Глава 1

БЫЛО БЕЗ ПЯТИ ШЕСТЬ, когда, быстрым шагом пройдя по многолюдному туннелю, Кейт добралась до нового зала для трекинга. У входа она на мгновение заколебалась и остановилась. При мысли о том, что ей предстояло сделать, девушка покачала головой и сказала себе: «Бедняжка! От любви ты совсем сошла с ума».

И в то же время как хорошо было, не противясь, повиноваться этой таинственной силе, по ее зову спозаранку выбраться из постели, тихо, чтобы не разбудить маму, прикрыть за собой дверь и устремиться сюда, в гущу этой сонной толпы, от которой разило одеколоном, навстречу приключению, грозившему закончиться самым плачевным образом.

Кейт прошла под большим световым табло с надписью «Вход для экскурсантов», поднялась по винтовой лестнице и оказалась в вестибюле. Она сняла рюкзак, лямки которого сильно врезались в плечи, положила его на ленту просвечивающего устройства, а сама прошла через рамку металлодетектора. Сработал звуковой сигнал, из громкоговорителя последовало указание выложить ключи и снять с шеи кулон. Кейт вернулась и прошла еще раз, теперь уже беспрепятственно. И вот наконец ее взгляду открылся залитый ярким утренним светом простор.

Место для нового зала было выбрано великолепное. Конечно, Кейт не хуже других знала, что Сиэтл, где она жила, лежит у подножия Каскадных гор, но до сих пор видела их лишь издалека. Приехала она на скоростном подземном поезде, так что разглядеть что бы то ни было по дороге не могла. Вот почему на пороге зала ее ждало настоящее потрясение. Маршрут начинался на дне долины, целиком уместившейся под стеклянным куполом, и вел к горным вершинам, которые возвышались совсем рядом, увенчанные сияющими ледниками.

Кейт не испытывала ничего подобного с тех самых пор, как год назад участвовала в регате на пятнадцатиметровых парусниках в крытом бассейне, построенном в проливе Хуан-де-Фука.

Почти все участники похода уже сидели у старта, зашнуровывая массивные ботинки и затягивая рюкзаки. Бремя от времени они отрывались от своих занятий, чтобы понаблюдать за вновь прибывшими и посмеяться их удивлению. При виде открывшейся панорамы у какой-то женщины начались нервные судороги. Она кричала, что у нее кружится голова. Пришлось ее успокаивать, объясняя, что ей просто стало не по себе, ведь открытое пространство и естественный свет давно стали всем в диковинку. Другие экскурсанты указали ей на стеклянные стены, которые со всех сторон окружали зал и смыкались высоко над головами, образуя огромный свод. Эти заграждения ничем не отличались от тех, что высились над городом и обеспечивали его безопасность. После таких уговоров женщина наконец пришла в себя.

Делая вид, что она просто оглядывается по сторонам, Кейт стала исподволь высматривать в толпе Байкала. Она щурилась, пытаясь привыкнуть к яркому свету. В конце концов девушка заметила Байкала, который держался в стороне от остальных экскурсантов. Он стоял в полном походном снаряжении, с рюкзаком на спине, устремив взгляд куда-то вдаль, на горный кряж.

Как и договаривались, Кейт сначала побродила от группы к группе, а потом как будто случайно наткнулась на него. Он предупредил, что надо будет поздороваться так, как если бы она неожиданно встретила не очень близкого знакомого. Но едва он коснулся ее руки, Кейт побледнела. Она смотрела на его полные губы, и ей больше всего на свете хотелось сейчас же прижаться к ним ртом, целовать и кусать.

— Все идет как надо, — сказал Байкал как ни в чем не бывало, словно просто обменивался парой ничего не значащих фраз, — не забудь, наверху ты должна оказаться последней в своей группе.

Как бы он ни старался казаться спокойным, Кейт достаточно хорошо его знала, чтобы заметить легкую дрожь, выдававшу ю тревогу и нетерпение. В его светло-зеленых глазах девушка уловила знакомый отблеск, они светились нежностью и желанием.

— Значит, все остается в силе? — спросила она, прежде чем отойти.

— Да.

Она кивнула и покружила еще немного, прежде чем присоединиться к основной группе.

Почти все участники похода уже водрузили на себя свои огромные рюкзаки и были готовы отправиться в путь. Крытый маршрут был рассчитан примерно на сорок километров, в программе предусматривался и привал. Обеды в охотничьем домике стоили слишком дорого, так что все предпочли захватить с собой еду и примусы.

Кейт вздохнула с облегчением, когда поняла, что в группе нет никого знакомого. Здесь, как и вообще среди населения, большинство составляли пожилые люди. Следуя общепринятой терминологии, их полагалось называть «людьми с большим будущим». Некоторым из них перевалило за сто, но каждый изо всех сил старался превзойти остальных, демонстрируя свою активность и хорошее настроение. Помимо Кейт и Байкала, в группе было еще всего двое или трое молодых людей, которых она уже когда-то видела раньше. При ярком дневном свете, на фоне ослепительно белого снега особенно бросалось в глаза, какой у них неважный вид. Конечно, они тоже считали долгом чести регулярно упражняться в каком-нибудь фитнес-центре, но все попытки накачать мускулы на тренажерах, казалось, скорее изматывали их, чем помогали приобрести атлетическое телосложение. Как бы то ни было, во всей группе, состоявшей из ничем не примечательных людей, чувствовалась какая-то вялость и апатия, от которой Кейт просто тошнило.

При взгляде на эту толпу Кейт стало ясно, почему ее так тянуло к Байкалу, хотя общаться с ним было опасно. Каждое его движение дышало силой и непокорством. Она наблюдала, как он ходит взад и вперед неподалеку от пропускного пункта. Он двигался неторопливо, но в его походке было что-то резкое и порывистое, словно он пытается взлететь, не желая смириться с земным притяжением.

Это сравнение сразу же напомнило ей о прошлом Байкала, о его судимостях и о том, насколько опасно задуманное ими предприятие. Но отступать было поздно, так что не стоило и раздумывать.

А тем временем толпа туристов вдруг, как это часто бывает с неорганизованными группами, двинулась в сторону пропускного пункта, с которого начинался маршрут. Над входом красовался знаменитый глобалийский девиз «Свобода. Безопасность. Процветание», умело составленный из прибитых гвоздями деревянных кругляшков. Группу уже поджидал смотритель в широкополой фетровой шляпе и красной форме инспектора природоохранной службы. Он проверил билеты и строго по одному пропустил участников похода через входные ворота. Кейт обратила внимание, что Байкал прошел одним из первых, а оказавшись на другой стороне, встал немного поодаль, чтобы снова идти впереди всех. Сама она последовала его совету и пристроилась в хвосте.

Проверив все билеты, смотритель поднялся на небольшую деревянную галерею, окружавшую здание пропускного пункта, и попросил минуточку внимания. Судя по его опухшему лицу и большому красному носу, это был типичный алкоголик, что, впрочем, никого не удивило. После нашумевших судебных процессов против производителей спиртного пьяниц больше не принимали на государственную службу. Почти все они ринулись искать себе работу в крупных развлекательных комплексах, таких как залы для трекинга, где могли на просторе тайком предаваться своему пороку.

— Дорогие друзья, — проговорил смотритель заплетающимся языком, — добро пожаловать в прогулочный комплекс «Уилкенборо».

Казалось, кто-то нарочно придумал такое труднопроизносимое название, чтобы запутать смотрителя, который совсем зарапортовался и скорчил недовольную гримасу.

— Одним словом, — продолжил он, обеими руками вцепившись в перила, — наш зал представляет собой самый длинный крытый пешеходный маршрут на всем Западе. Мы сделали все, чтобы каждый из вас мог получить максимум удовольствия от спорта, не нанося вреда природе. Ваша тропа будет проходить по дикой местности. Благодаря новым технологиям стеклянные стены, обеспечивающие безопасность маршрута, в какой-то момент станут абсолютно незаметными.

Кейт бросила взгляд в сторону Байкала. Он стоял, отвернувшись к горам, и смотрел вдаль.

— Но они, конечно, никуда не исчезнут, — продолжал смотритель, повышая голос, — вы ни на секунду не выйдете за пределы стеклянного туннеля. Здесь вы находитесь на границе глобалийской цивилизации.

Дальше простираются гак называемые антизоны, пустые, дикие пространства, полностью предоставленные природе. Хотя, как известно, там скрывается кучка негодяев, в любой момент готовых на нас напасть.

В речи смотрителя было нечто механическое: чувствовалось, что он воспроизводит затверженный наизусть текст, который составила администрация, и может позволить себе лишь небольшие отступления.

— Но вам, конечно же, нечего бояться. Эти стекла неуязвимы для взрывов, пуленепробиваемы и непроницаемы для токсических веществ. Они полностью обеспечивают вашу безопасность.

При упоминании о грозящих извне опасностях по толпе прокатился тревожный вздох. Казалось, все разом вспомнили о теракте, который был совершен накануне в городе и унес жизни двенадцати человек. Большинство туристов, перед тем как выйти из дома, уже успело посмотреть выпуск новостей. По телевизору сказали, что вполне можно опасаться новой волны терактов. А здесь, на открытом пространстве, где каждый чувствовал себя особенно уязвимым, эта угроза принимала совершенно новые очертания. Вместо того чтобы успокоить людей, смотритель едва не посеял панику. Все стали поглядывать в сторону гор с еще большей опаской.

— Чувствуйте себя здесь совершенно свободно, — еще громче вещал смотритель с деланой веселостью. — Но запомните несколько простых правил. Подходить и прикасаться к стеклянным стенам строго запрещено. Их моют один раз в год, а от ваших прикосновений они могут потускнеть. Это было бы очень обидно, не так ли?

Он подбоченился и принялся улыбаться направо и налево, словно политик-демагог.

— Разводить костры разрешено только в конце каждого этапа, в специально отведенных для привала местах. Наконец, еще раз напомню: вы находитесь в зале, хотя вам и может показаться, что это не так. Имейте в виду, что солнечные лучи проникают через стекло. Напоминаю тем, кто еще не приобрел страховку, что страхование является обязательным. Однако страховка не покрывает ни ожоги, ни обезвоживание организма. Пользуйтесь кремами с максимальной степенью защиты и не забудьте как следует наполнить свои фляжки.

Некоторые понимающе заулыбались, услышав этот призыв из уст человека, который явно знал, что такое жажда.

— А теперь счастливой вам прогулки, — провозгласил смотритель и громко икнул.

В ответ толпа нестройно загудела. Потом все сорок человек разом двинулись вперед по тропе, словно боевой отряд, выступивший в поход. Цифра «сорок» значилась в правилах, установленных администрацией зала. Маленькие группы и отдельные посетители должны были ждать, пока не наберется нужное число людей. Каждый час в зал запускали по одной такой группе из сорока человек, которые должны были по возможности держаться вместе, чтобы упростить видеонаблюдение. Конечно, оно велось исключительно ради безопасности экскурсантов, а не для того, чтобы их контролировать.

Сначала тропа шла вдоль горной речки. Ярко светило солнце, прозрачная вода сбегала вниз среди камней, в которых проблескивала слюда. Все перешли вброд. Крики и смешки возвестили о том, что кое-кто уже оступился и успел промочить ноги. Дальше дорога делала большой крюк направо и ныряла в покрытую лесом ледниковую расщелину. Эта часть зала являла собой настоящее чудо архитектуры. Стеклянные стены высились вдоль всего горного хребта, а своим основанием уходили на самое дно пропасти. Наверху они образовывали свод столь легкой конструкции, что, как и предупреждал смотритель, его было практически не заметно.

А внизу дорога так заросла дикими рододендронами, низенькими елочками и горечавками с широкими листьями, что от нее осталась лишь тоненькая тропинка, по которой приходилось идти гуськом. Кейт удалось пристроиться в самом хвосте, но она быстро поняла, что ей придется удвоить усилия, чтобы идти медленнее самых неповоротливых. Хотя сперва все строили из себя бывалых походников, очень скоро стало ясно, что туристы не могут похвастаться хорошей спортивной формой. Большинство из них страдало ожирением, они потели и задыхались, таща на себе лишние килограммы. Так что длинноногая Кейт, худенькая и легкая, без труда могла бы оставить всех позади. Она вцепилась руками в лямки рюкзака и попыталась придать своему лицу страдальческое выражение, надеясь убедить не столько других, сколько себя саму, что не в силах идти быстрее.

Она так вошла в роль, что уже в начале условленной тропинки отстала по-настоящему. К сожалению, ее тут же обступили и начали подбадривать добрые люди, которым только и нужен был предлог, чтобы самим идти помедленнее. Ей стоило огромных усилий отделаться от здоровенного толстяка в майке. Он ковылял в новых мокасинах, которые уже распирало от мозолей, и все время жаловался на свои «никудышные ноги».

В конце концов Кейт направилась в заросли, объявив, что собирается справить кое-какую нужду. В зале было запрещено делать это где бы то ни было, кроме специальных уборных, которые время от времени попадались по пути. Добрый самаритянин пришел в ужас от мысли, что может стать сообщником подобного преступления, и предпочел ретироваться.

Кейт наблюдала снизу, как участники похода разбредаются по каменистому склону, поросшему карликовыми березами, удаляясь друг от друга, насколько хватит смелости. На самом верху, в конце извилистой тропы она различила силуэт Байкала и представила себе, как он стоит, скрестив руки, подбородок чуть приподнят, глаза устремлены вдаль, черные волосы торчат жестким ежиком. Судя по всему, он тоже ее заметил и, удостоверившись, что все идет по плану, тут же исчез.

Кейт принялась карабкаться но склону. Она старалась двигаться медленно, но, к своему удивлению, вскоре почувствовала, что вся вспотела. Сильный ветер гнул верхушки высоких сосен. Внизу, у реки, он ласково трепал кроны ив, и по ним пробегали серебристые волны. Но все это происходило вдали, за стенами. А в зале, под стеклянными сводами, воздух был неподвижен и стояла невыносимая жара. К тому же Кейт было не по себе оттого, что она осталась одна и вот-вот начнется самое главное.

Все тем же медленным шагом Кейт в конце концов добралась до того места, где только что видела Байкала. Тропа здесь поднималась на уступ и тянулась дальше вдоль горного хребта. Стеклянный туннель окружал хребет на манер чехла, надетого на лезвие бритвы. С одной стороны высились заснеженные вершины, увенчанные облаками, с другой сбегал вниз поросший лиственничным лесом склон. Взгляд терялся в темном подлеске.

Кейт перешнуровала ботинки, глотнула воды и снова пустилась в путь. В горячем воздухе оглушительно пахло смолой и хвоей. Под ногами перекатывались сосновые шишки, которые смотрители каждый вечер распределяли граблями по тропе. Откуда-то сверху, из густой листвы послышалось щебетание. Кейт задумалась, была ли это настоящая птица или спрятанный на дереве репродуктор, ведь зал был оснащен самой совершенной звуковой аппаратурой. Было сомнительно, чтобы какая-нибудь птица смогла выжить в такой жаре. Кейт прислушалась и посмотрела наверх, а в это время кто-то схватил ее за руку. Она вздрогнула от неожиданности, но, к счастью, удержалась и не вскрикнула. Это был Байкал.

— Скорее, — прошептал он. — Все идет по плану. Они думают, что я впереди. Если повезет, тревогу поднимут только вечером, когда нас недосчитаются на привале.

Байкал взял Кейт за руку и, сойдя с тропы, быстро увлек вниз по крутому склону. Пока они спускались, пробираясь между деревьями, под ногами у них похрустывали иголки, низкие ветки царапали руки и ноги. Чтобы не потерять равновесие и не скатиться вниз, им то и дело приходилось хвататься за сочащиеся клейкой смолой стволы.

Внезапно они со всего размаха врезались в стеклянную стену, пересекавшую склон. От удара стекло издало вибрирующий звук. Они оба упали, налетев друг на друга. Байкал поднялся, весь в сухих иголках, и помог встать Кейт. Девушка не решалась прикоснуться к стеклу. Еще никогда она не заходила так далеко. Ровная, блестящая стена вблизи казалась совсем прозрачной, но на расстоянии и при взгляде сбоку приобретала зеленоватый оттенок. Лиственницы упирались в нее согнутыми ветвями, капли густой смолы медленно стекали по стеклу. Склон, по которому кубарем скатились Кейт и Байкал, был таким крутым, что им вряд ли удалось бы вскарабкаться по нему обратно. Они оказались зажаты в темном, душном тупике. В довершение всех бед идти с тяжелой поклажей за спиной становилось все труднее, но, даже если бы Кейт совсем упала духом, один взгляд на Байкала вернул бы ей мужество, настолько преобразился ее друг. С тех пор как они покинули тропу и углубились в чащу леса, его было просто не узнать. От прежней задумчивости, томности, неприкаянности не осталось и следа, их сменила почти путающая энергия и решимость. Глаза у него блестели. Словно индейский охотник, Байкал слегка пригнулся, настороженно прислушиваясь, готовый к любой неожиданности. Как только Кейт поднялась с земли, он схватил ее за руку и решительно увлек за собой.

Они зашагали вдоль стеклянной стены. Там, где она была врыта в землю, ее основание образовывало с поверхностью склона острый угол. В эту впадину насыпалось полно сосновых иголок, которые постепенно утрамбовались, так что получилась узкая дорожка, такая мягкая, что в ней порой увязали ноги, но, в общем, вполне надежная и проходимая. Время от времени приходилось делать небольшой крюк и карабкаться по склону, огибая мусор, оставшийся после строительства зала. Идти вдоль длинной стеклянной стены было довольно удобно, и Кейт почувствовала себя намного увереннее.

Одно ее беспокоило: куда их в конце концов приведет эта дорожка. Вдруг окажется, что они все время просто будут идти параллельно туристической тропе? Тогда какой в этом смысл? Но Байкал, судя но всему, знал, что делает, и Кейт предпочла ничего не спрашивать. Было маловероятно, чтобы в чаще леса кто-то установил видеокамеры (наверняка именно поэтому Байкал предпочел сойти с главной тропы), но микрофоны могли быть и там. Пение птиц слышалось все так же отчетливо, а Кейт знала, что в громкоговорители, из которых оно, скорее всего, доносилось, обычно вделываются и звукозаписывающие устройства. Видимо, поэтому же Байкал обращался к ней с помощью знаков. Они добрых четверть часа прошагали вдоль стены, но вот он наконец остановился, снял рюкзак и жестом предложил девушке сделать то же самое.

Кейт увидела, как Байкал принялся осторожно и тщательно ощупывать стекло. Потом он открыл клапан рюкзака, запустил руку поглубже и вытащил небольшой тряпочный футляр. Расстегнув его, молодой человек извлек оттуда набор инструментов: плоскогубцы, отвертку, английский ключ. Кейт не верила своим глазам. Как ему удалось скрыть эти запрещенные предметы от ан-титеррористического надзора? И как смог пронести их мимо металлодетектора?

При виде этих, казалось бы, ничем не примечательных инструментов Кейт впервые стало по-настоящему страшно. Она оказалась здесь, потому что решила, что просто обязана быть рядом с Байкалом, раз уж он собрался пойти на такое. Но теперь от слов пора было переходить к делу, и Кейт в красках представила себе все последствия.

Когда ее глаза привыкли к зеленому полумраку, девушка наконец увидела, что именно Байкал только что пытался найти на ощупь. Неподалеку от них на склоне среди деревьев виднелось русло ручейка. Пока что оно было совсем сухое. Но, судя по всему, с наступлением ночи, когда в зале запускали поливальные установки, чтобы напоить деревья и другие растения, заключенные под стеклянными сводами, лишняя влага ручейком стекала вниз по этому желобу. Там, где русло упиралось в стену, был люк, который, по-видимому, открывался при помощи дистанционного управления. Примерно в метре от земли виднелся большой металлический шарнир. Квадрат стекла под ним служил дверцей люка.

Байкал осторожно обнажил шарнирный механизм и пустил в ход свои инструменты. Прошло довольно много времени, прежде чем стеклянный квадрат, покачиваясь, двинулся вовне. Образовалось отверстие, которого было вполне достаточно, чтобы пролезть на четвереньках. Байкал сложил инструменты, надел рюкзак и на мгновение застыл, словно охотничья собака над подстреленной птицей, прислушиваясь, не донесется ли какой-нибудь подозрительный шум, вой сирены или другой сигнал тревоги.

Но ничего не последовало. Ничего, кроме неожиданно нахлынувшего запаха. Он доносился оттуда, с той стороны стены, из разверстого стеклянного зева. Кейт вспомнила, как однажды в детстве ходила в музей старинного сельского хозяйства. К каждой витрине там были приделаны маленькие ингаляторы, через которые можно было вдохнуть реконструированные запахи далекого прошлого. На одном из таких ингаляторов значилось: гарь. Запах был горьковатый, немного резкий. Дети не особенно ясно представляли себе, что такое гарь. Слово это звучало как название пирожного. Кейт вообразила себе шоколадные квадратики, усыпанные жареным миндалем... Уловив через отверстие в стене этот старинный запах, такой знакомый и одновременно такой забытый, она вся затрепетала. Казалось, стена, став проницаемой, сулила не только переход в новое пространство, но и путешествие во времени. Много времени спустя Кейт рассказывала, что именно это, на первый взгляд ничего не значащее, детское воспоминание в тот день придало ей решимости, чтобы совершить непоправимое.

Переступив через открытый им проем в стене, Байкал на прощание улыбнулся. В его улыбке не чувствовалось ни горечи, ни нетерпения. То была улыбка человека, который только что открыл драгоценный ларец и полными горстями черпает оттуда удивительные сокровища.

Кейт, когда настал ее черед, опустилась на четвереньки среди сосновых иголок и, не бросив ни единого взгляда назад, вступила в запретную зону.

 

Глава 2

РОНА АЛЬТМАНА трудно было не заметить. В своем непомерно длинном синем плаще, застегнутом на все пуговицы, в обмотанном вокруг шеи сером шарфе он как будто нарочно не обращал внимания на хорошую погоду, которая поддерживалась над Вашингтоном в течение всего года. Какой смысл тщательно кондиционировать воздух, обеспечивать приятный, мягкий климат под огромными стеклянными куполами, закрывшими город, если люди будут продолжать кутаться, как в те далекие времена, когда существовали разные времена года? (Одно из них называлось «зима», но отныне это слово использовалось только в переносном значении.)

Рона Альтмана отличал не только его нелепый наряд. Надо было видеть, как он ходит, шаркая ногами и слегка покачивая головой. Но неприятнее всего в этом человеке была его седая борода, редкая, шелковистая, до смешного холеная. Жидкие волосы того же желтовато-белого цвета в беспорядке торчали у облысевших, лоснящихся висков, под которыми пульсировали извилистые артерии. В обществе, которое каждому давало возможность жить полноценной жизнью вплоть до самого почтенного возраста, подобная небрежность по отношению к самому себе отдавала провокацией. Женщины в струящихся одеждах, чьи лица и тела оставались вечно молодыми благодаря спорту и пластической хирургии, заприметив вдалеке его силуэт, бросали в его сторону неприязненные взгляды. Он был зловещим напоминанием об их возрасте, о котором они изо всех сил старались забыть. Никто другой не дерзнул бы вот так докучать остальным, выставляя напоказ традиционный образ старости, вот так спокойно демонстрировать медлительность, зябкость и другие отпечатки, которые время налагает на стареющее тело. Открыто презирать движение, яркие цвета, здоровье, — одним словом, все мыслимые правила хорошего тона. Все это выглядело настоящим оскорблением но отношению к обществу, и любой другой давно поплатился бы за подобное поведение, отправившись в бессрочную ссылку. Но то был Рон Альтман. Очень немногие привилегированные особы могли позволить себе разгуливать в таком виде. Как влиятельна эта малочисленная элита, которую никогда не видели собравшейся в одном месте, было известно всем, хотя вряд ли кто-то представлял себе ее реальную власть. Узнав Рона Альтмана, люди смотрели уже совсем иначе. Неприязнь в их взглядах уступала место уважению, а порой и страху. Он принимал эти почести, насмешливо прищурив лукавые, подвижные глаза. На его тонких губах играла одна из тех улыбок, какие, подобно улыбке Будды или Джоконды, лишают покоя и долго тревожат тех, кому довелось их лицезреть. А Рон Альтман, шаркая ногами, продолжал свой путь.

Когда в то утро Рон Альтман переступил порог монументального здания Социальной безопасности в Вашингтоне, при нем была трость с серебряным набалдашником: давала о себе знать застарелая боль в колене. Мало кто мог позволить себе щеголять подобными аксессуарами. Трость, карманные часы, которые он носил на цепочке в жилетном кармане, да фетровая шляпа с круглыми полями, на сей раз оставшаяся дома, — все эти вещи были более чем узнаваемы. Охранник при входе сразу понял, кто перед ним, и застыл с подобострастным видом, слега дрожа и вытянув руки по швам. Из чистого уважения к принятым формальностям Рон Альтман положил руку на считывающее устройство генетического идентификатора, а затем медленно пересек огромный вестибюль. Поскольку он не раз бывал здесь, то знал, что в здании имеется лифт, спрятанный за входом и причисленный к историческим памятникам. Каждый, кто чувствовал себя в более или менее сносной форме, считал своим долгом взбежать по парадной лестнице, перескакивая через ступеньки. Самые ленивые пользовались эскалаторами. А вот Рон Альтман предпочитал лифты. Он ни за что на свете не желал обходиться без них, как и без других старомодных вещей.

К тому же у лифтов есть одно неоспоримое достоинство: их нужно ждать. За время ожидания новость о приходе Рона Альтмана успевала распространиться по всему зданию. Когда он величественно прибывал на нужный этаж, его собеседник, будучи заранее предупрежден, как правило, самолично открывал ему дверь. «Не спеши, и все пойдет куда быстрее», — таково было одно из любимых изречений Альтмана.

— Здравствуйте, Сизоэс, — бросил он, выходя из лифта, даже не повернув головы.

И действительно, дверь ему открыл генерал Сизоэс собственной персоной. Он уже успел переодеться в парадную форму и был очень взволнован. Посетитель, шаркая ногами, направился в кабинет, дверь которого Сизоэс оставил открытой. На пороге стояла мертвенно-бледная секретарша, держа на подносе чашку чая без теина для генерала. Альтман протянул ей руку, на которой блестел золотой перстень с печаткой. Торопясь ответить на рукопожатие, секретарша отпустила свою ношу, и весь поднос полетел на пол. Генерал Сизоэс метнул на бедную женщину гневный взгляд, хотя было ясно, что во всем виноват Альтман со своими извращенными манерами.

Пока секретарша собирала осколки, гость осторожно снял шарф и плащ. Затем он уселся в кресло, обеими руками вцепившись в подлокотники, словно пассажир самолета, идущего на аварийную посадку. Сизоэс вернулся за свой стол. Зная, что Альтман не любит затягивать обмен любезностями, генерал нетвердой рукой сделал знак своей помощнице, чтобы та оставила их одних. А потом сразу же перешел к делу, открыв лежавшее перед ним заранее приготовленное досье. Он ждал этого визита, хотя и не так скоро.

— Господин Альтман, я попросил срочно с вами связаться, — откашлявшись, начал он, — потому что нашел кандидата. Как видите, мы не стали тянуть с началом операции.

— Да, вижу, — подтвердил старик.

Сизоэс принял эти слова за комплимент. Он изобразил не лишенную изящества улыбку, которая, впрочем, довольно сильно диссонировала с его крупным носом и фигурой борца-тяжеловеса.

— Надо признать, нам помогли обстоятельства.

Альтман иронически улыбнулся.

— Не скромничайте, — сказал он. — Я ожидаю от вас большей искренности.

Генерал сделал вид, что ничего не слышал.

— Здесь собрана вся информация, — продолжил он, протягивая гостю досье.

Альтман потер глаза.

— Вы не могли бы зачитать вслух? Я не захватил с собой очки.

Очки! Еще один аксессуар из далекого прошлого. Сизоэсу никогда бы и в голову не пришло обзавестись очками, хотя ему самому было без малого восемьдесят семь лет. Каждые пять лет он ложился на небольшую операцию, чтобы подправить зрение, а потому видел лучше любого юнца.

— С удовольствием, — почтительно ответил он.

Генерал откашлялся и начал рассказывать.

— Следуя вашим рекомендациям, мы выбрали молодого человека. Ему двадцать лет и две недели. Уже само его появление на свет было нарушением закона. Его мать прервала контрацепцию без официального разрешения.

— Происхождение матери?

— Бурятка.

Альтман широко раскрыл глаза, как бы выражая крайнее удивление.

— Это кочевой народ в Сибири, — с гордостью пояснил генерал, который особенно тщательно отшлифовал эту часть своего доклада.

— Значит, она была зарегистрирована как русская?

Сизоэс быстро пролистал свои бумаги в поисках ответа на вопрос, который ему явно не пришло в голову выяснять. В конце концов, какое это имело значение?

— Нет, — объявил он с победоносным видом, — «Двойная регистрация: Россия—Монголия».

— Что это еще за двойная регистрация?

— Она имела право использовать стандартизированные культурные элементы, характерные и для того, и для другого происхождения.

— Я окончательно запутался в вашей терминологии, — простонал Альтман, прикрывая глаза рукой.

— Проще говоря, она имела право держать у себя в гостиной и матрешку, и ковер из козьей шерсти. В любом случае, это устаревшая классификация, теперь она практически не используется. С этими неточными определениями было слишком много сложностей.

Рон Альтман неодобрительно покачал головой, но Сизоэс так до конца и не понял, относится этот осуждающий жест к старому или к новому положению вещей. Как бы то ни было, он предпочел продолжить свой рассказ, не задавая вопросов.

— Отец неизвестен. Мать нашего кандидата приехала в Милуоки учиться на медсестру. Расследование показало, что второй родитель, вероятнее всего, чернокожий повар из бистро в центре города. Она обычно подолгу сидела там за чашечкой кофе и готовилась к занятиям. Заведение называлось «Милк Уол-кинг».

Генерал улыбнулся, бросив взгляд поверх страницы. Но Альтман продолжал сидеть, не поднимая маленьких морщинистых век и не проявляя ни малейшего интереса к столь забавной перекличке названий.

— При рождении ребенка расследование в отношении отца произведено не было. Известно только, что его фамилия Смит. В любом случае, это дело никого не интересовало, а сам он никогда о себе не заявлял. Что касается матери, то она покончила с собой.

— Постойте, — вскричал старик, вздрогнув от неожиданности, — нет ли у него генетического дефекта?

— Нет, не беспокойтесь. Мы все тщательно проверили. Гены депрессии отсутствуют. Смерть матери — единичное событие.

— Ребенка воспитывала она?

— Судя по всему, ей довольно долго удавалось скрывать рождение сына. Точно неизвестно, сколько ему было лет, когда его обнаружили. Естественно, ребенка у нее сразу же отобрали. Вам известны законы относительно незаконнорожденных: немедленная отправка в интернат и усиленное воспитание. Мальчик получил прекрасное образование: иностранные языки, музыка, спорт... Он оказался чрезвычайно способным.

— Мать его навещала?

— Нет. Психологи сочли, что она недостаточно уравновешенна. Следует признать, что они не ошиблись, ведь она потом покончила с собой.

Альтман громко высморкался, желая скрыть свое удивление. Что ни говори, а этот мир навсегда останется для него загадкой, хотя он сам приложил руку к его созданию. Сизоэсу явно даже не пришло в голову, что все могло быть как раз наоборот: возможно, женщина покончила с собой именно потому, что ей не разрешали видеться с сыном.

— Сколько лет ему было, когда она умерла?

— Примерно восемь, судя по рентгену костей.

— Ему сообщили, что она покончила с собой?

Генерал бросил на своего гостя взгляд, полный отчаяния. Конечно же, он никогда бы не подумал, что кто-то может интересоваться такими мелочами.

— Оставим это, — смилостивился Альтман. — Расскажите лучше, когда он впервые заявил о себе.

— В двенадцать лет. Согласно первому отчету воспитателей, уже в этом возрасте у него были отмечены «наклонности ярко выраженного асоциального характера».

— Он был склонен к насилию?

— Склонность к насилию не считается асоциальной чертой.

Сизоэсу было немного неловко от того, что приходилось напоминать столь элементарные вещи. Впору было подумать, что Альтман по своему обыкновению разыгрывает собеседника.

— В нашем досье собраны все отчеты, могу вам показать.

Альтман покачал головой.

— Все последующие годы психологи с тревогой наблюдали у него устойчивое неприятие каких-либо границ и ограничений.

— Банально.

— Да, но гораздо большие опасения вызывает неприятие компенсаторных аудиовизуальных программ, полное отсутствие интереса к происходящему на экране, будь то новые художественные или документальные фильмы, новости или реклама. Его не привлекал ни один из массовых календарных праздников коммерческого характера. Добавьте сюда постоянные отказы от участия в школьных поездках. Позже специалисты по профориентации отмечали, что во время стажировок он проявил «безразличие в отношении собственного будущего».

— Короче говоря, речь идет не столько о настоящих отклонениях, сколько о слабой мотивации. Может быть, ваш подопечный просто бесхарактерный лентяй?

— Нет, нет, — возразил Сизоэс тоном человека, который готов отстаивать свое мнение, — Молодой человек очень энергичен. Даже слишком. Он явно к чему-то стремится. Но поиски свои ведет в социально неприемлемом направлении. Это классический случай патологии свободы. Такое порой случается даже в нашем совершенном демократическом обществе. Решать подобные проблемы, и как можно оперативнее — прямая задача Социальной безопасности. Вот почему, когда мальчик достиг пятнадцатилетнего возраста, его досье оказалось у нас.

— Вы вызывали его для беседы?

— Разумеется.

— Вы сами с ним встречались?

— Подобные собеседования — рутинная работа, не соответствующая моему уровню, — с достоинством пояснил генерал, — С ним тогда говорил один из моих подчиненных. Этот сотрудник здесь больше не работает, но у меня остались все протоколы. Они подтверждают всю серьезность этого случая.

— Серьезность, серьезность — пробормотал Альтман, — если я не ошибаюсь, безразличие и слабая мотивация встречаются у нас на каждом шагу. С каких это пор мы требуем от людей страстности? К тому же он вполне мог бы избрать «интегрированный маргинальный статус», это ведь, кажется, до сих пор так называется? В конце концов, не зря же в Конституции предусмотрено право на отклонение от нормы.

Сизоэс просиял: наконец-то они перешли к той части досье, которую он изучил особенно тщательно.

— Избрать маргинальный статус! — повторил он с иронической ухмылкой, которая явно раздражала Альтмана. — В вашей фразе есть одно не применимое к нему слово: избрать. Этот субъект не способен на выбор, или, вернее, он не желает выбирать. Он не желает даже внятно сформулировать свой отказ... Он выполняет все, что ему говорят, и причем хорошо выполняет. Тесты показали, что у этого типа большие, даже выдающиеся способности. Точнее, если следовать официальной терминологии, «бесполезные для общества способности». Его ничто не интересует.

Генерал выдержал паузу, чтобы подчеркнуть особую важность того, что собирался сказать, затем слегка наклонился вперед и с особым пафосом провозгласил:

— Даже спорт!

Искреннее возмущение Сизоэса очень позабавило Альтмана. Он достал клетчатый носовой платок — носовой платок из ткани! — и согнал с лица мелькнувшую было тень улыбки.

— Когда его посылают бегать, — продолжал распаляться генерал, — он бежит быстрее остальных. Когда бросают мяч, он ловит его с быстротой молнии. Каждый, кто провоцировал его на драку, позже об этом пожалел. Он в прекрасной физической форме. Вся беда в том, что этот субъект не желает ни на что употребить свои способности.

Последнюю фразу Сизоэс произнес, едва ли не задыхаясь от ненависти. Неприязнь к молодежи была Глобалии делом обычным, однако наружу выплескивалась нечасто, поскольку молодые люди давно стали редкостью.

— Но и это еще не самое страшное, — зловещим тоном возвестил генерал.

Оттягивая время, чтобы насладиться произведенным эффектом, он взял со стола прозрачную пластиковую коробочку, внутри которой сверкала миниатюрная Эйфелева башня. Вокруг башни взметнулись и тут же осели искусственные снежные хлопья.

— Так что же? — спросил Альтман.

Впервые с начала беседы в его голосе проскользнули едва заметные нотки нетерпеливого волнения. Глаза у него блестели.

— Самое страшное, — торжественно изрек Сизоэс, — собственно, самое страшное состоит в том, что он ничего не боится.

И генерал с победоносным видом опустился в свое кресло, вальяжно откинувшись на спинку.

— Расскажите-ка поподробнее, — заинтересовался Рон Альтман.

По его лицу было видно, что он не столько удивлен, сколько очень обрадован. Он наслаждался, подобно гурману, который долго мечтал об изысканном блюде и только что отведал первый кусочек.

— Все материалы собеседований и другие собранные нами свидетельства подтверждают, что этот молодой человек придерживается крайне... хм... независимых взглядов.

— Дорогой Сизоэс, это же Глобалия. Здесь не запрещено думать и говорить все, что угодно.

В конце фразы Альтман хмыкнул, словно отпустил хорошую шутку.

— Разумеется, — подтвердил чиновник, улыбкой давая понять, что не надо держать его за идиота. — Не запрещено думать все, что угодно, но мы ответственны за свои мысли, не так ли? И некоторые мнения вызывают тревогу больше, чем другие. Борьба с терроризмом требует определенной бдительности. В этом мы и видим основную задачу Социальной безопасности.

— Вы хотите сказать, он поддерживает терроризм?

По лицу старика пробежала тень. Надо было этим воспользоваться: Сизоэс немного выждал с ответом, а потом, так близко придвинувшись к собеседнику, что тот ощутил его несвежее дыхание, провозгласил:

— Он не за террористов. Все гораздо хуже. Он считает, что никаких террористов не существует.

— Не существует! — воскликнул Альтман, не в силах скрыть свой восторг. — А как же бомба, которая недавно взорвалась в Сиэтле?

Сизоэс махнул рукой, показывая, что о таких пустяках не стоит и упоминать.

— А автобус, взорвавшийся в Риме?

— Для него это все пустой звук.

— А взрывчатка, которую нашли под одной из опор моста Голден Гейт?

— Ну, то было два года назад, — уточнил Сизоэс, как будто от этого пример утратил свою силу. — Но это неважно. Он всегда говорит одно и то же: якобы все эти события — пропагандистский трюк.

И с молчаливым злобным смешком, какой бывает у крупье при виде того, как разоренный игрок выкладывает перед ним свои последние фишки, Сизоэс добавил:

— Он не верит в существование ни одной из опасностей, с которыми мы сталкиваемся, защищая наше свободное общество.

— Великолепно! — вскричал Рон Альтман, хлопнув обеими руками по подлокотникам своего кресла.

Звук этот нарушил хрупкое равновесие. Генерал устремил на своего гостя тяжелый, подозрительный взгляд, словно на секунду забыл, с кем имеет дело.

— Я хочу сказать, — уточнил Альтман, — ваш портрет великолепен.

Атмосфера несколько разрядилась.

— Это не мой портрет, все значится в досье, — проворчал генерал.

— Он наблюдается у психологов?

— Что вы! Он отказывается от любой помощи, считает, что абсолютно нормален. Нам удавалось прижать его к стенке только тогда, когда он делал какую-нибудь глупость.

— Сколько их было всего?

— Две... До сегодняшнего дня.

— И что за глупости?

— Все время одно и тоже. В первый раз это случилось на Барбадосе. Он приехал заниматься парусным спортом. Его инструктор заметил, что однажды он не явился ночевать. Оказалось, он попытался доплыть до Антигуа. Как вам известно, из соображений безопасности остров был объявлен запретной зоной. А этот тип просто заявил, что, видите ли, потерялся. Непонятно только, зачем он набил свой швертбот печеньем и канистрами с пресной водой, которых хватило бы на неделю.

— Он был осужден?

— Нет. Ему рекомендовали психотерапию, но он появился всего на трех сеансах.

— А второй раз?

— В Бронксе. Он остановился в студенческой гостинице недалеко от стены.

— Какой стены?

— Вдоль скоростной автотрассы, которая ведет к порту.

— А что за стеной?

— Антизона, если я не ошибаюсь. Я знаю только, что доступ туда запрещен и что по ночам там уже бывали какие-то беспорядки. Высказывались подозрения, что оттуда могут проникать террористы. Уже десять лет идут разговоры о том, чтобы заключить эту автотрассу в стеклянный туннель, но работы все никак не начнутся.

— Ну и что же натворил ваш подопечный?

— Посреди ночи вылез на крышу гостиницы, а оттуда перебрался на стену. Кажется, это довольно просто. Он нацепил на себя перевязь и закрепил на дымовой трубе альпинистскую веревку, чтобы спуститься со стены.

— Ему это удалось?

— Он так шумел, — с явным злорадством ответил Сизоэс, — что не успел перекинуть ногу на другую сторону, как его поймали два патруля.

— Его судили?

— На этот раз ему было трудно сделать вид, что он просто потерялся. Но защищался он умело, судьи оказались в непростом положении. Заявил, что Конституция гарантирует свободу каждому гражданину, и все в таком духе. Вы понимаете, о чем я. Присяжные не особенно охотно осуждают за преступления, связанные со свободой взглядов. А таким типам, как этот, только дай повы-ступать перед публикой... Короче говоря, он отделался тремя месяцами общественно полезных работ в какой-то гуманитарной организации.

Альтман вытащил из кармана записную книжку и принялся что-то царапать в ней старой ручкой светло-серого цвета. Его собеседник взирал на все это в замешательстве. Этот невыносимый старик делал записи на бумаге, и явно не из одного только снобизма. Чувствовалось, что вот так карябать какие-то мерзкие каракули было для него делом абсолютно естественным. Пользоваться компьютером он наверняка не умел. Здесь речь шла уже не о кокетстве, а о беспомощности. Он выглядел не просто трогательно, а прямо-таки жалко.

Закрыв записную книжку, Альтман с громким хлопком перетянул ее резинкой. И где он только брал подобное старье?

— Прекрасно, — сказал старик, — Вы подобрали идеального кандидата. Конечно, я бы предпочел дать свое согласие еще до начала операции. Но что сделано, то сделано.

Сизоэса этот упрек нисколько не смутил, он был к нему готов.

— Мы были вынуждены ускорить события, — объявил он с некоторой торжественностью, — потому что нам стало известно, что этот человек сам собирается перейти к делу. Мы больше не могли сидеть сложа руки в ожидании последствий.

— Перейти к делу... Гм... И что же он сделал на этот раз?

— Если позволите, — сказал Сизоэс, — я вызову своего сотрудника, он предсуставит вам самую свежую информацию.

Сизоэс взял со стола свой мобильный телефон, открыл крышку и отчетливо произнес:

— Эртье!

Через несколько секунд в кабинет вошел человек, который, судя по всему, дожидался вызова за дверью. Он приблизился к столу и встал напротив.

— Старший унтер-офицер Эртье, — просто сказал Сизоэс.

Представлять кому бы то ни было Рона Альтмана не было никакой необходимости.

Унтер-офицер заметно волновался. Он застыл в напряженной позе, слегка пригнувшись и выпятив и без того слишком толстый живот. Как и все остальные, за исключением Альтмана, одет он был в облегающий термокостюм, только цвета плохо сочетались друг с другом и покрой был дешевый.

— Где наш объект? — спросил Сизоэс.

— Господин генерал, как мы и предполагали, вчера в восемь часов сорок пять минут он покинул новый зал для трекинга в Сиэтле.

Альтман изобразил на своем лице живейшее удивление.

— Зал для трекинга? — переспросил он, повернувшись к Сизоэсу.

— Да, — пояснил тот таким тоном, чтобы было понятно, что он изо всех сил старается быть снисходительным, — это новый вид развлекательных комплексов. Собственно, они существуют уже около тридцати лет. Граждане могут в полной безопасности совершать там долгие прогулки на лоне природы.

— Как же им это удается? Они что, ходят по кругу?

С Альтманом никогда нельзя было понять, ломает он комедию или же действительно настолько стар, что какие то совсем элементарные вещи могли пройти мимо него.

Сизоэс терпеливо разъяснил, что существуют специально оборудованные крытые маршруты, разбитые на этапы.

— Короче говоря, — сказал Альтман, — это что-то вроде охраняемой зоны, только на природе.

— Совершенно верно, — подтвердил Сизоэс. Голос его звучал довольно уныло.

— А как он выбрался на этот раз?

— Открутил одну из подвижных стеклянных панелей, через которые спускают лишнюю воду после полива.

— Замечательно придумано! — растрогался старик. Но тут же нахмурил брови и добавил, — В таком случае, у него наверняка были сообщники!

— В принципе, — отозвался унтер-офицер Эртье, — он вполне мог бы обойтись и без них. Но сейчас он действительно не один.

— А с кем?

— Со своей подружкой.

— С женщиной!

У Сизоэса возникло странное чувство, будто в восклицании старика звучало не столько удивление, сколько нескрываемая радость.

— Это же было одно из условий, не так ли? — сказал он. — Вы хотели, чтобы наш кандидат был, так сказать, влюблен.

— Да, да, это как раз то, что надо, — Альтман. — И давно он с ней знаком?

Эртье собрался было ответить, но Сизоэс перебил его, потрясая папкой с документами.

— Все сведения собраны в этом досье, я вам потом все разъясню. Старший унтер-офицер только ведет слежку с помощью наших систем видеонаблюдения. Эртье, скажите-ка лучше, что сейчас делают эти двое.

— Да, действительно, — поддержал Альтман, — чем они там заняты?

Эртье, которому так и не предложили сесть, опустил глаза, покашливая и переминаясь с ноги на ногу.

— Ну же, — наседал Сизоэс, — выкладывайте.

— Господин генерал, — отчеканил его подчиненный, задрав подбородок и вытянувшись по стойке «смирно», — в настоящее время они занимаются любовью.

Повисло неловкое молчание. Потом Сизоэс разразился грубым смехом, Эртье не преминул последовать его примеру. Альтман отвел глаза. Казалось, он задумчиво смотрит вдаль или созерцает что-то в прошлом.

— Вы уже говорили, сколько ему лет? — спросил он растроганным голосом.

— Двадцать.

— Двадцать лет! — повторил старик, устремив взгляд в пространство.

Его бородатое лицо осветила бледная, как зимнее солнце, улыбка. Рука с перстнем непринужденно скользнула по глазам, словно отводя тонкую пелену.

— Двадцать лет, — пробормотал он со вздохом.

А потом, вспомнив о двух чиновниках и поймав на себе их недоумевающие взгляды, снова посерьезнел.

— Сизоэс, отправляйтесь за вашим подопечным. Сомнений быть не может, это именно тот человек, который нам нужен. Как его фамилия?

— Смит.

— Имя?

— Байкал.

— Байкал?!

— Да, звучит довольно странно. Но тогда оно входило в комплекс стандартизированных культурных элементов, характеризовавших русско-монгольское происхождение матери. Кажется, это название какого-то озера.

Альтман вежливо сделал вид, что вникает во все эти премудрости.

— Отныне, — приказал он, — ставьте меня в известность обо всем, что касается молодого Байкала. Как только он окажется у вас, я хотел бы встретиться с ним с глазу на глаз. Я укажу вам подходящее для этой встречи место.

— Конечно-конечно, — угодливо сказал Сизоэс.

Он был явно доволен, что разговор близится к концу, и никак не мог дождаться, когда останется один, чтобы записать все сказанное Альтманом, все его приказы, жесты и особенно все его странные высказывания. Сизоэс никогда не упускал случая записать все, что казалось ему ненормальным, непонятным или подозрительным.

А от него эту привычку переняли все остальные сотрудники Министерства социальной безопасности.

Альтман наклонился, нащупывая свою упавшую на пол трость, и тяжело поднялся.

— Можете на нас положиться, — сказал на прощание Сизоэс, — мы сейчас же переходим к действию.

— Сейчас же! — воскликнул Альтман, — Полно вам, Сизоэс, неужели вы настолько далеки от всякой романтики? Дайте им еще немного порадоваться жизни...

 

Глава 3

ОБНАЖЕННЫЕ, ОНИ ДРЕМАЛИ, вытянувшись в высокой траве. Кейт положила согнутую ногу Байкалу на живот. Дыхание юноши было ровным и глубоким, а на лице появилось безмятежное выражение, которое она и раньше видела у него только во сне. И все же, как бы Кейт ни наслаждалась царившим вокруг покоем, на душе у нее было тревожно, неуютно. Нужен был энтузиазм Байкала, чтобы убедить себя, будто, проникнув в антизону, они обрели свободу. Что же до Кейт, то она, по правде говоря, чувствовала себя здесь под большим надзором, скованнее и уязвимее — одним словом, менее свободной, чем внутри.

Прежде всего, ей не давал покоя этот запах. Кейт он сразу напомнил гарь, и, действительно, в воздухе резко пахло золой и обугленными пнями. То тут, то там взгляд натыкался на изуродованные стволы варварски поваленных деревьев. Судя по всему, срубившие их люди были вооружены не самыми совершенными инструментами. Кейт и Байкалу попалась на глаза забытая посреди поляны ржавая мотыга, кое-как сварганенная из старых железок.

Оказавшись по ту сторону стены, беглецы прошагали еще около десяти часов. Они не сомневались, что и здесь все нашпиговано видеокамерами, а потому старались укрываться за деревьями. К их удивлению, местность, которая из зала для трекинга казалась совсем дикой, была изрезана бесчисленными тропами. Правда, людей они так и не встретили.

Байкал держался уверенно, как человек, который знает, куда идет. Время от времени он сверялся с какой-то таинственной картой, которую извлекал из клапана рюкзака. Чувствуя, что ее друг вовсе не так уверен в себе, как пытается показать, Кейт предпочитала не задавать лишних вопросов. Вскоре они вышли к горному озеру, со всех сторон окруженному густым ельником. Там, где в озеро впадала небольшая речушка, половина берега заросла тростником. Закат начертал в розовом небе таинственные знаки, которые каждый в глубине души истолковал по-своему. Кейт подумала про себя, что ничего доброго они не предвещают. Беглецы дождались темноты, чтобы развести костер из сушняка, слегка перекусили, залезли в свои спальные мешки и уснули, прижавшись друг к другу. Проснулись они еще до рассвета, когда выпала роса и с озера стал подниматься туман. Кейт встала и отправилась умываться холодной водой. У нее мелькнула мысль, что, останься они в зале, все выглядело бы примерно так же. С той только разницей, что не пришлось бы вздрагивать от смутного страха, заслышав любой необычный шорох, да вдыхать мерзкий запах гари, который под утро чувствовался еще сильнее.

Предрассветная тоска, змеящийся под одеждой холодок, горьковатый привкус дыма в воздухе — все располагало к тому, чтобы натянуть дополнительную термофутболку и наглухо застегнуть поднятый воротник куртки. Кейт совсем иначе воображала себе эту вылазку. Главное, — казалось ей — она сможет остаться с Байкалом наедине, вдали от посторонних глаз, и ее мечта о близости с ним наконец осуществится. А вместо этого получилось едва ли не наоборот: страх и отсутствие привычного комфорта препятствовали наслаждению и грозили свести на нет желание как таковое.

Кейт последовала за Байкалом, потому что была в него влюблена и не хотела отпускать одного, рискуя никогда больше не увидеть. Девушке смутно верилось, что, оказавшись по ту сторону границы, куда так влекло ее возлюбленного, они будут как-то особенно счастливы. Первое столкновение с реальностью безжалостно вернуло ее с небес на землю.

В это промозглое утро у Кейт было такое чувство, будто она постепенно приходит в себя, очнувшись от долгого забытья. Прежде всего, надо было сориентироваться во времени. Сделав усилие, она припомнила, какое сегодня число — 3 июля 27 года. В Глобалии летоисчисление велось от нуля до шестидесяти, после чего отсчет снова начинался с нуля. У этой системы, созданной по аналогии с подсчетом секунд и минут, была масса преимуществ. Благодаря ей вопрос о дате рождения перестал выглядеть вопиющей бестактностью по отношению к людям с большим будущим. Например, если вы родились в двенадцатом году, то в двадцать втором это могло означать, что вам десять, семьдесят или сто тридцать лет. Помимо всего прочего, такое летоисчисление напоминало каждому, что у Глобалии нет начала, она была всегда и будет существовать вечно, подчиняясь пульсирующему ритму бесконечно возобновляемых шестидесятилетних циклов. Итак, со временем все было ясно: 3 июля 27 года.

Что же касается пространства, то с ним дело обстояло далеко не так просто. Кейт впервые прямо спросила Байкала, где они находятся и куда он ее ведет.

— Насколько я знаю, — ответил он, слегка смутившись, — если мы будем и дальше двигаться в том же направлении, то выберемся из национального парка и попадем на пустыри за заводами фирмы «Байуотерз». А оттуда найдем дорогу на побережье.

Но как бы Байкал ни старался выставить себя знатоком, было сразу видно, что он плохо понимает, где они находятся, и очень смутно представляет себе будущий маршрут. Да и как могло быть иначе, ведь их путь лежал через запретные территории, отданные на откуп террористам и дикой природе! У Кейт пока не хватило духа продолжать расспросы прямо сейчас, но про себя она подумала, что надо будет как можно скорее взять ситуацию в свои руки.

К полудню солнце разогнало холодный туман, высушило землю и отсыревшую за ночь одежду, а бриз принес с запада гряду облаков, от которых веяло свежестью и морем. Байкал ускорил шаг, вообразив, что наконец-то нашел дорогу на побережье. Увы, беглецам дважды пришлось поворачивать назад и прятаться: едва им начинало казаться, что они на верном пути, как на горизонте возникали посты охраны. В конце концов Байкал решил отправиться в обход через горный перевал, и они с Кейт стали карабкаться по узкой тропинке, которая выглядела вполне обнадеживающе. К их разочарованию, тропа, достигнув вершины горного хребта, не спускалась по противоположному склону в долину, а вела на скалистый отрог и там обрывалась. Верхняя часть отрога поросла травой, образуя некое подобие сада, со всех сторон окруженного пропастью.

По дороге у Кейт было достаточно времени, чтобы разобраться в том, что творилось у нее в душе. Девушку обуревали мрачные предчувствия. Она была уверена, что у этой затеи нет ни малейшего шанса на успех. И если холодным утром при мысли об этом ей расхотелось и думать о физической близости, то теперь, в тихий и теплый послеполуденный час, в величественном окружении горных долин, простиравшихся внизу в подсвеченной солнцем дымке, она решила, что медлить больше нельзя, ведь в запасе у них оставалось так мало времени. Пока Байкал что-то высматривал вдали в маленький бинокль, девушка, не говоря ни слова, сбросила с себя одежду' и расстелила ее на траве. Обернувшись, он увидел ее обнаженной. Ладонями она касалась своих грудей, но не для того, чтобы скрыть их, а чтобы от этой первой ласки стали еще заметнее напряженные соски, разбуженные прикосновением теплого ветра. До чего приятно оказалось подставить яркому солнцу длинные темные волосы и молочно-белую кожу, усеянную бесчисленными родинками! Байкал молча разделся, не сводя глаз с девушки. Не успел он подойти поближе, как она прилегла, опираясь на локоть. Ноги ее были слегка разведены и напоминали склонившийся к самой траве цветок с длинными лепестками. Байкал вытянулся рядом, повинуясь той же непреодолимой силе, которая, казалось, исходила из самой земли. Когда они слились воедино, их любовь была лишь одним из проявлений закона вселенского притяжения, но чьей воле непостижимым образом соединяются небо и облака, растения и почва, лес и светлое пламя, которое ласкает, лижет и пожирает его.

В двадцать лет поступки даются куда легче, чем слова. Теперь ими овладело стеснение, по своей силе не уступавшее тому порыву, который только что безмолвно свел их вместе, и никто не решался заговорить первым. В конце концов, каким бы легким и теплым ни был обдувавший их ветерок, им стало прохладно, и они встали, чтобы одеться.

Кейт подошла к Байкалу, который возился со своим термостатическим поясом далеко не самой последней модели. Прижавшись к нему, она вытянула губы для поцелуя и погладила юношу по небритой щеке.

— А теперь, — шепнула она, — скажи, куда мы идем на самом деле.

В первую секунду Байкал весь напрягся, стараясь снова напустить на себя самоуверенный вид. Но Кейт все так же гладила его по щеке и прямо смотрела в глаза, так что он наконец сдался:

— Я и сам не знаю.

Он выглядел таким беззащитным, что она прижала его к себе. Они долго стояли, обнявшись.

— Расскажи мне все, как есть, — прошептала Кейт.

Она взяла Байкала за руку и усадила рядом с собой на траву.

— Я тебе уже говорил, я здесь задыхаюсь. Я больше так не могу. Я хочу выбраться отсюда.

— Согласна, Сиэтл — ужасный город. Но я же тебе предлагала слетать в Улан-Батор навестить мою бабушку. А можем погостить у моих родственников на ранчо в Зимбабве.

— Кейт, ты не понимаешь. Везде будет одно и то же. Мы так и останемся в Глобалии. Это будет одна и та же страна, которую я ненавижу.

— Конечно одна и та же. Никаких других стран не существует! Может, ты жалеешь о тех временах, когда было много разных государств, которые все время только и делали, что воевали друг с другом?

Байкал пожал плечами. Кейт продолжала настаивать.

— Больше нет границ между странами. Разве это плохо?

— Естественно. Кейт, ты сейчас пересказываешь пропаганду, которую тебе вбили в голову, как и всем нам. Глобалия — это свобода! Глобалия — это безопасность! Глобалия — это счастье!

Кейт обиженно посмотрела на него. Слово «пропаганда» звучало как оскорбление. Ведь на самом деле она сказала чистую правду.

— Ты, конечно, считаешь, что намного умнее меня. Но не станешь же ты отрицать, что теперь можно ездить куда угодно! Включи свой мобильный, выбери турагентство, и завтра же можешь отправиться в любой конец мира...

— Да, — согласился Байкал, — поехать можно куда угодно. Но только в пределах безопасных зон. То есть туда, куда нам разрешают ездить. Туда, где все одно и то же.

— Но вся Глобалия — сплошная безопасная зона! Европа, Америка, Китай... Все остальное пусто, там одни антизоны.

Байкал воскликнул звенящим от волнения голосом:

— А я все равно верю, что должно быть что-то еще!

Кейт вздохнула:

— Это ты мне уже говорил. Поэтому я и пошла за тобой. Но посмотри вокруг. Любимый, теперь ясно, что никакого другого мира нет, это только мечты. Остались только какие-то заброшенные дебри на краю света, заповедники да пустыри.

— Я полгода собираю сведения, — упорствовал Байкал. Он гордо встряхнул головой, но в голосе его угадывалось отчаяние. — Я уверен, все антизоны сообщаются между собой. Отсюда можно выйти к морю, там дальше должны быть пустыни, а может быть, и настоящие города! Чего я только не делал, чтобы достать карты! Мне удалось подкупить одного парня, его дедушка был ботаником и бывал в антизонах в экспедиции. Он мне продал пакет программ с картами, но, похоже, все устарело: здесь ничего не узнать!

Кейт чувствовала, что он вот-вот заплачет. Она провела рукой но его волосам, пригладив непокорные, черные как смоль пряди, которые тут же заторчали снова.

— Давай скорей вернемся, — шепнула она, — Скажем, что потерялись, что дверь была открыта, а нам хотелось побыть наедине. Нам ничего не будет. Разве что оштрафуют.

— Нет, — сказал Байкал, тряхнув головой, — Я туда не вернусь. Это настоящая тюрьма.

— У нас кончилась еда. Здесь никто не ходит, может, только угольщики, да какие-то таинственные лесные жители. Тут страшно, в воздухе воняет гарью. Мы в любой момент можем угодить в ловушку или наступить на мину. Ну и где, по-твоему, тюрьма?

— Там, — не сдавался Байкал.

Кейт отдернула руку. Они молча посмотрели друг на друга. Что, если свирепый вид Байкала, его необузданность, которая так привлекла ее в начале, — это всего лишь упрямство капризного ребенка? Она ввязалась в эту авантюру, восхищенная его энергией и уверенностью в себе. Но сейчас Кейт вдруг поняла, что за всем этим может скрываться и нечто другое: гордыня и даже глупость.

— С меня хватит! — крикнула девушка и встала.

Она взяла свой рюкзак.

— Я пойду назад.

— Ты не знаешь дороги, — возразил Байкал.

Лучше бы он этого не говорил. Теперь Кейт уже не могла позволить себе передумать. Была затронута ее гордость.

— Еще посмотрим.

Девушка решительно надела рюкзак и быстро зашагала по тропинке, которая вела в лес.

С минуту Байкал постоял в одиночестве, сжав кулаки. Он ни за что не хотел отказываться от задуманного, но при мысли о том, что Кейт из-за него окажется в опасности, решил больше не упрямиться. Молодой человек взвалил на спину рюкзак и побежал вслед за ней вверх по крутому склону.

Тропа была извилистая, а потому он не сразу заволновался оттого, что не видит Кейт. Наверняка она скрылась за следующим поворотом. Прошло десять минут. Байкал удивился, что до сих пор не нагнал ее. По дороге ему не попалось ни одной развилки, к тому же он был уверен, что ходит гораздо быстрее, чем Кейт. Он принялся звать ее. Его крики эхом отозвались в соседнем ущелье. Вдруг она спряталась? Некоторое время назад Байкал проходил через участок леса, заваленный огромными камнями. Наверняка Кейт спряталась за одним из них. Может быть, ей нужно было уединиться или же она решила пропустить его вперед.

Он пошел обратно, не переставая звать Кейт. Солнце уже скрылось за горным кряжем, и тропинку окутала сиреневатая тень, которая в горах задолго предвещает наступление ночи.

В конце концов за очередным поворотом он разглядел метрах в десяти чей-то силуэт. Байкал так долго бежал вверх по склону, что пот застилал ему глаза, и он почти ничего не видел, но не засомневался ни на секунду. Юноша ринулся вперед, еле переводя дыхание, счастливый оттого, что наконец нашел Кейт. Когда их разделяли всего какие-то три метра, он поднял взгляд и увидел, как рядом безмолвно выросли еще две тени. В ту же секунду фигура, которую он принял за Кейт, обернулась. Байкал понял, как сильно он ошибался. Это оказался мужчина. Форма Министерства социальной безопасности туго обтягивала его толстый живот.

— Ни с места! Я унтер-офицер Эртье.

 

Глава 4

ВЗРЫВ ЗАМИНИРОВАННОЙ МАШИНЫ, который потряс весь Сиэтл, унес жизни двенадцати человек, не говоря уже о многочисленных ранениях и тяжелых психологических травмах. И все же по меньшей мере одного эта трагедия осчастливила: благодаря ей Анрик Пу-жолс смог раздобыть сенсационный материал для своего первого репортажа.

Анрик окончил школу журналистики всего каких-то две недели назад. Ему недавно перевалило за тридцать, так что дорога в профессию была долгой. Впрочем, тридцать — возраст более чем приличный и даже весьма юный, учитывая, какой конкурс нужно было выдержать, чтобы поступить в это престижное учебное заведение. И что было еще удивительнее, этому молодому человеку без опыта работы удалось устроиться стажером в рубрику «Происшествия» газеты «Юниверсал Геральд». То было старинное издание. Поговаривали, что в начале своего существования оно даже печаталось на бумаге. Это значило, что газета была основана еще до того, как вышел закон, запрещающий промышленное использование любых природных материалов, один из первых в Глобалии. Теперь «Геральд», разумеется, стала виртуальной и выходила в экранном формате. Все эти годы она успешно конкурировала со множеством новых газет, и, хотя давно уже не считалась единственным авторитетным изданием, престиж ее по-прежнему был невероятно велик.

И вот в довершение всего с первым же журналистским заданием Анрика посылают освещать теракт такого масштаба. Накануне ему выдали ленту на липучке, где значилось его имя. По старой традиции все в редакции носили на груди такие значки. Трудно было сказать, чем он больше гордился: званием журналиста «Юниверсал Геральд» или своим каталонским именем «Анрик Пужолс», которое казалось ему созданным специально для того, чтобы быть выгравированным на клинке шпаги.

Увы, Анрик был так горд и так взволнован, что упустил самое главное. В спешке отправившись к торговому центру, где произошел взрыв, он забыл свое электронное журналистское удостоверение. Возвращаться было уже поздно, а офицеры Социальной защиты признавали только этот документ, который позволял автоматически идентифицировать владельца и определить его профессиональные полномочия. Остальные журналисты, все при своих удостоверениях, уже стояли отдельной группой неподалеку от обгорелого остова машины. К ним вот-вот должен был обратиться представитель властей, зачитать официальное заявление, ответить на вопросы и пригласить воочию ознакомиться с последствиями взрыва. Родственники жертв, тоже собранные в отдельную группу, терпеливо дожидались, когда до них дойдет очередь предстать перед телекамерами.

По забывчивости загубить такой репортаж! Анрик был готов рвать на себе волосы. Молодой журналист, хотя и родился в Денвере, а учился в самых разных уголках планеты, был каталонцем до мозга костей. Так его воспитала бабушка, у которой он долгое время жил после смерти родителей, погибших в автокатастрофе. Гордый, трудолюбивый и обидчивый, любую неудачу он воспринимал как оскорбление и приходил в бешенство при одной мысли о том, что его честь может пострадать.

Когда Анрика оттеснили за оцепление, у него все внутри закипело. Он едва сдержался, чтобы не броситься с кулаками на кого-нибудь из охранников. Бунтарская натура чуть не сыграла с ним злую шутку, но в конце концов она же его и спасла.

Ночь вокруг торгового центра была вся расцвечена голубыми и оранжевыми огнями, которые то и дело вспыхивали на крышах машин скорой помощи, полицейских и пожарных грузовиков, в беспорядке теснившихся на месте происшествия. Начиненная взрывчаткой машина была припаркована возле главного входа, через который покупатели с тележками обычно входят и выходят из магазина.

Оставаться на месте, издалека наблюдая за другими журналистами, не было никакого смысла, и Анрик решил отойти подальше от оцепления, туда, где во множестве суетились спасатели.

Он был невысок ростом, но его сухопарая, сутуловатая фигура, гневно блестящие черные глаза, острая бородка, как у отца, которого он почти не знал, написанные на лице возмущение и ярость придавали ему посреди всеобщего хаоса, царившего на месте катастрофы, нечто комическое или трагическое, в зависимости от обстоятельств, но, так или иначе, театральное.

Он настолько органично смотрелся на фоне этой драмы, что выглядел одним из ее участников. И в конце концов стал таковым.

Анрик любил сочетание белого и красного, и так вышло, что в тот день на нем был костюм, напоминавший форму спасателей. В суматохе один из них принял журналиста за своего и попросил подменить, потому что его самого вызывали на центральную станцию. Уходя, он оставил Анрику свою форменную куртку с номером на спине, решив, что у того она порвалась. Теперь молодой журналист ничем не отличался от спасателей, на животе у него, как и у всех, красовалось изображение бутылки сока и название фирмы-производителя, которая выступала официальным спонсором службы спасения.

И его тут же без всяких церемоний отправили на подмогу группам, курсировавшим от места трагедии к машинам скорой помощи, которые дожидались поодаль с включенными маячками. В каждой группе было по три человека: пострадавшего вел фельдшер, а над ними нависал психолог. Он выслушивал жалобы обоих: и раненого, и врача — и должен был помогать им в реальном времени преодолевать травму, которую один из них пережил на собственном опыте, а другой наблюдал со стороны. Как только пострадавший оказывался в машине скорой помощи, а иногда и еще раньше, его срочно готовили к оказанию первой помощи. Тех, кто был в сознании и мог держать ручку, заставляли подписывать документ, заранее освобождавший врачей от ответственности за все их действия. Если же раненый находился в тяжелом состоянии, приходилось в спешке выяснять координаты родных, чтобы связаться с ними.

Эвакуируя пострадавших, Анрик смог достаточно близко подойти к взорвавшейся машине, чтобы как следует ее рассмотреть. Это было довольно старая модель с обычным ядерным мотором небольшой мощности.

Сидения сгорели, но кое-где виднелись нетронутые куски красной обшивки. Любопытнее всего ему показалась прямоугольная вмятина на крыше, как будто на этом месте была приделана какая-то табличка или знак, одним словом некий предмет. Причем, судя по всему, его не сорвало взрывом. Он явно был снят заранее, потому что от него не осталось никаких обломков или обрывков.

Первой жертвой теракта, которую Анрик помогал эвакуировать, была тяжело раненная женщина. Весь правый бок у нее был залит кровью. Ее отшвырнуло взрывной волной, она ударилась о стальной столб и наверняка сломала плечо или руку. Женщина умоляла врача дать ей обезболивающее. Тот ответил, что может только диагностировать травмы, но не имеет права ничего предпринимать, пока она не подпишет бумагу об освобождении от ответственности. Анрик, хоть и обращался с пострадавшей очень бережно, получил свою долю незаслуженных проклятий, которые женщина, вне себя от потрясения и боли, обрушила на врача, а заодно и на весь род человеческий.

От второго раненого тоже мало что удалось узнать. По другую сторону стены, у которой разорвалась бомба, находился салон компьютерных игр. Когда мужчину извлекли из-под обломков, на нем еще был шлем и сенсорные перчатки, позволявшие передвигаться в виртуальном мире. Взрыв произошел как раз в тот момент, когда игрок только что истратил свою третью жизнь в битве с гуарфами и хорблютами. Пока Анрик вел его к машине, он все еще пытался понять, какое из этих кровожадных чудовищ могло нанести ему подобный удар.

Прежде чем в третий раз отправиться к эпицентру взрыва, Анрик осторожно огляделся по сторонам. Неразбериха постепенно сходила на нет. Все чаще можно было заметить офицеров Социальной безопасности, патрулировавших район. Молодой, с острой бородкой и вызывающим видом, Анрик рано или поздно привлек бы к себе внимание. Но в то же время увиденного явно не хватило бы для хорошей статьи.

Он решил сделать еще одну, последнюю вылазку. И тут ему улыбнулась удача.

Вдоль стены торгового центра бегал один из спасателей и что-то кричал. Анрик не обращал на него внимания, пока не понял, что тот выкрикивает его номер. Когда он приблизился, спасатель пальцем указал ему еще одного пострадавшего, нуждавшегося в срочной помощи.

— Свободных психологов пока нет. Иди ты один, а я скоро пришлю кого-нибудь на подмогу.

Пострадавший оказался представительным мужчиной, который издалека казался довольно молодым. Но, подойдя поближе, Анрик заметил, что корни волос у него седые, а лицо изрезано тонкими шрамами от пластических операций. Когда взорвалась бомба, мужчина упал и потерял сознание, но угол здания послужил ему защитой, так что он, похоже, не был ранен. Теперь он медленно приходил в себя, потирая шею и удивленно оглядываясь по сторонам. Окончательно придя в сознание, мужчина взглянул на свой разбитый мобильный.

— Который час? — спросил он.

— Шесть часов пять минут, — ответил Анрик, изо всех сил стараясь излучать приличествующие его роли уверенность и дружелюбие.

— Господи Боже! — сокрушенно пробормотал мужчина.

Анрик сказал, чтобы тот не волновался и следовал за ним к машине скорой помощи. Но пострадавший, казалось, не слышал его, погруженный в свои мысли. Уставившись куда-то в пустоту, он тихо спросил:

— Вы видели тех двоих?

— Каких двоих? — отозвался Анрик, навострив слух.

— Ну тех, которые взорвали машину. Странные типы...

— Что-о?! — воскликнул Анрик.

И тут же пожалел о такой бурной реакции, потому что мужчина сразу очнулся.

— Вы кто? — закричал он и отпрянул.

— Не бойтесь, — стал вкрадчиво уговаривать его Анрик, пытаясь исправить свою ошибку, — Я отведу вас к скорой помощи.

— К скорой помощи? Ни в коем случае. Я в полном порядке. Пустите меня.

Анрик смотрел на него с возрастающим интересом. То, что мужчина так старался поскорее уйти, подтверждало: ему есть что скрывать. Для журналиста это означало: ему есть что рассказать.

Тут, как на грех, к ним со скучающим видом присоединился тучный, обрюзгший психолог.

— Пострадавшим часто кажется, что с ними все в порядке, — вмешался он, — Но это ни о чем не говорит, это всего лишь защитная реакция психики.

— Пустите меня, говорю вам, — настаивал мужчина.

Он был широк в плечах, и удержать его оказалось непросто. Впрочем, может быть, они бы и взяли верх, но тут их внимание отвлекло неожиданное происшествие. Никто не заметил, что огромный светящийся экран, установленный на крыше торгового центра, тоже пострадал от взрыва. Он долго раскачивался и в конце концов рухнул на парковку, сорванный сильным порывом ветра. Все решили, что взорвалась еще одна бомба. Спасатели, пострадавшие, офицеры Социальной безопасности и зеваки с криками бросились кто куда.

Мужчина, которого Анрик пытался удержать, среагировал быстрее остальных и воспользовался всеобщим замешательством, чтобы потихоньку сбежать. Анрик бросился вдогонку.

Беглец обогнул торговый центр и оказался в той части парковки, которая после взрыва осталась без освещения. Было пусто и темно. Потом он нырнул в узкую улочку, пробрался между складских решеток и принялся быстро взбираться на поросшую травой насыпь.

Психолог сразу же выдохся, тогда как худощавый Анрик оказался неплохим бегуном. Он без труда нагнал беглеца, схватил его за пояс и прижал к стене. В последний момент Анрик подумал, а не придется ли драться, и у него мелькнула запоздалая мысль, что противник намного крупнее него. К счастью, беглец явно не собирался защищаться. Он весь вспотел и с трудом переводил дух.

— Отпустите меня, — повторял мужчина, задыхаясь, — Я вас очень прошу.

Анрик весь дрожал от возбуждения. У него было такое чувство, что он вот-вот принесет своему главному редактору сенсационную новость. Но стукачество он ненавидел и совсем не хотел навлекать неприятности на несчастного свидетеля. Он быстро огляделся. Посреди улицы висело рекламное световое табло, на котором мелькали заснеженные склоны, морские пляжи и кофейные зерна. Анрик, как и все, знал, что такие экраны часто выполняли двойную функцию и были снабжены скрытыми камерами и подслушивающими устройствами. Схватив беглеца за воротник, он потащил его вдоль стены. Они завернули за угол и оказались в глухом переулке, откуда табло было не видно.

Прищурившись, Анрик смотрел на мужчину, все еще держа его за горло. Времени на то, чтобы взять интервью по всем правилам, у него не было, к тому же, если беглец так боялся, что его выдадут властям, он мало что рассказал бы журналисту. Оставалось предложить сделку. Анрик отпустил своего пленника и сделал шаг назад.

— Я не спасатель, — быстро произнес он. — Я журналист. Скажите, что вы знаете, и мы расстанемся по-хорошему.

Эту фразу он слышал в каком-то детективе и теперь дословно воспроизвел ее тем же несколько театральным тоном.

— Я почти ничего не знаю, — сказал мужчина.

«Почти ничего» — это было уже кое-что. Анрик понял, что надо настаивать дальше, и он скоро добьется своего. Молодой человек еще сильнее вцепился в незнакомца.

— Почему вы хотели сбежать?

— Потому что мне нечего было делать в торговом центре, когда взорвалась эта чертова бомба.

— А что вы там делали?

— Я был с женщиной.

Анрик оторопел. Такого ответа он не ожидал. Он всегда очень стеснялся разговоров на подобные темы. Если бы не полутьма в переулке, незнакомец заметил бы, как молодой человек покраснел.

— И куда же делась эта женщина? — спросил он, стараясь говорить как можно увереннее.

— Мы только что расстались, когда все взлетело на воздух.

— Где она? — нервно повторил Анрик.

— Говорю вам, я не знаю. Может быть, уже дома. Она была на машине.

— А вы?

— Пешком. Я приезжаю на общественном транспорте. Возьми я машину, жена бы заподозрила неладное. Она думает, я вожусь в саду.

Словно желая подтвердить эти слова, он вытянул вперед руки, все в мозолях и с землей под ногтями.

— У нас небольшой участок на крытом берегу реки. Я там выращиваю помидоры и лук-порей под инфракрасными лампами.

Анрик прервал его. Он прекрасно знал, что люди обожают поговорить о своих увлечениях, а садоводство его сейчас интересовало меньше всего. Он был разочарован, и от этого разозлился еще больше.

— Так что вы видели? — закричал Анрик вне себя.

— Ничего, — ответил мужчина с самым невинным видом. Но именно это его и выдало.

Анрик всегда каким-то шестым чувством мог отличить, когда с ним ведут нечистую игру.

— Вы лжете! — заорал он в лицо незнакомцу, снова ухватив его за грудки.

В это время по соседней улице с огромной скоростью проехала машина Социальной безопасности.

— Я не собирался этого делать, но, если будете делать из меня дурака, я их позову.

Не отпуская своего пленника, Анрик сделал вид, что хочет выйти из переулка.

— А если я все расскажу, вы меня правда отпустите?

— Клянусь.

Еще один шаг, и они оказались бы на сверкающей огнями улице.

— Я видел тех двоих, которые припарковали машину, — прошептал незнакомец, боязливо оглядываясь по сторонам.

— Машину с взрывчаткой?

— Ну да.

— Как они выглядели?

Казалось, мужчина заколебался.

— Понимаете, я не хочу неприятностей!

— Выкладывайте.

Время шло, и Анрику это было на руку. Незнакомец прекрасно понимал: чтобы поскорее вырваться, придется что-то рассказать, и немедленно.

— В моем мобильном должна быть их фотография, — наконец выдавил он из себя.

— Их фотография! — вскричал Анрик. — Вы что, фотографировали? !

Незнакомец выглядел смущенным.

— Это для моей подруги... Мы встречаемся у нее в машине. Там затемненные стекла, так что никому не видно, что происходит внутри. Понимаете, моя подруга любит, когда кругом полно народу Она всегда просит, чтобы я фотографировал, пока она... вы понимаете...

Анрика это не особенно удивило. Продолжительность жизни в Глобалии так возросла, что все большему числу людей требовалась дополнительная стимуляция. Секс на людях с использованием разных новых приспособлений, позволявших оставаться незамеченными, давно стал классикой жанра, об этом часто писали в популярных медицинских журналах. Правда, Анрик был настолько молод и застенчив, что все равно чувствовал себя несколько неловко.

— Что вы собираетесь делать с фотографиями? — спросил он, изо всех сил сдерживая волнение.

— Уничтожу.

— Я готов их купить.

— Берите так, если хотите. Только отпустите меня.

Стараясь не дрожать от возбуждения, Анрик достал свой мобильный, подключил к аппарату незнакомца и нажал на кнопку, которая отвечала за передачу данных. Через секунду снимки были скопированы в память. Получив назад свой телефон, мужчина тут же уничтожил все графические файлы.

— Теперь вы свидетель, — сказал он с видимым облегчением, — что у меня ничего нет.

Теперь уже Анрику хотелось поскорее распрощаться с незнакомцем, который все-таки настоял на том, чтобы напоследок пожать ему руку. А потом каждый ринулся в ночь.

 

Глава 5

ПРОШЕЛ НЕ ОДИН ЧАС, прежде чем Байкалу стало ясно, что его ожидает, по крайней мере в ближайшее время. Вертолет, на котором его вывезли из антизоны, долго летел в ночи и приземлился на одной из баз Министерства социальной безопасности. Через три часа арестованного с завязанными глазами посадили на маленький самолет с очень шумным двигателем, судя по всему старой, малоскоростной модели. Единственное, что можно было сказать наверняка, так это то, что к утру он находился уже очень далеко от Сиэтла. После обычных формальностей, благодаря генетической идентификации сводившихся к минимуму, его препроводили в камеру, где стояла всего одна койка, и там заперли одного. Сомнений быть не могло, он оказался в одном из многочисленных центров социальной адаптации, которые их обитатели из-за свойственных им отклонений продолжали неблагодарно именовать тюрьмами. В слуховое окошко не удалось разглядеть ничего, кроме голубого неба без единого облачка. Отсюда следовал только один вывод: этот район был климатизирован, как Сиэтл и остальные безопасные зоны, и здесь тоже вовсю работали пушки для разгона облаков.

Тюремная жизнь была Байкалу не в новинку, и он ее не боялся. На этот раз речь шла об одном из современных комплексов, которые во множестве строились в последние годы, так как потребность в них постоянно росла. Здания состояли из ячеек, собранных в корпуса по новейшей технологии, которую сначала использовали для расселения рабочих на стройках, а потом стали применять и в строительстве недорогих гостиниц. Каждая ячейка была полностью независима от других, при составлении меню учитывались пожелания постояльцев. Проживавшие здесь граждане не обязаны были покидать центр после того, как отбудут срок наказания, и могли в любой момент вернуться, воспользовавшись льготным тарифом. Чтобы туда попасть, не было никакой нужды становиться преступником. Жилье в безопасных зонах стоило дорого, а потому всегда находилось много желающих поселиться в одном из таких центров. Министерство социальной адаптации, которое ведало этими учреждениями, надеялось, что благодаря совместному проживанию двух контингентов — добровольцев и осужденных — эти последние будут меньше страдать от изоляции. Было принципиально важно, чтобы эти люди осознали, что в свободном обществе ничто, даже такой антиобщественный поступок, как преступление, не способно поставить гражданина вне общества.

Естественно, столь грандиозный замысел мог осуществиться только при поддержке спонсоров. Это сотрудничество самым благотворным образом сказывалось на заключенных, которые убеждались, что именно экономическая деятельность в первую очередь способствует социальной адаптации. Теперь, благодаря рекламе, заключение больше не предполагало отказа от потребления. Напротив, оно способствовало перевоспитанию граждан, склонных пренебрегать этой основополагающей стороной общественных отношений.

В каждую из четырех стен камеры был вделан огромный экран, защищенный бронированным стеклом. Два из них заключенный мог по своему усмотрению переключать с помощью специального пульта, прикрепленного к койке. Два других работали постоянно: на одном шли спортивные программы, прерывавшиеся рекламными блоками, на другом — видеоклипы песен вперемежку с презентацией разнообразных товаров. Выключить их было нельзя, дозволялось убавить лишь звук.

Байкал, не сомкнувший глаз с тех пор, как его арестовали, сразу же повалился на койку и проспал несколько часов подряд. Проснувшись, он отключил все экраны, какие смог, улегся обратно и уставился в потолок, отводя взгляд от тех, что продолжали работать. Он знал, что подобное поведение, зафиксированное многочисленными следящими устройствами, будет истолковано не в его пользу. Считалось, что готовность жить по тюремным правилам говорит об улучшении адаптации к обществу и скором перевоспитании, и срок наказания за это могли сократить. А вот неприятие этих правил, при всей кажущейся парадоксальности, свидетельствовало о том, что лишение свободы пойдет гражданину на пользу.

Все это Байкал прекрасно знал, но ему было безразлично. Он думал о Кейт, снова и снова переживал последние минуты, проведенные с ней, силился понять, куда она могла исчезнуть. По дороге в тюрьму арестовавший его унтер-офицер уверял, что не видел на той тропинке никого, кроме Байкала. Но разве можно было верить этому лицемеру?

— Где же теперь Кейт? — спрашивал себя Байкал. Увидит ли он ее еще? Тяжелее всего было то, что они расстались, не успев помириться. Будь у него еще всего несколько минут, он бы обнял ее, они бы простили друг друга, и тогда их любовь уже ничто бы не омрачало. И сейчас Байкал не мучился бы от неизвестности и угрызений совести.

Ночь прошла. Подоспел завтрак, а с ним и два психолога. Весь персонал центра состоял из психологов, тем самым пребывание в подобных местах приобретало терапевтический характер. Один посетитель встал у двери с ключами в руках, а второй, одетый в светлый костюм, с широкой улыбкой водрузил поднос на прикрепленный к стене откидной столик. Байкал проголодался, но его едва не передернуло, когда, вскрыв стерильную упаковку, он обнаружил сероватые макароны, синтетический бифштекс, отдаленно напоминавший соевый, и подозрительную пасту неопределенного цвета.

Надзиратель присел к нему на кровать.

— Ну что, парень, все о’кей?

В ответ Байкал прорычал что-то нечленораздельное, и психолог продолжил с удвоенным энтузиазмом.

— Смотрел вчера футбол? Вот это матч! Правда, Рикардо?

Опиравшийся на дверной косяк второй психолог радостно закивал и улыбнулся, выставив напоказ такие же ровные белые зубы, как у первого. Определить возраст этих людей было почти невозможно. Оба они давно оставили позади детство и зрелость и достигли той долгой поры в жизни, когда человеческие органы один за другим заменяются искусственными. Тело превращается в странный коллаж, новенькие аксессуары сияют на фоне несущей конструкции, в которой все же угадывается некоторая поношенность.

— Я знаю, ты здесь уже бывал, — опять заговорил психолог, сидевший на кровати. — Но я бы все равно тебе посоветовал внимательно прослушать эту информацию.

Экран под потолком, где без остановки — несмотря на все безуспешные попытки его выключить — мелькали рекламные ролики, замигал, засветилась надпись: «Добро пожаловать, Байкал». Ее сменил главный глобалийский лозунг, начертанный зелеными буквами на лиловом фоне: «Свобода. Процветание. Безопасность». Зазвучала музыка, появился еще один психолог, все с той же широкой белозубой улыбкой, только на этот раз на экране. Он с места в карьер принялся зачитывать тошнотворное пропагандистское воззвание, которое Байкал знал чуть ли не наизусть.

Ему хотелось закричать, отшвырнуть поднос с едой. Но он знал, что делать этого нельзя. Нельзя было терять контроль над собой. Проявления физической агрессии подавлялись медицинскими средствами — с помощью транквилизаторов.

— Нет! Только не это, — вскричал он, затыкая уши.

— Глобалия, где нам посчастливилось жить, — вещал психолог, — идеальное демократическое государство. Здесь каждый волен делать все, что хочет. Однако человеку свойственно злоупотреблять своей свободой и покушаться на свободу других. САМАЯ БОЛЬШАЯ УГРОЗА ДЛЯ СВОБОДЫ - ЭТО САМА СВОБОДА. Как же защитить свободу от нее самой? Нужно обеспечить безопасность всем и каждому. Безопасность — это свобода. Безопасность — это защита. Защита — это постоянный надзор. ПОСТОЯННЫЙ НАДЗОР - ЭТО СВОБОДА.

— Хватит! — простонал Байкал.

Он уже столько раз слышал эти увещания, что его от них тошнило. Текст сопровождался видеорядом: виртуальный человечек блаженно улыбался, а когда звучало слово «свобода», с идиотским старанием изображал на лице сначала ужас, затем возмущение и наконец благодарность.

Защита — это границы. ГРАНИЦЫ — ЭТО СВОБОДА.

Эта часть программы подбиралась индивидуально для каждого конкретного заключенного, в данном случае она была обращена к Байкалу. На экране, представленная с высоты птичьего полета, проплывала бесконечная череда безопасных зон с их небоскребами, великолепными садами, огромными торговыми центрами, огороженными участками рек и морских берегов. Весь этот подвижный виртуальный макет являл собой воплощение спокойствия и упорядоченности. В следующую секунду зритель неожиданно переносился в тревожный сумрак. Буйная растительность едва пропускала свет. В темноте шевелились какие-то бесформенные тени; пугающее впечатление усиливали кадры с взрывами и пожарами, воспринимаемые на уровне подсознания. И вот, когда вами вот-вот готов был овладеть настоящий ужас, появлялась спасительная завеса. Между кишащими во тьме невидимыми чудовищами и мирной жизнью городов, между Глобалией с ее упорядоченным устройством и царящими в антизонах насилием и анархией вырастала прочная и одновременно легкая стеклянная стена, и страх отступал.

ГРАНИЦЫ, — повторял голос, в то время как мультяшный человечек безбоязненно приближался к прозрачной стене, — ЭТО СВОБОДА.

Байкал в конце концов смирился с тем, что ему придется выслушать эту проповедь до конца. Он знал, что за ней последует перечисление правил содержания заключенных, напоминание о гражданских правах и телефоны государственных адвокатов на тот случай, если у задержанного нет своего собственного. Все произошло именно так, как он предполагал, а затем без всякого перехода на экране снова замелькали рекламные ролики.

— Теперь можешь поесть, — сказал психолог, который принес завтрак, — утренняя программа окончена.

— Я не голоден.

— Такой здоровяк, как ты! Неужели и в лесу аппетита не нагулял?

Психологи громко расхохотались.

— Хорошо, Байкал, не будем тебе мешать. Мы вернемся ближе к вечеру. У нас будет возможность подробно поговорить о тебе и о твоей семье.

— Пошли вы все к черту!

Психолог с сокрушенным видом покачал головой.

— Тебе надо разобраться, почему ты так агрессивно настроен, что это может значить. Постарайся подумать, что ты н а самом деле хочешь нам сказать.

— Где Кейт?

— Какая Кейт?

— Не прикидывайтесь! Вы же за нами следили с самого начала! Где она?

— Нет, Байкал, я действительно не знаю, кто такая Кейт. Но обещаю навести справки.

Все начиналось снова, этот арест ничем не отличался от предыдущих. Его ждали недели улыбчивой лжи, разглагольствований о свободе и счастье, а на самом деле сплошное насилие и настоящее заточение. Хватит ли у него на этот раз сил, чтобы не дать себя сломать?

— Уходите, — проговорил он и уронил голову на подушку.

— Хорошо, мы уходим, — ответил психолог, вставая с кровати и присоединяясь к стоявшему в дверях коллеге.

У Байкала даже не хватило сил попросить их убавить звук. Запустив информационный ролик, они включили звук на полную мощность, а пульт забрали с собой. Посетители оставили заключенного наедине с обезумевшим экраном, который, сопроводив рекламу кофе музыкой Верди, принялся надрывно доказывать, что «даже половая щетка может быть современной и высокотехнологичной».

БАЙКАЛ ПОТЕРЯЛ СЧЕТ ВРЕМЕНИ. День превратился в нескончаемый тошнотворный поток, где достоинства шоколада, новые стиральные порошки и средства для очистки от накипи перемежались с горькими воспоминаниями о короткой вылазке, из-за которой он поссорился с Кейт.

Вечером Байкал решил хоть как-то реагировать на происходящее вокруг. Не для того, чтобы задобрить своих надзирателей, — их он продолжал открыто презирать, — а чтобы не сойти с ума, если испытание продлится слишком долго. На рекламном плакате, заменявшем окно, он выбрал изображение девушки, которая стояла спиной к зрителю и смотрела на море. Конечно, это была не Кейт: волосы у нее были светлые и кожа, совсем не такая светящаяся, вовсе не напоминала атлас с черными жемчужинами. Но, по крайней мере, его мечты теперь могли сосредоточиться на этом неподвижном силуэте. Вместо того чтобы неприкаянно блуждать по всей камере, мысли Байкала опустились на этот образ, словно птицы на одиноко стоящее дерево, и юноше сразу стало легче.

Он настроил один из экранов так, чтобы тот включался в начале каждого часа, когда передают новости.

Так футбольные матчи и соревнования по регби, о которых публике подробно и эмоционально докладывали захлебывающиеся от восторга ведущие, стали играть для него роль ударов колокола, в былые времена отмерявших время.

Теперь он знал, который час, но взамен приходилось терпеть восторженные физиономии, деланую веселость и плоские шутки спортивных комментаторов. Вторая часть выпуска новостей представляла собой сплошную череду несчастий. Потрясенные до глубины души, журналисты зловещим тоном сообщали подробности. Каждый уголок планеты обязан был поставлять телевидению свою долю автокатастроф, убийств, хищений и стихийных бедствий. Без остановки сменяли друг друга репортажи с китайского побережья, из пригородов Санкт-Петербурга, с улиц Лондона, Берлина, Канзас-Сити или Миннеаполиса. В этом спектакле главная роль принадлежала пострадавшим. У них и у их родственников брали длинные интервью. Несмотря на шок и боль, в их глазах можно было заметить искорки настоящего счастья, ведь они на мгновение обретали реальное существование в виртуальном мире.

Много времени всегда отводилось и борьбе с терроризмом. Порой президент лично объявлял о начале новых бомбардировок, выражал соболезнование жертвам нового теракта национального масштаба или сообщал имя нового врага, чей заговор был только что раскрыт. Некоторое время назад эти темы стали все реже упоминаться в новостях. Но теракт в Сиэтле снова вывел борьбу с терроризмом на первый план, так что посвященный ей специальный выпуск потеснил даже репортаж с баскетбольного матча. На экранах снова и снова появлялись шокирующие кадры с обломками и ранеными. Взрыв разрушил целое крыло торгового центра, но особую тревогу вызывало то, что ударная волна достигла стеклянного купола, который на высоте четырехсот метров от земли простирался надо всей безопасной зоной западного Сиэтла. Освещение теракта по горячим следам носило исключительно эмоциональный характер. Пострадавшие и их родственники сообщали устрашающие подробности, их выступления перекочевывали из выпуска в выпуск. Расследование же в первое время после теракта никогда не являлось для СМИ приоритетом. Офицеры Социальной безопасности ограничивались туманными заявлениями о том, что в соответствии с полученной информацией ведутся поиски трех темноволосых мужчин, один из которых полноват и носит усы. Свидетели охотно подтверждали эти подозрения. И конечно же, все население прекрасно понимало, что власти просто не могут сообщить ничего больше.

Время шло, и Байкал все больше удивлялся, что у него до сих пор ни разу не побывали ни следователь, ни адвокат. Он знал, что по закону подобные правонарушения автоматически влекут за собой осуждение, хотя и не догадывался, каким должно быть наказание и как долго оно продлится. Но демократическое правосудие предпочитает не афишировать собственный автоматизм. Неотъемлемое право каждого гражданина, даже если он заведомо будет осужден, состояло в том, чтобы стать главным действующим лицом настоящего судебного процесса и некоторое время помучиться от мнимой неизвестности. Каждый имел право на то, чтобы его выслушивали, обвиняли, защищали, держали в напряжении и только потом осудили, как и предполагалось с самого начала. Ни одного преступника нельзя было лишить возможности предстать перед публикой, стать участником специальной церемонии, в которой смешивались слава и позор. Тем самым приговор оборачивался не только признанием вины, но и подтверждением свободы.

А Байкал, хотя пошел уже второй день заключения, еще не видел никого из представителей правосудия.

Министерство социальной безопасности, сотрудник которого задержал Байкала, тоже не проявляло к нему интереса.

Байкалу захотелось излить душу кому-нибудь из психологов. Тот, который выводил его на прогулку, казался не таким противным, как остальные. Но он наверняка был с ними заодно, и, если бы Байкал хоть чем-нибудь открыто заинтересовался, они вцепились бы в него мертвой хваткой. Так что он предпочел помалкивать и ждать.

После обеда, когда он смотрел очередной репортаж о теракте, дверь камеры вдруг распахнулась, и на пороге появился незнакомец.

Выглядел он необычно: волнистые волосы были зачесаны назад, длинный узкий нос торчал вверх, подбородок устремлялся к шее. Лицо его напоминало скалу, изъеденную ветром, который из года в год дует в одном направлении. Было в этом человеке что-то такое, словно он только что вернулся со свежего воздуха, и он не улыбался. Уже одно это внушило Байкалу доверие, и молодой человек с доброжелательным любопытством взглянул на своего гостя.

— Настройте свой термокостюм на минимальную температуру, — проговорил тот глухим голосом, — здесь очень низкий уровень климатизации.

Байкал поднялся и последовал за гостем. Они вышли из камеры и отправились вперед по коридору, обогнув лужицу супа, пролившегося с тележки, на которой развозили обед. По дороге им не попался ни один психолог. Все двери сразу открывались, стоило положить на них ладонь. Это значило, что генетические детекторы были заранее предупреждены об их проходе. Оказавшись на улице, Байкал вздрогнул от непривычного холода. Небо за стеклянным куполом, закрывавшим город, оставалось таким же голубым и безоблачным, как и везде, но воздух был прохладным. Уровень климатизации в безопасных зонах определяли городские власти. Как правило, при этом учитывались не только пожелания избирателей, но и глубоко укоренившиеся местные традиции. Некоторые города оставались верны холодному климату, потому что так повелось еще с тех далеких времен, когда они лежали прямо под открытым небом. Вдыхая холодный, сухой воздух, Байкал предположил, что находится где-то на восточном побережье Америки, потому что в тех краях особенно трепетно относились к народным традициям прошлого.

Незнакомец объявил, что его машина ждет на другой стороне улицы. Они пересекли автостраду и сели в самую странную машину, какую Байкал когда-либо видел. Сиденья были обиты каким-то мягким, гладким материалом, слегка потрескавшимся на сгибах и напоминавшим кожу мертвого животного. Байкал знал, что в стародавние времена люди часто использовали материал, который так и назывался кожей. Некоторые современные ткани еще не утратили отдаленного сходства с ним, но никому сейчас и в голову не пришло бы покрывать такие большие поверхности кусками трупов. Это противоречило всем основным принципам современного общества: защите животных, охране природы, словом, всему нынешнему пониманию прав человека, которое теперь было перенесено и на животный мир.

Пообвыкнув, Байкал к своему удивлению почувствовал, что прикасаться к этому материалу очень приятно. Он удобно устроился на заднем сиденье, поглаживая прошитый маленькими стежками подлокотник. Спинки передних сидений, стены салона и панель управления были украшены узловатой древесиной какой-то редкой породы и покрыты лаком. Похоже, машина эта, ради которой было загублено столько животных, собрала дань и с деревьев. У Байкала возникло такое чувство, словно он путешествует в утробе огромного хищника.

— Что это за машина? — спросил он, наклоняясь к шоферу.

— «Роллс-ройс» 1934 года выпуска.

Услышав дату, да еще и из такого невообразимо далекого прошлого, Байкал растрогался едва ли не до слез. После всех недавних событий, закончившихся этим совершенно необъяснимым освобождением, он не знал, чего ему ожидать дальше, и нервы его были на пределе.

— Не пугайтесь, — продолжал водитель, — сюда встроили самую современную технику.

И действительно, он едва касался руля, который поворачивался сам, следуя маршруту, обозначенному на небольшом дисплее. В круглых отверстиях, предназначенных для каких-то старинных приборов, Байкал узнал синеватые огоньки антиаварийного устройства, бокового радара и GPS, которые позволяли машине двигаться к цели практически без участия человека. Но удивительнее всего было то, что этот автомобиль явно мог ехать намного быстрее всех окружающих машин. Шоферу все время приходилось делать усилие, чтобы двигаться с минимальной скоростью, как того требовали правила, действовавшие отныне в безопасных зонах.

— А на чем работает мотор? — спросил Байкал, заинтригованный рычанием, которое доносилось из-под капота.

— Раньше это была очень вредная для окружающей среды жидкость под названием «бензин». Не беспокойтесь, после модернизации он давно уже работает на К-8.

Это было экологически чистое горючее, которое в Глобалии использовали все транспортные средства.

Поболтав о том о сем, Байкал наконец отважился задать пару волновавших его вопросов. Водитель, которого звали Марк, сначала рассказал какие-то малозначительные вещи о себе. А под конец таким тоном, как будто этого одного было достаточно, чтобы все понять, просто добавил:

— Я шофер Рона Альтмана.

 

Глава 6

МЫС КОД НАХОДИЛСЯ в ведении Министерства социальной адаптации. Во имя «права на историческую память» вся территория полуострова была объявлена общественным достоянием. На ней построили развлекательный комплекс для туристов. Это место, куда пристал барк «Мэйфлауэр» с первыми поселенцами на борту, мыс Код, считалось важнейшим стандартизированным культурным элементом граждан, зарегистрированных как англо-американцы.

Термин «историческая дата» считался политически некорректным, как «способствующий формированию извращенных установок». Теперь ему предпочитали понятие «атмосфера эпохи». Достопримечательности мыса Код были связаны с несколькими такими «атмосферами»: прибытие первых поселенцев в Новую Англию, расцвет парусного торгового флота (экспозицию спонсировало несколько крупных чайных компаний) и, увы, китобойный промысел. Этот последний был представлен публике в виде очень впечатляющего мемориала, посвященного жестоко убитым животным. Памятник клеймил варварство и экологическую несознательность, столь свойственную людям тех, к счастью, давно прошедших времен.

На всем полуострове, на каждой улочке каждого поселка все первые этажи были отданы под сувенирные лавки. Там туристы могли в избытке найти множество ненужных вещей: разные мелочи с местной символикой, подарочные кружки с именами, безделушки в форме кита. А хорошенько поискав, удавалось раздобыть и что-нибудь более полезное, например воду и сэндвичи. На вторых этажах, как правило, располагались гостиницы. Надолго в них никто не задерживался. К полуночи все туристы покидали полуостров и отправлялись ночевать в огромные, довольно уродливые гостиничные комплексы, построенные в безопасных зонах Плимута и Бостона. Но погружение в собственные стандартизированные культурные элементы, или, как значилось на рекламном стенде возле причала в Нантукете, «прикосновение к корням», считалось мощным эротическим стимулом, особенно если ваш партнер или партнерша были другого происхождения. Отели мыса Код позволяли в незабываемой обстановке удовлетворить подобные порывы. Обычно номера в них сдавались на час-другой.

«Роллс-ройс» с трудом пробирался по многолюдным улочкам, где движение машин давно было запрещено. Вокруг, томно держась за руки, прогуливались отдыхающие, выбравшиеся на свет из подземных вокзалов, которых по всему полуострову было настроено великое множество. Шоферу то и дело приходилось нажимать на клаксон, чтобы разогнать зазевавшихся туристов. Байкал сидел на заднем сиденье, прямо держа спину и с достоинством озирая происходящее вокруг. Но про себя он улыбался при мысли о том, что юный принц, которого прохожие видят сейчас в окне автомобиля, еще сегодня утром проснулся в тюрьме. Наконец они добрались до конца мыса. С дороги открывался вид на морскую бухточку, окаймленную сосновым бором. Голубые ворота с полустертой надписью «Листья травы» автоматически распахнулись при их приближении. Машина поехала по посыпанной гравием аллее, которая спускалась к морю. Неожиданно за последним поворотом возник длинный кирпичный дом, окруженный ярко-зеленой лужайкой. В центре незамысловатой постройки с шиферной крышей красовалась белоснежная колоннада, словно кружевная манишка на груди у принарядившегося крестьянина.

Рон Альтман дожидался на пороге и сам вышел открывать ворота. Он кивком головы поприветствовал гостя и поблагодарил за то, что тот согласился проделать столь долгий путь, чтобы встретиться с ним. Сколько Байкал ни вглядывался в морщинистое лицо старика, он не смог уловить никакого намека на издевку. Только две белые крачки, опустившиеся на газон, насмешливо посматривали на всю сцену.

Мыс Код был одной из немногих безопасных зон, остававшихся под открытым небом. Конечно, там предпринимались все мыслимые и немыслимые меры для защиты граждан, а пушки для разгона облаков, расставленные по всему периметру залива, обеспечивали небу положенную голубизну. Но сюда свободно врывался соленый, пахнущий водорослями бриз, с приключениями долетевший с другого конца Атлантики.

— Вам наверняка хочется немного размять ноги, — снова заговорил Рон Альтман. — Не стоит терять время на то, чтобы представляться друг другу. Давайте лучше я покажу вам дом, тем более что он мне не принадлежит. Его хозяин, один мой друг, всегда говорит, что ревнует. Он уверен, что я больше люблю его дом, чем его самого, и он недалек от истины...

Когда Рон Альтман смеялся, лицо его оставалось неподвижным, и только на черепе обозначались глубокие складки.

Байкалу захотелось возразить, что познакомиться тоже было бы нелишне. Он явно знал о хозяине гораздо меньше, чем тот, судя по всему, знал о нем. Но, вдохнув полной грудью соленый морской воздух, молодой человек позабыл о своем недоверии и проникся симпатией к спокойному доброжелательному старику, который так любезно встретил его на пороге.

— Давайте-ка начнем с сада, — продолжил тот, — на мой взгляд, это одно из красивейших мест на всем побережье.

Они обогнули дом и прямо за расположившимися в тени кустами голубых гортензий увидели океан и сосны на берегу. От ветра по воде пробегала рябь. Что же до сада, то в нем росло множество экзотических деревьев. Все здесь удивляло горожанина, привыкшего к безопасным зонам, где зеленые насаждения были строго регламентированы и приведены в соответствие с экосистемой региона.

Немного освоившись, Байкал снова насторожился и стал молча слушать своего странного собеседника, пытаясь понять, куда тот клонит. Конечно же, Альтман был к этому готов.

— Вам все это наверняка кажется довольно загадочным. Не тревожьтесь, очень скоро вы узнаете разгадку. Пока скажу только одно, чтобы вас немного сориентировать. Я вызвал вас сюда, потому что собираюсь сделать вам одно предложение.

— Какое? — быстро спросил Байкал.

Альтман схватил молодого человека за руку и буквально повис на нем, хотя сам другой рукой опирался на короткую трость.

— Меня предупреждали, что вы энергичны, но вы превосходите все ожидания! Не стоит так торопиться. Поверьте, жизнь еще научит вас не спешить. Сначала давайте продолжим наше знакомство. Пойдемте, я покажу вам китобойный причал. Мне будет интересно послушать, что вы обо всем этом думаете.

Они спустились на берег по каменной лестнице, петлявшей между кустов смородины. Альтман, казалось, знал о китах все. Он красноречиво описал, как они в великом множестве собирались в этой бухте во время гона. Собеседники приблизились к тщательно отреставрированной весельной шлюпке с полным китобойным снаряжением. Альтман с таким воодушевлением говорил о китобойном промысле, что Байкал, увлеченный его рассказом, в конце концов позабыл о необычности самого этого разговора. Вместо того чтобы, как и положено, осуждать охоту на китов и ужасаться ее варварству, Альтман не скрывал своей симпатии к китобоям.

Он с увлечением описывал преследование кита на веслах, спел куплет из матросской песни и даже изобразил с помощью своей трости, как бросают гарпун. Подобные упражнения мало вязались с его степенной манерой держаться и вечным плащом, доходившим до щиколоток. Но рассказчик он был отменный, так что Байкал то и дело переводил восхищенный взгляд с покрытой лаком шлюпки на темную поверхность моря. Альтман не скрывал своей радости при виде того, как воодушевляется его гость, едва речь заходит о приключениях. Он напоминал парус, который расправляется, почувствовав порыв попутного ветра.

Они спустились к бухточке, куда в прежние времена выбрасывали скелеты китов. Там и сейчас валялись кости кашалотов, если только их не разложили специально в назидание туристам. Когда Байкал прикасался к огромным холодным позвонкам, у него блестели глаза.

То была странная беседа двух незнакомцев. Но здесь, в этом таинственном месте, она казалась естественной. Эта же магия в былые времена объединяла и куда менее похожих людей, которые, собравшись в одной лодке, устремлялись в погоню за почти невидимым чудовищем, готовые вместе идти на смерть.

Альтман вдруг резко повернулся к Байкалу и схватил его за плечи.

— Я именно так вас себе и представлял! — вскричал он.

Потом лицо его приняло обычное спокойное выражение, и он повел своего гостя вверх по лестнице, к дому.

— Знаете, теперь мне понятно, — сказал старик, переводя дух, — почему вы хотели изучать историю.

Байкал весь напрягся. Альтман упомянул об одном из самых тяжелых моментов в его жизни. Юноша снова насторожился.

— Кто вам рассказал?

— Вам пора раз и навсегда привыкнуть к мысли, — тихо сказал Альтман, — что я много о вас знаю. Можете даже считать, что мне известно все. Большой ошибки здесь не будет.

— Если вам и так все известно, зачем задавать вопросы?

Старик остановился, обеими руками опираясь на набалдашник трости, и взглянул Байкалу прямо в лицо.

— Зная вас, трудно было предположить, что вы заинтересуетесь таким специфическим предметом, как история. Сколько раз вы подавали документы?

— Два, — пробурчал Байкал.

— А почему не три?

Молодой человек пожал плечами.

— Вы же и так знаете.

— Я хочу услышать это от вас. Что именно вам ответили?

— Что у меня плохая анкета и по соображениям безопасности меня никогда не допустят к работе с засекреченными данными.

— А вы рассчитывали, что вас примут? Вы были очень разочарованы?

«Разочарован?» — повторил про себя Байкал. Как описать то, что ты чувствуешь, когда умирает мечта? Как объяснить, что творится в душе, когда ты страстно желаешь раскрыть тайну своего происхождения, с самого начала проследить непрерывную вереницу непостижимым образом связанных между собой событий, а тебе объявляют, что ты так никогда ничего об этом и не узнаешь?

— Да, — сказал он, — что-то вроде того. Разочарован.

Они подошли к крыльцу. Альтман нажал на обтянутую кожей дверную ручку и постоял какое-то время отвернувшись, чтобы у Байкала было время справиться с нахлынувшими чувствами.

Внутри пахло дымом и воском, каким натирают полы. Все комнаты первого этажа выходили в холл с белеными стенами. Потолки были такие низкие, что, подняв руку, можно было дотянуться до дубовых перекрытий. Альтман провел своего гостя в комнату с камином, напротив которого стояли два кресла, развернутые друг к другу. Одну из стен полностью закрывали полки со старинными книгами в массивных переплетах. Байкал никак не мог оторвать от них взгляд.

Альтман вернулся с двумя бокалами красного вина.

— Мой друг — коллекционер. Я знаю, он поступает неправильно. Эти сокровища должны были бы принадлежать всему обществу.

На черепе его снова обозначились складки. Это значило, что он только что отпустил хорошую шутку.

— Большая часть здешних книг посвящена путешествиям, морю... и, конечно, китобоям.

Он наугад вытащил один из томов с золотым тиснением.

— Посмотрим, что это. Так, «Плавание Лаперуза». Любопытно, не правда ли? Здесь даже есть дата. Еще одна замечательная и давно забытая вещь: даты.

И он заскользил взглядом по старинным переплетам, вчитываясь в названия, как будто что-то искал.

— Взгляните-ка! — воскликнул он, вынимая уже не такую старую книгу в одну восьмую листа. «Каскадные горы». И подзаголовок: «Сиэтл и его окрестности до начала золотой лихорадки».

К полотняной обложке книги была прикреплена пожелтевшая карта. Альтман развернул ее целиком.

— Какая точность! — вскричал он, склонившись над картой. — Все воспроизведено подробнейшим образом: старые дороги, рельеф, русла рек. Смотрите, что здесь написано: «Заводы фирмы „Боинг”». Да, этой карте явно не один год. Похоже, книга вышла еще до начала великих гражданских войн. Здесь даже обозначена граница: по одну сторону Соединенные Штаты, по другую — Канада. Теперь таких документов днем с огнем не сыщешь, география ведь тоже засекреченная наука.

Байкал не мог оторвать глаз от карты, хотя и старался не вовлекаться в подобные разговоры, опасаясь провокации. Он пытался отыскать то место, где они с Кейт заблудились, где он видел ее в последний раз.

Вдруг Альтман резким движением перевернул карту и прижал ее к себе, так что юноша вздрогнул от неожиданности.

— Нельзя! — крикнул старик, но глаза его смеялись, — Секретные сведения! Доступ запрещен из-за террористической угрозы.

Байкал опустил глаза. Это были те самые слова, которые он привык слышать всякий раз, когда пытался разузнать что-то, что его интересовало.

— Похоже, вы, молодой человек, не очень-то верите в террористическую угрозу.

Инстинктивно чувствуя подвох, Байкал предпочел промолчать. Альтман положил карту, отошел на несколько шагов и объявил:

— Именно поэтому я и хотел с вами встретиться.

Не переставая говорить, Рон Альтман увлек своего гостя за собой. Оставив за спиной полумрак гостиной-библиотеки, они вошли в просторную столовую. Все три огромных окна выходили в сад и были распахнуты настежь. На обшитых темным деревом стенах висели китайские фарфоровые тарелочки, напоминавшие крохотные окошки, за которыми виднеется голубое небо.

После того как Альтман впервые открыто атаковал Байкала, разговор снова стал перескакивать с одного предмета на другой. Любая вещь, будь то картина, ваза или комод, давала пищу для беседы. По каждому поводу старик готов был рассказать какой-нибудь случай из собственной жизни или из истории, что, впрочем, казалось едва ли не одним и тем же. Байкал слушал его как зачарованный. У юноши дух захватывало от этого путешествия по обитаемому, живому прошлому.

Альтман мастерски владел давно исчезнувшим искусством, которое именуется беседой. Он знал ей настоящую цену. Умело построенная беседа позволяет добиться невозможного. Тому, кто владеет ее правилами, дозволены самые рискованные виражи. Продолжая беседовать, старик и юноша вышли из столовой через предназначенную для прислуги двустворчатую дверь, проникли в кладовую с кремовыми стенами, а затем оказались на кухне. Байкал никогда в жизни не видел ничего подобного. Свет проникал из двух окошек, расположенных под сводчатым потолком, в которые не было видно ничего, кроме вечно голубого неба. По стенам висели диковинные инструменты. Альтман говорил о них с такой нежностью, как будто речь шла о старых друзьях. В центре мирно гудела жаровня на углях, а рядом воинственно торчала железная кочерга. Над противнем нависали впечатляющего вида вертела, снабженные крючками и приводимые в движение с помощью роликов и цепей. На разделочном столе за долгие годы образовалось множество вмятин. Каждый из висевших по его периметру резаков, ножей, молотков для отбивки мяса оставил свой след на твердой деревянной поверхности, так что на ней постепенно проступил замысловатый узор. Напротив стоял кондитерский столик с мраморным покрытием, а над ним красовалось целое семейство медных формочек, сбивалок и дуршлагов. Подобное логово, доверху набитое всеми этими орудиями, предназначенными для истязания природы, могло показаться настоящим казематом, где тесто и мясо подвергают изощренным пыткам, а потом поджаривают на медленном огне. Но бело-голубой кафель на стенах и свежие съестные припасы, выставленные на большом столе в самом центре, придавали всей кухне веселый, уютный облик. Байкал, как и все его современники, привык видеть натуральные продукты только изображенными на этикетках. Увы, внутри упаковок скрывались полуфабрикаты быстрого приготовления, не имевшие ничего общего с теми ингредиентами, из которых они якобы состояли.

— Я буду очень рад, если вы согласитесь со мной отобедать, — сказал Альтман.

А потом, не дожидаясь ответа, добавил:

— Я знаю, сейчас еще рано. Чтобы не терять времени, мы сами все приготовим, если вы не откажетесь мне помочь.

Сказав это, он снял плащ, повесил его на крючок в кладовой и надел длинный белый передник. Другой он протянул Байкалу, который повязал его как ни в чем не бывало.

Перестав удивляться чему бы то ни было, Байкал был очарован непринужденными манерами старика и больше не пытался сопротивляться. Этот дом и сам Альтман принадлежали к другой эпохе, быть может и недавней, но безвозвратно ушедшей. То была эпоха, когда энергию давал огонь, ткани делались из парусины или шерсти, а в пищу употреблялись плоды, которые приносила земля. От времен Юлия Цезаря или Людовика XIV этот дом отделяло меньшее расстояние, чем от той действительности, которая обычно окружала Байкала. В этом исчезнувшем мире люди сами вершили свою судьбу. И только здесь, в этом доме, казалось, все каким-то удивительным образом осталось по-старому.

 

Глава 7

ЧИСТИТЬ ЗЕЛЕНЫЙ ГОРОШЕК - занятие отнюдь не простое. Прежде всего, оно требует нешуточного владения своим телом. Сидя с прямой спиной, нужно положить локти на стол, слегка приподняв одну руку, взять стручок, вскрыть его ногтем большого пальца другой руки и вытолкнуть горошины снизу вверх, так чтобы они с веселым звоном высыпались в кастрюлю.

Байкал, допустив сначала пару вполне естественных промахов, проявил в этом деле большие способности, так что Альтман остался очень доволен.

— Признайтесь-ка честно, — обратился мастер к ученику, — вам когда-нибудь доводилось видеть зеленый горошек не в консервной банке?

— Нет, — отозвался Байкал, — но до сих пор я прекрасно обходился и без этого.

— Вы одновременно и правы, и не правы, молодой человек. Конечно, трудно тосковать по тому, чего не знаешь, но такие вещи все-таки подспудно влияют на нас.

Альтман взял в руку стручок, но вместо того чтобы вскрыть его, стал им размахивать, держа двумя пальцами, словно дирижерскую палочку.

— Например, если смотреть прямо перед собой, боковым зрением многого не разглядишь. В обычной жизни эти слепые пятна никому не мешают. Но представьте себе, что как раз сбоку выскочит машина и раздавит вас в лепешку.

— Я не боюсь, что меня раздавит зеленым горошком, — рассмеялся Байкал, пожимая плечами.

— Все это намного серьезнее, чем вы думаете.

На лице Альтмана не было и тени улыбки.

— И все-таки вам эта аналогия должна быть понятна, — снова заговорил он, не отрывая глаз от нового стручка, — вы же много раз пытались проникнуть в запретные зоны, в антизоны, которые находятся вне вашего поля зрения.

— Да, пытался.

Байкал снова насторожился. Он начинал понимать, что Альтман называет искусством беседы: кажущиеся беспорядочными скачки с одного малозначительного предмета на другой и важная тема, которая постепенно вырисовывается за всем этим.

— Значит, есть вещи, которых вы никогда не видели и которые, тем не менее, на вас влияют. Вас к ним непреодолимо тянет.

— Может быть, меня к ним и тянет. Но я их не боюсь.

— Господи Боже! — вскричал Альтман, — это же и есть ваше самое ценное свойство!

Тяжело поднявшись, старик собрал оставшиеся целые стручки и ссыпал их в бумажный кулечек.

— Для нас двоих вполне достаточно.

Он подошел к жаровне, взял кочергу и решительным жестом размешал угли. Взметнулись и полетели под потолок красные искорки, подхваченные потоком теплого воздуха.

— Передайте-ка мне кастрюлю, будьте добры.

Это оказался позеленевший медный котел, на вид очень тяжелый. Байкал донес его до жаровни и водрузил сверху.

— Надо же, одной рукой! — удивился старик. — Да уж, молодость, молодость...

И принялся резать уже очищенную луковицу тонкими кружочками, которые падали прямо в кастрюлю.

— Да, вы ничего не боитесь. Именно поэтому мы вами заинтересовались. Передайте, пожалуйста, лавровый лист. Там, в баночке.

Движением головы он указал на полку, где стояли специи. Байкал подошел к ней и по очереди доставал то одну, то другую баночку, пока наконец не последовал утвердительный кивок.

— Да, вот это. Такие большие листья. Двух хватит.

Альтман бросил их в кастрюлю с горошком.

— Ваша способность противостоять опасности — не самое ценное для нас качество. У нас нет недостатка в смелых людях. Мне иногда кажется, что других просто не бывает. Все подряд занимаются боевыми искусствами, несмотря на возраст. Каждый раз, когда происходит теракт, приходится сдерживать толпу, чтобы она не ринулась на помощь пострадавшим. Как известно, террористы часто закладывают в одном месте по два взрывных устройства, надеясь устроить бойню среди сил правопорядка. Вы не накроете на стол?

Байкал открыл большой застекленный посудный шкаф и стал вынимать тарелки.

— Парадокс состоит в том, — продолжал Альтман, помешивая свою стряпню длинной деревянной ложкой, — что большинству смельчаков очень нужно чего-нибудь бояться. Вы обращали внимание? Люди везде видят опасность. Им просто необходимо чувствовать угрозу. Если им сказать, что все хорошо, это их деморализует в прямом смысле слова.

Расставляя тарелки, Байкал что-то пробормотал в знак согласия.

— А вы, — настаивал Альтман, — вы ведь тоже очень смелый человек, но при этом ничего не боитесь.

— Откуда вам знать?

— Конечно, я сужу только со стороны.

Они сидели за столом друг напротив друга. Овощи варились себе потихоньку, а сотрапезники тем временем принялись за огромное блюдо с мясными деликатесами. Альтман достал бутылку вина, которая дожидалась, лежа на полочке в углу, и попросил Байкала открыть ее.

— Много лет подряд я был как все, и такие вещи были для меня под запретом. Слишком много жира. Сами понимаете, сердце... Холестериновые бляшки... Зато с тех пор, как мне заменили все нутро...

Он постучал себя по груди.

— Новейшие синтетические материалы повышенной прочности! Так что теперь я могу отыграться. Хотите вяленую колбаску?

Байкал видел подобные яства на старинных картинах и по телевизору, но не имел ни малейшего представления о том, каковы они на вкус. Вяленая колбаска показалась ему острой и соленой, но очень вкусной.

— Вы храбрый человек, Байкал, — снова заговорил Альтман, не сводя глаз с жующего сотрапезника, — все ваши поступки это подтверждают. Вы смелы, но, в отличие от других, внешняя опасность вас не волнует. Если вам интересно мое мнение, то скажу, что вас влечет не опасность, а нечто совсем другое.

— И что же? — спросил Байкал с легкой насмешкой.

Альтман сделал вид, будто не слышал вопроса. Он налил два бокала вина и отпил из своего, смакуя каждый глоток и пощелкивая языком. Потом покачал головой. И лишь затем вернулся к разговору, пристально глядя Байкалу в глаза.

— Вот что я вам скажу, — торжественно произнес он, — компетентные органы были правы, когда не позволили вам изучать историю.

— Это еще почему? — не выдержал Байкал.

Рон Альтман не спеша вытер губы салфеткой в красно-белую клетку.

— Друг мой, история вас интересует не потому, что вы хотите ее понять. Вы хотите сами вершить историю.

При этих словах он отодвинулся назад вместе со стулом, который громко скрипнул по полу. Так он, не вставая, оказался на расстоянии вытянутой руки от жаровни. Альтман ухватил кастрюлю и поставил ее на стол.

— Вы верите, что существует какой-то другой мир за границами Глобалии. Вы не перестаете мечтать о мире, где все ваши качества: храбрость, богатое воображение, любовь к приключениям, готовность пожертвовать собой — будут востребованы. Вот почему вас так тянет в антизоны.

Байкал тряхнул головой.

— Я и сам не знаю почему.

Альтман растроганно взглянул на него поверх своего бокала.

— Это настоящее чудо! — пробормотал он, оставив прокурорский тон, которым произнес предыдущую тираду, — столько лет мы искореняем идеализм, утопии, революционный романтизм, и после всего этого еще встречаются такие натуры, как вы! Это иначе как чудом и назвать нельзя...

А потом, словно выйдя из оцепенения, добавил:

— На десерт у нас пирог с вишнями из здешнего сада. Что скажете?

Из-за его манеры, не меняя тона, перескакивать с одной темы на другую, от истории к кулинарии, создавалось впечатление, что даже в самых далеких друг от друга областях есть нечто общее. В еде порой чувствовался привкус трагедии, а история казалась своего рода гастрономическим изыском.

Альтман отворил тяжелую дверь кладовой, исчез внутри и вернулся с овальным блюдом, которое торжественно водрузил на стол, любовно разглядывая золотистую поверхность пирога. Огромные пурпурные вишни тонули в тесте, как в мягкой перине, зазывая отдать должное нежному союзу яиц и молока.

— В этом и состоит парадокс, Байкал. Повторяю, вы кругом неправы. Из-за подобных стремлений вы представляете опасность для нашего мира, любовь к приключениям делает вас нашим врагом, причем врагом грозным. Но именно благодаря всему этому вы нам и нужны.

Охватившая их после обеда задумчивость и легкое опьянение как нельзя лучше располагали к серьезному разговору. Байкал чувствовал: сейчас начнется самое главное. Альтман отодвинул свой стул и встал, увлекая за собой гостя. Они вышли в узкую дверь, которая вела в прачечную, и вскоре оказались в саду. Это была не парадная часть, а скорее задворки, где обычно сушилось белье. От земли поднимался запах слитой после стирки грязной воды и стирального порошка.

То ли это подействовало вино, то ли так падали тени, но Байкалу показалось, что лицо старика как-то вдруг осунулось и на нем обозначилось усталое, страдальческое выражение. По дороге к каменному столу и двум скамейкам, над которыми склонились высокие тисы, Альтман оперся на руку своего энергичного спутника.

— Вы слышали о позавчерашнем теракте в Сиэтле? — спросил он усталым голосом, — вы не заметили ничего странного в том, как отреагировало население?

— Я был в тюрьме.

— Да, конечно, я и забыл. Простите.

Они остановились. Альтман отпустил руку Байкала, сел на скамейку и предложил своему собеседнику устроиться напротив. На столике их дожидались две фарфоровые чашки с нарисованными пастушками, кофейник и сахарница.

— Теракт вызвал всеобщее негодование, — вздохнул Альтман, — люди потрясены. Все как обычно. Правительство пообещало наказать виновных. Объявлено, что следствие продвигается успешно и вот-вот будет обезврежена целая террористическая сеть. И все-таки меня что-то смущает.

Он замолчал, позвякивая позолоченной серебряной ложечкой по дну чашки.

— Люди больше не верят в террористов, — наконец проговорил Альтман. — Что вы об этом думаете?

Байкал пожал плечами.

— Сложно сказать. Все-таки есть погибшие. На многих это производит впечатление.

Альтман устало махнул рукой, и его костлявые пальцы нарисовали в воздухе замысловатую фигуру, словно пытались поймать пролетающую мимо пчелу.

— Конечно производит. Точно так же их потрясла бы обычная автокатастрофа. Не больше и не меньше. Это стало восприниматься как роковое стечение обстоятельств. Но образ врага, который во всем виноват, врага активного, решительного, опасного...

Каждое слово он сопровождал ударом по столу, каменная поверхность отзывалась глухим звуком.

— Этот образ уже почти стерся из сознания людей. Мы переживаем одну трагедию за другой, но никто вроде бы и не виноват. Вы понимаете, о чем я?

— Не вижу, в чем здесь проблема, — ответил Байкал, несколько осоловевший после еды.

Услышав это, Альтман поднялся с живостью, какой трудно было от него ожидать, и, пристально глядя Байкалу в глаза, прошипел ему прямо в лицо, как кошка:

— Говорю же вам, проблема в том, что людям нужно чего-то бояться. Может быть, вам и не нужно. Вы исключение. Но остальным, всем остальным это просто необходимо. Как вы думаете, зачем они каждый вечер включают телевизор? Чтобы узнать, чего еще им сегодня удалось избежать.

— С жиру бесятся.

— Мне очень жаль, но я не могу с вами согласиться. Этого не заменит никакое богатство. Понимаете, страх — редкое сокровище. Настоящий страх, который становится частью вас самих, проникает в плоть и кровь, оседает на дне сознания, крутится в голове день и ночь. А без него нельзя. В свободном обществе только он один способен удержать людей вместе. Не будет угрозы, не будет врага, не будет страха, — зачем тогда подчиняться, зачем работать, зачем мириться с существующими порядками? Можете мне поверить, хороший враг — основа стабильного общества. А у нас такого врага больше нет.

— Вы преувеличиваете, — сказал Байкал, которому очень хотелось успокоить старика.

— Простите, но вынужден вам сказать, что вы — последний, кто может об этом судить. Вы ведь никогда не верили в террористов.

— И все-таки, — попытался возразить юноша, — кто-то же совершает теракты.

— А, теракты... Вообще говоря, тут можно обойтись и без врагов...

Последовало молчание, собеседники обменялись понимающими взглядами, в которых смешались легкое удивление и ирония. Но Рон Альтман не собирался углубляться в подобные дебри, а потому решительно тряхнул головой.

— Дело не в этом. Недостаточно формально воспроизвести трагедию. Нам нужны герои, которые смогут вдохнуть в нее жизнь.

Какие-то силуэты бесшумно задвигались по парку и вскоре растаяли в тени деревьев. Похоже, целая армия слуг, телохранителей, садовников оберегала покой этих мест с таким же тщанием, с каким сторожа в зоопарке пекутся о здоровье почтенных представителей краснокнижных видов. Словно старый носорог, Альтман сокрушенно наморщил лоб и сказал:

— В каком-то смысле мы стали жертвой собственных успехов. Социальная безопасность потрудилась на славу. Церкви, мечети, синагоги, секты, пригороды, разные организации — все нашпиговано скрытыми камерами и подслушивающими устройствами. Теперь все под контролем, но у нас больше нет врага, достойного носить это имя. Опасность мы изгнали вовне, в антизоны. Но антизоны раздроблены, изолированы друг от друга. Их так часто подвергают бомбардировкам, что там не осталось никакой организованной силы, способной сопротивляться.

Внезапно Рон Альтман перестал скользить взглядом по сторонам и пристально посмотрел Байкалу прямо в глаза. При всей подчеркнутой предупредительности, любезности речей и вкрадчивости тона взгляд его был бесстрастен, холоден и тверд, как лезвие ножа.

— Естественно, добровольцев больше не найдется. Раз нам нужны хорошие враги, придется самим искать подходящих кандидатов. Вот вы, например.

Байкал остолбенел.

— Я не собираюсь становиться вашим агентом, — медленно произнес он, не отводя взгляда.

— Этого вам никто и не предлагает. Вы не получите никаких инструкций. Мы лишь снабдим вас самым необходимым, чтобы вы смогли выжить. Но никто не станет решать за вас, что вам делать.

С непроницаемым выражением лица Рон Альтман медленно опустил и поднял веки, словно огромный хищник, и продолжил свою речь:

— Где сейчас можно найти настоящую угрозу? Естественно, в антизонах, где бродят без дела толпы оборванцев. Но для этого нынешнее положение дел там должно измениться. Мы слишком ослабили антизоны. Отныне мы станем их укреплять. Мы направим туда ярких личностей, жаждущих действия и приключений, в надежде, что те сумеют встать во главе отчаявшихся масс, сплотят их, заразят своей энергией.

Потрясенный, Байкал не мог вымолвить ни слова.

— Вы ведь хотели выбраться наружу? — сказал Альтман. — Вы прекрасно знаете, что без нашего согласия это невозможно. Прекрасно, теперь наше согласие у вас есть. Это хорошая новость, не так ли?

При этих словах он скрестил руки на груди и замолчал, давая Байкалу время осознать услышанное.

— Я искал свободу, — мрачно проговорил Байкал, — а вы предлагаете мне ссылку.

— Нет, друг мой, осмелюсь вам напомнить, свобода — это здесь. А вы ищете приключений. Теперь у вас их будет сколько душе угодно.

Явная ирония, с которой были произнесены эти слова, выдавала такой жестокий расчет, что Байкал счел позорным проявить малейшую слабость.

— А как насчет Кейт? — спросил он твердым голосом, как будто речь шла о хладнокровном обсуждении условий договора.

Рон Альтман провозгласил с печальным видом, нисколько не скрывая, что ломает комедию:

— Пока она останется у нас. Это не значит, что в один прекрасный момент вы не сможете с ней воссоединиться. Вам остается только изобрести способ. Вот, кстати, и первая цель, которую вы можете поставить себе в новой жизни.

На секунду у Байкала появилось искушение спросить, может ли он отказаться. Но с тех пор, как его снова арестовали, в Глобалии его ожидало мало хорошего. Возможно, приговор и не окажется особенно суровым, но за ним последует пожизненный надзор, и до конца жизни уже не удастся вырваться из лап психологов.

К тому же Байкалу только что бросили вызов. Этот старик от имени целого мира, хоть и непонятно, по какому праву, цинично, но откровенно провоцировал юношу, швырнул ему прямо в лицо перчатку.

— По крайней мере, смогу я перед отъездом увидеть Кейт?

Рон Альтман, казалось, размышлял.

— Мы постараемся организовать вам встречу... Пока не знаю, каким образом... У вас должна быть возможность любить ее по-прежнему. Поймите нас правильно. Мы должны использовать все средства, чтобы помочь вам... нас возненавидеть.

Тени в саду становились все заметнее, все чаще мелькали туда-сюда, перешептывались все громче. Может быть, так Байкалу давали понять, что беседа подходит к концу.

Юноша подумал, что, реши он проявить агрессию, например, наброситься на Альтмана, близость телохранителей должна была бы остудить его пыл. Но, к своему удивлению, он понял, что у него нет ни малейшего желания драться. Несмотря на все, что сказал ему Альтман, Байкал не испытывал к нему той ненависти, какую вызывали у него все его предыдущие гонители, подлое тюремное начальство, самодовольные холуи Министерства социальной безопасности.

Может быть, благодаря тому, что они только что обедали вместе, Байкал проникся к Альтману каким-то особым уважением, едва ли не симпатией. Теперь, уже зная, какова была конечная цель этого разговора, молодой человек понимал, что они станут врагами, и даже наверняка уже от исхода этой битвы будет зависеть его судьба, судьба Кейт, его счастье, а сверх того, быть может, и будущее множества незнакомых людей.

 

Глава 8

БАЙКАЛУ СКАЗАЛИ НЕПРАВДУ: как и следовало ожидать, Кейт незадолго до него арестовали на той же тропинке и препроводили в другое отделение Социальной безопасности. Поскольку это оказалось ее первое правонарушение, девушку очень скоро решено было выпустить и отвезти к матери. Бедная женщина явно расстроилась, куда больше, чем ее дочь. Чтобы дождаться двух чиновников, сопровождавших Кейт, несчастной Маргарите пришлось отменить урок йоги и четырехчасовой сеанс лепки. Она спешно заканчивала бюст для выставки, которую ее ассоциация устраивала в мэрии, но теперь ей точно было не успеть. Маргарита рыдала.

Этот ребенок вечно приносил ей одни несчастья. Родила Маргарита поздно, в шестьдесят один год, хотя, как она недавно вычитала в одном журнале, таков был средний возраст рожениц в Глобалии. Классический случай: гормоны, прописанные для того, чтобы искусственно продлить менструальный цикл, разбудили несколько яйцеклеток, дремавших в организме благодаря противозачаточным таблеткам, которые Маргарита принимала в течение тридцати лет. Все произошло, когда она со своим тогдашним бойфрендом отправилась на выходные в безопасную зону Таманрассет. Бойфренд был зарегистрирован как туарег, хотя почти всю жизнь прожил в Аризоне. Они собирались навестить его родственников, но дело кончилось тем, что времени ходить по гостям так и не нашлось: пара была слишком занята, предаваясь страстным объятиям в своем климатизированном шатре.

От этого уик-энда у нее остались самые радужные воспоминания. Увы, все беды Маргариты начались тогда, когда она захотела избавиться от эмбриона. Разумеется, сексуальная свобода, как неотъемлемая составляющая личной свободы, была гарантирована каждому гражданину Глобалии. Однако для эффективного контроля над демографической ситуацией, который позволял привести экономические показатели в соответствие с нуждами населения, всякая беременность отныне «подлежала обязательной декларации», и на этот счет существовали очень строгие правила. О подобном факте следовало незамедлительно поставить в известность Министерство социальной гармонии. Женщины подавали такие декларации с легким сердцем, ведь в подавляющем большинстве случаев им легко удавалось получить разрешение на аборт. Личное развитие каждого гражданина давно стало в Глобалии политическим приоритетом. Учеба, накопление профессионального опыта, путешествия, развитие творческих способностей, — всему этому придавалось огромное значение. Министерство социальной гармонии всячески поддерживало такие начинания и даже выделяло специальные стипендии. «Право на долгую, полноценную жизнь» было записано в Конституции. Обеспечение этого права считалось обязанностью общества по отношению к уже существующим гражданам и, конечно, ставилось куда выше, чем гипотетическое «право появиться на свет».

Идеальное демократическое общество в Глобалии достигло высокой степени зрелости и основывалось на максимальной продолжительности жизни. Все ресурсы употреблялись на то, чтобы обеспечить людям с большим будущим здоровье и активное долголетие, причем будущее это неуклонно удлинялось. Всячески препятствуя беспорядочному, бесконтрольному размножению, Министерство социальной гармонии видело свою задачу в том, чтобы завершить великую демографическую революцию и достичь конечной цели, которая формулировалась как «нулевая смертность и нулевая рождаемость». Благодаря этой политике молодежь в Глобалии была очень немногочисленна и давно перестала быть господствующим классом и социальным эталоном. Конечно, от этого все только выиграли: ушли в прошлое нестабильность насилие, к которой тяготели слишком юные цивилизации. Таким образом, Социальная гармония в определенном смысле способствовала и Социальной безопасности. Государственные дотации на образование, в былые времена несправедливо предназначавшиеся одной только молодежи, отныне распределялись между всеми возрастами, и с куда большей пользой, ведь учиться теперь шли люди с большим жизненным опытом. Что же касается молодежи, то она играла вспомогательную роль, медленно и послушно созревая, чтобы в свое время удостоиться большого будущего, которое отныне гарантировалось каждому. Пополнялась эта вспомогательная сила минимально, ровно настолько, насколько требовалось для поддержания демографической стабильности в Глобалии, учитывая, что, по рекомендациям экологов, численность населения должна была постепенно снижаться.

Итак, Маргарита со спокойной душой отправилась в Министерство социальной гармонии, чтобы заявить о своей беременности, точнее, избавиться от нее, что было почти одно и то же.

Она была несказанно удивлена, когда ее встретили четыре человека: два психолога, социальный работник и советник по гармонии. Шел декабрь месяц. После долгих настораживающих приготовлений Маргарите объяснили, что год в демографическом отношении выдался неудачный. К всеобщему прискорбию, слишком много граждан скончалось, и, судя по всему, эта тенденция за последние три года только усилилась. До Министерства социальной гармонии дошли тревожные сигналы. Ситуация требовала разумного вмешательства: за несколько недель нужно было обеспечить необходимый прирост населения. Вот почему до начала следующего года ни одна беременность не могла быть прервана. Маргарита возмущалась, кричала, плакала, грозила подать жалобу в Верховный суд по правам и свободам. Но ей коварно напомнили, что в начале беседы она, как всегда делалось в таких случаях, подписала бумагу об освобождении от ответственности. Восьмой параграф этого документа гласил, что нижеподписавшаяся «заранее согласна с решением, которое вынесет Министерство социальной гармонии, и свободно отказывается от какого бы то ни было судебного преследования». Маргарита была уверена, что это всего лишь пустая формальность, предваряющая разрешение на аборт, а потому пришла в отчаяние, когда поняла, что ее попросту заманили в ловушку.

Она вернулась домой с ребенком в чреве и с камнем на сердце. За ней был установлен психологический надзор, инспектора Социальной гармонии день и ночь не спускали с нее глаз, так что бросаться с моста Маргарита передумала. Ее бы все равно выловили, и дело кончилось бы простым насморком. Так Кейт появилась на свет. Между тем ее отец нашел себе работу в Иркутске, где уже через полгода меланхолия и алкоголь свели его в могилу.

Маргарита смирилась. К ее огромному удивлению, ей даже понравилось заботиться о младенце, пеленать и укачивать. Поскольку она решила рожать в Фениксе, где давно уже не было родильных домов, ей отвели палату в самом приятном отделении: в онкологии. Все пациенты, полностью излечившись, очень скоро отправлялись домой. Мучаясь от депрессии в ожидании родов, Маргарита плакала, говоря себе, что ее одну выпишут, так и не вылечив до конца. Но персонал больницы показал себя с самой лучшей стороны, и в конце концов у нее остались хорошие воспоминания о том времени. Все стало гораздо хуже, когда Кейт начала ходить.

На несколько часов в день Маргарите в помощь присылали социального работника. Как правило, это были женщины старше нее самой, никогда в жизни не имевшие дела с детьми. По возвращении она часто заставала их в слезах. Она почти забросила свои увлечения, утратила физическую форму.

К тому же ей теперь нередко приходилось краснеть. Во всем квартале только у нее был ребенок, так что она чувствовала себя белой вороной. Хорошо еще, что все соседи знали, что она тут, вообще говоря, была ни при чем. А вот в поезде, в самолете, когда девочка принималась кричать или бегать, Маргарита должна была безропотно сносить раздраженные, а то и возмущенные взгляды остальных пассажиров, извиняться, прятаться, убегать. И ведь в глубине души она их прекрасно понимала. Сколько раз ей приходилось всю поездку простаивать в неудобном коридоре, готовясь в любую минуту заткнуть дочери рот!

К счастью, Кейт оказалась милым и спокойным ребенком. От отца она унаследовала тонкие черты лица и длинные пальцы, и Маргарита считала ее красивой, несмотря на множество родинок, рассыпанных по всей коже. Но девочка тиранила мать, как любой ребенок, и та все время чувствовала себя жертвой.

Дело кончилось тем, что Маргарита отправилась изливать душу психологам из Министерства социальной гармонии, и ей, естественно, предложили отправить Кейт в школу-интернат. Она согласилась. Так в пять лет девочка отправилась в Анкоридж, на Аляску, в единственное подобное заведение во всей Северной Америке.

Но несчастья на этом не кончились. Стоило дочери уехать, как Маргарита начала отчаянно тосковать. Ее больше не радовало ни отсутствие Кейт — жизнь без нее казалась пустой, — ни ее присутствие — девочка всегда приезжала ненадолго и только растравляла душу. В двадцать лет переехав обратно к матери, Кейт с удивлением выслушивала каждый вечер, что сломала ей жизнь, хотя они почти никогда не виделись...

Как только Кейт вернулась, неприятности снова посыпались градом. О бытовых неудобствах не стоит и говорить. Жилье стоило очень дорого, так что им вдвоем приходилось ютиться на двадцати двух квадратных метрах, хоть и в хорошем районе, но на двадцати двух, не больше и не меньше. От многочисленных Маргаритиных увлечений в доме остались горы разного скарба. Одно время она увлекалась парикмахерским делом, и специализированные журналы умело убедили ее, что она сильно сэкономит, если купит якобы профессиональный фен. Скелет этого аппарата, который давно не работал, потому что сгорела какая-то электронная деталь (вот только какая?), с угрожающим видом возвышался в углу, а над ним нависало некое подобие каски. Ракетки для игры в сквош, бадминтон, теннис, пинг-понг и даже баскская чистера из ивовых прутьев свидетельствовали о привязанности Маргариты к этим видам спорта. Увы, подобное нагромождение косвенно подтверждало очевидный факт, который хозяйка, правда, долго не хотела признавать: у нее не было ни малейших способностей к каким бы то ни было играм, где требовалось попасть по мячу. О Маргаритиной принадлежности к сектам самого разного толка напоминали разбросанные по всей комнате фрагменты таинственных одежд и предметов: ризы со странными, а то и шокирующими письменами, кулоны в виде циркулей, дерзновенно разведенных иод прямым углом, амулеты, где свастики соседствовали со звездами Давида. В углу пылился гипсовый буддистский храмик, причем последние подношения, оставленные там явно не вчера, давно успели сгнить на полу.

Несмотря на кажущийся беспорядок, Маргарите нравилось жить в окружении всех этих вещей, ведь они напоминали ей о стольких желаниях, оставшихся в прошлом. Как однажды мудро заметил психолог из Министерства социальной гармонии, они умерли, но это значило, что когда-то они были живыми. Все они отражали разные ипостаси Маргаритиной личности, богатство и непреходящую ценность ее внутреннего мира. Научиться любить самого себя — какую еще цель могло поставить перед своими членами идеальное свободное общество, подобное Глобалии? К этому же в конечном счете призывал и уже упомянутый психолог из министерства, в которого Маргарита, конечно, не преминула влюбиться. К несчастью, его вскоре перевели на Карибы, и их отношения не выдержали испытания расстоянием. Но Маргарита навсегда запомнила его слова о том, что любить себя означает полностью принимать себя таким, какой ты есть, а значит, и таким, каким ты был в прошлом.

Следуя этому завету, Маргарита храбро согласилась, чтобы Кейт покинула интернат и поселилась у нее. Она даже с нетерпением ждала приезда дочери. Но, увы, как только та появилась на пороге, стало ясно, что ужиться им будет нелегко. Во-первых, хотя у Кейт почти не было своих вещей — все умещалось в одной сумке, — пришлось выделить ей место, а значит, еще чуть-чуть потеснить и без того сваленные в кучу сокровища. Птичья клетка, в которой когда-то прожила свою коротенькую жизнь канарейка по имени Селеста (Господи, как же Маргарита ее любила!), пала жертвой этой перестановки, сгинув под сломанной швейной машинкой и чугунными блинами от штанги.

Но хуже всего было то, что у Кейт изменился характер. Раньше она была живой, веселой девочкой, а по возвращении оказалась мечтательной и меланхоличной. Она могла часами лежать на английском канапе с кривыми ножками. Канапе было роскошное, эксклюзивное, хоть и начало разваливаться ровно через неделю после истечения гарантийного срока. Кейт все время смотрела в окно, откуда виднелся кусочек реки, и ее мать очень скоро догадалась, что девушка влюблена. Пока дочери не было дома, Маргарита нашла в ее мобильном несколько плохо спрятанных фотографий. Можно было подумать, что Кейт нарочно оставила телефон на видном месте, чтобы матери захотелось постучать по клавишам. Н^ большинстве снимков девушка держалась за руки с каким-то типом, своим ровесником. Судя по фотографии, сделанной с более близкого расстояния, этот юнец обладал всеми достоинствами и недостатками, свойственными его возрасту. Он казался высоким и сильным, но на лице было все то же романтическое, а проще говоря, глуповатое выражение. Во всем облике его угадывалась некая «незаконченность», как обычно с осуждением писали в журналах о молодежи. Маргарита разделяла общепринятую неприязнь к этим существам, еще таким незрелым, необработанным, не облагороженным временем и пластической хирургией. Они были ей совершенно неинтересны.

Конечно, и в Глобалии находились извращенцы, испытывавшие тягу к молодежи, но психологи призывали их всерьез разобраться в себе. В любом случае, Маргарита была не из их числа. К тому же интересоваться молодежью давно уже считалось немодно. Одним словом, ей это было просто противно.

Маргарита начала поглядывать на дочь с возрастающей неприязнью. Прежде всего, в Кейт ее безумно раздражало то, что принято называть естественностью. Кстати, очень точное слово, оно обозначает полную противоположность цивилизации, настоящее дикарство. Кейт не пользовалась ни косметикой, ни духами и одевалась подчеркнуто просто. Мало того, она явно презирала модные журналы. Оттого что, видите ли, ее облик отдаленно напоминал рафаэлевских мадонн, эта девица вообразила себе, что красота, словно дикое растение, цветет сама по себе, без всякого ухода, там, где природе было угодно заронить ее семя. Обычное для молодежи политически некорректное заблуждение. К счастью, отныне эта малочисленная каста была уже не в состоянии навязывать кому-либо свои взгляды. В Глобалии красота была идеалом, которого каждый мог со временем достичь собственными усилиями благодаря косметике и пластической хирургии. Кроме того, каноны красоты стали куда менее жесткими, особенно ценились зрелость и приходящий с ней жизненный опыт. Но Кейт пока ничего этого не понимала и явно не имела ни малейшего желания исправляться. И этот юнец, ее приятель, наверняка был ничуть не лучше.

Но еще невыносимее были ее дурацкие романтические ужимки: мечтательный вид, вздохи, то, как она перешептывалась по телефону со своим ненаглядным. Маргарита принялась было довольно грубо подшучивать над сердечными делами дочери, но та к огромному разочарованию матери нисколько не смутилась. Кейт просто отказалась об этом говорить, со смехотворным возмущением отвергая все Маргаритины намеки и шуточки.

Короче говоря, добром все это кончиться не могло. Так что Маргарита не особенно удивилась, когда после неудачной дурацкой вылазки в антизону дочь появилась на пороге в сопровождении двух охранников.

Поскольку она нарушила закон в первый раз, а у матери была безупречная репутация, Кейт быстро отпустили. Но теперь на нее было заведено досье. И главное, никто не мог поручиться, что она не натворит еще каких-нибудь глупостей.

Вот о чем думала в тот вечер Маргарита, глядя на безмолвно плачущую дочь.

— Доедай каштановое пюре, а то остынет, — раздраженно сказала она.

За несколько лет до того Маргарита неосторожно заинтересовалась специальным предложением на поставку каштанового пюре быстрого приготовления. Увы, она невнимательно прочитала условия контракта, и теперь, хотя это блюдо ей сразу же разонравилось, Маргарита была вынуждена получать и оплачивать все тридцать восемь партий, то есть четыре килограмма в месяц в течение трех лет. Хорошо еще, что несколько мешков удалось приспособить вместо подпорки под разваливающееся канапе.

— И перестань хлюпать носом, ты действуешь мне на нервы! — добавила Маргарита, опрокидывая стакан.

Рекламная кампания «Освободимся от алкоголя» не принесла желаемого результата: меньше пить никто не стал. Назидательные ролики, которые каждый день передавали по телевизору, привели к одному: теперь все старались рассовать бутылки так, чтобы они как можно меньше бросались в глаза. Маргарита осталась верна джину, особенно в тяжелую минуту. Бутылку она прятала за буддистским алтарем и охотно прикладывалась к ней всякий раз, когда дела шли не лучшим образом.

— Тебе я не предлагаю, — бросила она дочери.

Налив себе стакан, она немного подержала бутылку открытой, а потом снова завинтила крышку.

— Ты еще пристрастишься, помяни мое слово!

И Маргарита одним глотком опустошила больше половины стакана. Ей нравилось пить именно так: сперва отхлебнуть как следует, а потом, когда голова уже слегка кружится, смаковать маленькими глоточками остальное.

— Мне уже осточертело, что ты все время молчишь. — В голосе ее зазвучала необычная решимость и плохо скрытая злоба. — Строишь из себя всезнайку. Нос задираешь. Вот и доигралась.

Кейт не отрывала покрасневших глаз от окна. По вечерам портовые огни и сигнальные маячки судов, входивших в устье реки, были едва различимы за городской иллюминацией. В современных зданиях все окна выходили на огромные климатизированные пространства внутри безопасных зон, но Маргарита жила в старом доме, и некоторые окна (естественно, наглухо закрытые) выходили наружу.

— По крайней мере, это тебе послужит уроком. Развлекайся сколько хочешь. Но не забывай, что это твоя жизнь.

При этих словах Маргарита прищурилась, в полном восторге от своих педагогических способностей.

— Пойми меня правильно, — продолжала она, — речь ведь совсем не об этом типе. Главное — ты должна научиться любить себя, Кейт. Как я люблю себя. И тебя, конечно, тоже.

Тут Маргарита призвала на помощь хороший глоток джина.

— Ты меня понимаешь?

Кейт кивнула, и Маргарита несказанно воодушевилась. Она собралась было положить руку дочери на плечо, но (неужели джин подействовал так быстро?) слишком широко размахнулась и уронила огромную стопку карнавальных шляп. Подумать только, она все лето мастерила эти шляпы в клубе под названием «Венецианский день». Все должно было завершиться поездкой на Венецианский карнавал, вот только директор оказался мошенником и сбежал со всеми деньгами.

Кейт и ее мать бросились собирать разлетевшиеся по всему полу красные бархатные шляпы в желтую клетку и складывать их обратно под позвякивание бубенчиков.

Потом они молча уселись друг напротив друга. Маргарита не на шутку растрогалась. Может, дочь ничего и не рассказывает, зато ее нельзя упрекнуть ни в лени, ни в равнодушии. Кейт всегда была готова помочь матери, порадовать ее. У Маргариты защекотало в носу, и она всхлипнула. И вот в тот самый миг, когда ее буквально переполняли материнские чувства, раздался звонок. Мать и дочь быстро переглянулись. Но не успела Маргарита протянуть руку, как Кейт уже завладела аппаратом.

Едва она поднесла трубку к уху, как вся побледнела.

— Да, — сказала она ничего не выражающим тоном.

Мать смотрела на нее, не зная, что и подумать.

Последовало долгое молчание. Вдруг Кейт вскрикнула, и в голосе ее было столько нежности и страсти, что трубка, казалось, вот-вот разорвется у девушки в руках.

— Это ты! — закричала она.

Маргарита подскочила.

— Да, да, — повторяла Кейт.

— Положи трубку! — приказала мать.

— Нет, не беспокойся. Да, конечно. Никогда, Байкал, ни за что.

— Положи трубку! — заорала Маргарита.

Вместо ответа Кейт повернулась к ней спиной и прикрыла рукой трубку, чтобы лучше слышать.

— Не может быть! — кричала девушка. — Байкал, как же так?! Они что, тебя держат? Объясни же!

— Положи немедленно!

— Я хочу к тебе, любимый! Я хочу с тобой! Почему они не разрешают? Ну и пусть, я все равно к тебе доберусь!

— Маленькая дрянь! — завопила Маргарита.

Она бросилась на Кейт, чтобы отнять телефон, но по дороге сбила несколько коробок; на пол полетели пакеты с пюре, косметика и ошейники для собаки, которую она так никогда и не собралась завести.

— Где мы увидимся? Где? Где?

Стоя в углу комнаты, Кейт прижимала к себе телефон, закрывая его всем телом.

— Не обращай внимания, это моя мать. Ну, скажи, где мы встретимся? Как же так, почему ты не знаешь?! Почему? Я буду бороться за тебя.

Маргарита изо всех сил вцепилась дочери в волосы и в рукав и трясла ее, задыхаясь от нешуточной злобы.

— Я люблю тебя. Я люблю тебя, — повторяла девушка. Глаза ее были полны слез. — Где бы ты ни был, мы обязательно будем вместе, любимый! Я тебе обещаю! Обещаю...

И она застыла с телефоном в руках. Через несколько секунд, поняв, что разговор окончен и связь прервана, она как будто впервые заметила мать, которая все еще цеплялась за нее.

— Пусти! — рявкнула Кейт.

Она развернулась и швырнула телефон. Аппарат угодил Маргарите в плечо, и та взвизгнула. Кейт долго стояла и смотрела матери прямо в глаза, а потом ушла, хлопнув дверью.

Маргарита плюхнулась на кучу разбросанных по полу вещей и зарыдала.

 

Глава 9

ДЛЯ ГЛАВНОГО РЕДАКТОРА ГАЗЕТЫ Эл Стайперс был необыкновенно спокойным человеком. Он всегда умело избегал суеты и беспорядка, которые часто повсюду сопровождают людей его профессии. Стайперс придавал большое значение своей внешности. Он всегда был чисто выбрит, прекрасно причесан, за всю жизнь не пропустил ни одной плановой пластической операции. Точнее говоря, он старался оперироваться даже немного раньше положенного срока. Его ровный загар, едва заметные шрамы и подтянутая кожа под глазами, на висках и на подбородке только добавляли ему мужской привлекательности. В прошлом году он удостоился титула «Самого красивого мужчины с большим будущим». Ему было особенно приятно получить этот знак отличия как раз в день своего девяностолетия. Теперь бесценный диплом висел у него в кабинете, где с одной стороны красовался глобалийский флаг с двумястами пятьюдесятью звездами, а с другой — фотографии, на которых главный редактор пожимал руку разным знаменитостям, причем те были явно польщены его вниманием.

В газете «Юниверсал Геральд», которая распространялась по всему миру, славилась безупречной репутацией и несравненными спортивными рубриками, работало больше семисот журналистов. Чтобы оправдать свою легендарную невозмутимость, Стайперс любил повторять, что «Геральд» не дирижерская палочка, а маршальский жезл, так что незачем им размахивать в разные стороны. Надо только крепко держать его в руке и не уронить по небрежности. Стайперс всегда был готов уделить внимание своим сотрудникам и выслушать их. Конечно, при условии, что те обратятся к нему во время редакционной летучки, изложат проблему, не повышая голоса, и сами тут же предложат ее решение. Вне этих запланированных собраний увидеть главного редактора было непросто. И чем большее нетерпение выказывал сотрудник, тем меньше у него было шансов получить аудиенцию.

Анрик имел возможность в этом убедиться, в десятый раз пытаясь прорваться мимо неприступной секретарши.

— Господин Стайперс занят, — всякий раз невозмутимо отвечала она, — если у вас есть для него какие-либо бумаги, оставьте их мне. Я все передам.

Презрение, звучавшее в ее голосе, вполне соответствовало ничтожному положению Анрика в редакционной иерархии и особенно его юному возрасту. Против Анрика сыграл и тот факт, что мегера, бросив один только взгляд в его сторону, пришла к выводу, что и как мужчина он не представляет из себя ничего особенного.

Но Анрик был не из тех, кто легко отступает от цели. Он знал, что молодой стажер мало чего может добиться официальным путем. Нелюбезный прием, оказанный секретаршей, только подтвердил его предположения. Ничего страшного, он обязательно что-нибудь придумает. Бабушка-каталонка воспитала Анрика в убеждении, что храбрость города берет. Он искренне верил, что смелость, приправленная безрассудством, фантазией и своего рода щегольством, должна вызывать всеобщее восхищение.

Получив еще один отказ, Анрик перестал изображать смиренного просителя. Он выпрямился, пригладил усы и пристальным взглядом окинул кабинет, словно речь шла о месте будущей дуэли. В каждой стене было по одной двери. Через одну вошел сам Анрик, а вот куда вели остальные, догадаться было невозможно. Так что, решись Анрик на штурм, он легко мог влететь прямиком в стенной шкаф, в гости к швабрам и ведрам.

Молодой человек поблагодарил секретаршу и быстрым шагом вышел из кабинета. В коридоре ему попалось несколько незнакомых журналистов, которые возвращались с обеда.

— Простите, — обратился он к ним, — я здесь на стажировке и мне поручили написать материал об обеспечении безопасности в нашем здании. Вы не подскажете, где здесь аварийный выход?

Один из журналистов, по-видимому старый сотрудник редакции, указал ему на дверь слева.

Анрик поблагодарил и вошел в нее. Он оказался в пустом коридоре. На стене, как он и предполагал, висело табло с противопожарной инструкцией. Молодой человек пролистал текст и в конце концов с помощью меню вывел на экран план эвакуации, где были изображены все кабинеты, расположенные на этаже. Анрик знал, что из-за террористической угрозы для знакомства с подобным документом требовалось специальное разрешение. Чтобы получить доступ, пришлось приложить к считывающему устройству свое генетическое удостоверение. Охрана внизу наверняка должна была встревожиться. К счастью, до этого он уже успеет все сказать.

Анрик вернулся в главный коридор и вошел в кабинет секретарши, которая презрительно взглянула на него поверх монитора. Но он и не подумал останавливаться у ее стола. Одну за другой распахнув все четыре обозначенные на плане двери, Анрик ворвался в просторный кабинет главного редактора.

Стайперс был один, он стоял неподалеку от своего стола и смотрел в окно. Как и во всех офисных небоскребах, окна в здании газеты выходили на огромный внутренний двор, где на каждом уровне гигантской стоэтажной постройки были разбиты висячие сады. Из кабинета Стайперса открывался роскошный вид на бассейны, расположенные на сорок пятом этаже. Они были окружены гигантскими молочаями, между которыми пристроилось множество магазинчиков. В обеденный перерыв там прогуливались толпы сотрудников. По приказу главного редактора, температура и влажность в этих помещениях, предназначенных для отдыха, была приближена к тропическому климату. Причина была проста и невинна: Снайпере любил смотреть на женщин в летней одежде. Весь обеденный перерыв он любовался на их обнаженные руки и декольте. Вторжение Анрика несказанно разозлило главного редактора. Первое, что ему захотелось сделать, — это схватить свой мобильный и вызвать охрану. Он протянул было руку, но тут же передумал.

Оказавшись в кабинете, Анрик сделал два шага вперед и остановился, подбоченившись, высоко держа голову и выставив вперед одну ногу. Бородка его воинственно торчала, и весь облик каталонца выражал решимость и вызов.

Стайперс застыл от изумления, пытаясь понять, где он мог раньше видеть это лицо, и тут взгляд его случайно упал на декоративный экран, висевший над входной дверью. Памятуя о своем голландском происхождении и в строгом соответствии с принятой системой стандартизированных культурных элементов, Стайперс приказал поместить там «Ночной дозор» Рембрандта. Вот почему ему показалось, что он где-то уже видел того, кто так бесцеремонно ворвался к нему в кабинет: незваный гость словно только что покинул отряд щеголеватых дворян, который столько лет был у Стайперса перед глазами.

— Приношу свои извинения, господин главный редактор! — отчеканил Анрик. Но тон его был настолько дерзким, что говорил об обратном: «И не надейтесь, что я стану извиняться!» — Мне необходимо поговорить с вами о срочном деле.

Тем временем на пороге появилась запыхавшаяся секретарша и с беспомощным видом спросила:

— Мне позвать охрану?

Стайперс любил удивлять. И ему не хотелось выглядеть в глазах женщины менее эффектно, чем этот дерзкий юнец, застывший в благородной позе. Главный редактор не преминул на мгновение присоединиться к бессмертным гордецам из «Ночного дозора».

— Не утруждайтесь! — величаво провозгласил он.

Подойдя к Анрику, Стайперс взял его под руку, увлек за собой к стоявшим в углу креслам и усадил напротив себя. Секретарша вышла с обиженным видом и хлопнула дверью.

Присев на краешек кресла, Анрик держался все так же прямо.

— Я Анрик Пужолс из отдела происшествий, — произнес он с такой гордостью, с какой театральный персонаж провозглашает: «Я, дон Диего Кастильский».

Стайперса этот странный гость забавлял все больше и больше, и он наклонил голову, словно приветствуя настоящего дворянина.

— Чем могу служить, мой дорогой Анрик?

— Речь идет о взрыве в торговом центре.

Главный редактор вздрогнул. Это был уже далеко не «Ночной дозор». С терроризмом шутки плохи, тут приходилось проявлять повышенную бдительность.

— Слушаю вас.

— Я провел расследование. Мне удалось получить сенсационные сведения.

— Гм! — тревожно хмыкнул Стайперс, — Дайте-ка я взгляну на досье.

Он выдвинул из подлокотника кресла сверхплоский монитор, включил его и стал просматривать материалы готовящегося номера.

— Вы сегодня что-нибудь сдали в печать? — спросил он Анрика.

— Нет, господин главный редактор, я хотел сначала поговорить с вами. Дело слишком серьезное.

— Так выкладывайте, — поторопил его Стайперс, не отрывая глаз от экрана.

— Все очень просто. У меня есть фотография тех, кто подложил бомбу.

При этих словах Анрик немного отодвинулся, словно сам только что выложил на стол взрывчатку. Главный редактор окаменел.

— Что вы сказали?!

— Вы все правильно поняли, — подтвердил Анрик, сияя, — здесь у меня фотография тех, кто припарковал заминированную машину.

Говоря это, он постукивал по чехлу своего мобильного, который все еще держал под мышкой, словно кольт в кобуре.

— Вы что, шутите?

— Ни в коем случае. Я вам сейчас все покажу. У вас найдется переходник? У меня телефон старого образца, его нельзя напрямую подключить к новым моделям.

Стайперс на секунду растерялся. Его так поразила новость, которую принес Анрик, что он даже не сразу понял, о чем идет речь, хотя его поколение очень долго пользовалось этими давно устаревшими приспособлениями. Он взял себя в руки, выдвинул небольшой ящик и вытащил оттуда какой-то довольно облезлый и уродливый аппарат.

— Давайте сюда вашу штуковину.

Анрик медленно и торжественно, словно фокусник, извлек из чехла свой мобильный.

— Не тяните!

Раздражение Стайперса достигло крайней степени. Он буквально обрушился на Анрика, вырвал аппарат у него из рук и подключил к своему.

— И взбредет же в голову пользоваться подобным старьем!

— Я мало зарабатываю, — парировал Анрик с лукавой улыбкой, — Кроме того, честно говоря, я люблю эти старые модели, по-моему, они надежнее...

Не обращая ни малейшего внимания его слова, Стайперс принялся просматривать снимки на своем мониторе.

— Это что еще такое? Где те люди, о которых вы говорили?

Анрик приподнялся со своего кресла и потянулся к экрану, но так ничего и не разглядел, а потому встал, решительным шагом подошел к Стайперсу и остановился у него за спиной.

— На обращайте внимания на первый план, — сказал он, слегка краснея.

— На первый план? Да здесь ничего больше и не видно!

Стайперс то увеличивал, то уменьшал снимки на экране.

— Это, кажется, голова. Голова женщины. Что это она делает? Нет, не может быть!

Он резко повернулся и взглянул Анрику в лицо.

— А вы, оказывается, шутник, мой дорогой! Явиться сюда, чтобы подсунуть мне под нос непристойные снимки!

— Я же говорил, не обращайте внимания на первый план! Понимаете, это снимали двое... из тех, кто любит поразвлечься на парковке.

На самом деле, здесь не было ничего из ряда вон выходящего. В идеальном демократическом обществе доступ к изображениям сексуального характера был, конечно, абсолютно свободным. Разумеется, при одном условии: по установленным правилам, они могли использоваться только в определенных обстоятельствах. Так что Анрика можно было обвинить разве что в некоторой неделикатности. По сравнению с главной темой разговора это была сущая мелочь, и он недрогнувшим голосом напомнил Стайперсу, что речь идет об очень серьезных вещах.

— На третьем снимке, нет, не на следующем, а на предыдущем, да, вот здесь, прекрасно видно лицо водителя и его спутника. Слева вверху.

Главный редактор прищурился.

— Двое блондинов? — спросил он.

— Да, на следующем снимке тоже они. Смотрите, здесь они возятся с каким-то механизмом, наверняка это часовой механизм бомбы. А на последнем снимке уже никого нет. Они сбежали.

— И это все? — спросил Стайперс, медленно поворачиваясь к своему сотруднику.

Анрик выпрямился, потянул рукава и вернулся в свое кресло.

— К счастью, нет. Иначе мы оказались бы в тупике. Но я подробно рассмотрел взорвавшуюся машину, и обратил внимание, что на крыше там был закреплен какой-то предмет. Предмет, который, заметьте, убрали еще до взрыва.

— Ну и что?

Таинственно улыбаясь, словно дегустатор, только что определивший происхождение дорогого вина, Анрик наслаждался произведенным эффектом.

— Поверьте, я долго искал ответ. И представляете, он пришел ко мне по дороге сюда. Мимо меня проехал патруль Социальной безопасности. Вы никогда не обращали внимания на сигнальный маячок у них на крыше? На взорванном автомобиле был след как раз от такого маячка.

Стайперс долго молчал, а потом поднялся. Заложив руки за спину, он медленно окинул взглядом кабинет. Время от времени он бросал недоверчивые взгляды на «Ночной дозор». Анрик был вне себя от радости, видя, как с первой же попытки покорил главного редактора. На лице его играла горделивая улыбка, которая несведущему человеку могла показаться даже несколько самодовольной. «Храбрость города берет», — думал Анрик и мысленно благодарил бабушку, научившую его этой мудрости.

Его размышления прервал Стайперс, который тяжелым шагом вернулся к своему столу, уселся в кресло и наклонился к своему собеседнику.

— Напомните-ка мне, как вас зовут...

— Анрик Пужолс.

— Ах да, Пужолс. И кто же пригласил к нам на работу столь блестящего юного журналиста?

— Палмер, заведующий отделом происшествий, — с гордостью отозвался Анрик.

В конце концов, хотя Палмер и не отличался особой любезностью, было справедливо, чтобы и его не обошли наградой.

— Палмер? — задумчиво произнес Стайперс, — Который раньше работал в «Глобал Пост»? А почему вы не обратились к нему?

— Он болен.

Стайперс откинулся назад и соединил руки в замок. Теперь он знал достаточно. Он вдохнул носом побольше кондиционированного воздуха и выдохнул его прямо в лицо собеседнику.

— Послушайте, вы, юнец, что вы себе возомнили? Вваливаетесь сюда с наглым видом, со своими идиотскими усами...

Анрик остолбенел. Главный редактор дрожал от негодования. Он снова стоял возле окна, против света, и только одно это немного смягчало его искаженные черты.

— Вы мне помешали, да, помешали! Врываетесь сюда без приглашения, и все зачем? Чтобы сообщить мне якобы сенсационные сведения! Мало того, вы еще хотите, чтобы я опубликовал в своей газете фотографии каких-то извращенцев?!

— Но...

— Молчите! Знаю, знаю, в углу два блондина, и это они подложили бомбу. Дорогой мой, не лучше ли было, вместо того чтобы строить из себя умника и расспрашивать сексуально озабоченных, просто взять и заняться своим делом? Если бы вы пошли на пресс-конференцию, которая проходила там же, на месте, и послушали, как ведется расследование, то вы бы знали, что бомбу подложили не двое, а трое и были это вовсе не блондины, а брюнеты. Трое темноволосых мужчин, один из них с бородой. И вы бы знали, что машина была украдена и принадлежала банковскому служащему...

— Вот именно, — возразил Анрик, — все так говорят, а на самом деле...

— Перестаньте, глупый юнец! Для начала научитесь своей профессии. Вы прекрасно знаете, у нас свободная пресса. Но свобода предполагает и ответственность. Когда истина очевидна, надо относиться к этому с уважением. Вам не кажется, что, если все утверждают одно и то же, это что-нибудь да значит? Вы что, хотите, чтобы мы одни противоречили всем?!

— А что, если...

— Как вы себе это представляете? Новость дня: «Теракт совершили два блондина на машине Министерства социальной безопасности!» А можно еще короче: «Теракт совершило Министерство социальной безопасности!» Вы этого хотите?

— Я...

— Теперь уж позвольте мне, теперь моя очередь обвинять. Вам захотелось новых жертв, да? Причем невинных! Если ваша бомба взорвется, пострадавших будет предостаточно, и я буду первым. Вы подумали, что скажет попечительский совет? Вы себе представляете, как я буду демонстрировать вашу сладкую парочку на совете директоров «Холдинг Минисофт пресс»?

Тут Стайперс остановился как вкопанный.

— Понимаю, — сказал он с застывшим выражением лица, и в голосе его зазвучали железные нотки, — именно этого вы и добиваетесь... Палмер здесь всего пять лет. Кто поручится, что он не продолжает тайно работать на «Глобал Пост»? Не удивлюсь, если он устроил заговор, чтобы свалить меня и дискредитировать «Юниверсал Геральд»!

Он на секунду задумался. Потом, как бы случайно бросив взгляд на несчастного Анрика, который буквально прирос к своему креслу, небрежно нанес ему последний удар.

— Не знаю, за кого вас считать: за провокатора или за идиота. Я человек незлой, так что остановимся на втором. Я не стану выставлять себя дураком и сообщать об этом деле в Министерство социальной безопасности. У вас есть копии этих фотографий?

— Нет, — простонал Анрик.

— Тем лучше. Значит, достаточно стереть файлы в вашем мобильном. Вот и все, готово. Держите. А теперь можете исчезнуть.

Стайперс повернулся к своему рабочему монитору и вызвал секретаршу. Та появилась в дверях, одной рукой приглаживая волосы. Вид у нее был несколько озадаченный.

— Будьте так любезны, откройте личное дело этого господина...

— Меня зовут Анрик Пужолс.

— Вы слышали? Тем лучше. Внесите пометку: «Максимально ускоренное развитие карьеры». Благодарю.

Анрик встал, и, поскольку Стайперс не проявил ни малейшего желания пожать ему руку, вышел, не говоря ни слова.

В коридорах кипела жизнь. Повсюду толпились сотрудники, вышедшие передохнуть, они переговаривались и весело смеялись. Анрик прошел мимо них с угрюмым видом. Его крошечный кабинетик был в самом низу. Он спустился по запасной лестнице, наслаждаясь тишиной, которую на огромной бетонной спирали нарушали только вздохи и эхо. Двух коллег, с которыми Анрик делил комнату, не было на месте. Он собрал кое-какие вещи и бросил их в рваную спортивную сумку, валявшуюся на полу.

В новом трудовом законодательстве была принята терминология, которая гарантировала трудящимся неукоснительное соблюдение их прав. Ни одно взыскание не могло теперь выражаться словами с негативной или оскорбительной окраской. Например, выражение «ускорить развитие карьеры» означало то же, что в разговорном языке продолжали обозначать фразой «выставить за дверь». «Максимально ускоренное развитие карьеры» предполагало полную профессиональную дисквалификацию, так что уволенному уже было не устроиться ни на какую работу. Таким образом, карьера действительно ускорялась настолько, что в одно мгновение приходила к концу.

В вестибюле толпилось полно народу. На первом этаже здания «Юниверсал Геральд» было установлено несколько сот экранов, одновременно транслировавших все телеканалы Глобалии, и всегда находилось множество желающих поглазеть на это разноцветное представление.

Анрик подошел к стойке администратора, чтобы сдать свое профессиональное удостоверение. В нескольких метрах от себя он заметил темноволосую девушку с множеством родинок, которая писала длинное сообщение. Время от времени она украдкой вытирала слезы. Анрик подумал, что в этой толчее, где каждый суетится и улыбается, пытаясь выставить себя в наилучшем свете, только он и эта девушка не стыдились выглядеть несчастными жертвами обстоятельств. Ему захотелось улыбнуться ей, но он побоялся быть неправильно понятым и вышел, не говоря ни слова.

Кейт еще добрых пять минут провозилась со своим сообщением. Этот текст предназначался для редакции «Юниверсал Геральд». Каждый гражданин Глобалии мог таким образом сообщить любую информацию крупным СМИ, а те потом могли поступать с ней по своему усмотрению.

— Можно, я присоединю к своему объявлению фотографию пропавшего человека? — спросила Кейт у девушки за стойкой.

— Присоединяйте что хотите. Цена от этого не меняется, — презрительно бросила та.

Она была увлечена телеигрой, которую смотрела на своем мониторе. Это была новая программа под названием «Гладиаторы на один вечер». Сегодняшнего участника, банковского клерка, вот-вот должен был сожрать лев. Естественно, для обеспечения безопасности животного были приняты все необходимые меры. Ведь если человек участвовал в конкурсе добровольно, то хищник письменного согласия не давал.

Кейт прикрепила маленькую фотографию Байкала из своего мобильного и вернула девушке за стойкой портативный экран, на котором писала сообщение. На мгновение Кейт застыла, устремив взгляд в пустоту, а потом отправилась домой, готовая противостоять матери и повседневной жизни.