Уезжать из города, где остаются друзья, всегда грустно. Покидать Севастополь Шувалову было тяжело втройне, и здесь играли роль сразу несколько причин. Во-первых, мучила совесть, что вынужден бросить на полпути начатое расследование. Во-вторых, вместо того чтобы отстаивать свое честное имя, приходилось спасаться бегством. Но здесь ничего не попишешь – приказ начальства. Наконец, сильно угнетала мысль о том, как неприглядно он будет выглядеть в глазах Аглаи.
От дальнейших переживаний Петра отвлекли приготовления к отъезду. Поздно вечером на аэродром приехал начальник контрразведки. Они уединились в дальней комнате штабного домика и до отлета обсуждали план предстоящих действий в Москве. Из последних новостей, рассказанных Жоховым, одна вызвала особый интерес. Матрос 2 статьи Земцов, упоминавший в бреду Железняка, пропал из госпиталя. На днях он пришел в себя, но оставался очень слаб. Сегодня утром его отвели на перевязку, и с тех пор больше никто не видел. Завершая встречу, капитан-лейтенант сказал:
– Наш друг телеграфист Репкин. в котором вы сумели пробудить вкус к оперативной работе, прислал внеочередное сообщение. Среди отправителей телеграмм подозрительного содержания он отметил человека весьма болезненного вида. По описанию очень похож на сбежавшего от докторов комендора с «Демократии». Вот текст отправленной им депеши.
Шувалов взял листок и с недоумением прочел: «Веди до места. Егор». Пожав плечами, он признался:
– Ничего не понимаю. Какая-то абракадабра.
– Правильно, – отозвался Жохов, – для непосвященных. Но если предположить, что здесь говорится о морской команде «Сигнальщик, флаг «веди» подаять до положенного места», тогда эта фраза переводится так: в действие вступает сигнал «Ваш курс ведет к опасности». Поэтому, ко всему прочему, разыщите адресата телеграммы. Вдруг ему известно не только значение сигнальных флагов, но и причины, по которым внезапно взрываются боевые корабли.
В назначенное время контрразведчики подошли к месту старта исполинского аэроплана. Обменявшись с капитан-лейтенантом на прощание крепким рукопожатием, Петр поднялся на борт воздушного корабля. Помощник командира – совсем юный капитан по фамилии Гильзин – провел его в салон, усадил в плетеное кресло и попросил не вставать без крайней необходимости.
Один за другим взревели все четыре мотора. Какое-то время ничего не происходило – сотрясаясь, «Муромец» оставался на месте. Через окно Шувалов заметил, что механик, светя себе фонариком, осматривает моторы на правом крыле. Видимо, все оказалось в порядке, потому что после его сигнала в сторону кабины аэроплан сорвался с места и покатил, подпрыгивая на неровностях почвы. Бег тяжелой машины становился все быстрее, отчего толчки слились в сплошную лихорадочную тряску. Внезапно она прекратились, и Петр понял, что рукотворная птица оторвалась от земли.
Подъем аппарата вверх был плавным. Поручик внимательно прислушался к себе и понял, что не испытывает никаких неприятных ощущений. Он посмотрел вниз, но там простиралась сплошная чернота. Лишь раз мелькнул странный сдвоенный свет. Следя за его перемещением, Петр не сразу сообразил, что видит, как тьму разрывают фары автомобиля, увозившего Жохова с аэродрома. Шувалов отвернулся от окна, поскольку, кроме россыпи звезд на небе, больше смотреть было не на что. За прошедшие сутки ему не пришлось толком поспать, поэтому едва прошло возбуждение первых минут полета, сразу же навалилась усталость. Спустя полчаса после взлета, когда корабль завершил набор высоты, помощник командира заглянул в салон, чтобы проведать пассажира.
– Готовый авиатор, – сообщил он полковнику Башко впечатления об увиденном, – нисколько не волнуется, а спокойно себе спит, откинувшись в кресле.
Полковник кивнул в знак согласия и задумался о длинной цепочке причинно-следственных связей, которая привела поручика на борт его «Муромца». Ведь первой реакцией летчика на просьбу тайно взять в полет неизвестного ему офицера был категорический отказ. Башко ожидал, что начальник контрразведки начнет давить на него авторитетом командования флота, и приготовился просто прервать разговор. Только официальный приказ непосредственного начальства, но никак не одолжение – такова была его позиция. Невольную неприязнь к флотским он испытывал еще с тех времен, когда авиацией России командовал великий князь Александр Михайлович, носивший морской мундир. Не разобравшись толком в причинах первых неудач действий «Муромцев» на фронте, поверив лишь наветам, высочайший покровитель русского воздухоплавания едва не поставил крест на судьбе уникальных аэропланов.
В те дни осени 1915 года поручик Башко всей душой рвался на фронт. Он с первого учебного полета влюбился в аппарат Сикорского и горел желанием в бою продемонстрировать германцам его превосходные технические качества. И вдруг сообщение о том, что по распоряжению великого князя военное министерство аннулировало заказ на «Муромцы». Мало того, что Русско-Балтийский завод (РБЗ) попал в сложное положение – не дожидаясь поступления денег из казны, здесь приступили к производству этих аэропланов. Но главное – русские войска должны были лишиться грозных боевых машин, которыми не располагала ни одна армия мира. Хорошо, что иного мнения оказался другой великий князь – Николай Николаевич. Он поддержал предложение главы РБЗ Михаила Владимировича Шидловского сформировать из «Муромцев» особое соединение – «Эскадру воздушных кораблей», а также подчинить ее напрямую Главному командованию русской армии. С этим решением согласился Николай II, который благоволил к Сикорскому, познакомившись с ним во время осмотра «Русского витязя» – предшественника «Ильи Муромца». Таким образом, в России, раньше чем в других странах, появилась авиация стратегического назначения.
За два года войны, летая на «Илье Муромце», Башко нанес германцам огромный ущерб. От его бомбежек у них в глубоком тылу взлетали на воздух армейские склады и мосты, на целые сутки выходили из строя узловые железнодорожные станции. Он и его товарищи, проводя глубокую разведку, доставляли поистине бесценные снимки сосредоточения вражеских войск на далеких подступах к фронту. Немцы просто горели желанием поквитаться, поэтому богатырским машинам зачастую приходилось летать в сплошных разрывах шрапнельных снарядов, отбивать яростные атаки истребителей. Бывало, что при возвращении с задания поврежденную машину, тянувшую на одном моторе, вели летчики, получившие сразу несколько ранений. Иногда им приходилось привозить из полета тела павших в бою товарищей…
Петр проснулся оттого, что в окно салона лился яркий солнечный свет. За столом сидели полковник и механик – поручик Монеш. Они ели бутерброды, запивая их кофе. Получив приглашение, Шувалов присоединился к ним. Управившись со своей порцией, он спросил командира корабля:
– Господин полковник, позвольте узнать, почему вам понадобилось лететь глубокой ночью? Разве при дневном свете не лучше виден путь?
– Когда наш корабль поднимается в небо, его можно направить в нужную сторону. В отличие от поезда или автомобиля, вынужденных следовать всем изгибам дороги, аэроплан способен лететь строго по прямой. В таком случае достаточно выдерживать на
правление по компасу. Что же касается полета в ночное время, то он более равномерен. В результате воздействия лучей солнца в дневные часы с поверхности земли поднимается теплый воздух. Поскольку его потоки имеют разную силу, из-за их воздействия летательный аппарат то подбрасывает вверх, то проваливается как бы в яму. Пока наш полет идет ровно, но вы скоро почувствуете, что это такое – воздушные качели. Особенно, когда полетим над Днепром. К слову, ждать осталось не так уж долго. Меньше чем через час покажется Киев.
Башко оказался пророком: как только вдали показалась величественная панорама древнего города, характер полета изменился. Воздушный корабль то неожиданно взмывал вверх, то резко проваливался вниз. Поначалу Шувалов не отрывался от окна, с интересом разглядывая все, что попадало в поле зрения: золотистые прямоугольники полей, стада крошечных коров, села с россыпью хат вдоль извилистых улиц, повозки, пылившие по дорогам. Однако совсем скоро ему стало не до красот, открывшихся с высоты птичьего полета. С каждым провалом вниз у него внутри все переворачивалось, на лбу выступила испарина, а к горлу подступила тошнота.
Глубоко дыша, Петр отвернулся от окна и уже не видел ни Днепра, чудного в тихую погоду, ни цепного моста через него, ни блеска куполов киевской Софии и других церквей, ни домов, утопающих в зелени деревьев. Сильный толчок, от которого едва не рухнула сдерживаемая из последних сил оборона; привычная тряска от бега машины по земле; тишина, наступившая после выключения моторов. Аэроплан прокатился по инерции метров двести и замер возле большого ангара.
Шувалов продолжал сидеть в кресле в ожидании, пока успокоится взбунтовавшийся организм. К тому же он чувствовал такую слабость, что просто опасался встать на ноги. За перегородкой послышались звуки шагов и веселые голоса авиаторов. Дверь открылась, пропуская в салон Башко. Посмотрев на все еще бледного Петра, он сказал, улыбаясь:
– Вижу, поручик, вы с честью выдержали воздушное крещение. Поздравляю! А теперь давайте поскорее на свежий воздух. Там вас обдует ветерком, и вы окончательно придете в себя.
Повинуясь этому призыву, Шувалов встал. На неверных ногах он пошел к дверному проему, за которым желтела под солнцем трава Куреневского аэродрома. Возле самого выхода Петра так качнуло, что ему невольно пришлось сделать шаг в сторону хвоста.
– Осторожно! Не споткнитесь о наш трамвай, – предупредил полковник.
Поручик недоуменно лглянулся и заметил, что находится рядом с длинной тележкой, поставленной на рельсовый путь из металлических уголков.
– С помощью этого нехитрого устройства, – пояснил помощник командира, – стрелок добирается до пулемета, установленного в хвосте. Из-за сильной тряски в полете постоянно находиться там невозможно. В случае появления вражеских истребителей, стрелок ложится на тележку и, перебирая руками кресты расчалок, занимает свое место согласно боевому расписанию. Если желаете, можете прокатиться на этом так называемом трамвае.
– Благодарю вас за приглашение, но лучше в другой раз, – ответил Петр, спеша выбраться на волю.
Вечером того же дня Шувалов выехал в Москву. Глядя из окна вагона на Днепр, он искренне жалел, что не смог толком полюбоваться на великую реку с высоты птичьего полета. Но, несмотря на пережитые неприятные ощущения, Петр с искренней симпатией вспоминал авиаторов. По сути, они помогли вырваться из ловушки, в которую его загнал противник, и подарили возможность продолжить расследование гибели «Демократии». Тем не менее, тепло прощаясь с экипажем Башко, поручик в глубине души искренне надеялся, что больше его никто не заставит подняться в небо на аппарате тяжелее воздуха. А также на дирижабле или воздушном шаре. И пусть писатель Максим Горький идет подальше со своими намеками.