Курьерский поезд, следовавший до Петрограда, остановился у харьковского вокзала точно по расписанию – в 9.34 утра. Шел дождь, поэтому, когда проводники объявили о прибытии на станцию, это не вызвало обычного ажиотажа. Никто из пассажиров не ринулся на перрон, чтобы запастись провизией, выкурить на свежем воздухе папиросу или просто размять ноги. Торговки в цветастых платках, втянув головы в плечи, понуро тащили вдоль состава корзины со снедью домашнего приготовления, но никто их не окликал. Стоявший у окна спального вагона Калитников проводил взглядом одну из них и равнодушно подумал, что из-за непогоды сегодня она останется в убытке.

С грохотом распахнулась дверь в тамбур, впустив в коридор волну сырости и запах паровозного дыма. Оставляя на ковровой дорожке мокрые следы, в конец вагона прошла невысокого роста дама в шляпе с опущенной вуалью. В руках она несла круглую коробку с ручкой из голубой ленты и сложенный черный зонтик, с которого капала вода. За ней, сопя, проводник тащил два больших чемодана. Павлу Тихоновичу пришлось прижаться к окну, чтобы пропустить процессию. Проводник занес багаж в самое дальнее купе и тут же выскочил, торопясь обратно, – восемь минут стоянки были почти на исходе. Дама вошла и закрыла за собой дверь. Только слабый аромат модных духов «Коти» напоминал о том, что еще мгновение назад она была здесь.

На звон станционного колокола паровоз откликнулся протяжным гудком. Вагон дернулся так сильно, что Калитников с трудом устоял на ногах. Он еще немного понаблюдал, как мимо с нарастающей скоростью проплывают закопченные стены пристанционных построек, взглянул в сторону купе, где скрылась незнакомка, и вернулся на свое место. Пейзаж за окном навевал уныние. Казалось, низко висевшие тучи вместе с дождем поливали город серой краской, отчего все вокруг, даже листва деревьев, казалось серым.

Несмотря на ненастье, настроение у Калитникова было просто радужное. Страх и стыд от пережитого унижения, с которыми он уезжал (а точнее – бежал!) из Севастополя, наутро отступили, опустились куда-то глубоко на дно души. Услужливость проводников и официантов вагона-ресторана, переходившая в угодничество, напомнили ему, что в глазах остальных он по-прежнему принадлежит к сильным мира сего. А главное, с каждым ударом вагонных колес Павел Тихонович уносился все дальше от того страшного человека, который сумел вселить в нувориша самый настоящий ужас. Дело было даже не столько в угрозе лишиться жизни, сколько в том, как небрежно, походя, нежданный визитер содрал с богача покров респектабельности; намеренно грубо напомнил коммерсанту, кем, по внутренней сути, тот является.

В детстве Павлуше Калитникову и присниться не могло, что ему доведется когда-нибудь носить костюм, сшитый у самого дорогого портного, а во внутреннем кармане пиджака сердце будет греть бумажник, до отказа набитый деньгами. Семья, где он появился на свет, жила в маленьком деревянном домике, располагавшемся на задворках Каланчевской улицы. Отец мальчика благодаря усердию и трезвому поведению поднялся из простых весовщиков до помощника начальника пакгауза грузовой станции Ярославской железной дороги. Он был человеком суровым, в чем-то даже деспот, но младшего сына-последыша искренне любил и прощал многое.

Мать избавляла сыночка от домашней работы, постоянно баловала пирогами да ватрушками, отчего тот рос толстым увальнем. Отец ее ругал, но сам, всякий раз получив на руки жалование, одаривал Павла гривенником или пятиалтынным «на пряники». Прикидывая, на что потратить свои богатства, мальчик неожиданно открыл для себя, что цифры, выбитые на серебряных или медных кружочках, напрямую связаны с возможностью получать от жизни те или иные удовольствия. Мир чисел заинтересовал его. Подражая матери, которая тщательно вела запись домашних расходов, он завел тетрадку, где стал вести собственную бухгалтерию. Вскоре Калитников-младший настолько овладел арифметическими действиями, что, бывая на станции, с легкостью помогал отцу в подсчетах стоимости перевозки грузов. В семье сначала в шутку, а со временем и всерьез стати поговаривать, что в будущем доморощенному таланту откроется прямая дорога к высшему коммерческому образованию.

К огорчению родителей, кроме математики, Павел не добился успехов в овладении другими предметами. Педагоги скрепя сердце переводили его из класса в класс, каждый раз отмечая в характеристике главную черту характера способного ученика – «отсутствие усердия в учебе». Мальчик спокойно относился ко всем нотациям, поскольку давно для себя решил, что главнее всех книжных премудростей – умение зарабатывать деньги. Он не собирался тратить время на изучение бесполезных с его точки зрения наук, вроде химии, физики или истории. Даже литературные произведения воспринимались им своеобразно. Так, прочитав «Мертвые души», юный тезка Чичикова остался равнодушен к художественным достоинствам книги, зато очень сильно переживал неудачу героя в реализации замечательного плана быстрого обогащения.

И все же, не по причине плохой учебы Павел не переступил порог создаваемого в то время Коммерческого института. Калитников-старший благодаря своим знакомством среди деловых людей Москвы успешно хлопотал о приеме сына в заветное учебное заведение, но случилась беда. В начале нового 1907 года на Красной площади Тихон Матвеевич сорвался с подножки трамвая и погиб под колесами «московской гильотины», как называли горожане этот вид транспорта. А спустя несколько месяцев Павел, уже имея в кармане аттестат об окончании реального училища, угодил в число политически неблагонадежных лиц. Вся нелепость ситуации состояла в том, что сам он ни сном ни духом не был причастен к борьбе с самодержавием.

Юноша просто шел по Солянке, когда возле доходного дома его остановил прилично одетый господин. Незнакомец объяснил, что находится в ссоре с дамой, но в день ее рождения хочет сделать шаг к примирению. Поэтому он молит симпатичного молодого человека оказать услугу – отнести женщине цветы и сверток с подарком. Предвкушая получить обещанную награду в три рубля, Павел спокойно позвонил в дверь указанной квартиры. К несчастью, вместо именинницы его встретили жандармы. Они почему-то не поверили в непричастность курьера к доставке на эсеровскую явку динамита («Хорош подарочек для дамы!») и определили Калитникова на постой в Бутырский тюремный замок.

Упорное, в течение целого месяца отрицание подследственным вины только злило следователя. Премьер-министр Столыпин приказал задавить революционные организации в зародыше, а тут мальчишка-бомбист упрямо не называет остальных участников террористической группы. Да еще пытается доказывать, что найденное у него дома сочинение Карла Маркса «Капитал» (правда, так и не читанное – не успел!), книга полезная, поскольку учит, как стать богатым. В конце концов, Калитникова выпустили, но оставили под подозрением. Хорошо хоть не выслали из Москвы. Но прежние знакомые отца и слышать не хотели о просьбе его вдовы зачислить Павла в институт за счет Купеческого общества. Единственное, на что тот мог рассчитывать, это пойти по стопам покойного родителя – начать работу с низших должностей и постепенно карабкаться вверх по служебной лестнице.

Павел избрал другой путь. Он влился в число биржевых «зайцев» – мелких комиссионеров, крутившихся возле настоящих коммерсантов. На этих «мелкотравчатых» возлагались самые разнообразные поручения: собрать сведения о состоянии дел в фирме-конкуренте, свести с продавцом партии нужного товара, сбегать в банк разменять деньги и многое другое. В той среде Калитников не только прижился, а довольно скоро стал заметной фигурой, получив кличку «Пашка-Гей». Этим прозвищем он был обязан своему тесному сотрудничеству с акционерным обществом «Герхард и Гей», которое занималось «транспортировкой кладей и складов», а также выдачей ссуд под залог. Старые связи на железной дороге позволяли начинающему коммерсанту легко находить клиентов, быстро решать проблемы, связанные с отправкой товаров в любой конец России или за границу.

На скромную жизнь ему хватало, но до осуществления главной мечты – стать по-настоящему богатым – было далеко. Положение в одночасье изменилось, когда началась Мировая война. Железные дороги оказались забиты воинскими эшелонами и санитарными поездами; неоспоримое преимущество получали составы, перевозившие военные грузы. В больших городах все отчетливее ощущалась нехватка товаров первой необходимости, поскольку не было возможности их привезти. Спекулянты плодились, словно грибы после дождя. Каждый, кто получал в руки партию дефицита, мгновенно становился богачом. Рынок кричал: «Дайте порожние вагоны! За любые деньги! Загрузите их товарами и протолкните вне очереди! Мы заплатим, сколько хотите!» Появились «вагонные» короли. За одно только знакомство с ними платили немыслимые суммы. Через короткое время Калитников оказался в числе «железнодорожных магнатов».

Поток денег, обрушившихся на Павла, можно было сравнить с Ниагарским водопадом. Переход от бедности к огромному богатству совершился столь стремительно, что Калитников поначалу растерялся. Он переехал в фешенебельную квартиру, накупил дорогих вещей, завел роскошный выезд. Ныне каждая вещь на нем буквально кричала об огромном состоянии владельца. «Пашка-Гей» навсегда ушел в прошлое. Теперь он стал «уважаемым Павлом Тихоновичем», и вчерашние коллеги по цеху из тех, кому не удалось выбиться в люди, со всех ног бросались выполнять его поручения. Имея достаточный капитал, Калитников успешно занялся новыми торговыми операциями. В «Метрополе», превратившемся во время войны в биржу московских спекулянтов, у него был постоянный столик.

Февральская революция поначалу ничего не изменила в положении Павла Тихоновича. После митингов люди, как и при царизме, хотели есть, пить, иметь одежду и топливо для обогрева жилищ. Новая власть не могла дать все это в достаточном количестве, поэтому предлагала населению терпеливо сносить лишения, обещая при этом обуздать спекуляцию. С настойчивостью, достойной лучшего применения, милиционеры устраивали облавы на публику, слонявшуюся возле «Метрополя». Калитников только посмеивался, наблюдая, как блюстители порядка набивают мешки карточками на топливо и продовольствие, в панике брошенные спекулянтами на мостовую. Но его самого представители закона тронуть не смели. Благодаря деньгам, вложенным в разные фирмы, Павел теперь считался честным коммерсантом. Однако, как и всех нуворишей, чьи банковские сейфы были набиты «пиратским золотом», Калитникова не допускали в круг «старых» капиталистов. Рябушинские, Гучковы, Солодовниковы, Морозовы и прочие столпы российской промышленности и торговли на дух не переносили «новых людей».

Полвека назад их деды и отцы, не умевшие правильно носить фраки и пользоваться столовыми приборами, вызывали такое же презрение у дворян. Но те «капиталистые мужики» своим упорным трудом вывели российскую промышленность по многим показателям на один уровень с европейской, обеспечили все возраставший приток денег в казну. На эти деньги содержались такие мощные армия и флот, что русские цари могли на равных обсуждать вопросы мирового устройства с представителями других держав. Со временем дети и внуки «чумазых» получили дипломы лучших университетов, ученые степени, овладели иностранными языками, стали покровителями наук и искусства. Ощутив собственную значимость в качестве станового хребта государства, они начали рваться к его управлению. В феврале 1917 года. российские капиталисты наконец-то получили в руки власть над страной.

И сразу выяснилось, что капитанский мостик не вмещает всех желающих проложить курс государственного корабля так, чтобы, наряду с сиянием солнца свободы, именно на него пролился вожделенный денежный дождь. Осенний кризис, закончившийся большевистским путчем, наглядно показал: пока разные группировки буржуазии бьются между собой, власть может достаться третьей стороне. Реальная угроза «стать никем» заставила представителей крупного капитала на время забыть распри и делегировать все властные полномочия генералу Корнилову. Но едва положение стабилизировалось, борьба началась вновь.

Правда, теперь она пошла между теми, кто уже реально держал в руках нити управления государством, и «новыми людьми», большинство которых составляли нувориши, сколотившие во время войны крупные состояния за счет спекуляций. Первые, занимавшие прочное положение в Таврическом дворце, где заседала Государственная Дума, и в министерствах, именовались «петроградцами». Их противники носили прозвище «москвичи», хотя далеко не все они были жителями Москвы. В когорте этих славных бойцов за собственные меркантильные интересы далеко не последнее место занимал Калитников.

Борьба борьбой, но, как и все его соратники, Павел сохранял ненасытное стремление в любой удобный момент получать от жизни максимум удовольствий, гарантированных деньгами. Вот и сейчас, оправившись от недавних страхов, он ощутил в крови былой зуд. Поэтому, когда пассажиров спального вагона пригласили на обед, Калитников действовал с привычной быстротой. Распорядитель, мгновенно спрятав полученную купюру; в точности выполнил пожелание щедрого клиента. Коммерсант оказался за одним столом с дамой, севшей в поезд в Харькове. Более того, они спокойно обедали в одиночестве, словно для остальных места рядом с ними были заколдованы.

Поначалу женщина почти не реагировала на своего визави. Нехотя представившись, она ела с отрешенным видом, полностью погрузившись в свои мысли. Взгляд слегка прикрытых желтых глаз, словно обращенный внутрь себя, придавал ей какой-то сонный вид. Павлу пришлось приложить немало усилий, чтобы вырвать попутчицу из царства грез и заставить понять, что за ней ухаживают самым недвусмысленным образом. Когда это случилось, дама повела себя совершенно иначе: вступила в разговор, охотно согласилась отметить знакомство шампанским.

Окончание трапезы совпало с остановкой в Курске, поэтому к своему вагону они вернулись, прогулявшись по перрону. К радости Калитникова ее не пришлось долго уговаривать продолжить беседу у него в купе. Следуя за ней по коридору и с вожделением глядя на женский стан, затянутый в серый шелк, он подумал: «Надо же, как повезло – едем вместе до самой Москвы. Если все сладится, можно будет и там продолжить знакомство. Евгения Ладомирская – нет, не слыхал о такой. Значит, другого поля ягода! Что ж, тем интереснее…»