Глава 1

БЫЛО БЕЗ ПЯТИ ШЕСТЬ, когда, быстрым шагом пройдя по многолюдному туннелю, Кейт добралась до нового зала для трекинга. У входа она на мгновение заколебалась и остановилась. При мысли о том, что ей предстояло сделать, девушка покачала головой и сказала себе: «Бедняжка! От любви ты совсем сошла с ума».

И в то же время как хорошо было, не противясь, повиноваться этой таинственной силе, по ее зову спозаранку выбраться из постели, тихо, чтобы не разбудить маму, прикрыть за собой дверь и устремиться сюда, в гущу этой сонной толпы, от которой разило одеколоном, навстречу приключению, грозившему закончиться самым плачевным образом.

Кейт прошла под большим световым табло с надписью «Вход для экскурсантов», поднялась по винтовой лестнице и оказалась в вестибюле. Она сняла рюкзак, лямки которого сильно врезались в плечи, положила его на ленту просвечивающего устройства, а сама прошла через рамку металлодетектора. Сработал звуковой сигнал, из громкоговорителя последовало указание выложить ключи и снять с шеи кулон. Кейт вернулась и прошла еще раз, теперь уже беспрепятственно. И вот наконец ее взгляду открылся залитый ярким утренним светом простор.

Место для нового зала было выбрано великолепное. Конечно, Кейт не хуже других знала, что Сиэтл, где она жила, лежит у подножия Каскадных гор, но до сих пор видела их лишь издалека. Приехала она на скоростном подземном поезде, так что разглядеть что бы то ни было по дороге не могла. Вот почему на пороге зала ее ждало настоящее потрясение. Маршрут начинался на дне долины, целиком уместившейся под стеклянным куполом, и вел к горным вершинам, которые возвышались совсем рядом, увенчанные сияющими ледниками.

Кейт не испытывала ничего подобного с тех самых пор, как год назад участвовала в регате на пятнадцатиметровых парусниках в крытом бассейне, построенном в проливе Хуан-де-Фука.

Почти все участники похода уже сидели у старта, зашнуровывая массивные ботинки и затягивая рюкзаки. Бремя от времени они отрывались от своих занятий, чтобы понаблюдать за вновь прибывшими и посмеяться их удивлению. При виде открывшейся панорамы у какой-то женщины начались нервные судороги. Она кричала, что у нее кружится голова. Пришлось ее успокаивать, объясняя, что ей просто стало не по себе, ведь открытое пространство и естественный свет давно стали всем в диковинку. Другие экскурсанты указали ей на стеклянные стены, которые со всех сторон окружали зал и смыкались высоко над головами, образуя огромный свод. Эти заграждения ничем не отличались от тех, что высились над городом и обеспечивали его безопасность. После таких уговоров женщина наконец пришла в себя.

Делая вид, что она просто оглядывается по сторонам, Кейт стала исподволь высматривать в толпе Байкала. Она щурилась, пытаясь привыкнуть к яркому свету. В конце концов девушка заметила Байкала, который держался в стороне от остальных экскурсантов. Он стоял в полном походном снаряжении, с рюкзаком на спине, устремив взгляд куда-то вдаль, на горный кряж.

Как и договаривались, Кейт сначала побродила от группы к группе, а потом как будто случайно наткнулась на него. Он предупредил, что надо будет поздороваться так, как если бы она неожиданно встретила не очень близкого знакомого. Но едва он коснулся ее руки, Кейт побледнела. Она смотрела на его полные губы, и ей больше всего на свете хотелось сейчас же прижаться к ним ртом, целовать и кусать.

— Все идет как надо, — сказал Байкал как ни в чем не бывало, словно просто обменивался парой ничего не значащих фраз, — не забудь, наверху ты должна оказаться последней в своей группе.

Как бы он ни старался казаться спокойным, Кейт достаточно хорошо его знала, чтобы заметить легкую дрожь, выдававшу ю тревогу и нетерпение. В его светло-зеленых глазах девушка уловила знакомый отблеск, они светились нежностью и желанием.

— Значит, все остается в силе? — спросила она, прежде чем отойти.

— Да.

Она кивнула и покружила еще немного, прежде чем присоединиться к основной группе.

Почти все участники похода уже водрузили на себя свои огромные рюкзаки и были готовы отправиться в путь. Крытый маршрут был рассчитан примерно на сорок километров, в программе предусматривался и привал. Обеды в охотничьем домике стоили слишком дорого, так что все предпочли захватить с собой еду и примусы.

Кейт вздохнула с облегчением, когда поняла, что в группе нет никого знакомого. Здесь, как и вообще среди населения, большинство составляли пожилые люди. Следуя общепринятой терминологии, их полагалось называть «людьми с большим будущим». Некоторым из них перевалило за сто, но каждый изо всех сил старался превзойти остальных, демонстрируя свою активность и хорошее настроение. Помимо Кейт и Байкала, в группе было еще всего двое или трое молодых людей, которых она уже когда-то видела раньше. При ярком дневном свете, на фоне ослепительно белого снега особенно бросалось в глаза, какой у них неважный вид. Конечно, они тоже считали долгом чести регулярно упражняться в каком-нибудь фитнес-центре, но все попытки накачать мускулы на тренажерах, казалось, скорее изматывали их, чем помогали приобрести атлетическое телосложение. Как бы то ни было, во всей группе, состоявшей из ничем не примечательных людей, чувствовалась какая-то вялость и апатия, от которой Кейт просто тошнило.

При взгляде на эту толпу Кейт стало ясно, почему ее так тянуло к Байкалу, хотя общаться с ним было опасно. Каждое его движение дышало силой и непокорством. Она наблюдала, как он ходит взад и вперед неподалеку от пропускного пункта. Он двигался неторопливо, но в его походке было что-то резкое и порывистое, словно он пытается взлететь, не желая смириться с земным притяжением.

Это сравнение сразу же напомнило ей о прошлом Байкала, о его судимостях и о том, насколько опасно задуманное ими предприятие. Но отступать было поздно, так что не стоило и раздумывать.

А тем временем толпа туристов вдруг, как это часто бывает с неорганизованными группами, двинулась в сторону пропускного пункта, с которого начинался маршрут. Над входом красовался знаменитый глобалийский девиз «Свобода. Безопасность. Процветание», умело составленный из прибитых гвоздями деревянных кругляшков. Группу уже поджидал смотритель в широкополой фетровой шляпе и красной форме инспектора природоохранной службы. Он проверил билеты и строго по одному пропустил участников похода через входные ворота. Кейт обратила внимание, что Байкал прошел одним из первых, а оказавшись на другой стороне, встал немного поодаль, чтобы снова идти впереди всех. Сама она последовала его совету и пристроилась в хвосте.

Проверив все билеты, смотритель поднялся на небольшую деревянную галерею, окружавшую здание пропускного пункта, и попросил минуточку внимания. Судя по его опухшему лицу и большому красному носу, это был типичный алкоголик, что, впрочем, никого не удивило. После нашумевших судебных процессов против производителей спиртного пьяниц больше не принимали на государственную службу. Почти все они ринулись искать себе работу в крупных развлекательных комплексах, таких как залы для трекинга, где могли на просторе тайком предаваться своему пороку.

— Дорогие друзья, — проговорил смотритель заплетающимся языком, — добро пожаловать в прогулочный комплекс «Уилкенборо».

Казалось, кто-то нарочно придумал такое труднопроизносимое название, чтобы запутать смотрителя, который совсем зарапортовался и скорчил недовольную гримасу.

— Одним словом, — продолжил он, обеими руками вцепившись в перила, — наш зал представляет собой самый длинный крытый пешеходный маршрут на всем Западе. Мы сделали все, чтобы каждый из вас мог получить максимум удовольствия от спорта, не нанося вреда природе. Ваша тропа будет проходить по дикой местности. Благодаря новым технологиям стеклянные стены, обеспечивающие безопасность маршрута, в какой-то момент станут абсолютно незаметными.

Кейт бросила взгляд в сторону Байкала. Он стоял, отвернувшись к горам, и смотрел вдаль.

— Но они, конечно, никуда не исчезнут, — продолжал смотритель, повышая голос, — вы ни на секунду не выйдете за пределы стеклянного туннеля. Здесь вы находитесь на границе глобалийской цивилизации.

Дальше простираются гак называемые антизоны, пустые, дикие пространства, полностью предоставленные природе. Хотя, как известно, там скрывается кучка негодяев, в любой момент готовых на нас напасть.

В речи смотрителя было нечто механическое: чувствовалось, что он воспроизводит затверженный наизусть текст, который составила администрация, и может позволить себе лишь небольшие отступления.

— Но вам, конечно же, нечего бояться. Эти стекла неуязвимы для взрывов, пуленепробиваемы и непроницаемы для токсических веществ. Они полностью обеспечивают вашу безопасность.

При упоминании о грозящих извне опасностях по толпе прокатился тревожный вздох. Казалось, все разом вспомнили о теракте, который был совершен накануне в городе и унес жизни двенадцати человек. Большинство туристов, перед тем как выйти из дома, уже успело посмотреть выпуск новостей. По телевизору сказали, что вполне можно опасаться новой волны терактов. А здесь, на открытом пространстве, где каждый чувствовал себя особенно уязвимым, эта угроза принимала совершенно новые очертания. Вместо того чтобы успокоить людей, смотритель едва не посеял панику. Все стали поглядывать в сторону гор с еще большей опаской.

— Чувствуйте себя здесь совершенно свободно, — еще громче вещал смотритель с деланой веселостью. — Но запомните несколько простых правил. Подходить и прикасаться к стеклянным стенам строго запрещено. Их моют один раз в год, а от ваших прикосновений они могут потускнеть. Это было бы очень обидно, не так ли?

Он подбоченился и принялся улыбаться направо и налево, словно политик-демагог.

— Разводить костры разрешено только в конце каждого этапа, в специально отведенных для привала местах. Наконец, еще раз напомню: вы находитесь в зале, хотя вам и может показаться, что это не так. Имейте в виду, что солнечные лучи проникают через стекло. Напоминаю тем, кто еще не приобрел страховку, что страхование является обязательным. Однако страховка не покрывает ни ожоги, ни обезвоживание организма. Пользуйтесь кремами с максимальной степенью защиты и не забудьте как следует наполнить свои фляжки.

Некоторые понимающе заулыбались, услышав этот призыв из уст человека, который явно знал, что такое жажда.

— А теперь счастливой вам прогулки, — провозгласил смотритель и громко икнул.

В ответ толпа нестройно загудела. Потом все сорок человек разом двинулись вперед по тропе, словно боевой отряд, выступивший в поход. Цифра «сорок» значилась в правилах, установленных администрацией зала. Маленькие группы и отдельные посетители должны были ждать, пока не наберется нужное число людей. Каждый час в зал запускали по одной такой группе из сорока человек, которые должны были по возможности держаться вместе, чтобы упростить видеонаблюдение. Конечно, оно велось исключительно ради безопасности экскурсантов, а не для того, чтобы их контролировать.

Сначала тропа шла вдоль горной речки. Ярко светило солнце, прозрачная вода сбегала вниз среди камней, в которых проблескивала слюда. Все перешли вброд. Крики и смешки возвестили о том, что кое-кто уже оступился и успел промочить ноги. Дальше дорога делала большой крюк направо и ныряла в покрытую лесом ледниковую расщелину. Эта часть зала являла собой настоящее чудо архитектуры. Стеклянные стены высились вдоль всего горного хребта, а своим основанием уходили на самое дно пропасти. Наверху они образовывали свод столь легкой конструкции, что, как и предупреждал смотритель, его было практически не заметно.

А внизу дорога так заросла дикими рододендронами, низенькими елочками и горечавками с широкими листьями, что от нее осталась лишь тоненькая тропинка, по которой приходилось идти гуськом. Кейт удалось пристроиться в самом хвосте, но она быстро поняла, что ей придется удвоить усилия, чтобы идти медленнее самых неповоротливых. Хотя сперва все строили из себя бывалых походников, очень скоро стало ясно, что туристы не могут похвастаться хорошей спортивной формой. Большинство из них страдало ожирением, они потели и задыхались, таща на себе лишние килограммы. Так что длинноногая Кейт, худенькая и легкая, без труда могла бы оставить всех позади. Она вцепилась руками в лямки рюкзака и попыталась придать своему лицу страдальческое выражение, надеясь убедить не столько других, сколько себя саму, что не в силах идти быстрее.

Она так вошла в роль, что уже в начале условленной тропинки отстала по-настоящему. К сожалению, ее тут же обступили и начали подбадривать добрые люди, которым только и нужен был предлог, чтобы самим идти помедленнее. Ей стоило огромных усилий отделаться от здоровенного толстяка в майке. Он ковылял в новых мокасинах, которые уже распирало от мозолей, и все время жаловался на свои «никудышные ноги».

В конце концов Кейт направилась в заросли, объявив, что собирается справить кое-какую нужду. В зале было запрещено делать это где бы то ни было, кроме специальных уборных, которые время от времени попадались по пути. Добрый самаритянин пришел в ужас от мысли, что может стать сообщником подобного преступления, и предпочел ретироваться.

Кейт наблюдала снизу, как участники похода разбредаются по каменистому склону, поросшему карликовыми березами, удаляясь друг от друга, насколько хватит смелости. На самом верху, в конце извилистой тропы она различила силуэт Байкала и представила себе, как он стоит, скрестив руки, подбородок чуть приподнят, глаза устремлены вдаль, черные волосы торчат жестким ежиком. Судя по всему, он тоже ее заметил и, удостоверившись, что все идет по плану, тут же исчез.

Кейт принялась карабкаться но склону. Она старалась двигаться медленно, но, к своему удивлению, вскоре почувствовала, что вся вспотела. Сильный ветер гнул верхушки высоких сосен. Внизу, у реки, он ласково трепал кроны ив, и по ним пробегали серебристые волны. Но все это происходило вдали, за стенами. А в зале, под стеклянными сводами, воздух был неподвижен и стояла невыносимая жара. К тому же Кейт было не по себе оттого, что она осталась одна и вот-вот начнется самое главное.

Все тем же медленным шагом Кейт в конце концов добралась до того места, где только что видела Байкала. Тропа здесь поднималась на уступ и тянулась дальше вдоль горного хребта. Стеклянный туннель окружал хребет на манер чехла, надетого на лезвие бритвы. С одной стороны высились заснеженные вершины, увенчанные облаками, с другой сбегал вниз поросший лиственничным лесом склон. Взгляд терялся в темном подлеске.

Кейт перешнуровала ботинки, глотнула воды и снова пустилась в путь. В горячем воздухе оглушительно пахло смолой и хвоей. Под ногами перекатывались сосновые шишки, которые смотрители каждый вечер распределяли граблями по тропе. Откуда-то сверху, из густой листвы послышалось щебетание. Кейт задумалась, была ли это настоящая птица или спрятанный на дереве репродуктор, ведь зал был оснащен самой совершенной звуковой аппаратурой. Было сомнительно, чтобы какая-нибудь птица смогла выжить в такой жаре. Кейт прислушалась и посмотрела наверх, а в это время кто-то схватил ее за руку. Она вздрогнула от неожиданности, но, к счастью, удержалась и не вскрикнула. Это был Байкал.

— Скорее, — прошептал он. — Все идет по плану. Они думают, что я впереди. Если повезет, тревогу поднимут только вечером, когда нас недосчитаются на привале.

Байкал взял Кейт за руку и, сойдя с тропы, быстро увлек вниз по крутому склону. Пока они спускались, пробираясь между деревьями, под ногами у них похрустывали иголки, низкие ветки царапали руки и ноги. Чтобы не потерять равновесие и не скатиться вниз, им то и дело приходилось хвататься за сочащиеся клейкой смолой стволы.

Внезапно они со всего размаха врезались в стеклянную стену, пересекавшую склон. От удара стекло издало вибрирующий звук. Они оба упали, налетев друг на друга. Байкал поднялся, весь в сухих иголках, и помог встать Кейт. Девушка не решалась прикоснуться к стеклу. Еще никогда она не заходила так далеко. Ровная, блестящая стена вблизи казалась совсем прозрачной, но на расстоянии и при взгляде сбоку приобретала зеленоватый оттенок. Лиственницы упирались в нее согнутыми ветвями, капли густой смолы медленно стекали по стеклу. Склон, по которому кубарем скатились Кейт и Байкал, был таким крутым, что им вряд ли удалось бы вскарабкаться по нему обратно. Они оказались зажаты в темном, душном тупике. В довершение всех бед идти с тяжелой поклажей за спиной становилось все труднее, но, даже если бы Кейт совсем упала духом, один взгляд на Байкала вернул бы ей мужество, настолько преобразился ее друг. С тех пор как они покинули тропу и углубились в чащу леса, его было просто не узнать. От прежней задумчивости, томности, неприкаянности не осталось и следа, их сменила почти путающая энергия и решимость. Глаза у него блестели. Словно индейский охотник, Байкал слегка пригнулся, настороженно прислушиваясь, готовый к любой неожиданности. Как только Кейт поднялась с земли, он схватил ее за руку и решительно увлек за собой.

Они зашагали вдоль стеклянной стены. Там, где она была врыта в землю, ее основание образовывало с поверхностью склона острый угол. В эту впадину насыпалось полно сосновых иголок, которые постепенно утрамбовались, так что получилась узкая дорожка, такая мягкая, что в ней порой увязали ноги, но, в общем, вполне надежная и проходимая. Время от времени приходилось делать небольшой крюк и карабкаться по склону, огибая мусор, оставшийся после строительства зала. Идти вдоль длинной стеклянной стены было довольно удобно, и Кейт почувствовала себя намного увереннее.

Одно ее беспокоило: куда их в конце концов приведет эта дорожка. Вдруг окажется, что они все время просто будут идти параллельно туристической тропе? Тогда какой в этом смысл? Но Байкал, судя но всему, знал, что делает, и Кейт предпочла ничего не спрашивать. Было маловероятно, чтобы в чаще леса кто-то установил видеокамеры (наверняка именно поэтому Байкал предпочел сойти с главной тропы), но микрофоны могли быть и там. Пение птиц слышалось все так же отчетливо, а Кейт знала, что в громкоговорители, из которых оно, скорее всего, доносилось, обычно вделываются и звукозаписывающие устройства. Видимо, поэтому же Байкал обращался к ней с помощью знаков. Они добрых четверть часа прошагали вдоль стены, но вот он наконец остановился, снял рюкзак и жестом предложил девушке сделать то же самое.

Кейт увидела, как Байкал принялся осторожно и тщательно ощупывать стекло. Потом он открыл клапан рюкзака, запустил руку поглубже и вытащил небольшой тряпочный футляр. Расстегнув его, молодой человек извлек оттуда набор инструментов: плоскогубцы, отвертку, английский ключ. Кейт не верила своим глазам. Как ему удалось скрыть эти запрещенные предметы от ан-титеррористического надзора? И как смог пронести их мимо металлодетектора?

При виде этих, казалось бы, ничем не примечательных инструментов Кейт впервые стало по-настоящему страшно. Она оказалась здесь, потому что решила, что просто обязана быть рядом с Байкалом, раз уж он собрался пойти на такое. Но теперь от слов пора было переходить к делу, и Кейт в красках представила себе все последствия.

Когда ее глаза привыкли к зеленому полумраку, девушка наконец увидела, что именно Байкал только что пытался найти на ощупь. Неподалеку от них на склоне среди деревьев виднелось русло ручейка. Пока что оно было совсем сухое. Но, судя по всему, с наступлением ночи, когда в зале запускали поливальные установки, чтобы напоить деревья и другие растения, заключенные под стеклянными сводами, лишняя влага ручейком стекала вниз по этому желобу. Там, где русло упиралось в стену, был люк, который, по-видимому, открывался при помощи дистанционного управления. Примерно в метре от земли виднелся большой металлический шарнир. Квадрат стекла под ним служил дверцей люка.

Байкал осторожно обнажил шарнирный механизм и пустил в ход свои инструменты. Прошло довольно много времени, прежде чем стеклянный квадрат, покачиваясь, двинулся вовне. Образовалось отверстие, которого было вполне достаточно, чтобы пролезть на четвереньках. Байкал сложил инструменты, надел рюкзак и на мгновение застыл, словно охотничья собака над подстреленной птицей, прислушиваясь, не донесется ли какой-нибудь подозрительный шум, вой сирены или другой сигнал тревоги.

Но ничего не последовало. Ничего, кроме неожиданно нахлынувшего запаха. Он доносился оттуда, с той стороны стены, из разверстого стеклянного зева. Кейт вспомнила, как однажды в детстве ходила в музей старинного сельского хозяйства. К каждой витрине там были приделаны маленькие ингаляторы, через которые можно было вдохнуть реконструированные запахи далекого прошлого. На одном из таких ингаляторов значилось: гарь. Запах был горьковатый, немного резкий. Дети не особенно ясно представляли себе, что такое гарь. Слово это звучало как название пирожного. Кейт вообразила себе шоколадные квадратики, усыпанные жареным миндалем... Уловив через отверстие в стене этот старинный запах, такой знакомый и одновременно такой забытый, она вся затрепетала. Казалось, стена, став проницаемой, сулила не только переход в новое пространство, но и путешествие во времени. Много времени спустя Кейт рассказывала, что именно это, на первый взгляд ничего не значащее, детское воспоминание в тот день придало ей решимости, чтобы совершить непоправимое.

Переступив через открытый им проем в стене, Байкал на прощание улыбнулся. В его улыбке не чувствовалось ни горечи, ни нетерпения. То была улыбка человека, который только что открыл драгоценный ларец и полными горстями черпает оттуда удивительные сокровища.

Кейт, когда настал ее черед, опустилась на четвереньки среди сосновых иголок и, не бросив ни единого взгляда назад, вступила в запретную зону.

Глава 2

РОНА АЛЬТМАНА трудно было не заметить. В своем непомерно длинном синем плаще, застегнутом на все пуговицы, в обмотанном вокруг шеи сером шарфе он как будто нарочно не обращал внимания на хорошую погоду, которая поддерживалась над Вашингтоном в течение всего года. Какой смысл тщательно кондиционировать воздух, обеспечивать приятный, мягкий климат под огромными стеклянными куполами, закрывшими город, если люди будут продолжать кутаться, как в те далекие времена, когда существовали разные времена года? (Одно из них называлось «зима», но отныне это слово использовалось только в переносном значении.)

Рона Альтмана отличал не только его нелепый наряд. Надо было видеть, как он ходит, шаркая ногами и слегка покачивая головой. Но неприятнее всего в этом человеке была его седая борода, редкая, шелковистая, до смешного холеная. Жидкие волосы того же желтовато-белого цвета в беспорядке торчали у облысевших, лоснящихся висков, под которыми пульсировали извилистые артерии. В обществе, которое каждому давало возможность жить полноценной жизнью вплоть до самого почтенного возраста, подобная небрежность по отношению к самому себе отдавала провокацией. Женщины в струящихся одеждах, чьи лица и тела оставались вечно молодыми благодаря спорту и пластической хирургии, заприметив вдалеке его силуэт, бросали в его сторону неприязненные взгляды. Он был зловещим напоминанием об их возрасте, о котором они изо всех сил старались забыть. Никто другой не дерзнул бы вот так докучать остальным, выставляя напоказ традиционный образ старости, вот так спокойно демонстрировать медлительность, зябкость и другие отпечатки, которые время налагает на стареющее тело. Открыто презирать движение, яркие цвета, здоровье, — одним словом, все мыслимые правила хорошего тона. Все это выглядело настоящим оскорблением но отношению к обществу, и любой другой давно поплатился бы за подобное поведение, отправившись в бессрочную ссылку. Но то был Рон Альтман. Очень немногие привилегированные особы могли позволить себе разгуливать в таком виде. Как влиятельна эта малочисленная элита, которую никогда не видели собравшейся в одном месте, было известно всем, хотя вряд ли кто-то представлял себе ее реальную власть. Узнав Рона Альтмана, люди смотрели уже совсем иначе. Неприязнь в их взглядах уступала место уважению, а порой и страху. Он принимал эти почести, насмешливо прищурив лукавые, подвижные глаза. На его тонких губах играла одна из тех улыбок, какие, подобно улыбке Будды или Джоконды, лишают покоя и долго тревожат тех, кому довелось их лицезреть. А Рон Альтман, шаркая ногами, продолжал свой путь.

Когда в то утро Рон Альтман переступил порог монументального здания Социальной безопасности в Вашингтоне, при нем была трость с серебряным набалдашником: давала о себе знать застарелая боль в колене. Мало кто мог позволить себе щеголять подобными аксессуарами. Трость, карманные часы, которые он носил на цепочке в жилетном кармане, да фетровая шляпа с круглыми полями, на сей раз оставшаяся дома, — все эти вещи были более чем узнаваемы. Охранник при входе сразу понял, кто перед ним, и застыл с подобострастным видом, слега дрожа и вытянув руки по швам. Из чистого уважения к принятым формальностям Рон Альтман положил руку на считывающее устройство генетического идентификатора, а затем медленно пересек огромный вестибюль. Поскольку он не раз бывал здесь, то знал, что в здании имеется лифт, спрятанный за входом и причисленный к историческим памятникам. Каждый, кто чувствовал себя в более или менее сносной форме, считал своим долгом взбежать по парадной лестнице, перескакивая через ступеньки. Самые ленивые пользовались эскалаторами. А вот Рон Альтман предпочитал лифты. Он ни за что на свете не желал обходиться без них, как и без других старомодных вещей.

К тому же у лифтов есть одно неоспоримое достоинство: их нужно ждать. За время ожидания новость о приходе Рона Альтмана успевала распространиться по всему зданию. Когда он величественно прибывал на нужный этаж, его собеседник, будучи заранее предупрежден, как правило, самолично открывал ему дверь. «Не спеши, и все пойдет куда быстрее», — таково было одно из любимых изречений Альтмана.

— Здравствуйте, Сизоэс, — бросил он, выходя из лифта, даже не повернув головы.

И действительно, дверь ему открыл генерал Сизоэс собственной персоной. Он уже успел переодеться в парадную форму и был очень взволнован. Посетитель, шаркая ногами, направился в кабинет, дверь которого Сизоэс оставил открытой. На пороге стояла мертвенно-бледная секретарша, держа на подносе чашку чая без теина для генерала. Альтман протянул ей руку, на которой блестел золотой перстень с печаткой. Торопясь ответить на рукопожатие, секретарша отпустила свою ношу, и весь поднос полетел на пол. Генерал Сизоэс метнул на бедную женщину гневный взгляд, хотя было ясно, что во всем виноват Альтман со своими извращенными манерами.

Пока секретарша собирала осколки, гость осторожно снял шарф и плащ. Затем он уселся в кресло, обеими руками вцепившись в подлокотники, словно пассажир самолета, идущего на аварийную посадку. Сизоэс вернулся за свой стол. Зная, что Альтман не любит затягивать обмен любезностями, генерал нетвердой рукой сделал знак своей помощнице, чтобы та оставила их одних. А потом сразу же перешел к делу, открыв лежавшее перед ним заранее приготовленное досье. Он ждал этого визита, хотя и не так скоро.

— Господин Альтман, я попросил срочно с вами связаться, — откашлявшись, начал он, — потому что нашел кандидата. Как видите, мы не стали тянуть с началом операции.

— Да, вижу, — подтвердил старик.

Сизоэс принял эти слова за комплимент. Он изобразил не лишенную изящества улыбку, которая, впрочем, довольно сильно диссонировала с его крупным носом и фигурой борца-тяжеловеса.

— Надо признать, нам помогли обстоятельства.

Альтман иронически улыбнулся.

— Не скромничайте, — сказал он. — Я ожидаю от вас большей искренности.

Генерал сделал вид, что ничего не слышал.

— Здесь собрана вся информация, — продолжил он, протягивая гостю досье.

Альтман потер глаза.

— Вы не могли бы зачитать вслух? Я не захватил с собой очки.

Очки! Еще один аксессуар из далекого прошлого. Сизоэсу никогда бы и в голову не пришло обзавестись очками, хотя ему самому было без малого восемьдесят семь лет. Каждые пять лет он ложился на небольшую операцию, чтобы подправить зрение, а потому видел лучше любого юнца.

— С удовольствием, — почтительно ответил он.

Генерал откашлялся и начал рассказывать.

— Следуя вашим рекомендациям, мы выбрали молодого человека. Ему двадцать лет и две недели. Уже само его появление на свет было нарушением закона. Его мать прервала контрацепцию без официального разрешения.

— Происхождение матери?

— Бурятка.

Альтман широко раскрыл глаза, как бы выражая крайнее удивление.

— Это кочевой народ в Сибири, — с гордостью пояснил генерал, который особенно тщательно отшлифовал эту часть своего доклада.

— Значит, она была зарегистрирована как русская?

Сизоэс быстро пролистал свои бумаги в поисках ответа на вопрос, который ему явно не пришло в голову выяснять. В конце концов, какое это имело значение?

— Нет, — объявил он с победоносным видом, — «Двойная регистрация: Россия—Монголия».

— Что это еще за двойная регистрация?

— Она имела право использовать стандартизированные культурные элементы, характерные и для того, и для другого происхождения.

— Я окончательно запутался в вашей терминологии, — простонал Альтман, прикрывая глаза рукой.

— Проще говоря, она имела право держать у себя в гостиной и матрешку, и ковер из козьей шерсти. В любом случае, это устаревшая классификация, теперь она практически не используется. С этими неточными определениями было слишком много сложностей.

Рон Альтман неодобрительно покачал головой, но Сизоэс так до конца и не понял, относится этот осуждающий жест к старому или к новому положению вещей. Как бы то ни было, он предпочел продолжить свой рассказ, не задавая вопросов.

— Отец неизвестен. Мать нашего кандидата приехала в Милуоки учиться на медсестру. Расследование показало, что второй родитель, вероятнее всего, чернокожий повар из бистро в центре города. Она обычно подолгу сидела там за чашечкой кофе и готовилась к занятиям. Заведение называлось «Милк Уол-кинг».

Генерал улыбнулся, бросив взгляд поверх страницы. Но Альтман продолжал сидеть, не поднимая маленьких морщинистых век и не проявляя ни малейшего интереса к столь забавной перекличке названий.

— При рождении ребенка расследование в отношении отца произведено не было. Известно только, что его фамилия Смит. В любом случае, это дело никого не интересовало, а сам он никогда о себе не заявлял. Что касается матери, то она покончила с собой.

— Постойте, — вскричал старик, вздрогнув от неожиданности, — нет ли у него генетического дефекта?

— Нет, не беспокойтесь. Мы все тщательно проверили. Гены депрессии отсутствуют. Смерть матери — единичное событие.

— Ребенка воспитывала она?

— Судя по всему, ей довольно долго удавалось скрывать рождение сына. Точно неизвестно, сколько ему было лет, когда его обнаружили. Естественно, ребенка у нее сразу же отобрали. Вам известны законы относительно незаконнорожденных: немедленная отправка в интернат и усиленное воспитание. Мальчик получил прекрасное образование: иностранные языки, музыка, спорт... Он оказался чрезвычайно способным.

— Мать его навещала?

— Нет. Психологи сочли, что она недостаточно уравновешенна. Следует признать, что они не ошиблись, ведь она потом покончила с собой.

Альтман громко высморкался, желая скрыть свое удивление. Что ни говори, а этот мир навсегда останется для него загадкой, хотя он сам приложил руку к его созданию. Сизоэсу явно даже не пришло в голову, что все могло быть как раз наоборот: возможно, женщина покончила с собой именно потому, что ей не разрешали видеться с сыном.

— Сколько лет ему было, когда она умерла?

— Примерно восемь, судя по рентгену костей.

— Ему сообщили, что она покончила с собой?

Генерал бросил на своего гостя взгляд, полный отчаяния. Конечно же, он никогда бы не подумал, что кто-то может интересоваться такими мелочами.

— Оставим это, — смилостивился Альтман. — Расскажите лучше, когда он впервые заявил о себе.

— В двенадцать лет. Согласно первому отчету воспитателей, уже в этом возрасте у него были отмечены «наклонности ярко выраженного асоциального характера».

— Он был склонен к насилию?

— Склонность к насилию не считается асоциальной чертой.

Сизоэсу было немного неловко от того, что приходилось напоминать столь элементарные вещи. Впору было подумать, что Альтман по своему обыкновению разыгрывает собеседника.

— В нашем досье собраны все отчеты, могу вам показать.

Альтман покачал головой.

— Все последующие годы психологи с тревогой наблюдали у него устойчивое неприятие каких-либо границ и ограничений.

— Банально.

— Да, но гораздо большие опасения вызывает неприятие компенсаторных аудиовизуальных программ, полное отсутствие интереса к происходящему на экране, будь то новые художественные или документальные фильмы, новости или реклама. Его не привлекал ни один из массовых календарных праздников коммерческого характера. Добавьте сюда постоянные отказы от участия в школьных поездках. Позже специалисты по профориентации отмечали, что во время стажировок он проявил «безразличие в отношении собственного будущего».

— Короче говоря, речь идет не столько о настоящих отклонениях, сколько о слабой мотивации. Может быть, ваш подопечный просто бесхарактерный лентяй?

— Нет, нет, — возразил Сизоэс тоном человека, который готов отстаивать свое мнение, — Молодой человек очень энергичен. Даже слишком. Он явно к чему-то стремится. Но поиски свои ведет в социально неприемлемом направлении. Это классический случай патологии свободы. Такое порой случается даже в нашем совершенном демократическом обществе. Решать подобные проблемы, и как можно оперативнее — прямая задача Социальной безопасности. Вот почему, когда мальчик достиг пятнадцатилетнего возраста, его досье оказалось у нас.

— Вы вызывали его для беседы?

— Разумеется.

— Вы сами с ним встречались?

— Подобные собеседования — рутинная работа, не соответствующая моему уровню, — с достоинством пояснил генерал, — С ним тогда говорил один из моих подчиненных. Этот сотрудник здесь больше не работает, но у меня остались все протоколы. Они подтверждают всю серьезность этого случая.

— Серьезность, серьезность — пробормотал Альтман, — если я не ошибаюсь, безразличие и слабая мотивация встречаются у нас на каждом шагу. С каких это пор мы требуем от людей страстности? К тому же он вполне мог бы избрать «интегрированный маргинальный статус», это ведь, кажется, до сих пор так называется? В конце концов, не зря же в Конституции предусмотрено право на отклонение от нормы.

Сизоэс просиял: наконец-то они перешли к той части досье, которую он изучил особенно тщательно.

— Избрать маргинальный статус! — повторил он с иронической ухмылкой, которая явно раздражала Альтмана. — В вашей фразе есть одно не применимое к нему слово: избрать. Этот субъект не способен на выбор, или, вернее, он не желает выбирать. Он не желает даже внятно сформулировать свой отказ... Он выполняет все, что ему говорят, и причем хорошо выполняет. Тесты показали, что у этого типа большие, даже выдающиеся способности. Точнее, если следовать официальной терминологии, «бесполезные для общества способности». Его ничто не интересует.

Генерал выдержал паузу, чтобы подчеркнуть особую важность того, что собирался сказать, затем слегка наклонился вперед и с особым пафосом провозгласил:

— Даже спорт!

Искреннее возмущение Сизоэса очень позабавило Альтмана. Он достал клетчатый носовой платок — носовой платок из ткани! — и согнал с лица мелькнувшую было тень улыбки.

— Когда его посылают бегать, — продолжал распаляться генерал, — он бежит быстрее остальных. Когда бросают мяч, он ловит его с быстротой молнии. Каждый, кто провоцировал его на драку, позже об этом пожалел. Он в прекрасной физической форме. Вся беда в том, что этот субъект не желает ни на что употребить свои способности.

Последнюю фразу Сизоэс произнес, едва ли не задыхаясь от ненависти. Неприязнь к молодежи была Глобалии делом обычным, однако наружу выплескивалась нечасто, поскольку молодые люди давно стали редкостью.

— Но и это еще не самое страшное, — зловещим тоном возвестил генерал.

Оттягивая время, чтобы насладиться произведенным эффектом, он взял со стола прозрачную пластиковую коробочку, внутри которой сверкала миниатюрная Эйфелева башня. Вокруг башни взметнулись и тут же осели искусственные снежные хлопья.

— Так что же? — спросил Альтман.

Впервые с начала беседы в его голосе проскользнули едва заметные нотки нетерпеливого волнения. Глаза у него блестели.

— Самое страшное, — торжественно изрек Сизоэс, — собственно, самое страшное состоит в том, что он ничего не боится.

И генерал с победоносным видом опустился в свое кресло, вальяжно откинувшись на спинку.

— Расскажите-ка поподробнее, — заинтересовался Рон Альтман.

По его лицу было видно, что он не столько удивлен, сколько очень обрадован. Он наслаждался, подобно гурману, который долго мечтал об изысканном блюде и только что отведал первый кусочек.

— Все материалы собеседований и другие собранные нами свидетельства подтверждают, что этот молодой человек придерживается крайне... хм... независимых взглядов.

— Дорогой Сизоэс, это же Глобалия. Здесь не запрещено думать и говорить все, что угодно.

В конце фразы Альтман хмыкнул, словно отпустил хорошую шутку.

— Разумеется, — подтвердил чиновник, улыбкой давая понять, что не надо держать его за идиота. — Не запрещено думать все, что угодно, но мы ответственны за свои мысли, не так ли? И некоторые мнения вызывают тревогу больше, чем другие. Борьба с терроризмом требует определенной бдительности. В этом мы и видим основную задачу Социальной безопасности.

— Вы хотите сказать, он поддерживает терроризм?

По лицу старика пробежала тень. Надо было этим воспользоваться: Сизоэс немного выждал с ответом, а потом, так близко придвинувшись к собеседнику, что тот ощутил его несвежее дыхание, провозгласил:

— Он не за террористов. Все гораздо хуже. Он считает, что никаких террористов не существует.

— Не существует! — воскликнул Альтман, не в силах скрыть свой восторг. — А как же бомба, которая недавно взорвалась в Сиэтле?

Сизоэс махнул рукой, показывая, что о таких пустяках не стоит и упоминать.

— А автобус, взорвавшийся в Риме?

— Для него это все пустой звук.

— А взрывчатка, которую нашли под одной из опор моста Голден Гейт?

— Ну, то было два года назад, — уточнил Сизоэс, как будто от этого пример утратил свою силу. — Но это неважно. Он всегда говорит одно и то же: якобы все эти события — пропагандистский трюк.

И с молчаливым злобным смешком, какой бывает у крупье при виде того, как разоренный игрок выкладывает перед ним свои последние фишки, Сизоэс добавил:

— Он не верит в существование ни одной из опасностей, с которыми мы сталкиваемся, защищая наше свободное общество.

— Великолепно! — вскричал Рон Альтман, хлопнув обеими руками по подлокотникам своего кресла.

Звук этот нарушил хрупкое равновесие. Генерал устремил на своего гостя тяжелый, подозрительный взгляд, словно на секунду забыл, с кем имеет дело.

— Я хочу сказать, — уточнил Альтман, — ваш портрет великолепен.

Атмосфера несколько разрядилась.

— Это не мой портрет, все значится в досье, — проворчал генерал.

— Он наблюдается у психологов?

— Что вы! Он отказывается от любой помощи, считает, что абсолютно нормален. Нам удавалось прижать его к стенке только тогда, когда он делал какую-нибудь глупость.

— Сколько их было всего?

— Две... До сегодняшнего дня.

— И что за глупости?

— Все время одно и тоже. В первый раз это случилось на Барбадосе. Он приехал заниматься парусным спортом. Его инструктор заметил, что однажды он не явился ночевать. Оказалось, он попытался доплыть до Антигуа. Как вам известно, из соображений безопасности остров был объявлен запретной зоной. А этот тип просто заявил, что, видите ли, потерялся. Непонятно только, зачем он набил свой швертбот печеньем и канистрами с пресной водой, которых хватило бы на неделю.

— Он был осужден?

— Нет. Ему рекомендовали психотерапию, но он появился всего на трех сеансах.

— А второй раз?

— В Бронксе. Он остановился в студенческой гостинице недалеко от стены.

— Какой стены?

— Вдоль скоростной автотрассы, которая ведет к порту.

— А что за стеной?

— Антизона, если я не ошибаюсь. Я знаю только, что доступ туда запрещен и что по ночам там уже бывали какие-то беспорядки. Высказывались подозрения, что оттуда могут проникать террористы. Уже десять лет идут разговоры о том, чтобы заключить эту автотрассу в стеклянный туннель, но работы все никак не начнутся.

— Ну и что же натворил ваш подопечный?

— Посреди ночи вылез на крышу гостиницы, а оттуда перебрался на стену. Кажется, это довольно просто. Он нацепил на себя перевязь и закрепил на дымовой трубе альпинистскую веревку, чтобы спуститься со стены.

— Ему это удалось?

— Он так шумел, — с явным злорадством ответил Сизоэс, — что не успел перекинуть ногу на другую сторону, как его поймали два патруля.

— Его судили?

— На этот раз ему было трудно сделать вид, что он просто потерялся. Но защищался он умело, судьи оказались в непростом положении. Заявил, что Конституция гарантирует свободу каждому гражданину, и все в таком духе. Вы понимаете, о чем я. Присяжные не особенно охотно осуждают за преступления, связанные со свободой взглядов. А таким типам, как этот, только дай повы-ступать перед публикой... Короче говоря, он отделался тремя месяцами общественно полезных работ в какой-то гуманитарной организации.

Альтман вытащил из кармана записную книжку и принялся что-то царапать в ней старой ручкой светло-серого цвета. Его собеседник взирал на все это в замешательстве. Этот невыносимый старик делал записи на бумаге, и явно не из одного только снобизма. Чувствовалось, что вот так карябать какие-то мерзкие каракули было для него делом абсолютно естественным. Пользоваться компьютером он наверняка не умел. Здесь речь шла уже не о кокетстве, а о беспомощности. Он выглядел не просто трогательно, а прямо-таки жалко.

Закрыв записную книжку, Альтман с громким хлопком перетянул ее резинкой. И где он только брал подобное старье?

— Прекрасно, — сказал старик, — Вы подобрали идеального кандидата. Конечно, я бы предпочел дать свое согласие еще до начала операции. Но что сделано, то сделано.

Сизоэса этот упрек нисколько не смутил, он был к нему готов.

— Мы были вынуждены ускорить события, — объявил он с некоторой торжественностью, — потому что нам стало известно, что этот человек сам собирается перейти к делу. Мы больше не могли сидеть сложа руки в ожидании последствий.

— Перейти к делу... Гм... И что же он сделал на этот раз?

— Если позволите, — сказал Сизоэс, — я вызову своего сотрудника, он предсуставит вам самую свежую информацию.

Сизоэс взял со стола свой мобильный телефон, открыл крышку и отчетливо произнес:

— Эртье!

Через несколько секунд в кабинет вошел человек, который, судя по всему, дожидался вызова за дверью. Он приблизился к столу и встал напротив.

— Старший унтер-офицер Эртье, — просто сказал Сизоэс.

Представлять кому бы то ни было Рона Альтмана не было никакой необходимости.

Унтер-офицер заметно волновался. Он застыл в напряженной позе, слегка пригнувшись и выпятив и без того слишком толстый живот. Как и все остальные, за исключением Альтмана, одет он был в облегающий термокостюм, только цвета плохо сочетались друг с другом и покрой был дешевый.

— Где наш объект? — спросил Сизоэс.

— Господин генерал, как мы и предполагали, вчера в восемь часов сорок пять минут он покинул новый зал для трекинга в Сиэтле.

Альтман изобразил на своем лице живейшее удивление.

— Зал для трекинга? — переспросил он, повернувшись к Сизоэсу.

— Да, — пояснил тот таким тоном, чтобы было понятно, что он изо всех сил старается быть снисходительным, — это новый вид развлекательных комплексов. Собственно, они существуют уже около тридцати лет. Граждане могут в полной безопасности совершать там долгие прогулки на лоне природы.

— Как же им это удается? Они что, ходят по кругу?

С Альтманом никогда нельзя было понять, ломает он комедию или же действительно настолько стар, что какие то совсем элементарные вещи могли пройти мимо него.

Сизоэс терпеливо разъяснил, что существуют специально оборудованные крытые маршруты, разбитые на этапы.

— Короче говоря, — сказал Альтман, — это что-то вроде охраняемой зоны, только на природе.

— Совершенно верно, — подтвердил Сизоэс. Голос его звучал довольно уныло.

— А как он выбрался на этот раз?

— Открутил одну из подвижных стеклянных панелей, через которые спускают лишнюю воду после полива.

— Замечательно придумано! — растрогался старик. Но тут же нахмурил брови и добавил, — В таком случае, у него наверняка были сообщники!

— В принципе, — отозвался унтер-офицер Эртье, — он вполне мог бы обойтись и без них. Но сейчас он действительно не один.

— А с кем?

— Со своей подружкой.

— С женщиной!

У Сизоэса возникло странное чувство, будто в восклицании старика звучало не столько удивление, сколько нескрываемая радость.

— Это же было одно из условий, не так ли? — сказал он. — Вы хотели, чтобы наш кандидат был, так сказать, влюблен.

— Да, да, это как раз то, что надо, — Альтман. — И давно он с ней знаком?

Эртье собрался было ответить, но Сизоэс перебил его, потрясая папкой с документами.

— Все сведения собраны в этом досье, я вам потом все разъясню. Старший унтер-офицер только ведет слежку с помощью наших систем видеонаблюдения. Эртье, скажите-ка лучше, что сейчас делают эти двое.

— Да, действительно, — поддержал Альтман, — чем они там заняты?

Эртье, которому так и не предложили сесть, опустил глаза, покашливая и переминаясь с ноги на ногу.

— Ну же, — наседал Сизоэс, — выкладывайте.

— Господин генерал, — отчеканил его подчиненный, задрав подбородок и вытянувшись по стойке «смирно», — в настоящее время они занимаются любовью.

Повисло неловкое молчание. Потом Сизоэс разразился грубым смехом, Эртье не преминул последовать его примеру. Альтман отвел глаза. Казалось, он задумчиво смотрит вдаль или созерцает что-то в прошлом.

— Вы уже говорили, сколько ему лет? — спросил он растроганным голосом.

— Двадцать.

— Двадцать лет! — повторил старик, устремив взгляд в пространство.

Его бородатое лицо осветила бледная, как зимнее солнце, улыбка. Рука с перстнем непринужденно скользнула по глазам, словно отводя тонкую пелену.

— Двадцать лет, — пробормотал он со вздохом.

А потом, вспомнив о двух чиновниках и поймав на себе их недоумевающие взгляды, снова посерьезнел.

— Сизоэс, отправляйтесь за вашим подопечным. Сомнений быть не может, это именно тот человек, который нам нужен. Как его фамилия?

— Смит.

— Имя?

— Байкал.

— Байкал?!

— Да, звучит довольно странно. Но тогда оно входило в комплекс стандартизированных культурных элементов, характеризовавших русско-монгольское происхождение матери. Кажется, это название какого-то озера.

Альтман вежливо сделал вид, что вникает во все эти премудрости.

— Отныне, — приказал он, — ставьте меня в известность обо всем, что касается молодого Байкала. Как только он окажется у вас, я хотел бы встретиться с ним с глазу на глаз. Я укажу вам подходящее для этой встречи место.

— Конечно-конечно, — угодливо сказал Сизоэс.

Он был явно доволен, что разговор близится к концу, и никак не мог дождаться, когда останется один, чтобы записать все сказанное Альтманом, все его приказы, жесты и особенно все его странные высказывания. Сизоэс никогда не упускал случая записать все, что казалось ему ненормальным, непонятным или подозрительным.

А от него эту привычку переняли все остальные сотрудники Министерства социальной безопасности.

Альтман наклонился, нащупывая свою упавшую на пол трость, и тяжело поднялся.

— Можете на нас положиться, — сказал на прощание Сизоэс, — мы сейчас же переходим к действию.

— Сейчас же! — воскликнул Альтман, — Полно вам, Сизоэс, неужели вы настолько далеки от всякой романтики? Дайте им еще немного порадоваться жизни...

Глава 3

ОБНАЖЕННЫЕ, ОНИ ДРЕМАЛИ, вытянувшись в высокой траве. Кейт положила согнутую ногу Байкалу на живот. Дыхание юноши было ровным и глубоким, а на лице появилось безмятежное выражение, которое она и раньше видела у него только во сне. И все же, как бы Кейт ни наслаждалась царившим вокруг покоем, на душе у нее было тревожно, неуютно. Нужен был энтузиазм Байкала, чтобы убедить себя, будто, проникнув в антизону, они обрели свободу. Что же до Кейт, то она, по правде говоря, чувствовала себя здесь под большим надзором, скованнее и уязвимее — одним словом, менее свободной, чем внутри.

Прежде всего, ей не давал покоя этот запах. Кейт он сразу напомнил гарь, и, действительно, в воздухе резко пахло золой и обугленными пнями. То тут, то там взгляд натыкался на изуродованные стволы варварски поваленных деревьев. Судя по всему, срубившие их люди были вооружены не самыми совершенными инструментами. Кейт и Байкалу попалась на глаза забытая посреди поляны ржавая мотыга, кое-как сварганенная из старых железок.

Оказавшись по ту сторону стены, беглецы прошагали еще около десяти часов. Они не сомневались, что и здесь все нашпиговано видеокамерами, а потому старались укрываться за деревьями. К их удивлению, местность, которая из зала для трекинга казалась совсем дикой, была изрезана бесчисленными тропами. Правда, людей они так и не встретили.

Байкал держался уверенно, как человек, который знает, куда идет. Время от времени он сверялся с какой-то таинственной картой, которую извлекал из клапана рюкзака. Чувствуя, что ее друг вовсе не так уверен в себе, как пытается показать, Кейт предпочитала не задавать лишних вопросов. Вскоре они вышли к горному озеру, со всех сторон окруженному густым ельником. Там, где в озеро впадала небольшая речушка, половина берега заросла тростником. Закат начертал в розовом небе таинственные знаки, которые каждый в глубине души истолковал по-своему. Кейт подумала про себя, что ничего доброго они не предвещают. Беглецы дождались темноты, чтобы развести костер из сушняка, слегка перекусили, залезли в свои спальные мешки и уснули, прижавшись друг к другу. Проснулись они еще до рассвета, когда выпала роса и с озера стал подниматься туман. Кейт встала и отправилась умываться холодной водой. У нее мелькнула мысль, что, останься они в зале, все выглядело бы примерно так же. С той только разницей, что не пришлось бы вздрагивать от смутного страха, заслышав любой необычный шорох, да вдыхать мерзкий запах гари, который под утро чувствовался еще сильнее.

Предрассветная тоска, змеящийся под одеждой холодок, горьковатый привкус дыма в воздухе — все располагало к тому, чтобы натянуть дополнительную термофутболку и наглухо застегнуть поднятый воротник куртки. Кейт совсем иначе воображала себе эту вылазку. Главное, — казалось ей — она сможет остаться с Байкалом наедине, вдали от посторонних глаз, и ее мечта о близости с ним наконец осуществится. А вместо этого получилось едва ли не наоборот: страх и отсутствие привычного комфорта препятствовали наслаждению и грозили свести на нет желание как таковое.

Кейт последовала за Байкалом, потому что была в него влюблена и не хотела отпускать одного, рискуя никогда больше не увидеть. Девушке смутно верилось, что, оказавшись по ту сторону границы, куда так влекло ее возлюбленного, они будут как-то особенно счастливы. Первое столкновение с реальностью безжалостно вернуло ее с небес на землю.

В это промозглое утро у Кейт было такое чувство, будто она постепенно приходит в себя, очнувшись от долгого забытья. Прежде всего, надо было сориентироваться во времени. Сделав усилие, она припомнила, какое сегодня число — 3 июля 27 года. В Глобалии летоисчисление велось от нуля до шестидесяти, после чего отсчет снова начинался с нуля. У этой системы, созданной по аналогии с подсчетом секунд и минут, была масса преимуществ. Благодаря ей вопрос о дате рождения перестал выглядеть вопиющей бестактностью по отношению к людям с большим будущим. Например, если вы родились в двенадцатом году, то в двадцать втором это могло означать, что вам десять, семьдесят или сто тридцать лет. Помимо всего прочего, такое летоисчисление напоминало каждому, что у Глобалии нет начала, она была всегда и будет существовать вечно, подчиняясь пульсирующему ритму бесконечно возобновляемых шестидесятилетних циклов. Итак, со временем все было ясно: 3 июля 27 года.

Что же касается пространства, то с ним дело обстояло далеко не так просто. Кейт впервые прямо спросила Байкала, где они находятся и куда он ее ведет.

— Насколько я знаю, — ответил он, слегка смутившись, — если мы будем и дальше двигаться в том же направлении, то выберемся из национального парка и попадем на пустыри за заводами фирмы «Байуотерз». А оттуда найдем дорогу на побережье.

Но как бы Байкал ни старался выставить себя знатоком, было сразу видно, что он плохо понимает, где они находятся, и очень смутно представляет себе будущий маршрут. Да и как могло быть иначе, ведь их путь лежал через запретные территории, отданные на откуп террористам и дикой природе! У Кейт пока не хватило духа продолжать расспросы прямо сейчас, но про себя она подумала, что надо будет как можно скорее взять ситуацию в свои руки.

К полудню солнце разогнало холодный туман, высушило землю и отсыревшую за ночь одежду, а бриз принес с запада гряду облаков, от которых веяло свежестью и морем. Байкал ускорил шаг, вообразив, что наконец-то нашел дорогу на побережье. Увы, беглецам дважды пришлось поворачивать назад и прятаться: едва им начинало казаться, что они на верном пути, как на горизонте возникали посты охраны. В конце концов Байкал решил отправиться в обход через горный перевал, и они с Кейт стали карабкаться по узкой тропинке, которая выглядела вполне обнадеживающе. К их разочарованию, тропа, достигнув вершины горного хребта, не спускалась по противоположному склону в долину, а вела на скалистый отрог и там обрывалась. Верхняя часть отрога поросла травой, образуя некое подобие сада, со всех сторон окруженного пропастью.

По дороге у Кейт было достаточно времени, чтобы разобраться в том, что творилось у нее в душе. Девушку обуревали мрачные предчувствия. Она была уверена, что у этой затеи нет ни малейшего шанса на успех. И если холодным утром при мысли об этом ей расхотелось и думать о физической близости, то теперь, в тихий и теплый послеполуденный час, в величественном окружении горных долин, простиравшихся внизу в подсвеченной солнцем дымке, она решила, что медлить больше нельзя, ведь в запасе у них оставалось так мало времени. Пока Байкал что-то высматривал вдали в маленький бинокль, девушка, не говоря ни слова, сбросила с себя одежду' и расстелила ее на траве. Обернувшись, он увидел ее обнаженной. Ладонями она касалась своих грудей, но не для того, чтобы скрыть их, а чтобы от этой первой ласки стали еще заметнее напряженные соски, разбуженные прикосновением теплого ветра. До чего приятно оказалось подставить яркому солнцу длинные темные волосы и молочно-белую кожу, усеянную бесчисленными родинками! Байкал молча разделся, не сводя глаз с девушки. Не успел он подойти поближе, как она прилегла, опираясь на локоть. Ноги ее были слегка разведены и напоминали склонившийся к самой траве цветок с длинными лепестками. Байкал вытянулся рядом, повинуясь той же непреодолимой силе, которая, казалось, исходила из самой земли. Когда они слились воедино, их любовь была лишь одним из проявлений закона вселенского притяжения, но чьей воле непостижимым образом соединяются небо и облака, растения и почва, лес и светлое пламя, которое ласкает, лижет и пожирает его.

В двадцать лет поступки даются куда легче, чем слова. Теперь ими овладело стеснение, по своей силе не уступавшее тому порыву, который только что безмолвно свел их вместе, и никто не решался заговорить первым. В конце концов, каким бы легким и теплым ни был обдувавший их ветерок, им стало прохладно, и они встали, чтобы одеться.

Кейт подошла к Байкалу, который возился со своим термостатическим поясом далеко не самой последней модели. Прижавшись к нему, она вытянула губы для поцелуя и погладила юношу по небритой щеке.

— А теперь, — шепнула она, — скажи, куда мы идем на самом деле.

В первую секунду Байкал весь напрягся, стараясь снова напустить на себя самоуверенный вид. Но Кейт все так же гладила его по щеке и прямо смотрела в глаза, так что он наконец сдался:

— Я и сам не знаю.

Он выглядел таким беззащитным, что она прижала его к себе. Они долго стояли, обнявшись.

— Расскажи мне все, как есть, — прошептала Кейт.

Она взяла Байкала за руку и усадила рядом с собой на траву.

— Я тебе уже говорил, я здесь задыхаюсь. Я больше так не могу. Я хочу выбраться отсюда.

— Согласна, Сиэтл — ужасный город. Но я же тебе предлагала слетать в Улан-Батор навестить мою бабушку. А можем погостить у моих родственников на ранчо в Зимбабве.

— Кейт, ты не понимаешь. Везде будет одно и то же. Мы так и останемся в Глобалии. Это будет одна и та же страна, которую я ненавижу.

— Конечно одна и та же. Никаких других стран не существует! Может, ты жалеешь о тех временах, когда было много разных государств, которые все время только и делали, что воевали друг с другом?

Байкал пожал плечами. Кейт продолжала настаивать.

— Больше нет границ между странами. Разве это плохо?

— Естественно. Кейт, ты сейчас пересказываешь пропаганду, которую тебе вбили в голову, как и всем нам. Глобалия — это свобода! Глобалия — это безопасность! Глобалия — это счастье!

Кейт обиженно посмотрела на него. Слово «пропаганда» звучало как оскорбление. Ведь на самом деле она сказала чистую правду.

— Ты, конечно, считаешь, что намного умнее меня. Но не станешь же ты отрицать, что теперь можно ездить куда угодно! Включи свой мобильный, выбери турагентство, и завтра же можешь отправиться в любой конец мира...

— Да, — согласился Байкал, — поехать можно куда угодно. Но только в пределах безопасных зон. То есть туда, куда нам разрешают ездить. Туда, где все одно и то же.

— Но вся Глобалия — сплошная безопасная зона! Европа, Америка, Китай... Все остальное пусто, там одни антизоны.

Байкал воскликнул звенящим от волнения голосом:

— А я все равно верю, что должно быть что-то еще!

Кейт вздохнула:

— Это ты мне уже говорил. Поэтому я и пошла за тобой. Но посмотри вокруг. Любимый, теперь ясно, что никакого другого мира нет, это только мечты. Остались только какие-то заброшенные дебри на краю света, заповедники да пустыри.

— Я полгода собираю сведения, — упорствовал Байкал. Он гордо встряхнул головой, но в голосе его угадывалось отчаяние. — Я уверен, все антизоны сообщаются между собой. Отсюда можно выйти к морю, там дальше должны быть пустыни, а может быть, и настоящие города! Чего я только не делал, чтобы достать карты! Мне удалось подкупить одного парня, его дедушка был ботаником и бывал в антизонах в экспедиции. Он мне продал пакет программ с картами, но, похоже, все устарело: здесь ничего не узнать!

Кейт чувствовала, что он вот-вот заплачет. Она провела рукой но его волосам, пригладив непокорные, черные как смоль пряди, которые тут же заторчали снова.

— Давай скорей вернемся, — шепнула она, — Скажем, что потерялись, что дверь была открыта, а нам хотелось побыть наедине. Нам ничего не будет. Разве что оштрафуют.

— Нет, — сказал Байкал, тряхнув головой, — Я туда не вернусь. Это настоящая тюрьма.

— У нас кончилась еда. Здесь никто не ходит, может, только угольщики, да какие-то таинственные лесные жители. Тут страшно, в воздухе воняет гарью. Мы в любой момент можем угодить в ловушку или наступить на мину. Ну и где, по-твоему, тюрьма?

— Там, — не сдавался Байкал.

Кейт отдернула руку. Они молча посмотрели друг на друга. Что, если свирепый вид Байкала, его необузданность, которая так привлекла ее в начале, — это всего лишь упрямство капризного ребенка? Она ввязалась в эту авантюру, восхищенная его энергией и уверенностью в себе. Но сейчас Кейт вдруг поняла, что за всем этим может скрываться и нечто другое: гордыня и даже глупость.

— С меня хватит! — крикнула девушка и встала.

Она взяла свой рюкзак.

— Я пойду назад.

— Ты не знаешь дороги, — возразил Байкал.

Лучше бы он этого не говорил. Теперь Кейт уже не могла позволить себе передумать. Была затронута ее гордость.

— Еще посмотрим.

Девушка решительно надела рюкзак и быстро зашагала по тропинке, которая вела в лес.

С минуту Байкал постоял в одиночестве, сжав кулаки. Он ни за что не хотел отказываться от задуманного, но при мысли о том, что Кейт из-за него окажется в опасности, решил больше не упрямиться. Молодой человек взвалил на спину рюкзак и побежал вслед за ней вверх по крутому склону.

Тропа была извилистая, а потому он не сразу заволновался оттого, что не видит Кейт. Наверняка она скрылась за следующим поворотом. Прошло десять минут. Байкал удивился, что до сих пор не нагнал ее. По дороге ему не попалось ни одной развилки, к тому же он был уверен, что ходит гораздо быстрее, чем Кейт. Он принялся звать ее. Его крики эхом отозвались в соседнем ущелье. Вдруг она спряталась? Некоторое время назад Байкал проходил через участок леса, заваленный огромными камнями. Наверняка Кейт спряталась за одним из них. Может быть, ей нужно было уединиться или же она решила пропустить его вперед.

Он пошел обратно, не переставая звать Кейт. Солнце уже скрылось за горным кряжем, и тропинку окутала сиреневатая тень, которая в горах задолго предвещает наступление ночи.

В конце концов за очередным поворотом он разглядел метрах в десяти чей-то силуэт. Байкал так долго бежал вверх по склону, что пот застилал ему глаза, и он почти ничего не видел, но не засомневался ни на секунду. Юноша ринулся вперед, еле переводя дыхание, счастливый оттого, что наконец нашел Кейт. Когда их разделяли всего какие-то три метра, он поднял взгляд и увидел, как рядом безмолвно выросли еще две тени. В ту же секунду фигура, которую он принял за Кейт, обернулась. Байкал понял, как сильно он ошибался. Это оказался мужчина. Форма Министерства социальной безопасности туго обтягивала его толстый живот.

— Ни с места! Я унтер-офицер Эртье.

Глава 4

ВЗРЫВ ЗАМИНИРОВАННОЙ МАШИНЫ, который потряс весь Сиэтл, унес жизни двенадцати человек, не говоря уже о многочисленных ранениях и тяжелых психологических травмах. И все же по меньшей мере одного эта трагедия осчастливила: благодаря ей Анрик Пу-жолс смог раздобыть сенсационный материал для своего первого репортажа.

Анрик окончил школу журналистики всего каких-то две недели назад. Ему недавно перевалило за тридцать, так что дорога в профессию была долгой. Впрочем, тридцать — возраст более чем приличный и даже весьма юный, учитывая, какой конкурс нужно было выдержать, чтобы поступить в это престижное учебное заведение. И что было еще удивительнее, этому молодому человеку без опыта работы удалось устроиться стажером в рубрику «Происшествия» газеты «Юниверсал Геральд». То было старинное издание. Поговаривали, что в начале своего существования оно даже печаталось на бумаге. Это значило, что газета была основана еще до того, как вышел закон, запрещающий промышленное использование любых природных материалов, один из первых в Глобалии. Теперь «Геральд», разумеется, стала виртуальной и выходила в экранном формате. Все эти годы она успешно конкурировала со множеством новых газет, и, хотя давно уже не считалась единственным авторитетным изданием, престиж ее по-прежнему был невероятно велик.

И вот в довершение всего с первым же журналистским заданием Анрика посылают освещать теракт такого масштаба. Накануне ему выдали ленту на липучке, где значилось его имя. По старой традиции все в редакции носили на груди такие значки. Трудно было сказать, чем он больше гордился: званием журналиста «Юниверсал Геральд» или своим каталонским именем «Анрик Пужолс», которое казалось ему созданным специально для того, чтобы быть выгравированным на клинке шпаги.

Увы, Анрик был так горд и так взволнован, что упустил самое главное. В спешке отправившись к торговому центру, где произошел взрыв, он забыл свое электронное журналистское удостоверение. Возвращаться было уже поздно, а офицеры Социальной защиты признавали только этот документ, который позволял автоматически идентифицировать владельца и определить его профессиональные полномочия. Остальные журналисты, все при своих удостоверениях, уже стояли отдельной группой неподалеку от обгорелого остова машины. К ним вот-вот должен был обратиться представитель властей, зачитать официальное заявление, ответить на вопросы и пригласить воочию ознакомиться с последствиями взрыва. Родственники жертв, тоже собранные в отдельную группу, терпеливо дожидались, когда до них дойдет очередь предстать перед телекамерами.

По забывчивости загубить такой репортаж! Анрик был готов рвать на себе волосы. Молодой журналист, хотя и родился в Денвере, а учился в самых разных уголках планеты, был каталонцем до мозга костей. Так его воспитала бабушка, у которой он долгое время жил после смерти родителей, погибших в автокатастрофе. Гордый, трудолюбивый и обидчивый, любую неудачу он воспринимал как оскорбление и приходил в бешенство при одной мысли о том, что его честь может пострадать.

Когда Анрика оттеснили за оцепление, у него все внутри закипело. Он едва сдержался, чтобы не броситься с кулаками на кого-нибудь из охранников. Бунтарская натура чуть не сыграла с ним злую шутку, но в конце концов она же его и спасла.

Ночь вокруг торгового центра была вся расцвечена голубыми и оранжевыми огнями, которые то и дело вспыхивали на крышах машин скорой помощи, полицейских и пожарных грузовиков, в беспорядке теснившихся на месте происшествия. Начиненная взрывчаткой машина была припаркована возле главного входа, через который покупатели с тележками обычно входят и выходят из магазина.

Оставаться на месте, издалека наблюдая за другими журналистами, не было никакого смысла, и Анрик решил отойти подальше от оцепления, туда, где во множестве суетились спасатели.

Он был невысок ростом, но его сухопарая, сутуловатая фигура, гневно блестящие черные глаза, острая бородка, как у отца, которого он почти не знал, написанные на лице возмущение и ярость придавали ему посреди всеобщего хаоса, царившего на месте катастрофы, нечто комическое или трагическое, в зависимости от обстоятельств, но, так или иначе, театральное.

Он настолько органично смотрелся на фоне этой драмы, что выглядел одним из ее участников. И в конце концов стал таковым.

Анрик любил сочетание белого и красного, и так вышло, что в тот день на нем был костюм, напоминавший форму спасателей. В суматохе один из них принял журналиста за своего и попросил подменить, потому что его самого вызывали на центральную станцию. Уходя, он оставил Анрику свою форменную куртку с номером на спине, решив, что у того она порвалась. Теперь молодой журналист ничем не отличался от спасателей, на животе у него, как и у всех, красовалось изображение бутылки сока и название фирмы-производителя, которая выступала официальным спонсором службы спасения.

И его тут же без всяких церемоний отправили на подмогу группам, курсировавшим от места трагедии к машинам скорой помощи, которые дожидались поодаль с включенными маячками. В каждой группе было по три человека: пострадавшего вел фельдшер, а над ними нависал психолог. Он выслушивал жалобы обоих: и раненого, и врача — и должен был помогать им в реальном времени преодолевать травму, которую один из них пережил на собственном опыте, а другой наблюдал со стороны. Как только пострадавший оказывался в машине скорой помощи, а иногда и еще раньше, его срочно готовили к оказанию первой помощи. Тех, кто был в сознании и мог держать ручку, заставляли подписывать документ, заранее освобождавший врачей от ответственности за все их действия. Если же раненый находился в тяжелом состоянии, приходилось в спешке выяснять координаты родных, чтобы связаться с ними.

Эвакуируя пострадавших, Анрик смог достаточно близко подойти к взорвавшейся машине, чтобы как следует ее рассмотреть. Это было довольно старая модель с обычным ядерным мотором небольшой мощности.

Сидения сгорели, но кое-где виднелись нетронутые куски красной обшивки. Любопытнее всего ему показалась прямоугольная вмятина на крыше, как будто на этом месте была приделана какая-то табличка или знак, одним словом некий предмет. Причем, судя по всему, его не сорвало взрывом. Он явно был снят заранее, потому что от него не осталось никаких обломков или обрывков.

Первой жертвой теракта, которую Анрик помогал эвакуировать, была тяжело раненная женщина. Весь правый бок у нее был залит кровью. Ее отшвырнуло взрывной волной, она ударилась о стальной столб и наверняка сломала плечо или руку. Женщина умоляла врача дать ей обезболивающее. Тот ответил, что может только диагностировать травмы, но не имеет права ничего предпринимать, пока она не подпишет бумагу об освобождении от ответственности. Анрик, хоть и обращался с пострадавшей очень бережно, получил свою долю незаслуженных проклятий, которые женщина, вне себя от потрясения и боли, обрушила на врача, а заодно и на весь род человеческий.

От второго раненого тоже мало что удалось узнать. По другую сторону стены, у которой разорвалась бомба, находился салон компьютерных игр. Когда мужчину извлекли из-под обломков, на нем еще был шлем и сенсорные перчатки, позволявшие передвигаться в виртуальном мире. Взрыв произошел как раз в тот момент, когда игрок только что истратил свою третью жизнь в битве с гуарфами и хорблютами. Пока Анрик вел его к машине, он все еще пытался понять, какое из этих кровожадных чудовищ могло нанести ему подобный удар.

Прежде чем в третий раз отправиться к эпицентру взрыва, Анрик осторожно огляделся по сторонам. Неразбериха постепенно сходила на нет. Все чаще можно было заметить офицеров Социальной безопасности, патрулировавших район. Молодой, с острой бородкой и вызывающим видом, Анрик рано или поздно привлек бы к себе внимание. Но в то же время увиденного явно не хватило бы для хорошей статьи.

Он решил сделать еще одну, последнюю вылазку. И тут ему улыбнулась удача.

Вдоль стены торгового центра бегал один из спасателей и что-то кричал. Анрик не обращал на него внимания, пока не понял, что тот выкрикивает его номер. Когда он приблизился, спасатель пальцем указал ему еще одного пострадавшего, нуждавшегося в срочной помощи.

— Свободных психологов пока нет. Иди ты один, а я скоро пришлю кого-нибудь на подмогу.

Пострадавший оказался представительным мужчиной, который издалека казался довольно молодым. Но, подойдя поближе, Анрик заметил, что корни волос у него седые, а лицо изрезано тонкими шрамами от пластических операций. Когда взорвалась бомба, мужчина упал и потерял сознание, но угол здания послужил ему защитой, так что он, похоже, не был ранен. Теперь он медленно приходил в себя, потирая шею и удивленно оглядываясь по сторонам. Окончательно придя в сознание, мужчина взглянул на свой разбитый мобильный.

— Который час? — спросил он.

— Шесть часов пять минут, — ответил Анрик, изо всех сил стараясь излучать приличествующие его роли уверенность и дружелюбие.

— Господи Боже! — сокрушенно пробормотал мужчина.

Анрик сказал, чтобы тот не волновался и следовал за ним к машине скорой помощи. Но пострадавший, казалось, не слышал его, погруженный в свои мысли. Уставившись куда-то в пустоту, он тихо спросил:

— Вы видели тех двоих?

— Каких двоих? — отозвался Анрик, навострив слух.

— Ну тех, которые взорвали машину. Странные типы...

— Что-о?! — воскликнул Анрик.

И тут же пожалел о такой бурной реакции, потому что мужчина сразу очнулся.

— Вы кто? — закричал он и отпрянул.

— Не бойтесь, — стал вкрадчиво уговаривать его Анрик, пытаясь исправить свою ошибку, — Я отведу вас к скорой помощи.

— К скорой помощи? Ни в коем случае. Я в полном порядке. Пустите меня.

Анрик смотрел на него с возрастающим интересом. То, что мужчина так старался поскорее уйти, подтверждало: ему есть что скрывать. Для журналиста это означало: ему есть что рассказать.

Тут, как на грех, к ним со скучающим видом присоединился тучный, обрюзгший психолог.

— Пострадавшим часто кажется, что с ними все в порядке, — вмешался он, — Но это ни о чем не говорит, это всего лишь защитная реакция психики.

— Пустите меня, говорю вам, — настаивал мужчина.

Он был широк в плечах, и удержать его оказалось непросто. Впрочем, может быть, они бы и взяли верх, но тут их внимание отвлекло неожиданное происшествие. Никто не заметил, что огромный светящийся экран, установленный на крыше торгового центра, тоже пострадал от взрыва. Он долго раскачивался и в конце концов рухнул на парковку, сорванный сильным порывом ветра. Все решили, что взорвалась еще одна бомба. Спасатели, пострадавшие, офицеры Социальной безопасности и зеваки с криками бросились кто куда.

Мужчина, которого Анрик пытался удержать, среагировал быстрее остальных и воспользовался всеобщим замешательством, чтобы потихоньку сбежать. Анрик бросился вдогонку.

Беглец обогнул торговый центр и оказался в той части парковки, которая после взрыва осталась без освещения. Было пусто и темно. Потом он нырнул в узкую улочку, пробрался между складских решеток и принялся быстро взбираться на поросшую травой насыпь.

Психолог сразу же выдохся, тогда как худощавый Анрик оказался неплохим бегуном. Он без труда нагнал беглеца, схватил его за пояс и прижал к стене. В последний момент Анрик подумал, а не придется ли драться, и у него мелькнула запоздалая мысль, что противник намного крупнее него. К счастью, беглец явно не собирался защищаться. Он весь вспотел и с трудом переводил дух.

— Отпустите меня, — повторял мужчина, задыхаясь, — Я вас очень прошу.

Анрик весь дрожал от возбуждения. У него было такое чувство, что он вот-вот принесет своему главному редактору сенсационную новость. Но стукачество он ненавидел и совсем не хотел навлекать неприятности на несчастного свидетеля. Он быстро огляделся. Посреди улицы висело рекламное световое табло, на котором мелькали заснеженные склоны, морские пляжи и кофейные зерна. Анрик, как и все, знал, что такие экраны часто выполняли двойную функцию и были снабжены скрытыми камерами и подслушивающими устройствами. Схватив беглеца за воротник, он потащил его вдоль стены. Они завернули за угол и оказались в глухом переулке, откуда табло было не видно.

Прищурившись, Анрик смотрел на мужчину, все еще держа его за горло. Времени на то, чтобы взять интервью по всем правилам, у него не было, к тому же, если беглец так боялся, что его выдадут властям, он мало что рассказал бы журналисту. Оставалось предложить сделку. Анрик отпустил своего пленника и сделал шаг назад.

— Я не спасатель, — быстро произнес он. — Я журналист. Скажите, что вы знаете, и мы расстанемся по-хорошему.

Эту фразу он слышал в каком-то детективе и теперь дословно воспроизвел ее тем же несколько театральным тоном.

— Я почти ничего не знаю, — сказал мужчина.

«Почти ничего» — это было уже кое-что. Анрик понял, что надо настаивать дальше, и он скоро добьется своего. Молодой человек еще сильнее вцепился в незнакомца.

— Почему вы хотели сбежать?

— Потому что мне нечего было делать в торговом центре, когда взорвалась эта чертова бомба.

— А что вы там делали?

— Я был с женщиной.

Анрик оторопел. Такого ответа он не ожидал. Он всегда очень стеснялся разговоров на подобные темы. Если бы не полутьма в переулке, незнакомец заметил бы, как молодой человек покраснел.

— И куда же делась эта женщина? — спросил он, стараясь говорить как можно увереннее.

— Мы только что расстались, когда все взлетело на воздух.

— Где она? — нервно повторил Анрик.

— Говорю вам, я не знаю. Может быть, уже дома. Она была на машине.

— А вы?

— Пешком. Я приезжаю на общественном транспорте. Возьми я машину, жена бы заподозрила неладное. Она думает, я вожусь в саду.

Словно желая подтвердить эти слова, он вытянул вперед руки, все в мозолях и с землей под ногтями.

— У нас небольшой участок на крытом берегу реки. Я там выращиваю помидоры и лук-порей под инфракрасными лампами.

Анрик прервал его. Он прекрасно знал, что люди обожают поговорить о своих увлечениях, а садоводство его сейчас интересовало меньше всего. Он был разочарован, и от этого разозлился еще больше.

— Так что вы видели? — закричал Анрик вне себя.

— Ничего, — ответил мужчина с самым невинным видом. Но именно это его и выдало.

Анрик всегда каким-то шестым чувством мог отличить, когда с ним ведут нечистую игру.

— Вы лжете! — заорал он в лицо незнакомцу, снова ухватив его за грудки.

В это время по соседней улице с огромной скоростью проехала машина Социальной безопасности.

— Я не собирался этого делать, но, если будете делать из меня дурака, я их позову.

Не отпуская своего пленника, Анрик сделал вид, что хочет выйти из переулка.

— А если я все расскажу, вы меня правда отпустите?

— Клянусь.

Еще один шаг, и они оказались бы на сверкающей огнями улице.

— Я видел тех двоих, которые припарковали машину, — прошептал незнакомец, боязливо оглядываясь по сторонам.

— Машину с взрывчаткой?

— Ну да.

— Как они выглядели?

Казалось, мужчина заколебался.

— Понимаете, я не хочу неприятностей!

— Выкладывайте.

Время шло, и Анрику это было на руку. Незнакомец прекрасно понимал: чтобы поскорее вырваться, придется что-то рассказать, и немедленно.

— В моем мобильном должна быть их фотография, — наконец выдавил он из себя.

— Их фотография! — вскричал Анрик. — Вы что, фотографировали? !

Незнакомец выглядел смущенным.

— Это для моей подруги... Мы встречаемся у нее в машине. Там затемненные стекла, так что никому не видно, что происходит внутри. Понимаете, моя подруга любит, когда кругом полно народу Она всегда просит, чтобы я фотографировал, пока она... вы понимаете...

Анрика это не особенно удивило. Продолжительность жизни в Глобалии так возросла, что все большему числу людей требовалась дополнительная стимуляция. Секс на людях с использованием разных новых приспособлений, позволявших оставаться незамеченными, давно стал классикой жанра, об этом часто писали в популярных медицинских журналах. Правда, Анрик был настолько молод и застенчив, что все равно чувствовал себя несколько неловко.

— Что вы собираетесь делать с фотографиями? — спросил он, изо всех сил сдерживая волнение.

— Уничтожу.

— Я готов их купить.

— Берите так, если хотите. Только отпустите меня.

Стараясь не дрожать от возбуждения, Анрик достал свой мобильный, подключил к аппарату незнакомца и нажал на кнопку, которая отвечала за передачу данных. Через секунду снимки были скопированы в память. Получив назад свой телефон, мужчина тут же уничтожил все графические файлы.

— Теперь вы свидетель, — сказал он с видимым облегчением, — что у меня ничего нет.

Теперь уже Анрику хотелось поскорее распрощаться с незнакомцем, который все-таки настоял на том, чтобы напоследок пожать ему руку. А потом каждый ринулся в ночь.

Глава 5

ПРОШЕЛ НЕ ОДИН ЧАС, прежде чем Байкалу стало ясно, что его ожидает, по крайней мере в ближайшее время. Вертолет, на котором его вывезли из антизоны, долго летел в ночи и приземлился на одной из баз Министерства социальной безопасности. Через три часа арестованного с завязанными глазами посадили на маленький самолет с очень шумным двигателем, судя по всему старой, малоскоростной модели. Единственное, что можно было сказать наверняка, так это то, что к утру он находился уже очень далеко от Сиэтла. После обычных формальностей, благодаря генетической идентификации сводившихся к минимуму, его препроводили в камеру, где стояла всего одна койка, и там заперли одного. Сомнений быть не могло, он оказался в одном из многочисленных центров социальной адаптации, которые их обитатели из-за свойственных им отклонений продолжали неблагодарно именовать тюрьмами. В слуховое окошко не удалось разглядеть ничего, кроме голубого неба без единого облачка. Отсюда следовал только один вывод: этот район был климатизирован, как Сиэтл и остальные безопасные зоны, и здесь тоже вовсю работали пушки для разгона облаков.

Тюремная жизнь была Байкалу не в новинку, и он ее не боялся. На этот раз речь шла об одном из современных комплексов, которые во множестве строились в последние годы, так как потребность в них постоянно росла. Здания состояли из ячеек, собранных в корпуса по новейшей технологии, которую сначала использовали для расселения рабочих на стройках, а потом стали применять и в строительстве недорогих гостиниц. Каждая ячейка была полностью независима от других, при составлении меню учитывались пожелания постояльцев. Проживавшие здесь граждане не обязаны были покидать центр после того, как отбудут срок наказания, и могли в любой момент вернуться, воспользовавшись льготным тарифом. Чтобы туда попасть, не было никакой нужды становиться преступником. Жилье в безопасных зонах стоило дорого, а потому всегда находилось много желающих поселиться в одном из таких центров. Министерство социальной адаптации, которое ведало этими учреждениями, надеялось, что благодаря совместному проживанию двух контингентов — добровольцев и осужденных — эти последние будут меньше страдать от изоляции. Было принципиально важно, чтобы эти люди осознали, что в свободном обществе ничто, даже такой антиобщественный поступок, как преступление, не способно поставить гражданина вне общества.

Естественно, столь грандиозный замысел мог осуществиться только при поддержке спонсоров. Это сотрудничество самым благотворным образом сказывалось на заключенных, которые убеждались, что именно экономическая деятельность в первую очередь способствует социальной адаптации. Теперь, благодаря рекламе, заключение больше не предполагало отказа от потребления. Напротив, оно способствовало перевоспитанию граждан, склонных пренебрегать этой основополагающей стороной общественных отношений.

В каждую из четырех стен камеры был вделан огромный экран, защищенный бронированным стеклом. Два из них заключенный мог по своему усмотрению переключать с помощью специального пульта, прикрепленного к койке. Два других работали постоянно: на одном шли спортивные программы, прерывавшиеся рекламными блоками, на другом — видеоклипы песен вперемежку с презентацией разнообразных товаров. Выключить их было нельзя, дозволялось убавить лишь звук.

Байкал, не сомкнувший глаз с тех пор, как его арестовали, сразу же повалился на койку и проспал несколько часов подряд. Проснувшись, он отключил все экраны, какие смог, улегся обратно и уставился в потолок, отводя взгляд от тех, что продолжали работать. Он знал, что подобное поведение, зафиксированное многочисленными следящими устройствами, будет истолковано не в его пользу. Считалось, что готовность жить по тюремным правилам говорит об улучшении адаптации к обществу и скором перевоспитании, и срок наказания за это могли сократить. А вот неприятие этих правил, при всей кажущейся парадоксальности, свидетельствовало о том, что лишение свободы пойдет гражданину на пользу.

Все это Байкал прекрасно знал, но ему было безразлично. Он думал о Кейт, снова и снова переживал последние минуты, проведенные с ней, силился понять, куда она могла исчезнуть. По дороге в тюрьму арестовавший его унтер-офицер уверял, что не видел на той тропинке никого, кроме Байкала. Но разве можно было верить этому лицемеру?

— Где же теперь Кейт? — спрашивал себя Байкал. Увидит ли он ее еще? Тяжелее всего было то, что они расстались, не успев помириться. Будь у него еще всего несколько минут, он бы обнял ее, они бы простили друг друга, и тогда их любовь уже ничто бы не омрачало. И сейчас Байкал не мучился бы от неизвестности и угрызений совести.

Ночь прошла. Подоспел завтрак, а с ним и два психолога. Весь персонал центра состоял из психологов, тем самым пребывание в подобных местах приобретало терапевтический характер. Один посетитель встал у двери с ключами в руках, а второй, одетый в светлый костюм, с широкой улыбкой водрузил поднос на прикрепленный к стене откидной столик. Байкал проголодался, но его едва не передернуло, когда, вскрыв стерильную упаковку, он обнаружил сероватые макароны, синтетический бифштекс, отдаленно напоминавший соевый, и подозрительную пасту неопределенного цвета.

Надзиратель присел к нему на кровать.

— Ну что, парень, все о’кей?

В ответ Байкал прорычал что-то нечленораздельное, и психолог продолжил с удвоенным энтузиазмом.

— Смотрел вчера футбол? Вот это матч! Правда, Рикардо?

Опиравшийся на дверной косяк второй психолог радостно закивал и улыбнулся, выставив напоказ такие же ровные белые зубы, как у первого. Определить возраст этих людей было почти невозможно. Оба они давно оставили позади детство и зрелость и достигли той долгой поры в жизни, когда человеческие органы один за другим заменяются искусственными. Тело превращается в странный коллаж, новенькие аксессуары сияют на фоне несущей конструкции, в которой все же угадывается некоторая поношенность.

— Я знаю, ты здесь уже бывал, — опять заговорил психолог, сидевший на кровати. — Но я бы все равно тебе посоветовал внимательно прослушать эту информацию.

Экран под потолком, где без остановки — несмотря на все безуспешные попытки его выключить — мелькали рекламные ролики, замигал, засветилась надпись: «Добро пожаловать, Байкал». Ее сменил главный глобалийский лозунг, начертанный зелеными буквами на лиловом фоне: «Свобода. Процветание. Безопасность». Зазвучала музыка, появился еще один психолог, все с той же широкой белозубой улыбкой, только на этот раз на экране. Он с места в карьер принялся зачитывать тошнотворное пропагандистское воззвание, которое Байкал знал чуть ли не наизусть.

Ему хотелось закричать, отшвырнуть поднос с едой. Но он знал, что делать этого нельзя. Нельзя было терять контроль над собой. Проявления физической агрессии подавлялись медицинскими средствами — с помощью транквилизаторов.

— Нет! Только не это, — вскричал он, затыкая уши.

— Глобалия, где нам посчастливилось жить, — вещал психолог, — идеальное демократическое государство. Здесь каждый волен делать все, что хочет. Однако человеку свойственно злоупотреблять своей свободой и покушаться на свободу других. САМАЯ БОЛЬШАЯ УГРОЗА ДЛЯ СВОБОДЫ - ЭТО САМА СВОБОДА. Как же защитить свободу от нее самой? Нужно обеспечить безопасность всем и каждому. Безопасность — это свобода. Безопасность — это защита. Защита — это постоянный надзор. ПОСТОЯННЫЙ НАДЗОР - ЭТО СВОБОДА.

— Хватит! — простонал Байкал.

Он уже столько раз слышал эти увещания, что его от них тошнило. Текст сопровождался видеорядом: виртуальный человечек блаженно улыбался, а когда звучало слово «свобода», с идиотским старанием изображал на лице сначала ужас, затем возмущение и наконец благодарность.

Защита — это границы. ГРАНИЦЫ — ЭТО СВОБОДА.

Эта часть программы подбиралась индивидуально для каждого конкретного заключенного, в данном случае она была обращена к Байкалу. На экране, представленная с высоты птичьего полета, проплывала бесконечная череда безопасных зон с их небоскребами, великолепными садами, огромными торговыми центрами, огороженными участками рек и морских берегов. Весь этот подвижный виртуальный макет являл собой воплощение спокойствия и упорядоченности. В следующую секунду зритель неожиданно переносился в тревожный сумрак. Буйная растительность едва пропускала свет. В темноте шевелились какие-то бесформенные тени; пугающее впечатление усиливали кадры с взрывами и пожарами, воспринимаемые на уровне подсознания. И вот, когда вами вот-вот готов был овладеть настоящий ужас, появлялась спасительная завеса. Между кишащими во тьме невидимыми чудовищами и мирной жизнью городов, между Глобалией с ее упорядоченным устройством и царящими в антизонах насилием и анархией вырастала прочная и одновременно легкая стеклянная стена, и страх отступал.

ГРАНИЦЫ, — повторял голос, в то время как мультяшный человечек безбоязненно приближался к прозрачной стене, — ЭТО СВОБОДА.

Байкал в конце концов смирился с тем, что ему придется выслушать эту проповедь до конца. Он знал, что за ней последует перечисление правил содержания заключенных, напоминание о гражданских правах и телефоны государственных адвокатов на тот случай, если у задержанного нет своего собственного. Все произошло именно так, как он предполагал, а затем без всякого перехода на экране снова замелькали рекламные ролики.

— Теперь можешь поесть, — сказал психолог, который принес завтрак, — утренняя программа окончена.

— Я не голоден.

— Такой здоровяк, как ты! Неужели и в лесу аппетита не нагулял?

Психологи громко расхохотались.

— Хорошо, Байкал, не будем тебе мешать. Мы вернемся ближе к вечеру. У нас будет возможность подробно поговорить о тебе и о твоей семье.

— Пошли вы все к черту!

Психолог с сокрушенным видом покачал головой.

— Тебе надо разобраться, почему ты так агрессивно настроен, что это может значить. Постарайся подумать, что ты н а самом деле хочешь нам сказать.

— Где Кейт?

— Какая Кейт?

— Не прикидывайтесь! Вы же за нами следили с самого начала! Где она?

— Нет, Байкал, я действительно не знаю, кто такая Кейт. Но обещаю навести справки.

Все начиналось снова, этот арест ничем не отличался от предыдущих. Его ждали недели улыбчивой лжи, разглагольствований о свободе и счастье, а на самом деле сплошное насилие и настоящее заточение. Хватит ли у него на этот раз сил, чтобы не дать себя сломать?

— Уходите, — проговорил он и уронил голову на подушку.

— Хорошо, мы уходим, — ответил психолог, вставая с кровати и присоединяясь к стоявшему в дверях коллеге.

У Байкала даже не хватило сил попросить их убавить звук. Запустив информационный ролик, они включили звук на полную мощность, а пульт забрали с собой. Посетители оставили заключенного наедине с обезумевшим экраном, который, сопроводив рекламу кофе музыкой Верди, принялся надрывно доказывать, что «даже половая щетка может быть современной и высокотехнологичной».

БАЙКАЛ ПОТЕРЯЛ СЧЕТ ВРЕМЕНИ. День превратился в нескончаемый тошнотворный поток, где достоинства шоколада, новые стиральные порошки и средства для очистки от накипи перемежались с горькими воспоминаниями о короткой вылазке, из-за которой он поссорился с Кейт.

Вечером Байкал решил хоть как-то реагировать на происходящее вокруг. Не для того, чтобы задобрить своих надзирателей, — их он продолжал открыто презирать, — а чтобы не сойти с ума, если испытание продлится слишком долго. На рекламном плакате, заменявшем окно, он выбрал изображение девушки, которая стояла спиной к зрителю и смотрела на море. Конечно, это была не Кейт: волосы у нее были светлые и кожа, совсем не такая светящаяся, вовсе не напоминала атлас с черными жемчужинами. Но, по крайней мере, его мечты теперь могли сосредоточиться на этом неподвижном силуэте. Вместо того чтобы неприкаянно блуждать по всей камере, мысли Байкала опустились на этот образ, словно птицы на одиноко стоящее дерево, и юноше сразу стало легче.

Он настроил один из экранов так, чтобы тот включался в начале каждого часа, когда передают новости.

Так футбольные матчи и соревнования по регби, о которых публике подробно и эмоционально докладывали захлебывающиеся от восторга ведущие, стали играть для него роль ударов колокола, в былые времена отмерявших время.

Теперь он знал, который час, но взамен приходилось терпеть восторженные физиономии, деланую веселость и плоские шутки спортивных комментаторов. Вторая часть выпуска новостей представляла собой сплошную череду несчастий. Потрясенные до глубины души, журналисты зловещим тоном сообщали подробности. Каждый уголок планеты обязан был поставлять телевидению свою долю автокатастроф, убийств, хищений и стихийных бедствий. Без остановки сменяли друг друга репортажи с китайского побережья, из пригородов Санкт-Петербурга, с улиц Лондона, Берлина, Канзас-Сити или Миннеаполиса. В этом спектакле главная роль принадлежала пострадавшим. У них и у их родственников брали длинные интервью. Несмотря на шок и боль, в их глазах можно было заметить искорки настоящего счастья, ведь они на мгновение обретали реальное существование в виртуальном мире.

Много времени всегда отводилось и борьбе с терроризмом. Порой президент лично объявлял о начале новых бомбардировок, выражал соболезнование жертвам нового теракта национального масштаба или сообщал имя нового врага, чей заговор был только что раскрыт. Некоторое время назад эти темы стали все реже упоминаться в новостях. Но теракт в Сиэтле снова вывел борьбу с терроризмом на первый план, так что посвященный ей специальный выпуск потеснил даже репортаж с баскетбольного матча. На экранах снова и снова появлялись шокирующие кадры с обломками и ранеными. Взрыв разрушил целое крыло торгового центра, но особую тревогу вызывало то, что ударная волна достигла стеклянного купола, который на высоте четырехсот метров от земли простирался надо всей безопасной зоной западного Сиэтла. Освещение теракта по горячим следам носило исключительно эмоциональный характер. Пострадавшие и их родственники сообщали устрашающие подробности, их выступления перекочевывали из выпуска в выпуск. Расследование же в первое время после теракта никогда не являлось для СМИ приоритетом. Офицеры Социальной безопасности ограничивались туманными заявлениями о том, что в соответствии с полученной информацией ведутся поиски трех темноволосых мужчин, один из которых полноват и носит усы. Свидетели охотно подтверждали эти подозрения. И конечно же, все население прекрасно понимало, что власти просто не могут сообщить ничего больше.

Время шло, и Байкал все больше удивлялся, что у него до сих пор ни разу не побывали ни следователь, ни адвокат. Он знал, что по закону подобные правонарушения автоматически влекут за собой осуждение, хотя и не догадывался, каким должно быть наказание и как долго оно продлится. Но демократическое правосудие предпочитает не афишировать собственный автоматизм. Неотъемлемое право каждого гражданина, даже если он заведомо будет осужден, состояло в том, чтобы стать главным действующим лицом настоящего судебного процесса и некоторое время помучиться от мнимой неизвестности. Каждый имел право на то, чтобы его выслушивали, обвиняли, защищали, держали в напряжении и только потом осудили, как и предполагалось с самого начала. Ни одного преступника нельзя было лишить возможности предстать перед публикой, стать участником специальной церемонии, в которой смешивались слава и позор. Тем самым приговор оборачивался не только признанием вины, но и подтверждением свободы.

А Байкал, хотя пошел уже второй день заключения, еще не видел никого из представителей правосудия.

Министерство социальной безопасности, сотрудник которого задержал Байкала, тоже не проявляло к нему интереса.

Байкалу захотелось излить душу кому-нибудь из психологов. Тот, который выводил его на прогулку, казался не таким противным, как остальные. Но он наверняка был с ними заодно, и, если бы Байкал хоть чем-нибудь открыто заинтересовался, они вцепились бы в него мертвой хваткой. Так что он предпочел помалкивать и ждать.

После обеда, когда он смотрел очередной репортаж о теракте, дверь камеры вдруг распахнулась, и на пороге появился незнакомец.

Выглядел он необычно: волнистые волосы были зачесаны назад, длинный узкий нос торчал вверх, подбородок устремлялся к шее. Лицо его напоминало скалу, изъеденную ветром, который из года в год дует в одном направлении. Было в этом человеке что-то такое, словно он только что вернулся со свежего воздуха, и он не улыбался. Уже одно это внушило Байкалу доверие, и молодой человек с доброжелательным любопытством взглянул на своего гостя.

— Настройте свой термокостюм на минимальную температуру, — проговорил тот глухим голосом, — здесь очень низкий уровень климатизации.

Байкал поднялся и последовал за гостем. Они вышли из камеры и отправились вперед по коридору, обогнув лужицу супа, пролившегося с тележки, на которой развозили обед. По дороге им не попался ни один психолог. Все двери сразу открывались, стоило положить на них ладонь. Это значило, что генетические детекторы были заранее предупреждены об их проходе. Оказавшись на улице, Байкал вздрогнул от непривычного холода. Небо за стеклянным куполом, закрывавшим город, оставалось таким же голубым и безоблачным, как и везде, но воздух был прохладным. Уровень климатизации в безопасных зонах определяли городские власти. Как правило, при этом учитывались не только пожелания избирателей, но и глубоко укоренившиеся местные традиции. Некоторые города оставались верны холодному климату, потому что так повелось еще с тех далеких времен, когда они лежали прямо под открытым небом. Вдыхая холодный, сухой воздух, Байкал предположил, что находится где-то на восточном побережье Америки, потому что в тех краях особенно трепетно относились к народным традициям прошлого.

Незнакомец объявил, что его машина ждет на другой стороне улицы. Они пересекли автостраду и сели в самую странную машину, какую Байкал когда-либо видел. Сиденья были обиты каким-то мягким, гладким материалом, слегка потрескавшимся на сгибах и напоминавшим кожу мертвого животного. Байкал знал, что в стародавние времена люди часто использовали материал, который так и назывался кожей. Некоторые современные ткани еще не утратили отдаленного сходства с ним, но никому сейчас и в голову не пришло бы покрывать такие большие поверхности кусками трупов. Это противоречило всем основным принципам современного общества: защите животных, охране природы, словом, всему нынешнему пониманию прав человека, которое теперь было перенесено и на животный мир.

Пообвыкнув, Байкал к своему удивлению почувствовал, что прикасаться к этому материалу очень приятно. Он удобно устроился на заднем сиденье, поглаживая прошитый маленькими стежками подлокотник. Спинки передних сидений, стены салона и панель управления были украшены узловатой древесиной какой-то редкой породы и покрыты лаком. Похоже, машина эта, ради которой было загублено столько животных, собрала дань и с деревьев. У Байкала возникло такое чувство, словно он путешествует в утробе огромного хищника.

— Что это за машина? — спросил он, наклоняясь к шоферу.

— «Роллс-ройс» 1934 года выпуска.

Услышав дату, да еще и из такого невообразимо далекого прошлого, Байкал растрогался едва ли не до слез. После всех недавних событий, закончившихся этим совершенно необъяснимым освобождением, он не знал, чего ему ожидать дальше, и нервы его были на пределе.

— Не пугайтесь, — продолжал водитель, — сюда встроили самую современную технику.

И действительно, он едва касался руля, который поворачивался сам, следуя маршруту, обозначенному на небольшом дисплее. В круглых отверстиях, предназначенных для каких-то старинных приборов, Байкал узнал синеватые огоньки антиаварийного устройства, бокового радара и GPS, которые позволяли машине двигаться к цели практически без участия человека. Но удивительнее всего было то, что этот автомобиль явно мог ехать намного быстрее всех окружающих машин. Шоферу все время приходилось делать усилие, чтобы двигаться с минимальной скоростью, как того требовали правила, действовавшие отныне в безопасных зонах.

— А на чем работает мотор? — спросил Байкал, заинтригованный рычанием, которое доносилось из-под капота.

— Раньше это была очень вредная для окружающей среды жидкость под названием «бензин». Не беспокойтесь, после модернизации он давно уже работает на К-8.

Это было экологически чистое горючее, которое в Глобалии использовали все транспортные средства.

Поболтав о том о сем, Байкал наконец отважился задать пару волновавших его вопросов. Водитель, которого звали Марк, сначала рассказал какие-то малозначительные вещи о себе. А под конец таким тоном, как будто этого одного было достаточно, чтобы все понять, просто добавил:

— Я шофер Рона Альтмана.

Глава 6

МЫС КОД НАХОДИЛСЯ в ведении Министерства социальной адаптации. Во имя «права на историческую память» вся территория полуострова была объявлена общественным достоянием. На ней построили развлекательный комплекс для туристов. Это место, куда пристал барк «Мэйфлауэр» с первыми поселенцами на борту, мыс Код, считалось важнейшим стандартизированным культурным элементом граждан, зарегистрированных как англо-американцы.

Термин «историческая дата» считался политически некорректным, как «способствующий формированию извращенных установок». Теперь ему предпочитали понятие «атмосфера эпохи». Достопримечательности мыса Код были связаны с несколькими такими «атмосферами»: прибытие первых поселенцев в Новую Англию, расцвет парусного торгового флота (экспозицию спонсировало несколько крупных чайных компаний) и, увы, китобойный промысел. Этот последний был представлен публике в виде очень впечатляющего мемориала, посвященного жестоко убитым животным. Памятник клеймил варварство и экологическую несознательность, столь свойственную людям тех, к счастью, давно прошедших времен.

На всем полуострове, на каждой улочке каждого поселка все первые этажи были отданы под сувенирные лавки. Там туристы могли в избытке найти множество ненужных вещей: разные мелочи с местной символикой, подарочные кружки с именами, безделушки в форме кита. А хорошенько поискав, удавалось раздобыть и что-нибудь более полезное, например воду и сэндвичи. На вторых этажах, как правило, располагались гостиницы. Надолго в них никто не задерживался. К полуночи все туристы покидали полуостров и отправлялись ночевать в огромные, довольно уродливые гостиничные комплексы, построенные в безопасных зонах Плимута и Бостона. Но погружение в собственные стандартизированные культурные элементы, или, как значилось на рекламном стенде возле причала в Нантукете, «прикосновение к корням», считалось мощным эротическим стимулом, особенно если ваш партнер или партнерша были другого происхождения. Отели мыса Код позволяли в незабываемой обстановке удовлетворить подобные порывы. Обычно номера в них сдавались на час-другой.

«Роллс-ройс» с трудом пробирался по многолюдным улочкам, где движение машин давно было запрещено. Вокруг, томно держась за руки, прогуливались отдыхающие, выбравшиеся на свет из подземных вокзалов, которых по всему полуострову было настроено великое множество. Шоферу то и дело приходилось нажимать на клаксон, чтобы разогнать зазевавшихся туристов. Байкал сидел на заднем сиденье, прямо держа спину и с достоинством озирая происходящее вокруг. Но про себя он улыбался при мысли о том, что юный принц, которого прохожие видят сейчас в окне автомобиля, еще сегодня утром проснулся в тюрьме. Наконец они добрались до конца мыса. С дороги открывался вид на морскую бухточку, окаймленную сосновым бором. Голубые ворота с полустертой надписью «Листья травы» автоматически распахнулись при их приближении. Машина поехала по посыпанной гравием аллее, которая спускалась к морю. Неожиданно за последним поворотом возник длинный кирпичный дом, окруженный ярко-зеленой лужайкой. В центре незамысловатой постройки с шиферной крышей красовалась белоснежная колоннада, словно кружевная манишка на груди у принарядившегося крестьянина.

Рон Альтман дожидался на пороге и сам вышел открывать ворота. Он кивком головы поприветствовал гостя и поблагодарил за то, что тот согласился проделать столь долгий путь, чтобы встретиться с ним. Сколько Байкал ни вглядывался в морщинистое лицо старика, он не смог уловить никакого намека на издевку. Только две белые крачки, опустившиеся на газон, насмешливо посматривали на всю сцену.

Мыс Код был одной из немногих безопасных зон, остававшихся под открытым небом. Конечно, там предпринимались все мыслимые и немыслимые меры для защиты граждан, а пушки для разгона облаков, расставленные по всему периметру залива, обеспечивали небу положенную голубизну. Но сюда свободно врывался соленый, пахнущий водорослями бриз, с приключениями долетевший с другого конца Атлантики.

— Вам наверняка хочется немного размять ноги, — снова заговорил Рон Альтман. — Не стоит терять время на то, чтобы представляться друг другу. Давайте лучше я покажу вам дом, тем более что он мне не принадлежит. Его хозяин, один мой друг, всегда говорит, что ревнует. Он уверен, что я больше люблю его дом, чем его самого, и он недалек от истины...

Когда Рон Альтман смеялся, лицо его оставалось неподвижным, и только на черепе обозначались глубокие складки.

Байкалу захотелось возразить, что познакомиться тоже было бы нелишне. Он явно знал о хозяине гораздо меньше, чем тот, судя по всему, знал о нем. Но, вдохнув полной грудью соленый морской воздух, молодой человек позабыл о своем недоверии и проникся симпатией к спокойному доброжелательному старику, который так любезно встретил его на пороге.

— Давайте-ка начнем с сада, — продолжил тот, — на мой взгляд, это одно из красивейших мест на всем побережье.

Они обогнули дом и прямо за расположившимися в тени кустами голубых гортензий увидели океан и сосны на берегу. От ветра по воде пробегала рябь. Что же до сада, то в нем росло множество экзотических деревьев. Все здесь удивляло горожанина, привыкшего к безопасным зонам, где зеленые насаждения были строго регламентированы и приведены в соответствие с экосистемой региона.

Немного освоившись, Байкал снова насторожился и стал молча слушать своего странного собеседника, пытаясь понять, куда тот клонит. Конечно же, Альтман был к этому готов.

— Вам все это наверняка кажется довольно загадочным. Не тревожьтесь, очень скоро вы узнаете разгадку. Пока скажу только одно, чтобы вас немного сориентировать. Я вызвал вас сюда, потому что собираюсь сделать вам одно предложение.

— Какое? — быстро спросил Байкал.

Альтман схватил молодого человека за руку и буквально повис на нем, хотя сам другой рукой опирался на короткую трость.

— Меня предупреждали, что вы энергичны, но вы превосходите все ожидания! Не стоит так торопиться. Поверьте, жизнь еще научит вас не спешить. Сначала давайте продолжим наше знакомство. Пойдемте, я покажу вам китобойный причал. Мне будет интересно послушать, что вы обо всем этом думаете.

Они спустились на берег по каменной лестнице, петлявшей между кустов смородины. Альтман, казалось, знал о китах все. Он красноречиво описал, как они в великом множестве собирались в этой бухте во время гона. Собеседники приблизились к тщательно отреставрированной весельной шлюпке с полным китобойным снаряжением. Альтман с таким воодушевлением говорил о китобойном промысле, что Байкал, увлеченный его рассказом, в конце концов позабыл о необычности самого этого разговора. Вместо того чтобы, как и положено, осуждать охоту на китов и ужасаться ее варварству, Альтман не скрывал своей симпатии к китобоям.

Он с увлечением описывал преследование кита на веслах, спел куплет из матросской песни и даже изобразил с помощью своей трости, как бросают гарпун. Подобные упражнения мало вязались с его степенной манерой держаться и вечным плащом, доходившим до щиколоток. Но рассказчик он был отменный, так что Байкал то и дело переводил восхищенный взгляд с покрытой лаком шлюпки на темную поверхность моря. Альтман не скрывал своей радости при виде того, как воодушевляется его гость, едва речь заходит о приключениях. Он напоминал парус, который расправляется, почувствовав порыв попутного ветра.

Они спустились к бухточке, куда в прежние времена выбрасывали скелеты китов. Там и сейчас валялись кости кашалотов, если только их не разложили специально в назидание туристам. Когда Байкал прикасался к огромным холодным позвонкам, у него блестели глаза.

То была странная беседа двух незнакомцев. Но здесь, в этом таинственном месте, она казалась естественной. Эта же магия в былые времена объединяла и куда менее похожих людей, которые, собравшись в одной лодке, устремлялись в погоню за почти невидимым чудовищем, готовые вместе идти на смерть.

Альтман вдруг резко повернулся к Байкалу и схватил его за плечи.

— Я именно так вас себе и представлял! — вскричал он.

Потом лицо его приняло обычное спокойное выражение, и он повел своего гостя вверх по лестнице, к дому.

— Знаете, теперь мне понятно, — сказал старик, переводя дух, — почему вы хотели изучать историю.

Байкал весь напрягся. Альтман упомянул об одном из самых тяжелых моментов в его жизни. Юноша снова насторожился.

— Кто вам рассказал?

— Вам пора раз и навсегда привыкнуть к мысли, — тихо сказал Альтман, — что я много о вас знаю. Можете даже считать, что мне известно все. Большой ошибки здесь не будет.

— Если вам и так все известно, зачем задавать вопросы?

Старик остановился, обеими руками опираясь на набалдашник трости, и взглянул Байкалу прямо в лицо.

— Зная вас, трудно было предположить, что вы заинтересуетесь таким специфическим предметом, как история. Сколько раз вы подавали документы?

— Два, — пробурчал Байкал.

— А почему не три?

Молодой человек пожал плечами.

— Вы же и так знаете.

— Я хочу услышать это от вас. Что именно вам ответили?

— Что у меня плохая анкета и по соображениям безопасности меня никогда не допустят к работе с засекреченными данными.

— А вы рассчитывали, что вас примут? Вы были очень разочарованы?

«Разочарован?» — повторил про себя Байкал. Как описать то, что ты чувствуешь, когда умирает мечта? Как объяснить, что творится в душе, когда ты страстно желаешь раскрыть тайну своего происхождения, с самого начала проследить непрерывную вереницу непостижимым образом связанных между собой событий, а тебе объявляют, что ты так никогда ничего об этом и не узнаешь?

— Да, — сказал он, — что-то вроде того. Разочарован.

Они подошли к крыльцу. Альтман нажал на обтянутую кожей дверную ручку и постоял какое-то время отвернувшись, чтобы у Байкала было время справиться с нахлынувшими чувствами.

Внутри пахло дымом и воском, каким натирают полы. Все комнаты первого этажа выходили в холл с белеными стенами. Потолки были такие низкие, что, подняв руку, можно было дотянуться до дубовых перекрытий. Альтман провел своего гостя в комнату с камином, напротив которого стояли два кресла, развернутые друг к другу. Одну из стен полностью закрывали полки со старинными книгами в массивных переплетах. Байкал никак не мог оторвать от них взгляд.

Альтман вернулся с двумя бокалами красного вина.

— Мой друг — коллекционер. Я знаю, он поступает неправильно. Эти сокровища должны были бы принадлежать всему обществу.

На черепе его снова обозначились складки. Это значило, что он только что отпустил хорошую шутку.

— Большая часть здешних книг посвящена путешествиям, морю... и, конечно, китобоям.

Он наугад вытащил один из томов с золотым тиснением.

— Посмотрим, что это. Так, «Плавание Лаперуза». Любопытно, не правда ли? Здесь даже есть дата. Еще одна замечательная и давно забытая вещь: даты.

И он заскользил взглядом по старинным переплетам, вчитываясь в названия, как будто что-то искал.

— Взгляните-ка! — воскликнул он, вынимая уже не такую старую книгу в одну восьмую листа. «Каскадные горы». И подзаголовок: «Сиэтл и его окрестности до начала золотой лихорадки».

К полотняной обложке книги была прикреплена пожелтевшая карта. Альтман развернул ее целиком.

— Какая точность! — вскричал он, склонившись над картой. — Все воспроизведено подробнейшим образом: старые дороги, рельеф, русла рек. Смотрите, что здесь написано: «Заводы фирмы „Боинг”». Да, этой карте явно не один год. Похоже, книга вышла еще до начала великих гражданских войн. Здесь даже обозначена граница: по одну сторону Соединенные Штаты, по другую — Канада. Теперь таких документов днем с огнем не сыщешь, география ведь тоже засекреченная наука.

Байкал не мог оторвать глаз от карты, хотя и старался не вовлекаться в подобные разговоры, опасаясь провокации. Он пытался отыскать то место, где они с Кейт заблудились, где он видел ее в последний раз.

Вдруг Альтман резким движением перевернул карту и прижал ее к себе, так что юноша вздрогнул от неожиданности.

— Нельзя! — крикнул старик, но глаза его смеялись, — Секретные сведения! Доступ запрещен из-за террористической угрозы.

Байкал опустил глаза. Это были те самые слова, которые он привык слышать всякий раз, когда пытался разузнать что-то, что его интересовало.

— Похоже, вы, молодой человек, не очень-то верите в террористическую угрозу.

Инстинктивно чувствуя подвох, Байкал предпочел промолчать. Альтман положил карту, отошел на несколько шагов и объявил:

— Именно поэтому я и хотел с вами встретиться.

Не переставая говорить, Рон Альтман увлек своего гостя за собой. Оставив за спиной полумрак гостиной-библиотеки, они вошли в просторную столовую. Все три огромных окна выходили в сад и были распахнуты настежь. На обшитых темным деревом стенах висели китайские фарфоровые тарелочки, напоминавшие крохотные окошки, за которыми виднеется голубое небо.

После того как Альтман впервые открыто атаковал Байкала, разговор снова стал перескакивать с одного предмета на другой. Любая вещь, будь то картина, ваза или комод, давала пищу для беседы. По каждому поводу старик готов был рассказать какой-нибудь случай из собственной жизни или из истории, что, впрочем, казалось едва ли не одним и тем же. Байкал слушал его как зачарованный. У юноши дух захватывало от этого путешествия по обитаемому, живому прошлому.

Альтман мастерски владел давно исчезнувшим искусством, которое именуется беседой. Он знал ей настоящую цену. Умело построенная беседа позволяет добиться невозможного. Тому, кто владеет ее правилами, дозволены самые рискованные виражи. Продолжая беседовать, старик и юноша вышли из столовой через предназначенную для прислуги двустворчатую дверь, проникли в кладовую с кремовыми стенами, а затем оказались на кухне. Байкал никогда в жизни не видел ничего подобного. Свет проникал из двух окошек, расположенных под сводчатым потолком, в которые не было видно ничего, кроме вечно голубого неба. По стенам висели диковинные инструменты. Альтман говорил о них с такой нежностью, как будто речь шла о старых друзьях. В центре мирно гудела жаровня на углях, а рядом воинственно торчала железная кочерга. Над противнем нависали впечатляющего вида вертела, снабженные крючками и приводимые в движение с помощью роликов и цепей. На разделочном столе за долгие годы образовалось множество вмятин. Каждый из висевших по его периметру резаков, ножей, молотков для отбивки мяса оставил свой след на твердой деревянной поверхности, так что на ней постепенно проступил замысловатый узор. Напротив стоял кондитерский столик с мраморным покрытием, а над ним красовалось целое семейство медных формочек, сбивалок и дуршлагов. Подобное логово, доверху набитое всеми этими орудиями, предназначенными для истязания природы, могло показаться настоящим казематом, где тесто и мясо подвергают изощренным пыткам, а потом поджаривают на медленном огне. Но бело-голубой кафель на стенах и свежие съестные припасы, выставленные на большом столе в самом центре, придавали всей кухне веселый, уютный облик. Байкал, как и все его современники, привык видеть натуральные продукты только изображенными на этикетках. Увы, внутри упаковок скрывались полуфабрикаты быстрого приготовления, не имевшие ничего общего с теми ингредиентами, из которых они якобы состояли.

— Я буду очень рад, если вы согласитесь со мной отобедать, — сказал Альтман.

А потом, не дожидаясь ответа, добавил:

— Я знаю, сейчас еще рано. Чтобы не терять времени, мы сами все приготовим, если вы не откажетесь мне помочь.

Сказав это, он снял плащ, повесил его на крючок в кладовой и надел длинный белый передник. Другой он протянул Байкалу, который повязал его как ни в чем не бывало.

Перестав удивляться чему бы то ни было, Байкал был очарован непринужденными манерами старика и больше не пытался сопротивляться. Этот дом и сам Альтман принадлежали к другой эпохе, быть может и недавней, но безвозвратно ушедшей. То была эпоха, когда энергию давал огонь, ткани делались из парусины или шерсти, а в пищу употреблялись плоды, которые приносила земля. От времен Юлия Цезаря или Людовика XIV этот дом отделяло меньшее расстояние, чем от той действительности, которая обычно окружала Байкала. В этом исчезнувшем мире люди сами вершили свою судьбу. И только здесь, в этом доме, казалось, все каким-то удивительным образом осталось по-старому.

Глава 7

ЧИСТИТЬ ЗЕЛЕНЫЙ ГОРОШЕК - занятие отнюдь не простое. Прежде всего, оно требует нешуточного владения своим телом. Сидя с прямой спиной, нужно положить локти на стол, слегка приподняв одну руку, взять стручок, вскрыть его ногтем большого пальца другой руки и вытолкнуть горошины снизу вверх, так чтобы они с веселым звоном высыпались в кастрюлю.

Байкал, допустив сначала пару вполне естественных промахов, проявил в этом деле большие способности, так что Альтман остался очень доволен.

— Признайтесь-ка честно, — обратился мастер к ученику, — вам когда-нибудь доводилось видеть зеленый горошек не в консервной банке?

— Нет, — отозвался Байкал, — но до сих пор я прекрасно обходился и без этого.

— Вы одновременно и правы, и не правы, молодой человек. Конечно, трудно тосковать по тому, чего не знаешь, но такие вещи все-таки подспудно влияют на нас.

Альтман взял в руку стручок, но вместо того чтобы вскрыть его, стал им размахивать, держа двумя пальцами, словно дирижерскую палочку.

— Например, если смотреть прямо перед собой, боковым зрением многого не разглядишь. В обычной жизни эти слепые пятна никому не мешают. Но представьте себе, что как раз сбоку выскочит машина и раздавит вас в лепешку.

— Я не боюсь, что меня раздавит зеленым горошком, — рассмеялся Байкал, пожимая плечами.

— Все это намного серьезнее, чем вы думаете.

На лице Альтмана не было и тени улыбки.

— И все-таки вам эта аналогия должна быть понятна, — снова заговорил он, не отрывая глаз от нового стручка, — вы же много раз пытались проникнуть в запретные зоны, в антизоны, которые находятся вне вашего поля зрения.

— Да, пытался.

Байкал снова насторожился. Он начинал понимать, что Альтман называет искусством беседы: кажущиеся беспорядочными скачки с одного малозначительного предмета на другой и важная тема, которая постепенно вырисовывается за всем этим.

— Значит, есть вещи, которых вы никогда не видели и которые, тем не менее, на вас влияют. Вас к ним непреодолимо тянет.

— Может быть, меня к ним и тянет. Но я их не боюсь.

— Господи Боже! — вскричал Альтман, — это же и есть ваше самое ценное свойство!

Тяжело поднявшись, старик собрал оставшиеся целые стручки и ссыпал их в бумажный кулечек.

— Для нас двоих вполне достаточно.

Он подошел к жаровне, взял кочергу и решительным жестом размешал угли. Взметнулись и полетели под потолок красные искорки, подхваченные потоком теплого воздуха.

— Передайте-ка мне кастрюлю, будьте добры.

Это оказался позеленевший медный котел, на вид очень тяжелый. Байкал донес его до жаровни и водрузил сверху.

— Надо же, одной рукой! — удивился старик. — Да уж, молодость, молодость...

И принялся резать уже очищенную луковицу тонкими кружочками, которые падали прямо в кастрюлю.

— Да, вы ничего не боитесь. Именно поэтому мы вами заинтересовались. Передайте, пожалуйста, лавровый лист. Там, в баночке.

Движением головы он указал на полку, где стояли специи. Байкал подошел к ней и по очереди доставал то одну, то другую баночку, пока наконец не последовал утвердительный кивок.

— Да, вот это. Такие большие листья. Двух хватит.

Альтман бросил их в кастрюлю с горошком.

— Ваша способность противостоять опасности — не самое ценное для нас качество. У нас нет недостатка в смелых людях. Мне иногда кажется, что других просто не бывает. Все подряд занимаются боевыми искусствами, несмотря на возраст. Каждый раз, когда происходит теракт, приходится сдерживать толпу, чтобы она не ринулась на помощь пострадавшим. Как известно, террористы часто закладывают в одном месте по два взрывных устройства, надеясь устроить бойню среди сил правопорядка. Вы не накроете на стол?

Байкал открыл большой застекленный посудный шкаф и стал вынимать тарелки.

— Парадокс состоит в том, — продолжал Альтман, помешивая свою стряпню длинной деревянной ложкой, — что большинству смельчаков очень нужно чего-нибудь бояться. Вы обращали внимание? Люди везде видят опасность. Им просто необходимо чувствовать угрозу. Если им сказать, что все хорошо, это их деморализует в прямом смысле слова.

Расставляя тарелки, Байкал что-то пробормотал в знак согласия.

— А вы, — настаивал Альтман, — вы ведь тоже очень смелый человек, но при этом ничего не боитесь.

— Откуда вам знать?

— Конечно, я сужу только со стороны.

Они сидели за столом друг напротив друга. Овощи варились себе потихоньку, а сотрапезники тем временем принялись за огромное блюдо с мясными деликатесами. Альтман достал бутылку вина, которая дожидалась, лежа на полочке в углу, и попросил Байкала открыть ее.

— Много лет подряд я был как все, и такие вещи были для меня под запретом. Слишком много жира. Сами понимаете, сердце... Холестериновые бляшки... Зато с тех пор, как мне заменили все нутро...

Он постучал себя по груди.

— Новейшие синтетические материалы повышенной прочности! Так что теперь я могу отыграться. Хотите вяленую колбаску?

Байкал видел подобные яства на старинных картинах и по телевизору, но не имел ни малейшего представления о том, каковы они на вкус. Вяленая колбаска показалась ему острой и соленой, но очень вкусной.

— Вы храбрый человек, Байкал, — снова заговорил Альтман, не сводя глаз с жующего сотрапезника, — все ваши поступки это подтверждают. Вы смелы, но, в отличие от других, внешняя опасность вас не волнует. Если вам интересно мое мнение, то скажу, что вас влечет не опасность, а нечто совсем другое.

— И что же? — спросил Байкал с легкой насмешкой.

Альтман сделал вид, будто не слышал вопроса. Он налил два бокала вина и отпил из своего, смакуя каждый глоток и пощелкивая языком. Потом покачал головой. И лишь затем вернулся к разговору, пристально глядя Байкалу в глаза.

— Вот что я вам скажу, — торжественно произнес он, — компетентные органы были правы, когда не позволили вам изучать историю.

— Это еще почему? — не выдержал Байкал.

Рон Альтман не спеша вытер губы салфеткой в красно-белую клетку.

— Друг мой, история вас интересует не потому, что вы хотите ее понять. Вы хотите сами вершить историю.

При этих словах он отодвинулся назад вместе со стулом, который громко скрипнул по полу. Так он, не вставая, оказался на расстоянии вытянутой руки от жаровни. Альтман ухватил кастрюлю и поставил ее на стол.

— Вы верите, что существует какой-то другой мир за границами Глобалии. Вы не перестаете мечтать о мире, где все ваши качества: храбрость, богатое воображение, любовь к приключениям, готовность пожертвовать собой — будут востребованы. Вот почему вас так тянет в антизоны.

Байкал тряхнул головой.

— Я и сам не знаю почему.

Альтман растроганно взглянул на него поверх своего бокала.

— Это настоящее чудо! — пробормотал он, оставив прокурорский тон, которым произнес предыдущую тираду, — столько лет мы искореняем идеализм, утопии, революционный романтизм, и после всего этого еще встречаются такие натуры, как вы! Это иначе как чудом и назвать нельзя...

А потом, словно выйдя из оцепенения, добавил:

— На десерт у нас пирог с вишнями из здешнего сада. Что скажете?

Из-за его манеры, не меняя тона, перескакивать с одной темы на другую, от истории к кулинарии, создавалось впечатление, что даже в самых далеких друг от друга областях есть нечто общее. В еде порой чувствовался привкус трагедии, а история казалась своего рода гастрономическим изыском.

Альтман отворил тяжелую дверь кладовой, исчез внутри и вернулся с овальным блюдом, которое торжественно водрузил на стол, любовно разглядывая золотистую поверхность пирога. Огромные пурпурные вишни тонули в тесте, как в мягкой перине, зазывая отдать должное нежному союзу яиц и молока.

— В этом и состоит парадокс, Байкал. Повторяю, вы кругом неправы. Из-за подобных стремлений вы представляете опасность для нашего мира, любовь к приключениям делает вас нашим врагом, причем врагом грозным. Но именно благодаря всему этому вы нам и нужны.

Охватившая их после обеда задумчивость и легкое опьянение как нельзя лучше располагали к серьезному разговору. Байкал чувствовал: сейчас начнется самое главное. Альтман отодвинул свой стул и встал, увлекая за собой гостя. Они вышли в узкую дверь, которая вела в прачечную, и вскоре оказались в саду. Это была не парадная часть, а скорее задворки, где обычно сушилось белье. От земли поднимался запах слитой после стирки грязной воды и стирального порошка.

То ли это подействовало вино, то ли так падали тени, но Байкалу показалось, что лицо старика как-то вдруг осунулось и на нем обозначилось усталое, страдальческое выражение. По дороге к каменному столу и двум скамейкам, над которыми склонились высокие тисы, Альтман оперся на руку своего энергичного спутника.

— Вы слышали о позавчерашнем теракте в Сиэтле? — спросил он усталым голосом, — вы не заметили ничего странного в том, как отреагировало население?

— Я был в тюрьме.

— Да, конечно, я и забыл. Простите.

Они остановились. Альтман отпустил руку Байкала, сел на скамейку и предложил своему собеседнику устроиться напротив. На столике их дожидались две фарфоровые чашки с нарисованными пастушками, кофейник и сахарница.

— Теракт вызвал всеобщее негодование, — вздохнул Альтман, — люди потрясены. Все как обычно. Правительство пообещало наказать виновных. Объявлено, что следствие продвигается успешно и вот-вот будет обезврежена целая террористическая сеть. И все-таки меня что-то смущает.

Он замолчал, позвякивая позолоченной серебряной ложечкой по дну чашки.

— Люди больше не верят в террористов, — наконец проговорил Альтман. — Что вы об этом думаете?

Байкал пожал плечами.

— Сложно сказать. Все-таки есть погибшие. На многих это производит впечатление.

Альтман устало махнул рукой, и его костлявые пальцы нарисовали в воздухе замысловатую фигуру, словно пытались поймать пролетающую мимо пчелу.

— Конечно производит. Точно так же их потрясла бы обычная автокатастрофа. Не больше и не меньше. Это стало восприниматься как роковое стечение обстоятельств. Но образ врага, который во всем виноват, врага активного, решительного, опасного...

Каждое слово он сопровождал ударом по столу, каменная поверхность отзывалась глухим звуком.

— Этот образ уже почти стерся из сознания людей. Мы переживаем одну трагедию за другой, но никто вроде бы и не виноват. Вы понимаете, о чем я?

— Не вижу, в чем здесь проблема, — ответил Байкал, несколько осоловевший после еды.

Услышав это, Альтман поднялся с живостью, какой трудно было от него ожидать, и, пристально глядя Байкалу в глаза, прошипел ему прямо в лицо, как кошка:

— Говорю же вам, проблема в том, что людям нужно чего-то бояться. Может быть, вам и не нужно. Вы исключение. Но остальным, всем остальным это просто необходимо. Как вы думаете, зачем они каждый вечер включают телевизор? Чтобы узнать, чего еще им сегодня удалось избежать.

— С жиру бесятся.

— Мне очень жаль, но я не могу с вами согласиться. Этого не заменит никакое богатство. Понимаете, страх — редкое сокровище. Настоящий страх, который становится частью вас самих, проникает в плоть и кровь, оседает на дне сознания, крутится в голове день и ночь. А без него нельзя. В свободном обществе только он один способен удержать людей вместе. Не будет угрозы, не будет врага, не будет страха, — зачем тогда подчиняться, зачем работать, зачем мириться с существующими порядками? Можете мне поверить, хороший враг — основа стабильного общества. А у нас такого врага больше нет.

— Вы преувеличиваете, — сказал Байкал, которому очень хотелось успокоить старика.

— Простите, но вынужден вам сказать, что вы — последний, кто может об этом судить. Вы ведь никогда не верили в террористов.

— И все-таки, — попытался возразить юноша, — кто-то же совершает теракты.

— А, теракты... Вообще говоря, тут можно обойтись и без врагов...

Последовало молчание, собеседники обменялись понимающими взглядами, в которых смешались легкое удивление и ирония. Но Рон Альтман не собирался углубляться в подобные дебри, а потому решительно тряхнул головой.

— Дело не в этом. Недостаточно формально воспроизвести трагедию. Нам нужны герои, которые смогут вдохнуть в нее жизнь.

Какие-то силуэты бесшумно задвигались по парку и вскоре растаяли в тени деревьев. Похоже, целая армия слуг, телохранителей, садовников оберегала покой этих мест с таким же тщанием, с каким сторожа в зоопарке пекутся о здоровье почтенных представителей краснокнижных видов. Словно старый носорог, Альтман сокрушенно наморщил лоб и сказал:

— В каком-то смысле мы стали жертвой собственных успехов. Социальная безопасность потрудилась на славу. Церкви, мечети, синагоги, секты, пригороды, разные организации — все нашпиговано скрытыми камерами и подслушивающими устройствами. Теперь все под контролем, но у нас больше нет врага, достойного носить это имя. Опасность мы изгнали вовне, в антизоны. Но антизоны раздроблены, изолированы друг от друга. Их так часто подвергают бомбардировкам, что там не осталось никакой организованной силы, способной сопротивляться.

Внезапно Рон Альтман перестал скользить взглядом по сторонам и пристально посмотрел Байкалу прямо в глаза. При всей подчеркнутой предупредительности, любезности речей и вкрадчивости тона взгляд его был бесстрастен, холоден и тверд, как лезвие ножа.

— Естественно, добровольцев больше не найдется. Раз нам нужны хорошие враги, придется самим искать подходящих кандидатов. Вот вы, например.

Байкал остолбенел.

— Я не собираюсь становиться вашим агентом, — медленно произнес он, не отводя взгляда.

— Этого вам никто и не предлагает. Вы не получите никаких инструкций. Мы лишь снабдим вас самым необходимым, чтобы вы смогли выжить. Но никто не станет решать за вас, что вам делать.

С непроницаемым выражением лица Рон Альтман медленно опустил и поднял веки, словно огромный хищник, и продолжил свою речь:

— Где сейчас можно найти настоящую угрозу? Естественно, в антизонах, где бродят без дела толпы оборванцев. Но для этого нынешнее положение дел там должно измениться. Мы слишком ослабили антизоны. Отныне мы станем их укреплять. Мы направим туда ярких личностей, жаждущих действия и приключений, в надежде, что те сумеют встать во главе отчаявшихся масс, сплотят их, заразят своей энергией.

Потрясенный, Байкал не мог вымолвить ни слова.

— Вы ведь хотели выбраться наружу? — сказал Альтман. — Вы прекрасно знаете, что без нашего согласия это невозможно. Прекрасно, теперь наше согласие у вас есть. Это хорошая новость, не так ли?

При этих словах он скрестил руки на груди и замолчал, давая Байкалу время осознать услышанное.

— Я искал свободу, — мрачно проговорил Байкал, — а вы предлагаете мне ссылку.

— Нет, друг мой, осмелюсь вам напомнить, свобода — это здесь. А вы ищете приключений. Теперь у вас их будет сколько душе угодно.

Явная ирония, с которой были произнесены эти слова, выдавала такой жестокий расчет, что Байкал счел позорным проявить малейшую слабость.

— А как насчет Кейт? — спросил он твердым голосом, как будто речь шла о хладнокровном обсуждении условий договора.

Рон Альтман провозгласил с печальным видом, нисколько не скрывая, что ломает комедию:

— Пока она останется у нас. Это не значит, что в один прекрасный момент вы не сможете с ней воссоединиться. Вам остается только изобрести способ. Вот, кстати, и первая цель, которую вы можете поставить себе в новой жизни.

На секунду у Байкала появилось искушение спросить, может ли он отказаться. Но с тех пор, как его снова арестовали, в Глобалии его ожидало мало хорошего. Возможно, приговор и не окажется особенно суровым, но за ним последует пожизненный надзор, и до конца жизни уже не удастся вырваться из лап психологов.

К тому же Байкалу только что бросили вызов. Этот старик от имени целого мира, хоть и непонятно, по какому праву, цинично, но откровенно провоцировал юношу, швырнул ему прямо в лицо перчатку.

— По крайней мере, смогу я перед отъездом увидеть Кейт?

Рон Альтман, казалось, размышлял.

— Мы постараемся организовать вам встречу... Пока не знаю, каким образом... У вас должна быть возможность любить ее по-прежнему. Поймите нас правильно. Мы должны использовать все средства, чтобы помочь вам... нас возненавидеть.

Тени в саду становились все заметнее, все чаще мелькали туда-сюда, перешептывались все громче. Может быть, так Байкалу давали понять, что беседа подходит к концу.

Юноша подумал, что, реши он проявить агрессию, например, наброситься на Альтмана, близость телохранителей должна была бы остудить его пыл. Но, к своему удивлению, он понял, что у него нет ни малейшего желания драться. Несмотря на все, что сказал ему Альтман, Байкал не испытывал к нему той ненависти, какую вызывали у него все его предыдущие гонители, подлое тюремное начальство, самодовольные холуи Министерства социальной безопасности.

Может быть, благодаря тому, что они только что обедали вместе, Байкал проникся к Альтману каким-то особым уважением, едва ли не симпатией. Теперь, уже зная, какова была конечная цель этого разговора, молодой человек понимал, что они станут врагами, и даже наверняка уже от исхода этой битвы будет зависеть его судьба, судьба Кейт, его счастье, а сверх того, быть может, и будущее множества незнакомых людей.

Глава 8

БАЙКАЛУ СКАЗАЛИ НЕПРАВДУ: как и следовало ожидать, Кейт незадолго до него арестовали на той же тропинке и препроводили в другое отделение Социальной безопасности. Поскольку это оказалось ее первое правонарушение, девушку очень скоро решено было выпустить и отвезти к матери. Бедная женщина явно расстроилась, куда больше, чем ее дочь. Чтобы дождаться двух чиновников, сопровождавших Кейт, несчастной Маргарите пришлось отменить урок йоги и четырехчасовой сеанс лепки. Она спешно заканчивала бюст для выставки, которую ее ассоциация устраивала в мэрии, но теперь ей точно было не успеть. Маргарита рыдала.

Этот ребенок вечно приносил ей одни несчастья. Родила Маргарита поздно, в шестьдесят один год, хотя, как она недавно вычитала в одном журнале, таков был средний возраст рожениц в Глобалии. Классический случай: гормоны, прописанные для того, чтобы искусственно продлить менструальный цикл, разбудили несколько яйцеклеток, дремавших в организме благодаря противозачаточным таблеткам, которые Маргарита принимала в течение тридцати лет. Все произошло, когда она со своим тогдашним бойфрендом отправилась на выходные в безопасную зону Таманрассет. Бойфренд был зарегистрирован как туарег, хотя почти всю жизнь прожил в Аризоне. Они собирались навестить его родственников, но дело кончилось тем, что времени ходить по гостям так и не нашлось: пара была слишком занята, предаваясь страстным объятиям в своем климатизированном шатре.

От этого уик-энда у нее остались самые радужные воспоминания. Увы, все беды Маргариты начались тогда, когда она захотела избавиться от эмбриона. Разумеется, сексуальная свобода, как неотъемлемая составляющая личной свободы, была гарантирована каждому гражданину Глобалии. Однако для эффективного контроля над демографической ситуацией, который позволял привести экономические показатели в соответствие с нуждами населения, всякая беременность отныне «подлежала обязательной декларации», и на этот счет существовали очень строгие правила. О подобном факте следовало незамедлительно поставить в известность Министерство социальной гармонии. Женщины подавали такие декларации с легким сердцем, ведь в подавляющем большинстве случаев им легко удавалось получить разрешение на аборт. Личное развитие каждого гражданина давно стало в Глобалии политическим приоритетом. Учеба, накопление профессионального опыта, путешествия, развитие творческих способностей, — всему этому придавалось огромное значение. Министерство социальной гармонии всячески поддерживало такие начинания и даже выделяло специальные стипендии. «Право на долгую, полноценную жизнь» было записано в Конституции. Обеспечение этого права считалось обязанностью общества по отношению к уже существующим гражданам и, конечно, ставилось куда выше, чем гипотетическое «право появиться на свет».

Идеальное демократическое общество в Глобалии достигло высокой степени зрелости и основывалось на максимальной продолжительности жизни. Все ресурсы употреблялись на то, чтобы обеспечить людям с большим будущим здоровье и активное долголетие, причем будущее это неуклонно удлинялось. Всячески препятствуя беспорядочному, бесконтрольному размножению, Министерство социальной гармонии видело свою задачу в том, чтобы завершить великую демографическую революцию и достичь конечной цели, которая формулировалась как «нулевая смертность и нулевая рождаемость». Благодаря этой политике молодежь в Глобалии была очень немногочисленна и давно перестала быть господствующим классом и социальным эталоном. Конечно, от этого все только выиграли: ушли в прошлое нестабильность насилие, к которой тяготели слишком юные цивилизации. Таким образом, Социальная гармония в определенном смысле способствовала и Социальной безопасности. Государственные дотации на образование, в былые времена несправедливо предназначавшиеся одной только молодежи, отныне распределялись между всеми возрастами, и с куда большей пользой, ведь учиться теперь шли люди с большим жизненным опытом. Что же касается молодежи, то она играла вспомогательную роль, медленно и послушно созревая, чтобы в свое время удостоиться большого будущего, которое отныне гарантировалось каждому. Пополнялась эта вспомогательная сила минимально, ровно настолько, насколько требовалось для поддержания демографической стабильности в Глобалии, учитывая, что, по рекомендациям экологов, численность населения должна была постепенно снижаться.

Итак, Маргарита со спокойной душой отправилась в Министерство социальной гармонии, чтобы заявить о своей беременности, точнее, избавиться от нее, что было почти одно и то же.

Она была несказанно удивлена, когда ее встретили четыре человека: два психолога, социальный работник и советник по гармонии. Шел декабрь месяц. После долгих настораживающих приготовлений Маргарите объяснили, что год в демографическом отношении выдался неудачный. К всеобщему прискорбию, слишком много граждан скончалось, и, судя по всему, эта тенденция за последние три года только усилилась. До Министерства социальной гармонии дошли тревожные сигналы. Ситуация требовала разумного вмешательства: за несколько недель нужно было обеспечить необходимый прирост населения. Вот почему до начала следующего года ни одна беременность не могла быть прервана. Маргарита возмущалась, кричала, плакала, грозила подать жалобу в Верховный суд по правам и свободам. Но ей коварно напомнили, что в начале беседы она, как всегда делалось в таких случаях, подписала бумагу об освобождении от ответственности. Восьмой параграф этого документа гласил, что нижеподписавшаяся «заранее согласна с решением, которое вынесет Министерство социальной гармонии, и свободно отказывается от какого бы то ни было судебного преследования». Маргарита была уверена, что это всего лишь пустая формальность, предваряющая разрешение на аборт, а потому пришла в отчаяние, когда поняла, что ее попросту заманили в ловушку.

Она вернулась домой с ребенком в чреве и с камнем на сердце. За ней был установлен психологический надзор, инспектора Социальной гармонии день и ночь не спускали с нее глаз, так что бросаться с моста Маргарита передумала. Ее бы все равно выловили, и дело кончилось бы простым насморком. Так Кейт появилась на свет. Между тем ее отец нашел себе работу в Иркутске, где уже через полгода меланхолия и алкоголь свели его в могилу.

Маргарита смирилась. К ее огромному удивлению, ей даже понравилось заботиться о младенце, пеленать и укачивать. Поскольку она решила рожать в Фениксе, где давно уже не было родильных домов, ей отвели палату в самом приятном отделении: в онкологии. Все пациенты, полностью излечившись, очень скоро отправлялись домой. Мучаясь от депрессии в ожидании родов, Маргарита плакала, говоря себе, что ее одну выпишут, так и не вылечив до конца. Но персонал больницы показал себя с самой лучшей стороны, и в конце концов у нее остались хорошие воспоминания о том времени. Все стало гораздо хуже, когда Кейт начала ходить.

На несколько часов в день Маргарите в помощь присылали социального работника. Как правило, это были женщины старше нее самой, никогда в жизни не имевшие дела с детьми. По возвращении она часто заставала их в слезах. Она почти забросила свои увлечения, утратила физическую форму.

К тому же ей теперь нередко приходилось краснеть. Во всем квартале только у нее был ребенок, так что она чувствовала себя белой вороной. Хорошо еще, что все соседи знали, что она тут, вообще говоря, была ни при чем. А вот в поезде, в самолете, когда девочка принималась кричать или бегать, Маргарита должна была безропотно сносить раздраженные, а то и возмущенные взгляды остальных пассажиров, извиняться, прятаться, убегать. И ведь в глубине души она их прекрасно понимала. Сколько раз ей приходилось всю поездку простаивать в неудобном коридоре, готовясь в любую минуту заткнуть дочери рот!

К счастью, Кейт оказалась милым и спокойным ребенком. От отца она унаследовала тонкие черты лица и длинные пальцы, и Маргарита считала ее красивой, несмотря на множество родинок, рассыпанных по всей коже. Но девочка тиранила мать, как любой ребенок, и та все время чувствовала себя жертвой.

Дело кончилось тем, что Маргарита отправилась изливать душу психологам из Министерства социальной гармонии, и ей, естественно, предложили отправить Кейт в школу-интернат. Она согласилась. Так в пять лет девочка отправилась в Анкоридж, на Аляску, в единственное подобное заведение во всей Северной Америке.

Но несчастья на этом не кончились. Стоило дочери уехать, как Маргарита начала отчаянно тосковать. Ее больше не радовало ни отсутствие Кейт — жизнь без нее казалась пустой, — ни ее присутствие — девочка всегда приезжала ненадолго и только растравляла душу. В двадцать лет переехав обратно к матери, Кейт с удивлением выслушивала каждый вечер, что сломала ей жизнь, хотя они почти никогда не виделись...

Как только Кейт вернулась, неприятности снова посыпались градом. О бытовых неудобствах не стоит и говорить. Жилье стоило очень дорого, так что им вдвоем приходилось ютиться на двадцати двух квадратных метрах, хоть и в хорошем районе, но на двадцати двух, не больше и не меньше. От многочисленных Маргаритиных увлечений в доме остались горы разного скарба. Одно время она увлекалась парикмахерским делом, и специализированные журналы умело убедили ее, что она сильно сэкономит, если купит якобы профессиональный фен. Скелет этого аппарата, который давно не работал, потому что сгорела какая-то электронная деталь (вот только какая?), с угрожающим видом возвышался в углу, а над ним нависало некое подобие каски. Ракетки для игры в сквош, бадминтон, теннис, пинг-понг и даже баскская чистера из ивовых прутьев свидетельствовали о привязанности Маргариты к этим видам спорта. Увы, подобное нагромождение косвенно подтверждало очевидный факт, который хозяйка, правда, долго не хотела признавать: у нее не было ни малейших способностей к каким бы то ни было играм, где требовалось попасть по мячу. О Маргаритиной принадлежности к сектам самого разного толка напоминали разбросанные по всей комнате фрагменты таинственных одежд и предметов: ризы со странными, а то и шокирующими письменами, кулоны в виде циркулей, дерзновенно разведенных иод прямым углом, амулеты, где свастики соседствовали со звездами Давида. В углу пылился гипсовый буддистский храмик, причем последние подношения, оставленные там явно не вчера, давно успели сгнить на полу.

Несмотря на кажущийся беспорядок, Маргарите нравилось жить в окружении всех этих вещей, ведь они напоминали ей о стольких желаниях, оставшихся в прошлом. Как однажды мудро заметил психолог из Министерства социальной гармонии, они умерли, но это значило, что когда-то они были живыми. Все они отражали разные ипостаси Маргаритиной личности, богатство и непреходящую ценность ее внутреннего мира. Научиться любить самого себя — какую еще цель могло поставить перед своими членами идеальное свободное общество, подобное Глобалии? К этому же в конечном счете призывал и уже упомянутый психолог из министерства, в которого Маргарита, конечно, не преминула влюбиться. К несчастью, его вскоре перевели на Карибы, и их отношения не выдержали испытания расстоянием. Но Маргарита навсегда запомнила его слова о том, что любить себя означает полностью принимать себя таким, какой ты есть, а значит, и таким, каким ты был в прошлом.

Следуя этому завету, Маргарита храбро согласилась, чтобы Кейт покинула интернат и поселилась у нее. Она даже с нетерпением ждала приезда дочери. Но, увы, как только та появилась на пороге, стало ясно, что ужиться им будет нелегко. Во-первых, хотя у Кейт почти не было своих вещей — все умещалось в одной сумке, — пришлось выделить ей место, а значит, еще чуть-чуть потеснить и без того сваленные в кучу сокровища. Птичья клетка, в которой когда-то прожила свою коротенькую жизнь канарейка по имени Селеста (Господи, как же Маргарита ее любила!), пала жертвой этой перестановки, сгинув под сломанной швейной машинкой и чугунными блинами от штанги.

Но хуже всего было то, что у Кейт изменился характер. Раньше она была живой, веселой девочкой, а по возвращении оказалась мечтательной и меланхоличной. Она могла часами лежать на английском канапе с кривыми ножками. Канапе было роскошное, эксклюзивное, хоть и начало разваливаться ровно через неделю после истечения гарантийного срока. Кейт все время смотрела в окно, откуда виднелся кусочек реки, и ее мать очень скоро догадалась, что девушка влюблена. Пока дочери не было дома, Маргарита нашла в ее мобильном несколько плохо спрятанных фотографий. Можно было подумать, что Кейт нарочно оставила телефон на видном месте, чтобы матери захотелось постучать по клавишам. Н^ большинстве снимков девушка держалась за руки с каким-то типом, своим ровесником. Судя по фотографии, сделанной с более близкого расстояния, этот юнец обладал всеми достоинствами и недостатками, свойственными его возрасту. Он казался высоким и сильным, но на лице было все то же романтическое, а проще говоря, глуповатое выражение. Во всем облике его угадывалась некая «незаконченность», как обычно с осуждением писали в журналах о молодежи. Маргарита разделяла общепринятую неприязнь к этим существам, еще таким незрелым, необработанным, не облагороженным временем и пластической хирургией. Они были ей совершенно неинтересны.

Конечно, и в Глобалии находились извращенцы, испытывавшие тягу к молодежи, но психологи призывали их всерьез разобраться в себе. В любом случае, Маргарита была не из их числа. К тому же интересоваться молодежью давно уже считалось немодно. Одним словом, ей это было просто противно.

Маргарита начала поглядывать на дочь с возрастающей неприязнью. Прежде всего, в Кейт ее безумно раздражало то, что принято называть естественностью. Кстати, очень точное слово, оно обозначает полную противоположность цивилизации, настоящее дикарство. Кейт не пользовалась ни косметикой, ни духами и одевалась подчеркнуто просто. Мало того, она явно презирала модные журналы. Оттого что, видите ли, ее облик отдаленно напоминал рафаэлевских мадонн, эта девица вообразила себе, что красота, словно дикое растение, цветет сама по себе, без всякого ухода, там, где природе было угодно заронить ее семя. Обычное для молодежи политически некорректное заблуждение. К счастью, отныне эта малочисленная каста была уже не в состоянии навязывать кому-либо свои взгляды. В Глобалии красота была идеалом, которого каждый мог со временем достичь собственными усилиями благодаря косметике и пластической хирургии. Кроме того, каноны красоты стали куда менее жесткими, особенно ценились зрелость и приходящий с ней жизненный опыт. Но Кейт пока ничего этого не понимала и явно не имела ни малейшего желания исправляться. И этот юнец, ее приятель, наверняка был ничуть не лучше.

Но еще невыносимее были ее дурацкие романтические ужимки: мечтательный вид, вздохи, то, как она перешептывалась по телефону со своим ненаглядным. Маргарита принялась было довольно грубо подшучивать над сердечными делами дочери, но та к огромному разочарованию матери нисколько не смутилась. Кейт просто отказалась об этом говорить, со смехотворным возмущением отвергая все Маргаритины намеки и шуточки.

Короче говоря, добром все это кончиться не могло. Так что Маргарита не особенно удивилась, когда после неудачной дурацкой вылазки в антизону дочь появилась на пороге в сопровождении двух охранников.

Поскольку она нарушила закон в первый раз, а у матери была безупречная репутация, Кейт быстро отпустили. Но теперь на нее было заведено досье. И главное, никто не мог поручиться, что она не натворит еще каких-нибудь глупостей.

Вот о чем думала в тот вечер Маргарита, глядя на безмолвно плачущую дочь.

— Доедай каштановое пюре, а то остынет, — раздраженно сказала она.

За несколько лет до того Маргарита неосторожно заинтересовалась специальным предложением на поставку каштанового пюре быстрого приготовления. Увы, она невнимательно прочитала условия контракта, и теперь, хотя это блюдо ей сразу же разонравилось, Маргарита была вынуждена получать и оплачивать все тридцать восемь партий, то есть четыре килограмма в месяц в течение трех лет. Хорошо еще, что несколько мешков удалось приспособить вместо подпорки под разваливающееся канапе.

— И перестань хлюпать носом, ты действуешь мне на нервы! — добавила Маргарита, опрокидывая стакан.

Рекламная кампания «Освободимся от алкоголя» не принесла желаемого результата: меньше пить никто не стал. Назидательные ролики, которые каждый день передавали по телевизору, привели к одному: теперь все старались рассовать бутылки так, чтобы они как можно меньше бросались в глаза. Маргарита осталась верна джину, особенно в тяжелую минуту. Бутылку она прятала за буддистским алтарем и охотно прикладывалась к ней всякий раз, когда дела шли не лучшим образом.

— Тебе я не предлагаю, — бросила она дочери.

Налив себе стакан, она немного подержала бутылку открытой, а потом снова завинтила крышку.

— Ты еще пристрастишься, помяни мое слово!

И Маргарита одним глотком опустошила больше половины стакана. Ей нравилось пить именно так: сперва отхлебнуть как следует, а потом, когда голова уже слегка кружится, смаковать маленькими глоточками остальное.

— Мне уже осточертело, что ты все время молчишь. — В голосе ее зазвучала необычная решимость и плохо скрытая злоба. — Строишь из себя всезнайку. Нос задираешь. Вот и доигралась.

Кейт не отрывала покрасневших глаз от окна. По вечерам портовые огни и сигнальные маячки судов, входивших в устье реки, были едва различимы за городской иллюминацией. В современных зданиях все окна выходили на огромные климатизированные пространства внутри безопасных зон, но Маргарита жила в старом доме, и некоторые окна (естественно, наглухо закрытые) выходили наружу.

— По крайней мере, это тебе послужит уроком. Развлекайся сколько хочешь. Но не забывай, что это твоя жизнь.

При этих словах Маргарита прищурилась, в полном восторге от своих педагогических способностей.

— Пойми меня правильно, — продолжала она, — речь ведь совсем не об этом типе. Главное — ты должна научиться любить себя, Кейт. Как я люблю себя. И тебя, конечно, тоже.

Тут Маргарита призвала на помощь хороший глоток джина.

— Ты меня понимаешь?

Кейт кивнула, и Маргарита несказанно воодушевилась. Она собралась было положить руку дочери на плечо, но (неужели джин подействовал так быстро?) слишком широко размахнулась и уронила огромную стопку карнавальных шляп. Подумать только, она все лето мастерила эти шляпы в клубе под названием «Венецианский день». Все должно было завершиться поездкой на Венецианский карнавал, вот только директор оказался мошенником и сбежал со всеми деньгами.

Кейт и ее мать бросились собирать разлетевшиеся по всему полу красные бархатные шляпы в желтую клетку и складывать их обратно под позвякивание бубенчиков.

Потом они молча уселись друг напротив друга. Маргарита не на шутку растрогалась. Может, дочь ничего и не рассказывает, зато ее нельзя упрекнуть ни в лени, ни в равнодушии. Кейт всегда была готова помочь матери, порадовать ее. У Маргариты защекотало в носу, и она всхлипнула. И вот в тот самый миг, когда ее буквально переполняли материнские чувства, раздался звонок. Мать и дочь быстро переглянулись. Но не успела Маргарита протянуть руку, как Кейт уже завладела аппаратом.

Едва она поднесла трубку к уху, как вся побледнела.

— Да, — сказала она ничего не выражающим тоном.

Мать смотрела на нее, не зная, что и подумать.

Последовало долгое молчание. Вдруг Кейт вскрикнула, и в голосе ее было столько нежности и страсти, что трубка, казалось, вот-вот разорвется у девушки в руках.

— Это ты! — закричала она.

Маргарита подскочила.

— Да, да, — повторяла Кейт.

— Положи трубку! — приказала мать.

— Нет, не беспокойся. Да, конечно. Никогда, Байкал, ни за что.

— Положи трубку! — заорала Маргарита.

Вместо ответа Кейт повернулась к ней спиной и прикрыла рукой трубку, чтобы лучше слышать.

— Не может быть! — кричала девушка. — Байкал, как же так?! Они что, тебя держат? Объясни же!

— Положи немедленно!

— Я хочу к тебе, любимый! Я хочу с тобой! Почему они не разрешают? Ну и пусть, я все равно к тебе доберусь!

— Маленькая дрянь! — завопила Маргарита.

Она бросилась на Кейт, чтобы отнять телефон, но по дороге сбила несколько коробок; на пол полетели пакеты с пюре, косметика и ошейники для собаки, которую она так никогда и не собралась завести.

— Где мы увидимся? Где? Где?

Стоя в углу комнаты, Кейт прижимала к себе телефон, закрывая его всем телом.

— Не обращай внимания, это моя мать. Ну, скажи, где мы встретимся? Как же так, почему ты не знаешь?! Почему? Я буду бороться за тебя.

Маргарита изо всех сил вцепилась дочери в волосы и в рукав и трясла ее, задыхаясь от нешуточной злобы.

— Я люблю тебя. Я люблю тебя, — повторяла девушка. Глаза ее были полны слез. — Где бы ты ни был, мы обязательно будем вместе, любимый! Я тебе обещаю! Обещаю...

И она застыла с телефоном в руках. Через несколько секунд, поняв, что разговор окончен и связь прервана, она как будто впервые заметила мать, которая все еще цеплялась за нее.

— Пусти! — рявкнула Кейт.

Она развернулась и швырнула телефон. Аппарат угодил Маргарите в плечо, и та взвизгнула. Кейт долго стояла и смотрела матери прямо в глаза, а потом ушла, хлопнув дверью.

Маргарита плюхнулась на кучу разбросанных по полу вещей и зарыдала.

Глава 9

ДЛЯ ГЛАВНОГО РЕДАКТОРА ГАЗЕТЫ Эл Стайперс был необыкновенно спокойным человеком. Он всегда умело избегал суеты и беспорядка, которые часто повсюду сопровождают людей его профессии. Стайперс придавал большое значение своей внешности. Он всегда был чисто выбрит, прекрасно причесан, за всю жизнь не пропустил ни одной плановой пластической операции. Точнее говоря, он старался оперироваться даже немного раньше положенного срока. Его ровный загар, едва заметные шрамы и подтянутая кожа под глазами, на висках и на подбородке только добавляли ему мужской привлекательности. В прошлом году он удостоился титула «Самого красивого мужчины с большим будущим». Ему было особенно приятно получить этот знак отличия как раз в день своего девяностолетия. Теперь бесценный диплом висел у него в кабинете, где с одной стороны красовался глобалийский флаг с двумястами пятьюдесятью звездами, а с другой — фотографии, на которых главный редактор пожимал руку разным знаменитостям, причем те были явно польщены его вниманием.

В газете «Юниверсал Геральд», которая распространялась по всему миру, славилась безупречной репутацией и несравненными спортивными рубриками, работало больше семисот журналистов. Чтобы оправдать свою легендарную невозмутимость, Стайперс любил повторять, что «Геральд» не дирижерская палочка, а маршальский жезл, так что незачем им размахивать в разные стороны. Надо только крепко держать его в руке и не уронить по небрежности. Стайперс всегда был готов уделить внимание своим сотрудникам и выслушать их. Конечно, при условии, что те обратятся к нему во время редакционной летучки, изложат проблему, не повышая голоса, и сами тут же предложат ее решение. Вне этих запланированных собраний увидеть главного редактора было непросто. И чем большее нетерпение выказывал сотрудник, тем меньше у него было шансов получить аудиенцию.

Анрик имел возможность в этом убедиться, в десятый раз пытаясь прорваться мимо неприступной секретарши.

— Господин Стайперс занят, — всякий раз невозмутимо отвечала она, — если у вас есть для него какие-либо бумаги, оставьте их мне. Я все передам.

Презрение, звучавшее в ее голосе, вполне соответствовало ничтожному положению Анрика в редакционной иерархии и особенно его юному возрасту. Против Анрика сыграл и тот факт, что мегера, бросив один только взгляд в его сторону, пришла к выводу, что и как мужчина он не представляет из себя ничего особенного.

Но Анрик был не из тех, кто легко отступает от цели. Он знал, что молодой стажер мало чего может добиться официальным путем. Нелюбезный прием, оказанный секретаршей, только подтвердил его предположения. Ничего страшного, он обязательно что-нибудь придумает. Бабушка-каталонка воспитала Анрика в убеждении, что храбрость города берет. Он искренне верил, что смелость, приправленная безрассудством, фантазией и своего рода щегольством, должна вызывать всеобщее восхищение.

Получив еще один отказ, Анрик перестал изображать смиренного просителя. Он выпрямился, пригладил усы и пристальным взглядом окинул кабинет, словно речь шла о месте будущей дуэли. В каждой стене было по одной двери. Через одну вошел сам Анрик, а вот куда вели остальные, догадаться было невозможно. Так что, решись Анрик на штурм, он легко мог влететь прямиком в стенной шкаф, в гости к швабрам и ведрам.

Молодой человек поблагодарил секретаршу и быстрым шагом вышел из кабинета. В коридоре ему попалось несколько незнакомых журналистов, которые возвращались с обеда.

— Простите, — обратился он к ним, — я здесь на стажировке и мне поручили написать материал об обеспечении безопасности в нашем здании. Вы не подскажете, где здесь аварийный выход?

Один из журналистов, по-видимому старый сотрудник редакции, указал ему на дверь слева.

Анрик поблагодарил и вошел в нее. Он оказался в пустом коридоре. На стене, как он и предполагал, висело табло с противопожарной инструкцией. Молодой человек пролистал текст и в конце концов с помощью меню вывел на экран план эвакуации, где были изображены все кабинеты, расположенные на этаже. Анрик знал, что из-за террористической угрозы для знакомства с подобным документом требовалось специальное разрешение. Чтобы получить доступ, пришлось приложить к считывающему устройству свое генетическое удостоверение. Охрана внизу наверняка должна была встревожиться. К счастью, до этого он уже успеет все сказать.

Анрик вернулся в главный коридор и вошел в кабинет секретарши, которая презрительно взглянула на него поверх монитора. Но он и не подумал останавливаться у ее стола. Одну за другой распахнув все четыре обозначенные на плане двери, Анрик ворвался в просторный кабинет главного редактора.

Стайперс был один, он стоял неподалеку от своего стола и смотрел в окно. Как и во всех офисных небоскребах, окна в здании газеты выходили на огромный внутренний двор, где на каждом уровне гигантской стоэтажной постройки были разбиты висячие сады. Из кабинета Стайперса открывался роскошный вид на бассейны, расположенные на сорок пятом этаже. Они были окружены гигантскими молочаями, между которыми пристроилось множество магазинчиков. В обеденный перерыв там прогуливались толпы сотрудников. По приказу главного редактора, температура и влажность в этих помещениях, предназначенных для отдыха, была приближена к тропическому климату. Причина была проста и невинна: Снайпере любил смотреть на женщин в летней одежде. Весь обеденный перерыв он любовался на их обнаженные руки и декольте. Вторжение Анрика несказанно разозлило главного редактора. Первое, что ему захотелось сделать, — это схватить свой мобильный и вызвать охрану. Он протянул было руку, но тут же передумал.

Оказавшись в кабинете, Анрик сделал два шага вперед и остановился, подбоченившись, высоко держа голову и выставив вперед одну ногу. Бородка его воинственно торчала, и весь облик каталонца выражал решимость и вызов.

Стайперс застыл от изумления, пытаясь понять, где он мог раньше видеть это лицо, и тут взгляд его случайно упал на декоративный экран, висевший над входной дверью. Памятуя о своем голландском происхождении и в строгом соответствии с принятой системой стандартизированных культурных элементов, Стайперс приказал поместить там «Ночной дозор» Рембрандта. Вот почему ему показалось, что он где-то уже видел того, кто так бесцеремонно ворвался к нему в кабинет: незваный гость словно только что покинул отряд щеголеватых дворян, который столько лет был у Стайперса перед глазами.

— Приношу свои извинения, господин главный редактор! — отчеканил Анрик. Но тон его был настолько дерзким, что говорил об обратном: «И не надейтесь, что я стану извиняться!» — Мне необходимо поговорить с вами о срочном деле.

Тем временем на пороге появилась запыхавшаяся секретарша и с беспомощным видом спросила:

— Мне позвать охрану?

Стайперс любил удивлять. И ему не хотелось выглядеть в глазах женщины менее эффектно, чем этот дерзкий юнец, застывший в благородной позе. Главный редактор не преминул на мгновение присоединиться к бессмертным гордецам из «Ночного дозора».

— Не утруждайтесь! — величаво провозгласил он.

Подойдя к Анрику, Стайперс взял его под руку, увлек за собой к стоявшим в углу креслам и усадил напротив себя. Секретарша вышла с обиженным видом и хлопнула дверью.

Присев на краешек кресла, Анрик держался все так же прямо.

— Я Анрик Пужолс из отдела происшествий, — произнес он с такой гордостью, с какой театральный персонаж провозглашает: «Я, дон Диего Кастильский».

Стайперса этот странный гость забавлял все больше и больше, и он наклонил голову, словно приветствуя настоящего дворянина.

— Чем могу служить, мой дорогой Анрик?

— Речь идет о взрыве в торговом центре.

Главный редактор вздрогнул. Это был уже далеко не «Ночной дозор». С терроризмом шутки плохи, тут приходилось проявлять повышенную бдительность.

— Слушаю вас.

— Я провел расследование. Мне удалось получить сенсационные сведения.

— Гм! — тревожно хмыкнул Стайперс, — Дайте-ка я взгляну на досье.

Он выдвинул из подлокотника кресла сверхплоский монитор, включил его и стал просматривать материалы готовящегося номера.

— Вы сегодня что-нибудь сдали в печать? — спросил он Анрика.

— Нет, господин главный редактор, я хотел сначала поговорить с вами. Дело слишком серьезное.

— Так выкладывайте, — поторопил его Стайперс, не отрывая глаз от экрана.

— Все очень просто. У меня есть фотография тех, кто подложил бомбу.

При этих словах Анрик немного отодвинулся, словно сам только что выложил на стол взрывчатку. Главный редактор окаменел.

— Что вы сказали?!

— Вы все правильно поняли, — подтвердил Анрик, сияя, — здесь у меня фотография тех, кто припарковал заминированную машину.

Говоря это, он постукивал по чехлу своего мобильного, который все еще держал под мышкой, словно кольт в кобуре.

— Вы что, шутите?

— Ни в коем случае. Я вам сейчас все покажу. У вас найдется переходник? У меня телефон старого образца, его нельзя напрямую подключить к новым моделям.

Стайперс на секунду растерялся. Его так поразила новость, которую принес Анрик, что он даже не сразу понял, о чем идет речь, хотя его поколение очень долго пользовалось этими давно устаревшими приспособлениями. Он взял себя в руки, выдвинул небольшой ящик и вытащил оттуда какой-то довольно облезлый и уродливый аппарат.

— Давайте сюда вашу штуковину.

Анрик медленно и торжественно, словно фокусник, извлек из чехла свой мобильный.

— Не тяните!

Раздражение Стайперса достигло крайней степени. Он буквально обрушился на Анрика, вырвал аппарат у него из рук и подключил к своему.

— И взбредет же в голову пользоваться подобным старьем!

— Я мало зарабатываю, — парировал Анрик с лукавой улыбкой, — Кроме того, честно говоря, я люблю эти старые модели, по-моему, они надежнее...

Не обращая ни малейшего внимания его слова, Стайперс принялся просматривать снимки на своем мониторе.

— Это что еще такое? Где те люди, о которых вы говорили?

Анрик приподнялся со своего кресла и потянулся к экрану, но так ничего и не разглядел, а потому встал, решительным шагом подошел к Стайперсу и остановился у него за спиной.

— На обращайте внимания на первый план, — сказал он, слегка краснея.

— На первый план? Да здесь ничего больше и не видно!

Стайперс то увеличивал, то уменьшал снимки на экране.

— Это, кажется, голова. Голова женщины. Что это она делает? Нет, не может быть!

Он резко повернулся и взглянул Анрику в лицо.

— А вы, оказывается, шутник, мой дорогой! Явиться сюда, чтобы подсунуть мне под нос непристойные снимки!

— Я же говорил, не обращайте внимания на первый план! Понимаете, это снимали двое... из тех, кто любит поразвлечься на парковке.

На самом деле, здесь не было ничего из ряда вон выходящего. В идеальном демократическом обществе доступ к изображениям сексуального характера был, конечно, абсолютно свободным. Разумеется, при одном условии: по установленным правилам, они могли использоваться только в определенных обстоятельствах. Так что Анрика можно было обвинить разве что в некоторой неделикатности. По сравнению с главной темой разговора это была сущая мелочь, и он недрогнувшим голосом напомнил Стайперсу, что речь идет об очень серьезных вещах.

— На третьем снимке, нет, не на следующем, а на предыдущем, да, вот здесь, прекрасно видно лицо водителя и его спутника. Слева вверху.

Главный редактор прищурился.

— Двое блондинов? — спросил он.

— Да, на следующем снимке тоже они. Смотрите, здесь они возятся с каким-то механизмом, наверняка это часовой механизм бомбы. А на последнем снимке уже никого нет. Они сбежали.

— И это все? — спросил Стайперс, медленно поворачиваясь к своему сотруднику.

Анрик выпрямился, потянул рукава и вернулся в свое кресло.

— К счастью, нет. Иначе мы оказались бы в тупике. Но я подробно рассмотрел взорвавшуюся машину, и обратил внимание, что на крыше там был закреплен какой-то предмет. Предмет, который, заметьте, убрали еще до взрыва.

— Ну и что?

Таинственно улыбаясь, словно дегустатор, только что определивший происхождение дорогого вина, Анрик наслаждался произведенным эффектом.

— Поверьте, я долго искал ответ. И представляете, он пришел ко мне по дороге сюда. Мимо меня проехал патруль Социальной безопасности. Вы никогда не обращали внимания на сигнальный маячок у них на крыше? На взорванном автомобиле был след как раз от такого маячка.

Стайперс долго молчал, а потом поднялся. Заложив руки за спину, он медленно окинул взглядом кабинет. Время от времени он бросал недоверчивые взгляды на «Ночной дозор». Анрик был вне себя от радости, видя, как с первой же попытки покорил главного редактора. На лице его играла горделивая улыбка, которая несведущему человеку могла показаться даже несколько самодовольной. «Храбрость города берет», — думал Анрик и мысленно благодарил бабушку, научившую его этой мудрости.

Его размышления прервал Стайперс, который тяжелым шагом вернулся к своему столу, уселся в кресло и наклонился к своему собеседнику.

— Напомните-ка мне, как вас зовут...

— Анрик Пужолс.

— Ах да, Пужолс. И кто же пригласил к нам на работу столь блестящего юного журналиста?

— Палмер, заведующий отделом происшествий, — с гордостью отозвался Анрик.

В конце концов, хотя Палмер и не отличался особой любезностью, было справедливо, чтобы и его не обошли наградой.

— Палмер? — задумчиво произнес Стайперс, — Который раньше работал в «Глобал Пост»? А почему вы не обратились к нему?

— Он болен.

Стайперс откинулся назад и соединил руки в замок. Теперь он знал достаточно. Он вдохнул носом побольше кондиционированного воздуха и выдохнул его прямо в лицо собеседнику.

— Послушайте, вы, юнец, что вы себе возомнили? Вваливаетесь сюда с наглым видом, со своими идиотскими усами...

Анрик остолбенел. Главный редактор дрожал от негодования. Он снова стоял возле окна, против света, и только одно это немного смягчало его искаженные черты.

— Вы мне помешали, да, помешали! Врываетесь сюда без приглашения, и все зачем? Чтобы сообщить мне якобы сенсационные сведения! Мало того, вы еще хотите, чтобы я опубликовал в своей газете фотографии каких-то извращенцев?!

— Но...

— Молчите! Знаю, знаю, в углу два блондина, и это они подложили бомбу. Дорогой мой, не лучше ли было, вместо того чтобы строить из себя умника и расспрашивать сексуально озабоченных, просто взять и заняться своим делом? Если бы вы пошли на пресс-конференцию, которая проходила там же, на месте, и послушали, как ведется расследование, то вы бы знали, что бомбу подложили не двое, а трое и были это вовсе не блондины, а брюнеты. Трое темноволосых мужчин, один из них с бородой. И вы бы знали, что машина была украдена и принадлежала банковскому служащему...

— Вот именно, — возразил Анрик, — все так говорят, а на самом деле...

— Перестаньте, глупый юнец! Для начала научитесь своей профессии. Вы прекрасно знаете, у нас свободная пресса. Но свобода предполагает и ответственность. Когда истина очевидна, надо относиться к этому с уважением. Вам не кажется, что, если все утверждают одно и то же, это что-нибудь да значит? Вы что, хотите, чтобы мы одни противоречили всем?!

— А что, если...

— Как вы себе это представляете? Новость дня: «Теракт совершили два блондина на машине Министерства социальной безопасности!» А можно еще короче: «Теракт совершило Министерство социальной безопасности!» Вы этого хотите?

— Я...

— Теперь уж позвольте мне, теперь моя очередь обвинять. Вам захотелось новых жертв, да? Причем невинных! Если ваша бомба взорвется, пострадавших будет предостаточно, и я буду первым. Вы подумали, что скажет попечительский совет? Вы себе представляете, как я буду демонстрировать вашу сладкую парочку на совете директоров «Холдинг Минисофт пресс»?

Тут Стайперс остановился как вкопанный.

— Понимаю, — сказал он с застывшим выражением лица, и в голосе его зазвучали железные нотки, — именно этого вы и добиваетесь... Палмер здесь всего пять лет. Кто поручится, что он не продолжает тайно работать на «Глобал Пост»? Не удивлюсь, если он устроил заговор, чтобы свалить меня и дискредитировать «Юниверсал Геральд»!

Он на секунду задумался. Потом, как бы случайно бросив взгляд на несчастного Анрика, который буквально прирос к своему креслу, небрежно нанес ему последний удар.

— Не знаю, за кого вас считать: за провокатора или за идиота. Я человек незлой, так что остановимся на втором. Я не стану выставлять себя дураком и сообщать об этом деле в Министерство социальной безопасности. У вас есть копии этих фотографий?

— Нет, — простонал Анрик.

— Тем лучше. Значит, достаточно стереть файлы в вашем мобильном. Вот и все, готово. Держите. А теперь можете исчезнуть.

Стайперс повернулся к своему рабочему монитору и вызвал секретаршу. Та появилась в дверях, одной рукой приглаживая волосы. Вид у нее был несколько озадаченный.

— Будьте так любезны, откройте личное дело этого господина...

— Меня зовут Анрик Пужолс.

— Вы слышали? Тем лучше. Внесите пометку: «Максимально ускоренное развитие карьеры». Благодарю.

Анрик встал, и, поскольку Стайперс не проявил ни малейшего желания пожать ему руку, вышел, не говоря ни слова.

В коридорах кипела жизнь. Повсюду толпились сотрудники, вышедшие передохнуть, они переговаривались и весело смеялись. Анрик прошел мимо них с угрюмым видом. Его крошечный кабинетик был в самом низу. Он спустился по запасной лестнице, наслаждаясь тишиной, которую на огромной бетонной спирали нарушали только вздохи и эхо. Двух коллег, с которыми Анрик делил комнату, не было на месте. Он собрал кое-какие вещи и бросил их в рваную спортивную сумку, валявшуюся на полу.

В новом трудовом законодательстве была принята терминология, которая гарантировала трудящимся неукоснительное соблюдение их прав. Ни одно взыскание не могло теперь выражаться словами с негативной или оскорбительной окраской. Например, выражение «ускорить развитие карьеры» означало то же, что в разговорном языке продолжали обозначать фразой «выставить за дверь». «Максимально ускоренное развитие карьеры» предполагало полную профессиональную дисквалификацию, так что уволенному уже было не устроиться ни на какую работу. Таким образом, карьера действительно ускорялась настолько, что в одно мгновение приходила к концу.

В вестибюле толпилось полно народу. На первом этаже здания «Юниверсал Геральд» было установлено несколько сот экранов, одновременно транслировавших все телеканалы Глобалии, и всегда находилось множество желающих поглазеть на это разноцветное представление.

Анрик подошел к стойке администратора, чтобы сдать свое профессиональное удостоверение. В нескольких метрах от себя он заметил темноволосую девушку с множеством родинок, которая писала длинное сообщение. Время от времени она украдкой вытирала слезы. Анрик подумал, что в этой толчее, где каждый суетится и улыбается, пытаясь выставить себя в наилучшем свете, только он и эта девушка не стыдились выглядеть несчастными жертвами обстоятельств. Ему захотелось улыбнуться ей, но он побоялся быть неправильно понятым и вышел, не говоря ни слова.

Кейт еще добрых пять минут провозилась со своим сообщением. Этот текст предназначался для редакции «Юниверсал Геральд». Каждый гражданин Глобалии мог таким образом сообщить любую информацию крупным СМИ, а те потом могли поступать с ней по своему усмотрению.

— Можно, я присоединю к своему объявлению фотографию пропавшего человека? — спросила Кейт у девушки за стойкой.

— Присоединяйте что хотите. Цена от этого не меняется, — презрительно бросила та.

Она была увлечена телеигрой, которую смотрела на своем мониторе. Это была новая программа под названием «Гладиаторы на один вечер». Сегодняшнего участника, банковского клерка, вот-вот должен был сожрать лев. Естественно, для обеспечения безопасности животного были приняты все необходимые меры. Ведь если человек участвовал в конкурсе добровольно, то хищник письменного согласия не давал.

Кейт прикрепила маленькую фотографию Байкала из своего мобильного и вернула девушке за стойкой портативный экран, на котором писала сообщение. На мгновение Кейт застыла, устремив взгляд в пустоту, а потом отправилась домой, готовая противостоять матери и повседневной жизни.

Глава 1

ПЯТЕРО МУЖЧИН СИДЕЛИ в десантном отсеке вертолета, опираясь каждый на свое оружие. И только один из них вместо огнемета сжимал в руках перетянутый ремнями темно-зеленый сверток, чем-то напоминавший мумию ребенка.

Из открытого люка простиравшаяся внизу земля казалась бесконечным коричневато-красным ковром. Кое-где попадались сухие деревья, похожие на очески серой шерсти. Этот пейзаж красноречиво свидетельствовал о том, что в здешних местах одна крайность сменяет другую, и земля, настрадавшись от жестокой засухи, в одночасье погружается в бурные водные потоки. Беспощадный зной оставил на выжженной, кирпичного цвета почве незаживающие раны. Скалы тоже были вдоль и поперек изрезаны глубокими трещинами: это ночные заморозки проливали свой мучительный бальзам на дневные ожоги.

Больше часа назад вертолет пролетел над океанским побережьем. А дальше, за невысокими холмами, нависавшими над берегом, потянулась однообразная равнина, сухая и пустынная.

— Все, прибыли! — объявил один из солдат, пытаясь перекричать звук мотора, — Мы в нужном квадрате. Снижаемся!

Боевой вертолет напоминал тонкое дерево, увешанное тяжелыми плодами: со всех сторон из него торчали трубки, антенны, какие-то округлые предметы. Благодаря всему этому снаряжению он одновременно являл собой и своего рода живое существо, наделенное всеми возможными чувствами: зрением, слухом и обонянием, — и орудие смерти для всякого, кто станет его мишенью. Машина начала снижаться, по красному песку поползли все более заметные бороздки от ветра, поднятого вращающимся вертолетным винтом.

— Давай, парень! — проорал солдат пятому пассажиру, сжимавшему рюкзак, — покажи, что ты не лыком шит!

Остальные солдаты неловко улыбались. По правде говоря, хоть они и не привыкли обсуждать приказы, никому из них было не по душе то, что им предстояло совершить. Их учили вызволять своих заблудившихся или потерпевших поражение товарищей из самых опасных мест, и теперь солдатам казалось кощунственным поступить наоборот: бросить кого-то одного во враждебном окружении. Они поглядывали на беднягу с немым сочувствием, не в силах что-либо изменить. На этом пятом пассажире была не военная форма и даже не обычная гражданская одежда из терморегулируемых материалов. Его нарядили в старое барахло, какое можно было увидеть разве что в фильмах да на маскарадах, где изображали сцены из прошлого. Ткани состояли из переплетенных между собой нитей, и, если на них попадала вода, они изменяли цвет. На ногах у него были кожаные ботинки, которые весь экипаж ощупал с нескрываемым удивлением. Единственное, что можно было узнать без особого труда, так это рюкзак, хоть он и был старого образца. Военное снаряжение во все времена сохраняет неизменный, легко узнаваемый облик.

Покачиваясь, словно динозавр, и разбрызгивая грязь, вертолет коснулся земли сначала одним, затем другим колесом. Каждый знал, что ему надо делать, так что слова были ни к чему. Пассажир надел рюкзак на одно плечо и с улыбкой, которая плохо скрывала волнение, помахал рукой своим четырем спутникам. Потом он спрыгнул на землю, и его начищенные ботинки на десять сантиметров утонули в мягком грунте. Как только Байкал, низко пригнувшись, отбежал подальше от вращающегося винта, машина вновь поднялась в воздух и взяла курс в сторону моря.

Когда снова стало тихо, Байкал внимательно огляделся вокруг. Во время полета он, как и остальные, видел одну только землю. А приземлившись, обнаружил, что куда интереснее смотреть на небо. Утро еще только занималось, солнце на востоке карабкалось с облака на облако, еще бледные лучи его робко поглаживали огромные неподвижные тучи. Над их стальными латами реяло несколько кипенно-белых плюмажей. Земля под ногами этих чудовищ, казалось, служила ристалищем для их турниров. У Байкала, как бы он ни был одинок и потерян, возникло такое чувство, будто он своим вторжением нарушил покой великаньего семейства.

С самого рождения он жил в районах, где действовала, как ее официально именовали, «Программа климатической регуляции». Специальные магнитные установки, так называемые «пушки для разгона облаков», удерживали тучи на расстоянии. В течение всего года небо оставалось лазурным, каким в давние времена оно бывало весной над Тосканой, чей климат был взят в Глобалии за образец. Когда для поддержания гидрометрического баланса почв назревала необходимость в дожде, население предупреждали заранее, объявлялся выходной день, и все сидели по домам, пока снаружи проливались короткие и многоводные ливни.

А здесь Байкалу впервые в жизни открылась своевольная механика неба, предоставленного самому себе. Он долго не мог оторвать взгляда от сине-серых лугов, где свободно паслись белые стада. Красный цвет земли наводил на мысль о том, что солнце поднялось в небо прямо из ее глубин. Казалось, то была не заря нового дня, а заря времен. Байкал чувствовал себя первым человеком, пришедшим в этот мир, первым человеком, которому этот мир был дан во владение. И только донесшийся издалека крик заставил его прервать свой одинокий, безмятежный свадебный пир.

Во влажном воздухе похожий на кваканье крик звучал приглушенно. Это кричала большая птица, которая пролетала в небе, неуклюже взмахивая крыльями. Пустыня жила своей жизнью. Байкал встряхнулся, поднял сначала одну, потом другую ногу, пытаясь выбраться из топкой грязи, а потом зашагал вперед.

Накануне двое военных показали ему на экране карту той местности, куда его должны были высадить. Они подтвердили, что дальше он уже сам будет волен выбирать себе дорогу. Байкал направился на северо-запад, решив, что так меньше придется идти по пустыне. Он настроил свои новые спутниковые очки и, не медля, отправился в путь.

По дороге его переполняли странные чувства. За один миг он заново пережил все треволнения последних дней. В его побеге из зала для трекинга и этой высадке на неизвестном, пустынном плато было столько общего, что они как бы составляли единое целое. Казалось, все, что было между ними, ему просто приснилось. С той только разницей, что теперь он был один. Байкала захлестнула тоска по Кейт. Сейчас ему, как никогда, хотелось разыскать ее во что бы то ни стало. Иначе жизнь здесь теряла всякий смысл. Прожекты Рона Альтмана, его бредовые рассуждения о враге казались сплошным абсурдом. К тому же Байкал с трудом представлял себе, каким образом он, выброшенный посреди пустыни с одним только рюкзаком за плечами, пусть там и было все необходимое, мог представлять угрозу для Глобалии... Только в размягченном мозгу старика способны были зародиться подобные фантазии.

Южная почва быстро поглощает влагу, да и солнце все чаще выглядывало из-за туч, так что очень скоро земля совсем высохла. К концу утра Байкалу стали попадаться все более густые кусты, а время от времени и деревья. Это были высохшие акации, которые благодаря недавним дождям успели позеленеть и покрыться крошечными желтыми цветочками. Байкал уселся под одной из них и только тогда с удивлением почувствовал, как сильно он устал.

Наверняка он вначале шел слишком быстро, из-за отсутствия ориентиров трудно было рассчитать силы. Байкал спросил себя, уж не боится ли он, сам того не замечая.

Он открыл свой рюкзак и поставил на землю химическую горелку, но при виде веток, устилавших землю, передумал и развел небольшой костер. С сильно бьющимся сердцем и опасливо оглядываясь по сторонам он отломил ветку акации. Надо сказать, он уже давно не ломал веток на деревьях. Конечно, в детстве Байкал не раз проделывал это тайком, но теперь подобные вещи считались тяжким преступлением, и он больше не рисковал, зная, что наказание будет суровым. «Закон о защите жизни» требовал относиться с уважением к любому растению. Везде, где только что-нибудь произрастало, были установлены системы видеонаблюдения. В Глобалии, которая давно превратилась в огромный сад, человек, как потенциально опасный вид, находился под строгим надзором. К счастью, обществу вполне удавалось его контролировать.

Байкал и сам не ожидал, что этот маленький костер, от которого исходил аромат древесного масла, принесет ему столько радости. Он поднялся, на этот раз уже с видимым удовольствием присмотрел себе толстую ветку и с громким треском оторвал ее от ствола. Затем он разломил ее на множество маленьких кусочков и сложил их в кучу. Без какой-либо надобности, поскольку он не собирался долго оставаться на одном месте, Байкал оторвал еще одну ветку, потом еще одну, а в конце концов вырвал с корнем все дерево. Пот катил с него градом. Дело тут было не только в физическом усилии. Казалось, из самой глубины его существа выходило наружу все накопившееся озлобление.

Выбившись из сил, Байкал наконец успокоился, уселся и с жадностью проглотил шоколадный батончик. Потом подложил под голову свой рюкзак на манер подушки, закрыл глаза и уснул.

Проснулся он, оттого что почувствовал на себе чей-то взгляд. Открыв глаза, Байкал увидел, что на него смотрят двое: черное дуло двуствольного ружья, а чуть поодаль — пара маленьких серых глаз. Ружье было настолько диковинным оружием, что еще не до конца проснувшийся Байкал сначала с любопытством потянулся к двум большим черным стальным трубкам, приделанным к деревянной рукоятке. В Глобалии охота давно превратилась в декоративный атрибут фольклорных праздников, и Байкал видел подобные предметы разве что на экране. Как бы то ни было, он быстро сообразил, что ружье — только орудие и настоящая опасность должна исходить от того, в чьих руках оно находится. И Байкал поднял глаза на прицелившегося человека.

Он впервые сталкивался лицом к лицу с жителем антизоны. По официальной версии, эти места были необитаемы и лишь кучка неуловимых, жестоких террористов, утративших человеческий облик, рыскала где-то по густым зарослям. А сейчас перед Байкалом стоял человек, без всякого сомнения похожий на него самого, и этому человеку было страшно.

Первое, что бросалось в глаза в незнакомце, это изобилие морщин. Множество глубоких борозд пролегло вокруг его век, образовало складки на лбу, изрезало щеки. Под выцветшими глазами висели тяжелые мешки. Более тонкие морщинки торчали вокруг уголков рта, словно иголки из подушечки для булавок. Судя по обнаженным по локоть рукам, сжимавшим ружье, такие же складки покрывали все его тело. Лицо незнакомца обрамляла борода с проплешинами, которая больше всего напоминала грязные водоросли, облепившие бетонный причал.

Ко всему этому добавлялась невероятная худоба. В вырез рубашки было видно, как кожа туго обтягивает кости и воинственно торчат наружу узкие ребра. Так что, снова взглянув незнакомцу в глаза, Байкал задумался, что может означать их блеск — страх, голод или лихорадку. Мужчина слегка дрожал.

— Вставай! — закричал он, нервно размахивая дулом ружья, — руки вверх!

Байкал выпрямился и поднял руки. Оказавшись на ногах, он заметил, что нападавший тут же немного отодвинулся назад. Незнакомец был невысок ростом и по сравнению с рослым, статным Байкалом выглядел особенно хилым, сгорбленным и каким-то потертым. Оценив ситуацию, молодой человек подумал, что защищаться будет несложно. Он решил дать незнакомцу еще немного выпустить пар.

— Надо же, ничего не боится! — прохрипел тот, — разлегся себе и спит как ни в чем не бывало...

Говорил он глухо, едва слышно. Казалось, он и сам удивлялся звуку своего голоса посреди шорохов пустыни.

— Чего вы хотите? — спокойно спросил Байкал.

— Вопросы здесь задаю я! — обиделся незнакомец и, словно рассердившись на себя за нетвердый голос, зашелся в ужасном приступе мокрого кашля.

А потом добавил уже несколько более отчетливо:

— У тебя в мешке, похоже, полно всякой всячины.

— Ты бы положил сначала ружье, — с улыбкой ответил Байкал.

В его невозмутимости не было ничего героического. Чем дольше он наблюдал за этим человеком, тем меньше его боялся. Слабость и безотчетный страх, который читался в каждом жесте, внушали Байкалу жалость.

То ли незнакомец догадался, что Байкал его жалеет, и обиделся, то ли просто впал в панику, но вдруг он весь затрясся от ярости:

— Заткнись и давай сюда мешок!

Он поднял ружье и начал прицеливаться.

Тут Байкал действительно испугался, но не столько того, что его противник преднамеренно нажмет курок, сколько того, что ружье случайно разрядится само. Он выбросил вперед левую руку и направил на незнакомца короткий разряд защитных лучей. Оружие это было совсем не опасным и годилось в лучшем случае для самозащиты. В Глобалии женщины брали с собой такие вещицы, в одиночку отправляясь вечером на прогулку в определенные кварталы. Но и этого оказалось достаточно, чтобы сбить нападавшего с ног. Удар пришелся ему в грудь, и он застонал так, как будто его со всех сил стукнули кулаком. Выпустив ружье, незнакомец отлетел на несколько метров назад и плюхнулся задом на красную землю, по дороге разорвав рубашку о колючий куст. Байкал подобрал ружье, бросил его подальше и помог бедняге подняться.

— Вот это да! — пробормотал тот, оглушенный ударом, — что это ты такое со мной сделал?

Мозолистой рукой он потирал ушибленную грудь.

— Да ладно тебе, — сказал Байкал, — ничего страшного.

— У меня теперь все тут болит! — вскричал незнакомец в ужасе, словно только что осознал всю странность произошедшего, — как это у тебя вышло? Ты меня ударил, а сам и с места не сдвинулся...

Он задумался, а потом резко отшатнулся, пытаясь вырвать свою руку из руки Байкала:

— Я догадался... Ты волшебник!

— Да нет же! — со смехом возразил Байкал, качая головой.

Но незнакомец все еще недоверчиво посматривал на него.

— Слушай, а ты, часом, не Христос или кто-нибудь в этом роде?

Байкал расхохотался.

— Иди сюда, садись. Я приготовлю тебе что-нибудь попить.

Вернувшись к своему кострищу, Байкал подложил туда несколько веток из вчерашнего запаса и развел огонь. Все еще ворча, покряхтывая от боли и недоверчиво косясь, незнакомец в конце концов согласился усесться напротив.

— Меня зовут Байкал, а тебя?

— Фрезер.

— Как это пишется?

Тот пожал плечами.

— Понятия не имею. Фрезер, и все тут. В нашем племени всех так зовут.

— Ты далеко отсюда живешь?

— Ага, — ответил Фрезер, указав подбородком куда-то на юго-запад.

— Чаю хочешь?

— А чего покрепче не найдется?

— Покрепче?

— Ну, выпивки, — настаивал тот с горящими глазами, — Может, виски там или винца, все равно чего.

Рон Альтман предусмотрел все до мелочей. Байкал достал из кармана рюкзака несколько кубиков, завернутых в фольгу, положил один из них в стакан, добавил воды.

— Вот, попробуй.

Мужчина обеими руками вцепился в стакан и отпил глоток. Он прикрыл глаза, на лице заиграла блаженная улыбка.

— Это же ром! Господи Боже! Сколько лет! Я уж и забыл, какой он на вкус! Плесни-ка еще!

Байкал приготовил еще порцию.

— Это у тебя что, растворимый ром?

Фрезер ухватил еще кубик, растер его пальцами, собрал получившийся порошок в ладонь и высыпал в стакан, который протянул ему Байкал.

— Двойная доза, — сказал он, посмеиваясь.

Он снова выпил все до дна, а потом запрокинул голову и долго смотрел куда-то в небо.

— Ты точно волшебник, — сказал он, качая головой.

Байкал хотел было возразить, но Фрезер замахал руками:

— Да хоть бы и так. Волшебник, который творит выпивку, — это как раз по мне.

Они рассмеялись, и Байкал заметил, что зубы у Фрезера черные, а двух внизу не хватает.

— И далеко ты собрался?

— В город, — ответил Байкал наугад.

— Дорога не ближняя.

— А ты там уже бывал?

— Другие Фрезеры бывали, они мне рассказывали.

Пока они разговаривали, небо потемнело. Прямо над ними нависла огромная тяжелая туча. Далеко в вышине солнце золотило ее голову, а лиловой спиной она повернулась к земле.

— А хочешь, я пойду с тобой? — отважился Фрезер, — тебе с твоими колдовскими штучками сам черт не брат, а мне тут одному страшновато. Здесь кто только не околачивается...

Фрезер опасливо огляделся. Но на горизонте было пусто, и вокруг виднелись одни только колючки.

— Бери свое ружье, и пошли, — сказал Байкал.

Поправляя лохмотья, тот отправился за ружьем и бросил на него презрительный взгляд.

— У меня и патронов-то нет, — признался он с недовольной гримасой.

Но ружье все-таки поднял, взвалил на плечо, а потом, ссутулясь, поплелся вслед за Байкалом.

Глава 2

ВЕРТОЛЕТ НЕСЛУЧАЙНО ВЫСАДИЛ Байкала посреди пустыни. Важно было, чтобы ни один свидетель не смог потом подтвердить, что между вооруженными силами Глобалии и молодым бродягой существовала какая-то связь.

К счастью, не весь район оказался таким засушливым. Через два дня пути местность начала меняться: появились холмы, да и растительность благодаря более влажному климату стала уже не такой скудной и убогой. Время от времени попадались тропы, которые позволяли предположить, что здесь если не обитают, то хотя бы изредка проходят живые существа.

Все это подтверждало показания спутниковых очков. Когда Байкал настраивал их в картографическом режиме, они позволяли определять курс, измерять скорость продвижения к цели и оставшееся до нее расстояние и соотносить свое положение с картой, где был подробно обозначен рельеф. Судя по этой карте, поблизости не располагалось ни одного человеческого поселения. Но в том направлении, в котором двигались Байкал с Фрезером, был указан довольно крупный поселок или даже город. Ни один населенный пункт не имел названия. Все они обозначались с помощью кода из четырех цифр и двух букв. Не были указаны и названия стран. Единственное, что Байкалу удалось выяснить, уменьшив масштаб карты и подробно рассмотрев вид из космоса, так это то, что он находится на южноамериканском континенте, скорее всего в северной части.

Фрезер оказался замечательным попутчиком. Прежде чем пуститься в дорогу, он первым делом отправился за своими пожитками, которые припрятал за большим камнем, когда собрался напасть на Байкала. Все умещалось в потрепанной, заскорузлой, латаной-пере-латаной суме, но Фрезер ни за что на свете не согласился бы с ней расстаться. Заполучив обратно свое сокровище, он извлек трубку, выточенную из кукурузного початка, и засунул в рот. Байкал попросил дать ему понюхать табак. Это оказался светлый сорт, крупно нарезанный, пахнущий медом и свежей листвой.

— Вот чего мне надо будет раздобыть в городе, — заговорщицки сообщил Фрезер и подмигнул, — ты сам-то куришь?

Байкалу очень хотелось сказать «да». В Глобалии с курением давно было покончено. Курить дозволялось лишь в специальных клубах, где собирались любители этого занятия, которое отныне причислялось к опасным видам спорта наряду с боевыми искусствами и горными лыжами. Участники разбивались на группы по четыре человека, усаживались за столы с мощной каталитической вытяжкой посередине и курили в течение часа. Байкал не раз бывал в таких клубах. Ему очень нравился вкус табака, но все эти правила и ограничения действовали ему на нервы. После каждого сеанса полагалось три четверти часа вентилировать легкие и проходить обязательное медицинское обследование, так что Байкал в конце концов махнул на все рукой и не стал обновлять свой членский билет.

Чем дальше они с Фрезером продвигались на северо-запад, тем чаще натыкались на следы человеческого присутствия. Обычно это были полуразвалившиеся автомобили. Первым им попался на глаза ржавый джип старой модели, без осей, стоявший на каменных подпорках.

— Как же она здесь оказалась? — спросил Байкал. — Тут и дороги-то нет.

— Дороги? Какой еще дороги?

— Разве это не машина?

Фрезер выглядел озадаченным. Он подошел к кузову, наклонился, чтобы заглянуть внутрь, и сказал, покачивая головой:

— Может, когда-то это и была машина, только сто лет назад. А сейчас это дом, тут давно люди живут.

И действительно, внутри виднелись расстеленные циновки, в углу — некое подобие печки, сложенное из камней. Старая выхлопная труба служила вытяжкой.

— Никого нет?

— Кто его знает, — пробормотал Фрезер, оглядываясь по сторонам, — может, они спрятались, когда увидели нас.

И они отправились дальше. Байкал, который все пытался найти настоящую дорогу, не раз замечал нечто похожее на поворот заброшенного шоссе или даже следы дорожных работ. В некоторых местах земля была сплошь покрыта маслянистыми темно-фиолетовыми камнями, которые легко крошились. Это вполне могли быть остатки разъеденного эрозией асфальтового покрытия.

Сначала Фрезер веселился и балагурил вовсю. Ром привел его в самое радужное настроение, и он принялся распевать старинные песни. Слов разобрать было невозможно, да он и сам не понимал, о чем поет. Похоже, это был не англобальный, а какой-то другой язык или языки. Но чем более обитаемой выглядела местность, тем тише пел Фрезер, а потом и вовсе умолк. Казалось, он все время ждал какого-то подвоха. Когда они в первый раз заметили людей, он дернул Байкала за рукав, заставил пригнуться и по-пластунски отползти за скалу.

Из своего укрытия они смогли хорошо рассмотреть проходивших мимо людей. Это оказались дети, человек десять, и их звонкие голоса разносились по всей долине. Одеты они были в школьную форму — плиссированные клетчатые юбки, красные пиджачки, шотландские галстучки, — но почти во всех костюмах чего-то недоставало: то не хватало рубашки, то был оторван рукав. Все дети шли босиком. Когда они оказались совсем близко, Байкал заметил, что каждый что-то тащит в руках. Первый — какую-то тяжелую трубу, второй — треногу, третий — металлический треугольник. Еще трое, кряхтя от напряжения, несли на плечах длинную блестящую ленту. За ними, возвышаясь на целую голову, вышагивали две монахини в серых одеяниях.

Группа теперь была всего в нескольких метрах от спрятавшихся мужчин, но продолжала свой путь, никого не замечая. И тут Байкал, соединив в уме разрозненные детали предмета, который несли дети, наконец понял, что это был старый пулемет и лента к нему.

Веселая компания удалилась. Байкал долго смотрел вслед, пока она не скрылись из виду. Монахини, мирно беседуя, замыкали кортеж. На плече у каждой висело по карабину.

Фрезер поднялся и сказал, указывая в сторону процессии:

— Мафиозные детишки!

И со злостью сплюнул на землю.

— А почему они таскаются с этой штуковиной?

— Наверно, тут поблизости монастырь-крепость. Сестры выводят детей подышать свежим воздухом и поразмяться.

И действительно, тем же вечером они прошли мимо высокого здания, расположившегося на вершине холма. На крепостных стенах были развешены камуфляжные сети цвета хаки. На выступах самых высоких стен отчетливо виднелись пулеметные гнезда.

— Как ты думаешь, они не согласятся приютить двух бедных путников? — спросил Байкал.

— Попробуй только приблизиться, и увидишь, какую тебе подадут милостыню!

Часа через два они снова встретили людей, на этот раз это были путники, больше похожие на них самих или, вернее, на Фрезера. Сначала прошли пятеро мужчин со старыми винтовками и холщовыми сумками через плечо. Ноги их были обмотаны тряпками и перетянуты ремнями. Следом показалась разношерстная компания, которую возглавлял высокий негр с обнаженным торсом, на поясе у него была связка гранат, а на голове — голубая каска с расстегнутыми ремнями, свисавшими по щекам. За ним в нескольких десятках метров семенила стайка женщин, с ног до головы завернутых то ли в шали, то ли в одеяла, так что открытыми оставались только перепуганные лица. И наконец, двое очень смуглых мужчин, почти обнаженных, в одной набедренной повязке, замыкали все шествие, потрясая длинными копьями.

Каждый раз, когда происходила подобная встреча, Байкал надеялся, что сейчас прозвучат приветствия и можно будет перекинуться парой слов. Но не тут-то было. Следуя негласному правилу, Фрезер и другие путники изо всех сил старались держаться подальше друг от друга. При виде первого встречного все хватались за оружие и, пригнувшись, продолжали свой путь, внимательно поглядывая по сторонам, но ни на секунду не упуская из виду чужака. Путники никогда не обменивались ни словами, ни знаками, и еще долго каждый оглядывался назад, чтобы убедиться, что незнакомец мирно удаляется, не собираясь нападать.

С тех пор как им стали встречаться люди, пейзаж сильно изменился. Настоящих дорог все еще не было видно, но кругом змеились вполне заметные тропинки, разветвлявшиеся во многих местах. Байкал обратил внимание, что, как ни странно, эти пешеходные тропы никогда не следовали логике рельефа. Было бы не в пример удобнее идти по долине, вдоль речного русла, но дорожки, как назло, только и делали, что извивались и карабкались куда-то вверх, с грехом пополам переваливая через окрестные холмы. Приходилось все время подниматься, спускаться, обходить разные препятствия, лезть на отвесные склоны, кружить, вместо того чтобы спокойно двигаться по прямой, вдоль ровного берега.

Байкал с каждым разом все больше убеждался, что когда-то здесь проходило шоссе. О нем напоминали остатки насыпи, куски асфальта и чудом сохранившиеся фрагменты защитных металлических заграждений, изъеденные ржавчиной. Но при всем ее удобстве эта дорога тоже никем не использовалась, ей предпочитали все те же извилистые, труднопроходимые тропы.

В долине возле ручья виднелись развалины какого-то завода. Издалека они напоминали заброшенный огород чудовищных размеров. Все кругом заросло деревьями и сорной травой. Старые цистерны, оранжевые от ржавчины и похожие на гигантские тыквы, безмолвно гнили под яркими солнечными лучами. Кое-где еще можно было различить обломки железнодорожных рельсов.

— Что там было раньше? — спросил Байкал, указывая вниз, на разрушенный завод.

Фрезер взглянул туда, но, похоже, ничего не заметил.

— Ты о чем? — спросил он.

— Ну, все эти железки там, внизу, — настаивал Байкал, — это был какой-то завод?

— Не понимаю, о чем ты.

Сперва Байкал решил, что тот шутит. А потом понял, что Фрезер действительно не различает этих предметов на фоне пейзажа. Для него они были такой же частью природы, как деревья или скалы. Это означало нечто ужасное: Фрезер видел подобные строения только в руинах. Он не мог понять, что с ними стало, потому что не имел ни малейшего представления о том, какими они были изначально. Наверняка ему ни разу в жизни не попадался на глаза действующий завод.

Как только путники покинули пустынную, засушливую местность, где впервые встретились, руины зданий, обломки машин и другие следы человеческой деятельности сделались привычным зрелищем. Повсюду взгляд натыкался на полуразрушенные стены, поросшие колючими кустами, покореженные бетонные столбы, из которых торчали железки, скелеты ангаров. Но все эти развалины настолько срослись с природой, что казались ее частью. Нужно было как следует напрячь воображение, чтобы увидеть в них творение рук человеческих, тогда как они так естественно смотрелись среди всего того, что само произрастает из земли: деревьев, кустов, травы.

Как-то раз Байкал и его спутник отправились за водой к источнику. Фрезер, который там уже бывал, уверял, что родник очень чистый и вода там вкусная. Только идти туда надо было очень осторожно. Им пришлось дожидаться своей очереди, лежа на животе на вершине холма. Источник располагался в лощине. Судя по всему, его охраняло несколько вооруженных мужчин. Фрезер и Байкал видели, как пять групп по очереди спускались с соседних холмов, нависавших над лощиной. Ритуал всегда был один и тот же. Кто-то внизу издавал клич, в ответ на одной из близлежащих вершин один или двое мужчин вставали во весь рост, отзывались похожим криком, спускались по склону, наполняли бурдюк или канистру, тяжело дыша, поднимались обратно, а затем исчезали.

Когда настал его черед, Фрезер тоже выпрямился, что-то прокричал и стал спускаться в лощину. Байкал вскинул на плечи рюкзак и из любопытства отправился следом, к явному неудовольствию своего спутника.

Вокруг источника росли тополя, скрывая его от посторонних глаз. Тут же виднелись и какие-то развалины. На почти полностью сохранившемся крыльце со ступеньками сидело и грелось на солнышке несколько человек, взрослых и детей.

Байкал вслед за Фрезером подошел к самой воде. Она текла из широкой водопроводной трубы, продырявленной в нескольких местах. Пока его спутник наполнял старую бутыль из своей сумы, и две фляжки, которые были у Байкала в рюкзаке, молодой человек успел рассмотреть все сооружение. Конечно, это оказался вовсе не родник. Вода поступала с перерывами, а из разрушенного здания доносился визгливый скрип насоса. Дырявая труба, по которой текла вода, лежала прямо на земле и соединялась с целой сетью других труб, увенчанных металлическими кранами. Скорее всего, здесь когда-то была ферма, а это подобие водопровода осталось от ее ирригационной системы. Эту догадку подтверждала и не совсем обычная растительность, сохранившая отдаленное сходство с садовыми культурами. В одном из уголков сего райского сада, по всей видимости там, где раньше располагался вход, произрастали лимонные и мандариновые деревья. Какое-то семейство обосновалось по соседству и брало деньги за драгоценную влагу. Фрезер отозвал стариков в сторону, чтобы договориться о цене. А когда сделка совершилась, потащил Байкала штурмовать холм, с которого они только что спустились. Вскоре опять раздался клич, подзывавший следующего покупателя.

Весь день прошел под знаком воды. Вскоре после похода к источнику, когда Фрезер с Байкалом карабкались по крутому каменистому склону, их застигла нешуточная гроза. Они успели вымокнуть до нитки, прежде чем сумели укрыться под нависающей скалой.

Путники просидели добрых два часа в своем укрытии, прижав колени к груди и глядя на то, как дождь плотной завесой обрушивается на горячую, пышущую жаром землю. Фрезер потягивал свой растворимый ром.

— Жалко, — сказал Байкал, снимая спутниковые очки, — деревня совсем близко, вон за тем холмом.

— Ну и что?

— Если бы гроза началась чуть позже, мы могли бы там укрыться.

— Укрыться! — так и подскочил Фрезер, — Укрыться в деревне!

Он взглянул на Байкала с нескрываемым ужасом, но, хлебнув рома, успокоился. Потом он покопался в кармане, вытащил свою кукурузную трубку и стал чертыхаться из-за промокших спичек. Байкал протянул ему коробочку, из которой полыхнуло голубое пламя.

— Слушай, — заговорил Фрезер, раскуривая трубку, — я уже давно за тобой наблюдаю. Ты какой-то странный.

Байкал, которому тоже давно хотелось порасспросить Фрезера о здешних странностях, подумал, что оправдывая свои, он возможно, сумеет разузнать кое-что о том, что в этих краях считается нормальным.

— Например?

— Например, когда к тебе кто-то идет навстречу, ты стоишь как вкопанный, не прячешься, да еще и улыбаешься. Такое впечатление, что ты вот-вот бросишься пожимать руки незнакомым людям.

— Ну и что?

— Ну и что?! — передразнил Байкала Фрезер, хлопнув себя по бедрам. — честно говоря, не знаю, что и сказать. Если ты этого не понимаешь, значит, ты точно не отсюда. Похоже, ты и правда волшебник. С луны ты, что ли, свалился?

А потом, резко повернувшись к Байкалу, он принялся буравить его своими серыми глазками.

— Ты же знаешь, мне-то все равно. Только, если хочешь, чтобы мы с тобой и дальше шли вместе, — проговорил он, постукивая Байкала по груди своей трубкой, — никто, кроме меня, не должен знать, что ты волшебник. А то все на тебя накинутся и живо отберут твои колдовские штучки. Пропадай тогда мой ром. Так что давай-ка, делай, как я, и не выпендривайся. Хочешь попасть в город? Я тебя отведу. Только без шуток.

— Без каких шуток?

Фрезер прикусил трубку и в отчаянии закатил глаза.

— Все-то ему надо объяснять! — вздохнул он.

С видимым трудом взяв себя в руки, Фрезер заговорил медленно и вкрадчиво, словно обращаясь к больному:

— Дорога — опасное место. Увидишь кого-нибудь, сначала спрячься. Посмотри, кто это. Если все в порядке, обойди его стороной.

— А как мне знать, что все в порядке?

Фрезер поднялся, чтобы показать, каких людей можно встретить в дороге. Сначала он изобразил, как ходят бедолаги, которые уже не раз попадались им на пути: уголки рта опущены, колени полусогнуты, вид жалостный и испуганный.

— Если встретишь кого-нибудь такого, — пояснил он, — значит, все в порядке.

Потом он втянул голову в плечи и засеменил, волоча за собой ружье так, будто это была старая метла.

— Взгляд, — объявил он, двумя пальцами указывая на глаза, — взгляд — это самое важное.

И действительно, во взгляде его читались жалкая покорность и тревога, глаза блестели голодным блеском. Вдруг он совершенно преобразился, взъерошил свои седые волосы, выпятил грудь, напустил на себя высокомерный, презрительный, угрожающий вид. Со своей плешивой бородой и в лохмотьях Фрезер, изображающий грозного воина, выглядел совершенно уморительно. Он тяжело ступал, широко расставляя ноги и разводя руки, словно горилла. Обеими руками держа ружье, Фрезер высоко поднял дуло и поводил им из стороны в сторону. Можно было подумать, что это сверхсовременный огнемет. Но на самом деле это было все то же простецкое ружьишко, и Байкал не удержался, чтобы не рассмеяться.

При виде такого приступа веселья Фрезер как будто разъярился не на шутку. Он принялся скакать во все стороны и громко кричать, потрясая ружьем и подражая звукам рвущихся снарядов.

— А вот это очень плохо. Очень плохо. Увидишь такого человека, бойся!

Но и он в конце концов расхохотался, развеселенный собственным представлением. Запыхавшись, он плюхнулся на землю.

— Все понятно, — сказал Байкал.

А потом, когда они оба успокоились и перестали смеяться, спросил:

— Так почему нельзя заходить в деревню?

Фрезер остолбенел.

— С ума сойти! Ты что, смеешься? Да откуда ты свалился, что не знаешь таких вещей? Деревня — самое опасное место. Хорошие люди там не живут. Если ты там никого не знаешь, туда и носа нельзя совать.

— А ты кого-нибудь знаешь в той деревне? — спросил Байкал, указывая на холм.

Фрезер машинально повернул голову, но не разглядел ничего, что указывало бы на близость человеческого жилья.

— Слушай, — проговорил он, прищурив глаза, — а с чего ты взял, что там за холмом есть деревня? С тобой не соскучишься: все-то ты видишь, да ничего не знаешь.

Он пожал плечами, и оба путника еще долго сидели молча. Небо очистилось, солнце в зените загнало все тени куда-то вглубь предметов. Байкал встал, взял свой рюкзак и сказал:

— Оставайся здесь, если хочешь. А я пойду поднимусь на холм, хочу посмотреть, что это за деревня такая.

Фрезер беспомощно махнул рукой, сосредоточенно разглядывая что-то у себя под ногами. Но когда Байкал был уже на середине склона, он, ворча, поплелся следом.

— Пустишь тебя одного, шлепнут ведь, как пить дать, — бормотал он, — тогда прощай мой ром...

Приблизившись к вершине, Байкал пригнулся и осторожно двинулся вперед. Скоро он и вовсе лег на живот, вглядываясь вдаль вытаращенными от ужаса глаза. Фрезер подполз и улегся рядом.

— Господи Боже! — пробормотал он.

Деревня внизу, в долине, лежала в руинах, почерневшая от долгих пожаров. Ливень погасил огонь, но развалины все еще дымились. Посреди развалин хозяйничали темные силуэты. На таком расстоянии трудно было разглядеть детали. Но походку этих людей нельзя было не узнать: как раз ее Фрезер изобразил последней. С той только разницей, что на него смотреть было смешно, а на них страшно.

Глава 3

ТРОЕ СУТОК АНРИК ПРОВАЛЯЛСЯ в постели, вне себя от возмущения, с дрожащим подбородком и широко открытыми глазами, не находя ни сна, ни покоя.

Разговор с главным редактором все не шел у него из головы. Каждая сцена, каждая фраза снова и снова всплывала в памяти. Мельчайшие подробности приобретали в его разгоряченном уме невероятную четкость и ужасающий размах, словно под огромной лупой.

Жил Анрик в длинной и узкой комнатушке, вернее, это был отгороженный кусок темного коридора, переделанный в некое подобие жилья. Стены были совершенно голыми, единственным украшением служила старая шпага с ржавым, мягким острием, когда-то принадлежавшая какому-то бретеру. Эта бесполезная штуковина не годилась даже на то, чтобы ею заколоться, возникни у Анрика такое желание. Итак, ничто не радовало глаз в этой убогой комнатенке. Только на такое жилище и мог рассчитывать студент, получающий пособие на аренду жилья. Если бы Анрик продолжал работать в газете, он мог бы найти на свободном рынке что-нибудь получше. А теперь у него не осталось никакой надежды на то, что он когда-нибудь покинет свою жалкую каморку. Через весь потолок была протянута толстая водопроводная труба, которая держалась на крепежных кольцах. Анрик лежал, не сводя глаз с этих креплений, напоминавших наручники. Такое зрелище как нельзя лучше соответствовало его настроению.

Несчастье Анрика не сводилось к банальной неудаче. В любом случае, крыша над головой у него была, да и голодная смерть ему не грозила. Как всякий гражданин Глобалии, он имел право на пожизненное пособие, именовавшееся «минимумом, необходимым для процветания». Но там, в кабинете Стайперса, молодой человек утратил нечто куда более ценное: возможность воображать свое будущее по собственному вкусу. Анрик всегда мечтал о благородных битвах, в которых он станет самоотверженно сражаться за правду, защищать обиженных, бороться с несправедливостью и невежеством. И вот теперь, когда он наконец сумел показать себя с самой лучшей стороны, его так жестоко наказали за проявленную смелость.

В чем же он провинился? Анрик не переставал об этом думать. Может быть, он выдвинул необоснованные обвинения? Временами он даже был готов признать это. Ведь, в конце концов, найденные им доказательства выглядели не слишком убедительно. Кто поручится, что тот свидетель действительно сидел рядом с заминированной машиной, даже если множество обескураживающих подробностей вроде бы подтверждало эту версию? Не мог Анрик доказать и того, что автомобиль действительно принадлежал Социальной безопасности. А даже если и так, машину вполне могли украсть или специально оставить на крыше отметку, чтобы навести полицию на ложный след.

Но в другие минуты, пытаясь понять, за что его так унизили, Анрик возвращался к главной проблеме. Ведь Стайперс обвинил его вовсе не в ошибке. Он не стал ни обсуждать, ни опровергать аргументы молодого журналиста. Единственное обвинение состояло в том, что Анрик позволил себе думать не так, как все. Стайперс не допускал и мысли, что Анрик имеет право искать правду, если эта правда отличается от мнения властей. Всякий раз, приходя к такому выводу, молодой человек начинал весь трястись от негодования. Лицо его перекашивалось, подбородок дрожал, бородка напоминала громоотвод, исхлестанный ударами молнии, и Анрик изо всех сил сжимал костлявые кулаки.

Но время шло, и ему ничего не оставалось, как начать понемногу успокаиваться. Голод в конце концов выманил Анрика из постели.

У себя в стенном шкафу, служившем кухней, он нашел кое-какие съестные припасы в вакуумной упаковке и перекусил. А потом машинально включил экран, примостившийся на одной из стен его клетки. Вслед за невыносимым рекламным роликом с сияющей улыбкой во весь экран Анрик, к своему ужасу, наткнулся на выпуск новостей. Речь шла как раз о расследовании недавнего теракта. Молодой человек успел услышать только, что накануне ночью был произведен очередной авианалет на территории, где скрываются террористы. Он выключил телевизор и обхватил голову руками.

На миг им овладело желание скрыться, сбежать далеко-далеко, чтобы забыть обо всем этом кошмаре. Но куда? К бабушке в Каркассон? У него никогда не хватило бы духу рассказать ей о своем увольнении. Ей он меньше, чем кому бы то ни было, хотел открывать глаза на то, как обстоят дела в этом мире. Однокурсники? Анрик мало с кем успел сдружиться, к тому же все уже разлетелись кто куда. Да и разве хоть кто-то из них смог бы его понять?

Анрик достал свой мобильный и решил было позвонить двоюродному брату, ценителю хорошей кухни и игроку в регби, который жил на юго-западе Франции. Но как только он включил аппарат, на экране появилась надпись «услуга недоступна». Постучав по клавиатуре, он быстро выяснил, что может теперь звонить всего по трем номерам. Выбрав первую опцию, Анрик услышал: «Здравствуйте, вы позвонили в Министерство социальной безопасности». По второму телефону можно было вызвать скорую помощь. Что же до третьего, то там нежный женский голос проворковал: «Центр обретения счастья слушает вас. Для автоматической постановки диагноза нажмите 1. Если вы желаете побеседовать с психологом Ц.О.С., нажмите 2. Для вызова на дом нажмите 3...» Анрик захлопнул крышку аппарата. Значит, его отключили от телефонной линии... По какому праву! Это было совершенно незаконно. Анрик снова был вне себя.

У него даже потемнело в глазах. Дрожа от негодования, он снова открыл свой мобильный и перешел в текстовый режим, но тут же выяснилось, что и здесь доступ был практически заблокирован. Анрик написал на сервер телекоммуникационной компании, требуя снова подключить его к сети. Прошло довольно много времени. Он уже начал думать, что сообщение так и не было отправлено, но тут пришел ответ. «Глубокоуважаемый господин Пужолс, мы готовы незамедлительно возобновить ваш контракт на подключение многофункционального телефона. Однако, согласно вашему досье, вы больше не являетесь студентом, ваша профессиональная карьера была максимально ускорена, и вы не состоите ни в какой ассоциации, в связи с чем мы не можем предложить вам ни один из имеющихся льготных тарифов. Таким образом, стоимость подключения для вас составит восемь тысяч девятьсот девяносто два глобара. Пожалуйста, сообщите нам о своем решении».

Почти девять тысяч глобаров! За такие деньги можно было арендовать новую квартиру на свободном рынке. Примерно годовой «минимум, необходимый для процветания». Целое состояние! А у него ни гроша за душой... У Анрика перехватило дыхание. Стайперс ударил его по одной щеке, а теперь приходилось подставлять и вторую. Его просто отрезали от мира. Оставались только три бесплатных номера, да еще видеоигры.

Вдруг Анрик вспомнил, что унес с собой телефон, который ему выдали в редакции. Перерыв ворох одежды, валявшейся на стуле, он обнаружил аппарат и открыл крышку. Все впустую — этот номер тоже оказался заблокирован.

Анрик был настолько выбит из колеи, что ему в голову пришла нелепая мысль. Глядя на свой профессиональный аппарат, он подумал, что надо бы вернуть его в газету. Но тут же сообразил, что его даже не пропустят в редакцию. Не хватало только объясняться с секретаршей при входе, пытаясь передать пакет через нее. Чего доброго, еще испугается и вызовет охрану.

И вот тогда-то, машинально стуча по клавиатуре, Анрик обнаружил настоящее маленькое сокровище. Да, аппарат был отключен, но последние поступившие сообщения еще хранились в его памяти. Анрик просмотрел их одно за другим, и на несколько секунд ему показалось, что связь с миром восстановлена. Сообщения эти были не от коллег по работе. Мало того, они вообще были адресованы не ему лично. В редакции был установлен специальный коммутатор, который распределял по отделам поступавшую информацию. Сводки агентств, официальные коммюнике, аналитические статьи собственных корреспондентов рассылались тем, кого это так или иначе касалось. Сотрудники отдела происшествий получали, помимо всего прочего, еще и так называемые «необработанные сообщения». Они могли поступать из жилых кварталов, с постов дорожной полиции и даже просто от частных лиц. Речь там шла о разного рода авариях, пропажах, драках, а зачастую это были самые обычные доносы. Получивший их сотрудник редакции сам должен был решать, на что стоит обратить внимание, а при необходимости советовался с начальством.

Анрик сумел вывести на экран четыре последних сообщения (остальные были уже прочитаны и стерты) и едва не расплакался, ведь от них исходил аромат настоящей жизни. Два сообщения были от анонимов, уведомлявших, что среди их соседей есть подозрительные личности, возможно связанные с террористами. В обоих случаях речь шла о молодых людях, которые провинились лишь в том, что поздно приходили домой или слишком громко кричали, играя дома в компьютерные «стрелялки». В третьем письме говорилось о новой ассоциации, намеренной вести борьбу за улучшение навыков жевания. Оказалось, что, по статистике, большая часть населения неправильно пережевывает пищу, и ассоциация создавалась для того, чтобы распространять знания, позволяющие овладеть этим важным для здоровья искусством.

Анрик иронически хмыкнул. Много лет производители продуктов питания делали все возможное, чтобы покупателям вообще не нужно было ничего пережевывать. Стремясь удовлетворить запросы все более пожилых потребителей, во рту у которых стояли дорогие фарфоровые протезы, все старались выпускать мягкую, жидкую или растворимую пищу. Молодежь и та очень быстро отвыкала от жевания, преждевременно теряя зубы. Таким образом, первые зубные протезы появлялись у людей во все более раннем возрасте. Эта тенденция свидетельствовала о равноправии пожилых людей и молодежи, а потому не могла не радовать. Так что пропаганда жевания выглядела занятием бессмысленным, а то и опасным для общества, если, конечно, речь не шла о создании нового вида спорта. «Надо будет взять на заметку, может получиться интересный материал», — машинально подумал Анрик. Но теперь об интересных материалах ему пора было забыть раз и навсегда.

Последнее письмо было отправлено из вестибюля редакции. Какая-то девушка сообщала о пропаже своего друга. Она писала, что тот был арестован, когда «намеренно заблудился» в районе нового зала для трекинга, и Министерство социальной безопасности против его воли отправило его в неизвестном направлении. Это была не столько информация, сколько почти неприкрытое обвинение в адрес властей. В подобных случаях журналист был обязан немедленно поставить в известность свое начальство, а также работавшего в газете сотрудника Социальной безопасности, который решал, нужно ли дать инциденту ход. В компетенцию журналиста подобное расследование, конечно, не входило.

Девушка, написавшая сообщение, имела неосторожность указать свое полное имя, адрес, имя пропавшего и даже присоединила его фотографию. Анрик задумался, насколько она отдавала себе отчет в серьезности своего шага. Во всяком случае, ей очень повезло, что ее сообщение попало именно к нему и больше никто об этом не узнает. Наверное, и сам пропавший уже давно нашелся. Анрик хмыкнул, и правый ус его слегка задергался, как всегда, когда речь заходила о сердечных делах или о сексе. Эта гримаса помогла ему преодолеть неловкость и отогнать мысли о юноше и девушке, которые, быть может, в ту самую минуту нежно обнимались и клялись друг другу в вечной верности.

Анрик по пять раз перечитал каждое сообщение, пока не выучил наизусть. Увы, с каждым разом они теряли новизну, свежесть и в конце концов утратили всякий интерес. Так после краткой передышки, ненадолго вернувшей его к жизни, молодой человек снова погружался в молчание, горестные размышления и тоску.

На четвертый день Анрик решился выйти из дома, чтобы хоть немного развеяться. Из здания, в котором он жил, вел подземный тоннель, по которому за десять минут можно было добраться до большого торгового центра. Это был огромный суперсовременный комплекс, где под очень высоким, почти невидимым стеклянным потолком разместились сады, водопады, рестораны и многочисленные бутики. На всей территории были проложены велосипедные дорожки и установлены пандусы для роликов. Громкоговорители передавали звуки, наполнявшие зал, с опозданием в одну тысячную секунды, отфильтровывая неприятные отзвуки и шумы, которые неизбежно возникают в закрытом помещении. Прогуливающихся окутывала удивительная гулкая тишина, так что посреди этой толчеи человек чувствовал себя каким-то странно одиноким.

По крайней мере, так тогда показалось Анрику. Люди, которые попадались ему навстречу, выглядели совсем не такими несчастными, как он. Они рассматривали витрины, что-то покупали, обедали в летних кафе. Анрик сразу же пожалел, что не остался дома. Здесь он еще острее почувствовал, как жестоко и несправедливо с ним обошлись. Со своим мизерным «минимумом, необходимым для процветания» и без всякой надежды найти работу он был обречен на жалкое существование. В одночасье все стало недоступной роскошью. Анрик зашел выпить кофе и содрогнулся, услышав цену, ведь теперь ему не полагалось ни студенческих скидок, ни бонусов, предусмотренных для журналистов.

Наверняка никто из тех, кого он сейчас видел вокруг, не мечтал взлететь так высоко, ничьи помыслы не были столь возвышенны. И никто не знал и никогда не узнает, что чувствует человек, которому так жестоко подрезали крылья.

Действовать! Это слово пришло ему в голову, едва он поставил чашку обратно на стол. Анрик даже не был уверен, что не сказал это вслух, потому что люди за соседними столиками обернулись в его сторону. Надо действовать! Он подаст иски во все главные инстанции, призванные защищать права и свободы граждан. Выход был найден.

Решено: Анрик, всегда мечтавший сражаться за права других людей, теперь поведет такую битву за свои собственные права.

Эта мысль привела его в несказанное возбуждение. Он расплатился и быстрым шагом отправился домой. В голове у него уже теснились нужные слова. План петиции был практически готов.

И вдруг Анрик остановился как вкопанный. Писать, но на чем? Оба его многофункциональных телефона были заблокированы. Конечно, можно было воспользоваться общедоступными компьютерами в вестибюле любой крупной газеты или даже в Министерстве социальной безопасности. Но уж кто-кто, а он прекрасно знал, что такие послания «с улицы» никогда не доходят до самого верха.

Анрик снова впал в уныние. Но потом, как это иногда бывает в момент отчаяния, ему в голову пришла неожиданная мысль. Он стал думать о своей бабушке, потом, по ассоциации, об умении писать от руки и, наконец, о письмах. Конечно же, письма! Он напишет письмо! У него будет сколько угодно времени, чтобы как следует отточить каждую фразу, а когда письмо будет готово, он сам выйдет навстречу какому-нибудь высокопоставленному лицу и вручит ему свое послание. Способ достаточно оригинальный, чтобы привлечь к себе внимание. Его письмо прочтут. Справедливость будет восстановлена. Он снова займет свое место в обществе. И его снова будет ждать великое будущее.

Он чуть не бросился бегом.

Но и этот порыв очень скоро прошел. Благие намерения разбились о простой и очевидный факт: писать Анрику было нечем и не на чем. Как и все остальные его современники, он всю жизнь пользовался диктофоном, переводившим устную речь в письменную, и никакие другие письменные принадлежности были ему не нужны. Вернувшись домой, он снова постучал но клавиатуре двух своих телефонов, в надежде, что сможет их разблокировать. Как и следовало ожидать, это оказалось невозможно. Мало того, оба аппарата откровенно над ним издевались. Стоило ему попытаться перейти в текстовый режим, на экране появлялось сообщение: «Нет доступа. Воспользуйтесь бумажным носителем». Это звучало примерно так же, как если бы при отключении электричества вам посоветовали бы потереть два кремня друг о друга.

Но Анрику было так одиноко, что он решил воспользоваться этим абсурдным советом.

Он снова вышел из дома, пересек широкую площадь и добрался до ближайшего торгового центра. Поднявшись на сверхскоростном эскалаторе на девятый этаж этого огромного комплекса, он вошел в универмаг. В пустом зале за стойкой скучал служащий с полуприкрытыми глазами. Над ним красовался огромный экран с надписью «информация» на фоне заснеженного елового леса.

— Простите, — обратился к продавцу Анрик, — Вы не подскажете, где мне найти бумагу и ручку?

— Туалетную или наждачную?

— Простите?

— Бумага вам нужна туалетная или наждачная?

— Нет, нет... Я ищу... бумагу, на которой пишут.

Продавец слегка выкатил глаза и стал похож большую ящерицу.

— Отдел «Умелые руки».

А потом с осуждающим видом добавил:

— Если, конечно, такое вообще у нас есть.

— А шариковые ручки?

— Отдел игрушек. Уровень С, девятая секция.

Сначала Анрик отправился в игрушечный отдел.

Там он действительно обнаружил ручки. Они продавались вместе с множеством других вещей, которые давным-давно пережили свой звездный час, а теперь выпускались в миниатюре и служили только для детских игр: конные экипажи, паровозы, печки с дровами. Продавец спросил, какая модель нужна Анрику: для мальчика или для девочки. А поскольку тот имел неосторожность ответить, что для мальчика, то ему ничего не оставалось, как обзавестись ручкой в виде межпланетной ракеты с полным военным снаряжением, которое, по счастью, легко снималось.

Ручка оказалась неприлично дорогой, так что, приближаясь к отделу «Умелые руки», Анрик всерьез беспокоился, хватит ли ему на бумагу. Как выяснилось, волновался он не зря, потому что этот товар продавался только большими упаковками, по полторы тысячи листов в пачке.

Вот почему, когда продавец спросил его, состоит ли он в какой-нибудь ассоциации, Анрик решил рискнуть и ответил «да». Цена в этом случае выходила вполне приемлемая, и ему было чем расплатиться. К несчастью, продавец попросил показать членский билет.

— Дело в том, — пробормотал Анрик, — что это моя жена состоит в ассоциации, а не я. Бумагу я покупаю для нее.

Продавец был такой сгорбленный и худой, что, несмотря на крашеные волосы и флуоресцентную футболку, ему можно было дать не меньше ста лет. Он окинул юного Анрика ироничным взглядом.

— Я вам охотно верю.

Тон его говорил обратное, но по улыбке можно было понять, что он не прочь закрыть глаза на это наглое вранье.

— В любом случае, я должен занести в компьютер название ассоциации. Для бухгалтерии.

Анрик всем своим видом изобразил полное отчаяние.

— Какой кошмар! Что же мне делать! Ей так срочно нужна бумага! А я забыл название...

— Думаю, уточнить название будет нетрудно. Таких ассоциаций совсем немного.

Пока продавец просматривал базу данных, Анрик подошел поближе.

— Вот видите! Что я вам говорил! — провозгласил продавец, с гордостью указывая на экран.

Заданным параметрам удовлетворял только один ответ. «Уолден» оказался единственным книжным клубом во всем Сиэтле. Судя по всему, у клуба было несколько отделений, и одно из них располагалось неподалеку от дома Анрика.

— Да, это как раз то самое, — уверенно подтвердил он.

Продавец протянул ему пачку бумаги и с улыбкой посмотрел ему вслед.

Через четверть часа Анрик уже вернулся в свою каморку. Он закрыл дверь на ключ, бросил пачку на кровать и достал оттуда несколько листов. Сначала он все никак не мог придумать, куда бы их положить. В крошечной комнатке не нашлось ни одного стола. Но Анрик был настолько захвачен своей идеей, что мигом нашел выход. Он освободил два стула и взгромоздил один на другой, так что четыре ножки теперь воинственно торчали вверх. На получившиеся козлы он водрузил один из плоских экранов, развешанных по стенам. Вся эта конструкция не отличалась особой устойчивостью, опираться на нее не стоило, но она вполне годилась для того, чтобы писать стоя. Анрик разложил листы бумаги на холодной гладкой поверхности экрана, взял ручку и коснулся чистого листа ее кончиком.

Сколько лет он вот так не держал в руке шариковую ручку? Пожалуй, с тех самых пор, как ребенком два года прожил у бабушки в Каркассоне. Она настояла, чтобы мальчик писал не понарошку, как другие дети, а действительно обучился этому устаревшему искусству, которое просуществовало столько веков подряд, столько дало людям, а ныне практически исчезло. Старушка с внуком сидели напротив высокого окна, выходившего на крепостную стену. Конечно, над величественным старинным городом возвышался обычный стеклянный купол, но это нисколько не нарушало средневекового очарования. Анрик очень любил свои мечтания и странствия с пером в руке. Когда он выводил извилистые линии на белой бумаге, которая когда-то была живым деревом, ему казалось, будто он бродит по старинным дорогам, гарцует во главе отряда слов, ведет целую армию фраз навстречу неведомым приключениям.

Купленная им бумага была не лучшего качества, желтоватая и неровная. Ручка тоже слова доброго не стоила. Но как только запястье напряглось, пальцы сжали перо, а глаза впились в блестящую поверхность листа, Анрик ощутил давно забытое наслаждение. Конечно, придется немного потренироваться, чтобы обрести былую сноровку. Буквы медленно, неуклюже ползли друг за другом, слегка подрагивая, словно тяжелый груз, готовый вот-вот обрушиться наземь. Управлять ручкой стоило таких усилий, что Анрик даже не подумал о том, что же, собственно, он собирается написать. Дойдя до конца первого предложения, он с облегчением поставил точку. А потом выпрямился и прочел вслух короткую фразу, начало которой было нацарапано вкривь и вкось, зато последние слова были выведены четко и прямо:

— Сегодня я, Анрик Пужолс, обрел свободу.

Глава 4

— ХВАТИТ, — прошептал Фрезер, — пора сматываться.

Он потянул Байкала за рукав, но тот не двинулся с места. Юноша все еще лежал на животе и наблюдал за происходящим в деревне. Переведя свои спутниковые очки в инфракрасный режим, он смог подробно рассмотреть все разрушения.

— Такое впечатление, что деревню бомбили.

— Ясное дело, бомбили! И похоже, совсем недавно.

— Значит, это не вон те типы на них напали?

— Да нет же, — вздохнул Фрезер, — это мародеры, племя такое.

— Мародеры?

— Они себя как-то по-другому называют, но мы все зовем их мародерами. Они заявляются после бомбежек, грабят, что осталось. Бывает, и первыми тоже нападают, но редко.

Вдруг из деревни донеслись пронзительные крики. Мародеры толпой ринулись к дому, уцелевшему после бомбардировки.

— Пошли отсюда, — не унимался Фрезер, — у этих гадов есть собаки, и если они нас учуют...

Байкал перевел свои очки в режим бинокля и направил на дом, откуда слышались крики. Вход был закрыт обгорелым бревном. Крики становились все громче, за бревном происходила какая-то возня. Наконец на пороге показалось несколько человек. Они прямиком направились к небольшой квадратной площадке, блестевшей от жидкой грязи. Байкал не сразу разглядел посреди этого сборища женщину, которая стояла на четвереньках и истошно кричала. Мародеры окружили ее со всех сторон и били руками и ногами, не давая выбраться из круга.

— Что они хотят с ней сделать? — вскричал Байкал.

— Ты о чем? — спросил Фрезер. — зрение-то у меня неважное.

Тут он увидел у Байкала очки и попросил примерить. Юноша подумал, что в режиме бинокля они, пожалуй, не вызовут особых подозрений, снял их и протянул Фрезеру. Очки все еще были сфокусированы на сцене расправы. Особый механизм автоматически сохранял фокус вне зависимости от движений головы. Фрезер даже присвистнул от восхищения.

— До чего четко! И картинка совсем не движется!

Но Байкал никак не мог забыть о том, что происходило внизу.

— Что они с ней сделают?

— А, ты об этом, — протянул Фрезер, заметно поскучнев.

Насколько он был в восторге от очков, настолько же мало его волновали обычные для этих краев жестокие нравы.

— И далась она тебе, — сказал он, покачав головой, — поразвлекутся с ней по очереди. Если только главарь не заберет ее себе.

— А потом?

— Потом? Конечно, оставят в рабынях.

— У них что, есть рабы?

— А ты как думал? Станут мародеры сами еду готовить и поклажу таскать!

— А где они тогда?

— Ты о ком?

— О рабах.

— Черт, не поведут же они их с собой на дело. Не удивлюсь, если у этих гадов тут поблизости лагерь. Награбят, сколько им надо, и вернутся туда с добычей. А завтра снимутся и уйдут. Они редко сидят на одном месте.

Резкие порывы южного ветра доносили запах горелой пластмассы и гниющих трупов. Фрезер снял очки, потирая глаза. Но почти в ту же секунду поднял палец и сделал Байкалу знак прислушаться.

— Ты слышал? — прошептал он.

Глухой шум доносился уже с другой стороны, слева от деревни, откуда-то совсем недалеко от них. Это лаяли собаки.

— Ну вот, что я говорил! — закричал Фрезер, вскакивая, — у них же собаки! Наверняка в округе шастает еще целый отряд.

На этот раз Байкал не заставил себя упрашивать. Они несколько часов подряд прошагали быстрым шагом, но никого не встретили.

Когда стемнело, путники сошли с тропы, углубились в заросли папоротника, а оттуда набрели на ровную поляну, где и разбили лагерь. Фрезер развел огонь. Байкал вытащил свои походные котелки и приготовил ужин из припасов, хранившихся у него в рюкзаке. Концентрированные блюда, которыми его снабдили до отъезда из Глобалии, позволяли воссоздать не только вкус, но и форму разных продуктов. После жарки белковая паста загустевала и почти не отличалась по виду от соевого бифштекса. Что же до гранулированного картофеля-фри, то он и вовсе был как настоящий. Все это путники запили очень неплохим растворимым бордо.

Полная луна то появлялась, то исчезала за полупрозрачными тучами, которые там, в высоте, гнал куда-то порывистый ветер. Ниже он ослабевал и ласково трепал верхушки деревьев. А у самой земли веял лишь теплый, едва заметный ветерок. Байкал погрузился в свои мысли. Он именно так все себе и представлял, когда рвался в антизону. Это было как раз то, к чему он стремился, как раз то, что ему хотелось разделить с Кейт. Подозревал ли он, что увидит мародеров, Фрезера, захваченных в плен женщин? Он признался себе, что да. Несмотря на все ужасы, которые здесь творились подчас, этот мир все еще завораживал Байкала.

— Есть, конечно, можно, — нарушил молчание Фрезер, задумчиво размешивая свою гранулированную картошку, — только я вот никак не привыкну к этим твоим штукам. Уж слишком все жидкое. Таким разве наешься? Плесни-ка мне еще бордо.

Дым поднимался в серое небо почти вертикальным столбом. В этих краях, где днем все воевали против всех, по ночам воцарялось удивительное, ни с чем не сравнимое спокойствие.

Фрезер прикурил от головешки и прочистил горло большим глотком бордо.

— Все, хватит ломать комедию, — сказал он, глядя, как постепенно краснеет табак внутри трубки, — ты из Глобалии, я тебя сразу раскусил.

Байкал вздрогнул от неожиданности.

— Да ты что! Ты же сам говорил, что я колдун, а, может, даже Христос.

Фрезер пожал плечами.

— Мы тогда совсем друг друга не знали. Не хотелось подставляться. А насчет Христа, ты не поверишь, но, вообще-то, я в курсе. Он давно умер. И с колдунами тебя не спутаешь, я их на своем веку повидал.

— А глобалийцев ты тоже раньше видел?

— К счастью, только издалека, — сказал Фрезер и сплюнул в костер, — Я раза два или три попадал под их бомбежки. Не могу сказать, чтобы у меня остались приятные воспоминания.

— Ты видел их оружие, а не их самих.

— Бывает, после авианалета они доделывают дело на земле. Понимаешь, о чем я? Высаживается десант с огнеметами и в таких же точно очках, как у тебя.

Байкал почувствовал, что краснеет.

— Мои очки... — начал было он.

— Не старайся. Я знаю, эта штуковина работает от спутника. Догадаться, откуда все эти приспособления — большого ума не надо. И мясо из мочалки, и каучуковая картошка. И горелка, и растворимый ром, и защитный браслет... На всех твоих пожитках большими буквами написано «Глобалия».

— Я мог все это купить...

— Так-то оно так, — удрученно покачал головой Фрезер, — только дело разве в одних этих штуках? Ты посмотри на себя и посмотри на меня.

Байкал не стал больше возражать. В конце концов, рано или поздно этот разговор должен был состояться.

— Ну, и что ты тут делаешь? Шпионишь? Да ты не бойся, — добавил Фрезер, не дожидаясь ответа. — Я тебе уже говорил, мне все равно. Не перестану же я с тобой водиться и пить твой ром только из-за того, что ты из Глобалии? И потом, я к тебе привязался.

— Я тоже к тебе привязался, Фрезер.

И они ударили по рукам над костром.

— Слушай, а зачем тебе понадобилось в этот чертов город?

— Мне надо найти способ вызвать к себе одного человека.

— Вызвать? А у тебя что, нет с собой этой штуки, которую у вас в Глобалии все носят на боку?

— Мобильного? Нет.

— Странно это все. А ты, часом, не сбитый летчик или потерявшийся солдат?

— Нет, что ты, — решительно затряс головой Байкал.

— Тогда кто ты такой? Или тебе нельзя говорить?

— Скажем так, я в ссылке.

— Чего?

— Меня выслали. Насильно.

Фрезер выглядел удивленным. Он замолчал и долго сидел в задумчивости.

— Я уже слышал про такое. Ну, что вы иногда отправляете сюда людей. Вроде как в наказание, да? Не очень-то это лестно для нас.

Внезапно он прислушался. Ночь была полна разных звуков: шорохов, приглушенных криков, всплесков, журчания воды. Не заметив ничего необычного, Фрезер заговорил снова.

— Связаться отсюда с Глобалией — дело непростое. Может, придется договариваться с мафией. Но тут ты прав: для этого тебе и правда надо в город. Вопрос в том, доберешься ли ты туда вообще.

Фрезер окинул Байкала суровым взглядом поверх костра. А потом объявил без обиняков:

— Не хочу, чтобы меня застукали в компании с парнем из Глобалии. Особенно в здешних краях, где вы только что разбомбили деревню.

— Хочешь, я буду держаться в стороне и делать вид, что мы не знакомы?

Фрезер весь ощетинился, скорчил недовольную гримасу и, исподлобья взглянув на Байкала, вскричал:

— Ты за кого меня принимаешь? Я за своих друзей не краснею. Или уж идем вместе, или прямо здесь расходимся каждый в свою сторону.

И он подкрепил свое заявление хорошим глотком бордо.

— Ты просто слушай, что я говорю, а то тебя живо вычислят. Веди себя как человек, черт тебя подери! И хватит строить из себя щеголя.

Байкал удивленно воззрился на свое потрепанное одеяние, заскорузлое от пота и дорожной грязи.

— Щеголя? Ты о чем?

— Не придирайся к словам! Может, слово и не самое подходящее. В любом случае, так не годится. Одежда у тебя как у господина или мафиозного главаря, а сам весь грязный и нечесаный, как простой виллан.

— Кто такой виллан?

— Как же ты меня достал со своими вопросами! Виллан — это бедолага, у которого даже имени своего нет, кроме названия племени. Вот Фрезер, например. Виллан — простой парень, как мы с тобой. То есть как я. Потому что ты одет как господин.

— Ну и что мне делать?

— Для начала сними-ка рубашку. Давай сюда.

Байкал повиновался. Пощупав ткань, Фрезер бросил рубашку в костер.

— Что ты делаешь?

— Надо кое-что подправить.

Синтетическая ткань оказалась довольно прочной. Фрезер подождал, пока она расплавится в тех местах, где касалась раскаленных углей, пошевелил ее концом длинной палки, потом выудил и, повозив по песку, чтобы затушить огонь, разложил перед собой на земле.

— Примерь-ка.

Байкал с недоверчивым видом взял рубашку, от которой остались одни дырки. Один рукав едва держался на тонкой ниточке, и Байкал решил оторвать его совсем.

— Так гораздо лучше! — отозвался Фрезер.

С брюками они поступили не менее сурово, только на этот раз в ход пошел нож, а не огонь.

— На меня смешно смотреть, — сказал Байкал, поворачиваясь, чтобы получше разглядеть свои лохмотья.

— Не смешно, а жалко. Это как раз то, что надо.

— Я так простужусь.

— В такой-то жаре?! В любом случае, — добавил Фрезер, копаясь в своей суме, — это еще не все.

И он бросил Байкалу фиолетовую тряпку.

— Намотай это на открытые места. Настоящий виллан никогда не обходится одним слоем одежды.

Фрезер показал, как подвязать тряпку веревочкой, чтобы она держалась там, где нужно.

Потом они замотали в лохмотья рюкзак Байкала, так что он стал напоминать заплечную корзину старьевщика. Фрезер одобрительно взглянул на своего ученика, и они оба уселись, чтобы выпить еще по стаканчику бордо.

На следующее утро, когда они снова зашагали на северо-запад, оба путника выглядели как жалкие оборванцы. Байкал научился подгибать колени и боязливо коситься при виде других людей, которых в то утро они встретили больше, чем когда-либо. Между тем, судя по показаниям спутника, до города все еще было далеко, да и деревень на карте тоже не значилось. Единственным строением, мимо которого прошли Байкал с Фрезером, был огромный завод. Можно было без особого труда различить конвейерную ленту, гигантские печи и кирпичную трубу. Похоже, когда-то давно завод обстреливали, и, скорее всего, с воздуха. Во многих местах стены пострадали от снарядов, а время довершило разрушительную работу. Только если в холодных краях постройки постепенно крошатся и уменьшаются, пока не исчезнут совсем, то в тропическом климате все разбухает, зарастает травой и кустами, покрывается новыми слоями земли, созревает и лопается.

Из густого леса вышло на удивление много людей. Все это были такие же оборванцы, как и они сами. Как ни странно, все эти путники явно двигались в одном направлении, чуть западнее маршрута, который наметили себе Байкал с Фрезером. Около полудня, поднявшись на вершину холма, они разглядели вдалеке несколько самолетов и даже вертолетный патруль. Фрезер взял у Байкала очки и долго всматривался вдаль.

— Новый авианалет? — спросил Байкал.

— Не похоже. Скорее, это... Да, точно. Я знаю, что там такое.

Он сложил очки и отдал Байкалу.

— Слушай, — сказал Фрезер, — давай и мы туда сходим. Крюк-то совсем небольшой. А с твоими приспособлениями мы точно не потеряемся.

— А что мы там забыли?

Фрезер в последний раз взглянул в ту сторону, а потом повернулся к Байкалу.

— После бомбежек из Глобалии всегда присылают гуманитарную помощь. Странный вы, конечно, народ. Здесь все знают: если вчера бомбили, значит, скоро где-то поблизости будут раздавать еду.

И тут Байкал вспомнил: действительно, всякий раз, когда правительство объявляло о победоносных военных операциях против террористов, упоминалась гуманитарная помощь, которую сразу же после бомбардировок распределяли среди мирного населения. Так граждане Глобалии получали возможность еще раз убедиться не только в том, что общество готово защитить каждого из них, но и в том, что оно делает это во имя гуманности, возведенной в принцип. Той самой гуманности, лучшим — и единственным! — гарантом которой во всем мире являлась Глобалия.

— Какой смысл делать такой крюк? — спросил Байкал, которому не терпелось как можно скорее попасть в город, — зачем нам гуманитарная помощь? У меня в рюкзаке полно еды.

— Знаешь, не хочу тебя обидеть, — парировал Фрезер, скорчив недовольную гримасу, — но я на твою замазку уже смотреть не могу. Так что или давай я поставлю силки и поймаю кролика, только на это тоже время нужно, или пошли за настоящей жратвой.

Байкал уступил, и они отправились к раздаточному пункту.

Чем ближе они подходили к цели, тем больше путников присоединялось к процессии. А когда друзья вышли из леса на открытое место, их окружала уже настоящая толпа.

Вожделенная гуманитарная помощь, прибывшая из-за границы, настолько поглощала все мысли, что людям и в голову не приходило напасть друг на друга. Они уже не посматривали с опаской на каждого встречного. Все глаза были устремлены туда, где суетились вертолеты, указывая ближайшее место раздачи продуктов.

Фрезер и Байкал присоединились к процессии и в конце концов вместе со всеми вышли на открытый участок, обозначенный по периметру сигнальными огнями. Толпу заставили выстроиться в длинную очередь, которую по обе стороны сдерживали глобалийские солдаты. Людям видны были лишь их угрожающие силуэты, тогда как лица скрывали маски и тяжелые каски, надвинутые на лоб. На форменных куртках крупными буквами было написано «Гуманитарные силы Глобалии». Байкал заметил, что солдаты явно чувствовали себя не в своей тарелке. Он улыбнулся при мысли о том, что эти несколько часов в антизоне будут засчитаны им как участие в боевых действиях. По окончании миссии солдат ожидало долгое лечение, полная детоксикация организма и наблюдение психиатров. Всякое воспоминание об этой операции будет навсегда стерто из их памяти с помощью специальных таблеток.

Наконец путники оказались посреди огромного открытого плато, где должны были раздавать гуманитарную помощь. Какой-то человек с импровизированного возвышения указывал каждой группе ее место. Одет он был как-то странно, но тут Байкал вспомнил, что и сам еще совсем недавно носил подобное одеяние. Это был терморегулируемый костюм из плотной синей ткани, какие в Глобалии носили люди, приговоренные к общественно полезным работам. С той только разницей, что лицо мужчины было закрыто противогазом, как рекомендовалось всем глобалийцам, находящимся с миссией в антизонах. «Всем, кроме меня», — подумал Байкал. Вновь прибывших разбивали на группы по десять человек и рассаживали вокруг больших костров. Помощники, набранные из местных жителей, первыми появившихся в нужном месте, громкими криками призывали толпу к порядку. Понять, что надо делать, было несложно: сидеть и ждать, никуда не двигаясь.

В том же кругу, куда попали Байкал с Фрезером, сидел мужчина с горделивой осанкой, ухоженной черной бородой и тщательно расчесанными черными усами. Одет он был в широкий плащ, а в руке держал посох с фигурным набалдашником. По обеим сторонам от него сидели двое прислужников, стараясь все время сохранять между ним и собой расстояние в несколько сантиметров, чтобы ни в коем случае не прикоснуться к нему, какое бы движение он ни сделал.

— Ты хотел видеть настоящего господина? Вот он прямо перед тобой, — шепнул Фрезер Байкалу, незаметно указывая на мужчину напротив.

Ждать пришлось долго. Понадобился не один час, чтобы вся толпа спокойно расселась по местам. Время от времени у входа раздавались крики и начиналась какая-то возня.

— Они следят, чтобы сюда не пробрался никто из мародеров. Боятся провокаций.

Байкал с интересом наблюдал за вновь прибывшими, среди которых попадались едва ли не все этнические типажи. У одних были раскосые глаза, у других — черная кожа, у третьих на смуглом лице красовались огромные усы. Рассмотреть как следует удавалось только мужчин, потому что женщины, которых тоже иногда можно было заметить в толпе, обычно с ног до головы кутались в шали, боясь открыто показаться на людях.

Судя по всему, детей собрали где-то в другой, специально отведенной для них части лагеря.

Всех этих людей, независимо от возраста, пола, племени и общественного положения, отличала невероятная худоба. Ее нельзя было назвать болезненной, хотя некоторые выглядели такими тощими, что смотреть на них было жутковато. Вернее сказать, они даже не столько исхудали, сколько как будто высохли: туго натянутая кожа, крепкие мышцы, блестящие глаза, — все это придавало им сходство с узловатыми сухими ветвями, несмотря ни на что способными в один прекрасный момент зацвести и принести плоды.

И вот наконец ближе к вечеру по центральному коридору между сидящими группами начали разъезжать тележки.

Огромные бараньи туши, надетые на колья, одну за другой водружали на металлические подпорки, установленные вокруг костров. Каждая группа назначила ответственного, который должен был поворачивать вертел. Ждать пришлось еще долго, но вид жарящегося мяса, запах паленой кожи, мягкие очертания лоснящихся от жира мускулов заранее радовали собравшихся, которые предвкушали настоящее пиршество. Время отмеряли капли жира, с шипением падавшие на раскаленные угли. Байкалу было противно, но он не мог оторвать зачарованного взгляда от костра. Он воспитывался в мире, где животные пользовались уважением наравне с человеком. Огромное плато, где в ночной тьме дымились плотоядные костры, в глазах глобалийца выглядело не менее чудовищно, чем камера пыток. В довершение всего, трудно было представить себе более ужасное зрелище для человека, выросшего в стране, где огонь находился практически под запретом, а кислород ценился едва ли не на вес золота, чем клубы едкого дыма в воздухе и желтые отсветы костров, полыхавших намного ярче, чем бледные масляные светильники. Но Байкала охватила какая-то темная, звериная радость, куда более сильная, чем все испытанные до этого чувства. Кто-то из сотрудников гуманитарной миссии подал знак, и вот уже множество рук потянулось к тушам, отрывая куски мяса. Жадные рты наполнились пышущей жаром кожей, мускулами, жиром. На месте жертвоприношения воцарилась чудовищная тишина.

Байкал долго не хотел присоединяться к трапезе. Заметив его колебания, Фрезер толкнул юношу локтем, и тот наконец решился. От паленого мяса его сразу затошнило, он с трудом подавил приступ рвоты.

Через час от барана остались одни кости. Руки, вооруженные ножами, уже не так жадно тянулись к добыче, и им приходилось действовать все более умело, чтобы вырезать крошечные кусочки мяса, казавшиеся особенно вкусными.

Снова зазвучала речь, но это были уже не те короткие, нервные реплики, какие предваряли трапезу, а длинные монологи. Порой кто-то задавал вопросы, а кто-то отвечал, так что иногда получалось даже некое подобие беседы. Большинство говорило на исковерканном, почти непонятном англобальном языке, и Байкалу пришлось попросить Фрезера переводить ему на ухо отдельные фразы.

— Они говорят о деревне, которую бомбили. Мы мимо нее проходили.

Все глаза были обращены к лысому старику, который держал речь.

— Похоже, бомбили позавчера.

Помогая себе жестами, старик рассказал, как на рассвете прилетели вертолеты. Он изобразил удивление обитателей деревни и их бегство.

— А они знают, почему напали именно на эту деревню? — спросил Байкал.

Фрезер задал вопрос, и в ответ другой беззубый старик разразился длинной тирадой.

— Он говорит, вроде бы здесь где-то скрываются террористы.

Потом заговорили о мародерах. Ненависть к ним явственно читалась на лицах собеседников и подстегивала воображение. Воинственному племени приписывали самые невообразимые и ужасающие деяния. Пока разговор крутился вокруг этой темы, Байкал вдруг почувствовал себя неуютно, но не сразу понял, откуда взялась эта безотчетная тревога.

Он поймал на себе пристальный взгляд мужчины, расположившегося у центрального прохода. Незнакомец полулежал, опираясь на локоть, и ковырял в зубах, не сводя глаз с Байкала. Может быть, он заметил, как юноша заколебался, прежде чем вместе со всеми наброситься на мясо? Или ему показалось странным, что Байкал не понимал англобального, на котором говорили вилланы? Байкал никак не мог догадаться, что же его выдало. И вдруг ему пришло в голову, что, как следует поработав над его костюмом, они с Фрезером совершенно забыли про ботинки. И вот сейчас он сидел, протянув к огню новые подошвы. Кто знает, может быть, они и насторожили того мужчину.

Фрезер тоже заметил что-то необычное и тронул Байкала за руку:

— Пошли отсюда, — сказал он.

Чтобы выйти из круга, им пришлось чуть ли не перепрыгнуть через незнакомца.

Войска и сотрудники гуманитарной миссии уже отбыли домой. Они прекрасно знали, что на рассвете толпа спокойно разойдется сама.

Глава 5

АНРИКУ ТАК ПОНРАВИЛОСЬ писать от руки, что теперь он дни и ночи напролет проводил за этим занятием. В первое время ему не сразу приходило в голову, о чем писать. Он начал с того, что много раз подряд переписал последние сообщения, сохранившиеся в памяти мобильного телефона. А потом, когда рука уже с легкостью выводила буквы, принялся импровизировать. Анрик написал о своем детстве, рассказал о матери, которую видел всего два раза до того, как она погибла в автокатастрофе, описал дом в Каркассоне, где в столовой висела самая настоящая картина, подлинник «Убийства герцога Гиза». Каждый раз, когда в дом приходили чужие люди, ее надо было снимать со стены и прятать под буфет. Министерство социальной адаптации запрещало гражданам хранить у себя подобные исторические реликвии. Но бабушка Анрика проигнорировала запрет, как большинство жителей Каркассона.

Прошло совсем немного времени, и перо Анрика обрело такую легкость, что он мог больше не ограничиваться одними воспоминаниями. Молодой человек принялся сочинять стихи, в которых речь шла только о чести и о любви. Обращены они были к незнакомке, которую Анрик видел во сне.

Стопка бумаги таяла на глазах. Анрик предчувствовал, что скоро наступит роковой момент, когда запасы подойдут к концу. Только эта мысль и заставила его наконец выйти из дома и заняться своими денежными делами. Мобильный был отключен, так что Анрику ничего не оставалось, кроме как самому отправиться в банк. Компьютер в безлюдном вестибюле подтвердил, что ежемесячный «минимум, необходимый для процветания», уже поступил на его счет. Первым желанием Анрика было сразу же отправиться за бумагой. Пока он был увлечен письмом, ему не хотелось ни есть, ни пить. Но после небольшой прогулки голод все-таки дал о себе знать. Молодой человек одумался и решил сначала запастись кое-какой едой.

По дороге он успел обо всем как следует поразмыслить. Если он снова пойдет за бумагой, ему опять зададут тот же вопрос: состоит ли он в какой-нибудь ассоциации? Вряд ли снова попадется такой же понимающий продавец, так что повторить трюк с забытым членским билетом наверняка не удастся.

И Анрик решил заглянуть в ассоциацию, о которой упомянул продавец. Почему бы и в самом деле не вступить в нее, чтобы всегда покупать бумагу подешевле? С помощью уличного автомата с надписью «Справки по городу» он без труда нашел название «Уолден». В Сиэтле у ассоциации оказалось множество филиалов. Анрик выбрал ближайший к своему дому и незамедлительно отправился по указанному адресу.

Это оказалось очень старое здание, построенное из недолговечных материалов, — восемнадцатиэтажная башня, облицованная серой плиткой, которая отвалилась во многих местах. Вокруг вырос новый безопасный квартал, и над старым зданием высился обычный стеклянный купол. Рядом сохранилось еще несколько таких же древних построек, наверняка в самое ближайшее время обреченных на слом. Они ждали своей участи, как тунцы, попавшиеся в сеть. Офис ассоциации располагался на пятнадцатом этаже. Здание было построено в те далекие времена, когда еще не существовало высокоскоростных эскалаторов, так что Анрик вызвал добрый старый лифт. Дверцы его медленно раздвинулись, словно сонные кошачьи веки.

На пятнадцатом этаже в гулком безлюдном коридоре пахло синтетической тушеной капустой. Анрик миновал вереницу совершенно одинаковых дверей и остановился у той, чей номер значился в адресе. Никакой таблички на двери не было. Анрик позвонил.

За дверью послышалось шуршание. Анрику показалось, что его разглядывают в глазок. Из квартиры донеслись еще какие-то глухие звуки, стук закрывающихся дверей, и вот наконец ему открыли. На пороге стоял человек очень высокого роста, почти великан. Но привычка жить в тесном помещении научила его съеживаться и ужиматься, чтобы занимать как можно меньше места. Мужчина сильно сутулился и двигался немного боком, чтобы казаться не таким огромным.

— Простите, я вам не помешал? — пробормотал Анрик.

— Нет. Что вы хотели?

Голос великана, наверняка очень зычный, тоже звучал приглушенно, хрипловато. Весь вид его словно бы говорил: «На самом деле я совсем не страшный».

— Я пришел... Я хотел узнать насчет ассоциации.

— Какой ассоциации?

Внезапный провал в памяти помешал Анрику припомнить название.

— Для тех, кто увлекается письмом.

Приговорив это, он подумал о своих галантных стихах и покраснел.

— «Уолден»? Это здесь. Входите.

Если не считать крошечной прихожей, где было совсем пусто, передвигаться по квартире оказалось делом непростым. Оказавшись внутри, Анрик вынужден был протискиваться между горами книг, брошюр, просто листов бумаги и разных других нагроможденных друг для друга предметов. Полутьма, царившая в квартире, еще больше затрудняла продвижение. Великан шел за Анриком, указывая путь: «Направо, налево, мы уже почти пришли».

Наконец они вошли в более или менее просторную комнату, стены которой от пола до потолка закрывали стеллажи с книгами в кожаных переплетах. Посередине стояли друг напротив друга два кресла, куда и уселись Анрик и его провожатый. На пристроившемся здесь же маленьком столике разместилось невообразимое количество очков. Мужчина взял одни и нацепил на нос. За стеклами очков глаза его увеличились и стали напоминать две медали из позеленевшей бронзы.

— Я бы хотел... Сначала немного разузнать о вашей ассоциации, — откашлявшись, проговорил Анрик. — Чем вы занимаетесь, как к вам записаться...

— Чего вы ищете? — спросил мужчина, на лице у которого играла таинственная улыбка.

— Понимаете... Я бы хотел иметь возможность писать.

Наконец-то Анрику удалось хоть как-то сформулировать мысль. Он ухватился за нее, чтобы почувствовать себя увереннее.

— Да, именно. Прежде всего, я хочу писать. Чтение меня пока не особенно интересует.

От громоздившихся повсюду книг пахло пылью, от которой першило в горле. Собеседник Анрика долго молчал, а потом снял очки и потер глаза.

— Читать и писать, по сути, одно и то же, — сказал он безразличным тоном, как человек, которому тысячу раз приходится повторять одну и ту же фразу. — Если вы останетесь у нас, то поймете, что одного без другого не бывает. Вот, возьмите. Для начала прочтите это.

И он протянул Анрику пожелтевшую брошюрку с загнутыми уголками.

— Здесь перечислено все, чем мы занимаемся: выдача книг на дом, разные уровни обучения письму на бумаге, снабжение писчими принадлежностями, изучение литературы, курсы для исследователей.

— Меня интересует в основном снабжение писчими принадлежностями.

— Я уже говорил, вам не придется выбирать что-то одно, вы можете участвовать во всем.

— Как проходят собрания? У вас есть разные группы?

— Здесь нет ни групп, ни собраний. Чтение и письмо требуют уединения. Приходите, когда захотите, мы найдем для вас место.

— Нужно бронировать заранее?

— Не беспокойтесь. Помещение у нас, конечно, небольшое, но здесь столько разных закоулков, что мы все прекрасно умещаемся и никто друг другу не мешает.

Анрик прислушался. Медленно вращались лопасти вентилятора, поднимая ветер в узких, похожих на траншеи, проходах между книжными рядами. Анрик на секунду представил себе вид сверху: лабиринт тесных коридоров и крошечных ячеек, в которых молчаливые читатели терпеливо собирают неведомые сокровища, скрытые в книгах. В воображении Анрика весь дом в один миг заполнился множеством невидимых существ.

— Запишитесь вот здесь, если хотите, — сказал библиотекарь, протягивая гостю журнал в тканом переплете.

Анрик вписал свое имя и адрес.

— Прочтите брошюру целиком. Подумайте, чем вы хотите заняться, и приходите завтра в это же время, если не передумаете записываться. Ваш временный членский билет будет уже готов.

Анрик вернулся домой, не зная, что и думать об этой встрече. Он никогда раньше не состоял ни в каких организациях, и эта ассоциация ничем его особенно не вдохновляла, если, конечно, не считать возможности покупать бумагу по сходной цене.

По дороге на него накинулась толпа людей, переодетых кошками. Они мяукали и кидались конфетти в форме мышей. Большинство составляли люди с большим будущим, натужно изображавшие бурное веселье. Тут Анрик вспомнил, что сегодня День кошек. Удержать в памяти все глобалийские праздники было практически невозможно. Чуть ли не каждый день был чему-нибудь посвящен, и рекламные агентства вовсю старались придать этим праздникам размах, сравнимый с рождественским. В празднование вовлекались разные ассоциации, имевшие хоть какое-то отношение к теме праздника, а витрины магазинов украшались соответствующими товарами. Чтобы вырваться из мяукающего хоровода, Анрику пришлось локтями прокладывать себе дорогу. Он захлопнул за собой дверь, не раздеваясь, бросился на постель и всю ночь провел в мечтах, сжимая ручку. У него было сколько угодно времени, чтобы несколько раз перечитать брошюру ассоциации «Уолден», всего четыре листа, написанные официальным языком.

На следующий день он вернулся, не зная толком, что скажет библиотекарю. К огромному удивлению Анрика, дверь ему открыл уже не вчерашний собеседник. На этот раз перед ним стояла женщина. Она была очень маленького роста и нисколько не старалась скрыть свою полноту. Мало того, несмотря на преклонный возраст, женщина не красила волосы и поверх блекло-серого комбинезона носила цветастый передник. При виде ее Анрик почему-то сразу вспомнил свою бабушку. Он широко улыбнулся, едва удержавшись, чтобы не расцеловать ее в обе щеки.

Женщина провела его в другую комнату, где стояли два плетеных кресла, и снова попросила записаться в журнале.

— У вас красивый почерк, — сказала она молодым, звонким голосом. — Такой изящный, с легким наклоном. Похоже на европейскую каллиграфию XVII века.

— Я научился писать в Каркассоне, — сообщил Анрик и тут же подумал, что сказал глупость.

Женщина ненадолго оставила его одного, а потом вернулась и протянула кусок картона, на котором каллиграфическим почерком было написано его имя и слова «временный членский билет».

— Вы ищете что-то конкретное? — спросила она.

В ответ Анрик только пробормотал нечто нечленораздельное.

— Тогда лучше вам начать с общего зала.

Она отвела его в закуток, напоминавший редут, где укреплениями служили ряды всевозможных книг.

— Поройтесь немного здесь, а скоро я вернусь, и мы поговорим еще.

Следующие два часа он листал самые разнообразные книги, среди которых ему не попалось ничего стоящего. Там были выдержки из разных романов, путеводители, каталоги разных выставок. Когда библиотекарша вернулась, Анрик скучал над старым научно-популярным журналом.

— Ну как, нашли свое счастье? — спросила она шепотом.

— Откровенно говоря, нет.

— Это хороший знак. Пойдемте, я как раз заварила чай.

Пройдя другими узкими коридорами, они вернулись в предыдущую комнату. На маленьком столике дымились две чашки чаю.

— Меня зовут Тье, — сказала женщина, когда они оба уселись.

В чертах ее не было ничего азиатского, но смешение наций так давно стало в Глобалии обычным делом, что имена перестали говорить о чем бы то ни было.

— Если вы немного расскажете о себе и о том, что привело вас сюда, может быть, я смогу вас сориентировать...

Предложение прозвучало очень деликатно, едва ли не робко. Не будь Анрик так растроган таким вниманием к себе, то заметил бы, что Тье завела этот разговор с осторожностью и даже не без опаски. Но ему так хотелось выговориться, что он не смог удержаться, чтобы не обрушить целый поток признаний на эту женщину, которая показалась ему чуть ли не родным человеком. Анрик поведал ей все: и кто он такой, и откуда пришел, и как несправедливо с ним обошлись, и на какое жалкое существование обрекли. Тье отнеслась к нему очень тепло и искренне посочувствовала его горю. Особенно ее заинтересовали последние события, связанные с терактом, и разговор Анрика со Стайперсом, хотя она старалась не выражать свой интерес чересчур открыто. Исподволь Тье подвела Анрика к тому, что он несколько раз пересказал отдельные эпизоды, словно хотела получше все запомнить.

Время пролетело незаметно. По приглушенному стуку дверей можно было догадаться, что остальные читатели один за другим покинули библиотеку. Ассоциация закрывалась, и Тье, ободрив Анрика, проводила его к выходу. Она пообещала, что подумает обо всем, что он ей рассказал, и постарается что-нибудь посоветовать. Тье имела в виду книги, но было ясно, что Анрик ждет от нее ответа на все жизненные вопросы.

Открывая перед ним входную дверь, Тье достала томик, лежавший на самом верху огромной стопки книг, и протянула его Анрику.

— Вот, возьмите. Мы всегда советуем почитать эту книгу тем, кто хочет стать постоянным членом нашей ассоциации.

Анрик ухватился за книжицу, как за спасательный круг, и поспешил домой, прижимая ее к груди. Дома он положил томик на стол и принялся разглядывать. Книга была без обложки. Потертый корешок и следы пальцев на полях красноречиво свидетельствовали о том, как часто ее читали и перечитывали. Чья-то безымянная рука разукрасила титульный лист. Зеленые и синие завитки, выполненные тушью, окружали слово «Уолден», подзаголовок «Жизнь в лесу» и имя автора — Генри Дэвид Торо.

Анрик сразу же погрузился в чтение, словно человек, который с разбегу бросается в чистую, прозрачную воду, забыв, что не умеет плавать. Через несколько страниц он почувствовал, что вот-вот утонет. Все в этой книге показалось ему необычайным, неслыханным, фантастическим. Каким дерзким воображением нужно было обладать, чтобы выдумать мир, где человек вот так свободно живет на лоне природы и делает, что ему вздумается, нисколько не заботясь об общественном благе: рыбачит, разводит огонь, рубит деревья. Анрик принял «Уолдена» за полную свежести поэтичную сказку, где вымысел граничит с абсурдом. Это вдохновило его на новые страницы, и он полночи не выпускал перо из рук.

На следующий день Анрик снова отправился к Тье. Лысый человечек, который поднимался с ним в одном лифте, с явным неодобрением воззрился на книгу у него в руке. Но Анрик и не подумал ее прятать. Гордо подняв голову, он вышел на пятнадцатом этаже. У него мелькнула мысль, что благодаря чтению он стал одним из посвященных, уже чуть ли не настоящим активистом ассоциации.

Как и накануне, дверь ему открыла Тье, но на этот раз они, пройдя по новому узкому коридорчику, вышли на крошечную кухню.

— Я пришел вернуть вашу книгу, — с гордостью объявил Анрик, — я прочел ее за одну ночь.

— Поздравляю, — отозвалась библотекарша, разливая по чашкам горячий шоколад. — Думаю, вы очень скоро станете полноправным членом нашей ассоциации.

Она вытерла руки передником.

— Ну, и как вам понравился Торо? — спросила она.

— Это потрясающе. И как только этот человек сумел выдумать столько невероятных вещей?

— Он ничего не выдумывал, — возразила Тье, осторожно неся две горячие чашки, — все это произошло с ним на самом деле.

Она улыбнулась при виде того, как удивился Анрик.

— Генри Дэвид Торо жил в Конкорде, который тогда принадлежал Соединенным Штатам Америки, с 1817 по 1862 год. Он поселился в лесу, а потом его посадили в тюрьму, потому что он отказался платить налоги.

— Откуда вы знаете?

Тье жестом указала на горы книг, заполонившие почти всю кухню.

— Мы назвали свою ассоциацию «Уолден», чтобы дать понять тем, кто в нее вступит: здесь под видом вымысла перед ними предстанет настоящая реальность.

Едва коснувшись губами чашки, она отпила глоток шоколада и добавила:

— Это полная противоположность тому, что они видят на экранах.

Анрик вздрогнул. Эти слова были вполне созвучны тому, что думал он сам, с тех пор как его уволили из газеты. Сперва он чуть не запрыгал от радости. Но Тье всем своим видом давала понять, что сейчас не время для восторженных излияний. И потом, за ночь он успел много передумать и теперь сомневался, а стоило ли так откровенничать с незнакомым человеком. Хотя сердцем он чувствовал, что Тье с ним не лукавит и не желает ему зла, разум говорил, что впредь надо вести себя осторожнее.

В Глобалии всем была гарантирована полная свобода слова. Однако мало кто позволял себе высказывания, противоречащие общепринятому мнению. Официально считалось, что каждый может безбоязненно говорить все, что угодно. Но на деле всякий раз, когда кто-либо высказывал не совсем обычные мысли, он натыкался на плохо скрытое возмущение общественности, особенно если речь шла о критике глобалийских порядков. Ведь абсолютно все разделяли мнение, что в Глобалии построено совершенное демократическое общество, жить в котором — великое счастье. Любым меньшинствам здесь гарантировалось признание их гражданского достоинства и соблюдение всех прав. Таким образом, нападая на Глобалию, критикующий вел себя как настоящий агрессор по отношению к своим согражданам и ничем, по сути, не отличался от террористов с их подрывной деятельностью. Непонятно было, чего добивается Тье своими таинственными, чересчур откровенными речами. Что, если она из гнусной породы провокаторов? Анрик решил, что надо попытаться загнать ее в угол.

— Если все ваши книги — правда, значит, в них говорится о событиях, которые произошли на самом деле? Тогда это книги по истории.

— Не обязательно... Бывает, вымысел отражает истину более высокого порядка.

Последовало неловкое молчание, и Анрик задумался, а не было ли недоверие взаимным. Его ведь тоже можно было заподозрить в двойной игре или в провокации.

— Давайте лучше вернемся к разговору о том, что бы вы хотели почитать, — предложила библиотекарша, слегка выпрямившись на своем стуле.

— Да, конечно, — смущенно отозвался Анрик.

— Надо же с чего-то начинать. Из вашего рассказа я поняла, что вам бы хотелось побольше узнать о своих... корнях.

— О моих корнях, — повторил Анрик и покраснел, потому что в Глобалии подобное любопытство никогда особенно не приветствовалось.

Каждой семье полагалось иметь свои «стандартизированные культурные элементы». Отсутствие таковых считалось подозрительным, поскольку «право гордиться своим происхождением» было одной из основных гражданских свобод. Но и попытки расширить стандартный набор таких элементов расценивались как опасная тенденция, ведущая к завышению самооценки, «национальной гордыне» и даже к расизму.

— Кто вы по происхождению?

— Официально, — ответил Анрик, — я зарегистрирован как француз.

И, горделиво выставив вперед бородку, добавил:

— Но если точнее, я каталонец.

Тье немного подумала, а потом сказала:

— Пойдемте.

Они миновали длинный проход между книгами карманного формата и оказались в узком коридоре. Тье достала приставную лестницу, вскарабкалась на последнюю ступеньку и откуда-то с самого верха достала книжку. Образовавшаяся в стопке брешь сразу же захлопнулась, и из нее вылетело крошечное облачко пыли.

— Вот вам «История Каталонии». Здесь даже есть черно-белые иллюстрации. Будете читать здесь?

Но Анрик предпочел унести бесценную добычу с собой. Домой он вернулся чуть ли не бегом. Всю следующую ночь молодой человек не сомкнул глаз. Рассказ обо всех этих давно умерших великих людях, об их удивительной судьбе взволновал его до слез.

Рано утром выйдя из дома, чтобы прогуляться по городу, он почувствовал, что изменился. В Глобалии история давно превратилась в набор отдельных сцен и «атмосфер эпохи». В развлекательных парках, куда учителя водили учеников на экскурсии, посетители переходили от виртуальных средневековых ристалищ к египетским погребальным ритуалам, от эшафотов времен Великой французской революции к римским фортификационным постройкам. Все эти картины извлекались из прошлого так же, как гранит и известняк добывают из земных недр: без всякой хронологии. А теперь, узнав историю своей страны, Анрик вдруг понял, что разные цивилизации — не просто разноцветные наряды на гигантском то ли вымышленном, то ли реальном карнавале. Время течет непрерывно, единым потоком, и события следуют друг за другом в строгом, необратимом порядке. И самое главное, движущей силой этих событий всегда были прежде всего сами люди.

Отныне Анрик каждый день наведывался в ассоциацию и уходил оттуда с новыми книгами. Он быстро научился ориентироваться в лабиринте тамошних каталогов и часто сидел один, перелистывая разные издания. Он ни разу не встретил там никого, кроме Тье, которая не упускала случая с ним побеседовать. Анрику казалось, что они оба постепенно проникаются друг к другу доверием. Хотя он и не мог объяснить почему, в первые дни у него сложилось впечатление, что за ним подсматривают. К тому же, как бы тактично и непринужденно ни вела себя Тье, он заметил, что все ее вопросы крутятся вокруг теракта и Социальной безопасности. Она даже попросила принести телефон, в котором сохранились последние сообщения, пришедшие в адрес газеты. Анрик не заставил себя упрашивать, радуясь возможности доказать свою искренность.

Наверняка Тье исподволь собирала о нем сведения, но Анрик особенно не сомневался, что в конце концов его примут в ассоциацию «Уолден». И все-таки в тот день, когда библиотекарша вручила ему постоянный членский билет, он вздохнул с облегчением.

Теперь Анрик имел доступ ко всем читательским местам. Он проглатывал все книги, какие только попадались под руку. Романы он обычно читал по ночам, у себя дома. А днем изучал атласы, биографии и особенно книги по истории. Сперва Анрик несказанно удивлялся, читая вещи, столь отличные от всего того, что можно было увидеть на экранах. Но Тье объяснила ему, что Министерство социальной безопасности вполне терпимо относится к печатным и рукописным источникам, поскольку они доступны очень ограниченному числу людей. И все же она попросила Анрика поменьше распространяться обо всем этом за пределами ассоциации.

У него появилась привычка каждый вечер брать в библиотеке какую-нибудь книгу и на часок отправляться с ней в крытый парк, расположенный за его домом. Из гудящих вентиляционных отверстий поступал кондиционированный воздух. Получался прохладный пульсирующий ветерок, довольно приятный, если не попадать прямо под струю. Анрик удобно устраивался на скамейке неподалеку от одного из таких отверстий и погружался в чтение. Чтобы не привлекать к себе внимания, он прятал книгу в шляпу, так что прохожие могли подумать, что он задремал или играет в какую-нибудь игру на мобильном телефоне.

С наступлением темноты он нехотя покидал свою скамейку и неторопливым шагом возвращался домой. Улицы города давно были приватизированы и превратились в одну сплошную рекламную площадь. Все кругом заполонили витрины и электронные табло, превозносящие достоинства разных марок, повсюду проходили рекламные акции. Как ни странно, с тех пор как Анрик узнал о существовании других эпох и цивилизаций, точнее говоря, узнал о том, что все они преходящи, эта назойливая суета раздражала его гораздо меньше.

Чтобы удостовериться в том, насколько он стал далек от своих прежних интересов, Анрик время от времени заставлял себя проходить мимо здания «Юниверсал Геральд». Он равнодушным взглядом скользил по стене, где тысячи экранов транслировали все каналы Глобалии.

Но однажды вечером, спустя несколько недель после вступления в «Уолден», его внимание привлекла необычная картина: все экраны в витрине «Геральд» выглядели совершенно одинаково. Это значило, что обычные программы были прерваны специальным выпуском новостей. Такое случалось крайне редко, как правило тогда, когда Министерству социальной безопасности требовалось передать особо важное сообщение. В большинстве случаев речь шла о новом кровавом теракте. Но на этот раз вместо трупов и машин скорой помощи Анрик увидел на экране нечто совсем другое: лицо молодого человека, сфотографированного крупным планом. Снимок был нечеткий, цвета переданы приблизительно. Создавалось впечатление, что фотография была сделана тайком, в неблагоприятных условиях.

Юноша, чье изображение транслировалось в сотнях миллионов экземпляров, казалось, не желал ничего знать о том, какая честь ему оказана средствами массовой информации. Он смотрел немного вправо, куда-то поверх зрительских голов. У него были прямые, жесткие, черные волосы, непослушно торчавшие в разные стороны, и тонкие черты лица. Только подбородок был немного тяжеловат, а чувственные губы полноваты, но именно это делало его облик таким запоминающимся.

Анрик неподвижно стоял перед витриной. Звук до него не доходил. Это лицо показалось ему смутно знакомым. Он постарался припомнить, где мог его видеть: в университете, в редакции или среди соседей. Но если Анрик и действительно встречал раньше этого юношу, то точно не там.

Когда он наконец вспомнил, то застыл, разинув рот от удивления. Это оказался тот самый молодой человек, чья фотография была прикреплена к одному из последних сообщений, оставшихся в редакционном мобильном. Именно о его подозрительном исчезновении писала та девушка, его подруга.

И хотя это было последнее, что ему позволяла сделать его честь, Анрик толкнул массивную дверь и вошел в здание «Юниверсал Геральд», чтобы услышать голос диктора и узнать, что же такое произошло.

Глава 6

БЕЗ ВСЯКОГО СОМНЕНИЯ, это было самое засекреченное место во всей Глобалии. Комплекс зданий в уединенном квартале Вашингтона, принадлежавший Министерству социальной безопасности, снабженный подземными туннелями, где курсировал специальный закрытый транспорт, сам по себе был государством в государстве. Но в его лоне скрывался один отдел, о котором никто не упоминал иначе как шепотом: «Антитеррористический департамент». А в самом департаменте существовало еще более секретное подразделение под названием «БИУ», что расшифровывалось как «Бюро идентификации угрозы». Там работал только тщательно отобранный персонал, посетители туда не допускались ни под каким предлогом. Кладя свое генетическое удостоверение на считывающее устройство, Гленн Авраншес всегда с волнением ждал короткого щелчка, который означал, что массивная дверь БИУ вот-вот распахнется перед ним. В это мгновение он каждое утро буквально пьянел от гордости: ведь теперь он не только работал в этом элитном подразделении, но и возглавлял его.

Гленн вошел в свой кабинет, когда утро еще только занималось. Но шеф БИУ уже успел пробежать восемь километров на беговой дорожке, принять душ, побриться и пять минут позагорать в солярии, одновременно прослушивая через наушники последние известия. Потом он просмотрел сообщения, пришедшие на его мобильный, и конфиденциальные послания, доступ к которым открывался только на специальном экране, причем пароль был известен одному Гленну. А в то утро он успел еще и забежать к дерматологу: в выходные у него на тыльной стороне руки появилось уродливое пятно, и Авраншес поспешил от него избавиться.

В вестибюле Гленн Авраншес взглянул на свое отражение в зеркале и улыбнулся. Он был горд и счастлив, что сумел с течением времени придать себе этот динамичный, волевой, светящийся умом облик. Как говорил один выдающийся психолог, чьи выступления он очень любил слушать по радио, настоящей молодости нельзя достичь до семидесятилетнего возраста. Как раз тогда Гленн и почувствовал себя в самом расцвете сил. И вот уже пятнадцать лет, как сил у него только прибавлялось.

Собрание, которое он должен был провести в то утро, проходило в так называемой «плавающей ячейке», чьи стены были непроницаемы для любых волн. Ни одно произнесенное там слово не могло быть услышано извне. В этом кабинете принимались только совершенно секретные решения. Гленн вошел последним: все его сотрудники, мужчины и женщины, уже сидели на своих местах за овальным столом. Он уселся в председательское кресло, в соответствии с демократическими принципами ничем не отличавшееся от остальных. Только на стене за его спиной висел огромный герб. На нем был изображен глобалийский орел с по-отечески распростертыми крыльями, стальным клювом, готовым в любую минуту защитить свой народ, и зорким глазом, который, как поговаривали, символизировал Социальную безопасность. Птицу красиво обрамляли две ленты. На одной из них был начертан девиз на старинном англобальном языке: «In Globe we trust» — «На Глоба уповаем», на другой — «Свобода. Безопасность. Процветание».

— Всем доброе утро, — объявил Гленн, который всегда держался просто и открыто и этим сразу располагал к себе людей. — Спасибо, что вы все уже собрались. Напомню, что у нас сегодня на повестке дня запуск проекта «Новый Враг». Норман, ты не введешь нас в курс дела? Каковы итоги операции на сегодняшний день?

Сидевший справа от него Норман Веласко был старше Гленна, но по карьерной лестнице поднимался медленнее и успел дослужиться только до заместителя. Его скупость, о которой ходили легенды, явно сослужила ему дурную службу. Он всегда выбирал плохих дантистов и хирургов подешевле, так что сам в конце концов стал напоминать залежалый товар: у него были плохо имплантированные волосы, слишком блестящие вставные зубы и многочисленные шрамы, свидетельствовавшие о не удаленных вовремя пигментных пятнах. При взгляде на все это невольно возникала мысль, что Норман, скорее всего, пользуется услугами плохого психолога, со всеми вытекающими отсюда плачевными последствиями.

— Полагаю, нужно напомнить собравшимся, — сказал Норман, — что первая фаза операции «Запуск Нового Врага» завершилась очень успешно.

«Если он таким похоронным тоном говорит об успехе, то как, интересно, он объявил бы о провале?» — подумал про себя Гленн.

— Официальное сообщение, опубликованное нами два дня назад, попало практически во все средства массовой информации. По данным исследований, охват аудитории составляет сегодня 72 процента. Это позволяет предположить, что уже завтра более половины опрошенных смогут правильно указать Нового Врага в списке других подозреваемых.

Кое-кто из собравшихся украдкой позевывал, но Гленн милосердно отнес это на счет раннего часа.

— Разработанные нами репортажи беспрепятственно прошли во всех крупных СМИ. В ближайшие дни мы сможем увидеть квартиру, в которой родился Новый Враг, фотографии его покойных родителей и различные исправительные учебные заведения, в которых прошло его детство. Многие СМИ направили специальных корреспондентов в армейское подразделение, бомбардировавшее антизону, где, как предполагается, может скрываться Новый Враг.

— В самом деле, отличное начало! — воскликнул Гленн, надеясь немного расшевелить аудиторию, вконец измученную нудной речью Нормана. — Есть ли какие-нибудь дополнения у тех, кто принимал участие в первой фазе операции? Прошу вас.

— Психологический сектор был задействован полностью, — сказала блондинка, которая с самого начала собрания то скрещивала, то выпрямляла ноги, отчего из-под стола то и дело раздавался неприятный скрип, — один из наших специалистов выступил на пресс-конференции...

— Отличное выступление! — прервал ее Гленн. — Я его слышал сегодня утром. Ваш специалист блестяще показал, как юноша, в детстве подвергавшийся насилию, мог перенести свое негативное отношение к родителям на общество. А что, этого Байкала действительно били в детстве?

— Конечно нет, — быстро парировала начальница психологического отдела, — он вообще не знал своих родителей. Его забрали у матери сразу после рождения. Но эта реальная биографическая подробность показалась нам недостаточно впечатляющей. Мы рассмотрели другие варианты. Например, сказать, что его подбросили к дверям церкви.

— Насчет церкви тоже совсем неплохо придумано! — воскликнул Гленн, и вокруг послышались одобрительные возгласы. — Почему же вы в конце концов остановились на версии с домашним насилием?

— Тесты показали, что она самая удачная, — сказала психолог. — Версия с церковью могла не заинтересовать далекие от религии сегменты общества, а они составляют большинство.

— Понимаю, — примирительно отозвался Гленн, который всегда был готов отдать должное своим сотрудникам. — А что у нас на политическом фронте?

— Обе главные политические партии собираются выступить с решительным осуждением терактов. Я уже получила копии их официальных заявлений, которые будут опубликованы сегодня утром. Обе партии считают, что виновный и его организация должны быть уничтожены.

Миниатюрную брюнетку, которая произнесла эту тираду, звали Пенелопа. С самого начала собрания большинство мужчин не сводило с нее глаз. На Пенелопе была полупрозрачная блузка с большим вырезом, туго облегавшая красивую грудь. Остальные женщины время от времени бросали на нее испепеляющие взгляды. Но Пенелопа прекрасно знала, что Гленн никогда не даст ее в обиду, и пользовалась этим без зазрения совести.

— Что касается политологов, — добавила она, насмешливо прищурившись, — то они превзошли самих себя. Месяц назад профессор Фондемориньи объяснял по всем каналам, почему наш главный враг всегда останется одним и тем же, и уверял, что основная угроза исходила и будет исходить от секты сокубару. Теперь он точно так же лезет из кожи вон, доказывая, что сокубару неминуемо должны были исчезнуть, а на их место не мог не прийти Новый Враг...

— Да кто теперь помнит, что там было в прошлом месяце? — сыронизировал Гленн, а потом добавил, к полному возмущению всех присутствующих женщин подмигнув брюнетке: — Конечно, кроме нас с тобой, дорогая Пенелопа.

Вышеупомянутая Пенелопа громко рассмеялась, и почти все мужчины тут же последовали ее примеру, хотя их воодушевление было вызвано скорее видом заколыхавшихся под тонкой голубой тканью грудей.

Гленн призвал всех к порядку, решительным жестом открыв крышку своего многофункционального телефона.

— Все это прекрасно. Теперь пора перейти к планированию второй фазы. Посмотрим на календарь... Надо же, завтра День кондитера, — проговорил он как бы между прочим и улыбнулся, — надо не забыть купить круассанов. Ну все, хватит шуток. Мы не имеем права почивать на лаврах. Что у нас запланировано на ближайшие дни для закрепления образа Нового Врага?

Покраснев, слово взял Виме, отвечавший за связи с общественностью.

— Опросы общественного мнения, которые мы провели при подготовке первой фазы, показывают, что определенные моменты нуждаются в серьезной доработке.

— Вы хотите сказать, мы где-то допустили ошибку? — резко переспросил Гленн.

— Если бы я хотел сказать, что мы допустили ошибку, я бы так и сказал, — сухо ответил Виме и покраснел еще сильнее.

Он бросил осуждающий взгляд на Пенелопу, как бы подчеркивая, что его стиль поведения в корне отличается от того, что себе позволяет начальница политического сектора. Он не собирался добиваться внимания и уважения к себе с помощью улыбочек и округлых форм.

— Я хочу сказать только, что участвовавшие в опросе представители разных сегментов общества выражают сомнения относительно предложенного нами Нового Врага. Во второй фазе мы должны помочь им преодолеть эти сомнения.

— И в чем же они состоят?

— Первое касается возраста нашего Врага. Его считают слишком юным.

— Разве это не говорит в его пользу? Он ведь должен вызывать неприязнь.

— Безусловно. Однако мы хотим, чтобы его ненавидели, а не презирали. Необходимо, чтобы население воспринимало его всерьез. Вот почему мы собираемся срочно подбросить прессе несколько тщательно подготовленных нами документов, которые будут доказывать, что Новый Враг серьезно вредил обществу с самых юных лет. Мы задействовали специалистов по инфографии. Они поработали с имеющимися в нашем архиве снимками и воссоздали облик Нового Врага в пятнадцать, двенадцать лет, и даже в два года.

Он сопровождал свои слова видеопрезентацией: все участники совещания могли на своих персональных экранах наблюдать, как поразительно преображалось лицо Байкала, оставаясь при этом вполне узнаваемым.

— Второе возражение касается его доходов. Для того чтобы организовывать все новые и новые теракты, тем более растущего масштаба, Враг должен располагать крупными средствами. До сих пор мы утверждали, что этот человек работал поваром у миллионера, который завещал ему свое состояние. Нужно придать этой версии большую убедительность. Для этого мы воссоздали дом покойного, документы о его владениях и нотариальные акты, подтверждающие факт наследования.

Последовало восхищенное молчание. Речь Виме имела явный успех. Теперь кровь отхлынула от его лица, но тут же переместилась в основание шеи, где кожа надулась и покраснела.

— И последнее дополнение, — заключил он, поворачиваясь к начальнице психологического сектора. — Мы должны более четко сформулировать идеологию Нового Врага. Мы собрали много информации касательно его происхождения. Среди его предков обнаружились вожди одного африканского племени и португальские аристократы, владевшие крупными плантациями в Бразилии. Некоторые из этих последних были рабовладельцами. Внутренний конфликт, заложенный в самом происхождении молодого человека, мог вылиться в ненависть по отношению к обществу. Теперь нашим психологам предстоит показать, каким образом воспринятое в детстве чрезмерное количество этнокультурных элементов, которое, как мы помним, закон строго ограничивает, может способствовать развитию преступных наклонностей.

— Прекрасно, — сухо сказал Гленн, который терпеть не мог этого Виме с его одновременно робкой и заносчивой манерой изъясняться.

Затем взял слово очень высокий и худой мужчина, сидевший, слегка ссутулившись, на другом конце стола. Он был в штатском, но на груди у него виднелся значок глобалийских вооруженных сил.

— Если позволите, несколько слов о военном аспекте операции. К началу второй фазы мы сможем предоставить аэрофотоснимки мест, где предположительно скрывается Новый Враг, и фотографии, сделанные во время бомбардировок.

— Великолепно! — воскликнул Гленн, желая отблагодарить офицера за краткость, а заодно поставить его в пример всем этим болтунам. — Что-нибудь еще?

— Да, — отозвалась блондинка из психологического сектора, — в данный момент мы с помощью тех же специалистов по корректировке изображения готовим поддельные видеосъемки человеческих жертвоприношений, чтобы обвинить в них Нового Врага.

— Что?! — вскричал Виме, покраснев на этот раз от возмущения. — Что вы сказали? Человеческие жертвоприношения?!

— Мы не первый раз так делаем, — язвительно парировала психолог, — я лично руководила подобными съемками, когда нужно было обвинить в подобных же зверствах секту сокубару.

А потом, призывая Гленна в свидетели, добавила:

— Нам всегда говорили, что плох тот враг, которого нельзя заподозрить в манипулировании человеческим сознанием и ритуальных практиках.

— Ничего подобного! — возразил Виме.

Подавшись вперед, он судорожно искал что-то в своем мобильном.

— Вот, пожалуйста, список обвинений, разработанный для нас консалтинговой компанией «Хили энд Клайн»: «Новый Враг должен радикально отличаться от всех предыдущих. Следует всячески акцентировать, что внешне он во всем походит на нормальных людей».

— Думаю, в этом наш коллега Виме прав, — прервал Гленн, не особенно скрывая, насколько ему неприятен этот факт.

Он так торопился положить конец завязавшейся было полемике между двумя начальниками секторов, потому что как раз в это время в кабинет потихоньку вошел еще один человек. В своем неизменном плаще с широким воротником, еще более бледный, чем обычно, Рон Альтман, стараясь не привлекать к себе внимания, мелкими шажками прошаркал вдоль стены и уселся в пустое кресло, стоявшее немного в стороне от стола. Как раз благодаря такой подчеркнутой скромности его появление производило эффект разорвавшейся бомбы.

Все взгляды были обращены на старика, который в ответ лишь скромно улыбался. Гленн пригладил волосы. Он собирался продолжать вести собрание, как ни в чем ни бывало, а тут этот идиот Виме полез на рожон. Вместо того чтобы пропустить мимо ушей всю эту чушь с человеческими жертвоприношениями, он нарочно подливает масла в огонь, чтобы на глазах у Рона Альтмана доказать свое превосходство над коллегами. Но психолог, как и следовало ожидать, сдаваться не собиралась. Ее поддержала Пенелопа, которая терпеть не могла Виме и очень хотела обратить на себя внимание вновь прибывшего. Тут в спор ввязался Норман, со свойственным ему занудством потребовавший дать более однозначную интерпретацию списку обвинений, который разработала консалтинговая компания. Гленн был на грани отчаяния. Собрание, которое началось вполне конструктивно, все больше напоминало базарную склоку. И надо же было Рону Альтману заявиться именно в этот момент!

Гленн поднял руку, призывая всех замолчать.

— Пожалуйста, успокойтесь! — прокричал он.

К его удивлению, в зале сразу же воцарилось гробовое молчание. Все теперь выжидающе смотрели на Гленна, который и сам еще толком не знал, что собирается сказать. Нужно было срочно высказать какое-то авторитетное суждение, но все мысли его вдруг спутались, и в голову решительно ничего не приходило. Так что Гленн предпочел поскорее отвлечь от себя внимание собравшихся и обратился к гостю:

— Поскольку сегодня мы имеем честь видеть среди нас Рона Альтмана, давайте попросим его поделиться с нами своим мнением об этой операции...

Чопорный Альтман в своем темно-сером костюме и жилете, застегнутом на все пуговицы, напоминал инопланетянина. Те из собравшихся, кто видел его впервые, как зачарованные смотрели на разные необыкновенные мелочи, украшавшие его наряд: перламутровые запонки, торчавший из верхнего кармана шелковый платочек с красно-синим узором. Но всего сильнее приковывали к себе внимание его голубые глаза, светившиеся умом и иронией. В них чувствовалась какая-то удивительная сила.

— Я думаю, — начал он, — что все вы прекрасно поработали. А вас, мой дорогой Гленн, я хочу поблагодарить отдельно.

Выразительная, точная речь Рона Альтмана выдавала в нем человека другой эпохи. Слова его сияли, словно драгоценное столовое серебро, которое извлекли на свет божий из старинного буфета, где оно дремало долгие годы.

— В короткий срок вам удалось придать Новому Врагу узнаваемый, неповторимый облик. Всем вам хорошо известно, как долго мы колебались, прежде чем начать эту операцию. Хотя давно стало очевидно, что сокубару себя изжили, какое-то время их еще вполне можно было использовать. А перемены всегда связаны с риском. Но теперь, благодаря вам, самый трудный этап позади.

Каждый из присутствующих отнес эти комплименты на свой счет и заулыбался от удовольствия.

— Раз вы, дорогой Гленн, оказали мне честь, спросив моего мнения, я коротко выскажу несколько соображений. По сути, я всего лишь позволю себе напомнить кое-какие вещи, которые вы и без того прекрасно знаете, так что заранее прошу меня извинить.

Он медленно оглядел всех собравшихся. Всякий раз, когда его взгляд останавливался на ком-то, казалось, этого человека освещал мощный луч прожектора.

— Перед тем как начать операцию, мы всерьез задумались, что должен представлять собой Новый Враг. Проще всего было остановиться на чем-то вроде сокубару. Как известно, эта безумствующая секта вербовала себе сторонников во всех слоях общества. Но мы искусственно раздули исходившую от нее опасность, иными словами, сделали из мухи слона. Неудивительно, что сокубару лопнули у нас на глазах как мыльный пузырь.

Все слушали затаив дыхание, а поскольку Альтман говорил тихо, каждый старательно напрягал слух.

— Мы могли бы выбрать новую секту, новую сеть, одним словом, создать новых сокубару. Но в этом случае Новый Враг неминуемо изжил бы себя так же быстро, как и они. Вы, конечно, помните, что нам без конца приходилось приписывать сокубару все новые и новые злодеяния, все новые и новые зверства. Мадам как раз только что упомянула о человеческих жертвоприношениях. Но все это, будем откровенны, давно никого не шокирует. Уровень тревожности населения, который каждый месяц измеряет Министерство социальной адаптации, неуклонно снижается. В результате появилось скрытое недовольство, возникла реальная опасность, что глобалийцы обратят свою агрессию против самих себя, деморализуются, потеряют интерес к жизни.

Орел на стене, казалось, вместе со всеми благоговейно внимал Рону Альтману, уставившись на него своим единственным черным глазом.

— Стоит ли напоминать, — продолжил старик, — что в течение многих лет мы неоднократно обращались в ваш отдел в надежде услышать новые предложения?

Но, даже располагая всей необходимой информацией, вы ни разу не оказались в состоянии предоставить нам достойного противника.

Гленн попытался было возразить, но Альтман решительным жестом заставил его замолчать.

— Что ж, если классические приемы больше не срабатывают, надо действовать совсем иначе. Мы рассмотрели проблему со всех сторон и в конце концов нашли выход. До сих пор мы выискивали себе врагов и раздували опасность, пока не получалась угроза, достойная носить это название. На самом же деле следовало поступить как раз наоборот: найти вполне нормального человека с сильными антисоциальными наклонностями и сделать так, чтобы тот, кто раньше не был нашим врагом, стал им. Речь идет не о том, чтобы найти себе противника, а о том, чтобы этого противника создать. Создать целиком и полностью. Короче говоря, подойти к проблеме с производственной точки зрения. Увлекательнейшая задача, не так ли?

Когда он останавливался, чтобы перевести дыхание, в зале воцарялась такая тишина, что было слышно даже, как гудят устройства, создающие радио-помехи. Участники совещания, которые привыкли ограничиваться обсуждением технических деталей, с замиранием сердца следили за полетом мысли этого человека.

— Все зависело от того, насколько удачно мы подберем исходный материал. Мы самым тщательным образом изучили, проверили, рассмотрели, а потом отвергли множество кандидатов. Когда же наконец появился тот, кого мы искали, мы аккуратно сорвали его, словно яблоко с дерева.

Его костлявая рука мягко описала в воздухе круг. Все присутствующие не отрываясь следили за каждым движением. Альтман протянул ладонь вперед, как будто демонстрируя лежащее на ней яблоко.

— Взгляните, какой он новенький, свежий. Его облик еще только вырисовывался, а вы дали ему биографию, нарисовали психологический портрет, наделили преступным прошлым. Все это чрезвычайно важно. Но что еще важнее...

Опытный рассказчик, Альтман сделал паузу, пристально глядя на своих слушателей холодными, лучистыми голубыми глазами, и те замерли в ожидании чего-то необычайного.

— Что еще важнее...

Резким жестом он швырнул воображаемое яблоко в воздух.

— ...Он живой!

Все проследили взглядом невидимую траекторию полета.

— Он живет и действует.

Повернувшись к Гленну, Рон Альтман продолжил:

— Вы уже осуществили первую фазу операции и готовите вторую. Эти две фазы зависели от нас. Но решающей станет третья фаза, хотя я нисколько не хочу принизить ваши заслуги. Третья фаза будет зависеть от него. Он сам, дорогие друзья, нанесет нам ответный удар. Вот почему нам не нужно приписывать ему воображаемые грехи.

При этих словах он так радушно улыбнулся даме-психологу, что его отповедь прозвучала как похвала.

— Нам остается только подготовить почву и ждать, когда он сам заявит о себе. Возможно, пройдет какое-то время. Но потом... Вы увидите. Он станет вершить неслыханные дела.

Было видно, что все присутствующие остались очень довольны речью Альтмана. Один лишь Гленн не разделял всеобщего энтузиазма. Когда генерал Сизоэс изложил ему этот проект, то не скрывал, что подобная операция совсем не в традициях Социальной безопасности, поскольку в ней есть неконтролируемый элемент, а возможно, и элемент безответственности. Гленн догадался, что Сизоэс не в восторге от того, что приходится запускать программу, задуманную явно не им самим. Теперь шеф БИУ понимал, откуда исходит инициатива, и тоже почувствовал себя неуютно, а потому поглядывал на Альтмана с некоторой опаской.

Старик между тем закончил свою речь. В зале опять воцарилась тишина, и все почувствовали, что уже соскучились по мягкому, ласковому звучанию его голоса.

— Спасибо, дорогой Рон Альтман, — нарушил молчание Гленн, которому не терпелось снова взять штурвал в свои руки, — Думаю, теперь благодаря вам все гораздо лучше понимают, о чем идет речь в документе, разработанном компанией «Хили энд Клайн»...

— Еще раз простите за вторжение, — тихо сказал Альтман, всем своим видом показывая, что спешит поскорее распрощаться.

Он взял свою трость и поднялся.

— И последнее. Надеюсь, вы не спускаете глаз с девушки?

— Разумеется, — отозвался Гленн, судорожно пытаясь сообразить, кто из присутствующих может что-то об этом знать.

— Она попыталась поставить в известность прессу, — вмешался Веласко, — Но ее сообщение было заблокировано.

— Прекрасно, — сказал Альтман, — Не буду вам больше мешать. Главное, не теряйте веры. Я не сомневаюсь, Байкал еще сумеет нас удивить.

Он говорил о Новом Враге с нежностью, как о родном существе, и присутствующие были теперь готовы разделить его чувства. Абстрактные фазы I и II отныне воспринимались как рождение и воспитание ребенка, которого любят тем сильнее, чем большим чудовищем он грозит стать в будущем.

Глава 7

КЕЙТ ПОДОЛГУ РАССМАТРИВАЛА свои родинки. В зависимости от ее настроения они меняли значение и цвет. В те дни, когда девушку одолевала грусть и она особенно сильно тосковала по Байкалу, они становились фиолетовыми. Казалось, эти темные точки заполоняли собой всю ее кожу, траурной пеленой окутывая тело. В другие минуты, когда Кейт в мечтах находила Байкала или вновь переживала часы, проведенные вместе с любимым, родинки приобретали коричневый или зеленоватый оттенок, напоминавший подлесок в зале для трекинга. Иногда девушке представлялось, что это Байкал, убегая, разбросал по ее коже крошечные сверкающие камушки. И тогда у нее возникала иллюзия, что если следовать этим знакам, то они извилистым, таинственным путем приведут ее к любимому. А бывало, что родинки розовели, словно следы от поцелуев. Кейт ни дня не переставала думать о нем.

Сначала она искала ответ на вполне практический вопрос: что надо сделать, чтобы спасти Байкала? Но постепенно ее размышления все больше походили на любовные мечтания. Иногда Кейт даже упрекала себя в том, что любит Байкала недостаточно сильно, ведь она больше не пыталась хоть что-то для него сделать. Но умом она прекрасно понимала, что, наоборот, уже сделала все, что было в ее силах. Кейт искала его, где только могла, но тщетно, сообщила о его исчезновении в газету, но ее объявление так и не было опубликовано. Она даже отправила послание президенту. В ответ ей прислали футболку с девизом «Глобалия или ничего». Единственное, что она еще не успела сделать, — это встретиться с одним политиком, с которым ее когда-то познакомили. Но тот был очень занят и все никак не мог принять ее. Впрочем, от этой встречи наверняка было бы не больше толка, чем от всего остального. Кейт не знала, как еще она может помочь Байкалу. Ей оставалось только ждать, сохраняя нетронутым свое чувство к нему.

Чтобы успокоить мать и заработать немного денег, она решила найти себе подработку. Поскольку Кейт окончила юридический факультет, на приличную работу по специальности она могла рассчитывать только через много лет. Так что девушка выбрала наугад. Ей подвернулась оплачиваемая стажировка в рекламном агентстве. Должность именовалась «помощница ассистентки». Сама ассистентка, женщина с очень большим будущим, страдала тяжелым заболеванием почек, из-за которого каждая пластическая операция приводила к серьезным осложнениям. Она часто отпрашивалась с работы на разные медицинские процедуры, и Кейт с грехом пополам ее заменяла. Девушке приходилось участвовать в нескончаемых совещаниях криэйторов. Речь на них шла о том, как лучше запустить в продажу новые шоколадные батончики, которыми при всем желании невозможно было объесться до тошноты. Проведенные исследования показали, что этот продукт в первую очередь мог заинтересовать людей с ожирением, которые всегда не прочь перекусить. Раньше таким людям часто приходилось отказываться от шоколада, потому что рано или поздно он приедается и отбивает аппетит.

Кейт едва не уволили в первый же день. В самый разгар совещания она отважилась спросить, допустимо ли с моральной точки зрения заставлять объедаться людей, и без того страдающих ожирением. Директор креативного отдела тут же очень резко поставил ее на место. Ожирение, объяснил он, больше не считается болезнью, от него легко избавиться с помощью современных лекарственных и косметических средств. Отныне ожирение признается результатом свободного выбора, одной из основных свобод. Гражданам, которые избрали для себя эту форму существования, нужно помочь стать такими, какими они хотят быть. Таким образом, слова Кейт выдавали вопиющую неосведомленность, а ее предубеждение против ожирения граничило с расизмом. Закончив свою гневную тираду, директор выдержал красноречивую паузу. Теперь все присутствующие бросали в сторону Кейт возмущенные взгляды. Но поскольку это был ее первый день на новом месте, девушке решили дать еще один шанс. Кейт сумела им воспользоваться и больше не позволяла себе никаких высказываний.

После этого случая она уже не стыдилась целый день напролет думать о Байкале. Пока остальные лезли из кожи вон, придумывая, как бы заставить толстяков еще больше набивать себе брюхо, Кейт погружалась в мечты. Стоило ей слегка потереть родинки на предплечье, как Байкал являлся перед ней, словно джинн из волшебной лампы Аладдина. Директор креативного отдела теперь хвалил Кейт за сдержанную, скромную и одновременно приветливую манеру держаться.

По вечерам Кейт никогда не шла сразу домой, а отправлялась прогуляться вдоль крытой реки по своей любимой набережной. На другом берегу сохранились старинные фасады. В тех домах давно никто не жил, их оставили на месте просто для красоты. Кейт усаживалась на скамейку и смотрела на воду, оттягивая встречу с матерью. Правда, Маргарита, увлеченная новым восточным теософским учением, очень скоро перестала надоедать дочери разговорами о Байкале. Она решила, что Кейт забыла о нем, да и вообще была не склонна особенно вникать в неприятные вопросы. Теперь она была даже рада, что дочь поселилась с ней. Каждый вечер Маргарита изводила ее бесконечными рассказами о деяниях своего нового гуру.

Было уже около десяти вечера, когда Кейт наконец собралась с духом, чтобы отправиться домой. По дороге она съела большой сэндвич в монгольской закусочной в стиле «нью-эйдж», куда, памятуя о своем происхождении, одно время частенько заходила Маргарита. От кислого верблюжьего молока, которое подавалось в больших разноцветных пластиковых стаканах, во рту оставался неприятный привкус. Скоростной эскалатор, как часто бывало в старых домах, оказался сломан. Кейт не торопясь поднялась по обычной лестнице. Пока она доставала свой генетический ключ, из темноты к ней бросился какой-то мужчина. Она негромко вскрикнула.

— Пожалуйста, не надо, — сказал незнакомец и приложил палец к губам, — не бойтесь. Я просто хочу поговорить с вами. Вас ведь зовут Кейт?

— Да, — подтвердила она.

Теперь, когда девушка могла как следует рассмотреть нападавшего, ей стало ясно, что бояться особенно нечего. Это оказался щуплый, сухопарый, тощий как жердь человечек. Он страшно волновался, и от этого отчаянно вращал глазами. Лицо его то и дело нервно подергивалось. Из-за усов и бороды, которые Кейт сначала приняла за накладные, определить его возраст было непросто. Она подумала, что ему лет тридцать с небольшим. Ее скромный жизненный опыт подсказывал, что по-настоящему доверять можно только глазам. Глаза незнакомца выдавали в нем мечтателя: они смотрели куда-то вдаль, сквозь предметы, в воображаемое чистое небо. Сама не зная почему, Кейт сразу почувствовала, что этот человек не желает ей ничего дурного, и улыбнулась.

— Меня зовут Анрик Пужолс, — прошептал он и, не удержавшись, горделиво вскинул голову. — Я бы хотел с вами переговорить.

Кейт посмотрела на дверь. Они поняли друг друга без слов, и Анрик поспешил возразить:

— Нет, лучше наедине.

А потом, чтобы избежать недоразумений, добавил:

— Это по поводу Байкала.

С тех пор как Байкал исчез, Кейт ни разу не слышала, чтобы кто-то вслух произносил его имя. Он превратился в существо из сна и обитал теперь лишь в ее мечтах, словно никогда и не имел ничего общего с реальностью.

— Так вы от него? — вскричала она. — Что с ним? Как он?

Анрик явно не ожидал подобной реакции.

— Так вы ничего не знаете, — сказал он задумчиво.

— Да что я должна знать? — перебила его Кейт, чуть не закричав во весь голос. — С ним что, случилась беда?

Бросив испуганный взгляд на пустую лестничную площадку, Анрик схватил Кейт за руку, умоляя вести себя тише.

— Нет, нет. Только, пожалуйста, не кричите. Лучше поговорим об этом где-нибудь в другом месте.

— Давайте спустимся, — сказала Кейт.

И она решительно увлекла его за собой на запасную лестницу.

— Куда вы хотите пойти? — спросила Кейт, едва они оказались внизу.

— Куда-нибудь в укромное место.

Она предложила вернуться на крытую набережную. Это было в двух шагах, и там им никто не мог помешать. Они уселись на первую же свободную скамейку.

— Теперь можете говорить спокойно, — сказала Кейт, переводя дух. — Где он? Что с ним?

— Неужели вы ничего не видели? У вас что, нет дома ни одного экрана?

— Когда я прихожу, они уже выключены. А что такое?

— А на работе?

— Там внутренняя сеть, по ней передают только корпоративную информацию.

— Невероятно! Вы первый известный мне человек, сумевший полностью освободиться от влияния телевизора. Удивительная сила воли! Я вас поздравляю. И все-таки иногда бывает полезно посмотреть новости. Вот, например, сегодня.

— Почему именно сегодня?

— Потому что Байкала показывают по всем каналам. Ради него прервали все программы.

— Показывают Байкала? — пробормотала Кейт, не сводя глаз с Анрика. — Вы, наверное, шутите?

Внезапно рассердившись, она накинулась на своего собеседника:

— Вы его не знаете. Наверняка это не он. Что вы мне голову морочите? Может, вы из Социальной безопасности?

Анрик подождал, пока отшумит буря, и осторожно заговорил снова:

— Даю вам слово чести, что я не имею ничего общего с Социальной безопасностью.

Он так произнес слово «честь», что сразу стало ясно: он клянется самым святым.

— Это точно Байкал, — продолжил Анрик. Я уверен. Я сразу узнал его, и вы узнаете, как только увидите.

Кейт побледнела. Она спросила своим уже обычным голосом, лишь немного сдавленным от тоски:

— И что... что о нем говорят?

Анрик сел к ней вполоборота, откинулся на спинку скамейки, перевел взгляд на реку и заговорил так, как будто обращался к широкой публике, а не к одной только Кейт.

— Расследование взрыва на стоянке у торгового центра продвигается успешно. Министерство социальной безопасности наконец установило личность организатора теракта. Его зовут Байкал Смит. Этот молодой фанатик поклялся разрушить демократическое общество. У него нет четко сформулированной идеологии. К его претензиям на мессианство примешивается смутный монархизм, возможно объясняемый аристократическим происхождением. Он скрывается в одной из антизон, но здесь под его руководством действует широкая сеть сообщников. За его поимку назначено вознаграждение. Вооруженные силы Глобалии будут преследовать его самого и его организацию повсюду, где бы они ни укрывались.

— Всех побери!

Это было единственное официально разрешенное в Глобалии ругательство, поскольку оно не оскорбляло ни одно из меньшинств. Кейт редко им пользовалась, но других просто не знала.

— Что вы такое говорите?! — воскликнула она, придвинувшись вплотную к Анрику.

А потом вдруг схватила его за воротник и начала трясти.

— Этого не может быть!!! Понимаете, не может!!!

Анрик медленно разжал вцепившиеся в него руки и произнес очень мягко:

— Это правда, Кейт. Их правда.

Кейт на секунду застыла, а потом вскочила как ошпаренная.

— Надо сказать им всем, что это неправда, вот и все. Надо кричать об этом!

Она говорила все громче и громче, и Анрик не на шутку встревожился.

— Я на всех углах буду кричать правду! Байкал не террорист! Его похитили. Слышите? Похитили!

Ее крики разносились по безлюдному берегу. Анрик решительно схватил девушку за руку, не давая двигаться.

— Послушайте. Вы все это уже говорили. Вы даже написали в «Юниверсал Геральд». Ну, и что это изменило?

Внезапно Кейт как будто успокоилась и недоверчиво, с подозрением взглянула на Анрика:

— Мое объявление так и не опубликовали. Откуда вы знаете, что я писала в «Юниверсал Геральд»?

— Потому что я журналист и работаю там. Вернее, работал.

Кейт резко высвободила руку. Немного поколебавшись, она вернулась и села обратно на скамейку, потирая запястье, которое только что сжимал Анрик.

— Простите меня, я был с вами резок, — сказал он, краснея, — я просто хотел, чтобы вы поняли. Кричать бессмысленно, Кейт. Вас никто не услышит. Во всяком случае, никто из тех, кто мог бы помочь.

А потом мрачно добавил:

— Если такие вообще существуют.

На противоположном берегу плясали голубые отсветы. В безопасных зонах ночью никогда не бывало совсем темно, потому что стеклянные стены отражали электрический свет, льющийся из окон. Получался сероватый, тусклый свет, напоминавший бесконечные осенние сумерки.

Кейт тихо заплакала. Это были слезы усталости и уныния. Она вдруг поняла, что все это время жила наивными иллюзиями. Она ничем не могла помочь Байкалу. Силы, готовые раздавить их обоих, оказались столь могущественны, что любая борьба была заранее обречена на провал. Этот человечек прав: предпринимать что-нибудь бессмысленно, наверняка это только повредит Байкалу.

Но на Анрика ее слезы подействовали совершенно иначе. Он пришел поговорить с Кейт, не преследуя никакой определенной цели. Он так разволновался, увидев фотографию Байкала на всех экранах, что тут же решил повидаться с Кейт. Ему казалось, что, столько раз переписав неумелой рукой то письмо, он теперь просто не имеет права оставаться в стороне.

Искренность этой девушки убедила Анрика. У него не осталось и тени сомнения в том, что Байкал стал жертвой ошибки, а может быть, и несправедливости. Уныние Кейт только подхлестнуло его, и ему захотелось немедленно взяться за дело.

— Послушайте, — сказал он, понизив голос и сжав ее руки в своих. Его собственные руки были лишь немногим больше, но гораздо костлявее и дрожали от волнения, — доверьтесь мне. Я не меньше вас хочу, чтобы справедливость была восстановлена.

— И чтобы он вернулся, — прошептала Кейт.

— И чтобы он вернулся! Конечно, у меня на то совсем другие причины, нежели у вас. Но я хочу этого не меньше.

Глаза его блестели в полутьме. В этом лихорадочном блеске уже не было ничего жалкого или смешного, в нем читалась огромная, несгибаемая воля.

— Это будет непросто и опасно. Может быть, борьба будет долгой.

— Я буду бороться вместе с вами, — твердо сказала Кейт.

Анрик отпустил ее руки и набрал в легкие побольше воздуха, словно собирался нырнуть в реку. Он мысленно попрощался со своей прошлой жизнью, которая подходила к концу в эту самую минуту. Теперь он был готов перейти к действию. Спокойным, ровным голосом он задал Кейт первый вопрос, с которого можно было начать настоящее расследование.

— В последнее время вам доводилось встречать кого-нибудь из Социальной безопасности?

— Нет, насколько я знаю.

— Как вы думаете, за вами следят?

— Следят? Нет. Разве что моя мать...

— Вы хотите сказать, что она...

Кейт на секунду заколебалась. Маргарита с ее вечными странными увлечениями... Рассеянная, сумбурная жизнь этой женщины ничем не отличалась от жизни большинства глобалийцев. Ее представления о свободе были целиком и полностью навязаны обществом, а сама она во всем зависела от общественного мнения. Неужели Маргарита могла дойти до того, чтобы шпионить за собственной дочерью?

— В любом случае, — угадал Анрик мысли Кейт, — лучше ей ни о чем не рассказывать.

Потом он расспросил девушку о ее друзьях и работе. Анрик вздохнул с явным облегчением, узнав, что, с тех пор как Кейт вернулась из интерната, друзей у нее почти не осталось, а на работе она держалась особняком.

— Если мы хотим помочь Байкалу, придется запастись терпением и научиться хитрить. Сначала надо попытаться узнать, что за всем этим стоит. Кому понадобилось измышлять всю эту клевету? Кто ее распространяет? Кому это выгодно? А потом мы выясним, где они допустили просчет...

Кейт уже не пыталась понять, почему сам Анрик так заинтересован в этом деле. Ей казалось, они знали друг друга всегда. Он был словно родной брат, который долго где-то пропадал, а потом в трудную минуту пришел на помощь.

В знак дружбы они решили отказаться от принятой в англобальном довольно громоздкой формы вежливости и перешли на «ты». Под конец они поклялись друг другу никому ничего не рассказывать о своих планах и видеться так, чтобы не привлекать к себе внимания. Анрик должен был сообщить Кейт место и время новой встречи, просунув бумажную записку в щель той самой скамьи, на которой они сидели.

Всю ночь Анрик не сомкнул глаз от возбуждения. История, которую он, с тех пор как узнал о ней, запер в воображаемом тайнике, внезапно вырвалась наружу. Мысли его путались, дух захватывало. В голове у него громоздились славные примеры д’Артаньяна, Ланселота и князя Андрея из «Войны и мира».

Заснул он только под утро, а проснувшись, решил сразу же отправиться в ассоциацию «Уолден». Ему хотелось посидеть в тишине среди книг и все как следует обдумать. И конечно, он надеялся, что Тье, как обычно, подбодрит его и подаст хороший совет.

Он был настолько взволнован и погружен в свои мечты, что вошел в «Уолден», не поднимая головы. К своему удивлению, он налетел на неожиданное препятствие. Что-то преградило ему дорогу в коридор. Оказалось, на пороге стояла не Тье, а тот самый мужчина, который открыл Анрику в первый раз. Только теперь он не пытался казаться меньше. Наоборот, он расправил плечи, едва не задевая стены, и широко расставил ноги. Это на него наткнулся Анрик, торопясь поскорее войти.

— Что вам угодно? — не слишком любезно спросил мужчина.

— То есть как?.. Я же... Вы же меня знаете!

Это было явное недоразумение. Наверное, библиотекарь его просто не узнал. Анрик протянул свой постоянный членский билет.

Цербер бросил на него равнодушный взгляд. И хотя билет был действителен в течение трех лет, объявил тоном, не допускающим возражений:

— Он просрочен!

А потом разорвал картонку на мелкие кусочки и захлопнул дверь перед самым носом у Анрика.

Глава 8

В ПЕРВЫЕ ДНИ у Байкала нещадно ломило все тело, ведь ему приходилось целый день шагать без отдыха, сидеть и спать на голой земле, тащить на себе тяжелый, неудобный рюкзак. Он чувствовал себя совершенно разбитым. Но труднее всего оказалось привыкнуть к резким переменам погоды: днем стояла невыносимая, душная жара, а ближе к вечеру частенько обрушивались настоящие тропические ливни, так что одетые в лохмотья путники вмиг успевали промокнуть до нитки. Темнота здесь подкрадывалась внезапно, ночи были холодные, а порой ледяные, и Фрезер с Байкалом засыпали, стуча зубами, в нескольких сантиметрах от костра.

Но постепенно Байкал стал испытывать настоящее удовольствие от перепадов температуры и физических усилий. Он открывал в самом себе неизведанные области. Жизнь в Глобалии была слишком комфортной и не давала возможности ни закалить тело, ни познать самого себя. Одно время Байкал даже попытался записаться в клуб «Выживание в экстремальных условиях», который устраивал выездные семинары у холодных бассейнов, в искусственных пустынях и тропических лесах. Но там он столкнулся с мазохистскими версиями все того же надоевшего комфорта. Скука, однообразие, бездумная жизнерадостность, свойственные глобалийскому образу жизни, обитали и в этих якобы суровых краях. Подобные клубы создавались вовсе не затем, чтобы дать людям возможность глубже узнать самих себя. Необычная обстановка, которая слегка щекотала нервы, давала даже самым застенчивым прекрасный повод познакомиться с другими и завязать удручающе поверхностные, ни к чему не обязывающие отношения.

Байкал посмеивался про себя, воображая членов этого клуба рядом с храпящим Фрезером, в черной ночи, при бледном свете луны, которую то и дело закрывали жутковатые облака, похожие на гигантских медуз. А Байкала, наоборот, радовало такое соседство, при том что его собственное положение было не только необычайным, но и отчаянным. Юноша признался себе, что для полного счастья ему сейчас не хватало только одной Кейт.

Фрезер был неутомим. Он мог пешком преодолевать огромные расстояния, обходясь без еды и питья. Когда их путь лежал через места, где водилась дичь, Фрезер отлучался, чтобы поставить силки или подстрелить из огнемета какую-нибудь птицу. Байкал настолько доверял ему, что ничуть не боялся одолжить свое оружие.

По сравнению со своим энергичным спутником Байкал, особенно поначалу, чувствовал себя медлительным, неловким, пассивным. Единственное его явное превосходство состояло в знакомстве с картами. Не то чтобы Фрезер не умел ориентироваться. Он легко находил дорогу, но делал это по памяти, не основываясь ни на каком абстрактном знании. Иными словами, он узнавал рельеф, помнил, бывал он раньше в тех или иных местах или нет, но никогда не мог точно сказать, где он находится. Скоро Байкал пришел к выводу, что Фрезер не имеет ни малейшего представления о том, что такое карта. Он был просто не в состоянии сообщить хоть какие-то общие сведения о форме, протяженности или населении антизон.

Все знания Фрезера основывались на воспоминаниях: бывал он там-то или не бывал, встречал такого-то человека или не встречал, слышал такую-то историю, или не слышал. О вещах, с которыми ему не доводилось сталкиваться в жизни, Фрезер не имел ни малейшего понятия, но зато хранил поразительно точные воспоминания обо всем, что когда-либо видел, неважно, вблизи или издалека. Память его была поистине огромна, и уже одним этим он отличался от глобалийцев куда больше, чем можно было предположить, глядя на его лохмотья.

Пока они шагали бок о бок, Байкал старался меньше говорить и больше слушать. Фрезер знал множество разных легенд и историй, которые приходили ему на ум в зависимости от того, что они с Байкалом видели вокруг. Это казалось тем удивительнее, что пейзаж сам по себе оставался бессловесен, ведь рекламы, которая в Глобалии заполоняла собой все пространство, здесь не было вовсе. За все время пути им попалась единственная надпись: на облезлой стене разрушенного дома когда-то давным-давно было написано слово «Пепси-Кола». Не видно было ни одного указателя, ни одной вывески. Но стоило Фрезеру заговорить, и эти пустынные края оживали на глазах.

В его историях речь шла или о нем самом, или о его племени, у истоков которого стоял первопредок. Сам Фрезер его не знал, но легендарная история его жизни, превратившаяся в миф, была на устах у всех потомков.

— Это был индейский вождь, — с гордостью поведал Фрезер, — Он родился неподалеку от лесного города, который звался Манаус.

— В Бразилии? — спросил Байкал, вспомнив рекламные проспекты, которые ему пару раз присылали из какого-то турагентства.

Фрезер сделал вид, что не слышал вопроса. Манаус жил в его памяти, и все. Мысль о том, что этот город может находиться где-то за ее пределами, казалась ему нелепой и даже недостойной.

— А жена у него была черная, как ворон. Дочь африканского короля.

Слово «Африка» в его устах тоже было не географическим обозначением, а качеством, некой внутренней сущностью.

— Однажды они пешком отправились на Север, потому что в их землях пошли дожди и их дом снесло ветром. Они шли много лет. Много лет, представляешь? А ведь ей было очень тяжело идти, потому что у нее на щиколотках были толстые золотые браслеты. Ну а он, как настоящий индейский вождь, нес с собой корону из перьев попугая ара. Она была тяжелая и хрупкая, и он ее спрятал в дорожном мешке.

Описывая своего предка, Фрезер преисполнялся почтения. Для наглядности он принимался подражать его горделивой поступи, держась с поистине королевским достоинством. А поскольку одет он был в свои вечные лохмотья, выглядело все это довольно комично, и Байкалу приходилось сдерживаться, чтобы не рассмеяться и не обидеть своего друга.

— Наконец они пришли в большой-большой город. Прямо-таки огромный город, дома там были высоченные, до самого неба.

— А ты не помнишь, как он назывался?

— Думаешь, мы забыли? Вот, смотри, что у меня на шее.

Фрезер развязал болтавшуюся у него на груди промасленную веревочку, на которой висел деревянный амулет с ракушками.

— В нашем племени все носят такие штуки. Лучше защиты и не сыскать.

В центре дощечки кривыми буквами было вырезано слово «Детройт».

— Читай!

— Детройт, — произнес Байкал.

— Вот! Это и есть тот самый город, наш город. Оттуда все и пошло.

— А что делал твой предок в Детройте?

Фрезер только и ждал этого вопроса. Он пустился в бесконечные описания, рассказывая о том, что за королевский прием был оказан его предкам в Детройте. Им даровали дом, который возвышался над озером, бескрайним, как море. Еще им подарили машину и множество других вещей. Каждое утро предок Фрезера отправлялся в некое гигантское святилище, чтобы участвовать в таинственных ритуалах.

— Какому божеству он там поклонялся? — спросил заинтригованный Байкал.

Фрезер снова достал свой амулет, на котором было написано «Детройт», перевернул его, протер обшлагом рукава и протянул Байкалу.

— Форд, — прочел тот.

— Тсс! — прервал его Фрезер и перекрестился. — Это имя нельзя произносить вслух.

И он возвел глаза к небу, что-то бормоча себе под нос.

Байкал начинал понимать. Форд... Детройт... Эти два слова прошли сквозь века. Многие автомобили в Глобалии до сих пор делались на этом заводе.

— Значит, твой предок отправился в Детройт и работал там у...

— Да, — перебил Фрезер, — у НЕГО.

— А что он делал?

— Ему пришлось начать с самых низов. Это называется инициация. И вот наконец в один прекрасный день его посвятили в жрецы. Ему выдали жреческое одеяние, все такое синее-синее. А диплом ему вручил Он! Представляешь, Он Сам, собственной персоной! Полностью его титул назывался «токарь-фрезеровщик», но мы говорим просто «фрезер».

Слово это было Байкалу незнакомо, но он догадался, что оно означало одну из старинных рабочих профессий, существовавших в те времена, когда на производстве еще работали люди.

После этого случая Байкал во время долгих пеших переходов стал размышлять о том, какие причудливые формы принимает в антизонах забвение. В Глобалии прошлое постепенно утекало в небытие. Предыдущий месяц казался почти таким же далеким, как прошлый век. Самые свежие новости уже через неделю навсегда исчезали с экранов. Прошлогодние события выглядели настолько нереальными, словно никогда и не происходили на самом деле. А в антизонах прошлое, наоборот, постоянно давало о себе знать. Оно жило в памяти людей, подобно голосу, который эхом отзывается в горах и возвращается назад почти неузнаваемым. Эти воспоминания непрестанно изменялись, деформировались, приукрашивались, сохраняя лишь самое отдаленное сходство с когда-то давным-давно породившими их событиями.

Слово «фрезер» было одним из таких ископаемых, отшлифованных временем. Хрупкий остов, внутри которого обитало давно исчезнувшее существо, затвердел и превратился в нетленный тотем целого племени, утратив при этом первоначальный смысл.

Между тем друзья все шли и шли. По дороге им намного чаще стали попадаться деревни, которые они старались обходить стороной. Да и сами тропы тоже всегда огибали населенные пункты. Впрочем, хотя Фрезер с Байкалом изо всех сил старались держаться подальше от человеческих поселений, они то и дело кого-то встречали. Леса буквально кишели людьми, которые спали прямо под открытым небом. О близости города говорило то, что с природными материалами: ветками, древесными стволами, сваленными в кучу камнями — все чаще соседствовали предметы, имевшие куда более прямое отношение к человеческой цивилизации: доски, ржавые металлические пластины, автомобильные покрышки.

Однако и в этой местности население отнюдь не процветало. Повсюду виднелись все те же исхудавшие лица, истощенные тела, полуголые дети, слипшиеся волосы, сопливые носы. Удивительнее всего было разнообразие этнических типов, на которое Байкал обратил внимание еще в тот вечер, когда из Глобалии прислали гуманитарную помощь. Здесь можно было встретить людей с любым цветом кожи: от иссиня-черного до молочно-белого; с самым разным волосяным покровом: от блондинов без какой-либо растительности на теле до заросших брюнетов; с какими угодно чертами лица. В одном лагере могли преобладать раскосые глаза, в другом — пухлые губы и приплюснутые носы. А порой за поворотом путники вдруг ловили на себе взгляды множества голубых глаз, в которых словно отразилось северное небо.

Обычно Фрезер избегал всяких контактов. Он продолжал свой путь с боязливым выражением, которому научил и Байкала, и при встрече не обменивался с незнакомцами ни единым словечком. Но однажды он приметил лагерь какого-то дружественного племени и отправился на поклон к вождю с просьбой приютить их с Байкалом на одну ночь.

Этот вождь, или господин, выглядел таким же жалким и истощенным, как и остальные, но был окружен особым почетом. Его одеяние отличалось некоторой изысканностью, и он отлично смотрелся бы в каком-нибудь историко-развлекательном парке из тех, в какие Байкала водили в детстве. Особенно органично он выглядел бы в экспозиции на тему «Белые поселенцы на американском Западе». На нем был пиджак с четырьмя пуговицами, кожаный жилет и брюки с белыми гетрами. Весь его костюм, хотя и залатанный во многих местах, отличался удивительной чистотой, особенно заметной по сравнению с грязными лохмотьями остальных.

Весь вечер напролет господин проговорил с Фрезером. Каждый курил свою кукурузную трубку. Другие члены племени кружком сидели по-турецки на почтительном расстоянии от господина и его гостей, так что отблески костра едва освещали их лица. Синий табачный дым вился над головами, и время от времени кто-то из детей привставал на коленях, расширив ноздри и втягивая в себя сладковатый аромат.

Байкал почти ничего не понимал из разговора двух мужчин. Сначала Фрезер переводил все на правильный англобальный, а потом уже отвечал господину на креольском наречии. Присмотревшись, Байкал понял, что вождь не обязательно должен быть самым сильным мужчиной в племени. Многие из присутствующих, несомненно, могли оказаться куда лучшими воинами. Не был господин ни самым старым, ни, разумеется, самым богатым. Его власть зиждилась прежде всего на памяти. Фрезер объяснил, что господин — это хранитель священных предметов и обычаев, благодаря которому прошлое продолжает жить в настоящем. Именно он сохранял легендарное знание о мире, он один знал, какая роль в этом мире отводится его племени, какие оно пережило испытания, какие приметы сулят ему удачу. По более или менее понятным обрывкам фраз Байкал уяснил себе, что племя покинуло насиженные места пару недель назад, потому что у господина было видение, и теперь все эти люди направлялись в какие-то леса, где наконец смогут почувствовать себя в безопасности.

Фрезер захотел угостить гостеприимного хозяина растворимым коньяком из запасов, хранившихся у Байкала в рюкзаке. Постепенно собеседников охватило легкое опьянение. Байкал больше не пытался уловить смысл слов, а просто вслушивался в их звучание, наслаждаясь разнообразием форм и оттенков, словно это были диковинные вещицы. Отличие антизон чувствовалось и здесь. В Глобалии нейтральный, обедненный англобальный язык давно вытеснил все остальные наречия. А в антизонах, напротив, сосуществовало удивительное множество разнообразных языков. У каждого племени был свой язык, а то и несколько, и господин заботился о том, чтобы они не забылись. Уже поздно ночью, когда изрядно подвыпивший Фрезер утратил былое красноречие, а попросту говоря, окончательно осоловел, господин вовлек в беседу своих подданных. Байкал явственно услышал, что они говорили на двух разных языках. Фрезер, с которым юноша поделился своим наблюдением, успел пояснить, что в этом племени изъясняются на гуарани и на одном из вариантов курдского языка. А потом повалился и захрапел, и Байкал по его примеру тоже отправился спать.

Утро только занималось, когда их разбудил шум первого вертолета. Он прилетел с востока, оттуда, где на горизонте едва обозначилась голубоватая полоса, предвещавшая рассвет. Машина медленно пролетела над лесом как раз в том месте, где расположилось племя, приютившее Фрезера и Байкала. Земля глухо задрожала. Целая туча листьев и веток взметнулась вверх, подхваченная ветром, который поднимали вращающиеся лопасти винта. Уже этот первый рейд растревожил весь лагерь. Все долго молчали, глядя вслед удалявшемуся вертолету. Потом каждый проворно собрал свой скарб и застыл в ожидании, не зная, была ли это обычная разведка или начало настоящей атаки.

На полусонных, усталых лицах читалось недоумение. Обычно глобалийцы бомбили или хорошо видимые с воздуха постройки: полуразрушенные заводы, старые фермы, или деревни.

Но когда в небе появились два боевых вертолета, сомнений не осталось ни у кого: их целью был именно лагерь. Скоро показалась целая эскадрилья. Не прошло и часа с появления разведывательного вертолета, как разорвалась первая бомба. Она упала довольно далеко от лагеря. Лес загорелся, и пожар красным пятном засиял в предрассветной темноте.

Оттуда, где Фрезер с Байкалом устроились на ночлег, было не слышно, что кричал своим подданным господин. Скорее всего, он приказал им рассыпаться, потому что все бросились в разные стороны. Наверняка это делалось для того, чтобы как можно больше людей могло спастись.

Фрезер предпочел вернуться на ту самую дорогу, по которой они с Байкалом пришли накануне. Она вилась на открытом плато. Сперва Байкал подумал, что его друг поступил опрометчиво, и пошел за Фрезером, надеясь уговорить его вернуться и спрятаться под деревьями. Гул вертолетов был таким оглушающим, что казалось, будто они уже совсем близко. На самом деле им оставалось лететь еще довольно долго, и Фрезер надеялся преодолеть открытый участок пути до их приближения. Дальше тропа терялась в узком лесистом ущелье, в котором различить что-либо с воздуха было уже очень трудно. Потные и запыхавшиеся путники со всех ног бросились в это укрытие. Пока они переводили дыхание, гигантские гудящие шершни спустились еще ниже. Теперь они кружили так близко к земле, что бросать бомбы было небезопасно, и они начали обстрел из огнеметов. Их черные утробы изрыгали пламя. Байкал с Фрезером видели, как подстреленные на бегу люди падали один за другим. Лишь одному улыбнулась удача: он бегом пересек открытый участок, прыгнул в лощину и приземлился в нескольких метрах от Фрезера.

Внезапно вертолеты утихомирились. Они перегруппировались и начали удаляться, по-видимому израсходовав все боеприпасы. Но если эта опасность, казалось, уже миновала, ей на смену грозила прийти другая. Фрезер толкнул Байкала локтем и кивком указал на мужчину, который постепенно приходил в себя. Столбы пыли, поднявшиеся от взрывов, уже улеглись, и дневной свет, чистый и ясный, озарял лицо вновь прибывшего. Путники сразу узнали того, кто так странно смотрел на Байкала во время распределения гуманитарной помощи, и предпочли скрыться, пока он их не заметил.

Сперва они бежали, а потом шли три часа кряду. Байкал время от времени надевал спутниковые очки, чтобы убедиться, что вертолеты не вернулись. К тому же нужно было заново наметить маршрут, потому что Фрезер никогда раньше не бывал в тех местах, куда они забрели, убегая от опасности.

Фрезер вообще был не в настроении принимать решения. Он молча шел, погруженный в свои мысли, мрачно глядя перед собой. Вид у него был такой, словно его терзают какие-то подозрения. Когда друзья остановились, чтобы передохнуть, Байкал приготовил порцию растворимого рома, надеясь немного задобрить своего спутника. Тот залпом осушил стакан. От алкоголя настроение его нисколько не улучшилось, но зато Фрезер решился наконец поделиться своими опасениями:

— Все-таки, — пробормотал он, нехорошо поглядывая на Байкала, — что-то тут не так. Сначала деревня... Ее уже сто лет никто не бомбил. А сегодня лагерь...

И он замолчал, качая головой. Вывод напрашивался сам собой, и Байкал договорил за него:

— Ты хочешь сказать, они охотятся за мной?

Глава 1

ПОНИМАЯ, ЧТО БАЙКАЛ мог служить мишенью бомбардировок, Фрезер вовсе не перестал водить с ним дружбу. Наоборот, он еще больше привязался к своему спутнику. Его страх перед вертолетами превратился в настоящую ненависть, тем более обоснованную, что Фрезер теперь вставал на защиту своего друга.

Как правило, обитатели антизон относились к Глобалии несколько враждебно, но в общем вполне равнодушно, словно раз и навсегда смирились с ее существованием. О сокрушительной мощи глобалийцев знали все, однако никто себе точно не представлял, как выгладит их страна. Точнее говоря, Глобалия была миром совершенно другого порядка, каким может считаться царство растений по отношению к царству животных. Фрезер никогда не сопоставлял свою повседневную жизнь и вопиющую бедность, царившую в антизонах, с глобалийским богатством. Мысль о том, чтобы самому в один прекрасный день перебраться по ту сторону границы и жить среди тамошнего изобилия, даже не приходила ему в голову. Очевидно, подобный переход уже давно стал невозможен.

Все изменилось с тех пор, как глобалийцы начали охотиться за Байкалом. На этот раз они нападали уже не на чужаков из антизон, а обратили оружие против своего же соплеменника, тем самым нарушив священный в понимании Фрезера закон: племя всегда должно защищать своих. Глобалия была сильнее, многочисленнее, сложнее организована, но от этого не переставала быть племенем, и Байкал был его членом. Особенно возмущало Фрезера явное несоответствие между возможностями жертвы и грозным оружием, которым располагали преследователи. Его благородное сердце кипело от негодования.

Но чем дольше он обо всем этом думал, тем больше замечал странностей и несоответствий. Вечером, у костра, Фрезер поведал Байкалу о своих сомнениях.

— Что-то у меня в голове не укладывается, — пробурчал он.

Сплюнув через плечо горький табачный сок, он продолжил, попыхивая трубкой:

— За тобой гоняются вертолеты, хотят снести тебе башку. Тогда почему ты сам так рвешься связаться с Глобалией? Так они тебя скорее найдут.

— Во-первых, я не уверен, что они гоняются за мной, — сказал Байкал.

На этот счет у него действительно были сомнения. В конце концов, речь шла всего о двух налетах, причем первый произошел задолго до того, как они с Фрезером приблизились к деревне. Однако, вспомнив таинственные слова Рона Альтмана, Байкал задумался, нет ли в этих событиях намека на разгадку.

— Но главное, — добавил он, — я обещал одному человеку, которого люблю.

Глаза у Фрезера заблестели каким-то необычным блеском.

— А как зовут этого человека?

Остатки глобалийской стыдливости удерживали Байкала от разговоров о любви. Но он не смог отказать себе в удовольствии произнести вслух имя той, о ком не переставал думать день и ночь.

— Кейт.

Фрезер взмахнул рукой, соединив большой палец с указательным, как будто сорвал цветок.

— Кейт! — произнес он с какой-то удивительной нежностью.

Байкал тревожно покосился на него, но не заметил и тени насмешки. Наоборот, лицо Фрезера посветлело, дикая щетина на подбородке уже не торчала дыбом, морщины раздвинулись, будто театральный занавес, уступив место улыбке, а глаза смотрели ласково и растроганно.

— Кейт, — повторил он, растягивая гласный звук.

Потом он повернулся, схватил свою суму, припрятанную в тени, порылся в ней и извлек деревянный куб, к которому был приделан гриф с тремя струнами. Фрезер настроил их, подкрутив крошечные колки, и заиграл. Инструмент издавал хриплые звуки, ноты смешивались, мелодия звучала резко, пронзительно, шероховато, хотя играл он вполне бегло. После этой увертюры Фрезер запел, пальцами отстукивая ритм по деке. Пел он более высоким голосом, чем тогда, когда горланил походные песни. Его щербатый рот свистел, в голосе слышалась хрипотца, но все это только добавляло прелести речитативу, усиливая богатство звучания.

Байкал не понимал ни слова. Это был какой-то неизвестный язык, не имевший ничего общего с англобальным. Но по мелодии и по лицу Фрезера, которое одновременно выражало страдание и наслаждение, Байкал догадался, что песня была о любви. Припев, трогательный, мелодичный, немного хриплый в конце, не оставлял никаких сомнений. В нем было всего одно слово: Кейт, Кейт, Кейт.

Стараясь не выдавать своих чувств, Байкал вытащил подаренную другом кукурузную трубку и разжег ее. По крайней мере, теперь можно было сделать вид, что глаза у него слезятся от едкого дыма. Когда Фрезер смолк, Байкал не решился попросить его спеть еще, отчасти потому, что постеснялся, а отчасти потому, что не хотел, чтобы повтор ослабил неожиданно яркое впечатление от этой краткой серенады.

— Где ты научился так играть? — спросил он.

— У себя в племени, где же еще? Мы музыкальное племя, так повелось еще со времен первого Фрезера. Мы до сих пор храним кларнет, который он привез с собой из Детройта.

До сих пор Байкал искренне считал, что не любит музыку. В Глобалии она звучала повсюду: на улицах, в офисах, на всех экранах. Но эти нескончаемые потоки звуков, казалось, порождали сами себя. Они ни от кого не зависели, никому не принадлежали. В нескольких клубах до сих пор обучали игре на музыкальных инструментах, но глобалийцы не обладали ни особенными склонностями, ни тем более способностями к подобным занятиям. В глобалийской музыке уже не осталось ничего человеческого. Возможно, именно это и отталкивало Байкала.

А музыка Фрезера, как бы чудовищно он ни фальшивил, напоминала юноше степи его детства, о которых таи часто рассказывала ему мать. Эта мелодия, которую он никогда раньше не слышал, показалась ему такой родной и знакомой, как будто сопровождала его всю жизнь.

На следующее утро оба путника, как следует выспавшись прямо под звездным небом, проснулись умиротворенные, с ясной головой.

— Короче говоря, — подытожил Фрезер, сладко потягиваясь, — ты хочешь снова увидеть Кейт.

Байкал варил настоящий кофе на своей химической горелке. Вечерний костер, конечно, выглядел намного романтичнее, но по утрам они обходились горелкой, торопясь поскорее пуститься в путь.

— Да, — мечтательно сказал юноша, помешивая ложечкой на дне котелка, — я хочу ее увидеть. Я хочу, чтобы мы были вместе. Но для начала мне надо как-то с ней связаться.

— Это может устроить только Тертуллиан, — торжественно объявил Фрезер.

— Тертуллиан?

— А кофе готов?

Фрезер взял чашку из рук Байкала и стал дуть, чтобы немного остудить кофе. Когда Байкал задавал ему вопросы, он обожал тянуть время, заставляя себя упрашивать.

— Прямо кипяток!

— Да кто такой этот Тертуллиан? — не отставал Байкал.

Фрезер выбрал себе местечко на земле, ногой утрамбовал песок, удобно уселся по-турецки, пригубил кофе, смакуя его не меньше, чем нетерпение Байкала. А потом добавил как бы про себя:

— Я ведь тоже к нему иду.

— Кто такой Тертуллиан? — повторил Байкал, повышая голос.

— Мафиози.

За этим заявлением последовало громкое бульканье: Фрезер большими глотками пил кофе.

Байкалу очень хотелось спросить, кто такой мафиози, но, глядя на Фрезера, он опасался, что тот еще долго будет развлекаться, объясняя одни загадки другими. Так что лучше всего было дождаться, когда представится случай посмотреть на настоящего мафиози, и тогда уже понять, кто это такой.

— А зачем тебе понадобился этот Тертуллиан?

— Знаешь, малыш, мы с тобой давно уже топаем бок о бок, и я тебе доверяю. Поэтому я тебе скажу, зачем он мне понадобился. Только сначала поклянись держать язык за зубами.

— Само собой.

— Нет, ты поклянись.

— Клянусь, — раздраженно сказал Байкал, которому надоело это ребячество.

— Я тебе сказал, что иду в город за табаком. Конечно, если Тертуллиан продаст мне свой табак, я его куплю. Но стал бы я тащиться в такую даль ради такой ерунды! На самом деле я иду туда, потому что Тертуллиан должен мне заплатить.

— Тоже мне секрет! — съехидничал Байкал, чтобы отыграться.

— Черт побери! Конечно секрет, и еще какой!

Байкал пожал плечами.

— Он должен мне очень много денег, — обиженно уточнил Фрезер.

Удивительнее всего было то, что Байкал, с тех самых пор, как оказался в антизонах, еще ни разу не слышал разговоров о деньгах. Он даже не знал, существует ли здесь нечто подобное.

— А как выглядят здешние деньги?

— Что значит «как выглядят»? Ну ты и спросил! Монеты как монеты.

В Глобалии эти платежные средства давно вышли из обращения. Их сменили виртуальные трансакции и кредитные карты.

— Монеты? Металлические?

Фрезер осуждающе взглянул на Байкала. В конце концов, сколько же можно придуряться!

— А у тебя есть с собой монеты? Дай взглянуть! — настаивал Байкал.

Фрезер передразнил Байкала, покачивая головой и выпятив грудь на манер павлина:

— «Дай взглянуть на твои монеты!» Ты что себе вообразил? Здесь у нас таких вопросов не задают. Монетки-то у меня есть. Я и про это зря рассказал, а тебе все мало! Хочешь знать, где я их прячу?

— Да прячь свои деньги где хочешь, — парировал Байкал с обиженной миной.

Он поднялся, затянул рюкзак и закамуфлировал его лохмотьями.

— Тертуллиан не одному мне должен заплатить, — не унимался Фрезер, которому вовсе не хотелось прерывать беседу, где он чувствовал себя на высоте. — Он должен всему нашему племени. Я вернусь домой с денежками для всех моих соплеменников. Вот почему никто не должен знать, понимаешь?

— Ага, — пробормотал Байкал, делая вид, что ему совсем не интересно.

Фрезер снова принялся за свой кофе. Теперь оставалось ждать, кто из них не вытерпит первым: рассказчик или слушатель.

— А что вы ему продаете, раз он вам должен столько денег? — сдался наконец Байкал.

Фрезер только и ждал этого вопроса. Он прикрыл глаза от удовольствия, медленно отпил еще глоток, а потом торжественно произнес, растягивая гласные:

— Обзон.

— А что это такое? Какое-то животное?

— Сам ты животное, дурья твоя башка! Об-зон!

Он так кипятился, потому что ему предстояло объяснить какое-то очень простое понятие, вроде земли или воды, а такие вещи всегда очень трудно растолковать тому, кто ничего о них не знает.

— И где он хранится, твой обзон?

— Обзон? Да везде! — горячился Фрезер, изо всех сил размахивая руками. — Мы с тобой и сейчас его вдыхаем.

— Ты хочешь сказать, это такой газ, растворенный в воздухе? Озон?

Фрезер в изнеможении закатил глаза.

— Обзон, озон! Господи Боже, ну какая разница! Лишь бы придраться к словам...

— А как вы умудряетесь торговать озоном?

— У нас есть источник.

— Источник?!

— Это вроде так называется. Ты должен лучше меня разбираться в таких вещах, это же глобалийцы придумали.

— А как выглядит источник озона?

— Ну, как тебе сказать... В общем, это... лес. Там растут такие высокие деревья, а внизу еще деревья, поменьше. Когда днем идешь по такому лесу, света все равно почти не видно, такая там густая листва.

— А давно он появился, этот источник озона?

— Черт, да он всегда там был. Только раньше это называлось «Амазония», и никому от этого не было никакого прока. Весь бизнес начался с первого Фрезера. Когда мой предок решил уйти из Детройта со всеми своими богатствами, с кларнетом и разными другими вещами, ему предложили вернуться домой. В то время люди в Глобалии ужасно боялись остаться без обзона, в смысле без озона. Они говорили, что где-то в небе есть дырка и солнце жжет прямо через нее.

Экология была в Глобалии одним из главных предметов и лежала в основе любого образования. Байкал вспомнил, что ему не раз приходилось выслушивать лекции о химическом составе биосферы, о солнечном излучении, о парниковом эффекте... Действительно, он слышал и об источниках озона. Это были участки тропических лесов, которые строго охранялись, потому что в них вырабатывалось самое большое количество этого газа.

— Глобалийцы предложили ему контракт, чтобы он следил за источником обзона. Конечно, он сразу согласился. У нас до сих пор есть все бумаги. Мы их храним в специальном ковчеге, который открываем раз в год, в день рождения первого Фрезера, и молимся.

— А что вы должны делать с этими источниками?

— Ничего. Мы просто никому не даем там рубить деревья.

— И за это вам платят?

— Конечно! — возмутился Фрезер, — Это же такая работа!

— Контракт все еще действует?

— Да, он подписан на девятьсот девяносто девять лет, если я ничего не путаю.

В этой цифре не было ничего удивительного. Все программы могущественного Министерства природного равновесия были рассчитаны на долгий срок, ориентируясь на явления природы, а не на краткие человеческие жизни.

— И это как раз те деньги, за которыми ты идешь?

— Ну вот, наконец-то ты понял. Раз в год нам платят зарплату за наши источники.

— Значит, в городе есть глобалийское представительство! — воскликнул обнадеженный Байкал.

— Нет, мне заплатит Тертуллиан.

— А какое отношение имеет мафия к озону?

— Глобалия сообщается с антизонами только через мафию. Вот почему тебе тоже надо будет поговорить с Тертуллианом.

Пока они разговаривали, солнце взошло уже очень высоко. Утро было прохладное, с северо-востока дул свежий ветерок, пахнувший морем. В высоте с писком проносились стайки ласточек, чертя в небе огромные восьмерки.

— Знаешь, если вертолеты все-таки охотятся за тобой, — заговорил Фрезер, помрачнев при одной мысли об этом, — надо будет тебя получше замаскировать. Нельзя, чтобы тебя узнали какие-нибудь шпионы. Для начала подстригу-ка я тебе волосы.

Он вытащил из своей сумы старые ножницы, и за двадцать минут от жесткой шевелюры Байкала почти ничего не осталось. Юноша рассматривал себя в карманное зеркальце, и тут его окликнул Фрезер. Не успел он обернуться, как получил кулаком в висок.

— Ты что, с ума сошел? — завопил Байкал, обеими руками ухватившись за больное место.

— Прости, — сказал Фрезер, помогая ему подняться. — У меня не так-то много возможностей для маскировки. Можешь мне поверить, лучше немножко потерпеть, чем рисковать своей шкурой из-за того, что тебя могут узнать.

Байкал был еще не в том состоянии, чтобы всерьез разделить подобное мнение. Но одного он не мог не признать: Фрезер хорошо рассчитал удар. Огромный синяк изуродовал Байкалу пол-лица, один глаз заплыл, скула раздулась.

— А еще надень вот эту штуку.

Это оказалась старая строительная маска. Вид у нее был довольно неприятный, потому что ею много пользовались и она вся почернела от несвежего дыхания многочисленных владельцев. Держалась маска на резинках, порванных и зашитых во многих местах.

— Тут много народу такие носит, особенно во время эпидемий. Никого это не удивит.

Довершила дело голубая вязаная шапка, неимоверно потрепанная и дырявая. Теперь Байкала действительно нельзя было узнать.

— Если поторопимся, — весело объявил Фрезер, — доберемся до города еще засветло.

Он срезал две толстые ветви и обтесал их, смастерив два посоха. Фрезер был явно доволен тем, что отныне они с Байкалом выглядели как самые жалкие оборванцы, в которых никто не заподозрил бы зажиточных владельцев озона, при всей относительности их богатства.

Глава 2

НАКАНУНЕ БЫЛ ПРАЗДНИК СЛАБОСЛЫШАЩИХ, самый тихий в году, так что Кейт и Анрику никак не удалось бы повидаться, не привлекая к себе внимания.

К счастью, на следующий день начинался Праздник дождя, которого все в Глобалии очень ждали. По всей стране должны были пройти бесчисленные праздничные шествия и рекламно-развлекательные представления, и затеряться в этой суматохе не представляло особого труда.

Весь церемониал Праздника дождя был строго расписан и из года в год оставался неизменным. Сначала по всем каналам передавали торжественную речь короля и королевы праздника, избранных из числа звезд спорта и шоу-бизнеса. В соответствии со своим имиджем они изъяснялись с большей или меньшей изысканностью. Но финал речи всегда звучал одинаково. В нем подчеркивалось, какое это великое счастье — жить в Глобалии, где круглый год над всеми сияет безоблачное небо. Затем по единому сигналу выключались одновременно все пушки для разгона облаков. Небо над стеклянными куполами темнело, свет внутри гас. Толпа визжала и стонала от восторга. В грозовом полумраке виднелись только мерцающие табло с рекламой спонсоров. Самые популярные марки геля для душа, одежды, салфеток, напитков присоединялись ко всеобщему бурному веселью. Когда снаружи по стеклу начинал барабанить настоящий дождь, внутри муниципальные службы включали разбрызгивающие противопожарные установки. Тысячи тонких струек орошали площади, улицы и переулки. Начинались праздничные шествия, веселая толкотня. Мужчины и женщины с обнаженным торсом и мокрыми волосами пели и пританцовывали на ходу.

Пробираясь к месту встречи, Кейт поравнялась с процессией таких весельчаков. Она шла опустив глаза, чтобы не видеть обращенных на нее злобных взглядов. Девушка прекрасно знала, что в толпе ненависть к молодежи растет и может легко выплеснуться наружу. Участники шествия в большинстве своем принадлежали к поколениям с большим будущим. Они обожали кричать, как дети, и всячески демонстрировали юношескую жизнерадостность. Но стоило им повстречать настоящих юношу или девушку, как они приходили в такое злобное неистовство, что в любую минуту могли потерять контроль над собой. Участившиеся в последнее время случаи нападения на молодежь почти всегда происходили как раз в таких обстоятельствах. А потому, как только на город обрушились струи воды, Кейт накинула на голову шаль. Она надеялась, что это убережет ее от воды и поможет скрыть лицо.

Та же мысль пришла в голову и Анрику. На лицо он надвинул широкополую шляпу, украшенную лентой и пером, а сам задрапировался в черный фетровый плащ.

— Где это ты раздобыл такой наряд? — со смехом спросила Кейт.

— Привез из Каркассона, — ответил Анрик таким тоном, что сразу стало понятно, что шутить на эту тему он не намерен.

В любое другое время эта немыслимая шляпа и старая накидка выглядели бы вызывающе и не только не помогли бы ему остаться незамеченным, но и привлекли бы к себе всеобщее внимание. Но на Праздник дождя многие наряжались в костюмы, вообще говоря предназначенные для двух других праздников: для Дня масок, который некоторые все еще упорно называли карнавалом, и для Праздника привидений, иногда по привычке именовавшегося хеллоуином. Так что в тот день никто бы особенно не удивился, увидев монашку и кавалера со шпагой, облокотившихся о перила огромной террасы с видом на промокшие от искусственного дождя сады.

Анрик слегка раздвинул свой плащ, и Кейт увидела у него в руках маленький блокнот и обкусанную со всех сторон ручку в виде ракеты.

— Не будем терять времени. Расскажи мне все, что тебе известно.

Кейт стало не по себе. Толпа внизу танцевала под дождем, испуская все более пронзительные крики. Было довольно темно, и от необычной влажности кондиционированный воздух сделался неприятно прохладным. В подобной обстановке девушке меньше всего хотелось откровенничать с кем бы то ни было, рассказывая о любви, которая переполняла ее сердце. Но Байкалу нужна была помощь, а благодаря Анрику у девушки появилась хоть какая-то, пусть и ничтожная, возможность действовать. Во всяком случае, так было лучше, чем в одиночку.

Сначала Кейт поведала об их неудавшейся вылазке в антизону. Анрик быстро водил своей ручкой по бумажным листкам. Собственно, девушка мало что могла рассказать. С тех самых пор она так больше и не видела Байкала. Ее саму допросили офицеры Социальной безопасности, не назвавшие своих фамилий. С ней обошлись вполне вежливо и отвезли домой к матери, настойчиво посоветовав впредь держаться от всего этого подальше.

— Как давно ты знаешь Байкала?

— Восемь месяцев и шесть дней.

— Это совсем немного.

Ей хотелось возразить, что если каждый день шаг за шагом повторять в памяти пройденный путь, лелея каждое мгновение, проведенное вместе, каждое произнесенное слово, каждое прикосновение, то срок этот покажется огромным. Но она решила, что уместнее будет придерживаться внешней канвы событий.

— Мы познакомились в день славы моей подруги из Анкориджа.

С тех пор как была запущена в действие «Программа по искоренению безвестности», каждый гражданин по результатам общенационального розыгрыша мог стать главным героем специальной часовой программы на одном из нескольких сотен глобалийских каналов. В этой передаче его всячески чествовали, а он высказывал свое мнение обо всем на свете. Зрители смеялись и аплодировали. Первое время эти программы вызвали всплеск энтузиазма. Но очень скоро их перестали смотреть даже родственники главных героев. Счастливые избранники являлись в студию в сопровождении нескольких близких друзей, которые приходили не столько поздравить их, сколько поддержать в трудную минуту. А поскольку многим так и не удавалось найти добровольцев на роль зрителей, приглашения теперь тоже распределялись по жребию и носили обязательный характер. Именно так Байкал оказался среди невольных участников программы, посвященной подруге Кейт, с которой он даже не был знаком.

— Он был в ужасном настроении, — с улыбкой сказала Кейт. — Когда он вошел, я увидела его и страшно разозлилась. Я подумала, неужели нельзя чуть-чуть постараться и улыбнуться хотя бы разок-другой?

В течение всей передачи Байкал с мрачным видом бил в ладоши всякий раз, когда в студии загоралась красная лампочка, по сигналу которой зрителям полагалось аплодировать.

— Он меня раздражал, но к концу программы я поняла, что он был единственным, на кого мне все это время хотелось смотреть. Это было глупо, — продолжала Кейт, — мы даже не были знакомы, а его мнение почему-то уже очень много значило для меня. У меня появилось странное чувство, будто я смотрю на мир его глазами. Я согласилась пойти со своей подругой, чтобы сделать ей приятное, но особенно не задумывалась о том, что это за программа. Но благодаря Байкалу я вдруг поняла, какое это глупое, бессмысленное кривлянье, и мне стало противно. Моя подруга это заметила и убежала в слезах, как только все закончилось.

Внизу полуобнаженная толпа продолжала отплясывать под струями воды, которые все текли и текли со стеклянных сводов. Из громкоговорителей уже который раз доносилась дошедшая из глубины веков песня «Singing in the Rain» на древнем англобальном языке.

— Могу предположить, что вы ушли оттуда вместе и он поцеловал тебя по дороге? — спросил Анрик бесстрастным официальным тоном.

— Мало ли что ты предполагаешь, — обиделась Кейт, — в любом случае, то, что было дальше, тебя не касается.

Анрик немного смутился, поправил плащ и решил не настаивать.

— Где он тогда жил?

— В студенческой квартире. Ужасное место. Они жили вчетвером, и у каждого была своя плита и свой набор кастрюль. Все это запиралось на висячий замок, чтобы не трогали остальные жильцы.

— Прости за вопрос, но это там вы с ним...?

Кейт, как и все жители Глобалии, разве что за исключением этого странного Анрика, говорила о сексе без всякого смущения, а вот упоминать о любви смущалась или даже стыдилась.

— Нет, мы ходили в мотель.

Из-за сложностей с жильем в безопасных зонах многим приходилось делить квартиру с другими людьми, и далеко не у каждого была своя комната. На выручку приходили мотели, где всегда можно было снять номер на час-другой. Благодаря щедрой поддержке спонсоров цены в этих заведениях были вполне приемлемые. Что же касается рекламных роликов, без остановки мелькавших на огромных экранах в каждой комнате, то постояльцам довольно быстро удавалось от них абстрагироваться.

— Кстати, ты наконец посмотрела репортажи про него? — спросил Анрик, чтобы сменить тему.

— А ты как думаешь? Я всю ночь только и делала, что переключала каналы. Ты себе не представляешь, каково это — слушать, как его все время обзывают преступником, видеть его лицо — такое далекое, такое отсутствующее... Представляешь, это же фотография из моего мобильного!

— А как насчет того, что говорится о его происхождении, о его прошлом?

— Ложь от первого до последнего слова. Я прекрасно знаю, как все было на самом деле. Он мне рассказал в первый же вечер.

— Можешь сформулировать вкратце? — прервал Анрик, которому не хотелось выслушивать долгие излияния.

— Это довольно грустная история. Его мама получила стипендию и приехала в Милуоки учиться на медсестру. Она была бурятка. Знаешь, кто это?

— Нет.

— Это такой народ в Сибири. Там огромные степи без всяких защитных сооружений. Люди там живут практически под открытым небом. Это, можно сказать, самая отдаленная окраина Глобалии. Когда мама Байкала приехала в Милуоки, где никого не знала, то поселилась в маленькой комнате с видом на озеро. Вечно хорошая погода, кондиционированный воздух и стеклянный купол наводили на нее тоску.

— Можешь покороче? — поторопил ее Анрик.

— Ладно, в двух словах, — согласилась Кейт. — Ей было скучно. Она познакомилась с мужчиной, с негром, забеременела Байкалом и решила сохранить ребенка.

— Его не забрали в интернат сразу после рождения?

— Нет, потому что ей удалось скрыть беременность. Она родила у себя дома, одна, и стала растить ребенка там же, в своей комнате.

— И при этом училась?

— Кажется, у нее была сообщница, соседка, вдвоем они как-то справлялись. Мальчика обнаружили, когда ему было шесть лет.

— В каком он был состоянии?

— В прекрасном. Во всяком случае, он сам так говорит. Конечно, у него было довольно странное детство, он в течение шести лет ни разу не выходил из крошечной каморки. Мать научила его не кричать, никогда не повышать голоса, не разрешала ему бегать. Но при этом она все время рассказывала о бескрайних лугах, о езде верхом, о небе, затянутом тучами, о снежных бурях. Когда Байкала обнаружили, об этом случае писали в газетах, начался громкий судебный процесс. Его мать приговорили к двенадцати годам заключения под надзором психологов.

— Она вышла на свободу?

— Нет, она покончила с собой через год.

Анрик слегка отогнул поля шляпы.

— Печальная история, — сказал он, покачав головой, — А что с ним стало потом?

— Все как обычно: интернат, скаутские лагеря, стажировки во время каникул. Он хорошо учился, но его не приняли на исторический факультет из-за плохого досье безопасности. Тогда-то он и начал вести себя немного странно.

— Пора нам отсюда двигаться, — сказал Анрик.

К ним на террасу поднималась подвыпившая компания, посмеиваясь над нарядом Анрика. Тот весело помахал им и скрылся, увлекая за собой Кейт.

— Еще один вопрос. Как ты думаешь, могла быть у Байкала какая-то другая, тайная жизнь?

— Хочешь сказать, другая девушка?

Анрик закатил глаза, проклиная про себя наивный эгоизм влюбленных.

— Да нет же! Я хочу сказать, не мог ли он, пусть даже случайно, связаться с опасными людьми, с террористами?

— Конечно нет! — воскликнула Кейт. — Его это всегда так возмущало! Каждый раз, когда об этом заходил разговор, Байкал говорил, что теракты — самая гнусная вещь на свете. Например, когда накануне нашего ареста взорвалась машина...

Они постепенно замедляли шаг и в конце концов остановились в тихом переулке напротив магазина женского белья. Кейт повернулась к Анрику и заметила, что с тех пор, как речь зашла о заминированной машине, он смотрел на нее как-то странно.

— Да, — подтвердила она, — накануне. Тебя что-то в этом смущает?

— Накануне... — повторил Анрик, но под взглядом ее черных глаз осекся и опустил голову.

— На что ты намекаешь? Что Байкал подложил бомбу, а потом попытался сбежать из зала для трекинга? Это не так.

Она почти кричала, и Анрик огляделся по сторонам, чтобы увериться, что в переулке по-прежнему безлюдно.

— Это неправда, слышишь?

Кейт с такой силой вцепилась в плащ Анрика, что фетр затрещал у нее в руках.

— Осторожно, — вскричал он, — Это старинная вещь! Ты его порвешь.

— Плевать мне на твой плащ! Посмотри на меня. Ты меня слышишь? Это все неправда! Байкал хотел сбежать вовсе не поэтому. Теракт тут ни при чем. Он хотел свободы! Хотел увидеть бескрайние луга, грозовые небеса, все, о чем мать ему рассказывала в детстве! Байкал — поэт, а не террорист!

Все эти дни, когда она мучилась от неизвестности и одиночества, ждала, терпела унижения, в один миг всплыли в памяти Кейт. Внезапно она разрыдалась, уткнувшись Анрику в плечо. Несмотря на охватившее его смущение, он нежно погладил ее по волосам, судорожно оглядываясь по сторонам. Кейт успокоилась.

— Прости, — сказала она.

А потом по-дружески взяла его за руку, и так они пустились в обратный путь: легкая, теплая рука девушки в ледяной, дрожащей руке Анрика.

Улицы являли собой удручающее зрелище. Потоки воды несли отбросы и нечистоты. Мимо, фальшиво горланя какие-то песни, проходили компании гуляк. Лица с растекшимся макияжем напоминали уродливые маски. Праздник был еще в разгаре, но ко всеобщему веселью уже примешивалось уныние, ведь все знали, что дождь будет беспрерывно лить всю следующую неделю и придется безвылазно сидеть дома и скучать. Это было слишком дорогостоящее мероприятие, чтобы проводить его несколько раз в год, а потому всем осадкам давали выпасть за один раз, в течение восьмидесяти дней, пока не восстановится равновесие в экосистеме.

Дойдя до квартала, где жила Кейт, они попрощались. По дороге домой Анрик успел во всех подробностях обдумать план предстоящей битвы. Чтобы отыскать Байкала и восстановить справедливость, нужно было сначала найти ответ на множество вопросов. Кто принял решение о высылке? С какой целью? Что представляют собой антизоны, в которых он якобы скрывается?

Эта история, вкупе с его собственным несправедливым увольнением из «Геральда», заставила Анрика по-новому взглянуть на мир вокруг него. По сути, если не считать некоторых старомодных воззрений, унаследованных от бабушки, Анрик всегда был лояльным глобалийцем. Он был искренне убежден в том, что ему выпало великое счастье жить в совершенном демократическом обществе. А теперь его терзали смутные сомнения, и от этого Анрику делалось не по себе.

В толпе ему виделись одни только тупые, обрюзгшие лица. Как обычно, несмотря на праздник, из торговых центров выходили десятки покупателей, толкая перед собой тележки, доверху нагруженные разными сладостями и другими ненужными вещами. Их искусственно созданные желания, едва исполнившись, сразу же оборачивались разочарованием: яркие наряды выцветали, заводные игрушки ломались, у моющих средств заканчивался срок годности. Запрограммированное устаревание вещей давно стало частью привычного жизненного уклада. Каждому было известно, что это необходимое условие успешного функционирования экономики. Приобретать новые товары считалось неотъемлемым правом каждого гражданина, но долгое обладание угрожало бы постоянному обновлению производства. Вот почему гибель вещей была изначально заложена в них самих, и механизм ее проектировался не менее тщательно, чем сами товары.

Анрик чувствовал, как им овладевает самое черное уныние.

Между тем он вышел на площадь, которая была залита водой настолько, что напоминала неглубокий бассейн. Прохожие пересекали ее, закатав брюки и умиляясь при виде чего-то, что плавало у них под ногами. Когда Анрик тоже отправился вброд, его больно цапнула за щиколотку чья-то красная клешня. Он вскрикнул, вызвав приступ всеобщего веселья. Оказалось, он совершенно забыл, что в этот день, помимо Праздника дождя, отмечался еще и День краба. По площади ползали сотни черных, серых, красных, больших и маленьких существ с клешнями. Вокруг импровизированного бассейна разместились палатки, торговавшие безделушками в форме краба, лакомствами со вкусом краба (конечно же, искусственного происхождения) и разными другими вещами с изображением вышеозначенного животного. Вне себя от злости, Анрик едва не раздавил одну из этих отвратительных тварей. Сотрудники Зоозащиты стояли неподалеку, скрестив руки на груди, и бдительно следили за происходящим. Сделай он нечто подобное, они не преминули бы составить протокол.

Анрик поднялся к себе по пожарной лестнице, перескакивая через ступеньки и чертыхаясь. Его каморка выглядела еще более запущенной, чем раньше. Но теперь впечатление беспорядка создавали разбросанные повсюду бумажные листы, а с точки зрения Анрика, бумага не имела ничего общего с грязью. Едва успев войти, он бросился на постель и включил экран, чтобы узнать последние известия.

Спорт снова занял в новостях главное место. Анрику пришлось добрых четверть часа выслушивать результаты всевозможных соревнований, смотреть интервью с болельщиками и фрагменты матчей. Затем последовала нескончаемая череда катастроф, а за ней — репортаж о гигантской стройке, которая должна была соединить в единый комплекс три безопасные зоны, расположенные на Урале.

Анрик уже принялся было позевывать, когда на экране возникло лицо Байкала. Дикторский голос за кадром объявил, что сейчас начнется специальный репортаж о борьбе с терроризмом. Репортаж предваряли титры, в которых вкратце излагались предыдущие события, так что создавалось впечатление, будто это какой-то нескончаемый телесериал. В тот вечер зрителю предлагалось перенестись в Малайзию. Живописная панорама побережья и островов, снятая с самолета, служила фоном для тревожных сообщений о том, что были обнаружены новые ответвления «Сети». Десять мужчин в набедренных повязках злобно смотрели в камеру. У этих людей было изъято большое количество взрывчатых веществ, и они сознались в своей принадлежности к террористической организации. Затем последовало интервью какого-то политолога. Примостившись на краю фонтана во дворе своего исследовательского центра, он глубокомысленно вещал, осторожно подбирая слова, но в результате не сказал ничего, кроме обычных банальностей. Политолог разъяснял зрителям, почему все эти события, с одной стороны, были вполне закономерны, а с другой — совершенно непредсказуемы. В конце передачи была представлена подробная схема преступной организации. Вокруг Байкала располагались разнообразные пособники, посредники, сообщники, составлявшие центральное звено. Ниже шли боевики второго эшелона, а на следующем уровне — четырнадцать террористических ячеек, на данный момент выявленных в мире. Многие ответвления были помечены вопросительными знаками.

Затем начался прогноз погоды, как всегда чрезвычайно лаконичный, поскольку он сводился к перечислению населенных пунктов, где были неисправны пушки для разгона облаков.

Анрик раздраженным жестом выключил экран и во весь рост вытянулся на кровати. Вся эта история казалась все более невероятной. Если бы даже он не проникся таким доверием к Кейт, то все равно никогда в жизни не поверил бы, что между исчезнувшим студентом и огромной террористической организацией, которой он якобы руководил, может быть нечто общее.

Но повторяющиеся один за другим репортажи, изобилие и точность сведений, которые в них сообщались, могли убедить кого угодно. Было почти невозможно представить себе, что одновременно столько людей ошибается или тем более лжет. Анрик почувствовал, что его убежденность поколеблена. Мысль о том, что Байкал все-таки может быть виновен, постепенно овладевала его умом. Меланхолия, усталость и треволнения последних дней — все располагало к пессимизму и сомнениям. Но Анрик изо всех сил старался не поддаваться этому искушению.

Он чувствовал себя страшно одиноким и не знал, как справиться со всеми навалившимися проблемами.

В конце концов он уснул, одолеваемый мрачными мыслями. И только глубокой ночью, проснувшись, чтобы глотнуть воды, заметил бумажку, которую кто-то подсунул под дверь.

Записка была упакована в умело сложенный и склеенный листок бумаги, который когда-то именовался конвертом. Такие вещицы давно стали редкостью. На конверте каллиграфическим почерком черными чернилами было написано имя Анрика. Сперва он подумал, что это от Кейт, и удивился, как здорово она владеет пером.

Но, едва вскрыв конверт, сразу понял, что письмо вовсе не от нее. Текст был короткий, написанный менее изящным, более угловатым почерком. Анрику показалось, что это писал мужчина.

Господин Пужолс,

Посылаем вам новый членский билет ассоциации «Уолден». Пожалуйста, обратите внимание, что отныне вы состоите в другом отделении ассоциации.

С уважением.

К записке прилагалась карточка, похожая на ту, которую у него недавно так грубо отобрали. Только под заголовком «Уолден» значилось «центр № 8» и был указан другой адрес.

Анрик пребывал в таком смятении, что любой мелочи было достаточно, чтобы вселить в него надежду. Несмотря на то что все это выглядело довольно странно, он вполне утешился и уснул со счастливой улыбкой.

Глава 3

ПО МЕРЕ ПРИБЛИЖЕНИЯ К ГОРОДУ пейзаж самым удивительным образом изменился: еще нигде раньше — ни в засушливых районах, ни в лесных краях, где обитали разные племена, — Байкал с Фрезером не видели столько возделанных земель. Чем ближе становился город, тем более сельской выглядела местность. Вместо уже привычных песчаных равнин, лесов, зарослей кустарника путников окружали вспаханные и засеянные поля, на которых созревал тощий урожай.

При этом на окраинах города громоздилось невероятное множество руин, развалин, полуразрушенных бетонных или железных сооружений. Время пощадило эти постройки, но до неузнаваемости изменило их облик.

Поля здесь возделывали с помощью примитивного плуга. Люди и волы трудились бок о бок, по-братски делили все тяготы, вместе обливаясь потом и утопая в одной и той же грязи.

Что до техники, то все, что от нее осталось, застыло в вечной неподвижности. Посреди полей и вдоль дорог покоились обломки механического мира, который в былые времена отделял человека от остальных земных тварей. Чаще всего на глаза попадались ржавые кузова, нигде до этого не встречавшиеся в таком количестве: легковые автомобили, грузовики, трактора, прицепы, краны. Иные из этих древних созданий, порожденных промышленностью, больше уже ни на что не годились. Изъеденные ржавчиной металлические опоры, с которых кое-где еще свисали провода, служили пристанищем одним лишь воронам. Порой на этих фок-мачтах развевались подхваченные ветром лохмотья. Издалека они напоминали благородные боевые знамена, брошенные побежденным войском на поле битвы. К счастью, многим из этих развалин применение все-таки нашлось. Пусть они использовались не по прямому назначению, зато продолжали исправно служить людям. Кузова машин приспосабливались под жилье или курятники, возвышавшиеся над полями кабины грузовиков — под сторожевые башни. Железнодорожные вагоны без тележек непонятно каким чудом были рассеяны по высоким холмам и вдоль ручьев. Их разгородили, обустроили, заткнули дыры ветками и листвой, и внутри теперь обитало множество разного народа.

Все это выглядело бы вполне сносно и даже живописно, если бы не отравленный воздух и не загрязненная почва. На дорогах, которые вились среди полей, то и дело попадались какие-то мерзкие, вонючие лужи. Неподалеку от заводских развалин по обочинам текла ручьями темная и липкая жижа, порой затоплявшая и всю дорогу.

Трудно было удержаться, чтобы не сойти с дороги и не двинуться напрямик через ухоженные поля, где над вспаханной землей поднимались нежные зеленые всходы. Но Фрезер решительно отговорил Байкала от этой затеи. Все работавшие на поле крестьяне были вооружены. У каждого висела на плече винтовка, и он без колебаний пустил бы ее в ход, посмей кто-нибудь бесцеремонно топтать плоды его трудов.

Вскоре за полями показались и первые городские кварталы. Из этого Байкал заключил, что сельское хозяйство считалось в антизонах городским занятием. Город сам обеспечивал себя провизией, а крестьяне на самом деле оказались горожанами.

— Так проще обороняться от мародеров, — пояснил Фрезер. — В деревнях слишком опасно. А здесь у людей есть хоть какая-то защита.

— И кто же их защищает?

— Как кто? Мафия.

Чем дальше они шли, тем явственнее ощущалась близость большого города. Все окрестные холмы были облеплены лачугами и оттого напоминали гигантские ульи. Между тем вокруг все так же тянулись поля, только теперь они лавировали между островками человеческого жилья.

Больше всего Байкала поразило то, что город лежал прямо под открытым небом. Всю жизнь прожив в глобалийских безопасных зонах, он привык к тому, что над головой всегда простирается огромный защитный купол. И пусть все уже давно перестали обращать внимание на этот стеклянный потолок, его отсутствие производило странное, тревожное впечатление. К тому же здесь не было никакого климатического контроля, и город зависел от прихотей природы, беззащитный перед ливнями и открытый всем ветрам.

С тех пор как путники вошли в город, дорога уже не вилась среди полей, как раньше, а тянулась вдоль границы, отделявшей возделываемые земли от построек. Граница эта была вполне материальной: каждый квартал окружала внушительная ограда, наполовину каменная, наполовину деревянная, причем строители не побрезговали никаким подручным материалом: ни ветками, ни старыми ящиками. А вокруг того места, где жил Тертуллиан, высилась настоящая крепостная стена.

Таким образом на месте городских кварталов теперь стояли отдельные хорошо укрепленные деревни, а разделявшие их автомагистрали превратились в пашни и пастбища.

Например, оттуда, где стояли путники, было видно длинную полосу земли, засеянную ячменем. По ее очертаниям можно было предположить, что когда-то это был бульвар. Жилыми остались только те кварталы, которые располагались на возвышении. Вершину каждого такого обитаемого холма венчало высокое здание с большим балконом, служившее сторожевой башней.

Неожиданно Фрезер сделал Байкалу знак повернуть налево. Через отверстие в стене путники проникли внутрь укрепленного квартала.

У входа стояла целая толпа, и двоим вновь прибывшим ничего не оставалось, как присоединиться к ней. Оказалось, дорогу перегородили стражники, которые обыскивали всех желающих войти. Когда дошла очередь до Фрезера, он знаком показал, что они с Байкалом вместе.

— Мы два фрезера, — шепнул он на ухо стражнику, — хотим встретиться с Тертуллианом.

Волшебное имя возымело действие. Их не только сразу же пропустили, но даже не стали обыскивать.

И вот они нырнули в лабиринт улочек, поднимавшихся вверх по пологим склонам. Дома жались невероятно близко друг к другу, так что путникам порой приходилось идти гуськом, с трудом протискиваясь между двумя стенами. Иногда это были совсем тонкие перегородки, наспех сварганенные из хлипких картонок, а то и вовсе из пожелтевших газет, натянутых на каркас. Но нередко встречались и настоящие стены, каменные или кирпичные. Байкал не сразу понял, откуда взялась эта странная смесь. На холме, по которому они поднимались, в былые времена стояли роскошные виллы, окруженные садами. Эти владения давно были покинуты и разграблены. Все, что можно было отломать и унести, уже отломали. Новые жители перегородили опустошенные поместья кусками черепицы, балками, оторванными дверями и решетками. Вокруг сохранившихся стен вырос целый лес лачуг. Сады были изрыты траншеями, а земля из них, перемешанная с соломой, служила строительным материалом для стен и перекрытий. Из зияющих отверстий, которые вели в темные норы, доносились голоса многочисленных обитателей. Повсюду бегали полуголые ребятишки. Байкал никогда раньше не видел столько детей, младенцев, молодежи. Воспитанный в обществе, где дети были редкостью, он привык к постоянным одергиваниям и не мог прийти в себя от удивления, что малышам позволяют кричать, шлепать по грязным канавкам, играть где попало и громко хохотать. Ему казалось, что люди с большим будущим вот-вот зашикают на них и призовут к порядку. Конечно, если это не какой-то особенный квартал, предназначенный для молодежи.

Очень скоро Байкал понял, что ошибается. Кругом было полно взрослых, но вся эта чехарда, похоже, им нисколько не мешала.

Фрезер пробирался среди этих невообразимых лачуг и петлял по улочкам, следуя какому-то сложному маршруту. Вокруг кипела удивительная жизнь, одновременно неподвижная и бурная, переполняя воздух множеством не менее удивительных звуков: прачки мешали палками белье в огромных чанах, жарились в темном шипящем масле оладьи, где-то кололи дрова, и оттуда доносился глухой треск сухого дерева, который ни с чем невозможно спутать.

Путники прошли под аркой, которая в былые времена служила входом в богатое поместье. На бывшей главной аллее выстроились в два ряда открытые прилавки, где было разложено множество разных предметов. Байкал содрогнулся от отвращения при мысли, что эти люди не выбрасывают мусор, а выставляют его на всеобщее обозрение. Но потом он понял, что все эти старые, ржавые, мятые, сломанные вещи на самом деле вовсе не мусор, а товар, предназначенный для продажи.

Посреди всего этого убожества лишь одна лавка выглядела более или менее нарядно. В ней были выставлены длинные ящики, выкрашенные в яркие цвета. Только спустя какое-то время Байкал догадался, чем в ней торгуют. Пока Фрезер пробирался сквозь толпу, юноша успел оглянуться и с содроганием взглянуть на пустые гробы, которые, казалось, ждут не дождутся покупателя, зазывая его своими кричащими цветами. Ужаснее всего было то, что среди этих покойницких ящиков оказалось множество моделей маленького размера, предназначенных для детей и даже для младенцев.

Впрочем, у Байкала не было времени на то, чтобы вдаваться в мрачные размышления, навеянные этой картиной. Протискиваясь по невообразимо тесным улочкам, прохожие то и дело задевали друг друга. Байкал все время чувствовал прикосновения чьих-то одежд, волос, влажной кожи. У юноши голова шла кругом от смеси разных запахов. Лейтмотивом во всей этой какофонии был едкий запах пота, к которому примешивались яркие, диковатые ноты аромата, исходившего от женских причесок.

Толчея эта поражала не только своей многолюдностью: в ней часто попадались удивительные, на взгляд глобалийца, существа. Беременные женщины прогуливались в толпе как ни в чем не бывало, тогда как в Глобалии над ними был установлен строжайший контроль, предполагавший полную изоляцию и минимум физической активности. Ковыляли на костылях калеки, которых за их уродство прохожие то и дело награждали пинками и проклятиями. Да и старость представала здесь без всяких прикрас. Те, кто, несмотря ни на что, сумел-таки достичь преклонного возраста, в награду за свое упорство получали гнилые зубы, глаза с бельмами да морщинистую кожу. Но вместо того чтобы попытаться скрыть подобные напасти, эти люди, напротив, бесстыдно выставляли их на всеобщее обозрение. Мерзкие старухи кричали во всю глотку, широко раскрывая беззубые рты, а разбитые параличом древние старики восседали на плетеных стульях, держа на руках детишек и рассказывая им сказки.

— Мы уже почти пришли, не хватало еще, чтобы ты потерялся по дороге, — прокричал Фрезер, вынужденный вернуться за Байкалом, который все время отставал, удивленно озираясь по сторонам.

Они прошли через бывший бальный зал, внутри которого теперь теснились лачуги, но на полотке еще можно было различить остатки лепнины. Потом путники повернули направо и стали взбираться по крутой дощатой лестнице. На самом верху стоял вооруженный юноша, охранявший тяжелую дверь.

Фрезер что-то шепнул ему на ухо, и он пропустил их обоих.

Верхняя площадка лестницы оказалась самой высокой точкой квартала. Внизу простирался каскад залатанных крыш, виднелось беспорядочное скопление разномастных лачуг и бараков.

Но там, куда стражник пропустил Байкала с Фрезером, было на удивление пусто и чисто. По сравнению с бестолковой толчеей внизу, здесь легче дышалось и было намного спокойнее. Обширная терраса, хотя и находилась на самой вершине холма, больше всего напоминала жилой двор. По ее краям стояли одноэтажные домики. Стены их были отделаны довольно скромно, но штукатурка нигде не облупилась и белая краска не пожелтела. Такое в антизонах встречалось нечасто, а потому при взгляде на эти здания создавалось впечатление чистоты и порядка. На крышах несла дозор вооруженная стража.

Вновь прибывших встретил прислужник, видимо выполнявший обязанности дворецкого, и препроводил в залу с низким потолком. Вдоль стен были расставлены удобные стулья, но решетки на окнах и выкрашенные известью стены придавали этой приемной сходство с тюремной камерой.

Байкал заметил, что с тех пор, как они очутились в крепости на вершине холма, Фрезер слегка дрожал. Он угодливо улыбался всем встречным стражникам и незамедлительно выполнял их распоряжения. Что-то давящее, тяжелое чувствовалось в здешней атмосфере. Гомон, едва доносившийся из шумного квартала, лишь подчеркивал царившую вокруг тишину. Глядя на двор в узкое окошко, Байкал отметил про себя, что стражники казались намного сильнее и здоровее остальных местных жителей. Облачены они были в терморегулируемые костюмы, конечно давно вышедшие из моды и далеко не самые удобные. Но, глядя на то, как высокомерно держались часовые, с какой гордостью носили свои необычные одежды, становилось ясно, что глобалийская мода их нисколько не интересует. Им было вполне достаточно и того, что никто другой в этих краях не мог похвастаться подобным одеянием.

Пока Байкал вот так размышлял обо всем увиденном, дверь вдруг распахнулась и вошел высокий, худощавый чернокожий стражник. На нем был фиолетовый комбинезон в мелкий цветочек.

— Так это вы, — спросил он утробным голосом, — хотели видеть Тертуллиана?

Глава 4

МАФИОЗИ, ПОЯСНИЛ ФРЕЗЕР, составляли особую касту, которая повсюду вербовала новых членов, руководствуясь никому не известными принципами. Но Байкалу с самого начала казалось, что между этими людьми было какое-то трудноуловимое сходство. Раз уж дело оказалось не в родстве, оставалось предположить, что они нарочно подстраиваются друг под друга. Загадка разъяснилась, как только Байкал увидел Тертуллиана. Стало очевидно, что мафиози безуспешно стремились походить на своего главаря, но эти тщетные усилия лишь сделали их похожими между собой.

Главарь мафии принял посетителей в зале с высоким потолком, на самом верху небольшой башни, которая возвышалась в центре двора на манер донжона. На первый взгляд это было величественное здание. Однако стоило присмотреться повнимательнее, и становилось ясно, что оно построено не намного лучше, чем разбросанные внизу лачуги. Стены были сложены из плохо подогнанных гипсовых глыб, а кровлей служили листы железа, кое-как закрепленные на стропилах и дрожавшие при малейшем дуновении ветра. Ковры, которые издалека могли показаться едва ли не роскошными, на самом деле представляли собой кое-как отрезанные ножом куски дешевого паласа с имитацией восточного орнамента, потертые и в грязных пятнах.

Тертуллиан восседал в кожаном кресле. Вид у него был удрученный, что вполне можно было понять, глядя на окружавшие его убогие сокровища, тем более что сам он являл собой полную противоположность этой фальшивой роскоши. Неброские цвета и строгий покрой костюма только подчеркивали его изысканную элегантность. Одет Тертуллиан был так, как и не снилось самым утонченным глобалийским модникам. Его терморегулируемый костюм включал в себя все новейшие усовершенствования, которые позволяли постоянно измерять температуру и влажность воздуха и каждую секунду адаптировали ткань к малейшим изменениям погоды. На поясе у мафиози висел бирюзовый мобильный телефон самой последней модели, поступивший в продажу только в начале года. Его рекламу можно было увидеть на всех экранах Глобалии. На ногах у Тертуллиана были туфли марки «Беффруа», самой модной в этом сезоне, и речь явно шла об эксклюзивной паре.

Судя по этой внешней оболочке, Байкал мог бы вообразить, что перед ним рафинированный глобалиец. Но едва переступив порог кабинета, юноша не засомневался ни на секунду: человек, который сидел перед ним на возвышении, застеленном уродливым ковром, был выходцем из совсем другого мира. Еще никогда раньше Байкал не встречал столь алчного взгляда. Конечно, многим глобалийцам зачастую не хватало денег, они могли тщетно мечтать о множестве разных вещей, которые навязывала им реклама, воображать себе другую, более роскошную жизнь, прекрасно сознавая, что она им недоступна. Но все они обитали в мире, где уже не осталось места для слишком сильных потрясений, а желания худо-бедно удовлетворялись за счет тысячи разных суррогатов, предназначенных для массового потребления. Оттого и глаза у глобалийцев были мутноватые, невыразительные, подернутые пеленой. Это придавало глобалийским толпам такой вид, словно они находятся под воздействием коллективного гипноза.

А у Тертуллиана глаза блестели. Впрочем, одного этого слова явно недостаточно, чтобы описать его взгляд, ведь можно было бы вообразить, что речь идет о спокойном, естественном, человечном блеске. Но это была бы ошибка. Глаза Тертуллиана блестели так, что никто не мог выдержать их взгляд. Они сверкали алчностью, в них читалась нечеловеческая гордыня и звериная свирепость. Удивительнее всего было то, что, хотя глаза его пылали, лицо мафиози сохраняло неподвижное, ледяное выражение. Смуглая кожа напоминала холодную медь. Поджатые губы, впалые щеки и темные, коротко подстриженные волосы служили обрамлением горящему взгляду, создавая тревожное впечатление пустоты вокруг него. Было ясно, что ни одна черточка на этом лиц^ не воспротивится приказам безжалостных черных глаз. Когда Байкал пришел в себя от первого потрясения при виде этого человека, он обратил внимание еще на одну вещь, которая встревожила его еще сильнее. Тертуллиан был молод. В Глобалии никогда бы не допустили к власти человека, который еще не достиг преклонного возраста и не созрел для «большого будущего». Уже одно это подтверждало, что здешний мир живет по совсем другим законам. Власть в антизонах могла доставаться рано, но была удручающе не-долговечной. Она принимала самые крайние, неограниченные, жестокие формы, о которых в демократическом обществе давно забыли.

Посетители остановились в нескольких шагах от Тертуллиана, засуетились и наконец застыли в нелепой коленопреклоненной позе. Мафиози смерил двоих бродяг и их одежонку тем же презрительным, брезгливым взглядом, каким окидывал пол и стены своего примитивного дворца.

— Вставайте, вы, недоумки! — процедил он.

К удивлению Байкала, Тертуллиан говорил с сильным акцентом непонятного происхождения.

— Значит, — продолжил мафиози, когда они встали и поправили свои лохмотья, — вы из племени фрезеров, так?

— Да, Тертуллиан, — пробормотал Фрезер.

Фамильярное обращение по имени, без слова «господин» или даже «властитель», совсем не вязалось с покорностью и страхом, которые, казалось бы, следовало выражать при виде этого человека.

— Если мне не изменяет память, это насчет источника озона?

— У вас прекрасная память, — подтвердил Фрезер, нерешительно улыбнувшись.

— Название источника?

— BQW 77, — торжественно провозгласил Фрезер.

Тертуллиан едва заметно кивнул, включил свой мобильный и набрал какой-то код. Байкал увидел, как на экране появилась карта. Когда были выставлены параметры, изображение задвигалось, и зона, обозначенная шифром BQW 77, предстала в увеличенном масштабе. В углу экрана раскрылось дополнительное окно. Тертуллиан поднял голову.

— Если верить показаниям спутника, все в порядке. Ни вырубок, ни поджогов.

— Пару месяцев назад мы прогнали целое племя мародеров, которые хотели там обосноваться.

Весть об этом подвиге, которым Фрезер явно очень гордился, Тертуллиан встретил все с тем же презрительным равнодушием.

— Двое наших погибло, троих ранили. Но мы победили.

— Довольно! — прервал его Тертуллиан. — Вы прекрасно знаете, что за это вам и платят.

Он сделал знак стоявшему у дверей стражнику. При этом рукав у него немного задрался, обнажив золотые часы, инкрустированные блестящими драгоценными камнями. «Пожалуй, единственный признак дурного вкуса во всем костюме», — подумал про себя Байкал.

Стражник приблизился, держа в руках железный сейф. Вместо обычного защитного механизма с генетическим кодом он был снабжен старинным замком. Тертуллиан достал ключ, который висел у него на шее на кожаном шнурке, открыл сейф и вытащил столбик монет. Разорвав обертку, он отсчитал десять штук и добавил к ним еще две большие монеты из более темного металла, а потом объявил:

— Десять экю два таланта.

Фрезер метнулся к возвышению и застыл у его подножия с протянутыми руками. Получив свое сокровище, он отступил на прежнее место. Однако весь этот церемониал не помешал ему тут же с недоверчивым видом пересчитать все двенадцать монет и придирчиво рассмотреть каждую со всех сторон, счищая остатки бумаги, в которую они были завернуты.

— Все точно, — подтвердил он наконец.

Пока Фрезер пересчитывал деньги, Тертуллиан вытащил из красной пачки длинную сигарету, зажег ее золотой зажигалкой и закурил, пуская дым через нос.

— Проводите их к выходу, — бросил он стражнику.

Высоченный негр схватил Фрезера за рукав, но тот, не глядя, вырвал руку и с умоляющим видом обратился к Тертуллиану:

— Уделите нам еще всего одну минуту! Прошу вас! Мне надо поговорить об одном важном деле.

Мафиози едва заметным жестом остановил стражника.

— Даю тебе две минуты, не больше.

— Понимаете, — заторопился Фрезер, — речь идет о моем товарище.

Байкал почувствовал на себе тяжелый взгляд Тертуллиана, и ему стало не по себе.

— Это довольно запутанная история, — начал Фрезер, откашлявшись.

— Две минуты, — отрезал Тертуллиан, демонстративно глядя на часы.

— Я очень коротко. Мать этого парня происходила из далекого края под названием «Сибирь».

Байкал несказанно удивился, что Фрезер запомнил эту подробность из его рассказов, и немного встревожился, не зная, к чему клонит его друг.

— Похоже, там дела обстоят не совсем так, как тут у нас, — продолжал Фрезер, — бывает, глобалийцы заезжают в деревни, знакомятся с женщинами из разных племен и живут с ними.

Тертуллиан нахмурился.

— Короче говоря, — подытожил Фрезер, стараясь не особенно распространяться на эту скользкую тему, — не знаю, как там оно бывает, но дело вот в чем. У этого парня есть в Глобалии сводная сестра, и он хотел бы передать ей сообщение.

Последовало молчание, в котором каждый уловил легкую тревогу. Фрезер был уверен, что ляпнул что-то лишнее, и теперь проклинал себя за то, что приплел сюда всю эту историю про сводную сестру. Байкал же заметил, как напрягся Тертуллиан, хотя тот и старался не подавать виду. Сердце юноши сильно забилось, а у стоявшего рядом Фрезера слегка дрожали ноги.

— Вы хотите переслать сообщение в Глобалию, так я понимаю? — каким-то странным голосом переспросил Тертуллиан.

Он встал, поправил рукава своего костюма и подошел к крошечному окошку. Наверняка его новые «Беффруа» все еще немного жали, потому что Тертуллиан слегка морщился при каждом шаге.

— А он может заплатить? — спросил мафиози, с деланым равнодушием глядя в окно.

— Ну... Смотря сколько... — пробормотал Фрезер.

Он перебирал лежавшие на дне кармана деньги, которые только что получил от Тертуллиана, думая про себя, что готов, если понадобится, пожертвовать несколькими монетами ради счастья друга и вызвать на себя гнев других фрезеров.

— Да, — вмешался Байкал, — я могу заплатить.

Тертуллиан резко обернулся, сделал глубокую затяжку и швырнул окурок в окно.

— И много?

— Много.

Фрезер почувствовал, что оказался вне игры. Он растерянно следил за странным противостоянием двух молодых мужчин, не зная, что сказать. Тертуллиан, почти забыв о своих неудобных туфлях, мелкими шажками приблизился к гостям и встал напротив Байкала. Они оказались примерно одного роста.

— Я не расслышал, — сказал мафиози.

— Я могу заплатить очень много, — подтвердил Байкал.

Тертуллиан подошел еще ближе. Какое-то время он стоял молча, а потом со словами: «Так мне будет лучше слышно» — резким жестом сорвал с Байкала строительную маску. Тертуллиан пристально вгляделся в обнажившееся лицо своего собеседника. Глаз у мафиози был наметанный, и он в совершенстве владел наукой, которая, хоть не описана ни в одном трактате, не уступает по точности самой строгой математической дисциплине: наукой за одно мгновение проникать в сущность других людей. Те, кто по-настоящему владеет этим искусством, способны заставить совершенно незнакомого человека опустить нацеленный на них револьвер. И вообще, им всегда удается вырвать свою жизнь из рук тех, от кого она по воле случая может зависеть.

Но сейчас Тертуллиан вовсе не старался подобрать к Байкалу ключ такого рода. Он просто хотел понять, почему это лицо показалось ему смутно знакомым, словно он уже где-то видел его раньше. Вдруг мафиози все понял и отпрянул.

Фрезер и Байкал быстро переглянулись. В конце концов, о чем таком мог догадаться Тертуллиан? Разве что о том, что Байкал — глобалиец? Но и здесь риск был невелик: в крайнем случае мафиози мог воспользоваться этим, чтобы взвинтить цену. Однако, судя по всему, Тертуллиан вовсе не собирался ограничиваться этим открытием. Он схватил свой мобильный и принялся пролистывать на экране страницу за страницей. Внезапно он замер, пристально всматриваясь в выбранное им изображение, и несколько раз подряд перевел взгляд с Байкала на экран и обратно. Прищурившись, Тертуллиан старательно сравнивал увиденное. Потом он немного подумал и внезапно выбросил вперед руку с мобильным телефоном, демонстрируя гостям фотографию, которую давно уже показывали по всем каналам.

— То же лицо, только вид более потрепанный, — насмешливо провозгласил мафиози.

Под снимком не было никакой подписи, которая объясняла бы, как он оказался в средствах массовой информации. Байкал смутно припоминал, что эту фотографию когда-то сделала Кейт. Он никак не мог понять, каким образом она могла оказаться в мобильном телефоне у мафиози из антизоны. Но сейчас не время было задавать подобные вопросы. Тертуллиан стоял напротив него, лицом к лицу, и сверлил своими безжалостными глазами. Байкал напрягся, как струна, и выдержал этот взгляд.

Пусть один из них был облачен в элегантный костюм, а другой — в лохмотья, отныне эти двое являли собой лишь две противоборствующие силы, и все остальное было уже не в счет. Байкал подумал, что у него есть только одна возможность с честью выйти из этого поединка: ни на секунду не уронить себя в глазах противника.

Тертуллиан сдался первым. Он повернулся на каблуках, поднялся к себе на возвышение и уселся в кресло. Как обычно при появлении опасности, ум его работал с невероятной быстротой. В сознании мафиози боролись два противоположных желания. С одной стороны, напрашивалась мысль сразу же выдать глобалийцам этого опасного террориста, которого разыскивали все силы Социальной безопасности. За такую услугу можно было заломить хорошую цену. С другой стороны, здесь нельзя было действовать сгоряча. Этот человек не явился бы к нему, не предусмотрев такой возможности. Все, что Тертуллиану было известно о нем из сообщений, которые каждый день появлялись на экранах, говорило о том, что Байкал обладает гораздо большей властью, чем можно было предположить, глядя на его шутовской наряд. Наверняка у него было полно сообщников, и они сразу догадались бы, что именно Тертуллиан выдал их главаря. А среди них, конечно же, найдутся люди, готовые отомстить, и они отыщут Тертуллиана, где бы тот ни скрылся.

Может быть, куда лучше будет выдать не самого террориста, а лишь кое-какие сведения о его местонахождении, и пусть уж дальше глобалийцы сами с ним разбираются? Заодно не грех попытаться сыграть и на противоположной стороне, заимев могущественного должника.

— Меня удивляет, — начал Тертуллиан, — что такой человек, как вы, нуждается в моих услугах, чтобы переслать сообщение в Глобалию. Полагаю, у вас на то должны быть свои причины. Не стану спрашивать какие. Скажу просто: я согласен.

Фрезер, у которого сердце только что ушло в пятки от страха, чуть не подскочил до потолка от неожиданности. От всех этих потрясений у него захватывало дух, как на американских горках.

— Я попрошу вас лишь оплатить мои расходы: четыреста тысяч глобаров.

При упоминании о подобной сумме у Фрезера снова упало сердце, он не смог сдержаться и громко охнул.

— Вы подключены к «Глоб-пэй»? — с невозмутимым видом спросил Байкал.

Фрезер бросил на него растерянный, испуганный взгляд. Он бы сейчас дорого дал за возможность опрокинуть пару хороших рюмок коньяку.

— Разумеется, — с достоинством проронил Тертуллиан, — за кого вы меня принимаете?

— В таком случае не могли бы вы попросить, чтобы мне вернули мой рюкзак?

При входе им сказали оставить свою поклажу в приемной. Стражник, повинуясь приказу Тертуллиана, отправился за ней и вернулся, с брезгливым выражением неся два потрепанных заплечных мешка. Байкал взял свой и запустил в него руку. На самом дне в потайном кармане была зашита кредитная карта. Юноша резким движением оторвал клапан, извлек кредитку и, зажав ее между двумя пальцами, протянул Тертуллиану.

Тот вставил карту свой мобильный и выбрал опцию «Глоб-пэй».

— Теперь войдите в режим «двойного ключа», — сказал Байкал, — и наберите: «Произвести оплату после подтверждения прочтения».

— Разумеется, — кивнул Тертуллиан.

Байкал подумал про себя, что Рон Альтман на удивление хорошо продумал его экипировку. Сам он никогда бы не предположил, что в антизонах может пригодиться кредитная карта. То, что ему удалось ее использовать, пусть и при посредничестве мафиози, открывало перед Байкалом новые возможности. А вот намерения людей, выславших его из Глобалии, казались ему теперь еще более таинственными.

— Генетический код или отпечатки пальцев? — вежливо осведомился Тертуллиан.

— Отпечатки, — отозвался Байкал. — Так будет проще.

Он положил подушечку указательного пальца на экран мобильного. Высветилась серия знаков, подтверждающих, что операция была произведена успешно. Фрезер наблюдал за всем этим затаив дыхание.

— Где сообщение, которое я должен отправить? — спросил Тертуллиан.

— Передайте мне мобильный. Я сам наберу.

Мафиози вдруг недоверчиво покосился на Байкала:

— Если вы не против, я дам вам другой аппарат, а потом перешлю сообщение на свой.

Пока Байкал печатал сообщение, Фрезер, Тертуллиан и стражник не сводили с него глаз, что вовсе не располагало к романтическим излияниям. Но в конце все-таки он написал: «Я люблю тебя, Кейт». Эту фразу мафиози бестактно прочел вслух вместе с остальным сообщением.

— Прекрасно. Я все отправлю прямо у вас на глазах. Но только при одном условии: сразу же после этого вы отсюда исчезнете. Мои люди препроводят вас к выходу из города. А потом идите куда хотите, только быстро, как можно дальше и не задерживаясь.

Он нажал на нужную клавишу и повернул мобильный экраном к Байкалу. Там значились всего три слова: «Сообщение отправлено успешно».

Стражник пинком распахнул перед ними дверь, и они вышли наружу. Дворик был пуст, часовой, стоявший у входа, тоже куда-то исчез. Друзья спустились по лестнице и отправились в обратный путь по узким улочкам. Время было обеденное, и кругом уже не было такой толчеи, как утром. Идя все время вниз по склону, путники без труда выбрались к главному входу в город и легко проложили себе дорогу к воротам.

В толпе, теснившейся у городских стен, Байкал заметил знакомое лицо. Казалось, этот человек дожидается именно их. Но путники так старались поскорее отойти подальше от города, что юноша не успел вспомнить, где уже видел его раньше. И лишь позже, прошагав добрый километр по обратной дороге, Байкал понял: это был тот самый мужчина, который так странно смотрел на него во время распределения гуманитарной помощи. Тот же самый, кого они потом еще раз встретили в пути. А теперь этот человек, не скрываясь, в одиночку шел за ними следом по безлюдным дорогам антизон.

Глава 5

ФИЛИАЛ АССОЦИАЦИИ «УОЛДЕН», к которому был теперь приписан Анрик, находился на окраине Сиэтла. Добираться туда пришлось на подземном поезде. Это оказался промышленный пригород, застроенный ангарами и складскими зданиями. Защитные купола там были куда более примитивной конструкции, чем в центре: металлический каркас не был закамуфлирован, стеклянные пластины давнс>никто не мыл. Поэтому, несмотря на всегдашнюю хорошую погоду снаружи, внутри царил полумрак и оранжевые фонари горели весь день напролет.

Местное отделение ассоциации «Уолден» располагалось в старом заводском ангаре. Над входом до сих пор можно было различить следы гигантских букв: «Сборочный цех». Наверняка эта надпись относилась к той славной, но давно прошедшей эпохе, когда в здешних краях безраздельно царила фирма «Боинг».

Анрик был не в особом восторге от такой обстановки. Он скучал по старому дому, к которому привык, по лифту, по запаху капусты в коридорах. Но выбирать ему явно не приходилось, ведь он и так был отрезан от всего мира.

Оказавшись перед дверью и позвонив, Анрик заметил, что от звонка автоматически включилась камера внешнего наблюдения. Его попросили представиться, и он сказал свое имя. Прошло какое-то время, затем послышался электрический щелчок, и Анрик смог наконец протиснуться внутрь.

Удивительнее всего было то, что, несмотря на внушительные размеры ангара, он оказался забит ничуть не меньше, чем крошечная квартирка в центре города. Уже у входа громоздились высоченные стопки книг и брошюр, образуя целые стены, между которыми было оставлено лишь два узких прохода. Анрик ощутил привычный запах старой бумаги и тонкой пыли, который так ему нравился. Табличка, висевшая в тесной прихожей, призывала идти по стрелкам. Первая стрелка указывала на проем, открывавшийся справа между двумя стопками журналов по искусству.

Этот лабиринт книжных переплетов поразил бы кого угодно, но Анрик чувствовал себя в нем как рыба в воде. Правда, он никак не ожидал, что новая библиотека окажется таких размеров. Первый коридор был длиной метров пятьдесят. Свет шел от ламп, висевших высоко под потолком ангара, так что конец этого длинного туннеля Анрик различал уже с трудом. На расстоянии примерно трех метров друг от друга вправо и влево расходились новые коридоры книжных полок. Но стрелки все время показывали, что надо идти вперед. Когда Анрик добрался до конца коридора, его ожидало еще три поворота. У него было такое чувство, будто он продвигается к центру огромной таинственной пирамиды. Он засомневался, сумеет ли найти дорогу назад. И вот наконец повернув в последний раз, Анрик очутился в квадратном помещении, где под красными абажурами горели три торшера. В центре стояли друг против друга два в меру потертых кожаных кресла. В одном из них сидел незнакомец, который вежливо попросил Анрика присесть. Тот повиновался, и некоторое время они сидели молча, разглядывая друг друга.

Анрику сразу же бросилось в глаза, что на ногах у незнакомца были черные кожаные туфли без задников. Это оказалась единственная уступка роскоши во всем его наряде. В остальном его облик отличался подчеркнутой простотой или даже небрежностью: серое одеяние с оторванным терморегулятором (об этом говорили свисавшие обрывки проводов), всклокоченные седые волосы. Он был скорее полноват, его бледная кожа была вся в морщинах и складках, но в молодости он наверняка был красив. Преодолевая охватившую его неловкость, Анрик решился первым нарушить молчание.

— Я пришел, — начал он, — потому что получил вот это.

И он протянул незнакомцу письмо и читательский билет, безуспешно стараясь сдержать дрожь.

Старик небрежно махнул рукой, словно прогоняя назойливую муху.

— Оставим это, — сказал он.

У него были черные миндалевидные глаза, удивительно яркие и живые. Старик не сводил их с Анрика, словно что-то сверяя в уме. Казалось, он не столько рассматривал нового знакомого, сколько искал подтверждения тому, что уже знал о нем заранее.

— Я очень рад вас видеть, — снова заговорил старик, — мне очень много о вас рассказывали.

Не переставая смотреть на Анрика, он свесил руки по обеим сторонам кресла и нащупал одну из многочисленных пар очков, разбросанных по полу. Надев очки, он, все так же не вставая с места, порылся в вещах, наваленных на стоявшем рядом маленьком столике, и нашел там карточку.

— Этот давно исчезнувший обычай. Теперь многофункциональные телефоны автоматически определяют личность собеседника, и в этих вещицах уже нет необходимости. В былые времена их называли «визитными карточками». Вот, возьмите мою.

Эта мелочь явно забавляла незнакомца. На его лице заиграла широкая улыбка. Несмотря на небрежность одеяния и вызывающе старческий облик, в этом человеке было что-то удивительно красивое, светлое.

— Вы — читатель с большой буквы, господин Пужолс, — продолжил он. — Мы сочли, что наш филиал в центре города слишком мал для вас. Конечно, сюда далеко добираться, но здешние фонды не идут ни в какое сравнение с предыдущей библиотекой, вы сами скоро в этом убедитесь.

Что-то в этом объяснении явно было не так. Прозвучи оно в тот момент, когда у Анрика отобрали читательский билет, все выглядело бы куда правдоподобнее. Складывалось такое впечатление, что кто-то в ассоциации дважды изменил свое мнение об Анрике. Сначала его по какой-то непонятной причине решили выгнать, а теперь позвали снова. На визитной карточке с эмблемой «Уолдена» значилось: Пол Г. Уайз, президент и основатель.

Анрик до сих пор ни разу не слышал о том, что в ассоциации вообще существует такая должность. Означало ли это, что Уайз обладал верховной властью в этом маленьком государстве?

— Так, значит, — отважился спросить Анрик, — это вы собрали все эти книги?

— Конечно нет! Но основатель «Уолдена» действительно я.

— Как вам пришла в голову такая мысль?

Похоже, вопрос пришелся Уайзу как нельзя более по вкусу. Он рассказал Анрику, что начал собирать свою коллекцию в десять лет, без чьей-либо подсказки. После смерти родителей, которые дожили до глубокой старости и оставили ему большое наследство, он пустил все свои деньги на расширение коллекции. Сначала «Уолден» размещался в крошечной квартирке, потом занял этот ангар, а теперь у ассоциации было множество филиалов по всей Глобалии.

— Откуда же взялись все эти книги? — спросил Анрик, едва не окунув бородку в чашку чая, которую Уайз налил ему, не прерывая разговора.

— Большую часть я купил у антикваров, но кое-что находил и на муниципальных свалках, и в подвалах разрушенных зданий, и в старых монастырях.

— Получается, когда-то они были повсюду... Как лошади. Сейчас трудно поверить, что было время, когда люди передвигались верхом на этих животных...

— Это совсем не одно и то же, — возразил Уайз, покачав головой. — Лошадей заменили моторы.

— А вместо книг появились экраны.

— Нет. Книги ничем нельзя заменить.

Когда Анрик спросил, как же получилось, что они исчезли, Уайз ответил:

— Их погубило изобилие.

А когда Анрик спросил, что это значит, Уайз не торопясь объяснил:

— Всякий раз, когда книги становились редкостью, они все равно выживали. В крайнем варианте это выглядит так: стоит запретить книги, и они приобретают огромную ценность. Запретить книги — значит сделать их желанными. С этим сталкивались все диктатуры. В Глобалии поступили наоборот: книг стали выпускать бесчисленное множество. Ими заполонили все, пока они не утратили всякую ценность, всякое значение.

А потом, вздохнув, добавил:

— Вы и представить себе не можете, какую только чушь тогда ни публиковали, особенно в последние годы.

При мысли об этом Уайз смолк и впал в задумчивость. Он скрестил руки на животе, устремив взгляд в пространство. Анрик не решился прервать его размышления.

— Мне кажется, — произнес наконец Уайз, снова обращаясь к своему собеседнику, — что мы пока не смогли дать вам то, что вы искали, господин Пужолс...

— Что вы... Наоборот! Я столько всего узнал благодаря «Уолдену»...

— Не сомневаюсь, не сомневаюсь. Но после того, что с вами случилось, было бы вполне естественно, если бы вы захотели найти ответы на более конкретные и более деликатные вопросы.

Услышав фразу «после того, что с вами случилось», Анрик вздрогнул. Было ясно, что Уайз все о нем знал.

— Какие именно? — осторожно спросил Анрик.

Старик не сводил с него своих больших черных глаз, которые, казалось, едва заметно улыбались.

— Ну... Вопросы о мире, который нас окружает. Вокруг творится много всего непонятного, вы не находите? Мы привыкли видеть вещи в одном свете, а они в один прекрасный день предстают в совершенно другом.

Анрик насторожился. Он с тревогой ждал продолжения, стараясь придумать, как бы выкрутиться, чтобы не скомпрометировать себя ни единым словом.

— Например, как пресса создает истину? Почему Социальная безопасность может быть причастна к терактам? Каким чудом ни в чем не повинный человек может вдруг оказаться в антизонах?

Уайз вытащил из кармана крохотные перламутровые четки, с которых свисал растрепанный помпон, и стал перебирать их.

— Возникает еще много вопросов, — продолжил он, — я привел вам первое, что пришло мне на ум. А если раздумывать над ними в одиночку, голова начинает идти кругом, не так ли?

«Главное — не поддаваться на провокацию», — думал Анрик.

— Да, — осторожно проронил он.

— Можно было бы задуматься, не сводятся ли все эти вопросы к одному-единственному. К вопросу, который можно было бы сформулировать так...

Большим пальцем руки Уайз подбросил вверх разлохмаченный помпон. Тот подскочил, словно крошечный бравый наездник.

— Что такое Глобалия?

Все тот же ироничный взгляд, все то же молчание между фразами. Паузы в разговоре заполняло гудение вентилятора, висевшего высоко под стальными потолочными перекрытиями. Все может быть. Кто поручится, что за этими горами бумаги не прячется целая толпа агентов Социальной безопасности, подслушивая каждое слово? Или разговор просто записывают на магнитофон? Или они на самом деле здесь одни?

— С тех пор как вы пришли к нам, вы ведь особенно интересовались историей?

— Да, это так.

— Вам не кажется, что это позволяет по-новому взглянуть на вещи?

— Я не совсем понимаю, что вы имеете в виду.

— Но это же очевидно. В Глобалии все как будто движется без остановки и одновременно остается неподвижным. Есть только два измерения: настоящее, то есть реальная действительность, и виртуальный мир, где перемешались в одну кучу разные виды вымысла, будущее и то немногое, что еще осталось от прошлого.

— Да, можно сказать и так.

Анрик не знал, что ему делать. Он все больше и больше опасался, что его заманили в ловушку. Однако глаза Уайза излучали кротость и умиротворение, несмотря ни на что вселяя доверие.

— Изучая историю, — продолжал старик, — выясняешь одну очень простую истину: мир не всегда был таким, каким мы видим его сейчас.

Он надел очки в полукруглой оправе, и за толстыми стеклами глаза его сделались огромными. Казалось, они проникали прямо в душу к собеседнику, который тревожно вглядывался в них.

— А это значит, что мир еще может измениться до неузнаваемости.

Выдержав многозначительную паузу, Уайз поднялся, причем гораздо живее, чем можно было предположить по его старческой внешности.

— Пойдемте. Если вы не против, я покажу вам, как ориентироваться в библиотеке.

Они прошли по тому же коридору, который привел Анрика в кабинет Уайза, а потом повернули направо.

— Здесь начинается раздел «История». Только он один в три раза больше, чем вся библиотека в центре города, куда вы ходили раньше.

Уайз подробно объяснил, как устроен каталог и как искать книги по шифру.

— Не знаю, обратили ли вы внимание на одну странную вещь: в историческом разделе очень много информации о далеком прошлом. Но чем ближе к Глобалии, тем меньше становится письменных свидетельств.

Они подошли к отсеку с почти пустыми полками.

— Сегодня история Глобалии, можно сказать, каждый день пишется на экранах с помощью всевозможных репортажей, художественных и документальных фильмов. Одно изображение вытесняет другое, и никому больше не приходит в голову проанализировать их последовательность как единое целое. И уж тем более изложить свои наблюдения на бумаге.

Они вернулись к рядам, где теснились книги о Войне за независимость Соединенных Штатов и о Флоренции времен Медичи, радуя душу своим изобилием.

Глядя на все это, на титанический труд, который был нужен, чтобы собрать такую библиотеку, на искреннюю любовь Уайза к книгам, Анрик невольно проникался к нему доверием. Невозможно было представить себе, чтобы весь этот труд сбыл проделан лишь ради провокации. Провожая глазами сгорбленную фигуру Уайза, ковыляющую по туннелям этого гигантского книжного муравейника, Анрик вдруг подумал, что все его подозрения мелочны и ничтожны, а этот человек заслуживает всяческого доверия. И, подобно ныряльщику, который преодолевает страх, воображая, что расстояние до воды совсем не так велико, Анрик сказал себе, что ему все равно уже нечего терять.

— А есть у вас что-нибудь про антизоны? — спросил он, когда они ненадолго остановились между двух темных шкафов, заставленных томами ин-октаво в рыжеватых кожаных переплетах.

Уайз обернулся и сунул свои игрушечные четки в карман, как будто время для забав прошло. Он слегка улыбнулся, но потом сразу же нахмурился.

— Антизоны, друг мой, — вопрос очень непростой.

И сразу же быстрым шагом направился в сторону кабинета, где только что беседовал с Анриком. Когда они оказались на месте, Уайз тяжело опустился в свое кресло и предложил гостю последовать его примеру.

— Как вам известно, по официальной версии, у антизон нет истории, поскольку считается, что они необитаемы или почти необитаемы. Допускается лишь, что там могут существовать какие-то примитивные поселения или же скрываются террористические формирования.

Всякий, кто отказывался признавать, что антизоны представляют собой пустынную, дикую местность, мог быть обвинен в двух преступных ошибках. С одной стороны, подобное мнение противоречило общепринятой истине, согласно которой глобалийская демократия распространялась на весь мир. С другой стороны, с точки зрения экологии, утверждать, что антизоны населены людьми, означало сомневаться в заповедном статусе этих территорий. А ведь об антизонах всегда говорилось как о землях, на которых Глобалия гарантировала дикой природе полную защиту от любых посягательств со стороны человека.

— А нет ли какой-нибудь книги, где рассказывалось бы о том, как они были созданы? — спросил Анрик.

Уайз покачал головой:

— Антизоны возникли одновременно с Глобалией. В те времена книги уже больше вообще ни о чем не рассказывали.

Однако по тону старика Анрик смутно догадался, что не все еще потеряно. И действительно, после довольно долгого молчания, Уайз тряхнул головой и сказал, словно обращаясь к себе самому:

— Надо будет собрать документы... Большая часть была уничтожена. Но все-таки остались кое-какие фрагменты переписки, отчеты, карты. Если вы дадите мне немного времени, я посмотрю, что тут можно сделать...

Он поднялся и лихорадочно огляделся, как будто ему не терпелось поскорее взяться за эту работу.

— Дайте мне два дня, — произнес старик, протягивая Анрику руку.

Уайз проводил своего гостя до самых дверей. Уже стоя в конце главного коридора, прежде чем открыть дверь на улицу, он произнес как бы между прочим:

— В следующий раз приводите с собой свою подругу.

Не успев опомниться от удивления, Анрик оказался на улице, и дверь за ним захлопнулась.

Глава 6

В ЭТОМ РОСКОШНОМ КВАРТАЛЕ мало кто передвигался пешком. Машины, которые медленно проезжали мимо, выглядели не менее шикарно, чем стоявшие вокруг дома. Кейт чувствовала, что люди за затемненными стеклами оборачиваются и рассматривают ее. Вдалеке от проезжей части за безукоризненно подстриженными газонами виднелись фасады роскошных вилл. Огромные окна и бетонные сваи придавали этим домам особый шарм «шестидесятых годов», как антиквары именовали одну из самых блестящих эпох XX века. Большинство подобных зданий было разрушено, им на смену пришли гигантские комплексы безопасных зон. Таким образом, этот квартал представлял собой что-то вроде музея, но только обитаемого. Во всех виллах жили люди: то были служебные квартиры высокопоставленных чиновников.

Прийти сюда Кейт решила сама, ни с кем не советуясь. Она попросила устроить ей эту встречу еще до того, как познакомилась с Анриком, и не была уверена, что он бы ее поддержал. Так что теперь она чувствовала себя едва ли не заговорщицей и поэтому, сама того не желая, то и дело ускоряла шаг.

На домах не было ни номеров, ни каких-либо других опознавательных знаков. К счастью, при входе в квартал девушке вручили карточку, которая автоматически указывала дорогу. В зависимости от того, куда надо было повернуть, в правом или левом углу начинала мигать электронная стрелка. Когда Кейт подошла к дому, который искала, карточка сама активировала звонок. Дверь распахнулась, и девушка вошла в просторный холл, выложенный черно-белой плиткой. У окон, словно часовые, выстроились лимонные деревья в кадках. Навстречу, протягивая гостье руки, вышла элегантная женщина, облаченная в легкие голубые брюки, зауженные книзу, и очень дорогую белую блузку из какой-то натуральной ткани.

— Входите! — воскликнула она. — Я так рада вас видеть!

Кейт, не задумываясь, протянула руки навстречу женщине и ответила на рукопожатие. Руки у хозяйки оказались шершавыми и узловатыми. Хотя ее пальцы были унизаны тяжелыми кольцами, это не помогало скрыть легкую деформацию суставов. Руки выдавали возраст дамы, резко контрастируя с ее молодым, почти детским лицом. Она стояла против света, а потому следы множества пластических операций, благодаря которым ей удавалось выглядеть такой юной и свежей в столь почтенном возрасте, сделались почти неразличимыми. Едва коснувшись тонких, легких пальцев Кейт, женщина скривилась и отдернула руки, словно от ядовитой жабы.

Но голос ее в ту же секунду зазвучал вдвое приветливее, чем раньше:

— Присаживайтесь! — вскричала она. — Грег не заставит себя ждать. Он сейчас проводит важное совещание, но очень скоро присоединится к нам.

Кейт окинула взглядом шикарную гостиную. Секрет этой роскоши был прост и сводился к двум словам: пустота и простор. Свободное пространство, которого здесь было так много, отныне считалось редкостным сокровищем. Подавляющее большинство глобалийцев ютилось в крохотных, непомерно дорогих квартирках. Все больше людей, особенно из необеспеченных слоев общества, а значит, прежде всего, из молодежной среды, были вынуждены селиться в коммунальных квартирах. Кейт посчитала про себя, сколько человек могло бы одновременно жить в этой гостиной, и решила, что как минимум двадцать пять.

— Брат мужа много о вас рассказывал, — усаживаясь, сказала хозяйка.

— Мне очень приятно об этом слышать, мадам.

— Что вы! Называйте меня просто Мод.

И Мод улыбнулась, очаровательно наморщив носик, так что стали особенно заметны крохотные рыжеватые веснушки у нее на скулах. Эти искусственные украшения были расположены с большим вкусом. Глядя на них, Кейт со своими черными родинками, разбросанными без всякого порядка, чувствовала себя сорняком на фоне садовой розы.

— Значит, — снова заговорила Мод, всем своим видом выражая живейшую заинтересованность, — вы воспитывались в Анкоридже?

— Да, ма... Да, Мод.

— Грег как-то раз ездил туда, навещал брата. Я сама там никогда не была. Кажется, там очень суровый климат. Наверное, когда ломаются кондиционеры, это не жизнь, а сущий ад.

— На моей памяти такое случилось всего один раз.

— Что ж! Тем лучше, милочка. Тем лучше.

Мод встала, чтобы разлить напитки, и изящным жестом протянула Кейт бокал апельсинового сока.

— Знаете, когда брат моего мужа решил туда уехать, мы все были в ужасе. Такой живой, умный мальчик, с таким блестящим будущим. Вот так все бросить... И ради чего? Чтобы возиться с молодежью...

Сколько бы Мод ни улыбалась и как бы ни следила за выражением своего лица, на нем явственно читалось отвращение, которое вызывало у нее это слово.

— К счастью, он наконец вернулся и живет теперь нормальной жизнью. Вы виделись с ним с тех пор?

— Нет. Я позвонила ему только для того, чтобы попросить устроить мне встречу с вашим мужем.

— Он в тот же день перезвонил нам. Видите, какой он внимательный... Грег всегда прислушивается к брату, несмотря на всю свою занятость. Он не смог сразу вас принять, потому что, как вы наверняка знаете, в это время как раз шли выборы.

— Нет, я не знала. Они так часто проводятся...

Возмущение, отразившееся было на лице Мод, в одно мгновение скрыла изящная гримаска, виртуозно разученная как раз для таких случаев. Мод захлопала красивыми ресницами.

— Как бы часто ни проводились выборы, от этого они не становятся менее важными, — назидательно проговорила она, давая понять, что только по своей доброте снисходит до подобных объяснений. — Те 98% избирателей, которые обычно воздерживаются от голосования, забывают об этом, но они допускают большую ошибку.

Кейт не знала, что ответить. На ее счастье как раз в это время в дверях появился Грег. Лицо Мод совершенно преобразилось. Придав своему взгляду приличествующую случаю нежность, она впилась глазами в мужа. Тот, не замечая больше ничего вокруг, потянулся к ней, как утка, услышавшая манок, подошел и поцеловал жену. Мод, крепко вцепившись в него, повернулась к Кейт, чтобы представить гостью.

— Это юная ученица твоего брата Тима. Помнишь, он звонил насчет нее?

Грег посмотрел на Кейт отсутствующим взглядом. Девушка готова была побиться об заклад, что депутат явился не с совещания, а просто несколько часов кряду просидел перед экраном, не отрываясь от чемпионата по крикету.

— Ах да! — воскликнул он с некоторым опозданием. — Вы хотели срочно поговорить со мной...

Кейт почувствовала, что Грег не так предубежден против молодежи, как его жена. Но не скрылась от нее и причина такого расположения: теперь ей казалось, что депутат слишком уж сверлит ее глазами.

— Давайте присядем, — предложила Мод и уселась первой, ожидая, что все последуют ее примеру.

Но Кейт осталась стоять.

— Да,— выпалила она. — Мне очень срочно надо с вами поговорить. Это дело политической важности.

— Политической важности? — переспросил депутат, не скрывая, как сильно его это забавляет.

Она ответила, стараясь говорить как можно более серьезным и холодным тоном:

— Да, политической. Точнее говоря, речь идет о борьбе с терроризмом.

Грег быстро переглянулся с женой. Казалось, Мод безмолвно спрашивала, не лучше ли будет поскорее выгнать непрошеную гостью. Но не прочла во взгляде мужа ничего, кроме страха, а потому не сдвинулась с места. Это все было вполне в духе Тима, вечно он подсылал к ним каких-то подозрительных личностей, которые могли навлечь на них серьезные неприятности.

Воспользовавшись замешательством хозяев, Кейт рискнула пойти ва-банк.

— Могу я поговорить с вами с глазу на глаз?

— Что ж... — промямлил Грег, — тогда пройдемте... в мой кабинет...

Мод никогда не позволяла мужу секретничать у нее за спиной, а потому попыталась возразить. Но Грег с выражением, которое означало, что здесь бояться нечего и все равно уже ничего не поделаешь, простонал, обращаясь к жене:

— Ну, раз это дело политической важности...

Депутат пропустил Кейт вперед и провел ее на второй этаж. Большой экран, висевший в кабинете, действительно оказался настроен на спортивный канал. Хотя это было и глупо, Кейт все равно порадовалась про себя, что не ошиблась насчет совещания. Грег выключил телевизор и уселся за свой рабочий стол. Депутат, высокий и грузный мужчина, выглядел представительно, только когда стоял, выпрямившись во весь рост. Но стоило ему сесть, как из него словно выпускали воздух. Его шея расплывалась и покрывалась складками, а сам он больше всего напоминал кучу белья, которое только что сняли с веревки и в беспорядке вывалили на стол.

— Я вас слушаю, — сказал Грег, скрестив пальцы.

— Дело в том, что один мой приятель... — начала Кейт и откашлялась. — Вернее, это мой друг...

Пора было решаться.

— Он пропал без вести, — продолжала девушка, — а теперь его повсюду выставляют главным террористом.

— Как? Тот самый... Байкал?

— Да.

Грег позеленел и выкатил глаза от ужаса. Ни дать ни взять олень, услышавший ружейный выстрел.

— Почему вы пришли именно ко мне? — произнес он дрожащим голосом.

— Потому что я хочу, чтобы вы мне помогли.

— Но почему именно я?

Она могла бы сказать: «Потому что я знаю вашего брата». Но это было бы не совсем верно.

— Потому что я слышала ваши выступления по телевизору, и мне показалось, что вы искренний, честный человек.

В ее словах не было никакого расчета. Но они оказались самыми действенными. Дай она любое другое объяснение, депутат вышвырнул бы ее за дверь. Но упоминание о его политическом имидже, о его публичных высказываниях не позволило ему поддаться первому порыву. Он обратился к своей гостье с тем доброжелательно-заинтересованным выражением, благодаря которому когда-то сумел стать знаменитым Грегом Ла Роша, любимцем прессы и телевидения.

— Раз вы немного интересовались моей политической карьерой, — сказал он, — вам известно, что я совершенно не разбираюсь в вопросах безопасности. Я занимаюсь преимущественно правами человека и гражданскими свободами.

— Вот именно.

Грег чуть не подскочил на месте.

— Я уверена, что Байкала похитили люди из Социальной безопасности, а потом выслали в антизоны.

— Это очень серьезные обвинения.

— У меня есть на то серьезные основания.

— Сообщите об этом в прессу.

С тех пор как Кейт познакомилась с Анриком, они много говорили о прессе, и у девушки уже сложилось собственное мнение.

— Наша пресса не свободна.

— Что вы такое говорите! — возмутился Грег. — Вы понимаете, как серьезно вы можете ошибаться? Мы живем в демократическом обществе, здесь можно высказывать любые мнения...

— Даже о терроризме?

— Ну, если кто-то хочет усомниться в существовании опасности, тогда, конечно...

Кейт пожала плечами.

— Вы могли бы подать в суд, — предложил депутат, который изо всех сил пытался придумать, как бы поскорее сбыть девушку с рук.

— На Социальную безопасность? На сотни так называемых свидетелей? На кампанию, которую развернули на всех экранах? Вы прекрасно знаете, что в законе всегда найдутся лазейки, чтобы оправдать борьбу с терроризмом.

Она почти кричала. Дело принимало опасный оборот, и это нравилось Грегу все меньше и меньше.

— Кто-нибудь еще, кроме Тима, знает, что вы пришли сюда?

— Нет.

Но Грегу от этого явно не стало легче. Он был уверен, что за девушкой следят. Люди из Социальной безопасности наверняка потребуют от него объяснений по поводу этой встречи. И ему, как видному политику, лучше было знать обо всем этом как можно меньше. Пора было заканчивать разговор.

— Короче говоря, — провозгласил он, тряхнув дряблыми телесами, — чего вы хотите от меня?

— Только политику под силу защитить оклеветанного человека, который стал жертвой политических махинаций. Вы ведь всегда выступали за права человека...

— Безусловно, — подтвердил депутат, радуясь возможности ступить на более знакомую и куда менее скользкую почву, — я решительно выступаю за расширение прав человека. На прошлой неделе я внес поправку к закону о «Праве на физические отличия». Этот документ дает право желающим пересаживать себе дополнительные органы. Например, лишние пальцы пианистам, вспомогательные легкие для велосипедистов. И если результаты подтвердят наши ожидания...

— Я говорю не о новых правах, — прервала его Кейт, — речь идет о соблюдении самых элементарных прав: о том, чтобы человек мог предстать перед беспристрастным судом, не подвергался беспричинному аресту или ссылке. Короче говоря, о праве на свободу.

— Это право гарантировано демократией. Это же общеизвестный факт!

— А что, если найдутся исключения?

— Насколько мне известно, их нет.

— А вам что, сразу сообщают, когда такие вещи происходят?

Депутат заерзал на стуле. Обычно ему не стоило труда найти какую-нибудь дежурную фразочку, чтобы закончить беседу на оптимистической ноте. А эта чертова девчонка в черных родинках никак не давала ему выкрутиться.

— Мне кажется, дорогая Кейт, — провозгласил он таким тоном, чтобы было понятно, что встреча окончена, — что вы сильно преувеличиваете возможности политиков.

В конце этого пассажа депутат допустил ошибку, положив локти на стол и наклонившись вперед. Кейт вскочила и как кошка бросилась на него. Она схватила Грега за запястья, вытянула шею и, глядя ему прямо в глаза, сказала глухим, умоляющим голосом:

— Помогите мне! Вы же можете! Я знаю, вы можете... Вмешайтесь... Поговорите с президентом...

Может быть, все дело было в прикосновении этих тонких ледяных рук, а может быть, на депутата произвели впечатление искренность и непосредственность, к которым он не привык? Как бы то ни было, Грега сначала охватил страх, потом раздражение, потом нетерпение, а под конец он вдруг понял, что больше не в силах сопротивляться: ему больше всего на свете захотелось позволить себе хоть немного побыть искренним. В одно мгновение он почувствовал себя старым, жалким, грязным, беспомощным... Прежде всего беспомощным.

— Президент, — вздохнул он. — Вы думаете, он хоть что-то решает в подобных делах?

Грег встал, открыл стеклянную дверь на террасу, с которой открывался вид на подстриженный газон, и жестом предложил Кейт следовать за ним. Депутат облокотился о металлические перила и заговорил, глядя куда-то вдаль.

— Знаете, в чем заключается наша профессия? Мы разыгрываем представление, вот и все. Мы представительствуем. Одно слово чего стоит!

Напротив них няня краем глаза следила за двумя маленькими детьми, игравшими на газоне.

— Мой брат Тим первым пошел в политику. Не знаю, в курсе ли вы. А через два года я последовал его примеру. Только сам он к тому времени уже передумал. Все бросил и уехал в Анкоридж. Он вам не рассказывал?

— Нет.

— Но именно так все и было. Он сразу понял, что такое политика. Впрочем, и я тоже.

Один из детей упал навзничь, и няня со всех ног бросилась к нему. Кейт показалось, что Грег, привлеченный колыханием тяжелых грудей, не сводил глаз с женщины, пока та поднимала упавшего ребенка.

— Но все-таки, — сказала Кейт, — вы же народный избранник. Вы выступаете в парламенте. Вас слушают. Вы принимаете законы.

Грег повел бровями с видом человека, который давно расстался с иллюзиями.

— Вы наверняка обратили внимание, что в Глобалии, что ни день, проходят какие-нибудь выборы. Повсюду, все время, по каждому поводу.

— Да.

— Но вы же прекрасно видите, что никому нет до этого никакого дела. Вы сами тоже не голосуете, так ведь?

Он не дал ей времени ответить.

— Понимаете, в этом проявляется великая мудрость народа. Люди не станут себя утруждать ради выборов, которые ничего не значат.

Няня наконец заметила, что за ней подсматривают, и смерила депутата негодующим взглядом. Грег выпрямился, повернулся к ней спиной и уселся на перила.

— Кого мы только не выбираем: у каждого сообщества есть свое представительство, свои президенты на все случаи жизни. У каждой безопасной зоны по десять представительных инстанций. Каждая ассоциация может высказываться по любому поводу, представители каждой профессии выдвигают своих делегатов. Красота, не правда ли? Мы только и делаем, что расширяем завоевания демократии.

Он иронически хмыкнул.

— Все эти выборные органы нагромождаются одни на другие, теснятся и в конце концов нейтрализуют друг друга. Глобалийская демократия охватывает всю плане-ту. Правительство работает через день то в Москве, то в Вашингтоне. Парламентские сессии проходят в Токио, Верховный суд заседает в Риме, Социально-экономический совет — в Ванкувере, Центральный банк располагается в Берлине... Когда приходит время назначить президента, нужно искать кандидата, который устроил бы всех. Он не должен вызывать возражений ни у тамилов, ни у жителей Луизианы, ни у галисийских рыбаков, ни у кочевников Сахары. Главное, чтобы у него не было ни программы, ни амбиций, ни каких-либо своих мыслей. И уж конечно, у него не должно быть никакой власти.

Тут депутат как будто вспомнил про Кейт.

— Неужели Тим никогда вам ни о чем таком не говорил?

— Никогда.

— А ведь он сумел сделать очень решительный шаг.

— Почему же вы не последуете его примеру? — воодушевилась Кейт. — Может быть, это ваш единственный шанс! Теперь или никогда! Вы могли бы пойти наперекор системе...

Грег долго смотрел на нее каким-то отсутствующим взглядом, а потом оглядел белый фасад своего дома и медленно развернулся лицом к саду. Детей с няней уже не было видно. Остался нежно-зеленый газон, кусты сиреневых рододендронов, аллея, посыпанная черным гравием. Грег открыл было рот, собираясь что-то сказать, но слова застряли у него в горле, и он только глотнул воздух, как большая рыба, выброшенная из воды. Депутат вытянул руки и обвел ими вокруг, словно призывая Кейт согласиться, как хорош этот роскошный, упорядоченный, дышащий покоем пейзаж.

— Знаете, здесь ведь нет ничего моего, — выдохнул он наконец.

И как будто это признание означало, что он опять готов смириться с собственной моральной нечистоплотностью, продолжил с недоброй усмешкой:

— Служебная квартира. Привилегии. Можете мне поверить, к этому быстро привыкаешь. А потом, Социальная безопасность не дремлет. Мы все время под защитой. Кажется, только на этой террасе они не установили микрофонов...

В окне появился силуэт его жены, которая вошла в кабинет. Мод приоткрыла стеклянную дверь.

— Простите, что прерываю вас, — проговорила она, бросив на Кейт убийственный взгляд, — но уже пришел твой следующий посетитель.

— Ах да! Тренер команды «Литтл-Рок Буллз»! Надеюсь, наша гостья меня простит.

Грег пожал Кейт руку, и девушка едва удержалась, чтобы с отвращением не вырвать ее.

— Думаю, я сумел развеять ваши сомнения.

Мод снова пристроилась рядом с мужем и повисла у него на руке. Они напоминали двух пассажиров, спокойно стоящих на носу корабля и наблюдающих, как у них на глазах тонет человек. В их зрачках играли отблески страха, но лица были безмятежны. Они равнодушно взирали как на свою счастливую судьбу, так и на чужую беду.

Кейт едва не бросилась бегом. До дома идти было далеко. Выместить охватившее ее возмущение было не на чем, и оно медленно, капля за каплей, просачивалось внутрь, разъедая ей душу, как кислота. Было уже темно, когда девушка наконец оказалась на площадке перед своим домом.

Она не то чтобы плакала, но глаза у нее щипало, так что Кейт открыла сумочку, которую взяла с собой для солидности, и стала искать платок. Тут она заметила, что диод ее мобильного мигает. Это означало, что пришло новое сообщение. Кейт вытащила телефон и включила экран. На самом деле, сообщений оказалось целых три. Одно было от бывшего работодателя, по поводу пары малозначительных административных вопросов. Другое — от Анрика, который только что вышел от Уайза и предлагал встретиться на следующий день в «Уолдене».

Когда она прочла последнее сообщение, пришедшее неизвестно откуда, у девушки чуть не подкосились ноги. Лишь перечитав его четыре раза подряд, Кейт по-настоящему осознала его смысл. В нем говорилось только: «Меня выслали в антизоны. Не забывай меня. Я люблю тебя, Кейт». И, вместо подписи, всего одна буква: Б.

Глава 7

ПАТРИК ВЕЧНО ОПАЗДЫВАЛ на еженедельные совещания высших чинов Социальной безопасности в Вашингтоне, пользуясь тем, что живет в Лос-Анджелесе. Однако калифорнийская эксцентричность была тому далеко не единственным оправданием. На самом деле Патрику все сходило с рук, потому что он был племянником Рона Альтмана.

И все-таки на лице генерала Сизоэса читалось явное неодобрение, когда начальник исторического департамента ввалился к нему в кабинет с получасовым опозданием.

— Доброе утро, Патрик, — проворчал Сизоэс. — Теперь, когда мы все наконец в сборе, воспользуюсь случаем еще раз повторить все сказанное.

— Доброе утро, господин генерал.

Ни для кого не было секретом, что загорелый калифорнийский плейбой и старый солдафон настолько презирали друг друга, что старались даже не встречаться глазами. Неприязнь эту несколько смягчала только значительная разница в возрасте: Патрик был лет на шестьдесят моложе Сизоэса.

Шеф Бюро идентификации угрозы Гленн Авраншес чувствовал себя не в своей тарелке, оттого что ему в который раз предстояло незаметно примирять враждующие стороны.

— Итак, я как раз говорил, — продолжил Сизоэс, — что на севере острова, который называется Шри-Ланка... Когда-то он даже был отдельным государством...

И генерал язвительно усмехнулся, удивляясь чудовищным нелепостям, которые творились в прошлом.

— Множество островов были когда-то государствами, господин генерал. Возьмите хотя бы Великобританию.

Со стороны Патрика это была чистейшей воды провокация. Он явно хотел сбить Сизоэса с толку, и это ему вполне удалось.

— Короче говоря, у них там началась резня, — быстро и невнятно проговорил военный, сходу выложив все, к чему собирался подвести исподволь в хорошо продуманной речи. — Прямо в безопасных зонах. Гражданская война в Глобалии! Вы отдаете себе отчет, насколько это серьезно?

— А мы столько работали над созданием образа Внешнего Врага! — возмутился Гленн.

— Нам уже приходилось сталкиваться с подобными беспорядками, — прервал Сизоэс. — Двух мнений быть не может: это безобразие нужно немедленно прекратить. Что вы скажете, Патрик?

— Совершенно с вами согласен.

— Прекрасно, потому что здесь потребуется ваше участие. Судя по всему, горячие головы, которые мутят там воду, апеллируют к прошлому, к каким-то доисторическим конфликтам между сингальцами и... тамилами.

Он то и дело сверялся со своими записями и поднимал кустистые брови, выражая несказанное удивление.

— Сингальцы и тамилы... Вам это о чем-нибудь говорит?

— Разумеется, — отозвался Патрик.

Сизоэс воспринял этот самоуверенный тон как оскорбление. Он опустил голову и медленно выпустил воздух через нос. Этому способу релаксации генерала недавно научил его новый психолог.

— В самом деле, — продолжал Патрик, — этот конфликт между сингальцами, исповедующими буддизм, и тамилами-индуистами насчитывает много веков. Улаживать его — непростая задача для историка. В сознании жителей острова очень много патологических установок, связанных с прошлым. Чтобы уничтожить воспоминания, вызывающие ненависть, пришлось бы все там разрушить или все конфисковать.

Сизоэс нервно помахивал рукой, показывая, что ждет не дождется, когда же Патрик наконец перестанет умствовать. Исторический департамент не пользовался особым уважением в Министерстве социальной безопасности, его работников считали болтунами и лентяями. В то же время все прекрасно понимали, что без историков не обойтись, ведь прошлое представляло собой бездонное хранилище всяких вредоносных идей, связанных с тиранией, завоеваниями, колонизацией, рабством. Все преступления дремали в лоне истории, готовые в любую минуту снова вылезти оттуда на свет Божий. Таким образом, в совершенном демократическом обществе необходимо было держать историческую память под неусыпным надзором военных специалистов.

— Принимая во внимание напряженную обстановку в этом регионе, — продолжил Патрик, — мы с прошлого года ищем новые подходы к этой проблеме. Мы считаем, что пора в корне пересмотреть вопрос о стандартизированных культурных элементах на Шри-Ланке. Если хорошо поискать, можно подобрать довольно много исторических фактов, говорящих о мирном сосуществовании двух народов. Наша задача состоит в том, чтобы ввести их в обиход, включив во все образовательные программы, и тогда на острове воцарится спокойствие.

— Похоже, у вас еще много работы впереди, — съехидничал Сизоэс.

— Полгода назад, — продолжал Патрик как ни в чем не бывало, — по нашему заказу в Голливуде был снят фильм, который будет добавлен к стандартизированным культурным элементам обоих национальных сообществ. В нем показано их исконное родство, говорится о любви и счастье смешанной пары. Одним словом, это нечто вроде цейлонских «Ромео и Джульетты».

Патрик обожал подобные вещи. Пользуясь своими многочисленными связями в лос-анджелесских киношных кругах, он ввел в обращение прием, который сам именовал «нейтрализующей легендой». Речь шла о том, чтобы с помощью фильмов, слегка окрашенных в исторические тона, показать враждующим сторонам, что их многое объединяет и примиряет.

Сизоэс глубоко презирал подобные методы. Первый их недостаток состоял в том, что этот лодырь оправдывал ими свое нежелание переезжать из теплой Калифорнии в Вашингтон. Остальные недостатки были столь многочисленны, что их проще всего было изложить в одной фразе: его методы не работали. На этот раз генералу не пришлось произносить эту фразу вслух. Его опередил Гленн, который тоже не одобрял подобных приемов.

— Патрик, война уже началась, — вмешался он. — Они там убивают друг друга. Не время сейчас рассуждать о стандартизированных культурных элементах.

— Так что нам следует делать? — спросил Сизоэс, радуясь возможности стравить своих подчиненных.

— У нас уже есть давно отработанная схема, — сказал Гленн. — Забудем про историю. Прежде всего, надо выбрать, на кого свалить всю вину. У нашего Бюро идентификации угрозы накоплен большой опыт такой работы. Следует внимательно понаблюдать за враждующими лагерями и посмотреть, кто как себя проявляет. Всегда найдется кто-то, кто ведет себя более агрессивно, более вызывающе, менее умно. Эту сторону мы и объявим «плохими парнями». Не важно, правы они на самом деле или нет. А потом запустим машину, будем использовать все средства, чтобы очернить «плохих парней». На всех экранах их обвинят в грабежах, изнасилованиях, мародерстве... А другую сторону мы быстренько представим жертвой. Нет ничего проще, чем заказать несколько репортажей про несчастных женщин и детей. Спросите Виме, он в таких делах большой специалист.

Виме степенно кивнул.

— И дело сделано, — завершил Гленн свою речь. — В результате, господин генерал, вам останется только наказать «плохих парней» и направить гуманитарную помощь жертвам.

— Вот это другое дело: все четко и ясно, — воскликнул Сизоэс.

— По правде говоря, здесь нет ничего, что выходи-ло>бы за рамки нашей обычной работы.

Поладив между собой, три серых личности с жалостью поглядывали на Патрика. Легкий калифорнийский костюм, который придавал ему непринужденный вид блестящего плейбоя, теперь показался им жалким, словно это всего лишь признак патологического неумения адаптироваться к ситуации.

— Я совершенно согласен с Гленном, — кивнул Патрик, протирая свои солнечные очки. — Его метод поможет быстро справиться с кризисом. Но это не означает, что завтра или через год конфликт не вспыхнет с новой силой. История — на редкость живучее растение, если только не вырвать ее с корнем.

Сизоэс терпеть не мог интеллектуалов, тем более молодых. Вечно они придираются по мелочам, усложняют самые простые вещи. В такие минуты генерал радовался, что Патрик решил поселиться в Лос-Анджелесе. Этот тип был явно создан для темных делишек. Помимо работы в историческом департаменте, где он не особенно перетруждался, Патрик выполнял деликатную миссию, поддерживая от имени Социальной безопасности контакты с мафией из антизон. И тут уж, надо было признать, он вполне справлялся.

— Хорошо, — сказал Сизоэс, — мы примем к сведению ваше мнение. Гленн, с сегодняшнего дня займитесь этим чертовым островом... Шри-Ланка, если я не ошибаюсь.

— Непременно, господин генерал. Через две недели мы полностью подготовим почву для решительных действий. Ни у кого не возникнет сомнений, кто там плохой, а кто хороший.

У Патрика был свой безотказный способ абстрагироваться от нападок со стороны коллег-бюрократов: он представлял себе вид на Тихий океан, который открывался с террасы его особняка. Патрик любезно улыбнулся и снова надел свои темные очки. Он знал, что очень скоро ему представится возможность отыграться с лихвой.

— Обсуждение закончено, — объявил Сизоэс. — Перейдем к следующему пункту повестки дня. Речь идет о ходе операции «Новый Враг». Мне очень жаль, но это тема повышенной секретности, так что попрошу остаться только представителей задействованных в операции департаментов.

Все взгляды обратились к Патрику, но тот и не подумал двинуться с места.

— Всего доброго, Патрик, — пролаял Сизоэс. — Еще раз спасибо.

— Возможно, мой департамент и не задействован в операции, — мягко поправил его историк, — однако в ней задействован лично я... так сказать, в родственном плане.

За этим заявлением последовало гробовое молчание. Сизоэс подумал, что понял, на что намекает Патрик, и боялся, что сейчас подтвердятся его худшие опасения. До сих пор, хотя все так или иначе принимали во внимание это родство, никогда еще Рон Альтман и его племянник официально не упоминались вместе. Казалось, все соблюдали иерархию, так что генерал уже воображал себе или, по крайней мере, показывал другим, что может командовать Патриком как обычным подчиненным. И вот теперь прозвучали слова, которые все так боялись услышать:

— Мой дядя немного приболел. Поэтому он попросил меня проследить за ходом этой операции и передать вам его рекомендации.

Сизоэс слегка отшатнулся, словно получил пощечину. Но тут же выпрямился и поправил мундир, как будто желая показать, что военная дисциплина для него всегда останется превыше всего.

— Мы всегда в точности выполняли приказы Рона Альтмана, — сказал генерал. А потом, повернувшись к Гленну, добавил бесстрастным тоном: — Начните с изложения фактов.

— Итак, — начал Гленн, не зная, на кого ему смотреть: на Сизоэса или на Патрика. В конце концов он предпочел просто опустить глаза. — Вчера вечером она получила сообщение.

— «Она», — пояснил генерал Рону Альтману, представленному его глубокоуважаемым племянником, — это подружка того, кого мы называем «Новым Врагом».

Гленн подумал про себя, что надо будет по ходу дела получше разъяснять все термины. Он подробно рассказал о том, как выглядело сообщение и откуда оно поступило. При упоминании о Тертуллиане Патрик кивнул с понимающим видом. Гленн уточнил, что все каналы передачи информации в Глобалии находятся под контролем, а телефон Кейт прослушивается особенно тщательно. Не стоило удивляться, что сообщение не было зашифровано: службы Социальной безопасности располагали такими возможностями дешифровки, что было бы глупо пытаться их обмануть. Патрик прервал эти технические разъяснения, попросив поподробнее рассказать о Кейт. Как она живет? Водит ли с кем-ни-будь дружбу?

— Я как раз собирался к этому перейти, — живо отозвался Гленн. — О ее жизни дома мы знаем от ее матери, нашего агента. Там все вполне нормально. Работодатель тоже не сообщает ничего подозрительного.

— Прекрасно, — поддержал своего подчиненного Сизоэс, который прекрасно понимал, как тому сейчас непросто, и был готов разделить с ним груз ответственности.

— Однако есть и кое-какие тревожные известия.

— Какие именно?

— Она совершает необдуманные поступки. После того как исчез ее друг, она попыталась сообщить об этом в «Юниверсал Геральд».

— Ну, это старая история, — прервал его Сизоэс, которому не хотелось слишком углубляться в такие подробности.

— А недавно, точнее говоря вчера, она ходила на прием к Грегу Ла Роша.

Мод сразу же сообщила о визите Кейт куда следует. Своего мужа-депутата она выставила в наилучшем свете, заявив, что он выпроводил просительницу, не сказав ей ни слова.

— Насколько я знаю Грега Ла Роша, он должен был позеленеть от страха, — съехидничал Сизоэс. — Это все?

— Нет, — отозвался Гленн, покачав головой, — еще эта история, про которую я докладывал в прошлый раз.

Он колебался.

— Рассказывайте, — подбодрил его Сизоэс, — Не надо ничего скрывать.

— Она продолжает встречаться с этим своим другом...

— С каким еще другом?

— С бывшим журналистом. Довольно опасная личность. Он попытался обвинить нас в организации теракта в Сиэтле.

— Где он работает?

— К счастью, уже нигде. Его карьера была максимально ускорена. Сейчас он получает свой минимум, и все.

Каждый раз, когда Патрик задавал новый вопрос, Сизоэс с тревогой посматривал на Гленна.

— Значит, этот человек обречен сидеть дома и ничего уже не может предпринять. Они встречаются у него?

— Нет. Они видятся в городе и разговаривают на улице, сидя на скамейке... Вчера вечером она первый раз пришла к нему домой. Это было около полуночи.

— Как раз после того, как она получила сообщение?

— Ровно через час после прочтения.

Патрик задумчиво улыбнулся, окончательно сбив Гленна с толка.

— Хуже всего то, — добавил начальник БИУ с обиженным видом, как человек, который хочет, чтобы его воспринимали всерьез, — что этот тип с недавнего времени посещает некую ассоциацию под названием «Уолден». Эти люди собирают старую бумагу. Официально они зарегистрированы как профессиональные старьевщики, но на самом деле они читают книги, обсуждают разные темы...

— Будь на то моя воля, — вмешался Сизоэс, — я бы давно уже прикрыл это заведение. Но у них, похоже, влиятельные покровители...

— Мы полагаем, главная опасность состоит в том, что он может вовлечь девушку туда. А там полно подозрительных личностей, которые суют нос не в свои дела, вечно что-то вынюхивают. Им будет очень интересно послушать историю о похищении Байкала, почитать его сообщение...

Сизоэс повернулся к Патрику. Раз уж он так хотел поучаствовать в операции, пусть теперь берет на себя всю ответственность.

— Гленн прав: все это очень тревожно. Ваш дядя просил нас следить за девушкой, мы выполняем приказ, и, осмелюсь сказать, хорошо выполняем. Но теперь пора действовать.

Генерал специально оставил в конце длинную паузу, якобы чтобы перевести дух, но Патрик не смилостивился над ним и промолчал. Генералу ничего не оставалось, как начать формулировать конкретные вопросы.

— Можно ли и дальше позволять этому маргиналу крутиться вокруг девушки? Не лучше ли его поскорее арестовать? Не следует ли устроить проверку в ассоциации, чтобы отбить у них всякую охоту совать нос в это дело? Мне продолжать?

— Прошу вас.

— Не надо ли нам выйти из тени и раз и навсегда объяснить этой девице, что она должна сидеть тише воды, ниже травы? Не нужно ли ускорить и ее карьеру, чтобы она тоже пореже выходила из дома?

Патрик все так же молчал, и Сизоэс продолжал, постепенно обретая былую уверенность:

— Откровенно говоря, операция «Новый Враг» в целом вызывает у меня большую тревогу. Если мы не подкрепим нашу историю новыми фактами, публике все это скоро надоест. Ваш дядя обещал, что очень скоро враг предпримет какие-то впечатляющие действия, но пока ничего такого не происходит. Хорошо еще, что в последние дни было совершено два или три теракта. Возможно, этот бедняга Байкал не имеет к ним никакого отношения, но мы, конечно, вешаем всех собак на него. И все-таки ему давно уже пора как-то проявить себя.

Перед тем как ответить, Патрик позволил себе ненадолго отвернуться, чтобы посмотреть в окно.

— Сначала о девушке и о тех, кто ее окружает, — заговорил он наконец. — Чего мы можем здесь опасаться?

Как он ни старался держаться скромно, в его голосе зазвучали начальственные нотки, как у человека, от которого другие ждут какого-то решения. Сизоэс задохнулся от ярости при виде подобного нарушения субординации.

— Что касается бывшего журналиста, — продолжал Патрик, — то это всего лишь безработный бедолага, без связей, без средств. Пусть себе развлекает девушку. Так она наделает меньше глупостей, чем если останется совсем одна.

Гленн постукивал по клавишам своего мобильного, делая вид, что что-то записывает, но на самом деле украдкой поглядывал на Сизоэса, пытаясь угадать его реакцию.

— Насчет читательской ассоциации, — продолжил Патрик, — нам все давно известно. Два года назад я лично проводил проверку их исторического раздела. Там нарушаются все возможные правила. Но эти исследования касаются столь отдаленных эпох, что никакой практической угрозы не несут. В ассоциации прекрасно знают, что мы закрываем глаза на многие вещи, а потому стараются держаться в рамках. Так что их тоже оставьте в покое.

Это было невероятно. Патрик отдавал распоряжения, и Сизоэс, по-видимому, уже готов был с этим смириться.

— А что насчет девушки?

— Здесь у моего дяди нет никаких сомнений. Принципиально важно, чтобы ей была предоставлена полная свобода.

— Полная свобода?! — не выдержал Гленн, — и пусть себе поднимает на ноги политиков, пусть пишет воззвания? Может быть, чего доброго, еще и дадим ей присоединиться к Новому Врагу?

Сизоэс мысленно поблагодарил своего подчиненного за эту искреннюю вспышку возмущения.

— У политиков все равно нет никакой власти, — возразил Патрик. — А насчет воззваний, вы же блокируете все, что она пишет, не так ли?

При этих словах Гленн покраснел. Не было ли здесь намека на единственную серьезную промашку, допущенную в ходе операции? Ведь сообщение, которое написала Кейт, все-таки было передано и записалось на мобильный Анрика. Получалось, что девушка познакомилась с бывшим журналистом из-за этой необъяснимой технической ошибки.

К счастью, Патрик, судя по всему, ничего не знал об этом промахе и предпочел перейти к следующему вопросу.

— Что касается свежей информации о Новом Враге, — сказал он, — вы совершенно правы, господин генерал. Но здесь нужно найти какой-то оригинальный ход. Почему бы вам не провести серию громких арестов и не наметить новые цели для бомбардировок?

— Мы это уже сделали.

— К сожалению, мой дядя считает, что вы были недостаточно последовательны. Почему бы не поведать общественности о каком-нибудь заговоре внутри заговора?

— Не понимаю.

— Например, этот мафиози, который переслал сообщение. Его можно было бы обвинить в пособничестве Новому Врагу, представить как его агента. Дальше вы найдете ему сообщников и нанесете несколько точечных ударов.

— Но ведь этот тип работает на нас! Вам это известно лучше, чем кому-либо еще.

— Я и не предлагаю вам его уничтожить. Мы только сделаем ему предупреждение.

Сизоэс окончательно запутался.

— Я не понимаю, к чему вы клоните.

— Господин генерал, вы прекрасно знаете, что мой дядя никогда до конца не разъясняет своих намерений. Мне самому известно далеко не все. Но насколько я понимаю, он хочет в том числе поставить этого Байкала в более трудное положение. Если его начнет преследовать мафия, ему придется начать действовать.

— Как скажете, — проворчал Сизоэс, с сомнением качая головой. — Гленн, вы все записали?

Шеф БИУ молча показал на свой мобильный.

— Так что все-таки насчет девушки?

— Господин генерал, — воскликнул Патрик с широкой улыбкой, — придется мне подарить вам «Ромео и Джульетту», чтобы вы еще разок перечитали эту трагедию!

«Еще разок перечитали»! Это было уже слишком. Мучаясь от собственного бессилия, Сизоэс медленно выпускал воздух через ноздри. А Патрик продолжал как ни в чем не бывало:

— Вы недооцениваете любовь и ту силу, которую придает влюбленным разлука. Лучше не дразнить их понапрасну.

— Скажите яснее, что мы должны делать? — не вытерпел Сизоэс.

— Пусть себе ищет своего друга.

— А если она его найдет?

— Тогда и будет видно.

Сизоэс и Гленн переглянулись. За все совещание это был первый взгляд, в котором читалось что-то, кроме страха. Справедливости ради следует сказать, что для двух высоких чинов Министерства социальной безопасности это был совершенно обычный взгляд: подозрительный, хитрый, двусмысленный. Где-то в недоверчивом уме Сизоэса зажглась красная лампочка, и Гленн, который еще не сознавал, о чем говорит этот сигнал тревоги, уже почувствовал, что дело нечисто...

— Ну, если так хочет Рон Альтман... — вздохнул он.

Глава 8

ФРЕЗЕР БЕРЕЖНО ПРИСТРОИЛ над костром окорок косули. Он смастерил два колышка, на которых мясо теперь висело в нескольких сантиметрах от огня. Капли жира уже стекали вниз.

— Доставай-ка свое бордо, — сказал Фрезер Байкалу.

— Оно кончилось.

— Что?! Ни кубика не осталось?

— Ни одного.

Надежда устроить роскошный пир не оправдалась. Фрезер недовольно поморщился.

— Пора нам что-то решать, — сказал он, выпрямляясь. Окорок уже был надежно закреплен над огнем и потихоньку поджаривался без участия повара.

— И не только из-за бордо, — добавил Байкал.

Они так долго бежали, а потом шли, что город Тертуллиана со всеми пригородами остался далеко позади. Кругом снова простирались невозделанные земли, почва выглядела уже не такой загрязненной. На поляне, где путники расположились на ночлег, пахло вереском и хвоей. По краям росли ажурные кустики дрока, защищая друзей от колючих лесных кустарников.

— Понятия не имею, что они там про меня наплели, — сказал Байкал, — но, как бы то ни было, теперь все знают, что я здесь в ссылке. Похоже, моя фотография гуляет по всем каналам. Насколько я понимаю, на меня свалили ответственность за теракт.

Ему вспомнились слова Рона Альтмана: «Нам нужен хороший враг».

— И что из этого следует? — неторопливо спросил Фрезер, снова склонившись над жарящимся окороком.

— Из этого следует, что я, скорее всего, уже никогда не смогу вернуться в Глобалию, не рискуя головой.

— Я тебе это с самого начала говорил.

— Да, но здесь я тоже рискую. Ты же сам подозревал, что бомбардировщики охотятся за мной.

— Просто надо тебе быть поосторожнее, вот и все. Главное, чтобы тебя никто не узнал.

Байкал покачал головой.

— Не думаю, что кто-то мог меня узнать перед теми авианалетами.

Он машинально крутил в руке мини-огнемет, висевший у него на запястье. И тут его осенило.

— Хотя...

— Что «хотя»?

— Они могли встроить какой-нибудь прибор для слежения сюда или сюда, — сказал он, указывая на оружие и свой рюкзак.

— Тогда от тебя бы давно одно мокрое место осталось...

— Кто его знает. В этой истории столько всего непонятного... Может, они хотят только припугнуть меня или настраивают вас против меня.

Байкал чувствовал, что все сильнее запутывается в хитроумных сетях Рона Альтмана, и в душе у него закипала ненависть к старому макиавеллисту.

— Ладно тебе, все гораздо проще, — прервал его Фрезер, переворачивая сочный окорок, — чего тут мудрить? Кто-то знает, что ты здесь, вот и все дела. У тебя один выход — пойти со мной. Только бы добраться до места, а у нас в племени с тобой точно ничего плохого не случится.

— И что я там буду делать? Тоже стану фрезером?

— А что такого? Ничего обидного в этом нет. Не ты первый уходишь в леса из большого северного города. Мой предок так поступил еще задолго до тебя.

Но у Байкала подобная перспектива явно не вызывала особого энтузиазма, и Фрезер обиделся.

— И девушек красивых у нас полным-полно, — не унимался он, — правда, неизвестно еще, понравишься ли ты им.

Байкал пожал плечами, думая о чем-то своем.

— Куда бы я ни пошел, пусть даже и к тебе, они все равно узнают. Конечно, я могу избавиться от следящих устройств, но теперь слишком много народу знает меня в лицо. Помнишь того типа, который следил за нами у выхода из города?

— Он уже давно за нами ходит.

— Хотелось бы знать, что ему нужно.

— Положись на меня. Мы в два счета от него оторвемся.

Этим успокоительным заявлением Фрезер положил конец пустой болтовне. Пора было заняться серьезным делом: окорок уже успел приготовиться. Друзья долго пережевывали волокнистое мясо. А тем временем на лес опустилась ночь, прохладная и тихая. Было слышно только, как ритмично шумят верхушки сосен, раскачиваемые ветром. Фрезер с Байкалом договорились дежурить по очереди, сменяя друг друга каждые два часа. Но они так утомились от быстрой ходьбы, а лес вокруг казался таким гостеприимным, что в конце концов друзья позабыли об осторожности. На рассвете уже оба они глубоко спали. Байкал проснулся первым, разбуженный солнечным лучом, и увидел преследовавшего их незнакомца. Тот сидел напротив, держа на коленях ружье.

— Чего вы хотите? — крикнул Байкал.

— Кофе, — ответил мужчина без тени улыбки на лице.

Это был тот самый человек, который шел за ними накануне. Тот самый, которого они заметили в день распределения гуманитарной помощи.

Фрезер, едва проснувшись, в ту же секунду потянулся за своим старым ружьишком, но незнакомец жестом показал, что это бессмысленно: ружье исчезло.

— Среди нас это ни к чему, — сказал он.

И в подтверждение своих слов отшвырнул подальше собственное ружье.

Глаза его блестели так же ярко, как в тот день, когда он сидел напротив них в кругу возле костра, где жарилась огромная баранья туша. Только на этот раз, оказавшись с ним лицом к лицу при свете дня, друзья смогли рассмотреть его гораздо подробнее.

Самое примечательное в этом человеке было то, что его нельзя было отнести ни к одной из каст, населявших антизоны. При этом в его облике угадывалось что-то от каждой из них. С мафиози его роднил пристальный, цепкий взгляд, благодаря которому Байкал с Фрезером всякий раз узнавали его при встрече. Однако незнакомец не отличался ни претензиями на элегантность, ни подчеркнутой суровостью, свойственной мафии. Глаза и губы его улыбались, он казался словоохотливым, хотя до сих пор ему не представлялось особой возможности разговориться. Одет он был в лохмотья, как все вилланы, но в его манере держаться не было ни обычного для простых бедолаг смирения, ни покорности.

— Я давно уже иду за вами следом, — сказал он низким гортанным голосом.

— А мы давно уже тебя заметили и пытаемся отвязаться, — парировал Фрезер.

Подчеркивая, что разговор на этом окончен, Фрезер взял свою трубку, которая лежала возле костра, и засунул ее в рот. Но незнакомец, казалось, даже его не слышал. Он смотрел только на Байкала.

— Я испугался за вас, когда вы отправились к Тертуллиану. Это все равно что самому заявиться в волчье логово.

— Кто вы? — спросил Байкал. При всей настороженности, которую вызывал у него этот человек, юноша испытывал к нему какое-то безотчетное расположение.

— Моя имя — Говард. Сомневаюсь, что вам это о чем-нибудь говорит.

Фрезер сплюнул в костер и презрительно процедил сквозь зубы:

— Больше всего ты смахиваешь на мафиози-неудачника.

Но Говард все так же любезно улыбался, не обращая на слова Фрезера ни малейшего внимания.

— Я вас сразу узнал, — признался он чуть ли не шепотом. — Еще тогда, в день распределения гуманитарной помощи.

— Узнали? Кого?

— Вас!

— Вы что, где-то видели меня раньше?

— Когда-нибудь вы непременно побываете у нас в деревне, — сказал мужчина, наклонившись вперед, словно собирался открыть какую-то тайну. — Многие из нас неплохо разбираются в электронике, так что мы смастерили себе экран... Конечно, он не идет ни в какое сравнение с тем, что есть у вас в Глобалии. Наша антенна принимает всего один канал. По вечерам все, включая детишек, собираются у экрана и смотрят новости.

Говарда было приятно слушать: говорил он непринужденно, легко, на свободном, богатом англобальном языке. Уже давно Байкал нигде не встречал подобного красноречия. Даже в самой Глобалии язык заметно обеднел. А в антизонах говорили на архаичном диалекте с примесью множества других языков.

— Там мы вас и увидели однажды вечером. Ваше лицо во весь экран! Да, конечно, это были именно вы. Как только я вас увидел тогда у костра, у меня не осталось ни малейшего сомнения. С тех пор я стараюсь не выпускать вас из виду.

И он рассмеялся. Если бы Байкал не почувствовал на себе осуждающий взгляд Фрезера, то наверняка улыбнулся бы в ответ. И все-таки, при нем уже во второй раз упоминали о какой-то кампании, развернутой на экранах, где ему отводилась главная роль. На этот раз Байкал не удержался, чтобы не порасспросить обо всем поподробнее.

— Я слышал, что обо мне много говорят в последнее время, — сказал он, стараясь держаться как можно увереннее, — но не знаю точно, в связи с чем.

— Великолепно! — воскликнул Говард, хлопнув себя по бедрам. — Вот это настоящий политик...

И он взглянул на Фрезера, как бы призывая его в свидетели, но тот лишь с презрительным видом выпустил облачко дыма.

— Конечно, вы ничего не слышали ни о заминированной машине... — продолжал Говард с заговорщицким видом, — ни о террористической сети, ни о новых бомбардировках... Не беспокойтесь, я тоже ничего об этом не знаю. Все останется между нами!

И он снова рассмеялся, да так заразительно, что, казалось, даже Фрезер вот-вот готов был последовать его примеру. Сопротивляясь этому искушению, он с такой силой закусил свою трубку, что у него от напряжения раздулись виски.

Байкал подумал, что так ничего и не узнает, если сам хоть немного не подыграет своему собеседнику.

— Само собой, — кивнул он, — конечно, я знаю, о чем идет речь. Но я уже так давно нахожусь за пределами Глобалии, что хотел бы знать, что они там обо мне говорят.

Говард, казалось, только этого и ждал. Он подробно пересказал все, что видел и слышал о террористической сети, созданной Байкалом.

А тот, поняв, в какую чудовищную игру оказался втянут, уже больше не смеялся. Лицо его посерело, черты исказились. Заметив это, Говард остановился.

— Я понимаю, вы не ожидали, что здесь о вас столько всего известно. В любом случае, это была прекрасная мысль — бежать, переодевшись жалким вилланом.

— Сам ты жалкий виллан! — заорал Фрезер, который только и ждал удобного случая, чтобы вмешаться. — Ты сам-то из какого племени, что кривляешься, как обезьяна?

Эти последние слова Фрезер пропищал, в подражание Говарду втянув щеки и вытянув губы дудочкой.

Тот был явно озадачен. Поднявшись во весь рост, он проговорил еще более низким голосом, чем обычно:

— Как, вы до сих пор не догадались, кто я такой?

Сперва он взглянул на Байкала.

— Понимаю, — произнес Говард уважительно, — вы еще не до конца освоились в наших местах.

А потом повернулся к Фрезеру, испепеляя его взглядом.

— Но ты-то! Ни за что не поверю, что ты не в состоянии распознать бунтаря.

Фрезер едва не выронил трубку от удивления.

— Бунтарь! — повторил он. — Ты что, из бунтарей?

— Из самых настоящих, — отозвался Говард, ударив себя кулаком в грудь. Раздался глухой утробный звук. — А теперь, когда ты наконец понял, может, попытаешься объяснить ему, кто мы такие?

— Ну, короче, — начал было Фрезер, — бунтари... Как бы тебе сказать... Это такое племя...

— Подозреваю, — прервал его Говард, — что ты никогда еще не встречал никого из наших.

— Что правда, то правда, — удрученно признался Фрезер.

— Это твое единственное оправдание. Все дело в том, что бунтари — это вовсе не племя. Мы отказываемся считать себя племенем. Понимаете?

Теперь он обращался к одному лишь Байкалу, которого упорно продолжал называть на «вы».

— Бунтари появились в те давние времена, когда между Глобалией и антизонами еще не было границы. Разразилась кровопролитная война, а потом два мира окончательно разделились. Бунтари — это те, кто отказался признавать это разделение, решил покинуть Глобалию и уйти сюда.

Байкал вдруг увидел в этом человеке нечто такое, чего не замечал раньше. В нем действительно было что-то от обоих миров, и в этом смешении заключалась какая-то непонятная сила, будоражащая воображение.

— А почему вы не признаете себя племенем?

— Племенем? Никогда! — громогласно сказал Говард, воздев вверх указательный палец. — Бунтаря родители с детства готовят к тому, что он должен будет покинуть их, не останется жить с себе подобными, а станет в одиночку распространять по миру то, что для нас важнее всего.

— И что же это такое? — с долей насмешки поинтересовался Фрезер.

— Протест, — прорычал бунтарь, — непокорство, революция, гнев, возмущение.

Слова его грохотали, словно бочки, катящиеся по погрузочной платформе.

— Протест против чего? — спросил Байкал.

— Против порядка вещей, против несправедливости, против того, что умирают дети.

Он вопросительно посмотрел на Фрезера и спросил, указывая на Байкала:

— С тех пор как он оказался здесь, видел он уже эпидемии, голод?

— Да нет пока что, — ответил Фрезер и приуныл.

— Значит, мало вы еще ходили по нашим дорогам! Вы не видели дохлых рыб в реках, поля, залитые мазутом, тощий урожай, волов, которые тащат плуг, детские гробы?

— Да! Гробы я видел, — неожиданно вмешался Байкал, которого это воспоминание вывело из оцепенения.

— Что ж, тем лучше! Вот откуда берется гнев. Все просто. Кто-то готов смириться с такими вещами, а кто-то нет. Бунтари мириться не хотят.

Вслед за этими словами на поляне воцарилось долгое молчание, которое постепенно наполнилось звуками и разноцветными бликами. Вокруг плясали лучи утреннего солнца, ветер шумел в верхушках деревьев. Осмелев в этой более привычной обстановке, Фрезер решил перевести разговор в практическое русло.

— Ну и как же вы боретесь против таких вещей? Что вы делаете?

Говард вырвал травинку и засунул в рот кончик длинного стебля.

— Мы свидетельствуем, и все. Мы открыто говорим обо всем этом.

— Ну, это мы уже видели, — съехидничал Фрезер.

Бунтарь бросил на него испепеляющий взгляд, а потом решил не обращать внимания и заговорил, глядя на одного Байкала.

— Каждый из нас, достигнув двадцатилетнего возраста, уходит из родного дома, перебирается в другое место, женится, заводит детей и передает им свой бунтарский дух. Он собирает вокруг себя тех, кто готов разделить с ним его идеалы. Мы тоже, как и вы, создали огромную сеть. Но наши возможности ограничены.

Он вытащил травинку изо рта, и торжественно провозгласил:

— Вот почему, как только я узнал вас, я сказал себе, что это и есть последняя дверь, которая может открыться в большом коридоре.

— В каком коридоре?

— Так говорится в пророчестве, которое мы передаем из поколения в поколение. С тех пор как бунтари покинули Глобалию, они оказались заперты в большом коридоре. Каждый человек, которому они передают свои убеждения, — это новая дверь, открывающаяся в коридоре. За этими дверями открываются новые двери, и так до последней, ради которой все и делается. Вы — тот, кого мы ждем. Бунтари дадут вам то, что вы ищете. Вы и есть наша последняя дверь.

Последовало долгое молчание, а потом Фрезер вскочил как ужаленный:

— Тьфу на тебя! Чертов проповедник! Я раньше никого из ваших видать не видал, только сразу видно, что ты одной породы со всякими там психованными монахами, имамами, Ринпоче и прочими трепачами. Вы готовы сулить райские кущи, только бы завладеть чужими денежками.

При этих словах он вдруг вспомнил о деньгах, которые дал ему Тертуллиан, и принялся с тревогой ощупывать подкладку своих карманов, пока не услышал звон припрятанных монет.

— Никогда я не зарился ни на чьи деньги, — с достоинством возразил Говард, — и твои двенадцать монет меня не интересуют.

— Откуда он знает, что их двенадцать? — возопил Фрезер, призывая Байкала в свидетели.

— Всем известно, сколько приносит в год один источник озона.

Пока Фрезер что-то бурчал себе под нос, пытаясь через ткань пересчитать монеты, Говард снова обратился к Байкалу.

— Я никому не сулю райские кущи, — добавил он, — я сражаюсь за справедливость, а справедливость может быть восстановлена только в жестоком бою. Вот видишь, виллан, я обещаю скорее ад, чем рай.

— Остер ты на язык, как я посмотрю, — пробормотал сбитый с толку Фрезер, —болтать ты мастак, только есть у меня подозрение, что больше ты ни на что и не годишься... В общем, Байкал, хочешь идти с ним — валяй, только это уж без меня.

— Ладно тебе, Фрезер, не кипятись. Пока еще и речи не было о том, чтобы куда-то идти. Давай сначала послушаем, что нам предложит Говард.

Чтобы показать, что его все это нисколько не интересует, Фрезер, ворча, отправился собирать сухой хворост. Потом он разжег огонь и принялся варить кофе.

— Лучше всего будет, — начал Говард, — если вы отправитесь со мной в ближайшую бунтарскую деревню.

— Здесь что, есть поблизости такая деревня?

— Мы туда доберемся меньше чем за три дня пути.

Фрезер сосредоточенно помешивал свое варево, делая вид, будто ничего не слышит. Байкал и Говард молча наблюдали за ним, и под мерное постукивание ложечки мысли их устремились вдаль. Байкал, сам толком не понимая почему, проникся к Говарду доверием. В последнее время в нем подспудно зрели возмущение и ненависть, и бунтарь помог придать им достойную форму, которую Байкал и сам безотчетно пытался найти. Юноша подумал о деньгах, которыми снабдил его Рон Альтман, о продуманном до мелочей содержимом рюкзака и решил, что будет вполне справедливо обратить эти средства против Глобалии, не только для того, чтобы отправить безобидное сообщение, но и для того, чтобы объявить настоящую войну. Однако, поступив так, он исполнил бы как раз то, к чему его вынуждал Альтман. Все это казалось пугающе странным, почти непостижимым. Прежде чем что-либо предпринять, надо было как следует обо всем поразмыслить.

Байкал немного успокаивался только тогда, когда думал о Кейт. Все последние дни он, хотя до конца не признался в этом даже самому себе, постепенно начал проникаться мыслью, что никогда больше ее не увидит. А благодаря Говарду у него снова появилась надежда. Совсем крошечная, ничтожная, она сводилась к безумному предположению, что он выйдет победителем из неравной битвы, в которую его пытался вовлечь бунтарь.

И все-таки Кейт уже не казалась ему утраченной навсегда, а только очень далекой, далекой, как сама Глобалия.

— Сколько времени потребуется, — спросил Байкал, продолжив эту мысль вслух, — чтобы добраться до границ Глобалии?

— Пешком, отсюда? — отозвался Говард, — день, не больше.

Байкал дважды заставил его повторить эти слова.

— Всего-навсего! — воскликнул потрясенный юноша, — Я думал, до нее несколько тысяч километров.

— Может быть, до вашего дома и несколько тысяч, ведь вы из Сиэтла, если верить тому, что о вас говорят по телевизору. Но недалеко отсюда тоже есть глобалийские безопасные зоны. Вы были в двух шагах от них, когда ходили к Тертуллиану. Он живет на месте одного из кварталов города, который раньше назывался Парамарибо. В наши дни большая часть его отошла к антизонам, но Глобалия сохранила за собой центр города и порт. Над ними возвели стеклянный купол.

— А можно туда подойти и посмотреть хотя бы издалека?

Фрезер охнул и, вне себя возмущения, уронил кофеварку в костер.

— Нет ничего проще, — ответил Говард, — я вас отведу.

Глава 9

ПРЕЖДЕ ВСЕГО в глаза бросалась гигантская граница, протянувшаяся через полнеба. Круглые, напоминавшие бизонов облака, которые плыли над пыльной равниной, натыкались на незримое препятствие и, покачиваясь, сворачивали в сторону. А дальше сиял огромный голубой диск с четкими очертаниями, чистый и ровный, словно фарфоровое блюдце.

Всю дорогу путники не сводили глаз с этой границы в небе. Когда они оказались уже совсем близко от цели, Говард свернул на восток и повел Байкала с Фрезером вверх по холму, поросшему хвойными деревьями. Повсюду громоздились уродливые валуны, похожие на гигантские грибы-дождевики. Добравшись до вершины, Говард знаком попросил не шуметь, а потом взобрался на один из этих камней. Сверху валун был совершенно плоский, как столешница. Фрезер и Байкал пристроились рядом со своим провожатым. Теперь все трое лежали на животе почти под самой пограничной линией в небе. Далеко внизу весь горизонт закрывала гигантская стеклянная капсула. Чуть ближе виднелись темные силуэты, напоминавшие кающихся грешников в черных одеяниях. Расположены они были в нескольких сотнях метров друг от друга.

— У меня есть бинокль, — гордо заявил Говард.

И вытащил из кармана допотопный оптический инструмент из меди и стекла, какие теперь в Глобалии можно было увидеть разве что в музее. Фрезер не упустил случая посмеяться над бунтарем, и попросил Байкала достать спутниковые очки. Тот включил их в режиме «увеличение» и снисходительно протянул Говарду.

— Невероятно! — воскликнул бунтарь, настраивая изображение, — видно каждую мелочь!

Он снял очки и протянул их Байкалу.

— Сфокусируйте их на одном из черных силуэтов вон там, на переднем плане. Готово?

— Да. Вижу какие-то трубы, нечто вроде наклонной платформы и много проводов.

— Кажется, у вас эти сооружения называют пушками для разгона облаков.

— А, так это и есть пушка для разгона облаков, — воскликнул Байкал. — Никогда раньше не видел.

— И неудивительно. Их всегда устанавливают таким образом, чтобы изнутри ничего нельзя было заметить.

Действительно, за устройством высилась насыпь, скрывавшая его от жителей города. Из-за заграждения высовывался только конец самой длинной трубы, но его легко можно было принять за обычный столб.

— Когда одна из них ломается, можно увидеть, как в образовавшуюся брешь просачиваются облака.

Прислушавшись, можно было различить доносящееся издалека гудение. Наверняка это работали механизмы пушки.

— А теперь посмотрите на капсулу. Там, вдалеке.

Байкал настроил очки и буквально онемел от удивления. С холма открывался вид на огромный стеклянный купол над Парамарибо. Купол этот держался на внешнем металлическом каркасе, который был прекрасно различим издалека, со всеми своими перекрытиями, балками и опорами. Стеклянный свод между этими гигантскими мачтами напоминал надувшийся от ветра тент огромной палатки. Состоял он из отдельных пластин, соединенных между собой целой сетью тонких переплетающихся труб. Если изнутри эта стеклянная преграда казалась совершенно прозрачной, то извне разглядеть под ней что-то было непросто из-за внешнего каркаса и солнечных бликов на пластинах. Однако благодаря спутниковым очкам Байкал все-таки сумел различить выстроившиеся рядами здания: многоэтажные башни и куда более низкие старые дома. Над ними виднелись сложные переплетения скоростных авиалиний. Это значило, что город был построен относительно давно: в современных мегаполисах все транспортные сети были убраны под землю, а потому невидимы.

— Если я не ошибаюсь, именно это у вас принято называть безопасной зоной, — сказал Говард.

Байкал никогда не бывал в Парамарибо. Но, судя по всему, этот город ничем не отличался от остальных глобалийских безопасных зон. Юноша постарался припомнить, что он чувствовал, когда жил там, вдыхая неподвижный искусственно подогретый воздух и глядя на небо, которое через стекло казалось таким бледным. Байкалу уже с трудом верилось, что он столько лет мог провести под таким вот стеклянным колпаком.

— Вот те на! — воскликнул Фрезер в свою очередь надев очки, — они живут под этой штукой, как муравьи в муравейнике!

Тем временем откуда-то сзади донесся далекий гул вертолетов, и Говард заметно встревожился.

— Пошли отсюда, — сказал он, тряхнув головой, — лучше нам здесь не задерживаться.

Они гуськом незаметно спустились с холма и поспешили укрыться в лесу. Когда же путники вернулись к тому месту, где оставили свою поклажу, их глазам предстала страшная картина.

Обратная дорога заняла около четырех часов. Свои заплечные мешки Байкал и его спутники припрятали у полуразрушенного элеватора, где все заросло колючим кустарником. Рядом протекала грязная речка, на берегу которой сидело несколько ребятишек с удочками. По возвращении друзья с ужасом увидели, что это место только что подверглось бомбардировке. Пострадали две рыбацкие семьи. Женщины рыдали над погибшими, среди которых был один ребенок. Огонь, потрескивая, пожирал сухие кусты, и мужчины бегали туда-сюда с ведрами песка и воды, пытаясь затушить пожар раньше, чем он перекинется на ближайшие хижины.

Бомбили поселок те самые вертолеты, чей гул Байкал и его спутники слышали издалека. Из разговоров с местными жителями выяснилось, что с военной точки зрения эта операция не могла иметь никакого смысла. Говард придавал таким вещам огромное значение.

Мысль где-то оставить всю поклажу перед тем, как приблизиться к безопасной зоне, принадлежала бунтарю. Своим спутникам он сказал только, что так будет удобнее. По его словам, лучше было отправиться в путь налегке, чтобы двигаться быстрее и при необходимости успеть вовремя скрыться. Но настоящая причина крылась в другом. Понаблюдав за Байкалом со стороны, Говард очень скоро понял, что все последние бомбовые удары были направлены против него. Как и двое друзей, бунтарь задумался, каким образом глобалийцы узнают, где скрывается Байкал. Конечно, нельзя было исключать возможность обычного доноса, но Говард все же подозревал, что роль шпиона выполняет какой-то предмет. Байкалу в рюкзак могли незаметно подложить маленький датчик, капсулу или любое другое устройство для слежения. Желая проверить это свое предположение, Говард и предложил оставить поклажу в другом месте. То, что случилось потом, полностью подтвердило его подозрения.

Они едва спаслись. Окажись они с рюкзаками в том строго охраняемом районе неподалеку от пушек для разгона облаков, дело могло закончиться не бомбардировкой, а появлением наземного патруля, который вполне мог захватить в плен всех троих.

Когда Говард изложил друзьям свои соображения, Байкал пообещал, что перетряхнет весь рюкзак, оставит себе только то, что вызовет меньше всего подозрений, а остальное выбросит. Вечером, на привале, сидя у костра, он выложил все вещи, в которые мог быть вделан датчик или прибор для скрытого наблюдения.

Согласившись разыгрывать перед Говардом главаря террористов, Байкал должен был теперь неукоснительно придерживаться своей роли. Поэтому ему пришлось поскорее стряхнуть с себя грусть, навеянную близостью Глобалии. Он попросил Говарда отвести их с Фрезером в какое-нибудь безопасное место, где можно было бы продумать план действий на ближайшее будущее.

Фрезер разжег огонь и принялся готовить сухой суп из тех, что еще оставались в запасе Байкала. Обычно он без всякого энтузиазма высыпал в котелок эти искусственные порошки, но на сей раз его забавляла перспектива накормить ими Говарда. Фрезер заранее хитро улыбался в бороду. Но каково же было его разочарование, когда бунтарь с явным удовольствием отведал это блюдо и даже опустился до того, чтобы попросить добавки. С досады сам Фрезер даже не прикоснулся к ужину, предпочтя еде хорошенько набитую трубку.

На рассвете следующего дня их разбудил ледяной ветер. За ночь погода совершенно изменилась. Не было ни вчерашней душной жары, ни тяжелых туч в небе. Все сделалось каким-то серым, лица обжигал холодный воздух. Говард повел Байкала с Фрезером на запад. Они шли по узким тропам, едва заметным на высохшей, покрытой щебнем земле. Судя но многочисленным пням, когда-то в этих местах рос густой лес. Но теперь кругом не видно было ни одного растеньица. Даже самые живучие кусты, стоило им немного подрасти, жители ближайших деревень сразу пускали на дрова.

Как бы уныло ни выглядела эта местность, заселена она была на удивление густо. Поскольку трудно было найти естественное укрытие, где жилье было бы незаметно постороннему глазу, люди селились на вершинах холмов. На каждом возвышении виднелись ровные изгороди, стены, дозорные башенки. Из невидимых очагов шел дым, вертикальными струйками поднимавшийся в неподвижном воздухе. Несмотря на присутствие человеческого жилья, пейзаж этот не выглядел ни гостеприимным, ни мирным. Повсюду царила атмосфера вражды и насилия. Глядя на недоверчивых местных жителей, вечно шпионящих друг за другом и всегда готовых обороняться, становилось ясно, что они терпят рядом себе подобных только для того, чтобы вместе противостоять более грозной опасности. Эти люди отличались скорее воинственностью, чем миролюбием, в глазах их читалась тревога, а не радушие, и вооружены они были явно лучше, чем накормлены. Чем дальше шли путники, тем опасливее становились попадавшиеся навстречу прохожие, так что ни с кем из них нельзя было перекинуться ни единым словом.

Как ни странно, в этих неприютных, засушливых краях встречалось довольно много крупного скота. Как-то раз за поворотом дороги Байкал и его спутники увидели небольшое стадо тощих коров. Нервно озираясь по сторонам, их охраняли двое мужчин, вооруженных автоматами с деревянным прикладом. Чуть дальше путники разглядели вдалеке осла, привязанного к колышку, и трех-четырех коз, что-то выедавших из земли. А однажды, к своему несказанному удивлению, они даже приметили вдали всадников на небольших, довольно нескладных лошадках.

Однажды, когда послеполуденное солнце жарило вовсю, а на небе не было ни единого облачка, Говард указал на холм, внешне ничем не отличавшийся от других, и объявил с широкой улыбкой:

— Вот мы и пришли.

Они осторожно приблизились к деревне бунтарей. Стоя на почтительном расстоянии, Говард долго отвечал на какие-то вопросы, которые кричал ему дозорный на неизвестном Байкалу языке. Потом путникам наконец разрешили войти внутрь. Деревню окружало некое подобие крепостной стены, гораздо более высокой, чем казалось издалека. Сооружение это выглядело вполне основательно, камни, хоть и необтесанные, были плотно подогнаны друг к другу. Наряду с глыбами песчаника, собранными на соседней пустоши, на постройку стены пошло множество самых разнообразных предметов, когда-то созданных человеком: старые обода от колес, обломки каких-то механизмов, с которых еще свисали провода, рваные покрышки, доски от ящиков, сломанные цементные столбы, ржавые сельскохозяйственные орудия, мотки колючей проволоки. Все эти вещи, наверняка добытые где-то далеко отсюда, давно уже утратили всякое воспоминание о своем первоначальном назначении. Теперь был важен только их вес и объем, они стали просто камнями среди других камней.

Говард провел своих спутников вдоль стены, осторожно выбирая дорогу, поскольку в округе было полным-полно мин. Наконец они подошли к широким воротам с подвесной металлической дверью. Вращаясь на болтах, дверь поднялась вверх и застыла в горизонтальном положении. В Глобалии подобные механизмы до сих пор еще можно было увидеть в некоторых старых гаражах. У ворот стояло около сотни вооруженных вилланов. От них отделилась женщина и, широко улыбаясь, бросилась навстречу Говарду. Они обнялись и заплакали от радости.

— Елена, моя сестра, — произнес Говард, повернувшись к Байкалу. — А потом, обращаясь к женщине, добавил дрогнувшим от волнения голосом: — Байкал. Тот, которого мы ждали.

— Ах! — воскликнула Елена, — я вас сразу узнала. Знаете, у нас ведь есть экран. Я вся трепещу...

Она говорила на таком же свободном, изысканном англобальном языке, что и Говард, но, пожалуй, еще более выспренно. В Глобалии ее жеманное произношение звучало бы на редкость старомодно. Впрочем, такая манера говорить не особенно вязалась и с обликом Елены.

Это была высокая, величавая женщина с широкими, округлыми плечами. Одета она была в серое самотканое платье, похожее на мешок. Широченный ремень, доходивший ей чуть ли не до груди, застегивался на медную пряжку. Пряжка эта явно была сварганена из куска старого мотора, по которому пару раз ударили молотком, чтобы придать нужную форму. Большие голубые глаза и длинные русые косы, висевшие по бокам, словно два каната, придавали широкому лицу Елены что-то детское. Эту впечатляющую картину дополняли лишь два украшения: между пышных грудей болталась золотая цепочка с крошечной круглой коробочкой, а за пояс был не без изящества заткнут пистолет девятимиллимет-рового калибра.

Байкал, который не знал толком, как себя вести с такой необыкновенной женщиной, просто протянул ей руку. В ту же секунду, к его несказанному удивлению, Елена склонила голову и опустилась на колени. Выстроившиеся за ней вилланы последовали ее примеру, и все население деревни пало ниц перед Байкалом, который теперь мог хорошо рассмотреть даже далеко стоящие строения.

— Сегодня великий день! — громовым голосом провозгласила Елена, и толпа затрепетала. — Благодарим вас за то, что пожаловали к нам. Вы принесли нам надежду.

Байкал не знал, куда ему деться от смущения. К счастью, тут он услышал Фрезера, который стоял рядом и чертыхался.

— Ну вот, еще один чертов проповедник, да к тому же баба, — сказал тот и сплюнул.

Байкал бросился поднимать женщину с земли. Та вскочила с завидной ловкостью, которой трудно было ожидать при столь грузном телосложении. Вслед за Еленой выпрямились и вилланы.

— Прошу вас, — сказала женщина, указывая на образовавшийся в толпе коридор, — добро пожаловать. Здесь вы у себя дома.

Глава 1

ДОКУМЕНТ ЭТОТ БЫЛ НАПЕЧАТАН на бумаге с высоким содержанием древесной массы, какую использовали много лет назад, в эпоху роскоши и упадка, предшествовавшую всеобщей виртуализации. Листы пожелтели от времени, и кое-где на их поверхности проступили коричневатые следы самых крупных целлюлозных волокон.

Печать была самая обычная. Похоже, речь шла не о многотиражной публикации, будь то книга или журнал, а о так называемой рабочей копии. Поскольку в то время еще не существовало удобных программ, переводящих устную речь в письменную, приходилось прибегать к промежуточной операции, которая именовалась «запись на бумаге». Более поздняя пометка карандашом гласила: «Черновик письма генерала Б. Одюбона первому Президенту Глобалии. Дар правнучки генерала, читательницы, члена ассоциации „Уолден”».

Уайз оторвал взгляд от письма генерала, которое держал в руках, и проговорил глухим голосом:

— Это одно из немногих дошедших до нас свидетельств, повествующих о тех событиях. Мне оно всегда казалось особенно волнующим.

Анрик и Кейт примостились по правую и левую руку от него в крохотном закутке между книжных рядов. Им казалось, что собранная Уайзом небольшая стопка бумаг, где перемежались газетные вырезки, статьи, письма и карты, вот-вот поможет пролить свет на все волнующие их вопросы.

Первой страницы не было. Текст начинался с середины фразы:

«...возможно, эта беспрецедентная драма, не имеющая аналога в истории, дает нам уникальный шанс. Происходящий на наших глазах разгул насилия обязывает нас срочно привести в действие программу жестких мер, направленных на выживание. Эту программу можно свести к трем основным пунктам:

— решительное и окончательное разделение территорий, которые войдут в состав будущей Глобалии, и всего того, что следует вытеснить за ее пределы;

— разрушение любых форм политической организации за пределами Глобалии;

— обеспечение целостности территории с помощью мощной и разветвленной системы внутренней безопасности.

Кроме того, ни в коем случае не следует упускать из виду принципиальное значение идеологии. Целостность Глобалии может быть гарантирована только при условии, что населению будет непрестанно внушаться мысль о нескольких основных опасностях: в первую очередь, терроризм, затем экологические катастрофы и, наконец, бедность. В основании общества должен лежать страх перед этими тремя опасностями и уверенность в том, что единственным спасением от них является глобалийская демократия. Этот страх отныне должен стать высшей ценностью, вытеснив все остальные, в особенности имеющие отношение к истории. Мы слишком дорого заплатили за фанатизм, связанный с идеей нации, национальной самоидентификацией, рели...»

На этом текст обрывался. Последней страницы тоже недоставало.

На прикрепленном сзади белом клочке бумаги кто-то приписал от руки: «Судя по всему, примерно в это же время был разработан свод законов „Об охране исторической истины”».

Эти законы ограничивали использование исторических сведений в целях национальной самоидентификации. В первое время всем народам, вошедшим в состав Глобалии, дозволялось официально отмечать только даты своих поражений. Понятие «победа» считалось подозрительным, как возбуждающее имперские амбиции и желание славы. Но очень скоро выяснилось, что воспоминания о поражениях, в свою очередь, могут порождать агрессивные, реваншистские настроения. В результате право иметь собственную историю было заменено правом на собственную традицию, причем каждому национальному сообществу отводилось ограниченное число «стандартизированных культурных элементов», существующих и по сей день. Именно тогда в массовом сознании была окончательно разорвана всякая связь между временем и пространством: отношения между народами, их история, их территория были объявлены антидемократическими понятиями. Что касается антизон, то любые представления о том, что у них могла быть какая-то своя история, искоренялись самым решительным образом. О них говорилось только, что это некие особые территории, которые характеризовались с каждым разом все более и более отрицательно. Сначала о них принято было говорить: «Они не Глобалия», потом: «Они необитаемы», и наконец: «Их не существует». Вот так постепенно вошел в обиход термин «антизоны».

Уайз рассказывал подробно, неторопливо. Его явно забавляло то, с какой жадностью Кейт с Анриком набрасывались на документы, которые он им показывал, с каким нетерпением ждали, когда же он закончит говорить о столь давних событиях.

— Не торопитесь поскорее приблизиться к настоящему, — посоветовал он, — не стоит жалеть времени на то, чтобы обратиться к той драматической эпохе, когда возникла Глобалия, антизоны и все, что теперь нас окружает. Иначе мы не ничего не сможем понять в том, что творится вокруг нас сегодня.

Уайз так радушно встретил Кейт, что девушка сразу же почувствовала себя в «Уолдене» как дома. Она была рада побеседовать со стариком, который, отнюдь не превращая разговор в допрос, задал ей множество вполне конкретных вопросов обо всем, что случилось с Байкалом. Анрик без труда уговорил Кейт доверить Уайзу ее мобильный, чтобы осторожно выяснить, действительно ли сообщение пришло от Байкала. Даже если бы какие-то коды оказались зашифрованы, не исключено было, что все равно удастся разузнать, откуда оно отправлено.

Президенту «Уолдена» потребовалось меньше двух суток, чтобы подтвердить, что сообщение действительно было отправлено из антизон, а отправителем значился некто Тертуллиан, зарегистрированный как бизнесмен. Скорее всего, речь шла о мафиози, живущем по ту сторону границы и тайно поддерживающем отношения с Глобалией.

Слово «мафиози» звучало до странности анахронично. Оно ассоциировалось разве что со старинными фильмами про гангстеров да с аттракционами в развлекательных исторических парках, посвященными Чикаго времен «сухого закона». А при упоминании о границе Анрик буквально подскочил от удивления:

— А я всегда думал, что глобалийская федерация объединяет весь мир!

В первые дни Уайз старался не перегружать их информацией. Он видел, что молодые люди чересчур возбуждены, что все их мысли заняты полученным сообщением. Услышав вопрос Анрика, старик посоветовал друзьям немного сбавить темп.

— Об этом я расскажу завтра, а заодно покажу вам кое-какие документы, имеющие отношение к делу, — сказал он.

И вот на следующий день они снова сидели, склонившись над столиком, где лежала небольшая стопка бумаг, увенчанная письмом Одюбона. Кейт и Анрик с трепетом ожидали продолжения.

— Слишком углубляться в прошлое тоже нет никакой необходимости, — начал Уайз. — Достаточно знать, что незадолго до создания Глобалии будущие антизоны пережили полный экономический крах, который явился следствием затяжного кризиса. Массовый отъезд глобалийцев, отток инвестиций, бесчисленные войны привели в упадок многие территории, особенно в Африке и Латинской Америке.

— Это и есть тот разгул насилия, о котором упоминает в своем письме генерал?

— Нет, он говорит о том, что происходило в самой будущей Глобалии. Разнообразные потрясения, этнические и религиозные конфликты, рост фанатизма и экстремизма... Историки между собой называют эту эпоху насилия и смут эрой великих гражданских войн.

Покопавшись в своих бумагах, Уайз в конце концов нашел портрет довольно молодого мужчины с тяжелой нижней челюстью и глазами, устремленными куда-то вдаль.

— Это и есть Одюбон. Он сумел извлечь пользу из гражданских войн. Генерал был достаточно умным человеком, чтобы понимать, что порядок не установится сам по себе и для его восстановления нужно вступать в союз не с политиками, которые уже тогда ничего не решали, а с экономическими силами. Нельзя сказать, что идея Глобалии принадлежала ему одному, но именно этот человек со своими единомышленниками сумел воплотить ее в жизнь.

— Как же они этого добились?

Вытащив из стопки бумаг книжечку в желтом переплете, Уайз указал пальцем на краткую статью какого-то закона.

— Основная мысль состояла в том, что надо закрыться от остального мира. Они выставили за дверь, то есть в антизоны, всех, кто был в чем-то с ними не согласен. А одновременно издали вот этот закон.

Анрик и Кейт прочли короткий текст, озаглавленный «Отмена гражданства и национальности». Он предоставлял одинаковые права всему населению Глобалии.

— Официально считается, что этот документ знаменует собой рождение всемирной демократии. Однако при этом забывают упомянуть, что, назвав себя всемирной, демократия автоматически объявила несуществующей большую часть человечества.

— Глобалия закрыла границы, и этого оказалось достаточно, чтобы восстановить мир? — спросила Кейт.

— Разумеется, нет. Пришлось прибегнуть к жестким репрессиям, установить пристальную слежку за всеми гражданами.

Рассказывая, Уайз выглядел задумчивым, а голос его звучал взволнованно, словно за этими общими фактами стояли какие-то куда более личные, более печальные воспоминания.

— Гениальность создателей Глобалии состояла прежде всего в том, что они решили воздействовать на сознание людей. Одюбон совершенно ясно заявляет об этом: войну следует вести против любой идеологии, любой активной политической позиции, против любой общественной деятельности.

Уайз поднял голову и по очереди посмотрел на своих собеседников. В его взгляде читались нежность и лукавство.

— Демократия отличается от всех других целей, за которые люди когда-либо вели борьбу, — продолжил он. — Она требует отказа от любой борьбы за что бы то ни было. Люди, живущие в Глобалии, полностью сосредоточены на своей личной жизни, не интересуясь ничем другим. Как рекомендует в своем письме Одюбон, их объединяет вовсе не общий идеал, а всего лишь общий страх.

— А что произошло с антизонами? — спросила Кейт, которая уловила в этих словах сходство с тем, что в свое время говорил ей Байкал, и с новой силой затосковала о нем.

— В них было уничтожено все, что имело хоть какое-то сходство со сложившимся государством, под тем предлогом, что террористы могли найти там поддержку.

— Но военные, которые бывают в антизонах, — возразил Анрик, подняв вверх острую бровь, — должны знать правду. Почему же никто до сих пор не предал ее огласке?

— Те, кто по роду своих занятий вступает в какой-либо контакт с антизонами, должны проходить строжайший психологический контроль. С помощью соответствующего лечения им помогают «забыть» все, что они там видели. А что касается прессы, то вы ее знаете лучше меня: туда проникают лишь два вида сведений, связанных с антизонами: ухудшение экологической ситуации и гуманитарная помощь пострадавшему населению. Новости из антизон — это войны и катастрофы.

— И никому еще не удавалось перебраться по ту сторону границы? — отважилась спросить Кейт.

Уайз посмотрел на нее немного искоса. Казалось, он колеблется.

— Конечно удавалось, — наконец отозвался старик. — Не могу вам показать никаких письменных свидетельств, но при всем том у нас есть вполне достоверная информация. Среди наших читателей попадаются самые разные люди...

Не переставая говорить, Уайз извлек из пачки еще один документ. Это был удлиненный лист бумаги, сложенный в гармошку. Когда старик развернул его на столе, все увидели, что это карта. По доброй половине листа были разбросаны большие круги, порой изолированные, порой объединенные в целые грозди.

— Это карта мира. Довольно редкая вещь по нынешним временам. Как вы знаете, из-за террористической угрозы подобные документы находятся под запретом. Общедоступными остались только путеводители, в которых подробно описываются привлекательные для туристов места.

— Как давно она была создана? — спросил Анрик, который теперь думал как историк.

— Конечно, не вчера, но, в общем и целом, можно сказать, что она верно отражает нынешнее положение вещей.

Своей костлявой рукой с ломкими ногтями Уайз разглаживал поверхность карты, стараясь распрямить складки.

— Как видите, Глобалия располагается по большей части в Северном полушарии. Больше всего принадлежащих ей территорий находится в Северной Америке, в Европе вплоть до Урала, в Китае и наверняка на многих островах Дальнего Востока, хотя оттуда информации поступает гораздо меньше. Во всех этих регионах население сконцентрировано в огромных крытых комплексах, называемых безопасными зонами. Между ними сохраняются неконтролируемые пространства, порой густонаселенные (раньше они именовались пригородами), а порой безлюдные — то, что в прошлом называли сельской местностью. Внутри этих пустых территорий порой встречаются отдельные безопасные зоны, предназначенные для промышленных или военных целей.

Указательный палец Уайза переместился в середину листа и начертил на поверхности континентов нечто вроде невидимого экватора.

— По ту сторону черты, разделяющей Северное и Южное полушария, присутствие Глобалии уже далеко не так заметно. Центральная Америка, Карибы, Средиземное море, Кавказ образуют некую невидимую границу, за которой пропорции резко изменяются. Видите, антизоны теперь составляют большинство, тогда как глобалийские поселения встречаются все реже и реже. Отдельные безопасные зоны располагаются на большом расстоянии друг от друга. Как правило, речь идет о портовых или туристических городах или же о местах добычи полезных ископаемых.

Эта карта открывала перед Кейт и Анриком множество возможностей и вызывала бесчисленные вопросы. При всей своей внешней простоте этот документ показывал, что, в отличие от общепринятого мнения, которое на самом деле было частью официальной пропаганды, Глобалия занимает далеко не весь мир, а представляет собой территорию или, вернее, целый ряд территорий с четкими границами, более или менее сгруппированных друг с другом островков. В итоге оказывалось, что она совсем не так уж велика.

— Получается, — вскричала Кейт, окинув взглядом округлые контуры безопасных зон, — что Глобалия — это архипелаг!

— Именно, архипелаг, — подтвердил Уайз, пристально глядя на девушку, — но границы этого архипелага никак нельзя называть естественными. Их создание было хорошо продумано, организовано, и оно, без всякого сомнения, еще далеко не закончено.

Из всего сказанного следовало не только то, что Глобалия представляет собой архипелаг, а с безопасными зонами соприкасаются огромные неконтролируемые территории, но и то, что далеко не все участки границы одинаково непреодолимы.

Байкал совершил большую ошибку, когда предложил Кейт бежать из зала для трекинга. Выбрав суперсовременный комплекс, они попали на территорию с совершенной системой безопасности. А ведь были и другие, менее тщательно охраняемые зоны, особенно на периферии и в старых частях города, где разделительные сооружения только еще строились.

Как раз к такому выводу пришел в это время Анрик, который спросил:

— Как вы думаете, а нельзя ли и в наше время перейти границу, используя одно из этих слабых мест?

И, желая внести ясность, добавил:

— Не сможет ли Байкал вернуться назад, пробравшись через одну из таких брешей в границе?

Широко разводя руки, Уайз складывал карту. Он дождался, когда общее волнение немного уляжется, и ответил:

— Сложность здесь состоит не столько в глобалийских границах. Насколько нам известно, контроль осуществляется в антизонах. Там есть целый ряд людей, военачальников и мафиозных главарей, состоящих на службе у Глобалии.

Старик несколько раз подряд сложил карту, чтобы та наконец перестала раскрываться веером, а потом добавил:

— Имея нужные связи, легче всего было бы действовать в противоположном направлении.

Кейт и Анрик взглянули на него с таким удивлением, словно не совсем поняли, о чем идет речь. А потому Уайз терпеливо пояснил:

— Да, я полагаю, что вам будет гораздо проще присоединиться к нему, чем ему к вам.

Глава 2

УКРЕПЛЕННАЯ ДЕРЕВНЯ, куда провела своих гостей Елена, была расположена на вершине холма. Вершина эта титаническими усилиями землекопов была превращена в ровную площадку, тогда как срытая земля, отброшенная по краям, послужила материалом для защитных сооружений. Таким образом, оказавшись по другую сторону крепостной стены, нужно было еще спуститься по насыпи, чтобы попасть в поселок, который представлял собой широкий кратер диаметром несколько сотен метров. Все население столпилось на небольшой площадке у главных ворот, а потому узкие улочки совершенно обезлюдели. Под предводительством энергичной Елены Байкалу, Фрезеру и Говарду представилась редкая честь свободно пройти по пустой деревне, не проталкиваясь сквозь толпу.

На взгляд глобалийца, поразительнее всего в местных постройках была гремучая смесь природных материалов и предметов, созданных человеком. Байкал и его спутники уже наблюдали подобное смешение, когда проходили вдоль крепостной стены. Каждый дом представлял собой немыслимое нагромождение веток, глиносоломы, вырытых прямо из земли сланцевых камней. Ко всему этому добавлялись крыши, облицованные расплющенными канистрами и банками из-под пива, и металлические рамы, вырванные из каких-то промышленных конструкций. Кое-где попадались и рекламные щиты, и спиленные столбы, и железный лом. Еще удивительнее выглядели разные части автомобилей: вделанные прямо в каменную кладку дверцы, приспособленные вместо окон и открывавшиеся внутрь с помощью специальной ручки; хромированные решетки радиатора над дверью; на крышах вместо шифера — расположенные в шахматном порядке капоты.

Но Елена шла так быстро, что не оставляла своим спутникам времени оглядеться по сторонам. Они пересекли полдеревни и наконец оказались в центральной части, огороженной забором. Сначала им на глаза попалось семь или восемь лошадей. В углу пастбища стоял металлический ветряк. Его явно укоротили, чтобы он не был слишком заметен издалека, так что гигантские лопасти со свистом вертелись над головами, в нескольких метрах от земли. Рядом, ожидая возвращения кузнецов, гудела кузня с огромными мехами. Потом гости прошли мимо ангара. Вдоль стен выстроились стойки, на которых расположился внушительный арсенал ружей, пулеметов, гранатометов. Под каждым из них, словно в школьной раздевалке, висела табличка с именем владельца. В центре ангара стояли телеги с пушками. Судя по торчавшим дышлам и оглоблям, в них запрягали лошадей.

Завернув за угол, друзья вышли на квадратную площадь, достаточно широкую, чтобы на ней могли уместиться все жители деревни. В одном конце площади высилась прямоугольная колонна. На самом верху ее была установлена железная коробка, а перед колонной стоял небольшой помост. Елена поднялась на него и предложила Байкалу последовать ее примеру.

— Каждое утро и каждый вечер здесь собирается вся деревня, — пояснила Елена. — У нас это называется «агора».

У нее на запястье был надет редкий механизм: часы со стрелками.

— Прекрасно, — сказала она, — осталось меньше двух минут.

Толпа, по обыкновению, безмолвно заполнила площадь. Елена подошла к водруженной на пьедестал металлической коробке и распахнула ржавые створки. Внутри оказался зеленоватый аппарат, передняя панель которого представляла собой выгнутую стеклянную пластину. Елена покрутила кнопки на боковой панели, и аппарат глухо заурчал. По поверхности поплыли белые полосы, похожие на молнии, затем послышалось громкое бульканье.

— Юрий! — крикнула сестра Говарда, — Чего ты ждешь?

Невысокий человек на крыше ангара выбивался из сил, пытаясь настроить огромную белую антенну. Вдруг все собравшиеся дружно ахнули, и удивленный Байкал увидел несколько размытые, но вполне узнаваемые тит-ры «Юниверсал Геральд». Аппарат оказался предком современных экранов. Когда-то именно его именовали телевизором. В Глобалии подобные редкости еще можно было увидеть в некоторых исторических развлекательных парках. Елена убавила звук и прикрыла створки.

— Дорогие друзья, — начала она, — сестры, братья, все, кто разделяет наши бунтарские идеалы. Сегодня для нас с вами настал великий день.

Голос у Елены был сильный, зычный. Он мощным потоком вырывался из широкой груди, как из глубокой пещеры, но, достигнув строгих губ, лился уже степенно и размеренно, такой же ровный, как ее туго заплетенные косы.

— Иные из вас родились бунтарями. Другие присоединились к нам сами, потому что верят, что однажды мы победим. Поверьте мне, этот день еще никогда не был так близок, как сегодня.

Она снова взглянула на часы.

— Осталась одна минута. Этого как раз хватит, чтобы всем вместе спеть старинный гимн наших предков: «Завтра мы будем на Капитолии».

Елена сделала шаг назад, словно для разбега, и запела:

Фрезер, стоявший у подножия помоста, скривился и заткнул уши. Увы, если сама Елена пела очень неплохо, то толпа фальшивила самым отчаянным образом. Отсутствие слуха и голоса искупалось искренним воодушевлением, так что даже самые безголосые, нимало не стесняясь, распевали гимн во все горло.

Из любви к искусству некоторые из собравшихся решили было повторить припев, но Елена уже открыла створки коробки и теперь с натугой крутила сломанную ручку, стараясь сделать погромче.

Телеведущий, который из-за помех предстал на экране с ярко-розовыми щеками и фиолетовыми волосами, объявил основные темы выпуска. Он посулил зрителям целую вереницу интереснейших спортивных результатов, раззадорил аудиторию фрагментом репортажа о прорыве дамбы в Китае, а потом провозгласил, что в первую очередь следует обратиться к теме борьбы с терроризмом.

Дело заминированной машины, взорвавшейся в Сиэтле, получило новое развитие. Тут на экране возникло лицо Байкала. Это была старая фотография, сделанная во время каникул. Ее слегка обработали, чтобы придать облику юноши большую суровость. Сказывалось и плохое качество изображения. И все же, несмотря на все эти искажения и на бороду, выросшую за последние суматошные дни, Байкала вполне можно было узнать. Елена зааплодировала ему, и вслед за ней толпа восторженно приветствовала гостя. Поднявшийся шум, к немалому огорчению Байкала, перекрыл слова диктора. На экране замелькали кадры, отснятые в каком-то банке, потом показали подозреваемых с руками на затылке и, наконец, крупным планом, фотографию мафиози, через которого Байкал отправил сообщение Кейт. Юноша не смог сдержаться, чтобы жестом не попросить тишины, и толпа тотчас же повиновалась. По сказанному в конце репортажа можно было понять, что глобалийские власти обезвредили некие финансовые структуры, оказывавшие поддержку терроризму. Их удалось рассекретить благодаря тому, что Байкал уже после теракта сделал новый денежный перевод. При этом ни словом не упоминалось, с какой целью были перечислены деньги. Имя Кейт тоже ни разу не прозвучало.

— Почему они показали Тертуллиана? — шепнул Фрезер Байкалу на ухо.

— Поняли, что он нам помогал. Я не расслышал, что с ним случилось дальше. Они сказали только, что будут бомбить территории, которые оказывают поддержку терроризму.

— Если его убили, нам повезло. А живой он обязательно будет нам мстить.

Репортаж закончился. Затем выступило несколько известных политиков, повторивших положенные формулы. Наконец ведущий программы подытожил все сказанное, особенно выделяя голосом некоторые фразы, способные потрясти зрителей и посеять страх среди населения. Успехи последней антитеррористической операции только подтверждали всю серьезность угрозы, а значит, в самое ближайшее время следовало ожидать новых кровавых терактов.

Дальше шли новости спорта. Елена выключила телевизор и вновь призвала толпу чествовать Байкала. Потом она дала всем знак разойтись и пригласила гостей заглянуть к ней в кабинет.

Байкал все никак не мог прийти в себя оттого, что только что видел на экране собственную фотографию и осознал, как велик масштаб той чудовищной игры, в которую его втянул Альтман.

У входа в здание, где располагались офисы, между бунтарями и Фрезером произошла небольшая стычка.

— Эй! — сказала Елена, — а ты кто такой?

— Не обращай внимания, — успокоил ее Говард, — это простой виллан, он прислуживает Байкалу.

Фрезер страшно возмутился:

— То есть как «простой виллан»? Я Фрезер, из племени фрезеров. И мы, фрезеры, в жизни никому не прислуживали, с тех самых пор, как наш предок вернулся из Детройта.

— Успокойся, — сказал Говард, — никто не хотел тебя обидеть.

— Фрезер... Где-то я уже слышала это название... — задумчиво проговорила Елена. — В какой части света живет твое племя?

Фрезер пожал плечами. Байкал уже знал, что его друг просто не в состоянии ответить на столь абстрактный вопрос.

— Неужели ты не представляешь себе, — настаивала Елена, — где живет твое племя? У вас что, еще не побывали бунтари?

— Захаживали к нам всякие там болтуны, чертовы проповедники да бездельники вроде вас. Но мы их к себе и близко не подпускаем. С вами только так и можно.

Елена повернулась к брату и проговорила, как бы размышляя вслух:

— Фрезеры... Кажется, я слышала это слово в разговоре о Недоступных Землях. Когда наша картографическая миссия вернулась с юго-запада.

— Как бы то ни было, — вмешался Байкал, — он заслуживает доверия. Я за него ручаюсь.

Фрезер еще немного поворчал, но было видно, что он счастлив и горд тем, что друг за него заступился. Он торжествующе посмотрел на двух бунтарей, словно школьник, с которого только что смыли несправедливое обвинение.

Наконец все вошли в здание. Первая комната представляла собой длинный зал, где рядами стояли скамьи и парты. На большой черной доске круглыми буквами было написано стихотворение. Судя по раскрытым бумажным тетрадям, лежавшим на партах, дети вот-вот должны были вернуться в класс.

— У нас здесь двести учеников, — гордо провозгласила Елена.

— А чему вы их учите? — спросил Байкал, разглядывая странные карты на стенах, шары, изображающие землю, и таинственные толстые книги на полках, почерневшие и потрепанные от бесконечного использования.

— Прежде всего говорить и писать на правильном англобальном языке. В одной нашей деревне живут носители без малого тридцати языков. Надо же всем этим людям общаться между собой. А главное, мы должны подготовить их к возвращению.

— К возвращению? Куда? В Глобалию?

— Мы, бунтари, верим, что ни наше изгнание, ни разделение мира не вечны. Видите эти карты и глобусы? Мы сами их делаем по образцам, которые наши предки взяли с собой, когда бежали из Глобалии. Они воспроизводят мир таким, каким он был, когда еще не утратил единства. Значит, когда-нибудь мы просто вернемся к себе домой.

— Завтра мы будем на Капитолии! — воскликнул Говард и широко улыбнулся.

Байкал подошел к карте, на которой был изображен американский континент с подробно обозначенным рельефом и тонкой сетью границ.

— Наверняка с тех пор все сильно изменилось, — заметил юноша, — ведь прошло столько времени...

— Именно поэтому мы регулярно организуем картографические миссии. Мы стараемся быть в курсе всех изменений, во всяком случае в отношении тех территорий, к которым у нас есть доступ.

Рассказывая все это, Елена ходила вдоль рядов. Время от времени она брала в руки то книгу, то тетрадь из тех, что лежали открытыми на партах.

— И еще, конечно, мы преподаем историю. Видите, этот класс сейчас проходит Древнюю Грецию.

Книги мало чем отличались от тетрадей. На самом деле, это были рукописные копии с печатных оригиналов, сделанные очень умелой рукой. Елена пояснила, что те немногие книги, которые бунтарям удалось унести с собой во время своего исхода, хранятся в специальном тайнике, тогда как все пользуются копиями, переписанными от руки или отпечатанными на старинной машине, именуемой ротатором.

Покинув классы, Елена и ее гости прошли по коридорам, пересекли двор, поднялись по высокой деревянной лестнице, довольно умело сооруженной из обтесанных кругляков, и оказались в комнате, окна которой находились на уровне крепостных стен. Оттуда было видно всю деревню. Стены, пол и потолок были обиты досками. Хотя доски эти явно были найдены на свалке и на некоторых из них еще сохранялись следы надписей, вымытые щелоком, они приобрели одинаковый светлый оттенок. Во всей комнате пахло свежестью и чистотой. Обстановку составляли предметы двух типов. Как ни странно, при всей своей противоположности они вполне гармонировали друг с другом. Во-первых, там было много оружия. Какие-то его виды, например инкрустированные драгоценными камнями кинжалы, развешанные по стенам шпаги и сабли, служили только для украшения. А вот три автомата на стойке за письменным столом выстроились в ряд вовсе не для красоты. Одного взгляда на них было достаточно, чтобы понять, что они заряжены. Вещи второго типа выдавали присутствие женщины или даже маленькой девочки. Парусиновые шторы, обрамлявшие окно, наверняка шились вручную долгими вечерами.

Об этом свидетельствовали неровные сборки и кайма. На полке примостились две разодетые в пух и прах пластмассовые куклы. В деревянной рамке, обклеенной разноцветными блестками, красовалась кошка. Ее нарисовали в горделивой позе животного, привыкшего к поклонению. Решительная Елена со своими широкими, мощными плечами, длинными косами, поджатыми губами и чистыми глазами всем своим видом оправдывала такое соседство, примиряя кукол с автоматами. Эта комната была ей под стать.

Байкал опустился в большое кресло, сооруженное из отростков оленьих рогов. Несмотря ни на что, оно оказалось довольно удобным, Фрезера пришлось долго уговаривать, чтобы тот не садился на пол. Кое-как устроившийся на деревянном табурете, бедняга казался таким неуклюжим, что, глядя на него, все невольно улыбнулись. Третий стул занял Говард, тогда как Елена осталась стоять за своим столом. Глядя на брата и сестру, Байкал удивился, как мало между ними общего.

— Итак, — зычным голосом провозгласила Елена, — сначала я расскажу о том, в какой ситуации находимся сейчас мы. А потом вы изложите свой план, и мы начнем выполнять ваши распоряжения.

Байкал постарался не подать виду, но при этих словах ему стало ясно, что у него осталось всего несколько минут на то, чтобы принять какое-то решение, если он хочет продолжать ломать все ту же комедию.

Глава 3

ЕЛЕНА НАЧАЛА С КРАТКОГО РАССКАЗА о том, что произошло с тех пор, как бунтари покинули Глобалию.

В первое время глобалийские вооруженные силы подвергали антизоны регулярным бомбардировкам.

Мишенью служили любые объединения, имевшие хотя бы отдаленное сходство с государством, под тем предлогом, что они могли оказывать поддержку террористам. Сначала эти военные операции сопровождались попытками установить марионеточные режимы, подконтрольные Глобалии. Но постепенно выяснилось, что это требует слишком больших средств. А потому авианалеты преследовали единственную цель: повергнуть антизоны в хаос.

Лишенное какой-либо возможности укрыться на севере, пострадавшее население в панике заметалось, покинуло насиженные места, и начался великий исход. Африканцы бежали в Южную Америку, арабы устремились на Дальний Восток, филиппинцы колонизировали Южную Африку. Нынешнее смешение рас в антизонах было результатом этих гигантских миграционных волн. Беженцы, утратившие в пути все прежние связи, сбивались в группки, чтобы защищаться, и договаривались о том, по каким правилам будет строиться их совместная жизнь. Так складывались племена. Каждое подобное племя долго кочевало с места на место, пока не находило подходящего участка земли, чтобы осесть. Нередко случалось, что в одном таком объединении жило бок о бок десять, а то и двадцать разных народностей, говоривших на разных языках.

Чаще всего племена возникали случайно. Но иногда люди объединялись на основе общих идей и принципов. Именно так повелось у бунтарей, а помимо них существовали и религиозные общины самого разного толка. По соседству с бунтарской деревней расположилась целая вереница укрепленных католических обителей, буддистский монастырь, синтоистская секта, два лютеранских прихода и мусульманский рабат, населенный солдатами-монахами. Ни одна из этих конгрегаций не сохранила связи с Глобалией. Например в католических монастырях продолжали с почтением упоминать некого абстрактного папу, но никаких отношений с Римом не поддерживали. И все худо-бедно пытались выжить.

Ценой многолетних усилий и множества человеческих жизней бунтарям удалось собрать довольно подробные сведения об антизонах, особенно на южноамериканском континенте. Желая проиллюстрировать эту часть своего доклада, Елена воспользовалась каким-то невообразимым аппаратом. Он был снабжен яркой лампой, свет от которой проходил сквозь квадратик фотопленки и падал на соседнюю стену. Елена уважительно называла его проектором.

Первая фотография представляла собой общую схему. Наверху была обозначена глобалийская граница, под которой простирались обширные пространства антизон.

— Возле глобалийских безопасных зон, — пояснила Елена, указывая на верхнюю часть карты, — живут, в основном, мафиози. Они держат под контролем все связи с Глобалией. Любой обмен между ней и антизонами происходит только при их посредничестве.

— И даже обмен людьми? — живо переспросил заинтересованный Байкал.

— Эту границу мало кто пересекает. Мафия не дала бы просочиться ни одному глобалийцу, который отважился бы проникнуть сюда. Конечно, если такой вообще найдется. А чтобы попасть в Глобалию, нужна генетическая карта, которой нет ни у кого из тех, кто родился в антизонах. За исключением мафиози, конечно.

Все это дало Байкалу серьезную пищу для размышлений. Между тем Елена продолжала

— Вдалеке от границы уже нет мафии. Там живут только обычные племена, которые подчиняются своим господам. Некоторые из них, например мародеры, тоже сотрудничают с глобалийцами. Те платят им за то, чтобы они убивали нас и наводили ужас на всех вокруг. .

— А что вы называете Недоступными Землями? — спросил Байкал.

Услышав эти слова, Фрезер, до сих пор смотревший в окно, выпрямился на своем табурете, нахмурился и стал ждать, что ответит Елена.

— Чем дальше от Глобалии, тем реже встречаются товары, завезенные мафией из-за границы. Антизонам приходится рассчитывать только на себя. В бунтарских деревнях еще сохранились кое-какие полезные навыки, но остальное население, как правило, прозябает в нищете. Часто выдаются голодные годы, людей косят эпидемии. К тому же большинство племен постоянно воюет между собой. По дороге вы наверняка уже не раз могли наблюдать такие картины. Есть области, где голод, эпидемии и войны свирепствуют настолько, что через них в течение долгого времени вообще невозможно пробраться.

Фрезер так и подскочил, готовый, во что бы то ни стало, отстаивать свою правоту.

— Вы же нам только что сказали, что фрезеры живут в этих ваших...

— Недоступных Землях, — пришла на помощь Елена. — Во всяком случае, так мне рассказывали.

— Брехня все это! — крикнул Фрезер, призывая Байкала в свидетели. — Голод... Война... Болезни... Ничего такого у нас сроду не было!

Щеки у Елены покраснели от гнева. Когда она злилась, то начинала слегка косить.

— А ты что, и по дороге сюда не видел ничего подобного? — грубо спросила она.

— Может, и видел, — признал Фрезер, — но только не у нас в деревне.

— Тебе повезло, вот и все. Наверняка твоя деревня просто слишком далеко. Может быть, вы живете уже по другую сторону Недоступных Земель.

На это Фрезер не нашелся, что возразить. Он заставил с собой считаться, высказал свою точку зрения, и этого ему было вполне достаточно. Поправив рубашку, Фрезер выпрямился на своем табурете и, не разжигая, засунул в рот трубку.

Пока шла эта короткая перепалка, Байкал стал смотреть по сторонам, и взгляд его случайно упал на стойку с оружием.

— Откуда у вас весь этот арсенал?

Говард не удержался, чтобы не расхохотаться.

— А вы как думаете? — отозвалась Елена, — кто, по-вашему, производит подобные игрушки?

Она повернулась, сняла висевший рядом винчестер и щелкнула затвором. Раздался сухой, негромкий щелчок, подтверждающий, что механизм хорошо смазан и работает как часы. Елена крепко держала пистолет обеими руками, одной — дуло, а другой — приклад, положив палец на спусковой крючок. Она так прижимала к себе винчестер, словно это был младенец, и смотрела на него с нескрываемой нежностью.

— С тех пор как мир разделился, — снова заговорила Елена, — единственный товар, который Глобалия поставляет в антизоны в неограниченном количестве, — это оружие.

— Неужели те, кто поставляет сюда оружие, не боятся, что когда-нибудь оно может быть обращено против самой Глобалии? — удивился Байкал.

— Они могут спать спокойно. Здесь все только и делают, что воюют друг с другом. Какое племя станет бросать вызов могущественной Глобалии? Нет, здешние племена способны только на то, чтобы затеять резню между собой.

Байкал начинал понимать, почему Фрезер был так неприязненно настроен по отношению к бунтарям. Те действительно отзывались о племенах полупрезрительно, свысока.

— Ну а вы сами? — спросил Байкал, стараясь говорить таким же снисходительным тоном, — вы что, ни с кем не воюете? И врагов у вас нет?

— Нам приходится защищаться, — признала Елена, — но сами мы не хотим нападать ни на кого, кроме Глобалии. Вот почему мы одни не получаем оттуда оружия.

— А когда мы проходили мимо арсенала, мне показалось, что у вас его в избытке.

— Антизоны переполнены военным снаряжением. Конечно, нам удается кое-что раздобыть для себя. Но вы не успели заметить, что среди оружия, которое там хранится, много сломанного. Даже наши специалисты не в состоянии его починить. К тому же нам часто не хватает боеприпасов.

— Так вот оно что! — воскликнул Фрезер, обращаясь к Байкалу, — так я и думал! Вот к чему они клонят! Они хотят, чтобы ты раздобыл для них оружие.

Эта новая реплика Фрезера окончательно вывела Елену из себя. Она с силой ударила обеими руками по шершавой доске, служившей столешницей, и наверняка всадила себе в ладони сразу несколько заноз, потому что скривилась от боли и разозлилась еще сильнее.

— Когда же этот мужлан наконец заткнется! Он воображает, что все знает, а на самом деле несет полную чушь! Оставьте нам его на пару месяцев, пусть походит в школу, мы его тут научим уму-разуму!

— Мегера!

— Хватит! — проорала она, угрожающе тряхнув тяжелыми косами, — нам нужно вовсе не оружие.

Поскольку Елена бросила выразительный взгляд на свой винчестер, Фрезер успокоился и ограничился тем, что изобразил на морщинистом лице снисходительную улыбку.

— С тех пор как наши предки пришли сюда, — продолжила Елена, глядя на Байкала, — мы проделали огромную работу. Бунтарские поселения распространены по всему миру и поддерживают между собой связь. Конечно, у нас в распоряжении довольно примитивные средства, но все-таки нам удалось зажечь хоть немного света в этой кромешной тьме. Наши возможности довольно велики.

Тут она заколебалась и взглянула на брата.

— Однако нам многого не достает.

Говард прищурился, подбадривая сестру.

— Прежде всего, — продолжила она, — мы плохо знаем своего врага. Те, кто не захотел смириться с разделением мира и покинул Глобалию, были выходцами из США, Европы или из крупных южноамериканских городов, позже ставших глобалийскими факториями. Короче говоря, они хорошо знали территории, которые потом отошли к Глобалии. А мы, их потомки, родились в антизонах, вдалеке от всего. Мы никогда не жили в Глобалии, не понимаем до конца, что там происходит, хотя и смотрим их новости. Тот, кто нас возглавит, должен хорошо знать оба мира. Иными словами, он должен быть в родстве с теми, с кем мы хотим сражаться.

Уже по тому, с каким воодушевлением Елена произнесла последнюю фразу, было видно, как страстно бунтари ждут ниспосланного свыше вождя.

— Это еще не все, — вмешался Говард, — нам нужен кто-то, кто сможет объединить бунтарей, несмотря на все наши разногласия.

— Значит, вы разобщены? — живо отозвался Байкал, неожиданно обнадеженный этим признанием в слабости. — Я думал, все бунтари разделяют одни и те же идеалы.

— Конечно разделяют, — подтвердила Елена. Но потом, опустив глаза, добавила, — И все же... Бунтари — интеллектуалы... Они спорят, выдвигают разные точки зрения. Каждый отстаивает свое видение, опровергая других. Добавьте к этому, что мы живем в антизонах, где царят не самые утонченные нравы, и вы поймете, почему бунтарей вечно раздирают противоречия и почему их так трудно заставить действовать сообща... Нас может объединить только кто-то пришедший извне, чей авторитет будет признан всеми.

— Что вы собираетесь делать сейчас? — поторопился спросить Байкал, чтобы самому не пришлось отвечать на подобный вопрос.

— Созвать глав всех наших поселений. Мы называем это собранием Большой Когорты. Оно созывается в исключительных случаях, когда бунтарям нужно принять особо важное решение. Вы выступите и изложите свою программу.

— Сколько времени понадобится, чтобы собрать всех здесь?

— Если оповещать все бунтарские деревни на континенте, на это потребуется несколько недель. Возможно, недели три.

После долгих раздумий Байкал сказал себе, что этот план хорош тем, что позволит ему оттянуть решающий момент.

— Хорошо, я готов ждать, — сказал юноша, — а когда соберется Большая Когорта, я открою свой план.

Говард и Елена переглянулись. Глаза их блестели от радостного возбуждения.

— Мы сегодня же объявим сбор, — вскричала Елена.

А потом, помрачнев, добавила:

— Только ждать здесь вам будет слишком опасно. Вас наверняка заметили по дороге сюда. Если мы все правильно поняли, Тертуллиан захочет отомстить за бомбардировку, раз он думает, что его бомбили из-за вас. Наша деревня расположена слишком близко к границе. Вас нужно переправить в безопасное место.

— Тогда, — перебил ее Фрезер, — пусть он пока побудет у нас.

И добавил, комически растягивая слова:

— В «Недоступных Землях».

Это предложение все встретили удивленным молчанием.

— А это не слишком далеко? — опомнился наконец Байкал.

Фрезер ошарашенно смотрел то на него, то на Елену, то на Говарда. Похоже, он и сам не ожидал подобного успеха.

— Здесь ведь есть лошади, — не растерялся он, — пусть нам одолжат парочку.

Мысль была здравая. Байкал поддержал ее, и бунтари тоже не нашли, что возразить.

* * *

ПОДРОБНО РАССКАЗАВ Кейт и Анрику историю возникновения Глобалии и описав ее нынешнее положение, Уайз больше не появлялся в ассоциации и не виделся со своими молодыми друзьями. Их каждый раз встречали новые, незнакомые библиотекари и, не говоря ни слова, провожали к какому-нибудь столу, пристроившемуся в нише между книг. Анрик продолжал увлеченно изучать все доступные исторические документы. Он все еще думал, что это поможет пролить свет на странную политическую интригу, жертвой которой стал Байкал.

А Кейт, наоборот, буквально задыхалась среди пыльных книжных рядов «Уолдена». Девушка была убеждена, что решение нужно искать где-то за пределами ассоциации. В голове у нее все время вертелась последняя фраза Уайза о том, что она сможет присоединиться к Байкалу, если только найдет способ выбраться за пределы безопасных зон. Судя по картам, которые показывал ей Уайз, антизоны вблизи Сиэтла представляли собой небольшие изолированные островки. Чтобы проникнуть на обширные южные территории, куда выслали Байкала, надо было сначала как-то добраться до одной из далеких глобалийских факторий. Лучше всего до Парамарибо, ведь сообщение пришло именно из этого района. Но Кейт там никого не знала, а на обычную туристическую поездку у нее не хватило бы денег.

По правде говоря, она чувствовала себя очень одинокой. В безопасной зоне, где почти не осталось молодежи, завязать новые знакомства со сверстниками было непросто, а люди с большим будущим обращались с девушкой как с ребенком. Одним словом, если не считать матери и Анрика, Кейт ни с кем не общалась.

В денежном отношении дела у нее обстояли тоже далеко не блестяще. Она ушла с работы, чтобы полностью посвятить себя поискам Байкала, и теперь получала бессрочное пособие, равное предыдущей зарплате. Согласно новым законам о «равноценности работы и досуга» устаревшее слово «безработица» официально находилось под запретом. Отныне каждому предоставлялось право либо заниматься определенной деятельностью (раньше это именовалось работой), либо посвящать все свое время разнообразным хобби, то есть, по старинной терминологии, досугу. Ни одной из этих альтернатив не отдавалось никакого предпочтения. И то и другое оплачивалось одинаково хорошо, то есть, на самом деле, одинаково плохо, если, конечно, речь шла не о руководящих постах. Одним словом, Кейт прозябала.

Она уже готова была погрузиться в отчаяние, когда, примерно неделю спустя после того знаменитого разговора с Уайзом, перед ней вдруг открылись новые, неожиданные возможности. Однажды утром на ее мобильный пришло сообщение от однокашницы по Анкориджу. Марта, которая теперь обосновалась в Лос-Анджелесе, звала всех своих бывших соучеников к себе на свадьбу. Кейт никогда не была ее близкой подругой. Вероятно, Марта запросила в пансионате полный список выпускников и разослала всем подряд одно и то же сообщение.

Это приглашение выглядело невероятно. Брак давно стал в Глобалии очень редкой формальностью, и вступали в него, как правило, в более чем почтенном возрасте. Сама идея брачных уз противоречила основным принципам, на которых зиждилось здание демократии. В мире, где покушение на чужую свободу считалось тяжелейшим грехом, ограничение возможностей индивида, вытекавшее уже из самого факта женитьбы, казалось недопустимым. Единственное, что хоть как-то оправдывало в глазах общества столь вопиющее ущемление в правах, — это его добровольный характер. К счастью, каждому гарантировалась возможность в любой момент расторгнуть эти узы без лишних формальностей и проволочек. Вступление в брак строго регулировалось законом и требовало долгих хождений по инстанциям, тогда как развод, напротив, совершался свободно, быстро и без каких-либо дополнительных условий.

По сложившейся традиции, отмечать свадьбу было не принято, гораздо чаще устраивались вечеринки, чтобы отпраздновать развод.

Но от Марты можно было ожидать чего угодно. Она всегда отличалась строптивым, независимым характером и не признавала никаких правил. Ее мать, знаменитая певица, увидела в своей беременности хороший повод для саморекламы. В течение нескольких недель эта новость не сходила с экранов. По слухам, отцом будущего ребенка был прославленный футболист. После родов журналисты ни на минуту не оставляли в покое молодую мать и ее дитя, и певица без стеснения представала перед публикой в самых скандальных позах: то она кормила грудью, то меняла младенцу подгузники. Мало того, она с гордостью заявляла, что пережить опыт естественного деторождения было бы интересно и полезно каждой женщине. Подобное поведение спровоцировало в обществе бурную полемику. Все это послужило прекрасной рекламой для певицы, спрос на ее диски рос с каждым днем. А как только ажиотаж спал, она постаралась поскорее избавиться от Марты, отправив девочку в Анкоридж.

Приглашение оказалось как нельзя кстати. Теперь у Кейт появился повод вырваться из тихого затворничества в Уолдене. Не говоря уже о том, что Лос-Анджелес, расположенный далеко на юге, был гораздо ближе к антизонам. Получив приглашение, Кейт на следующий день посоветовалась с Уайзом, который ненадолго заглянул в ассоциацию. Тот подтвердил, что Лос-Анджелес — особый город, где можно встретить самых разных и самых неординарных людей, в том числе мафиози и тех, кто торгует с антизонами. Это окончательно убедило Кейт в том, что ей следует принять приглашение бывшей одноклассницы и отправиться в Лос-Анджелес.

Девушка прилетела туда накануне свадьбы. Самая большая безопасная зона во всей Глобалии поражала своим размахом. Над городом и его окрестностями были возведены гигантские защитные сооружения: стеклянные купола закрывали целые холмы. Огромная территория Калифорнийского университета, преобразованного в центр повышения квалификации для пожилых людей, целиком уместилась под одним лишь прозрачным сводом. В свое время о нем говорили, как о настоящем чуде архитектуры. Стеклянные конструкции, окружавшие Санта-Монику и Малибу, включали в себя пляжи и прибрежную часть океана.

Своим основанием они уходили в море в нескольких сотнях метров от берега.

Неоспоримым достоинством Лос-Анджелеса был его естественный мягкий климат, так что пушки для разгона облаков почти никогда не приводились в действие. При этом небо над стеклянными сводами было не таким однообразно-голубым, как везде: порой оно покрывалось мелкими облачками, а на закате над морем проплывали длинные сиреневые полосы. По результатам референдума в городе поддерживались высокие показатели влажности и температуры. Жители продолжали прогуливаться в шортах и просторных рубашках, как в старые добрые голливудские времена, о которых напоминала знаменитая фотография Мэрилин Монро в широкой юбке, спроецированная на гигантский экран аэровокзала. С той только разницей, что одежда теперь шилась из терморегулируемых, самоочищающихся материалов, которые по желанию владельца могли менять рисунок и цвет.

На всякий случай перед отъездом Кейт отправила Марте сообщение. Но девушка вовсе не предполагала, что кто-то будет встречать ее в аэропорту. Каково же было ее удивление, когда, выйдя из туннеля антитеррористического досмотра, — генетическая идентификация, рентген, проверка багажа, допрос, — она услышала чьи-то радостные крики и увидела совершенно незнакомую женщину, которая бросилась к ней на шею с криком: «Ты совсем не изменилась!»

Глава 4

— ДЖИН-ТОНИК или скотч со льдом?

На белом сервировочном столике из натурального дерева поблескивала в солнечных лучах целая коллекция стеклянных бутылок, внутри которых мерцали красные, янтарные, рыжевато-коричневые и золотистые жидкости. Это была чистой воды провокация, настоящая выставка ядов.

— Апельсиновый сок, — осторожно отозвалась Кейт и тут же мысленно упрекнула себя в том, что выглядит в глазах подруги неловкой и малодушной.

Но Марта ничего не сказала. Сама она, нисколько не стесняясь, налила себе внушительный стакан виски и с кровожадной улыбкой опустила в него кусок льда, словно бросила живую мышь на съедение пираньям.

— Половина одиннадцатого! — воскликнула Марта, взглянув на часы. — Это у меня первый за сегодняшний день.

И она с нескрываемой нежностью посмотрела на свой стакан.

— Ты и представить себе не можешь, как я рада, что ты приехала.

Кейт сидела в шезлонге на залитой солнцем террасе Мартиного дома. Ей все еще было не по себе от того, как сильно изменилась ее школьная подруга.

Марта приехала в Анкоридж через год после Кейт. Это была белокурая девчушка с тонкими, буйно вьющимися волосами, которые, упорно не желая закручиваться в аккуратные локоны, больше всего напоминали сильно взбитую пену. Казалось, к этой почти белой копне волос подошли бы голубые, как у скандинавов, или, в крайнем случае, зеленые глаза, по цвету напоминающие море. Но вместо этого на лице у девочки сверкали два черных уголька, в глубине которых, сколько ни присматривайся, нельзя было разглядеть ничего, кроме красных огненных искорок. Вся она была под стать этим дьявольским глазам: непокорная, дерзкая, неугомонная. Марта кого угодно могла поднять на смех, то и дело впадала в беспричинную ярость, носилась туда-сюда, убегала, а потом в самый неожиданный момент выскакивала откуда-то, как чертик из коробочки.

И только во сне, когда черные зрачки скрывались за плотно сомкнутыми веками, весь облик девочки дышал покоем и тихим очарованием, словно ее мягкие, нежные кудряшки в эти часы молчаливо заявляли о своих правах.

— Эту историю со свадьбой, — слегка заплетающимся языком объяснила Марта, — с месяц назад придумал мой парень.

Рассказывая, она бурно жестикулировала правой рукой. На каждом пальце сверкало по увесистому кольцу.

— У нас была вечеринка, собралось полно народу. А он взял, влез на стол и объявил, что мы собираемся пожениться. Все на это купились, так что в конце концов мы и сами поверили, что это правда.

Она отпила солидный глоток виски и поставила стакан на столик.

— Как подумаю, что свадьба была назначена на завтра... Можно сказать, я чудом отделалась!

Глаза у Кейт округлились от удивления, и Марта лениво пояснила:

— Ну да. Он уехал по делам, а мне одной неохота было возиться с приготовлениями. Самое прикольное — это объявить свадьбу. А насчет церемонии... Короче, мы ее отменили.

Она одним глотком осушила свой стакан, ненадолго впала в блаженное забытье, потом пришла в себя и вскричала, глядя на Кейт:

— Прости! Конечно, надо было тебя предупредить. Но до чего же здорово, что ты приехала!

И Марта так громко и заразительно расхохоталась, что ее гостья засмеялась вслед за ней.

— А сейчас, — внезапно объявила Марта, — мы будем жарить мясо на углях.

Мартин дом, зажатый между двумя гигантскими небоскребами, стоял прямо на берегу моря и представлял собой копию испанского дворца XX века. С террасы открывался впечатляющий вид на Тихий океан. Тут явились двое чернокожих слуг в белоснежных одеяниях и принялись разжигать огонь под миниатюрной жаровней.

Кейт тут же вспомнился запах гари, который она почувствовала, выбравшись из зала для трекинга. Девушка встала, подошла к кованой решетке и стала смотреть на побережье. Океанские волны, набегая, скользили между высокими кокосовыми пальмами, словно послушные пряди волос между зубцов гигантского гребня. Благодаря искусству строителей защитные стеклянные сооружения были почти неразличимы. Разве что за линией, где прозрачная стена уходила под воду, море приобретало более матовый оттенок. Конечно, в Сиэтле погода была ничуть не хуже, а залив Хуан-де-Фука на фоне горных кряжей выглядел не менее величественно. Тем не менее в Лос-Анджелесе было какое-то особое очарование. Граница между природой и цивилизацией, вопреки всем экологическим догмам, была здесь обозначена куда менее отчетливо, а близость антизон чувствовалась острее, чем где бы то ни было.

Марта подошла к Кейт, по ее примеру облокотилась на перила и сняла большие солнечные очки, закрывавшие пол-лица.

— Дорогуша, ты еще ни словечка не вымолвила с тех пор, как приехала, — сказала Марта, пристально глядя подруге прямо в лицо. — Что-то не так? Дело во мне, да?

С тех пор как Кейт приземлилась в Лос-Анджелесе, она действительно чувствовала себя как в кошмарном сне: в аэропорту к ней в объятия кинулась какая-то женщина, расцеловала ее, принялась болтать о старых добрых временах. Но девушка никак не могла узнать в этой даме с большим будущим свою бывшую соученицу по Анкориджу. У незнакомой женщины были прямые каштановые волосы, убранные в сложную прическу с шиньоном, а в ушах и на шее сверкали тяжелые украшения. Сняв очки, Марта обнажила не только свои глаза. Сразу стало видно, что ее лицо изрезано множеством мелких шрамов, среди которых попадались розоватые, совсем еще свежие. Все это еще больше смутило Кейт.

— Двенадцать операций за три года, можешь себе представить?

Разглядывая искусственно утолщенные губы, выпрямленный нос, измененный разрез глаз, поднятые скулы, неправдоподобно ровные зубы, Кейт с ужасом поняла, что перед ней сейчас стоят два человека, соединившиеся в одном. От прежней Марты остались только воспоминания, насмешливо-дерзкая манера держаться да, может быть, какие-то отдельные жесты. Все остальное вытеснила эта незнакомая женщина, подобно армии завоевателей, которая изгоняет побежденных, чтобы самой обосноваться на их позициях.

— Лучше всего получилась грудь. Вот, смотри.

Марта задрала свой топ и гордо приподняла ладонями груди с еще заметными швами от протезов. В Глобалии подобное хвастовство стало обычным делом и уже никого не шокировало.

— Раньше ты тоже была очень даже ничего, — сказала Кейт и выпрямилась.

Обиженная Марта снова втиснула грудь в обтягивающий топ и пожала плечами.

— Очень на тебя похоже, — пробурчала она, — ты-то сама нисколько не изменилась. Такая же дохлая интеллектуалка.

В Анкоридже Марта так по-дружески поддразнивала Кейт. Теперь между ними не было ничего общего, кроме прошлого.

— А ты? — спросила Кейт, которая теперь немного освоилась, но так до конца и не разгадала тайну Мартиного преображения. — Расскажи, что ты делала все эти годы.

— Я? Ну, ты же знаешь, из какого я теста, — сказала Марта и хлопнула в ладоши, снова вызывая слуг, чтобы те принесли кофе. — Меня и тогда интересовал только шоу-бизнес, песни да фильмы. Так что, как только нас выпустили из Анкориджа, я быстренько свалила сюда, в Лос-Анджелес.

— К матери?

— Еще не хватало. Моя мамаша теперь просто старая развалина. Нет, просто так приехала, и все. Сначала я поселилась на Таксон-драйв у своего приятеля-гитариста. Он помог мне немного освоиться в здешних местах. Ты куришь?

Марта вытащила пачку табаку и листок бумаги.

— А здесь это не запрещено? Разве тут не безопасная зона? — спросила Кейт.

— Надо же, ты действительно нисколечко не изменилась. Ничего не запрещено, если у тебя есть средства. К тому же я-то курю вовсе не табак.

При этих словах она достала из ящичка коричневый шарик и начала медленно подогревать его на огне.

— Чтобы тебя не смущать, я сегодня буду курить только разрешенную травку. Видишь, тут написано: «Конопля. Сертифицировано глобальной монополией психотропных средств». И подпись генерального прокурора. Ты же не хочешь быть святее самого папы?

Кейт молча наблюдала, как ее подруга скручивает косяк.

— Короче, я обосновалась в Лос-Анджелесе. И тут до меня доходит, что делать-то я ничего не умею. Здесь, чтобы пробиться, надо или петь, или идти в актрисы. Певица из меня никакая. А у артисток жуткая конкуренция. И, опять-таки, мода против меня: сейчас всем подавай женщин с большим будущим. Девчонке со свеженькими щечками и тугой попкой здесь ничего не светит.

Она курила свою сигаретку и попутно отпивала большими глотками красное вино.

— Режиссеры тут ни при чем. Я с ними много раз об этом говорила. Стоит им взять на роль девчоночку вроде тебя, потом хлопот не оберешься. Антипедофильские ассоциации скажут, что фильм пропагандирует сомнительные вкусы, феминистки возмутятся, что женщинам навязывают элитарные, а то и фашистские ценности: юность, красоту и естественное здоровье. Начнут протестовать профсоюзы хирургов, потому что их хотят оставить без работы. Короче, молодежь никому не нужна. Публика к этому привыкла. Большинству нравится искусственная красота. Старухи, одним словом.

Кейт согласилась-таки выпить бокал красного вина и слегка опьянела. Язвительная Марта с задорным блеском в глазах снова смешила ее, как когда-то в Анкоридже.

— И ты решила от них не отставать?

— Не раздумывая. Можешь мне поверить. Начала я, естественно, с носа. Говорят, тут нужно как минимум три операции, чтобы получилось то, что ты хочешь. Потом я в первый раз прооперировала грудь, а дальше понеслось: глаза, губы, накладки на бедра, выравнивание зубов, наращивание ногтей и всякие ненужные вещи вроде фальшивых шрамов, как будто мне вырезали аппендицит и варикозные вены. Когда действительно хочешь сойти за зрелую женщину, мелочами пренебрегать нельзя.

— И после всего этого ты начала сниматься?

— У меня уже четыре фильма! — гордо объявила Марта. — Причем два из них — самое жесткое порно. Кстати, со своим парнем я познакомилась на съемках.

— Он что, имеет отношение к кино?

— Ни малейшего. Просто снимали мы вон на том пляже. Видишь киоск с мороженым? Вся история крутилась вокруг него. По сюжету я шла по пляжу и подходила к киоску. Продавец был высокий брюнет, по регистрации турок или перс, что-то в этом роде. Дело кончалось, как ты понимаешь, совсем не мороженым...

— И вы снимаете такие вещи вот так, посреди улицы?

— Здесь всем на это наплевать. Главное — не перекрывать движение.

— А... твой парень?

— Сидел у себя дома, вот на этой самой террасе, и смотрел на нас в бинокль. Когда мы закончили, он спустился и пригласил меня зайти к нему пропустить по стаканчику. В общем, в тот день с мороженым мне явно не везло...

И они обе прыснули со смеху, как озорные школьницы.

— А чем он занимается?

— Всего и не упомнишь. Я стараюсь особенно не вникать. Он из очень известной семьи. Ну и, кажется, приторговывает кое-чем помаленьку.

А потом, выбросив маслянистый окурок, добавила:

— Кстати, ты-то мне еще ничего не рассказывала про свои любовные дела.

Кейт ненадолго задумалась, глядя куда-то вдаль. Мысли ее покачивались, словно меланхоличные верхушки кокосовых пальм на берегу океана. Под действием вина стыдливость отступила, и, позабыв об осторожности, девушка поведала подруге свою историю.

Марте она показалась довольно удручающей. Вот так, ни с того ни с сего, втюриться по уши в какое-то ничтожество, в интеллектуала самого худшего толка, в слабовольного идеалиста — одним словом, в неудачника по нынешним временам означало обречь себя на многолетние лишения и нищету. Хорошо еще, что Кейт выбрала не какую-то посредственность, а прямо-таки экстремистский вариант, и от этого в глазах Марты дело приобретало интерес. То, что этот Байкал, нарушив запрет, пробрался в антизону, был схвачен, арестован, а потом таинственным образом выслан из Глобалии, придавало ему определенную оригинальность. Марта прониклась симпатией к юноше, увидев в нем такого же сорвиголову, как она сама, хотя и на свой лад.

— Дай мне время подумать, — сказала она, — я соображу, что тут можно сделать.

Больше Марта не упомянула об этом ни разу за весь день. Поскольку Кейт устала после долгого путешествия, Марта предложила ей пораньше отправиться спать.

На следующее утро Марта объявилась в двенадцатом часу, то есть, в ее понимании, ни свет ни заря. Она томно куталась в махровый халат с вышитыми инициалами. Но все, что не было прикрыто роскошной белоснежной тканью, выглядело далеко не лучшим образом, и Марта это прекрасно знала. Слугам было приказано заранее накрыть на стол и не подходить к ней ближе чем на десять метров..

— Я вчера вечером подумала о твоем дельце, — осипшим голосом сообщила Марта. — У меня появилась одна мысль. Сегодня Лу и Дэн, мои близкие друзья, устраивают вечеринку. У них потрясная вилла на Малибу. Кстати, я там сегодня собираюсь пополнить свои запасы.

— Ты о чем?

— Ну надо же мне чем-то заправлять сигаретки. И еще надо прикупить розовых таблеток, они хорошо идут под виски.

— Разве психотропные средства не в свободной продаже?

— Само собой, не устаю этому удивляться. Стоит включить экран, только и слышно: «Смерть наркотикам! Долой алкоголь! Нет сигаретам!» А вот такие штуки продаются на каждом шагу.

По утрам Марта пребывала в философском расположении духа. Потягивая кофе, она продолжила свои рассуждения:

— Когда я говорю об этом со своим парнем, он всегда отвечает, что так уж устроено демократическое общество: каждый свободен делать все, что вздумается, но при этом каждый виноват во всем. И каждый — жертва всего. Ты понимаешь, что он имеет в виду?

— Кажется, да.

— Короче говоря, я их стандартное фуфло на дух не переношу. Это для рабочих лошадок. И потом, я после стольких операций привыкла к таблеточкам покруче.

Она рассеянно посматривала на серфингистов, скользивших по воде. Паруса были снабжены специальными светочувствительными устройствами, которые приводились в движение под действием солнечных лучей.

— У нас тут раздобыть такие штучки — раз плюнуть. Правда, лучше всего завести себе хорошего поставщика, чтобы он сам всем этим занимался. Моего зовут Степан. Сегодня вечером я хочу тебя с ним познакомить.

Весь день провалявшись на террасе, ближе к ночи они отправились в Малибу на невообразимо длинной Мартиной машине. То была шикарная сверхсовременная модель, настоящая передвижная гостиная. Несмотря на все усилия подруги: тяжелый макияж, бесчисленные украшения, дорогое, вычурное платье «как у настоящей женщины», Кейт по-прежнему выглядела удручающе молодо.

Дом Лу и Дэна стоял на самом берегу океана, на склоне холма, и отличался поистине вавилонской роскошью.

Ночью стеклянный свод наверху становился совсем незаметным, была видна только великолепная вереница бассейнов со струящейся водой да освещенные снизу доверху высокие королевские пальмы. Довершал эту феерическую картину дом на вершине холма, построенный из простого белого камня. Украшением этих гладких стен служили лишь огромные окна. Подобные постройки так часто можно было увидеть в светской хронике и в сериалах, что они казались одновременно и полуфантастическими, и привычными. Удивительнее всего было видеть такие вещи в жизни, а не на экране.

Обитали в этих сказочных краях не менее фантастические существа, едва напоминавшие людей. Неужели у простых смертных могли быть такие неправдоподобно светлые локоны, такие ровные белые зубы и груди столь совершенной формы? Может быть, все эти НЛО наутро отключали свои реактивные моторы и запирались в ангарах? Лу и Дэн встречали гостей в маскарадных костюмах, изображая двух герцогинь времен Французской революции. Из-за сложного грима и напудренных париков почти невозможно было определить ни возраст, ни пол, да и просто различить хозяев между собой. Марта прогуливалась от компании к компании, направо и налево раздавая поцелуи.

— Пошли, — скомандовала она Кейт, — Степан наверняка пристроился на верхней террасе.

Они поднялись еще выше, на сей раз по винтовой лестнице, и наконец оказались на плоской крыше одного из зданий. Почти все пространство занимал огромный бассейн с подсвеченным дном. Окаймлявшие его узкие проходы были уставлены большими керамическими горшками. В них росли апельсиновые деревья, с которых свисали массивные плоды. На первый взгляд на крыше никого не было. Но, пройдя несколько шагов по решетчатому настилу, Марта наткнулась на чьи-то вытянутые ноги, торчавшие между глиняных горшков. Ноги оказались мужские, облаченные в светлые брюки и мокасины от «Тоггс» из суперсовременного полимертитана, последний крик глобалийской моды.

— Я так и знала, что ты здесь, — воскликнула Марта, — все никак не налюбуешься на свои новые башмаки?

— Они особенно хорошо смотрятся на голубом фоне. Как драгоценный камень в ларце с шелковой обивкой, — отозвался мужчина, удобно устроившийся в шезлонге, заложив руки за голову.

На глазах у озадаченной Кейт Марта с неожиданным проворством наклонилась, схватила томно вытянувшегося мужчину за ногу и сорвала туфлю. И вот она уже носилась вокруг бассейна с мокасином в руке.

— Фу! — крикнула она, сделав вид, что нюхает стельку.

— Верни сейчас же, чертово отродье! — прорычал мужчина, который вылез из своего шезлонга и теперь прыгал на одной ноге, пытаясь догнать Марту.

— Надо их хорошенько отмыть! Начнем с этого!

И она зашвырнула мокасин в самую середину бассейна. Все трое молча смотрели, как он погружается в воду. Несколько раз перевернувшись вокруг своей оси, туфля медленно опустилась на фаянсовое дно и замерла.

Мужчина стоял, опустив руки. Казалось, он готов разрыдаться.

— Это же ни в какие ворота... — всхлипывал он.

Кейт на секунду показалось, что сейчас он бросится на Марту. Но он так и стоял с дурацким видом, глядя на свой мокасин, лежащий на пятиметровой глубине.

— Лучше бы ты и второй отправил туда же, — сказала Марта, — так мы сможем спокойно поговорить.

К огромному изумлению Кейт, мужчина, немного поколебавшись, снял второй мокасин и бросил его вслед за первым. А когда тот оказался на дне, расхохотался как сумасшедший.

Он взял Марту под руку, и парочка со смехом отправилась к стоявшему в углу маленькому круглому столику со стульями. Марта знаком подозвала подругу, и Кейт присоединилась к ним.

— Познакомься. Это Степан, — сказала Марта, не переставая смеяться, — пока он в обуви, с ним невозможно разговаривать: он только и делает, что пялится на свои ботинки. А вообще он бывает очень полезен в некоторых делах...

Кейт поняла, что перед ней, скорее всего, настоящий мафиози.

— Ее зовут Кейт, — представила Марта свою подругу.

— Очень приятно, — проворчал Степан, не проявляя к девушке особого интереса, — Мы можем при ней разговаривать?

— Считай, что мы с тобой одни.

— Тогда давай начнем, — сказал Степан, обхватив Марту за талию.

Та громко расхохоталась, но изящно высвободилась из объятий мафиози и слегка отодвинулась.

— Это серьезный разговор.

— Я тебя слушаю.

Теперь, когда глаза Кейт привыкли к приглушенному свету, девушка смогла наконец рассмотреть худощавое лицо контрабандиста. Его черты казались высеченными из неровного мрамора. Надбровные дуги нависали над глазами, как два скалистых выступа. Подбородок, кадык, виски — все состояло из сплошных четких линий и острых граней.

— Что тебе от меня понадобилось сегодня? — спросил мафиози. — У меня внизу есть все, что душе угодно.

— Нет, — прервала его Марта, — на этот я хочу попросить тебя об одной услуге. Для вот этой моей правнучатной племянницы.

Степан снова скользнул глазами по Кейт. То был презрительный взгляд, каким опытный охотник провожает молодую дичь, еще не доросшую до того, чтобы превратиться в достойную добычу.

— Она ищет одного человека, который отправился в антизоны.

— Он из здешних? — удивился мафиози.

— Да. Но миссия прошла неудачно. Он потерялся... А вообще, это не твое дело.

Степану явно нравилось, когда Марта ему грубила. От каждой новой шпильки по его телу пробегала приятная дрожь, как от желанного удара кнутом.

— Короче говоря, — подытожила Марта, — ее другу удалось отправить оттуда сообщение.

Степан моргнул.

— Ну, тогда дело не так уж плохо!

— Нет. Просто она хотела бы побольше обо всем этом разузнать.

— А чем я могу помочь?

— Понимаешь, этот парень, когда отправлял сообщение, не нашел ничего лучшего, как воспользоваться услугами одного грязного мафиози вроде тебя. Некто Тертуллиан. Тебе это имя о чем-то говорит?

— Он контролирует район Парамарибо. Вы хотите, чтобы я вас на него вывел?

— Надо же, какой ты умный!

— Это можно устроить.

— Только имей в виду, Степан. Надо, чтобы все было шито-крыто, а то у нашей подружки уже и так достаточно неприятностей. Социальная безопасность не должна ничего пронюхать. Ты меня понимаешь?

Степан пожал плечами, как бы говоря, что такие само собой разумеющиеся вещи даже не обсуждаются.

— Сколько тебе потребуется времени? — спросила Марта.

— Для верности дай мне два дня.

— Я всегда знала, что на тебя можно положиться.

— И не только в таких делах, — проворковал Степан, приближаясь к Марте. — Может, отправишь свою племянницу поиграть внизу? А мы с тобой приведем себя в надлежащий вид и нырнем за моими мокасинами...

Марта позволила ему расстегнуть верх платья, а потом резко выпрямилась, напрягая слух. Снизу доносилась едва различимая музыка. Это заиграл один из оркестров, рассеянных по внутренним дворикам и гостиным.

— Слышишь, Кейт? Они играют «Moon of my Age»!

Пользуясь тем, что в обуви бегать намного удобнее, Марта вскочила со стула и заспешила к лестнице, таща за собой Кейт.

— Позвони мне сразу, как только что-нибудь узнаешь! — бросила она Степану, спускаясь к остальным гостям.

Мафиози несколько раз в отчаянии перевел взгляд с опустевшей лестницы на бассейн, где медленно всплывали вверх его разбухшие от воды туфли.

Глава 5

БАЙКАЛ МЧАЛСЯ ГАЛОПОМ на статном гнедом коне, а Фрезер трясся следом, кое-как пристроившись на спине у маленькой коротконогой лошадки. Они старались ехать самым коротким путем, торопясь поскорее добраться до леса, где обитало племя фрезеров и где бы им больше ничто не угрожало. Стук копыт разносился далеко вокруг, заранее возвещая встревоженным пешеходам о приближении всадников, а потому за все путешествие друзья так ни разу никого и не встретили.

По дороге Фрезер во все горло распевал разные песни, и Байкал очень скоро выучил наизусть большую часть куплетов и припевов. Он мало что понимал в них, но ему нравилось бросать навстречу ветру дошедшие из глубины веков строки, которые в былые времена пробуждали мечты и смягчали горечь поражения, звали в атаку и служили сигналом к отступлению, подбадривали моряков и несли утешение вдовам.

Путь их снова лежал через унылую, неприютную местность. Повсюду глаз натыкался на свалки промышленных отходов, необработанные поля, фрагменты разрушенных дорог, мостов и столбов. Повсюду природа свела на нет недолговечный порядок, установленный человеком. Сквозь все щели и разломы беспорядочно прорастали корни, листва, колючие кустарники. Как ни странно, этот хаос, враждебный по отношению к человеческому роду, казался Байкалу гостеприимным и даже уютным. Никогда еще юноша не чувствовал себя настолько свободным. Нигде еще ему не было так покойно, как в этих диких краях, где царили насилие и смута. Ни за что на свете не согласился бы он вернуться в Глобалию.

Но это счастье оставалось неполным, как и всякая радость, которую нельзя разделить с любимым человеком. В тяжелых испытаниях, в минуту опасности Байкал порой даже радовался про себя, что Кейт нет с ним рядом. Но когда он был счастлив, ему ее мучительно не хватало: Он то и дело воображал, как она сидит на крупе гнедой лошади, обхватив его за пояс и прижавшись щекой к его затылку. Байкал живо представлял себе, как длинные волосы девушки развеваются по ветру и хлещут ее по лицу.

В жаркие дневные часы, когда конские гривы становились белесыми от пота, а высокие молочаи словно воздевали руки к солнцу, умоляя о тени, когда голова шла кругом от жажды, а сознание мутилось, сладко было мечтать, отдаваясь на волю любви и желания. Но с наступлением сумерек, когда начинал дуть свежий ветерок, а закат окрашивал облака и камни в красноватые тона, Байкал вновь испытывал всю горечь разлуки. Подступала усталость, самое черное отчаяние ломилось в душу, грозя овладеть ослабевшим разумом. Как ни старался Фрезер развеселить своего друга, их вечерние посиделки у костра были безрадостны. Байкал не отрываясь смотрел на угли, и его била дрожь. Юноше казалось, что над пламенем роятся целые вереницы мрачных мыслей и зловещих предзнаменований.

Прежде всего, они возвещали о том, что он никогда уже больше не увидит Кейт. У Байкала не было ни малейшей возможности подать ей хоть какой-то знак. Последняя попытка привела к таким катастрофическим последствиям для мафиози, который согласился ему помочь, что теперь никто уже не рискнул бы оказать ему подобную услугу. О том, чтобы вернуться в Глобалию, не могло быть и речи. Социальная безопасность сделала из него врага. Байкал хорошо представлял себе, какими методами действует эта организация, а потому не сомневался, что не сможет ни защититься сам, ни добиться справедливого суда, если сдастся добровольно. Да и сама мысль о возвращении, помимо того что это было бы бессмысленно, не вызывала у юноши ничего, кроме отвращения и протеста. Все, что он видел в антизонах, говорило об одном: Глобалия достойна ненависти, и ей следует объявить войну. Когда Байкал стремился выбраться оттуда, им двигало желание обрести свободу, как он сам ее понимал. Отныне же он видел в Глобалии врага, создание человеческих рук, обернувшееся против самого человека, здание, основанное на принципах свободы, но готовое раздавить любую свободу, политическое чудовище, подлежащее уничтожению.

В то же время Байкал прекрасно осознавал, что вести такую битву будет нелегко. На кого он сможет опереться в антизонах? Край, через который лежал его путь, еще не успел оправиться после ужасного голода, год назад унесшего жизни больше половины населения. Утром того же дня они с Фрезером проезжали мимо груды побелевших костей. Это были останки целой семьи, наверняка погибшей от голода, которые так и лежали непохороненные на радость грифам.

Как бы решительно ни были настроены бунтари, Байкал сомневался, что они сумеют собрать значительные силы, способные действовать сообща. К тому же эти несчастные возлагали огромные надежды на Байкала. В одном они были правы: одолеть Глобалию могла только оппозиция внутри Глобалии. Но как сказать этим людям, что за ним никто не стоит? Как признаться, что его история — лишь порождение извращенного ума Рона Альтмана? Если открыть правду, что тогда станется с ним самим? Его отвергнут, станут презирать. Может быть, бунтари даже захотят отомстить ему. А если он продолжит ломать комедию, то поведет этих искренних людей на верную смерть, жестоко обманув их ожидания. Вне всякого сомнения, Альтман хорошо продумал ловушку, в которую загнал юношу.

На следующий день пейзаж начал меняться, лес становился все выше и гуще. Свет едва проникал через зеленый свод, просачиваясь сквозь резную листву, как сквозь узкие витражи. После открытых равнин, где слышалось лишь стрекотание насекомых, лес поражал богатством и разнообразием звуков: хруст веток, верещание обезьян, крики птиц возносились ввысь в этом тропическом соборе, словно странные молитвы.

Лагерь фрезеров располагался почти на окраине леса, так что путники быстро добрались до места.

Им пришлось несколько раз особыми криками предупреждать часовых, которые должны были возвещать о приближении чужаков и прогонять их восвояси. Как только первый часовой узнал Фрезера, навстречу путникам из укрытия высыпала целая группа соплеменников и радостно окружила вновь прибывших.

Фрезера встречали как героя. Он торжественно передал деньги за озон самому старому соплеменнику, который играл у них роль господина.

В первый же день Байкала познакомили со всеми без исключения обитателями деревни, начиная с матери, братьев и сестер его верного спутника. Все они были настолько похожи между собой, что казались вылепленными по одному образцу. Как только Байкала допустили в маленькое святилище в центре лагеря, юноша сразу понял, в чем причина столь разительного сходства, увидев в любовно украшенной рамке фотографию первого фрезера, облаченного в синий рабочий комбинезон. На лице у первопредка играла гордая улыбка. Похоже, он наладил серийное производство членов своего племени по образцу «шевроле» или «кадиллаков», которые когда-то собирал на заводе, с той только разницей, что здесь исходной моделью послужил он сам.

Мирная жизнь в племени как нельзя лучше располагала к размышлениям. Байкал полюбил бродить по лесу и часто сопровождал ребятишек, которые гордо отправлялись сторожить свой источник озона. Судя по всему, фрезеры очень серьезно относились к работе, за которую им платили. Они решительно изгоняли всех, кто пытался пробраться на их территорию.

Однако, при всей ее размеренности, жизнь этих людей трудно было назвать однообразной или скучной. Как рассказал Фрезер Байкалу еще в самом начале их знакомства, все его соплеменники были отменными музыкантами. Конечно, никто не смел прикоснуться к кларнету первого фрезера, который превратился в предмет поклонения. Но каждый старался смастерить для себя какой-нибудь инструмент, а потом с удовольствием играл на нем в одиночку или с ансамблем во время многочисленных праздников и церемоний, вносивших стройность и порядок в существование племени. На первый взгляд, все эти ритуалы пришли из незапамятных времен и фрезеры свято соблюдали их, как всякие дикари. Но, приглядевшись повнимательнее, Байкал заметил много элементов, показавшихся ему смутно знакомыми. Например, субботними вечерами племя танцевало под звуки оркестра, состоявшего из разнообразных барабанов и других ударных инструментов. При этом бормотались какие-то слова, которые было почти невозможно разобрать, но часто повторявшийся припев звучал примерно так: Гуок хруп зве клок . Танцоры вихлялись в парах и несказанно веселились. Только на второй или третий раз Байкал узнал в этом танце старую мелодию, под которую до сих пор иногда танцевали в Глобалии. В оригинале песня называлась «Rock around the Clock».

Фрезер пояснил своему гостю, что ритуалы его племени были придуманы заново, когда первый фрезер вернулся из Детройта, где утратил все воспоминания об обычаях своей страны. Как только зашла речь о том, чтобы основать новое племя, первый фрезер использовал все, что успел повидать за свою жизнь, а потому в ритуалах племени индейские мифы соседствовали с американскими песнями XX века. Разумеется, почетное место занимали автомобильные реликвии, которые стали считаться священными. Эмблему «Дженерал Моторз», висевшую на стене святилища, каждую весну проносили с процессией вокруг источника озона. Водруженный на постамент кардан «шевроле» служил для благословения новобрачных. Девушкам, выходившим замуж в другое племя, давали с собой амулет с кусочком запасного колеса, которое первый фрезер использовал во время своего легендарного возвращения из Детройта.

Байкал был несказанно рад этим безмятежным дням и вынужденному бездействию. При других обстоятельствах он, возможно, и соскучился бы, но, зная, что ожидает его в ближайшем будущем, юноша скорее предпочел бы навсегда остаться среди фрезеров.

* * *

— ПРИВЕТСТВУЮ ВАС, мадам! — провозгласил Анрик, выставив вперед бородку.

И, взяв руку Марты, церемонно запечатлел на ней поцелуй.

В отделанном мрамором зале лос-анджелесского аэровокзала Анрика трудно было не заметить. Каталонец снова облачился в свой широченный черный плащ, один конец которого закинул на плечо, обнажив левую руку. Он тащил внушительный чемодан на колесиках. С пояса свисала длинная шпага в ножнах.

— Глазам не верю! — завопила Марта, обращаясь к Кейт. — Так это и есть твой приятель-журналист?!

Тут она покатилась со смеху, не в силах больше выговорить ни слова. Казалось, с ней вот-вот случится истерика.

Стараясь не терять собственного достоинства, чопорный Анрик взглядом взывал о помощи. К счастью, Кейт не растерялась. Она быстро ухватила своего друга под руку, не выпуская Марту, которая висела у нее на локте с другой стороны, и потащила обоих на парковку. Женщины сразу сели в лимузин, Анрик же сначала втиснул чемодан в багажник, но шпагу оставил при себе. Когда он наконец оказался в салоне, Марта, едва успевшая вытереть глаза, снова затряслась от смеха.

— Простите, — с трудом проговорила она, — я пересяду вперед, к шоферу... Так вы сможете спокойно поговорить с глазу на глаз.

И она оставила их одних на заднем сиденье.

— Не обижайся, — сказала Кейт, — она очень славная...

Анрик сидел неподвижно, с застывшим лицом. Вид у него был оскорбленный и осуждающий, но думал он вовсе не о Мартиных насмешках. Он смотрел на Кейт, сидящую на разукрашенном под зебру диванчике в этом странном лимузине размером с его сиэтловскую квартиру. Лицо девушки было скрыто под толстым слоем косметики, а одета она была (если ее вообще можно было называть одетой) в сильно декольтированное платье из Мартиного гардероба. Анрик переводил удивленный взгляд с бутылок в баре на обивку салона, украшенную звездами глобалийского флага, и никак не мог понять, действительно ли в Лос-Андже-лесе его встретила та самая девушка, с которой он расстался в «Уолдене».

— Не беспокойся, — шепнула ему Кейт, — все осталось по-прежнему.

Анрик еще немного подождал, приподнял одну бровь, потом другую и наконец немного расслабился.

И все же за те несколько дней, которые они провели порознь, былое доверие исчезло. Анрик все время молчал, из осторожности не решаясь начать разговор.

— Послушай, — мягко проговорила Кейт, — это же Калифорния. Ты сам скоро увидишь: люди здесь немного другие, приходится приспосабливаться. В любом случае, надолго мы здесь не задержимся. Через два дня мы уезжаем.

— Уезжаем? Куда?

Из предосторожности они старались сообщать как можно меньше информации по телефону. Кейт только попросила Анрика приехать к ней в Лос-Анджелес, захватив с собой все необходимое для долгого путешествия.

— Мы перейдем границу, — прошептала девушка. Глаза ее блестели.

За окном мелькали огни. Кейт и Анрик какое-то время сидели молча и смотрели на яркие пятна, которые плясали в черной ночи, словно множество маяков, зовущих в дальнее плавание.

— Много тебе удалось разузнать в «Уолдене»?

Слово «Уолден», дорогое им обоим, сразу растопило лед.

— Много, — подтвердил Анрик.

Они уже почти приехали. Кейт предпочла прервать беседу, чтобы потом поговорить обо всем на свежую голову. Марта вышла из машины посерьезневшая и попросила у Анрика прощения. Шла она нетвердой походкой. Кейт поняла, что ее подруга привела себя в чувство с помощью тройной дозы виски в соответствующем сопровождении. Оказавшись дома, Марта сразу же отправилась спать. Кейт показала Анрику отведенную ему комнату и пожелала спокойной ночи.

На следующее утро она нашла его на третьем этаже. Анрик прогуливался, заложив руки за спину и выставив вперед бородку. Ни пляж, ни красоты Тихого океана его совершенно не интересовали. Все его внимание было поглощено самим домом и его содержимым.

Испанский дворец был заново отделан изнутри и перестроен. Его изначальный облик приспособили к калифорнийским вкусам. В стенах, облицованных простым бетоном, были пробиты огромные окна, повсюду царили прямые линии, так что создавалось обманчивое впечатление, будто речь идет о постройке в стиле «Баухауз». В каждой комнате висело всего по одной-две картины, но все это были настоящие произведения искусства. Анрик указал Кейт на табличку под портретом женщины, изображенной в профиль на фоне свинцовой тучи. Там значилось, что это работа кисти Лоренцо Лотто. В углу скромно пристроилось несколько маленьких портретов. Это оказались произведения художников Северного Возрождения, среди которых был один Гольбейн и один Дюрер.

— Посмотри, здесь есть даже книги! — сообщил Анрик свистящим шепотом.

И потащил Кейт в дальнее крыло здания, где она раньше не бывала, потому что Марта туда никогда не ходила. В центре крыла располагался увенчанный куполом восьмиугольный зал, окруженный несколькими комнатками с низким потолком. По стенам стояли книжные шкафы от пола до потолка, заполненные книгами разных эпох.

— Это, конечно, не «Уолден», но ненамного хуже, — сказал Анрик, — посмотри, сколько книг по истории!

— Это кабинет Мартиного друга, — пояснила Кейт.

— А ты его хоть раз видела? — спросил Анрик, подозрительно подняв бровь.

— Нет. Он все время в отъезде.

— А чем он занимается?

— Понятия не имею, и Марта тоже. Кажется, приторговывает чем-то не совсем законным...

Анрик медленно обвел глазами библиотеку, указывая на бесценные книги и картины.

— Что-то не очень похоже на дом торгаша.

— Он достался ему в наследство от родителей.

— Гм... Допустим.

В надежде переубедить своего друга, Кейт взяла его под руку и повела в зал, где подавался завтрак. Там под потолком с лепниной, которая в былые времена украшала один из замков Луары, их ждал стол, уставленный блюдами со свежими плетеными булочками, разнообразной выпечкой и джемами. Тут Кейт поведала Анрику все, что накануне сообщил Марте мафиози но имени Степан.

— Он разыскал этого Тертуллиана, который переслал мне сообщение. Это оказалось непросто, потому что его город бомбили.

— Да, я слышал про это в новостях. Непонятно, за что Социальная безопасность на него так напустилась. Неужели за то, что он просто переслал сообщение?

— На самом деле, этого никто не понимает, особенно сам Тертуллиан. Его представляют сообщником Байкала, хотя он с ним едва знаком.

— Одним словом, козни продолжаются.

За разговором Анрик с наслаждением уплетал булочки, напоминавшие ему о бабушкиных завтраках в Каркассоне.

— Но нам повезло, — продолжала Кейт, — этот Тертуллиан, похоже, не из трусливых. Он готов принять нас у себя и переправить к Байкалу.

— А почему ты так уверена, что он знает, где сейчас Байкал?

— Потому что Степан его специально об этом расспросил.

Анрик нахмурился. Все эти подозрительные делишки с мафиози не вызывали у него особого энтузиазма. Он долго молчал, перекатывая пальцем крошки.

— Анрик, — в конце концов не выдержала Кейт, — мне надо с тобой серьезно поговорить.

— Говори.

— Я тебе очень благодарна. Спасибо тебе за все. Если бы не ты, я бы никогда ничего не узнала о Байкале. А теперь у меня появилась надежда его найти. Пришло время действовать. Это очень опасно, и назад дороги не будет. Я не хочу, чтобы ты рисковал жизнью из-за меня. Я поеду одна.

Анрик резко выпрямился.

— Ни за что! Чтобы я бросил тебя как раз тогда, когда начинается настоящая опасность!

К нему вернулся обычный боевой задор.

— И потом, — с гордостью объявил он, — у меня теперь есть свои причины на то, чтобы искать встречи с Байкалом.

Опасливо оглядевшись по сторонам, он поднялся и добавил:

— Хочешь, пойдем прогуляемся по пляжу?

Каждый вернулся к себе в комнату, переоделся и спустился вниз в купальном костюме и халате. По подземному туннелю они вышли прямо к морю. Кейт и Анрик медленно приблизились к самой воде и зашагали вдоль берега по мокрому песку, на котором замирали волны.

— С тех пор как ты уехала, я узнал в «Уолдене» много нового.

— Уайз приходил?

— Да, и не он один. Как только он узнал, что мы хотим пробраться в антизоны, то стал каждый день присылать ко мне разных людей. Невероятно, сколько у него связей! Я разговаривал с инженерами, с военными, с учеными, и все они, конечно, оказались читателями и членами «Уолдена».

— А что им было от тебя нужно?

— Они хотели сообщить мне как можно больше сведений о Глобалии. Большинство просто передавало мне разные документы. Я сам еще далеко не все успел просмотреть. Но у меня все с собой, в моем чемодане.

— В чемодане? Слушай, я не уверена, что мы сможем взять с собой много вещей. Это же не туристическая поездка.

От негодования у Анрика задрожала бородка.

— Можно подумать, я не знаю! Но Уайз говорит, что эти документы очень важны для Байкала. Если он и сможет всерьез противостоять Глобалии, то только благодаря им.

Кейт попыталась было возразить, но Анрик уже все для себя решил, и переубедить его было невозможно.

— Когда мы едем? — спросил он, давая понять, что разговор окончен.

— Сначала надо будет добраться до безопасной зоны Парамарибо, а оттуда мы попадем к Тертуллиану. Вылетаем мы завтра утром. Марта поедет с нами.

— Марта?! Эта...

Анрик попытался было подобрать подходящий эпитет, но так и не смог придумать ничего благопристойного. Так что он предпочел оборвать фразу, и они с Кейт молча продолжили прогулку, идя по направлению к понтону, с которого отправлялись катамараны.

Глава 6

КАК И ПРЕДПОЛАГАЛОСЬ, через два дня они вылетели в Парамарибо. Анрик продолжал недоверчиво коситься на Марту. Впрочем, они оба соблюдали вооруженный нейтралитет, и в разговоре каждый обращался только к Кейт, которая служила им чем-то вроде посредника.

Разница между Парамарибо и Лос-Анджелесом была заметна далеко не сразу. На первый взгляд эти две безопасные зоны с их пальмами и пляжами почти не отличались друг от друга. Но уже через несколько часов становилось ясно, насколько мало между ними общего. В Лос-Анджелесе, одном из главных экономических и культурных центров Глобалии, жизнь била ключом. Что же до Парамарибо, то этот город вернее всего было бы назвать глухой окраиной. В жалком развлекательном парке, посвященном естественной истории, можно было прогуляться часок-другой, но никому бы и в голову не пришло тащиться в такую даль специально ради него. К тому же Венесуэла не входила в число стандартизированных элементов даже для глобалийцев с латиноамериканской регистрацией. Судя по всему, никакой культурной жизни в городе не было и в помине. Что же до экономики, то догадаться, на чем она основана, с первого взгляда тоже было непросто.

Трое путешественников остановились в гостинице возле старого порта. Это был огромный домина в колониальном стиле, окруженный маленькими шаткими балкончиками. Стоило опуститься на кровать, как матрасы начинали отчаянно скрипеть, словно пробуждаясь от многовекового сна. Вода нагревалась так долго, что в каждой ванной комнате стояло по специальному стулу, чтобы постояльцы могли с комфортом дожидаться сего знаменательного события.

Дома, в Лос-Анджелесе, Марта казалась капризной и привередливой, но в более суровых условиях проявила куда большую собранность, чем от нее можно было ожидать. Быстро переодевшись у себя в номере, она появилась в вестибюле гостиницы в футболке с короткими рукавами и простых узких брюках из толстой терморегулируемой ткани, которые по традиции продолжали именоваться джинсами. На ней не было ни одного украшения, только темные очки скрывали верхнюю часть лица, особенно непрезентабельно выглядевшую без косметики. Волосы Марта убрала в хвост, стянув их простой резинкой. Теперь уже Анрик выглядел кривлякой и снобом в своем средневековом плаще.

Все трое отправились на другой конец города, где у них была назначена встреча. Попадавшиеся на глаза постройки поражали своей обшарпанностыо. Казалось, во всем городе не было ни одного нового здания, не считая защитного купола, который, впрочем, так и стоял недостроенный. С северной стороны стальной каркас все еще дожидался, когда к нему добавят новые балки и закроют стеклянными пластинами. Но стройка, похоже, давно остановилась. Поскольку купол не был сплошным, о кондиционировании воздуха не приходилось и мечтать, и во всем городе царил неимоверно влажный экваториальный климат. Когда Кейт и ее спутники добрались до места, уже стемнело. (В этих широтах сумерки всегда наступают около шести часов пополудни.) Бар представлял собой один-единствен-ный зал с высоким потолком. Две большие застекленные двери открывались прямо на улицу. Вентиляторы, подвешенные под потолком, казались ненастоящими. Несколько столиков стояло снаружи, посреди тротуара. Вся троица уселась за один из них под огромной магнолией с толстыми корнями, которые торчали из-под земли, отнюдь не добавляя устойчивости колченогим стульям. Человек, служивший связным, появился спустя четверть часа. Одет он был не в пример элегантнее, чем осоловелые пьянчужки за стойкой. Как и все мафиози, он очень трепетно относился к своей обуви. Его туфли буквально сияли чистотой, и это было тем более удивительно, что местные улицы ею, мягко говоря, не отличались. Стройный, черноволосый, смуглый, этот человек мог бы сойти за обычного преуспевающего гло-балийца с латиноамериканской регистрацией, но пристальный взгляд, в котором смешались алчность, чувственность и жестокость, сразу делал его непохожим на других. Марта при виде его замахала руками.

— Перикл! — крикнула она, пытаясь привлечь внимание мафиози.

Когда тот подошел, Марта обняла его за плечи и поцеловала.

Коротко поздоровавшись со всеми, Перикл уселся за тот же столик. Судя по тому, с какой скоростью официант принес ему ром с кока-колой, в этом заведении мафиози пользовался несказанным уважением.

— Перикл — правая рука нашего друга Тертуллиана, — пояснила Марта, — он будет вам помогать.

При этих словах она чокнулась с мафиози.

Сколько Кейт и Анрик ни пытались разговорить его, Перикл не сказал ни слова о том, что их ждет. Видимо, бар казался ему недостаточно надежным местом. Вокруг шатались другие контрабандисты, жадные до чужих секретов. Перикл посадил своих гостей к себе в машину и повез их посмотреть город.

Картина, представшая перед ними, отнюдь не радовала глаз: вереницы складов, пересекающиеся в воздухе старые автострады, подозрительные кварталы, где на лестницах у подъездов кучковались какие-то люди и курили неизвестно что. Но благодаря объяснениям Перикла все это обретало определенный интерес и смысл. Говорил мафиози ясно и уверенно, как человек, который знает, о чем ведет речь.

— Экономика города основывается на торговле с антизонами. Мы поставляем в Глобалию примерно одну четвертую всех товаров.

— Поставляете? — удивился Анрик. — Что, например?

— Все, что поступает из антизон. Например, универсальное горючее К-8.

— Разве К-8 привозят из антизон?

— Конечно. Все думают, что это экологически чистое горючее. Но никто не говорит людям, что его делают из нефти. Это очень грязное производство, а потому заводы рассеяны по антизонам, вдали от Глобалии.

— Я это знал, — шепнул Анрик на ухо Кейт, а потом еще тише добавил, — «Уолден».

— Но конечно, большую часть импорта из антизон составляют запрещенные товары, — продолжал мафиози. — Например, вон тот ангар до потолка набит мешками с кокаином.

Как бы Марта ни любила подобные вещи, тут она не удержалась и скорчила недовольную гримаску. При виде такого несметного количества ценного порошка волей-неволей становилось слегка дурно.

— А что там, в большом здании с круглой черепичной крышей? — спросила она.

— Там? Фотографии, фильмы и все такое прочее.

— Ха! Так это ваш местный Голливуд! — воскликнула Марта.

— Если угодно. Скажите это тамошним ребятам, им это польстит. В Глобалии столько законов, защищающих меньшинства, человеческое достоинство и тому подобное, что во время съемок приходится считаться с множеством ограничений. Так что товары на особый вкус: секс, насилие, фетишизм — приходится производить в антизонах. И все это поступает сюда.

Марта, зажатая на заднем сиденье между Кейт и Периклом (Анрик сидел спереди, рядом с шофером), была вне себя от восторга.

— Ты меня туда сводишь, когда они уедут? — промурлыкала она, прижимаясь к мафиози.

Потом машина проехала мимо доков, где громоздилось множество ящиков и накрытой чехлами техники.

— Это зона экспорта. Все, что вы здесь видите, готово к отправке в антизоны. С этой платформы отгружают оружие.

Они еще немного покружили по докам, а потом машина въехала в плохо освещенный жилой квартал. Судя по множеству заграждений по обеим сторонам улицы, кругом были стройки. Но, глядя на буйно разросшиеся за заборами деревья, можно было догадаться, что большая часть работ приостановлена или окончательно заброшена. Перикл приказал шоферу заблокировать двери и ехать как можно медленнее.

— Мы приближаемся к концу безопасной зоны. Контрольный пункт там, внизу. Те, кто его охраняет, проверяют в основном грузы. Правда, эту границу и так никто никогда не пересекает, не считая нас.

Тут под разбитым фонарем они заметили распростертое на тротуаре безжизненное тело.

— Что это с ним? — вскричала Марта.

— Это вторая достопримечательность нашего города. Не все, кто здесь живет, заняты в торговле с антизонами. Есть и такие, кто избрал «интегрированный маргинальный статус», так называемые ИМС. Этот тип наверняка как раз из таких.

— Это обычно молодежь? — спросил Анрик.

— В основном да, но не только.

— А почему они приезжают именно сюда? — спросила Кейт.

— У них особого выбора нет. Им дают пособие, которого хватает только на жратву да бесплатное жилье в одном из таких кварталов.

И Перикл указал на старые кирпичные дома, кое-где облицованные разбитой плиткой.

— Я так понимаю, Министерство социальной адаптации считает, что лучше засылать их сюда, поближе к перевалочным пунктам, чтобы наркотики поменьше гуляли по всей Глобалии.

— Ну, не только же здесь у вас любят такие штучки, — поправила Марта, которая не могла допустить, чтобы какие-то опустившиеся типы опошляли столь тонкое удовольствие.

В сотне метров от пропускного пункта они начали разворачиваться, собираясь ехать обратно. Во время разворота их напугал какой-то человек, который с круглыми от удивления глазами постучал в стекло машины. Перикл сделал угрожающий жест, и тот отстал. Обернувшись, они увидели, как перепуганный охранник, не удержавшись на ногах, повалился на дорогу.

— Будьте готовы завтра в четыре часа, — сказал Перикл, — проедем мы, только когда стемнеет, но лучше иметь немного времени в запасе.

Кейт совсем не нравился этот человек с алчным блеском в глазах, таинственной ухмылкой и холодным, презрительным выражением лица.

Глава 7

ПАМЯТУЯ О ЛЕГЕНДАРНОМ РЕСТОРАНЕ «Макдоналдс», куда их предок в Детройте ходил по воскресеньям, фрезеры не готовили из пойманных игуан ничего, кроме «мак-наггетсов». В молочный коктейль вместо малины они добавляли толченых красных муравьев, а по праздникам с гордостью угощали друг друга чизбургерами из обезьяньего мяса. Байкал, сам того не ожидая, полюбил эту странную кухню и вообще чувствовал себя как нельзя лучше. С разрешения Елены он позаимствовал у бунтарей пару рукописных книг: роман некоего Стендаля под названием «Пармская обитель» и небольшой учебничек по ремонту велосипедов. И то и другое доставляло юноше огромное удовольствие. Ему казалось, что каждая из этих книг по-своему отвечает его нынешнему расположению духа.

Дни его в равной степени были заняты и действием, и любовными мечтаниями. Деятельная сторона его натуры заставляла Байкала отправляться в лесную чащу, сопровождая то взрослых, то детей, которые шли рыбачить или ставить силки. Когда же юноша погружался в мечты, то воображал бесчисленное множество миров, где они с Кейт всегда были бы вместе.

В жаркие полуденные часы все племя отправлялось в молчаливые странствия по собственному внутреннему миру. Повсюду в полусонном лагере виднелись обнаженные тела, томно вытянувшиеся на земле или в гамаках. И вот однажды посреди этой всеобщей дремоты раздался крик, которого Байкал так боялся с самого дня своего приезда.

Мальчик лет десяти, служивший дозорным, прокричал с дерева:

— Два чужака в источнике озона!

Услышав тревогу, даже самые ленивые тотчас стряхнули с себя сон. Через мгновение все племя было уже на ногах, готовое броситься на защиту своего сокровища. И только Байкал не двинулся с места, догадываясь, что за этим последует. Как он и предполагал, фрезеры вскоре вернулись, улыбаясь и ведя двух незнакомцев, которые знали пароль.

Это оказались бунтари. Их сразу можно было распознать по опрятному виду и подчеркнуто скромной манере держаться, за которой скрывалось легкое чувство превосходства. Среди полуголых фрезеров, на фоне разбросанных глиняных горшков и деревянных гребней они больше всего напоминали мореплавателей, высадившихся на диком острове. Наверняка бунтари собирались воспользоваться своей поездкой, чтобы насадить в этих местах кое-какие зачатки цивилизации. Длинная сума из коровьей кожи, висевшая на плече у одного из гостей, выдавала в нем картографа.

Бунтари явились со срочным поручением и торопились поскорее исполнить его. Приблизившись к Байкалу, который сидел под деревом, один из бунтарей снял фуражку, служившую защитой его премудрости, и провозгласил.

— Большая Когорта в сборе. Елена просила, чтобы мы оповестили вас.

Новость была хорошая, и бунтарь объявил ее с широкой улыбкой. Но Байкал помрачнел, предчувствуя, что ему уже недолго осталось радоваться спокойной жизни.

— Я должен вернуться к вам в деревню?

— Нет, — отозвался картограф, тоже выйдя вперед, — когорта слишком велика, чтобы собираться у нас. К тому же собрание должно проходить в строжайшей тайне. Оно состоится в каменоломнях. Елена проводит вас туда сама.

— А где мы с ней встретимся?

— По дороге, — ответил картограф. — сначала вы должны будете просто ехать все время на север, пока не доедете до большой реки. Осторожно, она загрязнена ртутью. Весь прибрежный район — бывшая свалка радиоактивных отходов. Постарайтесь там не задерживаться. Когда доберетесь до горной цепи, которую хорошо видно издалека, поезжайте вдоль нее по высохшей равнине. Елена будет ждать вас на другом конце.

Как и предполагал Байкал, бунтари заявили, что хотели бы ненадолго задержаться в деревне, чтобы пополнить свои знания об этих местах.

Юноша простился со всем племенем. Совет старейшин добрый час спорил о том, какой обряд больше всего подойдет к такому случаю. Наконец было решено устроить процессию вокруг святилища, потрясая глушителем от «понтиака», который Байкал до этого еще ни разу не видел. Кроме того, выставили на всеобщее обозрение кларнет первого фрезера, а женский хор пропел на древнем англобальном языке песню под названием «Rain and Tears».

И только верного Фрезера, который сопровождал Байкала с самого его появления в антизонах и навсегда остался для него единственным настоящим Фрезером, нигде не было видно. Юноша увидел его только тогда, когда пришло время садиться на коня. Были оседланы две лошади, и Фрезер стоял рядом, держа свою в поводу.

— Еще, чего доброго, потеряешься, — проворчал он. — Лучше уж я с тобой проедусь.

Они обнялись, а потом уселись в седло.

Картограф хорошо объяснил дорогу, так что друзья без труда добрались до временного лагеря, где их ждала Елена. Ее сопровождала дюжина бунтарей верхом на лошадях. На всех была новенькая военная форма, наверняка сшитая в деревенской швейной мастерской, высокие сапоги и стальные каски, напоминавшие рыцарские шлемы. Одна Елена ехала с непокрытой головой. От верховой езды она раскраснелась больше обычного, а ее распущенные волосы, зачесанные назад, напоминали длинные языки пламени.

— Мы привезли вам новую одежду, — гордо сообщила она.

Сбросив пыльные лохмотья, в которых он ходил в лагере фрезеров, Байкал без всяких возражений натянул на себя предложенный ему жесткий кожаный камзол. Елена тактично позаботилась о том, чтобы обновка пришлась ему впору. Плечи и локти были укреплены железными вставками.

Переодевшись, друзья вскочили в седло и снова отправились в путь. Елена пояснила, что за горным разломом их ждет район, усеянный минами. Один из бунтарей, вооружившись детектором, все время должен был идти пешком перед всадниками. Так начался двухдневный переход по знойной тропической равнине. Они ехали шагом, окруженные неподвижной армией кактусов. Мимо пробегали фенеки, дикие собаки, антилопы и несчетное множество кроликов.

В течение всего пути Байкал ехал бок о бок с Еленой, так что у него было время переговорить с ней.

В первый же день Елена сообщила Байкалу, что сумела, как он просил, разузнать кое-что о Роне Альтмане.

— Это было непросто. Все о нем слышали, но немногие знают, кто он на самом деле. К счастью, у нас есть особая группа ученых, которая специализируется на истории XX века. Скоро мы получим от них подробный отчет, а пока я расскажу вам основное.

Равнина тянулась до самого горизонта, где виднелись черные холмы, до которых при такой скорости, казалось, не добраться никогда. Лошади тащились, словно в полусне.

— Альтман родился в 1963 году.

— Значит, сейчас ему...

— Да, это кажется невероятным.

— Все считают, что он похож на древнего старика, но никто даже не подозревает, как он на самом деле молодо выглядит.

— Касательно его происхождения сохранилось очень мало свидетельств. Известно только, что по национальности он грузин, происходит из винодельческой провинции, которую когда-то именовали Колхидой. Однако он часто выдавал себя за грека.

— Действительно, на англобальном он говорит с легким акцентом, — подтвердил Байкал.

— Продолжение у этой истории довольно длинное, так что от подробностей я вас избавлю. Скажем так, этот человек прошел через всю историю своей эпохи. В пять лет он вместе с родителями бежал из Советского Союза. Их судно пошло ко дну в Средиземном море, и Альтман едва не погиб.

— А куда они плыли?

— В Италию.

— Как может пятилетний ребенок выжить при кораблекрушении?

— Он уцепился за мать, и они вдвоем дрейфовали на какой-то балке вдоль берегов Пелопоннеса. В конце концов их выловили рыбаки. Видимо, отсюда у Альтмана его страсть к морю.

— Он стал моряком?

Елена время от времени прерывала свой рассказ, чтобы дать указания своему отряду. Потом она снова подъезжала к Байкалу и пристраивалась рядом.

— Он перепробовал все профессии, даже работал грузчиком в порту.

— Теперь в это верится с трудом.

— Кажется, когда-то он был очень красив. В первый раз он женился на дочери владельца рыболовецкого судна, а когда тесть утонул во время шторма, сам стал хозяином. Потом он продавал, покупал, перепродавал, и уже к двадцати пяти годам сколотил себе приличное состояние.

— Все это время он жил в Греции?

— Да, но у него были представительства в Лондоне и Соединенных Штатах. Он занимался морскими перевозками.

— Кажется, это тогда называлось «судовладелец»?

— Да, именно. Затем он решил перевозить нефть и наладил в Восточной Германии производство танкеров. Кажется, он очень полюбил эту страну. Именно тогда он сменил фамилию и стал зваться Альтманом. К концу XX века он владел самой крупной в мире компанией по перевозке нефти.

— Альтман так и продолжал жить с первой женой?

— Что вы! — воскликнула Елена осуждающим тоном. Из всего того, что ей было известно об Альтмане, эта сторона его жизни особенно сильно возмущала ее. — Он прожил с ней всего три года, а потом развелся, чтобы жениться на девушке из богатой еврейской семьи. Почти все члены этого клана были депортированы и погибли в лагерях. Но родители девушки уехали из Салоников в США и тем самым смогли спастись.

— Он остался ей верен?

— Конечно же нет, — отозвалась Елена с недовольной миной. — Альтман был женат шесть раз. И выбирал себе все более блестящих женщин: певиц, богатых наследниц... Сейчас он вдовец, его последняя жена умерла двадцать лет назад, и с тех пор он больше не вступал в брак.

— А дети у него были?

— Трое. Но все они умерли от болезней или несчастных случаев. У Альтмана остался только один племянник, сын сестры его американской жены.

Елена указала на видневшиеся вдалеке холмы.

— Я ускорю свой рассказ, чтобы закончить до того, как мы доберемся туда и остановимся на привал. Итак, вернемся к его деловой биографии. Альтману сыграло на руку то, что он не стал ограничиваться какой-то одной областью бизнеса. Он покупал нефтяные концерны и авиакомпании и к началу XXI века стал одним из самых богатых людей в мире, владея крупнейшими корпорациями, специализирующимися в области транспорта и энергетики.

— Тогда-то он и решил заняться политикой?

— Не совсем. Или, вернее, на свой лад. Здесь и начинается самое интересное. Когда близилась к концу холодная война, он взял на себя роль посредника между Востоком и Западом, потому что у него были обширные связи и в том, и в другом лагере: родился он в Советском Союзе, вел дела в Восточной Германии, был женат на американке, жил в Греции, Лондоне и Париже. После падения Берлинской стены, когда на первый план вышла борьба с терроризмом, Альтман продолжал разъезжать и вести дела по всему свету. Когда разразились Великие гражданские войны, он пришел в отчаяние. Неудивительно, что он стал одним из основателей Глобалии. Альтман и еще несколько очень крупных промышленников и банкиров, которые только выиграли бы от объединения рынков, сделали все для создания единого пространства, — сперва экономического, а затем политического, — которое включило в себя Соединенные Штаты, Европу вплоть до России, Японию и Китай. Во главе угла, естественно, стояла экономика. Объединяя такие огромные территории, они прекрасно осознавали, что тем самым ослабляют политическую власть, которая в конце концов неминуемо должна была превратиться в чистую фикцию. Тогда как их власть, власть кучки людей, контролирующих самые крупные многонациональные корпорации, стала поистине неограниченной. Дела их пошли еще лучше, чем прежде. И никто уже не решался требовать у них отчета.

Елена не могла спокойно говорить о том, что бунтари, судя по всему, считали самым важным событием в истории. После своего изгнания из Глобалии они наверняка несчетное число раз возвращались в воспоминаниях к тому времени, когда решались судьбы мира, а они потерпели сокрушительное поражение.

— Эти люди во главе с Альтманом стояли у истоков глобалийской конституции. Это они обрекли антизоны на медленное вымирание, отрицая само их существование.

При этих словах Елена буквально тряслась от ненависти. Она машинально сжала колени, и ее конь перешел на рысь. Бунтарка нервно дернула поводья.

— Вот и все. Я вам рассказала все, что знала. О нынешнем положении дел вы наверняка осведомлены лучше меня. Не могу сказать, существует ли и по сей день эта могущественная группа. Сейчас они, должно быть, уже древние старики.

— Ну, во всяком случае, Альтман жив и прекрасно себя чувствует.

Тут им пришлось прервать разговор, потому что пора было разбивать лагерь. Когда все уже дремали возле угасающего костра, Байкал еще долго не мог уснуть и лежал, глядя на облака, проплывавшие мимо зубчатого круга луны. То, что Елена поведала ему об Альтмане, подтверждало подозрения юноши: этот противник был ему не по плечу. Не меняло расклад сил и крошечное войско бунтарей, какими бы отважными они ни казались. И Байкал решил, что поступит честно. Он не мог больше обманывать этих людей и должен был как можно скорее торжественно заявить, что отказывается вести их на смерть. Единственным утешением служило ему сознание того, что этим поступком он хоть в чем-то нарушит планы Альтмана, который так тщательно плел свою сеть, чтобы наконец получить подходящего врага и с удовольствием раздавить его.

* * *

ВОТ УЖЕ НЕСКОЛЬКО ЧАСОВ Патрик расхаживал взад-вперед по террасе. Простиравшийся внизу океан, на удивление неподвижный, дразнил убийственно синей гладью и казался воплощением равнодушия. Поддержки оттуда ожидать явно не приходилось.

Патрик попытался было занять себя чтением, удобно расположившись в глубоком кресле в своей библиотеке. Но взгляд его скользил по строчкам и то и дело терялся в высоком куполе, расписанном фресками. Альтман звонил уже три раза. Патрик всякий раз нервно бросался к телефону, и нетерпение дяди на другом конце линии только увеличивало его собственную тревогу.

Наконец около полудня в дверь постучали. Это оказалась Марта. Она плюхнулась в кресло и сделала знак служанке, чтобы та принесла ей попить.

— На этот раз — большой стакан апельсинового сока, — уточнила она.

На ней был тот же непритязательный дорожный костюм, что и накануне вечером, волосы растрепались.

— Ну, как все прошло в Парамарибо? — спросил Патрик, беря ее за руку.

— Очень мило с твоей стороны! Тебе лишь бы получить отчет об операции, а на меня тебе наплевать.

— Я же вижу, что выглядишь ты прекрасно.

— Я не спала ночь, таскалась бог знает по каким трущобам, но вообще-то ты прав, со мной все в порядке.

Она схватила со стола стакан, который ей принесли, и принялась жадно пить.

— Надо мне будет срочно пройти детоксикацию. Буду пить только фруктовые соки. А то за эти дни пришлось влить в себя столько виски и разной прочей дряни...

Не переставая говорить, она потирала лицо, зацепляя ногтями и отрывая от кожи длинные белесые полосы.

— Как же я устала таскать на себе весь этот грим!

Один за другим Марта отклеила накладные шрамы и фальшивые отеки, и ее кожа снова стала гладкой и нежной.

— Все прошло хорошо, — продолжила она, разглядывая себя в настольное испанское зеркальце, — можешь не волноваться.

— Они добрались до места?

— Ровно в назначенный час.

Патрик привлек ее к себе, чтобы поцеловать, но она слегка отклонилась.

— Пока что только в лоб. Насчет остального посмотрим, мне сначала надо снять с себя всю эту гадость. И зубы почистить не мешает.

— Куда ты их проводила? Расскажи поподробнее.

— До входа в антизону. Сначала мы вошли в общежитие для токсикоманов. Омерзительное место! Вонь несусветная, повсюду/лужи рвоты, мусор, крысы... Бррр!

— Тебе было страшно? — ласково спросил Патрик и улыбнулся.

— Поселиться там навсегда я бы не согласилась, понятное дело. Но страшно мне не было. В любом случае, мне было интересно посмотреть.

— Ну и что ты увидела?

— Честно говоря, ничего особенного. В дальнем конце коридора была железная пожарная лестница. На уровне второго этажа в стене дома пробита дыра. Через нее можно спуститься в антизону.

— Ты тоже спускалась?

— Нет, ничего бы не вышло. Нижний пролет убрали, лестница кончается в нескольких метрах от земли. Если бы я туда прыгнула, то обратно бы уже не залезла.

Марта наконец сняла весь свой грим и протерла кожу ватным диском с косметическим молочком. Теперь она снова стала собой: молодой тридцатилетней женщиной, свежей и привлекательной.

— А они-то прыгнули?

— Да, прыгнули. Правда, — добавила она, смеясь, — Анрик устроил сцену из-за своей шпаги...

— У него что, была с собой шпага?

— Шпага и чемодан на колесах! Представляешь?

— А зачем она ему понадобилась?

— Хотела бы я знать! Мафиози тоже никак не могли взять в толк... Перикл сказал, что границу запрещено переходить с оружием, но Анрик заявил, что ни за что на свете не расстанется со своей шпагой. Эта старая, ржавая железка, похоже, досталась ему в наследство от бабушки. В конце концов он все-таки согласился отдать шпагу и чемодан одному мафиози, который пообещал вернуть их в целости и сохранности, как только они окажутся на месте.

— А что Кейт?

— И глазом не моргнула. Ее предупредили, что внизу будут дожидаться люди Тертуллиана. Мы их слышали, но не видели, потому что было уже совсем темно. Кейт прыгнула не раздумывая. Храбрая девчонка.

Марта увлекла Патрика за собой на террасу испанского дворца и они оба в обнимку отправились подышать свежим морским воздухом, который в эти часы проникал под стекло через специально открытые отверстия.

— Как же я рада, что снова дома, в Лос-Анджелесе!

— Какая же ты у меня умница! —воскликнул Патрик. — Тебе не очень трудно пришлось?

— Труднее всего было столько времени изображать старую шлюху.

— Ты была великолепна!

— Ну, спасибо. Хочешь сказать, у меня есть к этому склонность?

— У тебя несомненный артистический дар. То, что эта девушка, Кейт, ничего не заподозрила...

— Просто ты хорошо подготовил роль, — скромно сказала Марта, впрочем нисколько не умаляя собственных заслуг. — Сначала я была уверена, что ничего не выйдет. А она взяла и все проглотила. Под конец она уже нисколько не сомневалась, что действительно узнает меня.

— Она ведь не знала, что ее настоящая подруга три года назад умерла от передозировки, а мы были уверены, что она и не могла об этом узнать. Так что мы ничем не рисковали.

— Патрик, я понятия не имею, что за игру ты ведешь. И никогда тебя об этом мне спрошу. Надеюсь только, что ты не послал эту девочку на верную погибель. Я успела к ней здорово привязаться...

Глава 1

С ТЕХ ПОР как Глобалия подвергла его город бомбардировке, Тертуллиан был уже не тот. Не то чтобы эта карательная операция повлекла за собой серьезные разрушения. Взрывной волной снесло несколько лачуг, но никто из приближенных Тертуллиана не пострадал, и дворец его стоял нетронутый. Было совершенно очевидно, что глобалийская армия вовсе не стремилась попасть именно в него, но от этого удар не стал менее болезненным. Все произошедшее означало лишь одно: Тертуллиана открыто унизили на глазах у всех. До сих пор весь престиж мафиози основывался на том, что он гарантировал безопасность всякому, кто войдет в число его подданных. И вот теперь Тертуллиана прилюдно уличили в слабости, в неспособности защитить себя. Причем сделали это не враги, а те, кого он с гордостью называл своими друзьями.

Тертуллиан так изменился внешне, что его с трудом можно было узнать: он исхудал, осунулся, и черты его, и без того резкие, заострились еще сильнее. Мафиози часами лежал, безучастный ко всему, утратив интерес даже к разглядыванию собственной обуви.

В его уме без конца крутился один и тот же простой вопрос, который сводился к одному слову: почему? Почему Глобалия обвинила его в пособничестве Байкалу? Да, конечно, Тертуллиан позволил ему уйти и согласился переслать сообщение. Но в тот же день он должным образом известил Социальную безопасность и спросил, как ему действовать дальше. Мафиози предложил установить за Новым Врагом слежку, а если понадобится, то и убить его. Тертуллиан передал властям текст сообщения, отправленного от имени Байкала, так что и адресат, и все посредники, имевшие отношение к банковскому счету, с которого поступила оплата, могли быть тотчас же арестованы. А в ответ на это проявление доброй воли последовала такая жестокая, бессмысленная, глупая реакция. Все телеканалы выставили его сообщником Нового Врага, на город полетели бомбы. И никаких объяснений со стороны властей.

Наконец, после стольких дней тягостного ожидания, Тертуллиану позвонил Патрик. Этот звонок если и не сильно обнадежил мафиози, то, по крайней мере, вдохнул в него новые силы и дал толчок к действию. В его глазах снова загорелся лихорадочный огонек, благодаря которому его приспешники узнали в нем прежнего Тертуллиана. Из осторожности он не стал расспрашивать Патрика, за что Глобалия так на него ополчилась, а ограничился тем, что стал ждать инструкций, готовясь сделать ровно то, что он него потребуют. Нельзя было упускать шанс снова вернуть себе расположение.

К сожалению, Патрик не объяснил толком, чего именно он ждет от Тертуллиана. Он лишь уведомил своего собеседника, что двое приближенных к Новому Врагу людей, и в том числе подружка Байкала собственной персоной, скоро пересекут границу в Парамарибо. Чуть позже Степан, коллега-мафиози из безопасной зоны, подтвердил, что вступил в контакт с перебежчиками. Больше Тертуллиану так ничего и не удалось разузнать. Он долго перемалывал в уме эти жалкие крупицы информации, надеясь выжать из них все, что можно. Как следует пораздумав, Тертуллиан пришел к выводу, что ему собираются выдать этих двух человек, чтобы он использовал их как козырные карты в игре против Байкала. Ни для кого в Глобалии не было секретом, какой неприязнью и даже ненавистью проникся мафиози к этому возмутителю спокойствия, который стал причиной всех его несчастий. Едва переступив через границу, те двое были обречены стать орудием мести в его руках. Патрик не мог этого не знать. Тертуллиану не потребовалось много времени, чтобы в подробностях разработать сценарий отмщения.

Для начала он с удовольствием угостил бы парочку, попавшую к нему в лапы, хорошей порцией пыток. Но, увы, в этом отношении Патрик высказался вполне определенно, запретив наносить гостям какой-либо вред. Мало того, он потребовал, чтобы Тертуллиан собственноручно поручился за их безопасность.

Так что пришлось мафиози встречать пленников, словно дорогих гостей. Единственным утешением ему служила мысль о том, каким пыткам он подвергнет самого Байкала, когда тот окажется в его власти. По прибытии Тертуллиан засыпал Кейт и Анрика любезностями и знаками внимания, а потом по нескольку раз на день справлялся об их самочувствии, заставляя себя вести с ними любезные беседы. Усилия его были тем более достойны похвалы, что гости оказались просто невыносимыми существами.

Пробравшись в антизоны, Анрик и Кейт были вне себя от возбуждения и нетерпения. То, что их так хорошо встретили по прибытии, придало им храбрости. Они вообразили, что, раз граница осталась позади, все остальное устроится в два счета. Они все время наседали на Тертуллиана, уговаривая его как можно скорее переправить их к Байкалу, и никак не могли понять, почему он медлит.

Кейт была так счастлива, что дело движется к развязке, что смотрела на мафиози как на человека, которого само провидение послало ей в помощь. Он казался ей чуть ли не симпатичным. Что же до Анрика, то ему Тертуллиан не понравился с первого взгляда. Каталонец не доверял мафиози, будучи убежден, что тот ведет с ними нечестную игру.

Так прошло три дня. Анрику и Кейт не позволяли покидать пределы двора, возвышавшегося над городом. Это было то самое место, откуда Байкал отправил свое сообщение. Казалось, все там застыло в неподвижности, и только стражники не переставая ходили взад и вперед. Двоим беглецам никто не давал никаких объяснений. Мафиози, приносившие им еду, всегда держали рот на замке.

Не в силах больше терпеть, на четвертый день Анрик потребовал, чтобы его отвели в башню к Тертуллиану. Он надел свой фетровый плащ и широкополую шляпу. Мафиозный главарь принял его, восседая на своем троне, украшенном убогими коврами.

— Ну, что вам еще нужно? — спросил Тертуллиан, сомневаясь, что еще долго сможет сдерживать свой гнев.

— Я хочу знать, свободны ли мы, — твердо произнес Анрик.

— Разумеется.

— В таком случае почему ваши охранники не позволяют нам выйти в город?

— Я вам уже объяснял: вы глобалийцы, и мы обязаны заботиться о вашей безопасности.

— Если дело в этом, дайте нам кого-нибудь в сопровождение. Так мы, по крайней мере, сможем немного развеяться. Мы же сходим здесь с ума!

Пожалуй, это было единственное, в чем их мнения совпадали.

— Нет, — повторил Тертуллиан, — ваша безопасность превыше всего. Развлекайтесь здесь. Если хотите, я могу установить у вас экран.

— К черту экраны!

— Тогда что вам нужно? — раздраженно спросил Тертуллиан.

— Я хочу, чтобы мне немедленно вернули мой чемодан и мою шпагу! — вскричал Анрик, охваченный внезапным порывом.

Патрик распорядился, чтобы при переходе через границу у беглецов отобрали их вещи.

— Все хранится в надежном месте, — прорычал Тертуллиан. — Мы все вам вернем, когда придет время.

Анрик в полном отчаянии возвратился в здание, выходившее окнами на двор, где их с Кейт держали взаперти. В свое время в одной из этих комнат Байкал дожидался, когда его примет Тертуллиан. Может быть, стены сохранили память о том мгновении? Как бы то ни было, Кейт нашла в своем заточении новую пищу для любовных размышлений, которым и предавалась целые дни напролет. Она чувствовала, что Байкал где-то совсем рядом, так близко, как никогда. Раньше девушка воображала себе антизоны в самых мрачных тонах, а теперь была счастлива уже тем, что живет там, где побывал ее возлюбленный. Все оказалось куда менее ужасным, чем она ожидала. И хотя места эти выглядели убого и печально и не отличались особым комфортом, жизнь здесь была не столь уж невыносима. К тому же для Кейт в этих краях все говорило о Байкале.

Но Анрик бесился, словно дикий зверь, попавший в западню. Сколько бы мафиози ни отрицал очевидное, Анрику было ясно как день: они с Кейт пленники.

Тертуллиан тоже начал нервничать. Он чувствовал, что эти двое непрошенных гостей не дадут ему жить спокойно.

Он отправил двух своих агентов в ближайшую деревню, чтобы те передали Байкалу его ультиматум, но от них до сих пор не было никаких вестей. Может быть, бунтарям не удалось связаться с Байкалом? Или этот тип опять замышляет какую-то каверзу? У мафиози кровь закипала в жилах. Если бы он мог хоть немного сорвать зло на своих пленниках, это помогло бы ему худо-бедно скоротать время.

Слегка утешило Тертуллиана лишь появление вертолета, который обещал прислать Патрик. В какой-то момент мафиози даже начал смутно надеяться, что тот лично явится к нему с визитом. Но надежда эта была беспочвенна: Тертуллиан прекрасно знал, что высшие чины Социальной безопасности никогда не рискуют сами появляться в антизонах... Вертолет приземлился во дворе рано утром и выгрузил тощий запас провизии, алкоголя и одежды. Ни в одном из этих товаров не было особой необходимости, так что мафиози принялся гадать, какова была настоящая цель этой короткой высадки. Судя по сообщению, переданному через пилота, Патрик больше всего беспокоился о каком-то идиотском чемодане, набитом бумагами. Это был тот самый чемодан, о котором так волновался этот шут Анрик. Как бы то ни было, этот короткий визит подтверждал, что связь с Глобалией не прервана, и Тертуллиан немного повеселел.

* * *

НА ЧЕТВЕРТЫЙ ДЕНЬ ПУТИ Елена с победоносным видом указала в сторону горизонта, где высилась гора с крутыми склонами и плоской вершиной. Вокруг рос высокий лес, так что складчатые отроги напоминали мохнатую шубу, сброшенную на землю.

Подъехав ближе, маленький отряд скрылся в лесу, и вершина холма исчезла из виду. Глобалийские спутни-ки-шпионы не должны были зарегистрировать ничего необычного: местность, служившая объектом наблюдения, выглядела столь же безлюдной, как и раньше. На самом же деле лес буквально кишел людьми, повсюду слышался топот, треск сломанных веток, стук топоров.

Как только отряд углубился в лесную чащу, Елена спешилась и отправила двух всадников вперед, чтобы те предупредили о приезде Байкала. В ожидании их возвращения остальные наскоро разбили лагерь. Сидя на своих дорожных мешках, они кое-как поужинали холодной похлебкой и сразу же улеглись спать.

Через час на лес спустились сумерки. На западе мелькнули последние солнечные лучи, на прощание позолотив мох и бросив красноватый медный отблеск на древесные кроны, а потом исчезли. Возле шалашей запылали костры, снизу доверху освещая стволы деревьев, так что те стали напоминать колонны гигантского собора. Байкала разбудил резкий сигнал трубы.

— Пора ехать, — мягко проговорила Елена.

Оставив свои пожитки на месте, они снова вскочили в седло. Лошади пугались огней и нервно мотали головами. Всадники двинулись друг за другом, ориентируясь по кострам, горевшим вдоль дороги. Если не считать часовых, которые остались охранять лагерь, лес совершенно опустел.

Наконец вся процессия приблизилась к месту, где лесная дорога упиралась в отвесный склон. В скале был пробит широкий туннель, достаточно высокий, чтобы можно было проехать верхом. Елену и ее отряд встретили у входа двое дозорных и предупредили, чтобы те не спешивались, пока не доедут до конца. В глубину пещеры вели старые рельсы. Всадники пустили лошадей шагом. Ехали они очень осторожно, чтобы животные не споткнулись о шпалы. Внутри было прохладно и сыро. Лишь иногда лица обжигало горячее дыхание факелов, то тут, то там развешенных по каменных стенам. Конец длинного туннеля все еще оставался невидимым, но из темноты все громче доносился какой-то шум, смутный гомон, от которого становилось не по себе. Казалось, сама пещера порождает эти звуки, но, несомненно, это были людские голоса.

Байкал машинально поднял воротник, как будто сам себя беря за горло, чтобы не утратить хладнокровия и не запаниковать. Доехав до конца коридора, они спешились. Навстречу вышел высокий бунтарь. Недалеко от того места, где они остановились, виднелся вход в ярко освещенное помещение. Судя по всему, это был огромный зал. Оттуда долетало множество голосов, эхо разносило по пещере громкие возгласы и смех.

Широкоплечий бунтарь, встретивший их при входе, был одет в полушубок с лисьим воротником, который как нельзя лучше подходил к его острому носу и тонким жестким усам. Сперва он поинтересовался, не хотят ли гости есть или пить, а потом проговорил, указывая на бурлящий зал:

— Если вы готовы, я попрошу тишины, и вы войдете.

Байкал понял, что оттягивать объяснения больше не удастся. Он знал, что на этот раз должен будет сбросить с себя маску, и чувствовал легкое головокружение, словно ныряльщик перед прыжком. Он взглянул на раскрасневшуюся Елену. В своем белом корсаже с короткими рукавами и высоким воротником она больше всего напоминала кельтского воина.

— Идемте, — шепнула Елена, широко раздувая ноздри.

Зал, в который они вошли, оказался намного больше, чем можно было предположить заранее. Свод был таким высоким, что потолок терялся где-то в темноте. Наверняка в зале собралось несколько тысяч человек. Огромное пространство, напоминающее партер, было до отказа заполнено стоящими зрителями, которым приходилось тесно прижиматься друг к другу. Две висячие галереи, окаймлявшие зал, тоже были переполнены.

Шум прекратился, вокруг стало неправдоподобно тихо. Елена и Байкал поднялись на подмостки вслед за распорядителем, который, подойдя к самому краю, заговорил дрожащим от волнения голосом. Напрягать связки ему не приходилось: несмотря на размеры зала, акустика там была великолепная.

Распорядитель торжественно открыл собрание, ради которого все участники проделали столь длинный путь. Он напомнил им, на какие принципы опирается многочисленная община бунтарей, заговорил о ее основополагающих мифах, об исходе из Глобалии, о гимне «Завтра на Капитолийском холме».

Несмотря на все красноречие оратора, чувствовалось, что толпа настроена скептически. Бунтари давно привыкли к риторике, так что пламенными речами их было не удивить. Наиболее покладистые готовы были включиться в игру, распевать гимны и бурно аплодировать, но многие шикали и свистели, нисколько не стесняясь. Отовсюду летели насмешливые выкрики: «К делу! Хватит болтать! Выкладывай, что там у тебя!»

Байкал с интересом всматривался в толпу. Она состояла из мужчин и женщин, чьи костюмы, как обычно в антизонах, представляли собой странную смесь подручных материалов. Кожа, мех, железные кольчуги казались одновременно крепкими и невероятно хрупкими. На самом деле все эти одеяния защищали не больше, чем черепаший панцирь или звериные когти, и если в одиночном бою они еще могли что-то значить, то при столкновении с новейшим глобалийским оружием надеяться на них не приходилось. Скандинавы и африканцы, семиты и латиноамериканцы, русские и индусы, монголоиды и кельты стояли в зале плечом к плечу как живое свидетельство произошедшего в антизонах великого переселения народов. Когда первый оратор закончил свое страстное выступление, Елена сделала шаг вперед. Она стояла, упираясь руками в бока и слегка наклонив голову, выискивая глазами дикого быка, с которым ей предстояло сразиться на этой арене.

Восхищенный ее силой и неколебимым спокойствием, Байкал еще раз крепко пожалел, что придется разочаровать ее.

Но не успела она заговорить, как у одного из входов в огромный зал послышались крики и началась потасовка. Байкал, привыкнув к резким контрастам тьмы и яркого света факелов, в это время разглядывал зал. С невидимого свода свисали сложные балочные конструкции и грузоподъемные механизмы. Судя по всему; раньше в этой пещере располагались военные объекты. Не исключено, что это была одна из подземных авиабаз, построенных в те далекие времена, когда в антизонах еще существовали государства.

Между тем, казалось, порядок был восстановлен. Все взгляды снова обратились к подмосткам, и Елена еще раз попыталась было начать свою речь, когда с того же входа опять донеслись крики.

— Я должен видеть Елену! — прокричал кто-то, приложив руку ко рту.

Судя по глухим звукам, долетавшим с того же конца зала, потасовка возобновилась.

— Она перед тобой, — бросила Елена в темноту, откуда ее окликнули. — Что тебе нужно?

Тут в дальнем углу от входа отделился чей-то силуэт и двинулся в их сторону, проталкиваясь сквозь толпу. Непрошеный гость подошел к подмосткам. Одежда у него на плече была разорвана. Елена узнала в нем мальчика из приграничной деревни. Он слыл в своих краях лучшим наездником, а потому его часто использовали как гонца.

— Так что стряслось? — вскричала Елена.

Она спустилась к гонцу, и тот что-то сказал ей на ухо. Вынужденный перерыв затянулся, и толпа начала недовольно ворчать. Не обращая внимания на шум, Елена обернулась к Байкалу.

— Вы помните Тертуллиана, мафиози, которого бомбили глобалийцы, потому что он якобы помогал вам?

Байкал вздрогнул.

— Он велел передать вам, что держит в заложниках двух ваших помощников. Он говорит, что это приближенные к вам люди.

— Моих помощников? Он знает, как их зовут?

Елена повернулась к вестнику.

— Одного зовут Анрик, — отозвался мальчик.

— Я таких не знаю, — сказал Байкал с облегчением, радуясь, что это оказалось простое недоразумение.

— А второе имя?

— Второе... Второе... Господи, я так торопился сюда... Я тысячу раз твердил по дороге эти имена, чтобы не забыть...

Елена теперь думала только о том, как бы поскорее успокоить толпу и возобновить собрание. Что же касается Байкала, то он больше не сомневался, что тревога ложная. Они оба опять поднялись на подмостки. Елена зычным голосом восстановила некое подобие тишины и порядка и начала свой рассказ. Она поведала о случайной встрече Говарда и Байкала. «Впервые, — провозгласила она, — произошло воссоединение измученных ожиданием бунтарей, которые все это время сопротивлялись, как могли, и внутреннего врага Глобалии, выросшего в ее лоне». Елена говорила прямо и просто, без прикрас, обращаясь не столько к умам, сколько к сердцам своих слушателей. Байкал же бесцельно скользил взглядом по толпе. Когда же он случайно опустил глаза, то увидел стоявшего у подмостков мальчика-гонца, который делал ему отчаянные знаки. Байкал наклонился, а мальчик, ухватившись за край досок, вытянул шею и прокричал Байкалу на ухо:

— Второе имя!

— Ну же!

— Кейт.

С задних рядов еще доносились последние хлопки и восторженные крики. Но постепенно все стихло.

Байкал не обратил на это ни малейшего внимания. Он схватил гонца за воротник и с неожиданной легкостью втянул наверх.

— Повтори, что ты сказал! — прокричал он.

— Тертуллиан держит в заложниках Анрика и Кейт, — запинаясь, пробормотал мальчик. — Он грозится казнить их через три дня, если вы ему не сдадитесь.

Елена закончила свою речь и передала слово Байкалу. Тот долго стоял с отсутствующим взглядом, не в силах пошевелиться. В голове его лихорадочно крутились разные мысли. Но молчание Байкала лишь раззадорило слушателей, застывших в безмолвном ожидании. Все узнали в нем человека, чью фотографию без конца показывали по телевизору, и уже одно это произвело сильное впечатление на собравшихся. Хотя бунтари не привыкли ни с чем соглашаться без споров, им ничего не оставалось, как признать в немного неловком и даже застенчивом юноше, который стоял перед ними, Нового Врага Глобалии. Это почетное звание не могло не внушать уважения.

А Байкал тем временем позабыл обо всем на свете: о толпе, которая ждала, когда он заговорит, о том, что нужно предложить какую-то программу, утвердить свою власть. Он думал лишь о том, что Кейт сейчас в лапах Тертуллиана. Это придало особую силу его словам. Юноша заговорил загадочно и отрывисто, но с такой убежденностью, что не мог не увлечь за собой. Подойдя к краю подмостков и устремив взгляд в пространство, он проговорил глухим, словно во сне, голосом:

— Нам бросили вызов... Это чудовище... Мафиозный главарь...

По залу прокатился ропот.

— Гнусный Тертуллиан держит в своих лапах двух заложников. Он хочет, чтобы я сдался ему, своей жизнью выкупив их жизни.

Толпа кипела от возмущения.

— Он воображает, что имеет дело с одним человеком, — отчеканил Байкал. Он говорил все громче и увереннее, — но мы ответим ему все вместе!

Из темноты поднялся гул тысячи голосов. Бунтари в беспорядке устремились к выходу, готовые тотчас же схватиться за оружие и немедленно напасть на Тертуллиана. Елене пришлось употребить всю свою энергию, чтобы удержать толпу и убедить своих соплеменников действовать обдуманно, дождавшись команды.

А Байкал, который еще не успел до конца прийти в себя, так и не понял, что только что с блеском вышел из очень непростого положения.

Глава 2

ПОСЛЕ ГЛОБАЛИЙСКОЙ БОМБАРДИРОВКИ Тертуллиан оказался в полной изоляции. В антизонах у него не осталось не только друзей, но и информаторов. По мере того как шло время, а от Байкала все не было никаких известий, мафиози тревожился все сильнее и даже начал сомневаться, правильно ли он поступил, выдвинув свой ультиматум. Правда, он прекрасно помнил, что Патрик не высказал никаких возражений, услышав, что мафиози собирается использовать своих пленников как приманку, чтобы с их помощью заманить Байкала в ловушку. Это означало, что план во всех отношениях хорош. Мысль эта несколько успокаивала Тертуллиана, по крайней мере сначала. Но со временем он успел обглодать ее, словно кость, так что от нее в конце концов совсем ничего не осталось.

Мафиози был настолько измучен тревожным ожиданием, что испытал едва ли не облегчение, узнав о прибытии Большой Когорты. Однако на самом деле новость была устрашающая. Что могло быть хуже, чем десять тысяч вооруженных бунтарей, готовых обрушиться на плохо укрепленный город, чья армия сводилась к нескольким десяткам человек? Но теперь Тертуллиан хотя бы знал, чего ему ожидать. Невыносимой неизвестности пришел конец. Хорошенько поразмыслив, мафиози в конце концов решил, что здесь и кроется причина странного поведения Патрика. Социальная безопасность выставила Тертуллиана козлом отпущения, а потом передала ему двух перебежчиков и позволила выдвинуть ультиматум Байкалу. Наверняка все это было сделано ради того, чтобы спровоцировать бунтарей на решающую битву. Эта шайка отщепенцев, обычно рассеянных по всем антизонам и потому неуловимых, на сей раз сосредоточилась в одном месте. Возможно, Большая Когорта и являла собой серьезную угрозу, но не допустили ли бунтари роковой просчет, созвав ее? Если сначала Тертуллиан решил, что использует своих пленников как приманку, то на самом деле оказывалось, что приманкой служил он сам. Поставив его в столь опасное положение, Глобалия получила возможность разом покончить со всеми бунтарями. Тертуллиан злорадно потирал руки. Он отправил Патрику длинное сообщение, подробно обрисовав сложившуюся ситуацию. В финале мафиози торжественно взывал о помощи, нисколько не сомневаясь, что ему не будет отказано.

На город опустилась ночь, и Большая Когорта разбила лагерь в нескольких метрах от городских стен. Из своей крепости мафиози могли разглядеть в бинокль их походные костры. Тертуллиан отдал приказ крепко запереть ворота, чтобы избежать дезертирства и не дать просочиться вражеским агентам. Узкие улочки заполнились людьми. Толпа, напуганная предстоящей осадой, вместе с тем не скрывала своей враждебности по отношению к Тертуллиану. Многие горожане увидели в нападении Большой Когорты возможность сбросить с себя гнет мафии. Тертуллиан рассредоточил по городу свое немногочисленное войско, чтобы противостоять вторжению и следить за поведением черни.

Перед этим мафиози обошел свой дворец, оставшийся почти без охраны и потому беззащитный, ведь большая часть стражников несла теперь дозор у городских стен. Анрик и Кейт, от которых уже никто не скрывал, что они пленники, были заперты под охраной двух молоденьких мафиози, принятых на службу всего пару недель назад. Взглянув через тайное окошко на спящих заложников, Тертуллиан решил тоже отправиться спать, поскольку назавтра его наверняка ожидал трудный день.

В четыре утра его разбудил сигнал мобильного телефона. Тертуллиан лег спать одетым, не сомневаясь, что его могут поднять в любую минуту. Сперва он решил, что Большая Когорта начала штурм. А прочтя текст срочного сообщения, он в первую минуту вообще ничего не понял. Когда же он перечитал сообщение еще раз, то побледнел. «В данный момент мы не в состоянии прийти к вам на помощь. Искренне сожалею. Удачи». Подписи не было, но номер отправителя был тот же, что и всегда. Не оставалось ни малейшего сомнения: это письмо пришло от Патрика.

С раннего детства Тертуллиан не мог заставить себя уснуть в темноте. Его родителей убили мародеры, напавшие на деревню. В ту страшную ночь Тертуллиан чудом остался жив. Его взяли к себе мафиози, и он сделался одним из них. В голове Тертуллиана теснились воспоминания. Ему казалось, что он вернулся в далекое детство и угроза, которой он так долго страшился, наконец настигла его.

Мысль его лихорадочно работала. Он раздумывал над предательством Патрика. Что-то здесь было не так. Тертуллиан не понимал, как можно было бросить на произвол судьбы одного из самых верных своих ставленников. Если Социальная безопасность не собиралась воспользоваться выступлением Большой Когорты, происходящее теряло всякий смысл. Но Тертуллиан был из тех, кто полностью доверяет Глобалии. Он не допускал и мысли, что Глобалия могла поступить необдуманно или нелогично.

И тут его наконец осенило.

Он припомнил вопросы, которые задавал ему Пат-рик, когда объявил о прибытии заложников. «Кто-нибудь еще вас об этом расспрашивал? Кто еще в Социальной безопасности в курсе ваших дел? Поддерживаете ли вы контакты с другими глобалийскими службами?» В ту же минуту Тертуллиану вспомнился присланный Патриком вертолет с провизией. Что-то в нем с самого начала показалось мафиози подозрительным, но тогда он не понял, что именно. Теперь же ему стало ясно, в чем было дело: последний вертолет отличался от тех, что стояли на вооружении у глобалийской армии или у Социальной безопасности. Тогда Тертуллиан решил, что речь шла о маскировке. Теперь же ему ничего не оставалось, как предположить совсем другое: это был частный летательный аппарат.

Напрашивался только один вывод: Патрик служил каким-то иным интересам.

Догадаться об этом можно было уже давно, но Тертуллиан гнал от себя эту мысль. Отныне она предстала перед ним во всей своей очевидности: Патрик предал не его, он предал Социальную безопасность. С какой целью? Тертуллиан не знал, но его это и не касалось. Для него имел значение лишь простой факт, который, однако, стал для мафиози ошеломляющей новостью: среди высших чинов Глобалии не было полного согласия. Тертуллиан допустил огромную ошибку, ведя все свои дела с Глобалией через одного лишь Патрика. Тут он понял, что если ему удастся сообщить о своем положении кому-то еще, то у него еще будет шанс выкрутиться.

Мафиози спешно принялся рыться в памяти своего телефона. Много лет назад он использовал прямой номер для связи с Социальной безопасностью. Патрик тогда был в отпуске, и до него невозможно было дозвониться. В подобных случаях предусматривался специальный номер для срочной связи. Увы, Тертуллиан не отличался особой любовью к порядку. Он перерыл все свои вещи, перевернул вверх дном весь кабинет и только к одиннадцати вечера наконец обнаружил в старом аппарате искомый номер. Напротив сохранилась короткая полустертая надпись: «Сизоэс».

* * *

НЕЗАДОЛГО ДО РАССВЕТА вожди Большой Когорты, к которым отныне был причислен и Байкал, сошлись на военный совет, чтобы разработать план действий. В их распоряжении были очень точные карты, результат многолетних наблюдений и кропотливого сбора информации. Но бунтари не знали четкой иерархии: в каждой деревне был свой вождь, который ни у кого не состоял в подчинении. В своем постоянном стремлении к равноправию бунтари были органически неспособны без споров согласиться с чужим мнением. Всякий раз, как только совет уже готов был утвердить какую-либо программу, кто-нибудь высказывал новые возражения, и все приходилось начинать сначала. Устав от бесплодных препирательств, Байкал в конце концов предложил очень простой план, с которым, ворча, согласились все собравшиеся. Юноша начертил круг, обозначив район, контролируемый мафией, и разбил силы Когорты на четыре подразделения, которые должны были вести штурм с четырех сторон.

Один из этих отрядов возглавила Елена. Ее задача состояла в том, чтобы, обогнув укрепленный квартал, занять позицию напротив небольшой потайной дверцы в стене, которую успели заметить бунтарские разведчики. А когда с юга донесутся первые выстрелы, означающие, что отряд Говарда пошел на штурм, Елена приблизится к городской стене и попытается взломать дверь. Если предположения окажутся верны и большая часть мафиозных сил будет брошена на отражение основной атаки, Елена со своим отрядом без труда сможет завладеть потайным входом. Оттуда она двинется к донжону и попытается освободить пленников, пока с ними не приключилось несчастье.

Елена взяла с собой тридцать человек. Большинство из них были жителями той же деревни, несколько воинов происходило из соседних поселений. Было очень важно, чтобы все в отряде хорошо знали друг друга и могли действовать слаженно и гибко. Елена облачилась в кожаный камзол, толстые русые косы реяли на ветру, словно тяжелые боевые знамена, так что ее просто невозможно было потерять из виду.

На исходе ночи сделалось прохладно, от унавоженной земли поднимался пахучий пар. Вдоль городских стен горели костры, и порывы ветра доносили оттуда запах пепла и жареного мяса. Отряд двинулся по бывшему бульвару, который отныне превратился в поле, засеянное полбой. В эту пору колосья уже поднялись довольно высоко. Бунтари крались друг за другом, пригнувшись. Стебли, ломаясь, трещали у них под ногами. Елена сжимала в руке обвязанную веревкой рукоять меча. Кузнец из ее родной деревни, обожествлявший это оружие, научил ее держать меч наготове, как для ближнего боя. Сейчас она рубила им густые колосья, бесшумно врезаясь в темное чрево ночи.

Отряд без труда занял позицию. На бывшей площади, которая теперь тоже превратилась в пахоту, сохранились развалины стен и каменных арок, которые могли послужить удобным укрытием. Стражников нигде не было видно. Оставалось только дождаться первых выстрелов. Наконец из-за города выглянуло солнце, ласково поглаживая лучами крыши домов и верхушки крепостных стен. С рассветом стало еще прохладнее, так что застывшие в ожидании бунтари дрожали от холода.

Внезапно они увидели из своего укрытия, как дверца, которую они собирались выбить, медленно приоткрылась сама. Все вздрогнули, решив, что им это почудилось. Условный сигнал еще не прозвучал. Значит, им следовало сидеть неподвижно, ничем не выдавая себя. Но что могла значить эта открытая дверь? Кто открыл ее: мафиози или жители города, пытающиеся спастись бегством?

Елена вытащила из кармана старый театральный бинокль и навела его на дверцу. Пока что за ней не было видно ничего, кроме темноты. Спрятавшиеся сзади люди наверняка так же напряженно всматривались в полумрак, пытаясь понять, нет ли поблизости какой-нибудь опасности. Никто из бунтарей не пошевелился, и вот на фоне открытой двери мелькнули четкие силуэты. Из города вышли двое и на секунду застыли у крепостных стен. Они были почти одного роста, может быть, один чуть пониже другого. Разницу в росте скрадывал странного вида головной убор. Настроив свой бинокль, Елена смогла лучше рассмотреть его, и едва не всклик-нула от удивления. На мужчине красовалась огромная шляпа с пером и средневековый плащ. Его спутник был в берете и пальто, застегнутом на все пуговицы.

Казалось, двое незнакомцев чего-то ждут. Может быть, за ними следом шел более многочисленный отряд? Елена забеспокоилась. Если окажется, что через эту дверь начнется массовый исход, то сможет ли она с такой горсткой людей предотвратить прорыв? К счастью, ничего такого не последовало. Двое беглецов просто пытались оглядеться в темноте, чтобы понять, куда им идти. Наконец человек в шляпе принял какое-то решение, сделал знак своему спутнику, и они направились прямиком к полуразрушенным аркам, где притаилась Елена со своим отрядом.

Не следовало ли ей отдать приказ стрелять? В ее отряде были люди, вооруженные винтовками. Попасть в беглецов, пока они шли по открытой местности, было бы проще простого. Два довода говорили против такого решения. Во-первых, выстрелы послужили бы условным сигналом для начала штурма, тогда как по плану они должны были раздаться с другой стороны. Во-вторых, движимая вполне понятным любопытством, Елена хотела захватить живыми этих двоих хитрецов, чтобы поподробнее разузнать об их намерениях.

Она шепотом скомандовала всем быть наготове, но не стрелять. Когда беглецы оказались на расстоянии меньше двух шагов от нее, Елена выскочила из-за арки.

— Ни с места! — прокричала она глухим голосом. — Кто вы такие?

Перебежчики остановились как вкопанные. Оправившись от неожиданности, тот, на ком была шляпа с пером, сделал шаг вперед и закрыл собой своего спутника, как бы желая оберечь. Готовый защищаться, он прямо посмотрел на Елену.

Казалось, оба они при виде друг друга испытали одинаковое удивление. Острая бородка и воинственный вид Анрика произвели на Елену необъяснимое впечатление. Этот человек, только что выбравшийся из мафиозного лагеря, не походил ни на кого из обитателей антизон, при всем их разнообразии. По правде говоря, этот кавалер выглядел так, словно сошел прямиком со страниц Истории. А Елена просто обожала историю. Его отвага, воинственный облик и готовность отстаивать свою честь со шпагой в руке придавали этому человеку неизъяснимое очарование в ее глазах. Теперь все в нем, даже опереточная шляпа, казалось Елене достойным восхищения.

Что же касается Анрика, то он никогда в жизни еще не видел ничего подобного. Перед ним стояла прелестно разрумянившаяся девушка с небесно-голубыми глазами и толстыми косами и одновременно воительница с обнаженным мечом в руках.

— Меня зовут Анрик Пужолс, — надменно бросил он. Чувствовалось, что это могло означать все, что угодно, в зависимости от того, к кому обращена реплика. Это мог быть и воинственный клич, и пароль, позволяющий узнать друга.

Елена еще раз внимательно посмотрела на него, а потом обратилась к его спутнице:

— А вы, наверное, Кейт?

При этих словах девушка сорвала с головы берет, и ее черные волосы рассыпались по плечам. Елена сжала Кейт в объятиях. Но не успела бунтарка расспросить беглецов о том, как им удалось скрыться, как с юга донеслись первые выстрелы. Из города открыли ответный огонь.

— Оставайтесь здесь, под арками, — приказала Елена, — и ждите нас.

— Куда вы? — вскричал Анрик.

— Мы войдем через ту же дверь, из которой вышли вы, и захватим город с тыла.

— Я с вами, — сказал Анрик.

У Елены не хватило духу запретить ему. Усевшись под аркой, Кейт смотрела, как они бегут бок о бок при свете луны.

Глава 3

ГЛЕНН БЫЛ НАСТОЛЬКО ПОГРУЖЕН в дела, что едва не допустил серьезную ошибку. 17 июля уже близилось к концу, но, поскольку шеф БИУ с раннего утра не покидал своего кабинета, пышные торжества по случаю общеглобалийского праздника прошли мимо него. Хотя в Глобалии ежедневно отмечались какие-то памятные даты, этот праздник был особый, главный, своего рода праздник праздников. Учредили его в честь открытия первой действенной вакцины против болезни Альцгеймера.

Было решено, что это событие как нельзя лучше подходит для того, чтобы символизировать начало новой эры. Появление вакцины позволило окончательно опровергнуть абсурдный миф о прекрасной юности и открыло почти безграничные возможности перед людьми с большим будущим.

Всем гражданам без исключения вменялось в обязанность отмечать 17 июля. Тем самым глобалийцы получали прекрасную возможность отдать должное таким безусловным ценностям, как зрелость и опыт. Кроме всего прочего, это был и удачный способ профилактики. Забывшие отпраздновать эту памятную дату немедленно вызывались на тщательное обследование и в обязательном порядке проходили ревакцинацию.

Часы показывали без десяти двенадцать. Таким обратом, у Гленна оставалось всего десять минут для того, чтобы отправить по специальному номеру стандартное сообщение: «Браво, Хуонг, Митчелл и Штрох!» Это были фамилии трех ученых, разработавших вакцину.

Несмотря на то что он занимал высокий пост в Социальной безопасности, возглавлял БИУ и его только что срочно вызвал к себе генерал Сизоэс, Гленн так же подлежал контролю, как и простые граждане.

Он быстро напечатал и отправил нужное сообщение, а потом пустился в долгий путь по подземным коридорам, торопясь поскорее явиться в кабинет шефа.

Вид у генерала был помятый, как у человека, который не спит уже несколько ночей подряд. Своего подчиненного он встретил глухим ворчанием.

— Садитесь, — пробурчал Сизоэс.

Гленн прекрасно понимал, что генерал потребовал его незамедлительно явиться вовсе не затем, чтобы поболтать о состоянии пушек для разгона облаков (это выражение пришло на смену старинному «поболтать о погоде»). Наверняка Сизоэс собирался сообщить ему нечто очень важное. Однако шеф БИУ прекрасно знал, что генерал никогда не торопится высказать напрямую то, что хочет донести до своих подчиненных.

— Ну, что там насчет девушки?

— Как я вам уже говорил, господин генерал, она пересекла границу в Парамарибо...

— Устаревшая информация. Есть у вас что-нибудь посвежее?

— С тех пор как она оказалась у Тертуллиана, мы не получали о ней никаких сведений. Все контакты идут через Патрика...

При упоминании о Патрике Сизоэс с недовольным видом покачал головой. А потом, проведя рукой по глазам, спросил:

— Что-нибудь еще?

— Да, насчет «Уолдена». Хотя нас просили не вмешиваться (Гленн тактично использовал неопределенную форму, чтобы не называть имени Патрика), я все-таки усилил наблюдение.

— Вы поступили правильно, Гленн. Так что там?

— Я только что получил отчет. Прежде чем уехать в Лос-Анджелес, Пужолс, этот бывший журналист...

— Да, знаю, знаю, — нетерпеливо прервал Сизоэс.

— Так вот, в течение нескольких дней перед его отъездом в ассоциации побывало на удивление много читателей. В том числе самые необычные персонажи...

— А что прослушки?

— Ничего не дали. Как вам известно, эти люди общаются друг другом с помощью своих мерзких бумажек. Говорят они мало.

Генерал еле сдержался, чтобы не выругаться. У него всегда портилось настроение, когда он слышал об этой шайке книжных червей.

— Однако, — продолжил Гленн, всем своим видом показывая, что его так просто не проведешь, — мы смогли идентифицировать всех посетителей. Все эти дни в «Уолдене» околачивался далеко не кто попало. Все это очень интересные в профессиональном отношении люди.

— В каком смысле интересные?

— Имеющие доступ к секретным сведениям. Они могут многое знать о Глобалии, о ее слабых сторонах. Кроме того, у этих людей извращенный склад ума. Вы понимаете, что я имею в виду?

— Вы полагаете, они могли передать этому Пужолсу какие-то секретные документы?

— Пока мне известно только, что он увез с собой чемодан, набитый бумагами.

— А вы что, не могли перехватить этот чемодан, сделать копии, черт побери!

Сизоэс и так уже готов был взорваться, но ответ Гленна окончательно вывел его из себя.

—Я думал, эту операцию возглавляет Патрик...

В кабинете генерала, расположенном в тщательно охраняемом подземном помещении, не было окон. Одну из стен целиком занимал огромный экран с виртуальным аквариумом. Сизоэс поднялся, не в силах скрыть раздражение, подошел к экрану и встал напротив пятнистого групера, который пристально смотрел на него, медленно шевеля челюстями.

— И как долго мы с вами будем позволять ему руководить операцией? — обернулся Сизоэс, багровый от гнева. — Я вас спрашиваю! — угрожающе прокричал он.

Гленн промямлил что-то в ответ, но генерал его не слушал. Он думал о чем-то своем. Видно было, что его мысли беспрестанно крутятся вокруг одного и того же вопроса.

— Вся операция «Новый Враг» с самого начала выглядела необычно и подозрительно. А теперь еще эта девушка... Мы позволили ей таскаться в «Уолден», якшаться с каким-то маргиналом... Патрик сам, как мы подозреваем, помог ей пробраться в антизоны. И куда он ее отправляет? К тому самому Тертуллиану, которого мы бомбили по его же просьбе, потому что тот переслал какое-то несчастное сообщение! А вы все это время хлопали ушами. Говорили, что у Патрика должны быть свои причины...

— Я предполагал...

— Вот именно! Вы только и делали, что предполагали! Это у вас отлично получается! Когда вы узнали, что девушка у Тертуллиана, то наверняка предположили , что дело для нее кончится плохо, да?

— Действительно...

— Вы предполагали , что здесь имеет место хитрый план: мафиози ухлопает девчонку, и Новый Враг разъярится, начнет буйствовать, захочет отомстить и пустится во все тяжкие. Как вы сами изволили выразиться, это будет «пусковой механизм» для Нового Врага, последний удар, который наконец приведет его в действие. Правильно я понимаю?

Не желая ни возражать, ни соглашаться, Гленн с неожиданным интересом принялся рассматривать свои ногти. Он ожидал продолжения.

— И вы заранее радовались, что все это скоро кончится. Вы предполагали , что скоро мы наконец получим подходящего лидера для этих идиотов бунтарей, чтобы они, по-прежнему не представляя серьезной опасности, сделались хоть на что-то похожи. Короче говоря, идеальный исход.

Сизоэс снова прошел мимо аквариума. Вне себя от злости, он готов был двинуть виртуального групера кулаком в челюсть, но тот загодя благоразумно ретировался.

— Позвольте вам сообщить, — язвительно объявил генерал, — что ваши предположения не оправдались. На самом деле картина вырисовывается совсем другая. Во-первых, из того, что вы только что сказали, следует, что ваша подопечная не просто беспрепятственно пробралась в антизоны, а еще и прихватила с собой кое-какие документы, судя по всему повышенной секретности.

Гленн хотел было вмешаться, но начальник одним взглядом пригвоздил его к месту.

— Конечно, все это было бы совсем не так уж страшно, если бы ваша драгоценная птичка окончила свои дни где-нибудь в подземельях у Тертуллиана. Как вы думаете?

Генерал коварно дал своему подчиненному время согласиться, но едва тот успел высказаться, как Сизоэс, со всей силы ударив по дверному косяку, проорал:

— Ничего подобного! Представьте себе! Патрик, который, как вы очень точно отметили, руководит нами, добивается вовсе не этого! Дело принимает совсем другой оборот.

Вернувшись к своему столу, Сизоэс схватил мобильный, с жутковатой улыбкой нажал на кнопку, и аквариум в одну секунду исчез. Вместо него на голубом фоне экрана высветилось сообщение. Начиналось оно с целой вереницы шифров, кодов и технических данных, но генерал сразу же разъяснил, о чем речь.

— Это Тертуллиан шлет сигнал о помощи. Наш друг Патрик его, попросту говоря, бросил на произвол судьбы. Причем от имени всех нас, ни с кем не посоветовавшись. Теперь-то вы поняли?

Гленн изо всех сил старался разобрать сообщение, переданное с явными ошибками, как и вся корреспонденция, приходившая из антизон. Чтобы помешать ему, Сизоэс встал прямо перед ним, загородив экран широким торсом.

— Слушайте меня внимательно, Гленн, — медленно произнес он. — Предполагать тут больше нечего. Операция «Новый Враг» с самого начала была задумана вовсе не для блага нашей страны. Эта гнусная провокация преследует одну цель: уничтожить Глобалию.

— Вот мерзавец, — отозвался Гленн, покачивая головой.

— Вы о ком?

— Как о ком? О Патрике.

Сизоэс нетерпеливо пожал плечами.

— Оставьте Патрика в покое.

А потом добавил, глядя куда-то в пространство:

— Речь здесь не о нем.

Двое мужчин переглянулись, не говоря ни слова. Своим молчанием Сизоэс вынуждал шефа БИУ сделать еще одно, поистине нечеловеческое усилие. В сознании Гленна, как и в сознании всякого глобалийца, жил строжайший, непреодолимый запрет. Но в этой критической ситуации ему в конце концов пришлось перебороть внутреннее сопротивление и представить себе нечто невозможное.

— Альтман? — прошептал он.

Это имя прозвучало так тихо, что различить его можно было лишь по движению губ.

Альтмана и тот узкий круг, к которому он принадлежал, отделяла от простых смертных невидимая граница, которую никто не дерзал переступить. Подозревать его в измене означало посягнуть на святая святых. Теперь Гленну стало ясно, почему Сизоэс старался как можно дольше не вмешиваться в это дело, несмотря на все сомнения, подозрения, а теперь, возможно, и доказательства. Температура в кабинете не изменилась, но шеф БИУ ощутил неприятный холодок вокруг шеи.

— Не знаю, о чем вы сейчас думаете, — произнес генерал, — отмечу лишь, что впервые в жизни ваши мысли движутся в интересном направлении.

Тут он резко сменил тему и перешел к практическим вопросам.

— Надо ответить Тертуллиану, — сказал Сизоэс, поворачиваясь к экрану, где все еще висело сообщение мафиози.

— Который час? — громко спросил Гленн, радуясь возможности вернуться к своей привычной роли.

— Половина первого.

— Во сколько должен начаться штурм?

— Сообщение отправлено в одиннадцать тридцать. Там сказано: «Они перейдут в наступление на исходе ночи».

— В таком случае, — заторопился Гленн, — у нас есть время привести армию в боевую готовность. Трех вертолетов будет достаточно, чтобы сбросить пару бомб и деморализовать весь этот сброд. Меньше чем через четверть часа...

Он схватил свой мобильный, собираясь немедленно поднять на ноги генеральный штаб. Сизоэс жестом остановил его.

— Не думаю, что это самое лучшее решение, — сказал он.

Гленн знал, что, когда генерал вот так смотрит прямо перед собой, он погружен в размышления, а если к тому же на губах у него играет едва заметная усмешка, это значит, что ему в голову пришла хорошая мысль.

* * *

БИТВА БЫЛА КОРОТКОЙ. Исход ее решился внутри самого мафиозного квартала еще задолго до того, как бунтари начали штурм. Уставшие стоять на страже без отдыха и сна, люди Тертуллиана оказались зажаты между многочисленной вражеской армией и исполненным ненависти народом, а потому возлагали все свои надежды только на вмешательство извне. Действительно, около трех часов утра с неба донеслось гудение моторов, но долгожданные вертолеты так и не приблизились к городу. Что было еще хуже, от самого Тертуллиана не поступало никаких приказов. Судя по всему, мафиозный главарь заперся в своем дворце, и никто не решался его потревожить. Первыми, надеясь укрыться в городе, покинули свой пост два юных простачка, которым поручили охранять Анрика и Кейт. Так что пленникам не стоило особого труда взломать замок и сбежать по примеру своих охранников.

На рассвете несчастные мафиози, которые еще несли дозор на крепостных стенах, дрожали от холода и страха. Они заранее чувствовали себя побежденными и мечтали поскорее сдаться на милость победителей. Словно почувствовав это, жители города набросились на них чуть ли не с голыми руками и бесшумно повязали.

Таким образом, бунтари, успев дать всего несколько предупредительных выстрелов, к своему несказанному удивлению увидели, как ворота города распахнулись изнутри. Сперва они подумали, что это ловушка. Но когда над стенами взвился белый флаг, все прекратили огонь. Воцарилась тревожная тишина. Тут навстречу войску, размахивая руками, вышла женщина. За ней последовали две другие. Тогда нападавшие опустили оружие, встали и вышли из своих укрытий. Весь народ хлынул к ним навстречу, бурно жестикулируя и поздравляя друг друга с победой.

А в это время на другом конце города те, кто вслед за Еленой и Анриком вошли через потайную дверь, продвигались по пустынным улицам в сторону центра. Издалека до них долетали возгласы толпы, но, не зная о том, что произошло, они шли очень осторожно, прижимаясь к стенам и опасаясь угодить в какую-нибудь ловушку. Но никто и не думал оказывать сопротивление. Бунтари поняли это, когда поднялись на крепостную стену. На полу лежали четверо связанных охранников с кляпами во рту. Они извивались, мыча что-то нечленораздельное. Чуть поодаль отряд обнаружил еще несколько мафиози. Все они были в таком же состоянии. Добежав до главной дороги, ведущей к городским воротам, бунтари увидели, что вся охрана тоже выведена из строя. Елена приказала развязать кого-то одного и привести к ней на допрос.

— Где Тертуллиан? — спросила она.

— Если бы я знал...

— Не лги! — прикрикнула на него Елена.

Несчастный пленник с жалостным видом потирал затекшие запястья.

— Мы его не видели с самого вечера. Под угро двое наших не выдержали и зашли к нему в комнату.

— И что?

— Короче говоря, он исчез, — грустно сообщил мафиози.

Услышав это признание, Анрик издал отчаянный вопль и бросился бежать по направлению к главному кварталу, увлекая всех за собой.

— Мой чемодан! — повторял он, вращая выкаченными глазами.

Перепрыгивая через ступеньки, Анрик взобрался по лестнице, ворвался в обезлюдевший двор и поднялся на самый верх донжона. Никто не знал, что он ищет, но каталонец был настолько взволнован, что все бросились за ним следом. В спальне Тертуллиана сундуки были перевернуты вверх дном, вытряхнутые из них вещи в полном беспорядке валялись на полу. Посреди комнаты остались брошены два открытых чемодана, уже наполовину заполненные. Из распахнутых настежь шкафов вывалились десятки пар обуви. Но самого мафиози и след простыл.

Новость о его побеге мгновенно распространилась по всему городу. Бьши обысканы самые дальние закоулки и все подъезды к городу. Тертуллиан действительно исчез. Единственное, что удалось обнаружить бунтарям, — это подземный ход, расположенный неподалеку от донжона. Двое воинов, вооружившись факелами, спустились туда, желая выяснить, куда он ведет. Они вернулись час спустя и сообщили, что туннель обрывается далеко на западе, среди полей.

Тем временем Анрик продолжал разыскивать свой чемодан. А поскольку поиски ни к чему не приводили, он известил о своей пропаже добрую половину города. В конце концов к нему явился мальчик лет двенадцати, который одним из первых побывал во дворце после того, как мафиози потерпели поражение. Ребенка привел отец, заставив отдать законному владельцу тот самый чемодан. Анрик бросился к своему сокровищу, приоткрыл и со слезами радости на глазах убедился, что огромная кипа бумаг на месте. Юный воришка стоял рядом с жалостным видом, низко опустив голову. Анрик подошел к нему и похлопал по плечу.

— Когда-нибудь, — торжественно провозгласил он, — ты сможешь сказать, что антизоны были спасены благодаря тебе.

Засим он схватил свой бесценный чемодан и направился к лагерю бунтарей.

А в это время на другом конце города Байкал в поисках Кейт с трудом пробирался сквозь шумную толпу горожан, праздновавших свое освобождение. Никто из тех, кого он расспрашивал по пути, не встречал ее, и, судя по всему, это мало кого волновало. На улочках царило безудержное веселье. Несколько подвыпивших субъектов расхохоталось Байкалу в лицо с криком: «Если тебе нужна девушка, их у нас тут пруд пруди! И одна другой сговорчивее!»

Обходя город по крепостной стене, Байкал вдруг заметил внизу, недалеко от построек, выходивших на двор Тертуллиана, какое-то странное скопление народа. Он перегнулся через ограду, чтобы посмотреть, что там происходит. Несколько бунтарей суетилось вокруг распростертого на земле тела. Байкал мгновенно похолодел от ужаса. Неужели мафиози, перед тем как скрыться, успел-таки выбросить заложников в окно? Юноша ничего не мог расслышать, кроме криков веселящейся по всему городу толпы. Внезапно в одном из стоявших внизу бунтарей он узнал Говарда и окликнул его, приложив ладони ко рту на манер рупора. Когда Еленин брат поднял голову и заметил юношу, то сделал ему знак спуститься. Расталкивая всех на своем пути, Байкал добежал до главных ворот и быстро оказался у подножия стены. Тяжело дыша, он чуть ли не бегом бросился к тому месту, где лежало тело.

При виде Байкала Говард вышел из толпы и направился к нему навстречу, взял за руку и отвел в сторону.

— Подождите немного, — пробормотал он, — сначала я должен вам объяснить... Мы уже успели разобраться, как все произошло.

В этой части стены был выступ, нечто вроде небольшой башенки или пристроенного редута со множеством бойниц. Байкал не заметил его раньше.

— Помните, — начал Говард, — когда мы отдали приказ к наступлению? Мы поручили Елене наблюдать за потайным выходом из города, а потом проникнуть через него, чтобы освободить заложников...

— Да.

— Ваш друг, этот виллан, который вас повсюду сопровождает...

— Фрезер.

— Да, именно. Помните, Фрезер тогда взял слово?

— Он сказал, что не согласен, потому что у отряда, атакующего с тыла, не будет никаких шансов вовремя поспеть к пленникам.

— И никто его не послушал.

Байкал побледнел. Он уже догадался, что случилось.

— Потом начался штурм, и Фрезер куда-то исчез, так ведь? — сказал Говард.

Действительно, с самого начала сражения Фрезера нигде не было видно, но Байкал тогда думал только о том, как бы поскорее найти Кейт, и не обратил никакого внимания на его отсутствие.

— Фрезер, похоже, хорошо знал Тертуллиана и неплохо ориентировался в его крепости, — предположил Говард, обводя взглядом стену. — Наверняка он знал о существовании этой башни.

Кивком головы бунтарь указал на две бойницы на самом верху.

— Видите те два окна? Там расположены камеры, в которых держали ваших друзей. Стена с этой стороны сильно пострадала от ветра и непогоды, стала неровной, камни в кладке расшатались. Цепляясь за них, можно легко взобраться наверх.

Теперь Байкал понял. Он переводил взгляд с окон на подножие стены, подмечая выступы, по которым вскарабкался Фрезер.

Значит, его друг попытался в одиночку освободить заложников. Байкал теперь горько упрекал себя за то, что не заметил, как тот уходит, и не удержал его.

— Судя по всему, они заметили его, когда он уже почти добрался до левого окна, — печально проговорил Говард. — Ставни остались открытыми, одна плитка отбита. Похоже, — продолжил он, — ваш друг забрался туда незадолго до начала сражения. Окажись он здесь всего несколькими минутами позже, он бы уже никого не застал.

Потом Говард добавил:

— В него стреляли всего один раз, но пуля попала прямо в голову.

Байкал молча смотрел сквозь суетившуюся внизу толпу, пытаясь представить себе, как тело Фрезера срывается и летит на землю. Он уже готов был подойти поближе, чтобы склониться над останками, когда кто-то громко окликнул его. Это была Елена, взволнованная и растрепанная, как никогда. Рядом с ней стоял сияющий Анрик.

— Я вас повсюду разыскиваю! Вы уже видели Кейт?

Нет, он ее еще не видел. И как было признаться, что в тот миг он даже забыл, что искал ее? Сердце Байкала сжалось от боли, измученное резкими скачками от одного сильного чувства к другому, похожими на колебания гигантского маятника.

— Где она? — вскричал юноша.

— Здесь вы ее не найдете. Она ждет вас на другом конце города. Идемте, я вас отведу.

Байкал взглянул в ту сторону, где лежало бездыханное тело Фрезера. Увы, спасти друга он не успел, что же до последних почестей, то их можно было воздать и позже.

— Пожалуйста, пока не хороните его, — сказал юноша Говарду. — Пусть тело положат в гроб и подержат в укромном месте до моего возвращения.

Подойдя к Елене и Анрику, Байкал с удивлением заметил, что они держатся за руки. Разница в росте и весе, равно как и плохо сочетающиеся друг с другом костюмы, невольно вызывали улыбку. Пестрая толпа хохотом приветствовала зарождение этой новой любви, неправдоподобной, как всякое чудо. Взаимная страсть явственно читалась в глазах обоих и напомнила Байкалу о его собственных чувствах, которые на мгновение заслонила смерть Фрезера: он наконец-то шел навстречу своей возлюбленной.

* * *

ПОКА ШЕЛ ШТУРМ, Кейт не выходила из своего укрытия под арками. При желании она сама могла бы сама поучаствовать в битве. Бунтарь, которому поручили охранять ее, сгорал от нетерпения, мечтая броситься в бой. Девушка уговорила его уйти и оставить ее одну.

Очень скоро ей предстояло вновь увидеть Байкала. Это событие, о котором она так долго мечтала, теперь вдруг казалось пугающим. Каким он стал? Не забыл ли ее? Не изменился ли, примкнув к этим странным людям, которые, как Кейт только что узнала, именовали себя бунтарями? Вдруг в этом новом мире, где Байкал, судя по всему, вполне успел освоиться, он встретил другую женщину, более подходящую ему в его новом положении?

Над загаженными полями, простиравшимися вокруг крепостных стен, взошла заря. Среди руин, в окружении высоких колосьев Кейт чувствовала себя совершенно потерянной и несчастной. Ею завладел безумный страх. Она вскочила, охваченная внезапным, безотчетным желанием бежать.

А в это время Байкал уже приближался к тому месту, которое Елена указала ему издалека, не желая сопровождать его дальше. Юноша тоже был весь во власти сомнений. Он и Кейт пришли сюда разными, можно сказать, противоположными путями. Кейт ввязалась в эту историю, потому что любила Байкала и хотела быть рядом, не понимая по-настоящему, что именно кажется ему таким невыносимым в привычном для нее мире. Но постепенно борьба, которую она вела уже без него, в «Уолдене», у Марты, в Парамарибо, изменила ее, и у Кейт появились свои причины покинуть Глобалию. Девушка убедилась не только в том, что такой побег возможен, но и в том, что не может спокойно мириться с тем, что творится вокруг.

Что же до Байкала, то он просто повиновался инстинкту, толкавшему его на побег из Глобалии, движимый своего рода атавизмом свободы, сохранившимся где-то в самой глубине его существа. Потом Кейт постепенно стала занимать все больше и больше места в его душе. Страх никогда больше ее не увидеть и безумное желание найти ее пришли на смену всем другим, куда более абстрактным соображениям, лежавшим в основе его поступков. И вот теперь он опасался, что настоящая Кейт будет сильно отличаться от того образа, который он создал из своих воспоминаний.

Итак, они оба были растеряны и боялись, что встретят не того, о ком мечтали, а совсем другого человека.

Они увидели друг друга издалека, уловив знакомые черты в едва различимых плоских силуэтах. Потом они медленно приблизились друг к другу, не произнося ни слова.

К счастью, когда мы вновь обретаем любимое существо, перед нами возникает нечто большее, чем просто ожившее воспоминание. К нам возвращается живой человек с присущим только ему ароматом, со своей особой мимикой и голосом. Он в один миг являет нам всего себя: и то, что мы о нем помнили, и то, о чем успели забыть. Так случилось и на этот раз: при виде Байкала Кейт охватило то же самое желание целовать и кусать его в губы, которое она испытала, едва переступив порог зала для трекинга. Но заметила она и новое: странный наряд любимого и отпечатавшиеся на его лице едва заметные следы всего того, что он пережил за это время и о чем она так хотела узнать. А Байкал, увидев Кейт, подумал, что если раньше он знал ее еще бутоном, то теперь перед ним предстал распустившийся цветок. Это была ее кожа, усеянная черными жемчужинами, ее огромные глаза, ее улыбка. Но все эти черты, не изменившись сами по себе, составляли некое новое целое. На смену застенчивости, осторожности и бездумности пришли отвага, сила и ясность мысли, которые Байкал, как ему казалось, всегда предчувствовал в ней.

Когда они оказались уже совсем близко, первыми потянулись навстречу друг другу их руки, словно верша некий ритуал, подготавливая военный парад или штурм.

Потом соприкоснулись их лица, и влюбленные слились в поцелуе, вновь припав к заповедному источнику, чтобы ощутить щемящую близость, которая когда-то стала причиной всего.

Их поцелуй длился долго. Казалось, только так они могли удержать на расстоянии все, что творилось вокруг. Но чувство, что они одни в целом мире, длилось всего несколько хрупких мгновений. Вокруг шатались шумные компании подвыпивших горожан. Заприметив вдалеке юношу и девушку, некоторые уже начали отпускать в их сторону скабрезные шуточки. Уединение влюбленных, укрывшихся под полуразрушенными сводами, бестактно нарушал и зловонный дым костра, пропахший жженой резиной и растопленным жиром.

Байкал резко выпрямился и огляделся вокруг взглядом человека, который только что очнулся от глубокого сна.

Юноша содрогнулся от отвращения. Они с Кейт стояли посреди развалин. Металлические каркасы, лужи мазута на земле, жалкие защитные сооружения, построенные из разношерстных подручных материалов, загаженные поля — от всего этого веяло распадом и смертью. Трагизм человеческой жизни предстал перед Байкалом во всей своей неприкрытой жестокости: нельзя было жить в Глобалии, не погубив свою душу, но взамен можно было обрести хотя бы комфорт, красивые вещи, уютную и удобную жизнь. Всякого же, кто решался восстать против этого гнусного договора, изгоняли в эти бесприютные земли, где расплатой за человеческое достоинство служили уродство, телесные немощи, грязь и страдания.

И в этот ад он увлек за собой свою любимую.

Повернувшись спиной к городу, Байкал взял Кейт за руку и укрылся с ней в маленьком дворике, окруженном полуразрушенными стенами и диким кустарником. Место это выглядело так же безрадостно, как и вся округа, но, по крайней мере, там их не должны были увидеть шатавшиеся повсюду пьяные горожане. На земле в беспорядке валялись ржавые картеры и другие детали автомобильных моторов. Байкал уселся на широкую каменную плиту, лежавшую у подножия одной из стен, так что получилось нечто вроде скамейки, и притянул к себе Кейт. Юноша был совершенно подавлен.

Он никогда раньше не предполагал, что его может охватить подобное смятение. Оттого что он наконец обрел Кейт, его переполняло какое-то горькое счастье, но Байкал чувствовал себя словно усталый путник, припавший губами к отравленному источнику. Вопреки всем его страхам, причиной разочарования стала вовсе не Кейт. Просто он был настолько счастлив снова видеть ее, что, по контрасту, их нынешнее положение показалось ему особенно безнадежным.

Все вокруг было полно неясностей, тайн и угроз.

Почему Социальная безопасность вдруг отпустила Кейт, хотя сначала ей не позволили к нему присоединиться? Байкал не мог допустить и мысли, что его возлюбленная могла предать его. Он безгранично, всем сердцем доверял ей. Но тогда почему же ей дали уйти? Ведь не было ни малейшего сомнения, что сама по себе она никогда бы не смогла ускользнуть от бдительного ока глобалийских спецслужб. Над всем этим витала тень Рона Альтмана. Какие тайные цели преследовал этот человек? Байкал этого не знал, но не сомневался, что за столь щедрым подарком должна скрываться хитрая ловушка.

Почему глобалийцы бросили Тертуллиана на произвол судьбы? Что означала слишком легкая победа, которую они подарили бунтарям? В любом случае, те никак не могли оставить за собой столь заметный и важный в стратегическом отношении пункт, как город Тертуллиана. Им ничего не оставалось, как спешно покинуть это место и снова рассеяться по бесприютным пустынным землям антизон. И такое вот будущее, полное скитаний, опасностей и лишений, Кейт вынуждена будет разделить с ним...

Девушка прервала его горькие размышления новым поцелуем. А потом, прижавшись к нему, спросила:

— Любимый, почему ты вдруг так помрачнел?

Он пожал плечами, и на лице его появилось знакомое ей упрямое, почти свирепое выражение, которое она так любила.

— Я думаю о том, что с нами станется, — раздраженно отозвался он.

— Что с нами станется? — переспросила она, широко открыв большие глаза. — Ты хочешь сказать, потом?

— Потом, завтра, всегда.

Она взглянула ему прямо в лицо и погладила по щеке.

— Ты совсем не изменился, — мягко сказала девушка. — Я уже один раз потеряла тебя, когда ты отправился искать какой-то другой мир. А теперь, стоило мне наконец найти тебя, ты опять стремишься куда-то еще.

Байкал, казалось, немного обиделся. С тех пор как он возглавил войско бунтарей, юноша выглядел взрослее, чем раньше, но оттого его детские жесты еще сильнее бросались в глаза.

— Неужели ты до сих пор не научился радоваться тому, что происходит здесь и сейчас? — добавила Кейт с улыбкой, умело пользуясь своим преимуществом.

— Здесь? — спросил он, пожав плечами, и обвел взглядом окружавшую их унылую картину.

— Да, здесь, — уверенно ответила она, не сводя с него глаз.

Тут голос девушки дрогнул, невольно выдавая охватившее ее желание, которое от этого стало еще сильнее. Кейт сняла свою тунику и бросила на землю. Не успел Байкал пошевелиться, как девушка уже с нежной настойчивостью протягивала к нему руки. Ее тонкие пальцы начали развязывать узлы на его камзоле. Но то были настоящие бунтарские доспехи, крепко сшитые и сложно скроенные. Смеясь, юноша и девушка в четыре руки принялись сражаться с застежкой, но тщетно. В конце концов Байкал просто стянул камзол через голову.

Тогда Кейт легла на разогретую утренним солнцем каменную скамью и привлекла к себе Байкала.

— Да, — повторила она. — Здесь и сейчас.

Глава 4

В ГУСТЫХ ЛЕСАХ на севере Моравии, на одном из отрогов Судетских гор высился огромный стеклянный купол, непонятно зачем возведенный в такой глуши. Внешне это выглядело как обычная безопасная зона, с той только разницей, что на ней располагалось всего одно здание: Вузовский замок с примыкающим к нему парком. Впрочем, это никого не удивляло, поскольку, если не считать сторожей замка и другой прислуги, местность вокруг была необитаема. Что же до посетителей, то их туда, как правило, не пускали.

Меланхолия и ожидание царили в этих краях. Однако все здесь было готово ожить в любую минуту: застеленные льняными простынями постели поджидали гостей, кухня, облицованная голубой фаянсовой плиткой, ломилась от припасов, в высоких каминах лежали сухие поленья — самое настоящее дерево, а не какой-нибудь экологически чистый заменитель, — готовые весело запылать, стоит лишь чиркнуть спичкой.

Только один человек был властен своим присутствием вдохнуть жизнь в этот замок. И человек этот звался Рон Альтман. Будучи единственным законным владельцем, он все же редко наведывался в Вузовский замок. А едва он появлялся на пороге, за какой-то час средневековая махина оживала, стряхивала с себя дремоту и оцепенение, заполняясь теплом и светом. В тот вечер Альтман особенно торопил слуг, принимая во внимание большое число и высокий ранг тех, кто должен был пожаловать к нему в гости. Сам же хозяин восседал в высоком кресле с кривыми ножками и ждал. Прислушиваясь к мягкой поступи суетящейся по всему дому прислуги, он улыбался. Альтман нисколько не сомневался, что замок будет вовремя готов к приему высоких гостей.

Когда, много раньше условленного часа, в просторный двор, вымощенный черными каменными плитами, въехала первая машина, ожившее старинное здание сияло бесчисленными огнями, словно никогда и не погружалось в сон.

Загорелый как обычно, Патрик вышел из спортивного автомобиля, предоставив прислуге поставить машину в гараж. На сей раз он сменил свою калифорнийскую рубашку на более приличествующий столь торжественному случаю костюм, светлый, но строгого, элегантного покроя. В руке Патрик нес большой кожаный чемодан. Гость по широким каменным ступеням поднялся к входу в замок и прошел через караульное помещение. Когда кто-то из слуг вызвался поднести его чемодан, Патрик категорически отказался. Трое прислужников, суетившихся вокруг огромной люстры со свечами, которую они спустили с потолка на веревке, жестом указали гостю на галерею со сводом, украшенным лепниной. И вот наконец, поднявшись по монументальной лестнице с потертыми ступенями и пройдя через переднюю, увешанную старинными гобеленами, Патрик оказался в библиотеке, где его ждал дядя.

— Входи! — приказал Рон Альтман.

По своим размерам библиотека больше всего напоминала гигантский вестибюль невероятной длины. Метрах в десяти от пола помещение опоясывала галерея с коваными перилами. Стены были покрыты деревянными панелями с барочной резьбой, так что Альтмана едва удавалось разглядеть посреди этого буйства позолоченных завитков.

Патрик двинулся навстречу дяде. Как он ни старался ступать бесшумно, его каблуки гулко стучали о начищенный паркет с узором из звезд.

Альтман сделал ему знак сесть в жесткое кресло, стоявшее напротив.

— Они появятся здесь с минуты на минуту, — прошептал старик, бросив взгляд на свои карманные часы. — Все готово?

— Нет, дядя, я уже говорил вам, когда вы звонили. Будь у нас в запасе еще пара дней...

Но Рон Альтман нетерпеливым жестом прервал его.

— Знаю, знаю... У нас нет выбора. Если бы я не созвал это собрание прямо сейчас, противник напал бы первым, и тогда...

Он развел руками, как будто уронил на пол воображаемое блюдо.

— Вам виднее, — отозвался Патрик.

А поскольку Альтман снова посмотрел на часы, добавил с улыбкой:

— Вы прямо места себе не находите. Я вас таким никогда раньше не видел.

— Что же тут удивительного? В конце концов, близится решающая схватка, момент истины, так сказать. Конечно, я волнуюсь, и от этого, кстати, чувствую себя намного моложе.

Двое стенных часов с разницей в полсекунды пробили семь.

— Вот и они! — вскричал Альтман.

Он одернул рукава и выпрямился на стуле.

— Поставь чемодан где-нибудь поблизости, — сказал старик, — чтобы никто не сунул туда нос.

В это время из караульного помещения донесся шум голосов. Потом голоса послышались уже на лестнице.

Наконец двустворчатая дверь распахнулась и перед Патриком и его дядей предстало весьма любопытное зрелище. Крошечный старичок, облаченный в костюм-тройку из серой фланели, возник на пороге, сидя на скрещенных руках своих охранников, которые образовали нечто вроде портшеза. Он размахивал тростью с серебряным набалдашником и громко вопил. Нисколько не постеснявшись, старикашка стукнул по голове одного из великанов, требуя, чтобы его спустили на пол.

— Знаешь, что, Рон! — проверещал он, семеня по направлению к Альтману, — никогда больше не соглашусь, чтобы тебе доверили организовывать наш сбор! Мало того что ты выбрал какой-то дурацкий замок, так здесь, оказывается, нет ни скоростных эскалаторов, ни даже одного разнесчастного лифта! Это уж ни в какие ворота!

— Хорошая лестница — лучший способ сохранить здоровье.

— Мое здоровье — это мое личное дело. Спасибо, конечно, за заботу, но я и сам неплохо справляюсь. Не забывай, что я на семьдесят лет старше тебя.

— Тогда тебе наверняка будет приятно познакомиться с моим племянником Патриком. Он как раз на семьдесят лет младше меня.

Гость скользнул по Патрику безучастным взглядом.

— Патрик, — сказал Рон Альтман, — познакомься с Гасом Фаулером. Все, что едят в Глобалии, — его рук дело. Ему принадлежит все: от агрохимической промышленности до мелких ресторанчиков. Трудно поверить, как такое крошечное существо может быть столь прожорливым.

Гас пожал плечами, поправил завязанный бантом галстук под круглым воротничком и плюхнулся в огромное кресло, еще более красное, чем он сам.

А на пороге уже стояли двое новых гостей, так что Фаулер был на время забыт. Первым из них оказался долговязый господин, одетый с истинно британской элегантностью. Волосы его были тщательно зачесаны назад, а туфли из настоящей кожи начищены столь безупречно* что в них можно было смотреться, как в зеркало. Но внутри этой ухоженной оболочки болталось нечто невероятно тощее, какой-то живой скелет с головой, напоминавшей обнаженный череп. Гость не раскрыл рта, наверняка опасаясь потерять вставную челюсть, которая явственно выдавалась под тонкими губами.

— Приветствую тебя, Алек, — обратился к нему Альтман.

Патрик сразу же узнал Алека Наймса, короля банковского и страхового бизнеса, который был частым гостем на телеэкранах. На любые вопросы он обычно отвечал двусмысленным хмыканьем, вызывавшим настоящую панику на всех мировых биржах.

За ним вошел старик с азиатскими чертами лица. Пальцы его были унизаны изумрудными кольцами. При виде нового гостя Рон Альтман едва заметно отпрянул, но тут же овладел собой и пожал руку, которую тот протянул ему с таинственной улыбкой. Потом вновь прибывший обменялся рукопожатием с Патриком, буркнув просто: «Муниро». Никаких разъяснений и не требовалось. Это имя красовалось на большинстве глобалий-ских автомобилей, и было известно, что Муниро принадлежат практически все марки машин. Легковые автомобили, автобусы, строительный и военный транспорт — словом, любые самодвижущиеся аппараты, вплоть до автоматических фабричных станков, производились фирмами, которые так или иначе контролировались его группой. Легенда гласила, что он начал свою карьеру простым рабочим. С тех незапамятных времен у него осталась привычка то и дело зачесывать назад свои черные волосы. Пользовался он старой расческой, которую резким жестом извлекал из заднего кармана брюк.

Тем временем, запыхавшись, в зал вошла первая женщина.

— Это он нарочно, чтобы поиздеваться над всеми нами! — прокричала она, вся в мыле после восхождения на лестницу.

— Дорогая Лори, — заторопился Альтман, — как я рад тебя видеть!

Он протянул ей обе руки, но дама высокомерно проигнорировала его.

— Ты просто негодник! — проверещала она, ковыляя к креслу.

Патрик на своем веку повидал немало людей с большим будущим, да и сам он, мягко говоря, был не слишком юн. Но таких женщин, как эта, он не встречал еще никогда. Седые с фиолетовым оттенком волосы, похожая на пергамент кожа, изрезанная множеством морщин, на которых от усилия растрескался щедрый слой пудры, руки, как у мумии, все в пигментных пятнах, — такого он действительно еще не видал.

— Лори, — вежливо обратился к ней Альтман,— познакомься, пожалуйста. Это Патрик, мой племянник.

Старуха окинула историка быстрым взглядом и недружелюбно проскрипела:

— Я его сразу заметила, как только вошла. Но раз это твой племянник, он, должно быть, такой же опасный человек, как и ты.

И отвернулась.

«Так это и есть правнучка великого Билла, знаменитая наследница группы „Минисофт”, — подумал про себя Патрик, — полновластная хозяйка империи, которая контролирует в Глобалии всю электронику, информатику, телекоммуникации и прессу!»

Лори принялась болтать с сидевшим напротив Гасом Фаулером, стараясь показать Альтману, что может быть очень мила, если того захочет.

— У меня тут случилась такая неприятность с моим клоном для замены органов! Три месяца назад мне срочно пересадили его сердце.

— По нынешним временам это не такая уж тяжелая операция, — ответил Гас. — Уж кто-кто, а я в этом разбираюсь: мне ее делали три раза.

— Дело не в этом. Я же теперь осталась без взрослого клона для замены органов!

— Всегда надо иметь в запасе не меньше четырех штук.

— У меня их как раз четыре, но они все еще в пробирке. Этот был последний взрослый. А вдруг мне понадобится новая печень, как тридцать четыре года назад, или, скажем, новая почка? Что я тогда буду делать? А тут еще этот со своими богемскими замками измывается над нами, — добавила она, кивнув в сторону Альтмана.

В это время Альтман встречал вновь прибывших. Приветливая дама, которую нисколько не портила ее полнота, тепло поздоровалась с хозяином и поцеловала его в щеку. Патрику она напомнила типичную бабушку. Как историку, ему было хорошо знаком этот давно исчезнувший типаж. Звали даму Пат Уилер. «Владелица компании SOCO-GECCO», — добавил Альтман. Эту аббревиатуру все еще продолжали часто упоминать в разговорах, но на самом деле концерн, который она обозначала, давно разделился на множество других компаний, полностью контролировавших обширнейшую строительную сферу.

Потом гости повалили валом, так что Альтман уже не успевал представить по одному, и Патрику ничего не оставалось, как прислушиваться к сыпавшимся со всех сторон именам и фамилиям. Некоторые из них были ему хорошо известны, другие мало о чем говорили. Но в одном можно было не сомневаться: все собравшиеся в замке тридцать с небольшим человек находились в весьма преклонном возрасте и обладали почти неограниченной властью в разных областях глобалийской экономики.

Однако Альтман, казалось, не был удовлетворен. Он то и дело поглядывал на дверь, словно ждал еще кого-то. Когда же наконец с сильным опозданием в зал вошел худой старик, в отличие от остальных одетый в простую серую блузу, бесформенную и немодную, Рон Альтман бросился к нему навстречу.

— Наконец-то ты приехал! Я так счастлив тебя видеть! — вскричал он, пожимая обе руки вновь прибывшего.

Тот застенчиво озирал собрание сквозь толстые стекла очков в роговой оправе.

— Дорогой друг, познакомься. Это Патрик, мой племянник.

Патрик в свою очередь пожал костлявую, прохладную руку.

— Как же тебя представить, дорогой Пол? Скажем просто, что ты единственный акционер...

Пресекая робкие возражения своего гостя, Альтман поправился:

— Хорошо, почти единственный, по сути, это же ничего не меняет. Так вот, почти единственный акционер группы KHATRA.

«Главный производитель оружия в Глобалии», — мысленно отметил про себя Патрик. То была настоящая промышленная империя, через подставных лиц скупившая все конкурирующие предприятия. При упоминании об этой компании имена владельцев никогда не назывались, и Патрик был несказанно удивлен, узнав, что за столь впечатляющим фасадом скрывается такой невзрачный, едва ли не жалкий субъект.

— Ну что, поручкался наконец со всеми? — крикнул Гас Фаулер, который прохаживался с бокалом в руке, — перейдем к делу?

— Итак, — объявил Рон Альтман с натужной веселостью, — теперь, когда мы все в сборе, давайте перейдем к столу.

Старики, уже успевшие рассесться где попало, с трудом поднялись со своих мест и заковыляли к широкому столу из светлого дуба, который по приказу Альтмана был поставлен в центре библиотеки. Освещала его хрустальная люстра со свечами, свисавшая с покрытого росписями потолка. Все расположились в расставленных вокруг стола креслах с квадратными спинками, обитых камчатым бархатом. Патрик занял место справа от дяди.

— Мало того что ты нас знакомишь со своей родней, — возмутился Гас Фаулер, — но с какой стати этот юнец садится с нами за один стол?!

— Спасибо, Гас, — вежливо отозвался Альтман. — Ты дал мне прекрасную возможность сразу перейти к делу.

Лори, желая показать свое дурное расположение духа, продолжала болтать с соседями. Она нацепила очки и стала смотреть в гигантское окно, обрамленное готической колоннадой. По ту сторону стеклянного купола над замком горы были покрыты снегом, который поблескивал при свете прожекторов.

— Как подумаю, какое сейчас солнце у меня на Багамах! Я убила целых полтора часа на дорогу, и все зачем? Чтобы смотреть на этот вот тоскливый пейзаж?

— Патрик будет нам сегодня очень полезен, — продолжил Альтман, — а потому я прошу вас позволить ему присутствовать на нашем собрании. Ему можно полностью доверять. Он работает в Социальной безопасности.

При этих словах Алек Хаймс затрясся в приступе необъяснимого смеха. К счастью, он так и не раскрыл рта, и зубы его остались на месте. Остальные что-то недовольно проворчали, но серьезных возражений не последовало.

— Благодарю вас, — сказал Рон Альтман. — А теперь, чтобы не тратить понапрасну ваше бесценное время, предлагаю обсудить повестку дня.

— Минуточку! Какой будет сегодняшняя повестка дня, решать не тебе. Для начала мы хотим задать тебе несколько вопросов.

Это был Муниро. Но поскольку он говорил почти не раскрывая рта и ни один мускул На его лице не дрогнул, многие из собравшихся вытянули шеи и стали вертеть головами, пытаясь понять, кто это взял слово.

Патрик украдкой взглянул на дядю. К своему удивлению он увидел, что от прежнего волнения не осталось и следа. Рон Альтман полностью владел собой и по своему обыкновению иронически улыбался в бороду.

— Продолжай, прошу тебя, — сказал он.

Муниро сидел, положив руки на стол. Кончиком пальца он вертел драгоценный камень на одном из своих перстней. По этому жесту можно было легко догадался, что настал его черед нервничать.

— На нашей предыдущей встрече, — начал Муниро, — ты представил нам свой проект операции «Новый Враг». Если ты помнишь, он вызвал немало споров. Многие решительно выступили против. Некоторые сочли, что не подобает кому-то из нас вовлекаться в дела подобного рода. Это никогда не приветствовалось, даже напротив.

Горящие свечи бросали желтый отблеск на веки собравшихся, придавая лицам сходство с масками.

— В конце концов, — продолжил Муниро, снова повернув одно из своих колец, — ты убедил нас, сославшись на положительные последствия для экономики.

— Экономический эффект налицо, — прервал его Альтман, в глазах которого неожиданно засверкал озорной огонек. — Получила новый импульс программа строительства защитных куполов с усиленными требованиями безопасности, очень выгодными для подрядчиков. Не так ли, Пат? Лори наверняка порадовалась множеству заказов на установку разветвленной системы прослушки в антизонах. А ты, Гас, наконец получил то, чего так давно добивался: под тем предлогом, что на полях невозможно обеспечить надлежащую безопасность: принято решение о полном упразднении естественного сельского хозяйства. Отныне вся еда будет производиться на хорошо охраняемых заводах...

— Я должен признать... — начал было Гас.

Муниро несколько раз моргнул, выражая недовольство тем, что его так бесцеремонно прервали. Потеряв терпение, он извлек свою расческу и угрожающим жестом заправил за ухо и без того расплющенную прядь. Воцарилось молчание.

— Это все мне известно! — отрезал Муниро, снова положив руки на стол. — Кое-какие экономические результаты действительно есть. Но мы не можем ограничиваться только этим вопросом.

Альтман слегка кивнул, предлагая ему продолжать.

— Этот проект преследует слишком далеко идущие цели, — отчеканил Муниро.

В тиши старинного замка молчаливые паузы производили особенно угрожающее впечатление. Все почувствовали, что сейчас пойдет речь о самом главном.

— Да, — не унимался Муниро, — возможно, в этом проекте есть свои плюсы. Но он несет в себе и большой риск. Величайший риск. Если точнее, он представляет огромную опасность для всех нас.

Альтман продолжал отмалчиваться. Патрик никак не мог взять в толк, зачем было созывать срочное собрание, чтобы терпеть все эти нападки, даже не пытаясь защититься.

— Слушайте меня внимательно, — произнес Муниро, сверля глазами своего противника, — Социальная безопасность предупреждает нас всех об угрозе.

При всей убийственной серьезности своего обвинителя, Альтман веселел на глазах. Казалось, происходящее все больше и больше забавляет его.

— А ты теперь якшаешься с Социальной безопасностью? — спросил он с улыбкой. — Раньше ты до этого не опускался.

— Совершенно верно. Только чрезвычайные обстоятельства заставили людей из Социальной безопасности обратиться ко мне.

— Сизоэс? — предположил Альтман.

— Не имеет значения.

Остальные гости мало что смыслили в этих бюрократических подробностях и не одобряли, чтобы при них упоминалось о мелочах, которые никого не интересуют.

— Для тех, кто еще не в курсе, я вкратце изложу суть дела.

По этим словам Муниро можно было догадаться, что он уже поставил в известность большинство присутствующих.

— Подруга «Нового Врага,» которую Альтман перебросил в антизоны, судя по всему, располагает сверхсекретными документами. Они могут представлять огромную опасность, если окажутся в руках враждебно настроенных людей.

Со всех концов стола послышались возмущенные возгласы, и на их фоне следующая фраза прозвучала особенно веско:

— Рон, я обвиняю тебя в том, что ты способствовал побегу этой женщины вместе с документами.

Все взгляды обратились к Альтману, чтобы проследить за его реакцией. Но никакой реакции не последовало, и Муниро решил добить противника:

— Ты и твой племянник опустились до того, что предали одного из наших союзников в антизонах, одного из наших верных и преданных сторонников, без которых мы не могли бы обеспечить безопасность Глобалии.

— Господи Боже! Верный и преданный сторонник! — воскликнул Рон Альтман. — Неужели ты о Тертуллиане?

Это не был вопрос человека, которого застали на месте преступления. Скорее речь шла о простом выражении любопытства, об изящной реплике эстета. Чем раскованнее держался Рон Альтман, тем больше распалялся Муниро. Он пытался подобрать какой-то особо веский довод, чтобы окончательно раздавить ускользающего противника. Внезапно, словно решившись нанести смертельный удар, он наклонился вперед и провозгласил:

— К счастью, этот человек, которого ты хотел погубить, сумел спастись. Представь себе, Социальная безопасность предоставила ему убежище. Теперь он официально обвиняет тебя в предательстве.

— Спасибо, Муниро! — воскликнул Рон Альтман, — благодарю тебя от всего сердца. Лучшего вступления к тому, что я собираюсь сказать, и придумать было нельзя.

Глава 5

— СВЕРХСЕКРЕТНЫЕ ДОКУМЕНТЫ, которые, как вы опасаетесь, могли оказаться в антизонах, на самом деле здесь.

Слова Альтмана прозвучали как удар колокола. Живые скелеты встрепенулись и выпрямились в своих мягких креслах. Без всякого сомнения, партия обещала быть интересной. Глаза у зрителей заблестели.

— Ты что, сохранил копии? — язвительно спросил Муниро, желая показать, что это заявление нисколько не противоречит его версии.

— Это оригиналы, никаких копий не существует. Патрик, будь так добр, покажи нам документы.

Предвидя просьбу дяди, Патрик уже успел вытащить из-под стола чемодан и теперь возился с замком. Он откинул крышку и, словно уличный торговец, который раскладывает товар перед покупателями, одну за другой стал извлекать тяжелые пачки пожелтевшей бумаги, скрепленные резинкой или втиснутые в папки-скоросшиватели.

— Все в вашем распоряжении, — сказал Альтман.

Гости с изумлением и гадливостью взирали на этот давно вышедший из употребления материал. Сам вид бумаги, тем более в столь ветхом состоянии, был им отвратителен. По их взглядам нетрудно было понять, что никто и не собирается прикасаться к этим документам. Альтман улыбнулся и, смилостивившись, добавил:

— Вам не придется тратить время на то, чтобы разбирать эти бумаги. Какие-то из них написаны на старом англобальном языке, в других — сплошь одни уравнения. Если вы не против, давайте попросим моего племянника, прекрасного специалиста-историка, вкратце ознакомить нас с их содержанием.

Гости обратили к Патрику морщинистые лица и недоброжелательно воззрились на него. Слишком молодой и полный сил, среди этого собрания он выглядел белой вороной.

— Будем надеяться, что он не такой болтун, как ты, — проворчал Гас Фаулер.

Не обращая внимания на смешки, последовавшие за этим замечанием, Патрик откашлялся и заговорил:

— Здесь собраны сведения о слабых сторонах Глобалии, обо всем, что делает ее уязвимой.

Судя по тому, как перекосились лица собравшихся, обсуждение подобных вопросов было им явно не по душе.

— На полную расшифровку этих документов потребуется еще пара дней, но предварительный анализ большей их части показывает, что здесь содержатся сведения трех типов.

Притаившиеся где-то среди золотистых завитков стенные часы коротким звоном отмерили полчаса, словно предваряя обещанное перечисление.

— Во-первых, — сказал Патрик, — здесь имеется список наиболее уязвимых секретных объектов. Их прицельное уничтожение повлекло бы за собой катастрофические последствия, надолго парализовав всю страну. Приведу простой пример. Как вам наверняка известно, подача электроэнергии в Глобалии осуществляется через диспетчерские центры, которые теперь сосредоточены в одном месте. Нанеся удар по этому комплексу, можно оставить без электричества как Лос-Анджелес, так и Пекин, как Париж, так и Москву. В этих документах подробно и точно описано множество объектов подобного рода. Причем некоторые из них, имеющие отношение к химии и ядерной энергии, представляют особую опасность.

Участники собрания, будучи в весьма почтенном возрасте, еще помнили времена, когда запечатленное на бумаге слово обладало неоспоримой ценностью и внушало уважение. Эти воспоминания, вкупе с тем, что сказал Патрик, усугубляли отвращение и ужас, который все собравшиеся испытывали при виде этих отравленных бумажонок.

— Второй тип сведений касается антизон. Не тех, где сейчас находится Новый Враг: те антизоны расположены на южных континентах, и там Глобалия представлена очень слабо. Однако даже внутри наиболее тщательно охраняемых регионов остается множество заброшенных территорий. Там скрывается разное отребье, чье существование в Глобалии предпочитают просто игнорировать. Эти шайки, орудующие в изолированных антизонах, пытаются объединиться. Теракты, которые некоторые ошибочно приписывают Социальной безопасности, — дело рук этих мелких преступных группировок. Они просачиваются на территорию Глобалии и вредят, как могут. В этих документах содержится подробная информация о такого рода враждебных объединениях, о том, где они скрываются и кто ими руководит.

Патрик кашлянул и отпил глоток воды из стоявшего перед ним хрустального бокала.

— Наконец, последняя группа документов. Это обширные списки людей, которые, находясь внутри страны, питают враждебные чувства к Глобалии. Конечно, среди них много молодежи, но есть и люди старшего поколения, представители самых разных слоев общества. Все они не приемлют принципов, на которых основана Глобалия, и отказываются признать, что она являет собой пример идеального общественного устройства.

— А я думал, — возразил Муниро, — что Социальная безопасность контролирует все и вся. Рон, это же был твой главный довод, когда ты убеждал нас поддержать твой план! Ты говорил, что у нас больше нет настоящего врага, а потому мы должны сфабриковать его искусственно.

— Это и так, и не так, — отозвался Рон Альтман. — В Глобалии происходит много такого, чего мы не знаем. Есть диссиденты, есть несогласные, есть и те, кто готов вести активную борьбу. Но не существует ни одной серьезной организации, которая бы их объединяла. Однако есть нечто более опасное, чем организованная преступность, а именно преступность неорганизованная.

— Если бы эти документы, — продолжил свою речь Патрик, — оказались в распоряжении Нового Врага, если бы их использовал кто-то, кто обладает необходимыми средствами и свободой действий, чтобы организовать настоящий оппозиционный фронт, они превратились бы в его руках в грозное оружие. Благодаря им удаленные антизоны сумели бы скооперироваться с антизонами, расположенными внутри Глобалии. Террористы нашли бы поддержку у пока еще безобидной клики диссидентов. И что самое главное, в их распоряжении оказались бы куда более серьезные мишени, чем несчастные супермаркеты, куда они время от времени под-кладывают бомбы.

Патрик закончил, но Альтман не торопился снова взять слово. Он дал собравшимся время до конца осознать неприятную правду, в полной мере ощутить ее горький привкус. Как и следовало ожидать, гости на разных концах длинного стола заерзали, зашмыгали носами, принялись нервно поправлять воротнички, выдавая охватившее их беспокойство.

Внезапно с одной из горевших наверху свечей, которая слегка накренилась, соскользнула тяжелая капля воска и расплылась по столу. Все взгляды обратились к красному пятну, и это послание свыше вывело собравшихся из оцепенения.

— Ничего не понимаю! — воскликнула Пат Уиллер. — Вы нам рассказываете о том, как опасны эти документы, но, судя по словам Муниро, вы сами хотели передать их Новому Врагу. Что это все значит?

— Друзья мои! — сказал Альтман, — мы подошли к самому главному.

Он легко и бесшумно встал со своего места и принялся расхаживать вокруг стола, поглаживая бороду.

— Должен признаться, что я действительно открыл вам не всю правду.

Проходя, он мягко, почти по-дружески поглаживал спинки кресел. Казалось, он просто размышляет вслух. Обескураженные слушатели хранили молчание.

— Конечно, Глобалии совершенно необходим внешний враг. Правда и то, что такого врага у нас нет. Все это так, но подобные задачи, как многие из вас справедливо заметили, должна решать Социальная безопасность. Зачем нам с вами вовлекаться в подобные дела? Почему, вопреки всем существующим правилам, я настоял на том, чтобы лично участвовать в операции? Все дело в том, что Байкал послужил лишь средством для того, чтобы обезвредить совсем другого врага. Безусловно, Новый Враг выполнил те непосредственные задачи, которые на него возлагались. Благодаря ему страх в обществе усилился, мы добились уже упомянутых мной положительных экономических результатов. Но главное все же не в этом.

Муниро теребил свои кольца, с трудом сдерживая нетерпение.

— Основное значение Байкала, —отчеканил Рон Альтман, — состояло в том, что он позволил нам выявить внутреннего врага. Он вывел нас, естественно, сам того не подозревая, на тех, кто здесь, в самой Глобалии, угрожает системе и плетет против нее заговор.

Проходя мимо Патрика, Альтман взял одну из лежавших на столе папок и сказал, потрясая ею в воздухе:

— Разгадка здесь, в этих документах, которые мы перехватили в тот момент, когда они вот-вот должны были перейти в руки Байкала. Он послужил своего рода приманкой, позволив нам ввести в заблуждение внутренних врагов, которые попытались использовать эти сведения против Глобалии.

При этих словах он положил папку обратно на стол и все с тем же задумчивым видом вернулся на свое место.

— У Социальной безопасности уже давно появились подозрения относительно ассоциации «Уолден». Было известно, что там кучкуются диссиденты, которые, пользуясь тем, что бумага и чтение как таковое почти вышли из употребления, обменивались между собой разного рода опасными сведениями. Однако некоторые утверждали, что «Уолден» якобы помогает нейтрализовать эти враждебные силы, занять их бесплодными умствованиями. Но я в это никогда не верил. Я всегда думал, что эти люди предадут нас при первой же возможности, что они представляют собой смертельную угрозу для Глобалии. Оставалось лишь найти этому подтверждение.

Теперь все слушали Альтмана затаив дыхание.

— Тогда мне пришло в голову устроить эту небольшую провокацию.

— Значит, за тем взрывом стояли вы? — вскричала Пат Уилер.

— Конечно, мы с вами не большие сторонники подобного рода резких шагов, но для достижения благой цели...

Альтман так невинно улыбнулся, что никто больше не решился упрекнуть его.

— Мы начали операцию под названием «Новый Враг», — продолжил он. — Но это была далеко не самая сложная задача. Важнее всего было найти кого-то, кто послужил бы связующим звеном между Байкалом и «Уолденом». Сперва я подумал о Патрике, но его сразу же раскусили бы. Нет, здесь нужен был человек, который обманул бы бдительность врага, не вызвав ни малейшего подозрения. Для этого лучше всего было снова выбрать кого-то, кто ничего не знал бы об операции. На поиски ушло несколько месяцев. И тут мой старый друг Стайперс, главный редактор газеты «Юниверсал Геральд», указал мне на одного молодого стажера, некоего Анрика Пужолса, который еще никак не успел проявить себя. Я долго изучал его досье и пришел к выводу, что это как раз тот человек, который нам нужен. Операцию можно было запускать.

Альтман знал, что его слушатели не в силах выдержать долгую речь. А потому об остальном поведал очень коротко.

— После небольших колебаний люди из «Уолдена» пришли к выводу, что с его помощью они смогут связаться с Новым Врагом, о котором они столько раз слышали по телевизору. Они выдали себя с головой, подготовив все эти документы, но мы сочли, что этого недостаточно. Мы хотели проследить за ними до конца, чтобы не осталось ни малейшего сомнения в том, что документы действительно предназначались Новому Врагу. Надо было окончательно убедиться в их враждебных намерениях. Вот почему Патрик отправил вертолет: тем самым мы перехватили эти документы в последний момент, как раз тогда, когда они должны были перейти к врагам. Поскольку Тертуллиан сейчас находится в руках Социальной безопасности, он сможет все подтвердить.

— Потрясающе! — воскликнул Гас. — Мастерски сработано!

Но Муниро, который за это время уже три раза вытаскивал свою расческу, никак не желал сдаваться.

— Тогда почему вы с самого начала не поставили нас в известность об этом проекте? Мы наверняка поддержали бы вас, а Социальная безопасность привела бы план в действие.

— Очень верное замечание, — отозвался Альтман. — Конечно, было бы гораздо лучше сразу открыть вам всю правду. К сожалению, я не мог этого сделать.

— Но почему?

— Причина проста. Злоумышленник, которого мы хотели уличить, находится...

Желая выдержать эффектную паузу, Альтман сделал глубокий вдох, прикрыл глаза, покрутил головой, словно для того, чтобы размять затекшие мышцы.

— ...среди нас.

Отовсюду послышались возмущенные возгласы.

Тогда, с неизменной легкой усмешкой на губах, Альтман всем корпусом повернулся вправо, туда, где на дальнем конце стола сидел, застывший и бледный, как полотно, тот запоздалый гость, которого он представил Патрику как наследника военно-промышленной группы KHATRA.

— Дорогой Пол, — бросил Альтман, — многим из нас давно известно, какую страсть ты питаешь к старинным книгам и бумагам. В этом нет ничего необычного. У большинства из нас есть свои увлечения, которые помогают скрасить досуг. За этим столом собралось немало коллекционеров.

В своем вечном сером балахоне и старых очках, Уайз, которому Альтман только что бросил свое обвинение, всегда вызывал у остальных собравшихся некоторую неприязнь. В его присутствии они чувствовали себя неловко, так что обычно старались не смотреть в его сторону. Теперь же, когда им волей-неволей пришлось обратить свои взгляды на этого человека, участники собрания не скрывали своего отвращения.

— Возможно, не все из вас знают, — продолжил Альтман, — что наш друг Пол Уайз довольно давно основал некую читательскую ассоциацию с филиалами по всей Глобалии. Не так ли, Пол?

Уайз слабо улыбнулся и утвердительно кивнул.

— Эта ассоциация называется «Уолден», — объявил Альтман.

Собравшиеся встретили это известие зловещим молчанием.

— Вот почему, несмотря на все свои подозрения, Социальная безопасность ничего не могла сделать. Один из нас все время прикрывал эту ассоциацию. А по существующим правилам мы, и только мы одни, имеем право улаживать все дела между собой.

Все продолжали смотреть на Пола Уайза. Неприязнь переросла в открытое осуждение и злобу.

— Это правда? — с каменным лицом спросил Муниро.

— Да, — ответил Пол Уайз.

Тишина становилась все более и более угрожающей, и неподвижный воздух над блестящей поверхностью стола пронизали мощные заряды ненависти. Только сердобольная Пат Уилер, которая всегда особенно хорошо относилась к Уайзу, попыталась было возразить:

— Пол! — воскликнула она, — этого не может быть!

А потом добавила, обращаясь к остальным собравшимся, которые осуждающе посматривали на нее:

— Вы же сами прекрасно знаете, он не мог сделать такое.

Искренний порыв Пат Уилер не только не разрядил обстановку, но лишь усугубил и без того неловкую ситуацию. Пол Уайз бросил на нее полный благодарности взгляд, а потом повернулся к остальным.

— Спасибо, Пат, — медленно произнес он.

Было видно, что он не привык выступать перед таким скоплением людей. Голос его звучал мягко и приглушенно, как в частной беседе с глазу на глаз.

Со всех сторон послышались возгласы: «Что он говорит?», «Громче!». Эти бесцеремонные окрики вывели его из оцепенения. Он снял очки, положил руки на дубовую столешницу и заговорил, с явным усилием повышая голос:

— Большинство из вас, — устало произнес он, — были друзьями моих родителей.

Эта ненужная, и даже нелепая фраза вызвала раздражение у всех собравшихся, напомнив им, что Уайз, несмотря на преклонные годы, которые подчеркивала возмутительная небрежность в одежде, был моложе их.

— Наверняка вы очень высоко ценили моего отца, уважали за его твердость, благодаря которой он сколотил себе огромное со стояние буквально из ничего и стал основателем целой империи.

Уайз устремил взгляд куда-то в пространство, так что нельзя было понять, страдает он близорукостью или дальнозоркостью. Как бы то ни было, обращался он явно не к тем, кто сидел перед ним, а к какому-то воображаемому слушателю.

— В то же время, —продолжил Уайз с той же однообразной интонацией, — отец был идеалистом, как и все вы. Создавая Глобалию, вы наверняка разделяли его мечты: основать демократическое общество, неподвластное истории, избавить людей от вечного возвращения к придуманным ими же утопиям и от тех преступлений, которые влекут за собой эти утопии, раз и навсегда покончить с жестокой географией, заставляющей каждый народ отстаивать свой клочок земли...

Окаменев от изумления, все собравшиеся одновременно думали об одном и том же: они совсем не знали Пола Уайза. Пара дежурных фраз при встрече, всегда подчеркнуто вежливых, взгляд из-за толстых стекол очков, безмолвное присутствие, — больше ничего от него и не ожидалось.

Тем временем Уайз снова надел очки и пристально смотрел на Альтмана.

— Да, — сказал он, обращаясь к своему обвинителю, — я основал «Уолден». Это было давно, но мне иногда кажется, будто это случилось вчера... Мне тогда было десять лет. Я был единственным ребенком в семье. Не знаю, зачем я вам все это рассказываю...

Он пожал плечами с таким видом, как будто для него уже ничто не имело значения.

— Мне всегда очень хотелось иметь какую-нибудь зверушку, чтобы не чувствовать себя таким одиноким, но родители так и не разрешили мне никого завести.

Выражая охватившую всех неловкость, Алек Хаймс издал некий звук, напоминающий покашливание. Но на Уайза сейчас явно не действовали подобные призывы к порядку.

— Однажды я нашел на улице книгу. Она валялась прямо на земле, и прохожие пинали ее ногами. Она была вся измята и растерзана, и я приютил ее, словно заблудившуюся кошку. Вот так я и начал собирать свою коллекцию, нечто вроде приюта для бездомных животных.

— Если ты надеешься разжалобить нас своими рассказами про зверушек... — вмешалась Лори.

Уайз даже не взглянул в ее сторону. Он лишь слегка прищурил глаза, словно читатель, которому мешает сосредоточиться шум какой-то машины.

— Мои родители дожили до глубокой старости, а когда они умерли, оставив мне в наследство огромное состояние, я стал тратить оказавшиеся в моем распоряжении средства на ассоциацию и, прежде всего, на то, чтобы уберечь ее от любых посягательств. Очень скоро я понял, что только в «Уолдене» обладаю реальной властью. В империи, которую завещал мне отец, мне предоставлено лишь одно право: право обогащаться. Все было заранее спланировано так, чтобы от моих решений абсолютно ничего не зависело, чтобы я ничего не мог изменить. Думаю, то же самое можно сказать и о каждом из вас.

По залу прокатился возмущенный ропот, но никто так и не решился открыто возразить. В конце концов, Уайз сказал правду, и всякий, кто стал бы это отрицать, поставил бы себя в смешное положение. Но Гас Фаулер все-таки решил, что нельзя оставить безнаказанным это слишком правдивое замечание, и прошипел:

— С какой стати тебе понадобилось что-то менять? Если и так все идет как надо...

Уайз надавил двумя пальцами на переносицу на уровне глаз, словно пытаясь отогнать внезапный приступ мигрени.

— Наверное, все дело в том, что мои родители прожили слишком долго, — продолжил он. — Когда они умерли, уже ничего было не исправить. Я привык смотреть на мир широко открытыми глазами, ходить пешком по настоящим улицам, есть в обычных кафе и, прежде всего, говорить с людьми. Когда я оказался среди вас, чтобы занять место отца, я долго не мог взять в толк, в каком мире вы живете. Мне казалось невероятным, что вы не осознаете, что Глобалия сотворила с человеком.

— Может быть, тебе больше по сердцу дикари из антизон? — холодно осведомился Муниро все с тем же каменным лицом. — Тебе понравится, если они прорвутся сюда и перережут нам глотки?

— Чем дольше я за вами наблюдал, — продолжал Уайз, — тем больше убеждался, что «Уолден» — единственное прибежище для тех, что не смирился с нынешним положением вещей, для тех, кто хочет вернуть человечеству его историю.

— Слова! Слова! — проверещал Гас. — Все ясно: ты стал нашим врагом!

— Нет, — слабо улыбнувшись, поправил его Пол Уайз. — Не врагом, а противником. Это не одно и то же. Рон мне как-то объяснил, в чем разница. Враг — это тот, кто тебя ненавидит и стремится погубить. Противник — тот, кто тебя любит и хочет изменить к лучшему. «Демократия лелеет своих врагов и уничтожает противников». Это ведь одно из твоих любимых высказываний, да, Рон?

С самого начала этой исповеди Альтман молча сидел в своем кресле, не привлекая к себе внимания, и поглаживал бороду. Лицо его оставалось совершенно бесстрастным. Он ограничился тем, что слегка наклонил голову в знак согласия.

— В тот день, когда ты сказал мне эту фразу, — продолжил Уайз, — у меня мелькнуло подозрение, не догадываешься ли ты о чем-то. Я на два месяца приостановил деятельность «Уолдена». Но ты не стал ничего предпринимать, и я подумал, что ошибся. С тех пор прошло уже больше десяти лет. На самом деле я был прав, так ведь?

Альтман медленно опустил веки, и этот таинственный жест мог означать все, что угодно. Гас Фаулер, который в смятении переводил взгляд с одного на другого, пытаясь уловить реакцию обоих, усмотрел в этом явное подтверждение слов Уайза и взорвался:

— Раз ты уже десять лет как все знаешь, почему ты не сказал нам раньше? Ты позволил этому проходимцу столько лет подрывать систему! Черт возьми, из-за тебя все могло полететь в тартарары!

Теперь уже возмущенные реплики сыпались со всех сторон, и, если бы Уайз предусмотрительно не отодвинулся, ближайшие соседи вполне могли бы наброситься на него с кулаками.

При виде поднявшегося переполоха, Альтман решил вмешаться:

— Дорогой Гас, мы живем в демократическом обществе, где каждый волен придерживаться любых взглядов. Мы не вправе упрекать Пола в том, что он думает так, а не иначе. Единственное ограничение состоит в том, что нельзя ставить под вопрос существование системы, которая предоставляет нам подобную свободу.

Тот, кого в начале собрания обвиняли в предательстве и едва не осудили, теперь предстал настоящим спасителем. Каждый из сидевших за столом был готов всецело поддержать его, что бы он ни сказал.

— Как бы то ни было, судить человека можно лишь за действия, а не за намерения.

— Что ж, — нетерпеливо вмешался Муниро, — теперь он перешел к действиям, так что мы вполне можем вынести ему приговор.

— Давайте не будем торопиться. Мы с вами — верховные гаранты демократии, — торжественно провозгласил Альтман. Нам нельзя ни на минуту забывать об этом. Мы взяли на себя эту роль, когда Глобалия еще только зарождалась. Как вы прекрасно помните, никто из нас не может быть ни осужден, ни исключен из совета, ни смещен со своего поста. Между нами не может быть никакого противостояния. Все должно делаться в строгом соответствии с общим мнением, и Пол, конечно, не станет этому противиться. Не так ли, Пол?

Уайз пожал плечами.

— Думаю, я не ошибусь, — подвел итог Альтман, — если скажу, что мы единодушно выражаем свое несогласие с действиями ассоциации «Уолден».

— Да! Да! — подтвердил хор голосов.

— В таком случае нам следует принять ряд решений практического характера. Я не сомневаюсь, что Пол отнесется к ним с должным уважением. Прежде всего, завтра же будут предприняты все необходимые меры для того, чтобы распустить упомянутую ассоциацию, выявить все ее возможные представительства и методично уничтожить их все до последнего.

Патрик с восхищением наблюдал за дядей. Альтман держался естественно, ничем не выдавая своей радости по поводу только что одержанной победы, и говорил бесстрастным тоном, словно врач, назначающий лечение.

— Все архивы будут проверены и заново каталогизированы. Я настаиваю: все до единого. Далее они будут переданы на хранение в исторический департамент, которым руководит мой племянник.

У Патрика не хватило духа взглянуть на Уайза. Он уже некоторое время назад заметил, что у того на глазах выступили слезы.

— Мы сообщим в Социальную безопасность, что отныне ничто не мешает ей нейтрализовать всех подозрительных лиц, посещавших «Уолден». Выявить многих из них помогут перехваченные нами документы. Однако я уверен, что таких людей окажется гораздо больше. Было бы большой ошибкой оставить столь опасных субъектов разгуливать на свободе. К счастью, у Социальной безопасности накоплен большой опыт в решении подобных задач. Чья-то карьера будет ускорена, какие-то люди пропадут без вести. Рейды по отделениям ассоциации пройдут на рассвете, чтобы не поднимать шума. Все будет улажено быстро и тихо. Никто ничего не узнает.

Уайз лежал, откинувшись на стуле, и на лице его читалось такое отчаяние, что даже самые озлобленные не могли ему не посочувствовать. Может быть, именно эта жалость заставила его встряхнуться и как-то отреагировать на происходящее.

— Твоя взяла, Рон, — сказал он, обращаясь к Альтману.

С громким скрипом отодвинув свое кресло, Уайз встал и сделал несколько шагов по направлению к двери.

— Пусть тебе за это воздастся, — бросил он, словно проклятие.

Пройдя еще пару шагов, Уайз медленно окинул взглядом собрание. Все как один опустили глаза.

— А на вас, — бросил он, — я не сержусь...

Уайз медленно пересек длинный зал. Перед тем как выйти вон, он на мгновение оперся о золотистые завитки на дверной раме и надтреснутым голосом добавил:

— Потому что все вы на самом деле давно уже мертвы.

Через десять минут, к несказанному облегчению гостей, был подан ужин.