфюрер СС и обергруппенфюрер СА, рейхсляйтер Рудольф Гесс.

* * *

За те несколько часов, что мы с Алукардом тренировались налаживать мысленную связь без непосредственного вызова собеседника, я попыталась выжать все, что могла, из не слишком настроенного на посторонние разговоры вампира. По его версии, почти ничего из того, что говорилось о Рудольфе Гессе в официальной истории, не соответствовало действительности.

Да, один из ближайших сподвижников Гитлера. Член НСДАП с момента основания, официальный заместитель фюрера. Умен, отважен, решителен, беспощаден к врагам Рейха. А вот начиная примерно с 1941 года история начинала отличаться. Скажем, знаменитый полет Гесса в Великобританию был совершен, конечно, по поручению и с ведома Гитлера. Встреча с лордом Гамильтоном была санкционирована на обеих верхах и должна была быть использована для подковерных переговоров о сепаратном мире.

Но все сложилось не так, как планировалось. На территории Великобритании Гесс попал в плен, это стало известно общественности, и ценность «человека номер два» в Германии как переговорщика упала до нуля.

Зато возросла его ценность как заложника. В результате план «Морской Лев» был свернут, а Германия не предпринимала практически никаких шагов против островной Британии до самого конца войны.

На Нюрнбергском процессе, в своем нацистком прошлом Гесс не раскаялся, заявив: «Я ни о чем не жалею». Несмотря на протесты советской стороны, требовавшей смертной казни, был приговорен к пожизненному заключению в крепости Шпандау.

А потом на сцену вышла организация «Хеллсинг». Точнее, она проползла под сценой, вышла непосредственно на руководство тюрьмы и начала какие-то переговоры непосредственно с Гессом.

— На совершенно никому не известную тему, да, — поверила я. Я вообще ужасно наивный человек, многие знают.

— Меня там не было, — спокойно парировал Алукард. — До рождения Интегры оставалось еще пара десятков лет, а ее предки не слишком мне доверяли. Ума, кстати, не приложу — почему. Так что большую часть двадцатого века я провел как в полусне.

Ясно было только то, что Гессу предложили некую сделку. Какой-то эксперимент, от которого он поначалу в жесткой форме отказался, но в конце шестидесятых, после резкого ухудшения здоровья, как видно, изменил свою позицию.

Эксперимент заключался в попытке радикального продления жизни человека путем введения ему модифицированного штамма вируса «лилит». Считалось, что он не приведет к превращению в упыря, а ограничится поддержанием организма в соответствующем тонусе. При удаче, это, разумеется, стало бы настоящей революцией — реальное, а не выдуманное бессмертие. Конечно, не для всех и по соответствующей цене и заслугам, но тем не менее.

Поначалу все шло гладко. После нескольких не вполне удачных попыток адаптации вируса к человеку (Алукард использовал оборот «немалые страдания»), дело, вроде бы, пошло на лад. Подопытный очевидно перестал старится, обследования и анализы показывали у девяностолетнего мужчины тонус и мышечные показатели сорокалетнего спортсмена. Уединенность места и отсутствие посетителей в Шпандау способствовали чистоте эксперимента.

А потом, в восьмидесятых, как-то пошли разговоры о том, что пора, наверное, помиловать всех оставшихся в живых нацистских преступников. Это никак не устраивало «Хеллсинг», поскольку публичная демонстрация помолодевшего Гесса произвела бы нежелательный эффект. Поэтому «узник Шпандау» быстренько совершил «самоубийство», на чем дело и заглохло. А над переправленным в Британию Гессом продолжили ставить эксперименты.

А потом он бежал. Стопятилетний старик, пусть и выглядящий куда младше, элементарно обманул охрану и скрылся, прихватив несколько особенно удачных штаммов «лилит». А через несколько лет начались те самые странные вспышки эпидемии, с которыми столкнулась уже наша группа.

— Очень, очень дальновидный поступок, — оценила я рассказ Алукарда. — Действия организации не вызывают ничего, кроме уважения.

— Сарказм — это прекрасно, — согласился он. — Но контрпродуктивно. Мы живем в реальности, где это уже произошло. Можно критиковать или не одобрять действия руководства, но это не будет иметь ни малейшего отношения к нынешней ситуации, где Руди уже руководит террористической организацией, угрожающей уничтожить Британию. Хотя, конечно, в том, что Интегре придется расхлебывать кашу, заваренную аж ее почтенным дедом, можно усмотреть определенный божий промысел.

— Отцы ели кислый виноград, а у детей на зубах оскомина, — понимающе сообщила я. — С детьми часто так. Плавали, знаем.

Алукард открыл рот. Потом закрыл. Откашлялся.

— Мы, похоже, заболтались. А время, между тем, не ждет. Мне пора.

Нам пора.

* * *

Странное это ощущение — находиться у кого-то в голове. Чувствуешь себя надутым гелием шариком, упруго бьющимся о стенки чужой черепной коробки, и только ахающим что-то неразборчивое своим писклявым голосом. Голова мутная — тело говорит мозгу, что спокойно лежит на минус каком-то этаже организации «Хеллсинг», на удобной кушетке в затемненном кабинете Интегры, но сознание-то не согласно! С его точки зрения, тело это с немалой скоростью перемещается сейчас по юго-восточному Лондону в направлении доков, и ищет сухогруз «The Еagle» с неизвестным портом приписки.

Город будто замер, затаился в предчувствии очередной вспышки бешенства. Движения на дорогах почти нет, в основном грузовые автомобили — это те работяги, кого хозяева смогли выгнать в рейсы, несмотря ни на что. В воздухе горькой отравой разлита неопределенность с металлическим привкусом страха. Небоскребы далекого Сити утопают в грязном тумане, и тоже выглядят заброшенными, выжидающими.

Лондон боится.

Сдержанные выступления пресс-служб правительства и министерства обороны никому не добавили оптимизма. Гладкие, лощеные мужчины в отличных костюмах говорили правильные, успокаивающие фразы, призывая не волноваться и не паниковать, заверяя, что компетентные органы ведут расследование деятельности террористической организации «Миллениум» и уже добились серьезных успехов в пресечении дальнейших нападений. Опасности для местных жителей, по их мнению, не было практически никакой.

Это, собственно, и пугало больше всего.

Когда высшие государственные чиновники говорят, что волноваться не надо — это значит, что правительство понятия не имеет, как справиться с угрозой. А из этого следует, что угроза серьезна, настолько серьезна, что лучше оставить пока при себе все сомнения и вопросы, взять на работе отгул, забиться в свою квартиру-гнездышко и не отвечать на звонки. Техника экстремального выживания была пока что для лондонцев в новинку, но горожане быстро учились.

Терминал Дартфорд — это уже за административными границами города, территория Большого Лондона. Здесь нет бесконечных блоков домов, по сторонам тянутся лишь грязно-серые луга с жухлой прошлогодней травой, а виднеющаяся в отдалении Темза из темно-серой, мрачной и строгой становится зеленовато-желтой, медленной и похожей на переваренный суп. Вдоль реки длинными макаронинами растыканы дебаркадеры, у которых швартуются грузовые суда. Где-то тут находится и наш искомый «Орел».

Ага! Алукард, глазами которого я наблюдаю за происходящим, легко минует дорожный блок, закрывающий проезд и проход на территорию. Дальше дорога ведет к старому форту, красивому и похожему то ли на снежинку, то ли на лист диковинного растения, но нам в форт не нужно, нам как раз сюда, к терминалу Тилбери.

Сухогруз с гордым именем «The Eagle» неказист, обшарпан, выкрашен веселенькой темно-зеленой краской, и, судя по высокой осадке, почти полностью разгружен. Впрочем, на палубе еще оставалось изрядное количество контейнеров, то ли пустых, то ли просто очень легких. Контейнеры эти образовывали настоящий лабиринт, в котором одинаково удобно было и заблудиться, и оторваться от внезапной погони. Руди, подлец, разумное место выбрал для встречи, в такой неразберихе даже вампир будет какое-то время дезориентирован.

Хотя это же Алукард — кто знает Алукарда?

Мы на борту, и пока ничто не указывает на враждебное присутствие, кругом тихо и пустынно, ну, не считая нескольких сотен цветных транспортных контейнеров, конечно. О, а вот и сюрприз — на палубе чьей-то заботливой рукой нарисована вполне понятная стрелка, указывающая вглубь контейнерного лабиринта. По всей видимости, здесь прошли заботливые люди, заинтересованные в нашей с Руди встрече. А может, и не люди это были.

И цвет стрелки, конечно же, кроваво-красный.

«Докладывай, Виктория,» — это уже Интегра интересуется у моего почти бесчувственного тела, оставшегося на базе. А мне ничего и отвечать не хочется, мне сейчас в голове у Алукарда вполне удобно, здесь спокойно, интересно и безопасно. Век бы отсюда не вылезала.

Алукард перехватывает мою последнюю мысль и насмешливо хмыкает.

«Одно из самых больших заблуждений, полицейская».

Так, пора привести мысли в порядок и разделить их на собственные и чужие. Иначе недолго будет и разумом двинуться.

— Мы прибыли на место, приближаемся к точке рандеву, — докладываю через силу. Губы и язык словно бы не мои, такое впечатление, что я пальцами их двигаю, настолько странные ощущения. Только по голосу и понимаю — да, это пока что я.

«Держи меня в курсе,» — командует из неразборчивой дымки меня-прежней голос Интегры. И пропадает, съеденный картинкой меня-нынешней. Интересно, если я первоначально оказалась внутри истинной Виктории, то теперь, будучи упрятанной еще и внутрь Алукарда, кем я стала? Такое впечатление, что какой-то матрешкой.

Знакомое состояние — мандраж перед боем, переходящий, за неимением последнего, в легкий психоз и разговоры с самой собой. Раньше со мной тоже такое бывало — это ничего страшного, это проходит, и довольно быстро.

Раньше…

Зима в этом году была теплой, снег растаял еще до Нового Года, и почти весь январь температура держалась в устойчивом плюсе, а тусклое зимнее солнышко светило регулярно и исправно поднимало настроение. Вот только одним настроением жив не будешь, нужно еще и тепло, а в отличие от нас, имевших на вооружении нормальные генераторы, у гражданских такой роскоши не было.

Говоря по-простому, люди замерзали. Бывало, что и до смерти.

Поэтому где-то во второй половине месяца, к Крещению примерно, командование выдало нам боевую задачу — разведать проходы к местной ТЭС, разбомбленной и обесточенной уродами еще в начале лета, срисовать схемы обороны, маршруты патрулей, передать все добрым людям и уйти, давая возможность нанести удар и отбить нужный район. На ремонт, при успехе, должно было уйти не больше недели, а в угле ни малейшего недостатка не было.

Словом, вполне могло получиться.

«Полицейская?» Алукард не то, чтобы встревожен, просто проверяет качество связи. А я, видимо, полная идиотка. Раскрываю свои тайные мысли и воспоминания в ситуации, когда прочитать их — легче легкого.

«Все нормально», была бы я настоящей, а не проекцией в извращенном мозгу высшего вампира, непременно покраснела бы как свекла!

Следуя непременным стрелкам, заворачиваем за очередной угол, оказываясь на сформированной контейнерами небольшой площадке, и…

Ага.

Площадка пуста, только в центре на большой треноге подвешен здоровенный экран, да по бокам стоят колонки. Интересно, он как, на батарейках работает, или питание откуда-то снизу, из машинного отделения подается? Ни разу не странная мысль, конечно, но вы помните, я говорила про психоз и внутренние монологи — это реально работает.

Экран загорается, на нем — осточертевшая уже физиономия Руди: мохнатые брови, квадратная челюсть-кувалда, и так далее. Взгляд у дедушки, впрочем, уверенный, губы кривятся в презрительной усмешке. В общем-то, имеет право, условия свои он продавил, желаемого добился. А вот как пойдет с этого момента — это уже сугубо наша забота.

— Встретили Руди, но снова через телевизор, он не здесь, — сообщаю Интегре, — пускай попробуют отследить сигнал. Надежды почти никакой, но можно попробовать.

— Герр Алукард, — с ненатуральной радостью восклицает штурмбаннфюрер. Или его уже обергруппенфюрером нужно называть? Язык сломаешь. — Рад, весьма рад, что вы все же сочли возможным принять мое скромное предложение. Особенно же меня радует то, что вы прибыли один, как договаривались, и на вас нет… как это… Überwachungsgeräte. Средств для прослушивания.

Стало быть, не все тут так просто, раз нас уже умудрились просветить и сделать вывод насчет прослушки. Наверное, где-то в контейнерах датчики стоят.

— Физически я, к сожалению, не смогу к вам присоединиться, во всяком случае, пока, — продолжает Руди, — соображения безопасности, сами понимаете. Но в случае, если мы все же достигнем… определенных договоренностей, я с большим удовольствием встречусь с вами лично.

— Я слушаю, — вежливо говорит Алукард. Руди буквально лучится доброжелательностью.

— Ну-ну, sehr geehrter Herr, — лукаво грозит он пальцем, — я вижу, вы лишены энтузиазма. Не стоит, право же. Несмотря на ваш скептицизм, у меня в самом деле есть нечто, что вполне может привлечь ваше внимание и сделать… гм-гм… ну, пускай, не совсем союзником, это, пожалуй, некоторое преувеличение… заинтересованным лицом, вот так скажем. Любопытно, не правда ли?

— Сгораю от нетерпения, — сообщает Алукард. Я слушаю вполуха, больше поглядываю по сторонам, ожидая засады. Жаль, что головой нельзя вертеть, очень сузили мне возможности по раннему оповещению!

Руди улыбается.

— Всего одно слово, герр Алукард, и могу обещать, что ваш мир перевернется. Прошу прощения за некоторую болтливость, но мне и самому крайне любопытно будет понаблюдать за вашей реакцией. Дело в том, что я многократно представлял себе нашу встречу, и этот разговор, и во всех случаях мне казалось, что вы согласитесь с моими доводами, увидите ситуацию моими глазами. Сейчас же выяснится, насколько я был прав. Итак…

Михня Рэу.

Слово — слова? — прозвучало и стерлось из моей памяти, а отзвук его унес ветер, смешав с криками чаек и плеском воды за бортом. Алукард хранил молчание. Лицо его было неподвижно.

Сверху все так же давило неуютное серое небо.

— Вы не ослышались, друг мой, — Руди глядит выжидающе, словно только что подпалил фитиль и знает, что где-то внутри упрямой, гордой крепости вот-вот начнет бушевать пожар. Неизбежно начнет, ведь он произнес слово…

Имя?

«Что там происходит, Виктория?»

— Руди назвал какое-то имя, которое, по его словам, сделает Алукарда его союзником… заставит помогать. «Михня Рэу».

Короткая пауза.

«Впервые слышу, сейчас проверим.»

— Я знаю, что не ослышался, — медленно отвечает Алукард. Голос его звучит спокойно. Почти. — Не понимаю только, зачем вы вспомнили и произнесли имя…

«Михня Первый, он же Злой — старший сын Влада Дракулы, государя Валахии, от неизвестной женщины, — сообщает Интегра. — Ничего не понимаю».

— Вашего сына, дорогой Алукард! — Руди широко улыбается. — Вашего первенца! И какого! Достойного продолжателя дела своего сиятельного отца! Как вы были, наверное, им горды! У меня тоже был сын, и, должен сказать, он не оправдал возложенных на него надежд — всю свою жизнь пытался выгородить меня перед «мировой общественностью». Выгородить! — Руди буквально выплевывает это слово, лицо его искажается. — Не таким был Михня — он гордился своим отцом и достойно нес его славу.

Алукард молчит, но я чувствую, как внутри него начинает клубиться черно-красная тьма.

— Мой сын, — говорит он таким глубоким голосом, который я у него слышала всего однажды, в самом начале, — умер полтысячи лет назад. Умер от подлого удара в спину, выходя из храма! И ты, который…

Руди, кажется, сейчас лопнет от нежданно свалившегося на него счастья.

— Нет! Nein-nein-nein! Ganz und gar nicht! Вас злостно и прискорбно дезинформировали, герр Алукард! Ваш сын — ваш старший сын — все еще жив.

Звенящая тишина вокруг. В голове Алукарда, кажется, сейчас ни единой мысли — все напряжено до предела и сведено в одну точку, как во Вселенной за секунду до Большого Взрыва.

Ну, а мне неожиданно вспоминаются некоторые интересные реплики Руди.

— Что? — очень тихо говорит Алукард.

«Виктория, мне нужен отчет!»

Руди важно кивает, и мне приходит в голову, что он, похоже, искренне рад происходящему.

— Его могила в католическом храме Сибиу — лишь кенотаф, о чем известно немногим. Зато многие знают древнюю легенду о Короле под Горой, который спит глубоким сном, но обязательно проснется, когда его родине будет грозить беда. Должен сказать, друг Алукард — это не легенда, а память. Людская память о вашем сыне. Он все еще жив, и он может быть воскрешен. Я видел его, и знаю, что смогу сделать это. Но мне понадобится кровь.

«Мне нужна его кровь, чтобы поднять его кровь».

«Руди утверждает, что имеет возможность воскресить сына Алукарда», — кратко очерчиваю неожиданные новости. «И мне кажется, что тот может согласиться».

«Что за чушь? Алукард никогда…»

— Мой сын… — медленно падают тяжелые, задумчивые слова. — Мой первенец…

Взглядом, который, кажется, способен пригибать к земле, он упирается в радостного Руди.

— Ты понимаешь, что если это ложь… если ты только что солгал мне… то умирать тебе придется долго, и очень плохо? Тысячи турок, казненных по моему приказу, смогли бы подтвердить. Но если это правда, если только это правда… Ради Михни я зубами прогрызу тоннель под половиной мира. И с готовностью отдам всю свою кровь до капли. Если все действительно так, как ты сказал.

Штурмбанфюрер коротко кивает, бесцветные глаза глядят прямо. Вся его веселость куда-то подевалась.

— Своей верностью родине и фюреру клянусь — это абсолютная правда. И, позвольте заметить, вы демонстрируете поведение, достойное всяческого одобрения. Поведение настоящего отца. Итак, если вы согласны с моим предложением, мы можем встретиться в ближайшее время по следующему адресу…

— Одну минуту, штурмбанфюрер, — прерывает его Алукард.

«Прости, полицейская. И пусть Интегра меня простит тоже. Я думал, что оставил свою прежнюю жизнь позади, что она умерла, покрылась мхом и камнем, и рассыпалась пеплом от времени. Я думал, что свободен от прошлого. Но это больше меня. Это важнее всего остального. Я не могу иначе. Прощай.»

И словно песчинку, меня выбрасывает из его сознания.