Прошло немногим более суток, как Шувалов оказался в круговерти событий, связанных с гибелью линкора «Демократия». В этот сравнительно короткий промежуток времени уместились и его внезапный арест, и несколько часов пребывания в военной тюрьме, и неожиданное предложение начальника контрразведки Черноморского флота. А главное – согласие Петра взять на себя незавидную, с точки зрения офицера и дворянина, роль «внутреннего» агента.

Поручику это решение далось непросто. Как ни странно, но толчком к этому послужила неприятная встреча. Когда Шувалов, терзаемый сомнениями, брел по дорожкам парка Ушаковой балки, он вдруг лицом к лицу столкнулся с Яковом Блюмкиным. «Один из лучших оперативников Комитета общественной безопасности, – всплыла в памяти характеристика этого субъекта. – Осенью 1917 года активно сотрудничал с радикально настроенными социалистами (левыми эсерами), но после провала октябрьского путча переметнулся в стан победителей. Теперь служит верой и правдой нынешней власти, успешно делает карьеру в КОБе».

– Господин Шувалов! Здравствуйте! – воскликнул Блюмкнн, разведя руки так, будто собирался заключить офицера контрразведки, в объятия. – Вот уж поистине: гора с горой не сходится… Какими судьбами здесь? Впрочем, догадываюсь: отпуск после героического захвата немецких агентов. Как же, наслышан… Примите мои искренние поздравления – блестяще проведенная операция. Со своими талантами вы скоро всех нас за пояс заткнете.

Произнося эту тираду, Блюмкин всем своим видом выражал радушие. Лицо комитетчика расплылось в широкой улыбке, но глаза оставались холодными. Словно объектив фотоаппарата, они тщательно фиксировали реакцию поручика на грубую, неприкрытую лесть.

– Здравствуйте. – Петр сухо кивнул в ответ, готовясь уклониться от проявления излишней фамильярности со стороны собеседника. – А вы здесь по какому случаю? Неужели кому-то из ваших коллег снова захотелось побеседовать со мной приватным образом?

– А вы злопамятны, Петр Андреевич. – Блюмкин шутливо погрозил пальцем. – Зря… Господь свидетель, я тогда не по собственной инициативе, а волею начальства заманил вас в здание Комитета. Впрочем, спектакль был разыгран неплохо: подполковник, окончательно заплутавший в Москве, просит первого встречного офицера показать дорогу на Лубянку. Расчет был на психологию коренного москвича, которого хлебом не корми, а дай вывести растяпу-приезжего в нужное место.

При этих словах глаза сотрудника КОБа засверкали, с лица исчез налет шутовства, уступивший место естественной человеческой эмоции – гордости за хорошо проделанную работу. «А ведь он тщеславен, – догадался Петр. – И наверняка страдает оттого, что законы секретной службы не позволяют ему предстать перед публикой во всем блеске таланта. Слишком невелик круг людей, кто по-настоящему может сполна оценить его дарования. Надо взять на заметку, вдруг когда-нибудь пригодится».

– Что же касается нашей нынешней встречи, – на лице Блюмкина снова появилось выражение радушия, – то это чистая случайность. Я в Севастополе, как раньше говорили, по казенной надобности. Обеспечиваю безопасность визита президента.

– А вы разве состоите в президентской охране? – искренне удивился Петр.

– Нет, но по некоторым обстоятельствам, – комитетчик отвел глаза в сторону, – мне пришлось подключиться…

– Понимаю, – кивнул Шувалов. – В таком случае, позвольте откланяться – не хочу надолго отвлекать вас от службы.

– Минуточку, поручик! – остановил его Блюмкин. – Вы, конечно, знаете о произошедшем утром несчастье. Есть основания полагать, что взрыв на «Демократии» связан с приездом генерала Корнилова. Я участвую в расследовании, но, как сами понимаете, негласно, под чужим именем. Вполне возможно, нам доведется встречаться в местном обществе. Поэтому у меня к вам настоятельная просьба – сохраните в строжайшем секрете наше знакомство. Если вы перед кем-нибудь раскроете мое истинное имя и служебную принадлежность, ваши действия будут расценены как создание препятствий в работе Комитета общественной безопасности. Лично для вас последствия будут самые печальные. При лучшем исходе отправитесь ловить шпионов среди лопарей или самоедов. Не забывайте, после случая с Ягодой в нашем ведомстве у вас появилось много недоброжелателей.

Под испытующим взглядом агента КОБа Петр изо всех сил постарался выглядеть абсолютно спокойным, хотя неприкрытая угроза заставила внутренне напрячься. Еще раз слегка кивнув, он произнес ровным голосом:

– Благодарю вас за предупреждение. Можете быть спокойны, я выполню вашу просьбу. Честь имею!

Резко повернувшись назад, Шувалов быстро зашагал по направлению к дому. Разговор с Блюмкиным, словно сверкнувшая в ночи молния, внезапно помог ему увидеть возникшую ситуацию в мельчайших подробностях. Наверняка руководство Комитета решило воспользоваться гибелью «Демократии», чтобы еще более упрочить свое положение. Карьеристы всех мастей – от рядовых оперативников до самого высокого начальства – будут землю рыть, чтобы доказать наличие заговора. Ради будущих наград, ради того, чтобы поднять свое реноме в глазах президента, они костьми лягут, но положат ему на стол крепко сшитое, пусть даже белыми нитками, дело о покушении на главу государства. Комитетчики постараются раздуть историю со взрывом до неимоверных размеров, чтобы на ее фоне выглядеть настоящими героями – спасителями Отечества. В случае успеха орган политического сыска наберет еще большую силу. Чем это обернется для России, предугадать несложно: всякого недовольного можно будет легко объявить врагом государства, а там, глядишь, придет черед проскрипционных списков.

Так и произойдет, если флотская контрразведка не опередит Комитет, если военным не удастся раньше всех вскрыть истинную причину катастрофы, случившейся в Северной бухте. Поэтому отказ поручика, пусть даже вполне обоснованный, выполнить задание Жохова, принесет большее бесчестье, чем незавидная роль тайного осведомителя. Приняв окончательное решение, Шувалов поспешил на квартиру, чтобы подготовиться к появлению в штабе флота. Вслед за седьмым ударом часов на башне Морской библиотеки поручик переступил порог кабинета начальника контрразведки. С этой минуты время для него полетело вскачь.

Покинуть здание на Большой Морской улице удалось только глубокой ночью. Сначала Петр принял участие в совещании, которое провел Жохов. Капитан-лейтенант начал с того, что объявил о выезде из Петрограда специальной комиссии во главе с генералом Крыловым. С прибытием в Севастополь к ней переходила вся полнота полномочий в расследовании причин гибели линкора. До этого времени следовало собрать как можно больше подробностей случившегося.

Первые показания очевидцев трагедии, собранные контрразведчиками по горячим следам, наводили на мысль о злом умысле, хотя версию о случайности взрыва полностью исключить было нельзя. Однако рассказы членов экипажа «Демократии», многие из которых еще не оправились от шока, содержали массу противоречий. Пока даже не удалось установить точное число моряков, выживших после катастрофы. По некоторым свидетельствам выходило, что несколько матросов благополучно покинули гибнувший корабль, были подобраны в шлюпки, но среди спасенных так и не объявились.

Важными вещественными доказательствами стали снимки, сделанные фотоаппаратом погибшего турка. Петр наконец-то узнал, что в то утро он был задержан из-за стечения обстоятельств. Как оказалось, оперативная, группа контрразведки во главе с прапорщиком Сомовым следила за гражданином Турции Али Челендаром. По сообщениям заграничной агентуры, он имел тесные связи с известным авантюристом Эксерджаном, который во время войны сотрудничал с русским командованием. Офицер военного времени Устинов, возглавлявший контрразведку в 1917 году, рассказывал, что хитрый турок не раз предлагал воспользоваться его многочисленными связями от Европы до Сандвичевых островов для создания «всемирной разведки». Просил немного – всего несколько миллионов золотых рублей, обещая взамен преподнести на блюдечке ключи от Черноморских проливов. «Не пушки возьмут Дарданеллы, а мы с вами», – уверял Эксерджан. К сожалению, дело не сладилось, поскольку не было под рукой миллионов, а главное – возможности доверить большие деньги этому скользкому типу, не без повода подозреваемого в ведении двойной игры.

В конечном итоге, самым значимым результатом сотрудничества Эксерджана с контрразведкой был «захват» парохода «Меджие». Турок выступил посредником в переговорах между командованием Черноморского флота и капитаном судна. Последний согласился за триста тысяч рублей привести пароход в Севастополь, попросив лишь, чтобы русский миноносец сымитировал случайную встречу в море. Даже получив половину от обещанной суммы, турецкий капитан остался доволен. Он поселился в гостинице и ударился в такое пьянство, что вскоре бравого морского волка пришлось определить в лечебницу. Пароход был приписан к отряду транспортного флота, сформированному для перевозки десанта к стенам Царьграда, а содержимым его трюмов – рахат-лукумом, изюмом, орехами, – растащенным чуть ли не в открытую, лакомилось все население Севастополя.

После поражения Турции в мировой войне Эксерджан оказался среди «кемалистов» и вскоре стал ближайшим соратником Мустафы Кемаля – лидера движения за революционное обновление страны. В случае прихода к власти бывший агент России без сомнения мог рассчитывать на один из министерских портфелей. На совещании у Жохова было решено особо сосредоточиться на версии взрыва «Демократии» турецкими агентами. Возможная цель диверсии – отвлечь внимание России от событий в Малой Азии. Тогда становилось вполне объяснимо, почему Али Челендар прятался в беседке с фотоаппаратом: снимки гибели линкора должны были засвидетельствовать успешное выполнение акции. Мысль о причастности офицеров к взрыву линкора так и не была озвучена.

Получив задания на следующий день, сотрудники контрразведки разошлись, а Петр еще долго сидел над изучением архивных материалов. Парадоксальность ситуации состояла в том, что около пяти лет назад в той же Северной бухте примерно при таких же обстоятельствах погиб однотипный линкор – «Императрица Мария». Как и «Демократия», он был построен в Николаеве на верфи общества «Наваль-Россуд».

Вступление «Марии» в строй положило конец безнаказанным действиям на Черном море германских крейсеров «Гебен» и «Бреслау», совершавших рейды к российским берегам под флагом с полумесяцем. «Турецкие» военачальники – посланцы кайзера – «фон дер Гольц-паша» и «Сандерс-паша» скрежетали зубами от злости, но ничего не могли поделать. У русских появился весомый аргумент в виде дюжины двенадцатидюймовых пушек прославленного Обуховского завода, защищенных надежной броней. Благодаря мощным турбинам фирмы «Парсонс» линкор мог в любое время рвануть с парадным ходом 21 узел навстречу турецкой эскадре, рискнувшей высунуться из Босфора. Едва приняв командование флотом, адмирал Колчак предпринял на «Марии» рейд по Черному морю, в ходе которого изрядно проучил доселе неуловимый «Гебен». Немцев спасло только превосходство в скорости.

Пока «Императрица Мария» понемногу входила в боевую жизнь, в Николаеве, преодолевая трудности военного времени, достраивались еще три дредноута «императорской» серии: «Екатерина Великая», «Александр III», «Николай I». В апреле 1917 года под давлением революционных масс адмирал Колчак подписал приказ о переименовании этих кораблей соответственно в «Свободную Россию», «Волю» и «Демократию». Последний из них, построенный с учетом всех выявленных у предшественников недостатков, вступил в строй уже после окончания войны. Что же касается «Марии», то ей не было суждено дожить до этих событий.

Шувалов внимательно вчитывался в материалы следственного дела, пытаясь отыскать в них ключ к решению нынешней головоломки. Свидетельства очевидцев катастрофы – членов экипажа «Императрицы Марии» и других кораблей эскадры, принимавших участие в спасательных работах, – составляли несколько пухлых томов. Из документов следовало, что утром 7 октября 1916 года ничто не предвещало трагедии. В положенное время на корабле, как обычно, объявили побудку. Готовясь к утренней молитве, полусонные матросы брели к умывальникам, когда из вентиляционных отверстий и люков первой башни повалил густой черный дым, а кое-где замелькали языки пламени. Моряки быстро раскатали пожарные шланги, принялись лить воду в подбашенное отделение, кто-то побежал докладывать о пожаре вахтенному офицеру. Примерно через две минуты раздался сильный взрыв, от которого столб дыма и пламени взметнулся на высоту трехсот метров. Участок палубы за башней просто исчез вместе с надстройкой, дымовой трубой и мачтой. Множество матросов, находившихся в носовой части, были убиты, ранены, обожжены, сброшены за борт. Кроме того, оказалась перебита магистраль подачи пара к динамо-машине и пожарным насосам. По всему кораблю погас свет, нечем стало заливать пламя.

Люди на нижних палубах, внезапно очутившиеся в кромешной тьме, в отчаянии взывали: «Спасите! Дайте свет!» Те, кто мог, стали на ощупь выбираться из лабиринта внутренних помещений огромного корабля. Через пять минут после первого раздался новый взрыв, затем в течение получаса еще более двух десятков. Адмирал Колчак, спешно прибывший на линкор, лично руководил самоотверженной борьбой экипажа за спасение «Марии». По его приказанию были затоплены остальные артиллерийские погреба, для тушения пожара протянуты шланги с подошедших вспомогательных судов. Какое-то время казалось, что положение выправилось и корабль удастся отстоять. Но вот он снова содрогнулся от взрыва, и носовая часть сразу быстро пошла под воду. Еще взрыв – линкор начал заметно крениться на правый борт, грозя перевернуться вверх килем. Колчак, велев команде спасаться, вместе с офицерами сошел по трапу в поджидавший их катер.

Спустя час после начала трагедии «Императрица Мария» легла на дно бухты, зарывшись в семиметровый слой ила. Позже выяснилось, что из более чем тысячи человек экипажа во время катастрофы погибли 225 нижних чинов, два кондуктора, один офицер, а также инженер-механик, спустившийся вместе с несколькими матросами в недра машинного отделения. Они должны были затопить отсеки левого борта и тем самым предотвратить опрокидывание корабля, но, по всей видимости, так и не смогли этого сделать. Кроме того, в морской госпиталь поступило 232 раненых и обожженных; примерно половина из них умерли в течение трех недель.

Шувалова особенно поразил тот факт, что сразу после катастрофы матросов с «Марии» под конвоем препроводили в казармы флотского экипажа, где они находились до конца следствия. В силу каких-то загадочных причин, пережившим трагедию людям в течение нескольких дней было отказано в выдаче постельных принадлежностей, нового обмундирования, элементарной медицинской помощи. Когда они попытались донести до сведения начальства свое недовольство, на них натравили жандармов. Скорее всего, виновниками волокиты были чиновники интендантского ведомства, но наказанию подверглись несколько матросов, объявленных зачинщиками бунта.

Комиссия морского министерства провела тщательное расследование, но не смогла точно установить, из-за чего погиб линкор. В своем заключении она указала, что с определенной уверенностью можно говорить о следующих причинах пожара в хранилище боезапаса: – самовозгорание пороха, небрежность в обращении с огнем или порохом, злой умысел. Однако «прийти к точному и доказательно обоснованному выводу не представляется возможным, приходится лишь оценивать вероятность этих предположений, сопоставляя выяснившиеся при следствии обстоятельства».

Старший офицер «Марии» Городысский твердо отстаивал версию, согласно которой виновником случившегося был дежурный по первой башне комендор Воронов. Раскладывая пороховые полузаряды по местам, он уронил один из них, отчего тот вспыхнул и вызвал пожар во всей крюйт-камере. Даже не сведущему в морском деле Шувалову была ясно видна личная заинтересованность Городысского в таком объяснении причин катастрофы, потому что именно он отвечал за порядок на линкоре. Комиссия выявила множество нарушений в несении службы, которые в совокупности создавали все условия для беспрепятственного совершения диверсии. Так, в обход устава у старшего офицера хранился второй, так называемый расходный комплект ключей от погребов с боезапасом. Но главное, в хранилище снарядов можно было легко попасть, минуя запертые двери, поскольку с горловин крюйт-камеры «для удобства подачи зарядов» были сняты запиравшиеся на замок крышки.

Петр обратил внимание, что комиссии так и не удалось выяснить личности посторонних людей, побывавших на борту «Марии» накануне взрыва. Ежедневно на линкоре производились разного рода доделочные работы, для чего с берега прибывало более сотни рабочих. Поименную проверку, равно как и тщательный осмотр их вещей, никто не проводил. В деле оказалось свидетельство одного из матросов, как глубокой ночью он встретил двух мастеровых, бродивших по кораблю с фонарями. Кто они, что делали, а главное – куда подевались, осталось загадкой.

Не меньшее удивление вызвало у поручика и то обстоятельство, что по результатам работы комиссии дело было спущено на тормозах. Скорее всего, это было связано с нежеланием верховной власти ставить под удар Колчака. К моменту гибели «Императрицы Марии» Александр Васильевич командовал флотом лишь четвертый месяц. Однако за столь короткий срок ему удалось полностью запереть турок в Босфоре, а также наладить эффективную поддержку кораблями флота действий сухопутных войск. Под его руководством началась подготовка стратегической десантной операции на турецкую территорию. Произойди катастрофа при его предшественнике – адмирале Эбергарде – наверняка последствия были бы иными.

Чрезмерно осторожному и нерешительному флотоводцу обязательно припомнили бы дерзкие обстрелы приморских городов вражескими кораблями. Прямым намеком на странную безнаказанность немцев служило прозвище адмирала – «Гебенгард». Подразумевалось, что вторая часть фамилии переводилась на русский язык как «хранитель». Лыком в строку стали бы и слухи о непатриотической привычке старика отправлять белье для стирки аж в Голландию – в «России, мол, даже рубашку не могут выстирать как следует. Но Эбергард слетел со своей должности еще раньше и по другой причине.

Случилось так, что некая особа обратилась к нему с записочкой от Распутина. В ней царский фаворит просил пристроить «хорошую женщину» на какую-нибудь службу. Вместо того, чтобы немедленно исполнить просьбу «возжигателя царских лампад», адмирал велел навести справки о просительнице. Из контрразведки ему донесли о подозрительных знакомствах распутинской протеже, поэтому он счел возможным выкинуть из головы эту историю. Когда же дама проявила настойчивость, попутно стращая гневом пресловутого старца, Эбергард приказал выслать ее из Севастополя. Вскоре ему пришлось оставить должность командующего флотом.

Последним документом, подшитым к делу, оказалось донесение от агента по кличке Гафель. В июне 1917 года он сообщал, что еще во время работы комиссии Колчак якобы сказал: «Как командующему, мне выгоднее предпочесть версию о самовозгорании пороха. Как честный человек, я убежден – здесь диверсия. Хотя мы и не располагаем конкретными доказательствами».

«Почему же адмирал не использовал всю полноту своей власти, чтобы довести это дело до конца? – размышлял Петр над прочитанным. – Помешала революция? Да, как раз, летом семнадцатого произошла нашумевшая история с его кортиком. Потом он оставил флот и уехал в Америку морским агентом. А сейчас бывший командующий еще больше отдалился от проблем Черноморского флота. После прихода к власти Корнилова Александр Васильевич предпочел вернуться к полярным исследованиям. Говорят, когда президенту передали слова Колчака, что он мог бы не хуже управлять Россией, правительство получило указание беспрепятственно финансировать все экспедиции адмирала, посвященные освоению Северного морского пути».

Гибель двух линкоров настолько совпадала в деталях, что невольно напрашивался вывод: если докопаться до причин взрыва на одном из них, то можно будет раскрыть тайну гибели другого. Шувалов пришел к твердому убеждению, что на этот раз надо сделать все возможное и невозможное, но выяснить причины взрыва, произошедшего на «Демократии».

Когда Петр закончил изучение документов, была уже глубокая ночь. На Большой Морской удалось найти извозчика, который за тройную цену согласился отвезти поручика на Корабельную сторону. По дороге Шувалову пришла в голову мысль, что следовало бы проверить телеграммы, отправленные из Севастополя после гибели линкора. Если это диверсия, исполнители просто обязаны были сообщить о выполнении задания. Он определил себе на сон четыре часа, после чего опять предстояло заняться каторжным трудом, именуемым контрразведывательным розыском.