Сколь ни изощренными были замыслы генерала Шлейхе-ра, он не предвидел, что выношенный им «удар по Пруссии» приведет к значительному ограничению его собственной свободы политических действий и, следовательно, к крушению его плана самому стать ключевой фигурой в передаче власти Гитлеру. Если в результате «вероломства» Папена в отношении Брюнинга партия Центра и без того оказалась противницей нового кабинета, созданного как орудие Шлейхера, то государственный переворот в Пруссии, направленный также и против этой крупной католической партии, участвовавшей в прусской правительственной коалиции, свел на нет последние возможности взаимопонимания между ее руководством и правительством.

Теперь Папен мог рассчитывать только на поддержку немецких националистов, число поданных голосов за которых на выборах в рейхстаг 31 июля достигло, однако, своей абсолютной нижней точки за все время существования Веймарской республики. Первый и единственный раз она получила вдвое меньше голосов, чем партия Центра (2,2 млн. по сравнению с 4,6 млн.). Тем самым позиция канцлера и направлявшего его действия военного министра на предстоящих переговорах с фашистами оказалась настолько ослабленной, что о дирижерской роли Шлейхера в передаче правительственной власти нацистам теперь едва ли могла идти речь. И еще менее могла идти о ней речь, когда Центр, пользуясь изоляцией Папена и готовясь к желанному партнерству с Гитлером, сам попытался осуществить перевод стрелок на путях, ведущих фашистов к власти. Сразу же после выборов руководство этой партии начало сначала в Пруссии, а потом и в общегерманском масштабе переговоры с НСДАП о создании черно-коричневого, т. е. католическо-фашистского, правительственного блока.

Из июльских выборов в рейхстаг, в результате которых коммунисты получили 5,3 млн. голосов (почти на 700 тыс. больше, чем в 1930 г.), а социал-демократы — около 8 млн. (на 600 тыс. меньше, чем два года назад), Центр вышел единственной, кроме НСДАП, буржуазной партией, имевшей прирост голосов. Народная партия, Хозяйственная партия, Государственная партия, «Ландфольк» и Христианско-социальная партия, которые в 1930 г. еще собирали от 900 тыс. до 1,7 млн. голосов каждая, потерпели сокрушительное поражение и превратились в малозначительные осколочные партии.

Избирателей, голосовавших за эти партии, поглотила НСДАП, в которую устремились многие прежние сторонники Немецкой национальной народной партии и, как и в 1930 г., многие молодые избиратели. В сравнении с предыдущими выборами нацистская партия сумела более чем вдвое увеличить число поданных за нее голосов (с 6,4 до 13,7 млн.) и теперь имела в рейхстаге 230 депутатов вместо 107. Таким образом, она стала самой сильной партией в германском парламенте за всю его историю.

И все же итоги выборов сигнализировали о начавшейся стагнации влияния нацистов на массы. Если на протяжении предыдущих трех лет избирательный корпус нацистов (это было заметно из месяца в месяц на выборах в ландтаги и коммунальные органы) непрерывно резко возрастал, то за три с половиной месяца после вторых президентских выборов фашисты приобрели всего 300 тыс. новых голосов. И это несмотря на невиданный ранее размах их пропаганды, использование самой современной по тем временам пропагандистской техники, применение ловкими ораторами всевозможных демагогических трюков, несмотря на предпринятый Гитлером новый (уже третий по счету) «полет над Германией», несмотря на жесточайший уличный террор в сочетании со всеми мыслимыми методами запугивания политических противников.

Нацистскому руководству и закулисным покровителям фашистского движения, как и противника!«фашизма, было ясно: влияние коричневых на массы уже достигло высшей точки. Было ясно и то, что в условиях парламентарного режима, существования легальных рабочих партий и еще не до конца подавленной оппозиционной прессы привлечь сколько-нибудь значительное число новых своих приверженцев из тех слоев населения, которые устояли перед вербовкой и угрозами, нацистам не удалось бы. Это относилось не только к рабочему классу, но и к католическим кругам, к прогрессивной интеллигенции, части либеральной буржуазии. С такой задачей можно было справиться только после установления открытой фашистской диктатуры — разгрома легальных рабочих организаций, превращения ничем не замаскированного террора в «нормальный» инструмент государственной политики, унификации прессы, тотальной нацификации всего информационно-пропагандистского дела, на волне упоения одержанной победой.

«Генеральная репетиция», устроенная 20 июля 1932 г. в Пруссии, убедила нацистского главаря и его шайку, а также влиятельнейших монополистов, стремившихся не только к участию фашистов в правительстве, но и к их руководящей роли в нем, что социал-демократическая партийная верхушка в случае передачи правительственной власти Гитлеру свяжет по рукам и ногам идущие за ней массы своей политикой непротивления и тем сорвет единое антифашистское сопротивление пролетариата. Отсюда вытекал вывод: время для перехода к установлению диктатуры назрело. К тому же выборы 31 июля показали: массово-политические предпосылки для призвания к власти гитлеровского правительства в дальнейшем не улучшатся, а ухудшатся, а потому теперь нужно действовать.

В соответствии с этим сразу же после выборов начались интенсивные зондажи и переговоры между силами, заинтересованными в фашизме и желающими участвовать в будущем механизме господства, насчет условий передачи власти нацистам.

Шахт, неустанно действовавший за кулисами с целью побудить своих монополистических коллег поэнергичнее выступать за гитлеровское правительство, писал в этой ситуации все еще колебавшемуся Ройшу: из недавней беседы с нацистским шефом он вынес «успокаивающее впечатление, во-первых, что он (Гитлер. — В. Р.), как и прежде, держит свое движение в руках и, во-вторых, что он не будет делать никаких глупостей в области экономической политики» *. Иными словами, Шахт рассеивал опасения монополистов именно по тем двум пунктам, которые были главными в последующем «перетягивании каната» и во всех интригах господствующего класса вокруг дележа власти.

Это был прежде всего вопрос о сопряженном с риском призвании к власти Гитлера, антинародная политика которого могла привести к разочарованию тех его сторонников, которые были сознательно обмануты псевдосоциа-листическими лозунгами, а также к антиимпериалистической активизации широких мелкобуржуазных масс. Здесь противостояли друг другу два взгляда. Та часть буржуазии, выразителем которой был в числе прочих Шахт, считала: риск был бы наименьшим, если бы нацисты получили все ключевые позиции власти. Другие же (не в последнюю очередь из эгоистических соображений поддерживаемые основной массой генералов рейхсвера и руководителей буржуазных партий) полагали целесообразным связать фашистов участием в псевдопарламентар-ном правительстве. Таким образом они намеревались наряду с НСДАГТ сохранить и другие реакционные центры власти, организации и идеологии, которые смогли бы в момент отрезвления отравленных фашизмом масс подчинить их своему влиянию.

Как первые, так и вторые боялись (об этом свидетельствуют приведенные выше высказывания Брюнинга и Хаймса), что закат фашистского влияния на массы может привести к «большевизации» Германии.

Гитлер знал об этих опасениях и пользовался ими как умелый шантажист для осуществления своих требований формирования нацистского правительства. Так, в ноябре 1932 г. он заявил Гинденбургу: «Я войду в кабинет только в том случае, если смогу принять на себя политическое руководство… Я ставлю на карту не только свое имя, но и свое движение. Если это движение погибнет, Германия окажется в величайшей опасности, ибо тогда в ней насчитывалось бы 18 миллионов марксистов, и среди них, вероятно, 14–15 миллионов коммунистов. Поэтому сохранение моего движения — а условием этого является передача ему руководства — полностью отвечает интересам фатер-ланда» 2.

Вторым вопросом, вокруг которого накалялись страсти в связи с призванием к власти фашистского правительства, была его экономическая политика. Решение его требовало либо открыто заявить, либо отбросить прочь сомнения в том, сможет ли Гитлер и его клика обуздать массы и удержать в своем повиновении низший командный состав штурмовиков, стремившийся к осуществлению данных ему лживых «социалистических» обещаний. Ведь нацистское руководство и не помышляло о каких-либо псевдосоциалистических «экспериментах» в духе своих демагогических обещаний, и это было ясно всем прямым и косвенным участникам переговоров.

Неясность и скептицизм оставались у них лишь насчет конкретных мер фашистского правительства но преодолению экономического кризиса и оживлению конъюнктуры; предлагаемого пути финансирования новых рабочих мест для ликвидации безработных и производства вооружения; участия тех или иных монополистических объединений в государственно-монополистическом руководстве экономикой; шагов к увеличению объема внешней торговли или частичному осуществлению концепций автаркии; планов реприватизации формально или фактически переданных государству некоторых крупных банков или промышленных предприятий, а также насчет некоторых других вопросов. Ведь именно из-за всего этого и враждовали между собой различные монополистические группы крупного капитала в борьбе за непосредственные прибыли.

Схватки из-за состава будущего фашистского правительства становились все сложнее и ожесточеннее, поскольку преследовавшие в первую очередь политические цели партнеры по переговорам (например, камарилья рейхспрезидента Гииденбурга, генералитет рейхсвера, вынужденное опираться на немецких националистов правительство Папена, руководство партии Центра и почти слившийся с ней высший католический клир) были не только тесно связаны с различными заинтересованными экономическими группами правящего класса (юнкерством, военной промышленностью и т. д.), но и отстаивали именно те концепции, которые в ряде пунктов отвечали интересам отдельных отраслей и региональных промышленных и аграрных групп.

Сам Гитлер и нацистские пропагандисты изображали дело так, будто во время переговоров «фюрер» целиком и полностью полагался на свое безошибочное чутье и никогда и ни в чем не считался с советами своих «сподвижников» или с ворчанием своих приверженцев. Примерно то же самое утверждали и некоторые его партнеры по переговорам. Впрочем, то упорство, с каким вел себя на переговорах нацистский главарь, объяснялось тем, что без своих советников он не мог ни отказаться от решений, уже принятых, ни принять новые. Всегда испытывавший жгучую потребность в личном успехе, Гитлер тщился казаться безошибочно рвущимся вперед человеком действия, дабы не вызвать пагубного для своего мифа о «фюрере» подозрения, что на него оказывается влияние извне. На самом же деле он ожесточенно цеплялся именно за те решения, которые подсказывали ему его сообщники, делая вид, будто решения эти — его собственные и единоличные.

Однако противоречия в кругу нацистских главарей резко выявились еще до начала переговоров о формировании правительства. Грегор Штрассер, который уже несколько месяцев распоряжался почти всем партийным аппаратом, стремился к компромиссу с окружением Гин-денбурга, рейхсвером и все еще существовавшими буржуазными партиями — Немецкой национальной народной и Центром. «Салонный лев» Геринг, специалист по демагогии Геббельс и начальник штаба СА Рем, напротив, старались (хотя и по не вполне одинаковым мотивам) убедить Гитлера занять на предстоящих и ведшихся с партиями переговорах позицию «всё или ничего» лишь для вида. Вышеизложенную и более или менее признававшуюся Грегором Штрассером концепцию сохранения нефашистских реакционных центров власти и организаций они отвергали прежде всего потому, что их личная карьера во многом зависела от подъема или падения НСДАП. Разумеется, это в еще большей мере относилось к самому Гитлеру, который жаждал своей абсолютной руководящей роли в правительстве.

В результате Шлейхер, пригласивший Гитлера 5 августа в Фюрстенбергские казармы на тайные предварительные переговоры, увидел перед собой нацистского главаря, настаивавшего на максимальных требованиях. Гитлер явно считал, что уже в ходе этой беседы сможет взять верх над своим важнейшим контрагентом. Ведь Шлейхер (пусть даже позиция его и была ослаблена) выступал представителем сразу трех участвовавших в грызне за власть сил: доверенным лицом Гинденбурга и его камарильи, политическим руководителем рейхсвера и военным министром, а также закулисным инспиратором и покровителем Папена. Нацистский главарь, как говорится, ввалился в дом вместе с дверью: он без околичностей потребовал для себя кресло канцлера, а для представителей своей партии — посты министр-президента Пруссии, имперского и прусского министров внутренних дел (т. е. права распоряжаться полицией), руководства имперскими министерствами юстиции и сельского хозяйства, задуманным имперским министерством авиации, а также создания скроенного по геббельсовской мерке специального «министерства народного воспитания». Остальные министерства он намеревался отдать не принадлежавшим к НСДАП реакционным политикам; министерство рейхсвера должен был получить сам Шлейхер.

Генерал заколебался и от ясного ответа уклонился. С одной стороны, он (как указывается в изготовленной позже памятной записке его министерства) считал, что «министр р[ейхс]в[ера]… будет определять любой кабинет»3 и, следовательно, сам он и при Гитлере останется «тайным канцлером». В соответствии с этим он по возвращении из Фюрстенберга заявил своему близкому сотруднику: «Следовательно, я должен заполучить согласие старого барина (Гинденбурга. — В. Р.) на канцлерство Гитлера»4. С другой стороны, Шлейхер опасался, что после образования гитлеровского правительства нацистам все же удастся устранить всех своих соперников в реакционном лагере, дать фактическую отставку ему самому и привести к возникновению такой ситуации, при которой именно рейхсвер в результате крайне опасной гражданской войны против антифашистских сил будет вынужден играть роль последней опоры империалистического господства. А посему Шлейхер заявил нацистскому главарю, что, к сожалению, рейхспрезидент, вероятно, эти требования отвергнет, однако обещал весьма скоро сообщить результат.

Через два дня после фюрстенбергской встречи правительство обсудило, как это сформулировал министр внутренних дел барон фон Гайль, «эксперимент образования правительства во главе с Гитлером» 5. Шлейхер держался выжидательно. «Разумеется, следует, — весьма неопределенно заявил он, — в ходе переговоров попытаться заставить нацистов отказаться от требования канцлерского поста»6.

Гайль, которого Шлейхер хотел заменить Грегором Штрассером, «эксперимент» с канцлерством Гитлера отклонил. Он подчеркнул, что возглавленное фашистами правительство «вызовет острейшее сопротивление слева», а это поневоле означало бы «возврат к парламентарной системе со всеми ее ошибками и недостатками». По его мнению, необходимо было прежде всего сохранить правительство Папена, одновременно усилив его «содействием и участием национал-социалистов», начать «борьбу против строптивого рейхстага», распустить его без назначения новых выборов, а в остальном положиться на рейхсвер и прусскую полицию7.

К этой точке зрения более или менее категорично присоединились все другие министры. Министр иностранных дел Нейрат высказал насчет назначения Гитлера канцлером «серьезнейшие опасения». Министр экономики Варм-больдт заявил: нацисты, пришедшие к руководству, представляют собой большую опасность, чем в оппозиции8. Сам Папен, хотя и не занял четкой позиции, еще утром того же дня сказал Гиндеибургу: «Гитлер не способен даже твердо держать в руках свою собственную партию, не говоря уж о тол), чтобы править в ней», а потому для управления страной совершенно непригоден9.

С нетерпением ожидавший ответа Шлейхера нацистский главарь узнал об отклонении своих требований утром 13 августа 1932 г., когда он вместе с Релюм и Фриком был принят генералом и Папеном, а во второй половине дня — рейхспрезидентом. Ему был предложен пост вице-канцлера, а НСДАП — одно или два министерства (вероятно, министерство внутренних дел для Грегора Штрассера и еще одно министерство — для Геринга). Гитлер, уже почти уверовавший в близкую победу, пришел в ярость. Он воспринял как личное оскорбление, что над ним, «фюрером», будет стоять какой-то рейхсканцлер!

Но еще больше был он возмущен потому, что неудача переговоров грозила нацистской партии тяжелым кризисом. Ведь многие из шедших за нею избирателей начинали задавать себе вопрос, за ту ли партию они отдали свои голоса, поскольку НСДАП, несмотря на беспрецедентное в истории большинство в парламенте, оказалась неспособной завладеть правительственной властью. Надеявшиеся на государственный переворот и «национальную революцию» банды коричневых громил выражали недовольство «унизительной» и к тому же безуспешной кухонной возней со старыми политиками, которая в их глазах низводила нацистское движение до уровня обычных «партий [веймарской] системы».

Когда же через несколько дней после 13 августа отданный Ремом секретный приказ о «марше на Берлин» и об аресте руководителей рабочего класса был отменен Гитлером, который к тому же объявил двухнедельный «отпуск» всем частям СА |0, от НСДАП снова стали отпадать отдельные оппозиционные группы. Правда, поначалу спиной к ней повернулось всего несколько сот или тысяч человек, но можно было вскоре ожидать массового отхода от свастики.

Однако самым тяжелым для Гитлера было то, что все более углублялась трещина в самой фашистской руководящей верхушке. Грегор Штрассер видел в результатах переговоров подтверждение своей концепции и уже вскоре на митинге «Национал-социалистской производственной организации» в «Спортпаласте» (октябрь 1932 г.) публично выступил с предложением предоставить возможность участвовать в переговорах о включении нацистов в правительство не только уже привлеченному к ним Центру, но и немецким националистам и даже реформистским лидерам Свободных профсоюзов. Противники же Штрассера требовали еще большей неуступчивости и делали все для того, чтобы сжечь мосты, соединяющие их с вновь предложенными партнерами по переговорам. Геббельс обзывал правительство скопищем «реакционеров, нанесших удар кинжалом в спину» нацистам и заявлял, что они «в данный момент опаснее самих марксистов». В интересах НСДАГ1 он провозглашал борьбу «против клики одержимых манией величия реакционеров и эгоистичных саботажников национальной воли к свободе, окопавшихся в гугенберговском лагере»11.

Перед антифашистскими силами стояла задача использовать растущий кризис нацистской партии и обострение противоречий в реакционном лагере, чтобы привести массы в состояние боевой готовности против участия фашистов в правительстве, расширить зачатки единства действий рабочего класса и заставить нацизм перейти к обороне. Хотя руководство Коммунистической партии, естественно, не знало подробно о тайных беседах Гитлера со Шлейхером и о переговорах между НСДАП и Центром, оно правильно оценило эту закулисную игру. 22 августа ЦК КПГ разослал всем окружным комитетам циркулярное письмо |2, озаглавленное: «Накануне нацистской коалиции во всем рейхе? Немедленно подготовить забастовки протеста и массовые демонстрации!» Шлейхер, Папен и желаемый партией Центра правительственный союз с фашистами были охарактеризованы в письме как опаснейшая угроза жизненным основам народа и революционным рабочим организациям. «Политические требования, — говорилось в этом документе, — таковы: долой нацистское коалиционное правительство! Покончить с фашистской диктатурой! Распустить СА, закрыть нацистские казармы! Политические лозунги таковы: ни одного пфеннига сокращения заработной платы! Защита тарифных ставок!

Никакой трудовой повинности, никакого принудительного труда! Отмена всех чрезвычайных распоряжений!»

Выдвигая все эти требования, коммунисты ориентировались на сочетание антифашистской борьбы с отпором наступлению предпринимателей и правительства в социальной области. По их инициативе с начала сентября стала расти волна забастовок против отданных правительством Папена чрезвычайных распоряжений насчет так называемого оживления экономики и подрыва законодательства о тарифах, при помощи которых придавалась видимость законности всякого рода сокращениям заработной платы. Начала вырисовываться такая ситуация, в которой предприниматели оказывались уже не в состоянии осуществить на деле санкционированные правительством меры по ликвидации тарифного права и отстранению профсоюзов на предприятиях. Частичные успехи в этих боях позволяли рабочим все больше осознавать силу своего класса и необходимость в едином строю бросить ее против затмевающей все остальное опасности фашизма и готового идти на сотрудничество с ним правительства.

Ведшиеся под знаком Антифашистской акции со все большим успехом оборонительные бои против нацистского уличного террора укрепляли возникавшее во многих местах на локальном уровне пролетарское единство действий. В комитетах единства и в отрядах красной массовой самозащиты росло убеждение: самое насущное веление времени — отбросить в сторону все, что разделяет братьев по классу — коммунистов и социал-демократов, и сконцентрировать все без остатка силы на борьбе против фашизма. Действуя в этом духе, коммунисты неустанно подчеркивали: всех социал-демократов, готовых оказать отпор нацизму, они считают своими равноправными товарищами и готовы сами без всяких оговорок вместе со всеми антифашистски настроенными трудящимися бороться против гитлеризма.

Это подчеркивалось во многих документах Антифашистской акции. Так, в одной листовке Общегерманского комитета Антифашистской акции, содержавшей директивы для самообороны, о защите рабочих и охране рабочих организаций и их собственности от фашистских нападений, говорилось: «Ни в коем случае нельзя делать никакой разницы между собственностью, принадлежащей коммунистам, социал-демократам, РПО (революционной профсоюзной оппозиции. — В. Р.) или свободным профсоюзам.

Здесь следует придерживаться принципа, выдвинутого товарищем Эрнстом Тельманом: коммунисты борются вместе с социал-демократическими рабочими, рейхсбан-неровцами и христианскими рабочими в рамках Антифашистской акции против нацизма — всегда, а вместе с фашистами против СДПГ или рейхсбаннеровцев — никогда!» 13

Насчет комитетов единства отмечалось: «Они должны при всех обстоятельствах охватывать все слои независимо от того, состоят ли те в политических и профсоюзных организациях или нет, независимо от их религиозных или атеистических убеждений. Существует лишь одно предварительное условие — серьезное желание активно бороться против фашизма в любой его форме, а особенно против нацистов/» 14

Но, как и прежде, самым большим препятствием на пути антифашистского единства действий оставался антикоммунизм правых социал-демократических лидеров. Вместо того чтобы видеть главную задачу в организации борьбы против угрозы гитлеровской диктатуры, правления СДПГ и свободных профсоюзов пытались изобразить себя поборниками интересов трудящихся. Они делали это при помощи иллюзорной и никоим образом не отвечавшей актуальным задачам Социалистической акции. То была широко разрекламированная кампания с целью парламентским путем добиться такой «перестройки экономики», которая фактически не содержала бы ни грана социализма и вела бы к усиленному развитию государственного капитализма. При сложившемся в рейхстаге соотношении сил она не имела никаких шансов на осуществление.

Единственным результатом этой кампании явилось то, что члены реформистских организаций были мобилизованы на бессмысленное и бесперспективное дело, которое вовлекало их в один фронт не с коммунистами, а против коммунистов, т. е. к еще более глубокому расколу рабочего движения и его ослаблению в борьбе против фашизма.

Примечательно, что писал предназначенный лишь для руководящих кругов предпринимателей политический бюллетень «Дойче фюрербрифе» о роли социал-демократии в буржуазном государственном механизме в связи с развернутой СДПГ так называемой Социалистической акцией 15. В одной из его сентябрьских статей говорилось: «Распоряжающаяся хозяйством буржуазия (а точнее, монополистическая буржуазия, — В. Р.) для сохранения своего господства нуждается в союзе с теми сдоями, которые хотя в социальном отношении и не принадлежат к ней, но могут оказать ей незаменимую услугу, помогая ей закрепить свое господство в народе».

Этот союз, констатировал бюллетень, установлен после 1918 г. при помощи социал-демократического руководства и профсоюзной бюрократии, которые совместно, путем «перечеканки революции в социальную политику… с руками и ногами приковали идущую за ними часть рабочего класса к буржуазному государству». Это, по мнению бюллетеня, в принципе могло сохраняться лишь до тех пор, «пока, во-первых, оставалась бы хоть малейшая часть (социально-политических, — В. Р.) завоеваний (трудящихся, — В. Р.) и, во-вторых, рабочий класс шел бы за своим (социал-демократическим. — В. Р.) руководством».

Однако обе эти предпосылки, на сохранение которых и была направлена так называемая Социалистическая акция, оказались, по мнению «Дойче фюрербрифе», необратимо разрушенными. С одной стороны, говорилось в статье, растущее влияние коммунистов на массы все больше и больше суживает базис социал-демократической реформистской политики; с другой — тяжелый экономический кризис уже не позволяет предпринимателям сохранять те социальные завоевания (рабочего класса. — В. Р.), на которые они вынуждены были пойти в виде уступки. «Тот буржуазный режим, который уничтожит эти завоевания, — делал вывод бюллетень, — должен пожертвовать социал-демократией и парламентаризмом, он должен найти замену социал-демократии… В этом — позитивные возможности и задачи национал-социализма».

Самое курьезное, что автор этой статьи в защиту фашизма, ставший спустя почти 40 лет разыгрывать из себя некоего тайного борца Сопротивления16, осознал закулисные причины уничтожения парламентаризма гораздо лучше, чем социал-демократические лидеры. Они же (как это доказала, в частности, их реакция на нарушение конституции в Пруссии 20 июля) надеялись сдержать процесс фашизации избирательными бюллетенями и парламентскими решениями.

Коммунисты, стремившиеся исчерпать в борьбе против фашизма все возможности, отнюдь не недооценивали парламентскую борьбу, но всегда рассматривали ее прежде всего как средство подготовки, поддержки и расширения борьбы внепарламентской. Образцом такого подхода служила, в частности, речь Клары Цеткин на первом заседании вновь избранного рейхстага 30 августа 1932 г. Как старейшему депутату, ей принадлежало право открыть его. Несмотря на преклонный возраст и болезнь, она воспользовалась этой возможностью, чтобы с трибуны рейхстага со всей проникновенностью призвать массы к борьбе против фашизма и его пособников, а также указать путь к этой борьбе.

«Само собою разумеется, — заявила Клара Цеткин, — никаким парламентским решением не сломить силу того правительства, которое опирается на рейхсвер и на другие средства власти буржуазного государства, на террор фашистов, на трусость буржуазного либерализма и пассивность значительной части пролетариата, трудящихся. Падение правительства в рейхстаге может послужить лишь сигналом для подъема на борьбу и развертывания сил широчайших масс вне стен рейхстага».

Клара Цеткин подчеркнула: ближайшая цель борьбы — «побороть фашизм, который хочет кровью и железом уничтожить все классовые завоевания трудящихся… Веление времени, — предостерегала она, — это единый фронт всех трудящихся, чтобы отбросить фашизм и тем самым сохранить порабощенным и эксплуатируемым силу и мощь их организаций, более того — самое их жизнь. Перед лицом этой настоятельной исторической необходимости должны отступить на задний план все сковывающие и разделяющие политические, профсоюзные, религиозные и мировоззренческие установки. Все находящиеся под угрозой, все страждущие, все жаждущие освобождения должны быть в рядах Единого фронта против фашизма и его уполномоченных в правительстве! Отпор трудящихся фашизму — очередная неотъемлемая предпосылка единого фронта в борьбе против кризиса, империалистических войн и их причины — капиталистического способа производства» 17 .

В своей парламентской деятельности коммунисты использовали все те возможности, которые вытекали из грызни между различными буржуазными партиями и правительством. 12 сентября они внесли в рейхстаге предложение отменить антирабочее чрезвычайное распоряжение от 4 сентября и потребовали вотума недоверия правительству Папена. Ни СДПГ, ни Центр, которых Па-пен и Шлейхер 20 июля бесцеремонно выставили в Пруссии за дверь, не решились, учитывая настроения масс, проголосовать за правительство. К тому же католическая партия все еще злилась на Папена за «удар кинжалом в спину», нанесенный новым канцлером Брюнингу, а также дала понять фашистам, которых она поддержала при избрании Геринга председателем рейхстага, что видит для себя перспективу пребывания на стороне НСДАП только в союзе против Папена.

Таким образом, результат голосования, в ходе которого некоторые осколочные буржуазные партии, как можно было предполагать, должны были ориентироваться на нацистов, зависел от позиции фракции НСДАП. Это создало для носителей свастики крайне неудобное положение. Они оказались перед альтернативой: либо голосовать против правительства, с которым часть нацистского руководства желала вести переговоры, либо вступиться за вызывающее ненависть во всей стране чрезвычайное распоряжение и встать на сторону непопулярного «кабинета баронов».

Сразу по зачтении в рейхстаге предложения КП Г о вотуме недоверия Папену нацистская фракция потребовала получасового перерыва, чтобы определить свою тактику. Геринг и Геббельс, ссылаясь на волю «фюрера», во время спешного обсуждения за закрытыми дверями высказались за то, чтобы нацисты по возобновлении заседания проголосовали против правительства. Таким образом, кабинет Папена потерпел полное парламентское поражение. Из 608 депутатов за доверие ему проголосовали всего 42 немецких националиста и несколько попутчиков (менее 7 % депутатов!).

Однако Шлейхер и его канцлер не сдались. Следуя своим представлениям насчет сопряженного с наименьшим риском пути к диктатуре и по-прежнему притязая на власть, они решили и дальше играть взятую на себя роль пособников в установлении фашистского режима.

Исходя из того, что рейхстаг все равно выразит им недоверие, они заблаговременно, еще 30 августа (в день открытия парламента!), на совещании в восточнопрусском поместье Гинденбурга Нойдеке решили просто-напросто сразу же разогнать докучливое народное представительство. Президент в нарушение конституции дал канцлеру карт-бланш на роспуск рейхстага18, в который затем, 12 сентября, в обоснование этого роспуска была вписана вдвойне противоречившая конституции фраза: «Поскольку имеется опасность того, что рейхстаг потребует отмены моего чрезвычайного распоряжения от 4 сентября сего года».

Это противоречило конституции, во-первых, потому, что в статье 48-й, абзац 3-й, Германской конституции совершенно ясно говорилось: «Обо всех мерах, принятых в соответствии с абзацем 1-м или абзацем 2-м данной статьи, президент обязан незамедлительно поставить в известность рейхстаг. По требованию рейхстага эти меры лишаются силы» (курсив автора). Во-вторых, это являлось нарушением конституции потому, что «опасность» законного лишения чрезвычайного распоряжения силы никак не могла служить оправданием роспуска рейхстага.

На постоянно допускавшиеся Гинденбургом и его пре-зидиальным кабинетом явные нарушения конституции следует указать потому, что социал-демократическое руководство удерживало массы от борьбы против правительства, готовившего фашистскую диктатуру, лживым аргументом, будто это правительство в своих действиях не выходит за рамки конституции и СДПГ во имя спасения республики будет готова призвать к его свержению, как только оно за эти рамки выйдет.

Под предлогом, что «состояние государственного бедствия… дает господину рейхспрезиденту полное право отсрочить выборы», дабы таким образом «оградить немецкий народ от ущерба» 19, Гинденбург, Папен, Шлейхер и Гайль приняли в Нойдеке антиконституционное решение: отложить выборы в парламент на неопределенный срок, а тем временем, как писал министр внутренних дел, «провести реформу конституции и управления» — иными словами, нанести республике смертельный удар.

Первая часть заговора Шлейхера — Папена против парламента была осуществлена с некоторыми курьезными, но в конечном счете не имевшими никакого значения «проколами». Собственно говоря, Папен собирался прочесть заготовленный им ордер на роспуск рейхстага непосредственно перед голосованием вотума недоверия и тем самым не допустить этого голосования. Подобно школьнику, заранее знающему правильное решение задачки, он в возбуждении попросил слова, махая высоко поднятой рукой. Однако председательствующий Геринг, заинтересованный в вящем позоре канцлера и ослаблении его позиции, сделал вид, что «не заметил» этого.

Реализовать же вторую часть заговора Шлейхера — Папена, а именно недопущение новых выборов, не удалось.

Сокрушительные результаты голосования послужили правительству сигналом: если оно будет опираться только на рейхсвер и полицию, у него не будет никаких шансов, учитывая настроения подавляющего большинства народа, удержаться у власти хотя бы на период «перетягивания каната» с нацистским руководством. Шлейхер отнюдь не случайно при каждом удобном случае высказывал в те дни мысль, которую он несколько позже сформулировал так: «На штыках сидится плохо. Это значит, что без широкого народного настроения в свою поддержку у власти не продержишься» 20.

В истории нередко бывает так, что поражение союзников ведет к разрыву между ними. Так случилось со Шлейхером и Папеном. Свою неспособность окончательно прикончить рейхстаг они восприняли как тяжкую неудачу. Теперь им приходилось замышлять новые тактические козни. Пути министра рейхсвера и «сделанного» им канцлера начали расходиться. Снова подтвердилось: действия политических актеров гораздо меньше зависят от их личных качеств, нежели от тех возможностей, которые определяются специфическими формами классовых условий. Известный как хитроумный интриган, Шлейхер пошел на более или менее открытую конфронтацию с Гитлером, между тем как обычно пребывавший в состоянии безмерного самоупоения Папен (незадолго до своей отставки он даже сравнивал себя с Бисмарком!) удовлетворился ролью младшего партнера «фюрера»!

Для концепции обоих этих политических актеров существовали объективные причины. Шлейхер имел (или по крайней мере считал, что имеет) за собой вооруженную силу государства в виде рейхсвера. Потому он полагал, что посредством давления сможет заставить Гитлера придать фашистской диктатуре приемлемую для военщины форму. Это значило, что генералитет (а прежде всего сам Шлейхер) получит значительные полномочия исполнительной власти и на случай падения нацистского влияния на массы сохранит все свое значение и резервные возможности. Давление это (разумеется, при помощи интриг) должно было оказываться, с одной стороны, рейхсвером, а с другой — угрозой откола от нацистской партии готового на компромисс крыла Штрассера.

Папен, не имевший ни влияния на рейхсвер, ни прямых нитей к Штрассеру или к каким-либо другим готовым на раскол нацистским главарям, вынужден был прибегнуть к другим методам. Сила его — наряду с хорошими отношениями с домом Гинденбурга — состояла в том, что он (хотя и считавшийся до своего прихода к правительственной власти всего лишь величиной второго или третьего порядка) поддерживал связи с весьма различными труп пами господствующего класса. Потому, несмотря на свои всем известные жалкие умственные способности, он был пригоден играть роль посредника как между этими группами, так и между ними и нацистским руководством.

Папен происходил из вестфальского дворянства, в свое время обретался пажом при дворе, владел имением и благодаря женитьбе был связан родственными узами с западногерманской индустрией; лично знал многих магнатов Рура. Служил в гвардейском полку и (правда, с весьма сомнительным успехом) пытался выступать на дипломатическом поприще. Написал несколько политико-публицистических трактатов об исторической миссии христианского Запада, не брезговал и антисоветскими памфлетами. В течение многих лет он в качестве главного акционера католической газеты «Германна» всеми силами толкал партию Центра вправо. Будучи частым гостем во дворце рейхспрезидента и вращаясь в берлинском Клубе господ, он сумел превратить свои безукоризненно аристократические манеры и репутацию владельца самых дорогих верховых лошадей, а также первоклассных, с иголочки костюмов в политический капитал. Ему хотелось быть человеком, сочетающим в себе офицера, дипломата, промышленного босса, помещика и специалиста по идеологии, который не только принимает близко к сердцу все желания могущественных монополистических магнатов и антиреспубликанских юнкеров, но и умеет превратить эти желания в действия государственного мужа.

Еще в августе Папен встретился с Круппом, Карлом Бошем и Сименсом, получил информацию насчет их ближайших внешнеполитических и хозяйственно-политических шагов. Выполняя их волю, он дал согласие на создание режима, высокопарно именуемого «новое государство», и разработал проект экономической программы, провозглашенной под названием «Двенадцатимесячный план».

Незадолго до того Папен произнес в Мюнстере речь, в которой заявил о своих намерениях. Девизом ее служило: «Каждому — свое». Нетрудно понять, что под этим подразумевалось: гигантские субсидии, налоговые льготы и наиболее благоприятные условия получения прибыли для одной стороны — крупной промышленности и юнкерства; значительное сокращение заработной платы, урезывание социальных ассигнований и начало милитаризации промышленности посредством пока еще «добровольной» трудовой повинности — для другой, для рабочего класса. На первом месте стояла фактическая отмена тарифного права при помощи чрезвычайных распоряжений. Тем самым забастовка объявлялась незаконным средством борьбы рабочих, а профсоюзы лишались своих важнейших прав.

Все эти меры в интересах различных групп господствующего класса были нацелены на создание авторитарного государства, полную ликвидацию социального законодательства, получение максимальных прибылей, устранение рабочих организаций из общественной жизни. Иначе говоря, это были меры для непосредственного перехода к открытой диктатуре капитала. Папен рассматривал их как аванс, обеспечивающий ему участие в теперь уже близкой власти фашистов.

На каких бы встречах представителей правящего класса ни выступал канцлер под аплодисменты присутствующих, разъясняя свою программу, он давал понять, что сделал все зависящее от него, дабы проложить ровный путь к диктатуре, и теперь от самих нацистов зависит повести свое массовое движение по этому пути в последнее и решающее наступление против парламентарного государства. Исподволь он заклинал капитанов индустрии использовать свое влияние на фашистскую партию и побудить ее действовать совместно с президиальным правительством. Именно в таком духе он разъяснял 12 октября баварским промышленникам свой план «имперской реформы под антипарламентарным знаком», присовокупив к сему жалобу: мол, ввиду притязания фашистов на тоталитарность все еще не удалось «включить большое и заслуженное движение национал-социализма в полное ответственности сотрудничество во всем рейхе»21.

Однако к тому времени растущее противоречие между Шлейхером и Папеном открыто еще не проявилось. Оба они тянули за один канат, стараясь обеспечить Немецкой национальной народной партии, а тем самым и правительству максимальный успех на предстоявших 6 ноября новых выборах в рейхстаг и дать слишком самоуверенной НСДАП почувствовать, что пора ее неудержимого подъема уже миновала. Они добились также того (и это в тогдашних условиях было важнее, чем дополнительно полученные Немецкой национальной народной партией 100 тыс. голосов), что значительная группа промышленных и финансовых магнатов открыто высказалась за немецких националистов. Это было сделано в воззвании иод лозунгом «С Гинденбургом — за народ и рейх!»; под ним стояли и подписи Борзига, Фёглера, Шпрингорума, Кнеппера, Равене, Зольмсена, а также многих юнкеров и отставных генералов22.

Эта открыто выраженная воля монополистических и юнкерских кругов отнюдь не означала их выступления против нацизма. Она лишь документировала факт: подписавшие воззвание считали предложенный Папеном путь установления фашистской диктатуры наиболее приемлемым. Несмотря на господствовавшее во всем лагере реакции со времени июльских выборов мнение, что с предоставлением нацистам власти надо поспешить, теперь стало ясно: решение о процедуре передачи власти будет зависеть от зафиксированного новыми выборами соотношения сил. Потому эти круги и выступали активно за тот или иной вариант окончательной фашизации.

Для всех кругов, участвовавших в формировании этого этапа и связывавших с ним определенные ожидания, речь шла в первую очередь об их интересах в целом. Поэтому все, кто рассчитывал извлечь выгоды из нацистского господства, с исключительной энергией ринулись в избирательную борьбу. Центр и партия немецких националистов, пытавшиеся копировать элементы рассчитанной на успех пропагандистской стратегии нацистов и тоже оперировавшие лозунгами о спасительной миссии своего движения или о целительной силе своих принципов, старались превзойти друг друга. Борясь за наибольшее влияние на массы, они старались обеспечить себе положение главного партнера в будущих переговорах с НСДАП по поводу правительственной коалиции.

Нацистское руководство, которое, конечно, знало, что исход выборов 6 ноября окажет влияние на торг вокруг условий передачи власти НСДАП, поставило перед собой цель по возможности добиться прироста голосов в сравнении с июльскими выборами и ни в коем случае не допустить их падения. Оно запустило на полный оборот свою гигантскую пропагандистскую и террористическую машину и в уверенности, что финиш уже близок, не оста-иавливалось ни перед какими затратами на ведение предвыборной борьбы. Были пущены в ход все уже испытанные на прошлых выборах средства — от четвертого по счету гитлеровского «полета над Германией» до повторения самых лживых и лишенных всякого здравого смысла обещаний всем без исключения слоям населения и до пропаганды антикапиталистического революционаризма. При этом нацистские главари пошли даже на такой чрезвычайно рискованный для себя шаг: они приказали своим людям там, где доведенные до крайней нищеты трудящиеся активно выступали против антисоциальных мер правительства, для вида поддерживать их.

Наиболее ярким примером активных выступлений трудящихся явилась забастовка рабочих и служащих берлинского городского транспорта 3–7 ноября 1932 г. Она знаменовала высший подъем стачечной волны против правительства гитлеровского форейтора Папена. Забастовка была организована Революционной профсоюзной оппозицией и поддержана тысячами и тысячами состоявших и не состоявших в профсоюзах рабочих. Эта забастовочная волна, приведшая к единым действиям рабочих различной партийной принадлежности и мировоззрения, готовых бороться против организаторов голодного режима и пролагателей пути фашизму, явилась одним из важнейших рычагов расширения Антифашистской акции и укрепления ее позиций на предприятиях. В самый разгар избирательной борьбы она показала, что все большее число трудящихся готово преградить путь изготовившейся к последнему удару реакции не только избирательным бюллетенем, но и внепарламентским сопротивлением.

По различным причинам (не в последнюю очередь и для того, чтобы не содействовать расширению единства действий и задержать распространение Антифашистской акции на важные производственные центры) дирекции большинства крупных предприятий поначалу воздержались от проведения санкционированного правительством сокращения заработной платы. Таким образом, стачечная волна охватила прежде всего мелкие и средние предприятия и лишь в отдельных случаях перекинулась на крупные (например, в начале октября в Гамбурге). Тем не менее она отражала растущую боевую готовность всего рабочего класса, и особенно тот факт, что первоначально вызванные мерами отдельных предпринимателей экономические бои все более и более направлялись против режима чрезвычайных распоряжений, таким образом все сильнее принимая политический характер.

Это новое качество характеризовало борьбу 22 тыс. рабочих и служащих берлинского городского транспорта — метро, трамвая и автобуса. Объединявшая их Берлинская транспортная компания (БФГ) являлась самым крупным предприятием, бастовавшим осенью 1932 г. Сначала речь шла о борьбе против сокращения заработной платы на 2 пфеннига в час, но вскоре стало ясно, что это проба сил между стремящимися к боевому единству трудящимися, с одной стороны, и реакционными государственными органами вместе с плывущими в их фарватере реформистскими лидерами — с другой. Хотя основная часть работников БФГ состояла в свободных профсоюзах и только менее 7 % принадлежало к РПО, 66 % транспортных рабочих при поименном голосовании высказались за отклоненную ведущими профсоюзными функционерами забастовку.

Учитывая явно выраженное возмущение широких масс правительственной политикой и проявленную рабочими волю к борьбе, нацистское руководство не решилось призвать своих сторонников стать штрейкбрехерами и тем самым разоблачить себя как соучастников реакционного наступления папеновской клики в социальной области. «Национал-социалистская производственная организация» (НСПО) даже направила двух своих представителей в забастовочный комитет. Когда через 14 дней Гитлеру пришлось держать за это ответ перед Гинденбургом, он оправдывался так: «Если бы я удержал своих людей от участия в этой забастовке, она состоялась бы все равно, но я потерял бы своих сторонников среди рабочих» 23.

Забастовка рабочих берлинского городского транспорта носила многие черты политической борьбы: столкновение между трудом и капиталом, между выступившим под революционным руководством производственным коллективом и государством разыгралось не в каком-нибудь отдаленном фабричном квартале, а на улицах и площадях германской столицы. Забастовка явно доказывала: подавляющее большинство населения города симпатизирует тем. кто борется под антипапеновскими лозунгами. Во многих местах сотни и тысячи берлинских рабочих устраивали демонстрации в поддержку бастующих. В крупном марше протеста против использования полиции и попыток срыва забастовки участвовало 80 тыс. человек. Стачечники и берлинцы блокировали трамвайные стрелки, устраивали заграждения на рельсах, опрокидывали трамвайные вагоны. Для обеспечения «аварийного» трамвайного движения полиция применила огнестрельное оружие — трое рабочих были убиты, 60 ранены. Было ясно: полиция и правительство не в состоянии контролировать положение в столице. Назревала ситуация, подобная гражданской войне.

Фашистская клика, разумеется, отнюдь не желала и ни при каких обстоятельствах не могла содействовать такому ходу развития, дававшему мощный импульс антиимпериалистическим силам. На третий день забастовки НСПО отозвала своих представителей из стачечного комитета. Она оправдывала это принятым накануне решением реформистского профсоюзного руководства, которое сочло постановление государственного третейского суда обязательным для рабочих и объявило забастовку оконченной. Но стачка продолжалась и в день выборов; она прекратилась только 7 ноября.

Какое значение имели проведенные в духе единства действий и перераставшие в политические выступления массовые бои за антифашистскую мобилизацию трудящихся, показали, в частности, итоги выборов в Берлине. До апреля 1932 г. (выборы в прусский ландтаг) СДПГ всегда далеко опережала в столице Германии все партии. На июльских выборах КПГ и СДПГ получили здесь равное число голосов, в то время как НСДАП первый и единственный раз одержала верх. Но 6 ноября она потеряла почти 5 % своих избирателей, а КПГ, получившая почти 20 % всех голосов (на 140 тыс. больше, чем нацисты), стала самой сильной партией в Берлине.

Подобными же выглядели результаты выборов по всей Германии. КПГ приобрела 700 тыс. новых голосов (более 11 %); за ней теперь шло почти 6 млн. избирателей, и она имела 100 своих депутатов. СДПГ потеряла 700 тыс. голосов (получив 7,2 млн.). НСДАП потеряла 2 млн. голосов (собрала 11,7 млн.). Из этих двух миллионов добрая треть перешла к другой ударной партии реакции — немецким националистам, которые таким образом смогли улучшить свои позиции. Небольшие потери понес Центр.

Итак, важнейший итог выборов заключался в спаде нацистского влияния на массы, в начинавшемся разрушении фашистского нимба успеха, в ярко осознаваемом как друзьями, так и врагами факте: массово-политические ресурсы НСДАП исчерпаны, и дальнейший ход событий может привести к резкому сокращению числа приверженцев Гитлера. С этой точки зрения исход выборов 6 ноября 1932 г., который, разумеется, рассматривался во взаимосвязи с общей политической и экономической обстановкой в стране, был расценен большинством магнатов промышленности и банков как сигнал, что с окончательным установлением диктатуры медлить больше нельзя!

Банкир барон Курт фон Шрёдер, имевший деловые и политические связи со многими заправилами концернов самых различных отраслей, выразительно подтвердил это на предварительном следствии Нюрнбергского процесса над главными немецкими военными и нацистскими преступниками. «Когда б ноября 1932 г. НСДАП потерпела свое первое поражение и таким образом миновала свою кульминационную точку, — заявил он, — поддержка ее со стороны германского хозяйства стала особенно срочно необходимой» 24. Употребляя невинно и нейтрально звучащее слово «хозяйство» вместо «монополистический капитал», Шрёдер вместе с тем показал, что процесс политического развития осенью 1932 г., т. е. перерастание боев рабочего класса за свои экономические интересы в политические схватки, вызвал у крупной буржуазии опасения, как бы экономический кризис не привел к возникновению революционной ситуации и к потрясению, а затем и свержению империалистического господства. «Общий интерес хозяйства, — говорил далее Шрёдер, — заключался в страхе перед большевизмом и в надежде, что национал-социалисты, придя к власти, смогут создать в Германии устойчивую политическую и экономическую основу».

Руководствуясь такими соображениями, закулисные покровители фашизма принимали в расчет и то, что крупный экономический кризис, как это показывало положение с заказами в промышленности, достиг своей низшей точки и уже начиналось, хотя и медленное, улучшение конъюнктуры, а это уменьшило бы шансы на установление диктаторского режима. «Во времена высокой конъюнктуры, — писал бюллетень «Дойче фюрербрифе» несколькими днями ранее в призывавшей к «исчерпанию кризиса» статье о парламентской системе, — без него никак не обойтись» 25. А если бы гитлеровское правительство быстро утвердилось У власти, это, напротив, дало бы возможность преподнести массам ожидаемое улучшение экономического положения как деяние всемогущего «фюрера».

Данный момент казался влиятельным крупным капиталистам благоприятным, требующим передачи правительственной власти фашистам и по внешнеполитическим соображениям. За четыре месяца до этого международная конференция в Лозанне дала согласие на фактическую приостановку германских репарационных платежей. Двумя месяцами позже представители германского правительства на Женевской конференции по разоружению покинули ее без всякого протеста западных держав, провозгласив новое вооружение Германии, дипломатически названное «обретением равноправия».

Тем самым германские империалисты лишили силы Версальский мирный договор, «продырявливание» которого они начали со дня его подписания. Однако подготовленное тайным перевооружением в веймарские времена открытое вооружение крупного размаха и примыкавшие к нему насильственный пересмотр границ и аннексия чужих территорий не могли быть быстро и основательно осуществлены до тех пор, пока существовало республиканское правительство. Явно имея в виду военный бизнес, строительство стратегических автострад и тому подобное, Шрёдер заявил на нюрнбергском предварительном следствии: «Далее ожидалось, что в результате крупных государственных заказов возникнет экономическая конъюнктура»20.

В соответствии с изложенной концепцией, подстрекатели-монополисты сразу же после выборов 6 ноября заговорили о том, что теперь нельзя больше ждать, пока закончатся терпимые до сих пор (поскольку они прикрывали ключевую роль капитала) интриги участвующих в возне вокруг власти Папена, Шлейхера, Гугенберга, Кааса и пр. Пора, настаивали они, взять дело передачи власти фашистскому правительству в собственные руки. А поэтому они решили обратиться непосредственно к главе государства и втолковать ему: время посадить Гитлера в канцлерское кресло уже пришло. Такое послание было в первые дни после выборов составлено при решающем участии Шахта. В нем без обиняков говорилось: дабы избежать дальнейших «экономических, политических и душевных» потрясений, не следует вновь распускать рейхстаг и опять назначать новые выборы, а надо передать руководство правительством «фюреру крупнейшей национальной группы» т. е. Гитлеру.

В письме от 12 ноября нацистскому главарю с предупреждением не проявлять после поражения 6 ноября никаких колебаний и не отступать от категорического требования канцлерского поста Шахт сообщал ему, что «попытка собрать ряд подписей в поддержку этого» увенчалась успехом28. Однако некоторые монополисты, в частности и могущественные боссы рурских концернов, ставили подписание данного документа в зависимость от конкретного согласия Гитлера на определенные экономические меры. К тому же эта акция не продвигалась вперед так быстро, как надеялись ее инициаторы. Недаром Шахт в цитированном выше письме с раздражением отмечал: тяжелая индустрия вполне оправдывает наименование тяжелой своей тяжеловесностью в принятии решений.

Тем не менее у сборщиков подписей не было никаких причин сомневаться в успехе задуманного предприятия, тем более что и Папен пришел к убеждению: ради обеспечения своего собственного участия в осуществлении диктатуры стоит согласиться на канцлерство Гитлера. 13 ноября связное лицо Кепплер сообщил Шрёдеру об этом письмом, в котором даже говорилось о готовности Папена дать авторам послания советы насчет того, как противодействовать сопротивлению, оказываемому в «одном известном месте» (президентском дворце. — В. Р.) 29 .

Шлейхер, повсюду имевший своих информаторов, разумеется, тотчас узнал о затеянной акции, а также и о том, что Папен договорился с доверенным человеком Шахта Эвальдом Хеккером (членом наблюдательного совета одного частично национализированного металлургического предприятия — «Ильзедер хютте», владевшим также и угольными шахтами) и с уполномоченным Гитлера Генрихом Гиммлером «не вести пока переговоры с другими партиями»30.

Таким образом Шлейхеру пришлось убедиться: рейхсканцлер Папен, которого он до сих пор считал своей креатурой, начал идти собственным путем. Ото угрожало планам военного министра: он хотел ограничить свободу действий Гитлера соглашениями командования рейхсвера с группой Грегора Штрассера, а возможно, и с реформистскими профсоюзами. Если еще каких-нибудь шесть месяцев назад Шлейхер на вопрос о мотивах назначения им Папена канцлером отделался остротой, что ему нужна не голова, а шляпа, то теперь ему пришлось убедиться, что, пользуясь его же собственным циничным выражением, шляпа решила поискать для себя другую голову.

Отныне Шлейхер и Папен из игроков-партнеров стали противниками. Это обстоятельство по вполне понятным причинам всячески раздувается буржуазной историографией. Поскольку репутацию Папена все равно уже не отмыть добела (как-никак он был вице-канцлером Гитлера, сидел в Нюрнберге на скамье подсудимых в качестве главного военного преступника и после 1945 г. саморазоблачался невероятно глупыми и неуклюжими фальсификациями истории), буржуазные историки стали делать из нужды государственно-правовую добродетель. Они изображают Папена лишенным морали, незначительным по своей роли и в конечном счете одураченным маркировщиком пути для злодея Гитлера. Это, мол, недалекий Папен свел на нет разработанные генералом-демократом Шлей-хером планы «укрощения» фашистского хищника. Тем самым они затушевывают решающий факт: как Папен, так и Шлейхер работали на установление фашистской диктатуры и интриговали друг против друга потому, что имели свои (или же присвоили себе чужие) взгляды насчет того, как именно с минимальнейшим риском протолкнуть Гитлера к власти и как конкретно обставить его власть в интересах определенных кругов господствующего класса (отдельных концернов, их групп, генералитета и т. п.).

Приглашая 13 ноября официальным письмом (как это было принято) после выборов Гитлера на личную беседу рейхспрезидента с руководителями крупных партий (на которые никогда не приглашались представители КПГ, а в последние годы и СДПГ), Папен еще вынужден был мириться с тем, что Шлейхер отредактировал это письмо и вычеркнул из него самые любезные фразы31. Однако всего через несколько дней ему во многом удалось «обставить» вездесущего министра рейхсвера. Теперь уже не Шлейхер формулировал условия, на которых должно было создаваться правительство, а Гитлер — именно его требования господствовали теперь во всех официальных и неофициальных беседах.

С одной стороны, стало ясно: Шлейхер уже не может полностью положиться на рейхсвер, часть высших командных кадров которого безоговорочно стояла за «решение — Гитлер». Это подтверждает и известный буржуазный военный историк32. С другой стороны, Гитлеру все больше оказывали поддержку своими листами с многочисленными подписями самые экстремистские монополисты и юнкеры, заодно с которыми был и близкий друг Гинденбурга Па-пен. Их открытое выступление в пользу нацистского главаря заставляло и лидеров остальных буржуазных партий более или менее четко высказываться за канцлерство «фюрера».

16 ноября Гитлер весьма обстоятельным письмом ответил на послание Папена. В нем он подчеркнул свое решение «неколебимо стоять на своих (прежних, — В. Р.) требованиях»33. На следующий день кабинет в полном составе подал в отставку, дабы сделать возможным выполнение этих требований, т. е. очистить Гитлеру путь в имперскую канцелярию. А еще через день Гинденбург принял председателей Немецкой национальной партии Гугенберга и партии Центра Кааса, а также председателя уже ставшей незначительной Немецкой народной партии Дин-гельдея. Он пожелал выяснить их мнение насчет назначения Гитлера, предопределенного ушедшим в отставку кабинетом. 19 ноября был дополнительно принят руководитель баварского филиала партии Центра Фриц Шеффер.

Самую сдержанно-выжидательную позицию занял гитлеровский сообщник и соперник по гарцбургскому фронту Гугенберг. Он говорил о «весьма больших опасениях» и намеревался «вернуться к этому вопросу позднее, когда положение вещей станет яснее»34. Трое же других партийных лидеров от требования призвать Гитлера к власти уклонились, хотя и заявили, что готовы сотрудничать с ним как с рейхсканцлером. При этом они дали понять, что такое решение считают единственно желательным и по существу уже принятым. Так, Каас сказал: «Национальная концентрация, включая национал-социалистов, — это необходимость» — и затем уклончиво добавил: назначение канцлера — «личное право господина рейхспрезидента и дело его личного доверия» 35. Почти так же высказался Дингельдей; он в категорической форме добавил: «Человек, которого господин рейхспрезидент считает достойным своего доверия, вправе рассчитывать на нашу поддержку»36. Шеффер заметил, что «оценивает характер и личность Гитлера отнюдь не неблагоприятным образом»3'.

Гинденбурга удалось настолько переубедить, что, как констатирует один буржуазный историк, он счел Гитлера «способным и достойным стать рейхсканцлером, хотя ранее считал: фюрер НСДАП в лучшем случае может котироваться в качестве вице-канцлера»38. Но те, кто нашептывал рейхснрезиденту, все еще спорили между собой, каким образом должны быть созданы определенные гарантии против хотя и маловероятных, но все же вызывающих опасение «экспериментов» в области экономики и массовой политики со стороны предполагаемого канцлера. Чего доброго, он вдруг пойдет на них под давлением полчищ своих взвинченных псевдосоциалистическими обещаниями приверженцев! Спор велся тем упорнее, чем больше от гарантий недопущения этого зависело соучастие определенных кругов военщины, тяжелой индустрии, юнкерства и т. д. в передаче власти фашистскому правительству.

Здесь-то и выяснилось, что Шлейхер, несмотря на падение своего влияния, все еще в силах воздействовать на решения в президентском дворце. Дело в том, что Гинден-бург, постоянно кичившийся своими правами «главнокомандующего рейхсвера», отказывался дать ефрейтору Гитлеру полномочия «президиального канцлера». Иными словами, это означало, что, следуя концепции Шлейхера, старик фельдмаршал хотел сохранить за собой возможность в случае конфликта фашистского канцлера с рейхстагом или в случае политических неудач в отношении влияния «фюрера» на массы сместить Гитлера и назначить вместо него военным диктатором какого-нибудь генерала.

Однако упорно настаивавшие на назначении Гитлера монополисты и юнкеры (на сторону которых переметнулся Папен и к которым все больше склонялись также озабоченные своей личной карьерой Гугенберг и Каас) считали: дабы гарантировать себя от «экспериментов», достаточно окружить Гитлера «компетентными», т. е. подобранными самим крупным капиталом и юнкерством, министрами. Эти господа в подготовленной ими петиции открыто требовали поставить Гитлера во главе президиального кабинета, «составленного из наилучших в деловом и личном отношении сил». Это, заявляли они, имея в виду «эксперименты», которых они столь опасались, — самый верный путь «устранить недостатки и ошибки, поневоле присущие каждому массовому движению»39.

Но и у могущественнейших и энергичнейших магнатов индустрии и банков не все шло гладко. Как уже отмечалось, соперничество и эгоистические особые желания отдельных концернов замедляли быстрое завершение сбора подписей. В результате произошел сбой. Не успела петиция попасть в руки рейхспрезидента, как он в полдень 19 ноября 1932 г. уже принял Гитлера, чтобы окончательно решить вопрос о назначении нацистского главаря на пост рейхсканцлера. Авторы ходатайства явно узнали о дате приема слишком поздно, ибо им пришлось действовать сломя голову. Во всяком случае директор «Коммерц-унд приватбанк» Фридрих Райнхарт передал документ с уже имевшимися подписями во дворец рейхспрезидента как раз в тот момент, когда Гинденбург уже совещался с Гитлером. Это видно из бумаг канцелярии рейхспрезидента, в которых один из подлинных экземпляров данной петиции был обнаружен в 1956 г. (Копия петиции с фамилиями предусмотренных для подписания лиц была представлена еще в 1945 г. Международному Военному Трибуналу в Нюрнберге40.)

То, что вручение петиции произошло в спешке, ясно видно по многим признакам. Несколько экземпляров документа с теми подписями, которые получить своевременно не удалось, были досланы только через два дня с сопроводительным письмом; в нем сообщалось, что, несомненно, последуют новые заявления о согласии. К тому же рейхспрезидента лишь с опозданием поставили в известность, что крупные промышленники Фёглер, Ройш и Шпрингорум «целиком и полностью стоят на почве этого ходатайства, но не подписали его, поскольку не желают выходить в политическом отношении на первый план». Заметим кстати: для подобных господ это была типичная и поистине едва ли превзойденная фарисейская позиция.

Поскольку оригиналы дальнейших «заявлений о согласии» до сих пор не найдены, можно с уверенностью предполагать: они были переданы позже и потому попали в другие фонды документов, возможно погибшие в годы войны или каким-либо иным образом. Кто конкретно должен был дать дальнейшие «заявления о согласии», мы все же знаем из грех сохранившихся рукописных списков; в них стоят фамилии тех промышленников, банкиров и крупных аграриев, которым был послан текст петиции41.

По обнаруженным источникам под этим исторически неопровержимым документом стоят фамилии самых влиятельных представителей тяжелой индустрии и породнившегося с ней юнкерства, банковского мира и торгового капитала. Этот документ подписали или однозначно выразили свое согласие с ним следующие лица: Тиссен и Фёглер из «Ферайнигте штальверке», Шприигорум из концерна Хёша, генеральный директор концерна Ганиеля Ройш, магнат горноугольной промышленности и банков Хеккер, владелец калийного концерна Ростерг, владельцы крупных пароходных компаний Хельферих, Вёрман и Байндорф, банкиры Шахт, Райнхарт, Шрёдер и Витт-хёфт (последний также и владелец крупной фирмы заокеанской торговли), крупные аграрии граф Калькрёйт (председатель «Рейхсландбунда»), фон Оппен-Даннен-вальде, фон Рор-Манце и др. Рядом стоят подписи лиц второго и третьего гарнитура, которые, однако, принадлежали к кругу знакомых рейхспрезидента и потому были приглашены участвовать в этой акции.

Следует, далее, принять во внимание важное обстоятельство: инициаторы петиции, будучи уверенными в ее одобрении, разослали ее и другим монополистам, и не исключено, что подписи по крайней мере некоторых из них все еще остаются необнаруженными либо уничтожены. Возможно также, что данные лица делали такие же фарисейские заявления, как Фёглер (во всяком случае отрицательные заявления неизвестны). Отсюда можно сделать вывод: за исключением менее затронутой кризисом и фактически более гибкой химической промышленности, за этой петицией стоит вся германская монополистическая элита. В таком случае к числу если и не подписавших, то одобривших ее следует отнести оружейного магната Круппа (председателя Имперского союза германской промышленности) и Ганиеля, некоронованного короля бурого угля, и финансового босса Зильверберга (как уже отмечалось, еврея по происхождению, на которого явно производила впечатление классовая позиция Гитлера, а отнюдь не его антисемитизм), заправил электропромышленности Сименса и Роберта Боша, крупного парохо-довладельца Куно и др.

Нет никакого сомнения в том, что на Гинденбурга это ходатайство произвело крайне большое впечатление. Хотя в течение всей своей долгой жизни и за многие годы пребывания на высших постах фельдмаршал (при всей своей ничтожности и маразме, обладавший ярко выраженным чувством власти) постоянно воротил нос от тех, кто не принадлежал к его аристократическому сословию, однако в решающих ситуациях всегда действовал по воле всемогущих капитанов экономики.

Так было, например, когда он, руководимый Люден-дорфом, во время первой мировой войны, будучи главнокомандующим германскими войсками на Восточном фронте, сначала провозглашал концепцию решающего значения именно этого фронта, а потом, после назначения начальником Высшего военного руководства (ОХЛ), по первому же знаку рурских магнатов отказался от нее и перенес центр тяжести военных действий на Запад.

Так было и в 1925 г., когда он, уже сидя в президентском кресле, отбросил прочь свое «патриотическое возмущение» Локарнским «пактом отказа» (Германии от реваншистских требований, — В. Р.), лишь только сливки промышленно-финансового мира потребовали от него, чтобы он поставил под соглашением свою подпись.

Так было и на сей раз: спустя 10 недель после подачи петиции промышленников Гинденбург назначил Гитлера рейхсканцлером.

Однако буржуазные историки имеют наглость в своих толстенных фолиантах о жизни Гитлера или о гибели Веймарской республики либо вообще не упоминать о петиции монополистической элиты в ноябре 1932 г., либо отделываться ничего не значащей фразой, а то и набранным мелким шрифтом подстрочным примечанием42. Даже в выпущенном спустя 22 года после опубликования подлинных документов исследовании «Последние месяцы Веймара», в котором освещается буквально каждая интрига и содержится специальная глава «Национал-социализм и тяжелая индустрия», можно найти лишь несколько мимоходом сделанных высказываний насчет подачи этой петиции. Например, такие: «Намерение своей цели не достигло»; «Шахт не был связным лицом или координатором отношений менаду промышленностью и национал-социализмом»43. Чем выразительнее правда, тем неуклюжее фальсификация.

Разумеется, Гинденбург не сразу, не на другой же день после беседы с нацистским главарем отказался от своего отрицательного решения насчет предоставления Гитлеру президиальных полномочий. Дело не только в том, что к нему попали далеко не все экземпляры петиции и он своим негибким умом пока все еще не мог уразуметь, сколь же широк фронт атакующих его этой просьбой. Ему потребовалось некоторое время: надо было как-то задрапировать изменение своего мнения при помощи того, что он называл собственным «достоинством». К тому же могло играть определенную роль и то обстоятельство, что откладывание этого решения давало ему возможность позволить своему любимчику (иногда он трогательно говорил: «Мой Папен») еще немного посидеть в канцлерском кресле.

Так же безрезультатно прошла и вторая встреча рейхспрезидента с нацистским главарем 21 ноября. Безрезультатной поначалу осталась и последовавшая за ней переписка между гинденбурговским статс-секретарем Майснером и Гитлером. Тем не менее, прощаясь с Гитлером, президент подчеркнул: «Дверь моего дома для вас всегда открыта»44.

Однако дальнейшее пребывание Папена на канцлерском посту подвергалось энергичной атаке по крайней мере с трех сторон: самих нацистов, монополистов и Шлей-хера. На пресс-конференции 24 ноября Геринг назвал Папена бездарным честолюбцем, которому важно только одно — «править вопреки народному представительству». Еще более категорически, чем раньше, он потребовал для Гитлера «честное полномочие» на занятие канцлерского поста; под этим он подразумевал «все присущие полномочия», которые «дали бы ему [Гитлеру] возможность… оказывать на партии и на рейхстаг необходимое давление и в случае необходимости апеллировать против непокорного рейхстага к народу» 45.

Могущественные промышленные боссы, еще несколько месяцев назад считавшие Папена подходящим человеком, чтобы обеспечить установление фашистской диктатуры, и рассчитывавшие, так сказать, походя получить в результате его чрезвычайных распоряжений налоговые подарки и прочие экономические льготы, теперь, поскольку он не сумел быстро заполучить согласия рейхспрезидента на «решение — Гитлер», естественно, не испытывали от него восторга.

Председатель Немецкой народной партии на заседании ее имперского комитета заявил: «В дни после отставки Папена и перед образованием нового правительства (Шлейхера. — В. Р.) число посланцев крупного хозяйства, особенно запада (Германии. — В. Р.), стало огромным. Они явились сюда, чтобы заявить: предоставление Папену вновь канцлерского поста равнозначно сигналу к революции; мы уже не сможем тогда защитить наши предприятия. Это те же самые люди, которые незадолго до того подняли господина фон Папена на щит»46.

Такие же высказывания содержит и одно сообщение из Рурской области; оно пришло в Берлин на последней неделе ноября. В нем говорилось: «Заседание «Лангнамфе-райна» в Дюссельдорфе, которое первоначально намечалось в рамках папеновской программы и в поддержку (его правительства. — В. Р.), в результате обсуждения констатировало очевидный факт: почти вся индустрия желает призвать Гитлера (на пост канцлера. — В. Р.), независимо от обстоятельств, при которых это произойдет. Если несколько недель назад Папен был окружен восхищением, то сегодня полагают, что было бы крупнейшей ошибкой, если бы Гитлер, даже если бы против этого выдвигались серьезные причины, не был уполномочен сформировать правительство»47.

В то же самое время (с 25 по 26 ноября 1932 г.) Шлейхер приказал провести командно-штабное учение рейхсвера48. Оно должно было внести ясность в вопрос, сможет ли рейхсвер в случае нового государственного переворота а 1а 20 июля в Пруссии положиться на отряды фашистских громил для борьбы против объявленной коммунистами и возможно поддержанной свободными профсоюзами всеобщей забастовки. Во-вторых, Шлейхер хотел проверить, достаточно ли сильны рейхсвер и полиция, чтобы в случае необходимости справиться с нацистскими формированиями, если те взбунтуются против отклонения канцлерства Гитлера при одновременной всеобщей забастовке трудящихся против установления военной диктатуры самого рейхсвера.

Этот второй вопрос командно-штабного учения побудил буржуазную историографию утверждать, будто рейхсвер был полон решимости бороться с оружием в руках против фашизма. На самом же деле Шлейхер, который еще 23 ноября и вновь 1 декабря искал контакта с Гитлером, чтобы договориться с ним против Папена, и не помышлял о сопротивлении фашизму. К тому же Шлейхеру было важно дискредитировать Папена в глазах Гинденбурга и с этой целью доложить президенту, что рейхсвер и полиция не в состоянии были бы защитить правительство, У которого нет поддержки даже со стороны десятой части населения. Он заявил: «Бороться против 9/10 народа пулеметами — бесперспективно»49.

Заявление подействовало! Не только Гинденбург, но и все члены кабинета (некоторые из них к тому же, и частично не без оснований, надеялись остаться в правительстве Гитлера) увидели: Папена не спасти.

Задержка с назначением Гитлера рейхсканцлером из-за разногласий в лагере буржуазии дала антифашистским силам незначительный выигрыш во времени для мобилизации масс на отпор фашистской диктатуре. Теперь следовало этот выигрыш увеличить. «Наша ближайшая задача, — говорил руководитель окружного комитета КПГ Берлин-Бранденбург-Лаузиц-Гренцмарк Вальтер Ульбрихт 19 ноября на окружной партийной конференции, — заключается в данный момент в том, чтобы там, где классовый враг пытается расширять фашизм, приложить все силы, чтобы акцией единого фронта настолько увеличить темп собирания пролетарских сил, чтобы наши силы росли быстрее, чем силы фашистской концентрации» 50. Для этого имелись обнадеживающие основания, и уже вырисовывались первые успехи. Ведь острые споры внутри руководящей клики господствующего класса в значительной мере сводились к разногласиям насчет риска вызвать такое народное движение против фашизма, которое сметет все планы капитала. Следовательно, они исходили из предпосылки существования и усиления единого революционного фронта.

Своим усилением этот фронт путал карты интриганов, группировавшихся вокруг Гинденбурга и его камарильи. К тому же многие сторонники нацизма были обеспокоены задержкой с созданием обещанного фашистами «третьего рейха», выжидательной позицией Гитлера. В большой мере на них воздействовало и разъяснение коммунистами сущности фашизма.

Общинные выборы в Саксонии (13 ноября) и Тюрингии (4 декабря 1932 г.) отчетливо сигнализировали о тенденции к падению массового влияния нацистской партии. Хотя эти выборы и нельзя прямо сравнивать с выборами в рейхстаг (в частности, участие избирателей было примерно на 20 % ниже), важно, что нацисты, например, в Тюрингии получили на 40 % меньше голосов, чем 6 ноября.

Когда результаты и подробности переговоров в президентском дворце стали известны, Общегерманский комитет Антифашистской акции (22 ноября) так охарактеризовал возникшую ситуацию: «Переговоры Гинденбурга с Гитлером о сформировании имперского правительства кладут начало резкому обострению курса на фашизацию Германии. Крупные успехи Антифашистской акции, закончившиеся победой на многих предприятиях стачечные бои, особенно героическая борьба рабочих берлинского городского транспорта, сотни успешных акций квартиросъемщиков и безработных сорвали осуществление намеченной буржуазией программы голода и решающим образом способствовали свержению правительства Папена. Рост революционных боев и обострение капиталистического кризиса буржуазия пытается теперь приостановить объединением всех фашистских сил… Из всего этого вытекает необходимость немедленной мобилизации всего рабочего класса против любых мер фашистского подавления…» 51

В речах революционных руководителей пролетариата, в воззваниях КПГ, в призывах Антифашистской акции и Революционной профсоюзной оппозиции вновь и вновь подчеркивалась мысль, незадолго до того высказанная Эрнстом Тельманом: частичные бои служат «обязательным условием решения дальнейших революционных задач…»52. В этих частичных боях против урезывания заработков рабочих и сокращения пособий безработным, за обеспечение миллионов, страдающих от голода и холода, хлебом, картофелем и углем, против выселения из квартир и внесения залогов, против ограничения права на демонстрации и собрания, против запрета газет и против антикоммунистических репрессий, против фашистского террора и папеновских трибуналов крепло единство масс в расстановке классовых сил. У трудящихся зрела решимость идти на неизбежную борьбу с угрозой фашизма. «Опираясь на организацию повседневной борьбы рабочих на предприятиях, безработных и квартиросъемщиков, — говорилось в цитированном выше письме Общегерманского комитета Антифашистской акции, — следует так укрепить единый рабочий фронт, чтобы он был в состоянии успешно провести массовую политическую забастовку против режима фашистской диктатуры и всех принимаемых ею мер подавления» 53.

Растущая боеготовность масс вылилась во второй половине ноября в мощную волну демонстраций в Берлине, Дюссельдорфе, Гамбурге, Хемнице (ныне Карл-Маркс-Штадт) и других городах. Несмотря на голод и холод, десятки тысяч трудящихся вышли на улицу, чтобы поднять свой голос против грозящей фашистской опасности и призвать всех еще стоящих в стороне от борьбы примкнуть к массовому антифашистскому движению.

Это отвечало реалистической оценке Общегерманским комитетом Антифашистской акции, который так разъяснял конкретные боевые задачи: «Все эти задачи мы сможем выполнить, только если включим во все боевые действия, во все комитеты единства, делегации, формирования «Красной самозащиты» новые широкие слои социал-демократических рабочих, членов Свободных профсоюзов, рейхсбаннеровцев, пролетарских спортсменов и христианских рабочих» 54.

Но именно этого, как и прежде, всеми средствами старались не допустить реформистские лидеры СДПГ и профсоюзов. Первое после парламентских выборов 6 ноября заседание социал-демократического руководства прошло под впечатлением роста голосов, поданных за коммунистов, и было посвящено в первую очередь вопросам борьбы против развернутого КПГ привлечения масс к антифашистской борьбе и против растущего движения Единого фронта. Обсуждение же мер отпора фашизму было отодвинуто на задний план. А через две с половиной недели, в конце ноября, крайние антикоммунисты в профсоюзном и социал-демократическом руководстве, выдавая это за «меньшее зло», даже выразили свою готовность поддержать любых покровителей фашизма в государственной верхушке, которые стремились обеспечить участие военщины в осуществлении диктатуры.

28 ноября председатель АДГБ Теодор Лейпарт и его заместитель Вильгельм Эггерт в ходе предварительных переговоров договорились со Шлейхером о терпимом отношении к тому правительству, которое сформирует генерал, ведь министру рейхсвера было ясно, что после того, как командно-штабные учения показали, что сохранение правительства Папена стало невозможным, а Гинденбург пока все еще воздерживается от предоставления Гитлеру президиальных полномочий, единственной приемлемой для рейхспрезидента кандидатурой на пост канцлера является лишь он сам. При этом правительство Шлейхера (что понимали как его политические противники, так и его «команда») могло играть роль только переходного правительства; за время его пребывания у власти должен быть закончен торг об условиях установления фашистской диктатуры.

4 декабря Эрнст Тельман говорил о правительстве Шлейхера как о «правительстве подготовки гитлеровской коалиции или гитлеровского правительства» 55. Связанная с тяжелой промышленностью «Дойче альгемайно цайтунг» спустя два дня без смущения писала: задача такого правительства — «дать передышку германской политике на двенадцать недель, пока носители власти не договорятся с Гитлером» 56.

Чтобы как можно сильнее вклиниться в эти переговоры и тем обеспечить себе максимальное участие в будущей диктатуре, Шлейхер стремился обрести массово-политическую опору для политики рейхсвера и для своего переходного кабинета. Он не только установил контакты с верхушкой Свободных профсоюзов, но и начал переговоры с руководством христианских профсоюзов и объединениями работодателей.

Но прежде всего Шлейхер постарался заручиться поддержкой Грегора Штрассера, в разведывательном аппарате которого он узнал, что за ним в случае ссоры с Гитлером пойдут минимум 60 членов фракции фашистской партии в рейхстаге. Генералу было известно, что Штрассер крайне обеспокоен ускоряющимся падением нацистского движения, огромными долгами своей партии и якобы «несгибаемой» позицией Гинденбурга, а потому внутри узкого руководящего круга НСДАП выступает за «сближение с государством», т. е. за компромисс с президентским дворцом и рейхсвером. Поддерживаемый Фриком и другими нацистскими бонзами, Штрассер в последние дни пытался побудить Гитлера (вопреки совету Геринга, Геббельса и Рема) для начала — в качестве трамплина к окончательной передаче власти — удовлетвориться постом вице-канцлера.

Когда Шлейхер 3 декабря 1932 г., как и следовало ожидать, включил в свое правительство почти всех министров Панена (новыми были только министр внутренних дел Франц Брахт и министр труда Фридрих Зируп вместо барона фон Гайля и Гуго Шеффера), он предложил пост вице-канцлера самому Грегору Штрассеру, а его последователям — несколько министерских портфелей. Генерал надеялся с помощью своего одобряемого Свободными и христианскими профсоюзами правительства, терпимо воспринятого и СД11Г, а также поддержанного немецкими националистами и штрассеровским крылом НСДАП, создать такую фалангу, которая заставит Гитлера из страха перед окончательным распадом нацистской партии войти в новый кабинет на его, Шлейхера, условиях.

Но все эти планы были построены на песке. Социал-демократическое руководство поняло, что антифашистски настроенные массы СДПГ и Свободных профсоюзов отвернутся от него, если оно встанет на сторону главного закулисного организатора государственного переворота в Пруссии 20 июля, который теперь более или менее незаметно старался приблизить нацистского главаря к рычагам власти. Хотя Носке и некоторые другие крайне правые социал-демократы стояли за них, Лейпарту и Эггерту пришлось прервать конкретные переговоры со Шлейхе-ром. Однако это не помешало им в своем новогоднем послании набиваться в друзья к генералу-канцлеру: «Сегодня Шлейхер старается осуществить часть наших требований. Можем ли мы в этой ситуации отклонить призыв правительства сотрудничать с ним в создании рабочих мест [для безработных]?» 57

Одновременно рухнули и надежды Шлейхера на Штрассера. Последнему пришлось убедиться: в спорах с поддерживаемым основными силами капитала нацистским главарем, которого те подбивают не отказываться от своих требований, он при попытке расколоть НСДАП останется почти в одиночестве. После ожесточенного спора 5 декабря 1932 г. в берлинском отеле «Кайзерхоф» на так называемом совещании у «фюрера» Штрассер сдался. 7 ноября он сложил с себя все свои официальные посты в НСДАП. Ненадолго задержавшись в Мюнхене, он на следующий же день отправился в отпуск в Италию. Соперники Штрассера по партии воспользовались этим, чтобы изгнать из аппарата НСДАП последователей потенциального руководителя оппозиции.

Разногласия среди крупной буржуазии насчет персонального состава будущего фашистского правительства и по специальным вопросам экономической политики продолжали существовать параллельно обрисованным выше тайным контактам и интригам на политическом уровне. Помехой служили при этом некоторые старые нацистские функционеры (частично с неуместными теперь демагогическими лозунгами, а частично со своими мелко-буржуазно-псевдосоциалистическими взглядами). А посему Гитлер и его клика сразу же воспользовались возможностью устранить этих людей, многие из которых были связаны с Грегором Штрассером, в частности Федера, псевдосоциалистические взгляды которого раздражали крупный капитал. Историк ФРГ Штегман верно замечает об устранении Штрассера и Федера: «То, что Гитлеру удалось сделать это без раскола партии, укрепило веру крупной буржуазии в его способность справиться с анти-капиталистическими (читай: псевдоантикапиталисти-ческими, — В. Р.) настроениями внутри ее» 58.

Хотя планы Шлейхера провалились уже в первые дни его канцлерства, он продолжал добиваться своей цели. И месяц спустя он, хотя для этого уже не было никаких оснований, все еще считал, что сможет создать для своего правительства «широкую базу, вероятно, от Штрассера до Центра включительно» 59. Вполне естественно поэтому, что в своей программе, которую он обнародовал 15 декабря в речи по радио и которая была воспринята всеми как его правительственное заявление, Шлейхер ориентировался и на антикапиталистическую демагогию Штрассера, и на реформистские обещания профсоюзных боссов из АДГБ. Лидер Немецкой народной партии Дингельдей, выразивший большое и растущее «неудовольствие хозяйства» новым канцлером, охарактеризовал эту речь по радио как «речь для галерки, а не для партера».

Хотя Шлейхер, как первый генерал в канцлерском кресле республики, должен был показать свою решительность и грозил прибегнуть к «применению вооруженной силы» против «подстрекателей к беспорядкам» и принять (несомненно, всерьез) «драконовские меры против коммунистической партии», ему все же пришлось отменить папеновские чрезвычайные распоряжения, а также временно приостановить повышение налогов и сокращение заработной платы рабочих и окладов служащих. А посему он провозгласил себя «социальным генералом», который-де не является «ни приверженцем капитализма, ни приверженцем социализма». Он дал понять, что готовятся меры государственно-капиталистического характера, которые должны повести к развитию сырьевой и военной промышленности, а также способствовать их тесной увязке с рейхсвером. Одновременно эти меры должны были породить иллюзии о «притуплении остроты» капиталистической эксплуатации. Шлейхер подчеркивал, что правительство начинает осуществлять обширную, руководимую государством программу создания новых рабочих мест с целью ликвидации безработицы, что оно будет проводить широкую поселенческую политику особенно потому, что он «как военный министр придает большое значение… заселению восточных областей»61.

Можно было бы сказать, что, провозгласив такую программу, Шлейхер уселся меж двух стульев. Но такое утверждение не состоятельно потому, что одного стула уже не было: какой-либо организованной оппозиции Штрассе-ра в НСДАГ7 больше не существовало, а руки реформистского профсоюзного руководства были связаны антифашистско-антимилитаристской в своей основе позицией шедших за ним масс.

Таким образом, здесь у Шлейхера была зияющая пустота. А заискивание перед, так сказать, вторым стулом было напрасным. Хотя монополисты и юнкерство и считали антикоммунистическую решительность юнкера Шлейхера в порядке вещей, на эту приманку они все же не клюнули. В конце концов генерал был вовсе не единственным апостолом антикоммунизма, и все давало основание полагать, что другой — в первую очередь именно Гитлер — будет выступать против революционного рабочего движения еще более жестоко.

И уж совершенно неприемлемыми для монополистического капитала были шлейхеровские антикапиталисти-ческие амбиции, его намеки о контроле со стороны государства и национализации, его ламентации насчет того, что «крупные предприятия хотят пользоваться всеми выгодами частнособственнического хозяйства, а все убытки, прежде всего риск, перекладывать на государство». Тем самым новый канцлер рисовал такую перспективу, которая весьма сильно отличалась от обещанного Гитлером «самоуправления хозяйства». Но еще больше, чем крупные промышленники, негодовали крупные помещики: они восприняли программу, которую можно было осуществить только за счет их имений, как объявление войны всему их сословию.

Назначенный Шлейхером на пост имперского комиссара по обеспечению работой и по восточным поселениям (несколько позже временно, входивший и в состав гитлеровского кабинета) Гюнтер Тереке, человек с весьма переменчивой политической судьбой, рассказывает в своих мемуарах, что рейнско-вестфальская тяжелая индустрия, «Рейхсландбунд» и «Пангерманский союз» после правительственного заявления Шлейхера весьма энергично выступили против нового канцлера. «Этого, — продолжает он, — мы, собственно говоря, и ожидали; но я, как и Шлейхер, был удивлен, когда узнал о растущих признаках того, что ведущие деятели электротехнической и химической промышленности также отклоняют наши концепции»62.

На самом же деле позиция этих людей (Тереке называет Сименса, Боша и Дуйсберга) не должна вызывать удивления. Подобно представителям остальных групп монополистического капитала, они стремились к назначению Гитлера — человека, который с давних пор был готов проделать за них «всю работу» во внутренней и внешней политике, а также требовал осуществления «принципа фюрерства» и в области вооружения. Они тоже пришли к выводу: путь к канцлерству Гитлера следует проделать не со Шлейхером, а помимо его. Эту мысль теперь выразил состоявший в тесном контакте с Гитлером доверенный человек нацистских промышленников Кепплер. 19 декабря он писал Шрёдеру: «Я рад, что в ноябре не произошло назначения нашего фюрера, ибо необходимое тогда включение господина ф[он] Шл[ейхера] в кабинет не принесло бы хороших плодов»63.

У инспираторов назначения Гитлера, проявивших месяц назад инициативу с подачей петиции Гинденбургу, после шлейхеровского правительственного заявления терпение постепенно иссякало. Все аргументы в пользу быстрого установления диктаторского режима во главе с Гитлером за минувшие месяцы приобрели для них еще больший вес. Влияние руководящей клики НСДАП даже на своих сторонников падало с каждым днем. 15 декабря Геббельс записал в своем дневнике: «Стоит большого труда держать СА и партийный аппарат в духе ясного курса. Самое время прийти нам к власти».

Антифашистская боевая готовность масс росла. В докладах министерства внутренних дел о положении в стране с тревогой указывалось на возросший авторитет КПГ, на акции единства рабочего класса во время демонстраций, в осуществлении самообороны, в проведении стачек на предприятиях, забастовок квартиросъемщиков, на проявления солидарности, на различные пролетарские конгрессы и т. п.

С другой стороны, ощутимо продолжала нарастать и тенденция к оживлению экономической конъюнктуры, что могло положительно сказаться на укреплении будущего режима насилия. И наконец, принятое 11 декабря заявление пяти держав (США, Англии, Франции, Италии и Германии) относительно германского «равноправия» в вооружении служило особенно благоприятным исходным пунктом для форсирования фашистской политики агрессии — и войны.

Так как для ускорения назначения Гитлера явно требовалось дополнительное давление на рейхспрезидента, некоторые монополисты и нацистские бонзы стали готовить следующий шаг воздействия на Гинденбурга. Их план, руководящее участие в выработке и осуществлении которого снова принял Шахт, предусматривал свести вместе Папена и Гитлера, до этого действовавших в одном и том же направлении, но порознь. В качестве соучастника и режиссера этой встречи они привлекли барона фон Шрёдера. На допросе в Нюрнберге он показал следующее: «Прежде чем предпринять этот шаг, я посовещался с несколькими господами из хозяйственных кругов и в общих чертах получил информацию о том, как хозяйство относится к их (Гитлера и Папена. — В. Р.) сотрудничеству»64.

Папен, обозленный после назначения Шлейхера тем, что его преемник хочет вместе с «его» министрами, но без него достигнуть той же цели, к которой стремился он сам, уже примерно с 10 декабря (тоже по показаниям Шрёдера) пытался сблизиться с Гитлером. Он хотел успокоить ярость Гитлера лично против себя в связи с отказом 13 августа. После разговора Шрёдера с Папеном 19 декабря дело продвинулось настолько далеко, что Кепплер сообщил Гитлеру: «Господин ф[он] Щапен] считает скорое политическое изменение положения возможным и необходимым и полностью выступает за Ваше канцлерство. Господин ф[он] Щапен] желает иметь с Вами доверительную беседу, чтобы разъяснить Вам имевшее прежде место (в августе. — В. Р.) событие и поговорить о дальнейшем политическом процессе» 65.

В отличие от традиционных буржуазных политиков, которые при своих контактах с нацистским главарем всегда принимали во внимание возможность всяких неожиданностей и выходок с его стороны, глашатаи монополистической буржуазии, казалось, даже и не сомневались в согласии Гитлера на необходимую, с их точки зрения, встречу с Папеном, которого нацисты в своих демагогических целях называли не иначе как реакционером. В тот же день, 19 декабря, когда он писал «фюреру», Кепплер, не ожидая ответа Гитлера, в письме Шрёдеру сообщил, о чем, собственно, должна идти речь на этой встрече. В письме говорилось: «Господин фон Папен наверняка может наилучшим образом судить о том, каково ныне настроение старого барина (Гинденбурга. — В. Р.) и как лучше всего преодолеть его сопротивление»66. Далее указывалось, что именно должен предпринять Папен, дабы побудить рейхспрезидента «пойти на единственно правильную меру». Под нею понималось назначение Гитлера главой сформированного вместе с Папеном правительства, обладающего президиальными полномочиями, причем «в первые же месяцы будущего года» («оживление хозяйства удастся осуществить только весной») и без предварительных выборов в рейхстаг. «Здесь господин ф[он] Щапен],— добавлял Кепплер в другом письме, — смог бы выполнить великую историческую миссию»67.

Встреча Гитлера с Папеном, о которой Шлейхер, несмотря на строжайшую конспирацию, узнал в тот же день, состоялась 4 января 1933 г. в Кёльне в доме Шрёдера. Довольно подробное сообщение (сделанное записным фальсификатором истории Папеном спустя 19 лет, когда фашистская диктатура уже сгинула в аду развязанной ею второй мировой войны и была полностю дискредитирована) о происходивших на этой встрече переговорах служит лишь одной цели: обелить самого автора этого сообщения. Оно гораздо больше затуманивает происшедшее, чем освещает его. Более полное представление о ходе беседы дает показание Шрёдера, который, однако, постарался как можно меньше сказать о зависимости обоих партнеров по переговорам от монополий.

В отличие от оставшихся в приемной Гесса и Гиммлера, которые сопровождали Гитлера, Шрёдер присутствовал во время всей беседы. Он излагает ее следующим образом: «Далее (после устранения некоторых разногласий. — В. Р.) Папен сказал, что он считает наилучшим сформировать такое правительство, в котором бы консервативные и национальные элементы, поддерживающие его, были представлены вместе с нацистами. Он предложил, чтобы новое правительство по возможности возглавлялось Гитлером и Папеном. В ответ Гитлер произнес длинную речь, в которой сказал, что, если будет назначен канцлером, сторонники Папена смогут принять участие в его (Гитлера) правительстве в качестве министров, если они пожелают поддерживать его политику, преследующую цель внести многие изменения в существующие условия. Он обрисовал эти изменения, включая устранение всех социал-демократов, коммунистов и евреев с руководящих постов в Германии и восстановление порядка в общественной жизни. Фон Папен и Гитлер достигли принципиального согласия, в результате которого… возникла возможность сотрудничества. Договорились, что дальнейшие подробности надо подработать»68-.

Этой благословленной Шрёдером договоренностью стрелки были окончательно переставлены на принятие в том же месяце «решения — Гитлер». Однако Френцхен, как пренебрежительно называл Папена Шлейхер, считал, что речь идет о «решении — Гитлер плюс Папен». Нацисты же, которые нуждались в Папене как в своем ходатае перед Гинденбургом, его в этом, разумеется, не разубеждали. Однако всего через несколько недель после сформирования 30 января 1933 г. фашистского правительства иод вывеской «Гитлер плюс Папен» от гитлеровского «вице», как известно, уже избавились. А еще через полгода Папен и совсем впал в немилость у нацистов. Когда 30 июня 1934 г. нацистский главарь разделался со своими прежними соперниками, Папен остался в живых только благодаря своим хорошим личным отношениям с Гинденбургом.

После достигнутого в доме Шрёдера соглашения оба партнера ринулись, каждый по своей беговой дорожке, к цели — реализации этого соглашения. Гитлеру было необходимо предварить свое вступление в Имперскую канцелярию эффектной победой хоть на каких-то выборах, чтобы повысить свое влияние в массах. Поэтому обычно не имевшая никакого существенного значения избирательная борьба на выборах в ландтаг карликовой земли Липпе, где проживало всего 1 Д процента населения Германии, вдруг выдвинулась на первый план. Успехом на этих выборах нацисты хотели доказать недоказуемое — что кризис их партии преодолен, а движение их находится на новом подъеме. Поэтому они бросили на выборы в Липпе огромные деньги и своих лучших ораторов. Гитлер лично отправился из Кёльна в Детмольд, столицу этой крошечной земли, чтобы провести там несколько театрализованных митингов. Благодаря такому большому напору НСДАП удалось на выборах, состоявшихся в Липпе 15 января 1933 г., добиться некоторого роста числа голосов по сравнению с выборами в рейхстаг 6 ноября.

Папену надлежало после соглашения от 4 января побудить рейхспрезидента как можно быстрее осуществить требования, содержавшиеся в ноябрьской петиции монополистической элиты. Этому он и посвятил свои усилия после возвращения в Берлин 9 января. Невероятно переоценивая значение собственной личности, он заверил рейхспрезидента, что этому выскочке Гитлеру никак не выйти из-под его контроля, ибо он, Папен, хоть и второй человек в кабинете, будет играть в нем первую скрипку. Неспособность этого высокомерного аристократа оценить реальное положение зашла столь далеко, что в беседе с Гинден-бургом и руководителями «Стального шлема» Дюстер-бергом и Зельдте о назначении нацистского главаря рейхсканцлером он самодовольно заявил: «Мы поставим Гит-лера в рамки». А через несколько недель он даже дого-ворился вот до чего: «Я пользуюсь доверием Гинденбурга. Через два месяца мы так загоним Гитлера в угол, что он запищит». Во время беседы в конце января Папен тоном, не допускавшим сомнений, заявил: как вице-канцлер, он возьмет на себя руководство «всем хозяйством, включая сельское».

Папен явно представлял себе дело так, что в кабинете будет существовать такое распределение обязанностей, при котором Гитлер будет произносить речи из окна имперской канцелярии, дабы удерживать в повиновении поддающуюся нацистской демагогии часть населения, фашистские министры внутренних дел Германии Фрик и Пруссии Геринг возьмут в свои руки подавление рабочего движения, а сам он со своими «консервативными и национальными» коллегами, собственно, и будет вершить правительственные дела.

Это нереалистическое, продиктованное собственными желаниями, фантастическое представление побудило Па-пена прежде всего поехать из Кёльна в Рурскую область. Там он в качестве, как он воображал, экономического ментора будущей правительственной команды решил посовещаться с генеральными директорами крупных концернов (например, 5 января в Дортмунде с Фёглером и Шпрингорумом). Хотя никаких данных о том, где находился Папен 6 и 8 января, нет, можно предположить, что и в эти дни он встречался с влиятельными, однако предпочитавшими избегать глаз общественности крупными промышленниками.

Все говорит за то, что капитаны индустрии (несомненно, те же люди, с которыми Шрёдер советовался насчет целесообразности кёльнской встречи) с удовлетворением восприняли известие о единении Гитлера и Папена и воспользовались случаем высказать будущему вице-канцлеру свои особые желания в области экономики, финансов и налоговой политики. Но нет никаких сведений о том, что они разделяли, а тем более приветствовали представления Папена насчет распределения обязанностей в будущем кабинете.

Они знали, что Гитлер как главная фигура фашизма — в противоположность обанкротившемуся президиальному канцлеру — не удовольствуется слишком узкой для него программой чрезвычайных распоряжений. Нет, он готов взяться за решение тех основных проблем, которые вот уже с 1918–1919 гг. заботили монополистический капитал: устранение всех препятствий на пути извлечения прибылей, уничтожение рабочего движения, удаление из общественной жизни всех демократических сил, пересмотр итогов мировой войны и результатов Ноябрьской революции, осуществление претензии Германии на руководящую роль в антисоветском «крестовом походе», курс на новую захватническую войну. Это, само собой разумеется, предполагало, что фашистский глава правительства должен на самом деле взять в свои руки бразды правления, а вовсе не дать низвести себя до папеновского «министра болтологии».

Крупные промышленники дали ясно понять свою точку зрения. В ответ на сообщение Папена они открыли денежные сейфы отнюдь не довольно неуверенно поддерживавшим будущего вице-канцлера немецким националистам, а фашистской партии. За одну неделю огромные долги НСДАП словно растаяли. Геббельс, еще в конце декабря 1932 г. в отчаянии причитавший насчет денежных забот и предвидевший «темное и мрачное» будущее, в середине января записал в своем дневнике: финансовое положение партии «в одно мгновение коренным образом изменилось». Согласно опубликованному в то же самое время в «Байрише штатсцайтунг» сообщению, всего за несколько дней НСДАП получила минимум 10 млн. марок, из них 4 млн. — от одного лишь концерна «Ферайнигте штальверке» 70.

Симптоматично было и то, что по крайней мере часть магнатов Рура (в первую очередь Кирдорф) не удовольствовалась только информацией Папена о соглашении от 4 января и разговорами с ним одним о будущей правительственной политике. Поэтому Гитлеру, возившему с собой в обозе Геринга и Гесса, пришлось 7 января вслед за Папеном отправиться в Мюльхайм (на Руре) и там самому выступить перед приглашенными магнатами тяжелой промышленности и банкирами с докладом о принятых решениях.

Подробности этих и, возможно, других подобных встреч неизвестны, что весьма типично для сотрудничества капитанов хозяйства с реакционными политиками. Мы знаем только то, что после поездок Гитлера и Папена в Рурскую область события стали развиваться поистине стремительно. Не проходило и дня, чтобы нацистский главарь не подбирался все ближе и все ощутимее к канцлерскому креслу.

9 января Папен встретился со Шлейхером, лицемерно заверив его в том, что не замышляет против него ничего дурного. Затем беседовал с Гинденбургом; ему он посоветовал, как лучше всего избавиться от нынешнего канцлера и заменить его Гитлером. Папен явно (возможно, по телефону) сразу же информировал нацистское руководство об этих обеих встречах. Иначе Геббельс не смог бы в тот же день зафиксировать в своем дневнике, что Гинденбург решил лишить Шлейхера президиальных полномочий. Шеф фашистской пропаганды записал: «Дела наши идут хорошо. Если больше не произойдет ничего особенного, на этот раз все вполне удастся… Во всяком случае нынешнее правительство не имеет ордера на роспуск рейхстага».

Таким образом, нацистская верхушка уже в тот момент оказалась гораздо лучше информированной, чем обычно всеведущий и все еще полагавшийся на свой отличный информационный аппарат Шлейхер. У того даже и неделю спустя, 16 января, на совещании министров не возникло и тени сомнения в том, что в случае необходимости он будет в состоянии послать рейхстагу подписанный президентом «письменный ордер на его роспуск»71. На самого же Гитлера краткая информация Папена произвела такое впечатление, что он немедленно поспешил в Берлин с целью еще в полночь 10 января выслушать от своего будущего вице-канцлера подробный рассказ о разговоре с Гинденбургом.

Наверняка не без содействия Папена 11 января в президентском дворце появились руководители высокоцени-мого Гинденбургом «Ландбунда» граф Калькрёйт, фон Зибель и фон Рор-Деммин, чтобы настроить старика против поселенческой политики Шлейхера, который считал, что рейхсвер вовсе не предназначен «охранять отжившие отношения собственности»72 в сельском хозяйстве. Возможно, беседа эта (ко второй ее части Гинденбург привлек Шлейхера) и не отвечала их ожиданиям. Во всяком случае руководство «Ландбунда», дабы придать своим протестам наибольший вес, сразу после этой аудиенции опубликовало свою резолюцию. В ней говорилось, что обнищание сельского хозяйства приняло «при терпимом отношении со стороны нынешнего правительства такой масштаб, какой был бы немыслим даже при чисто марксистском (имеется в виду социал-демократическом, — В. Р.) правительстве»73.

Аристократические просители прибегли к столь острым выражениям потому, что бюджетная комиссия рейхстага, как стало известно из парламентских кругов, в ближайшие дни собиралась создать следственную комиссию для расследования «непорядков» (читай: коррупции) в организации так называемой восточной помощи и многие из этих господ хотели путем немедленной ликвидации всех парламентских институтов и так или иначе связанного с ними правительства избежать затрагивающих их лично разоблачений. Сам Гинденбург тоже был замешан в подобной коррупции74, а потому к просьбе ландбундовцев оказался весьма восприимчив.

Однако при данном положении вещей ни о каком согласии в лагере реакции, а тем более единстве среди реакционных противников Шлейхера не могло быть и речи. Например, Имперский союз германской индустрии резко выступил против президиума «Ландбунда» и заявил (прямо-таки в нацистских демагогических выражениях), что возмущен «ограблением сельского хозяйства в угоду всемогущим интересам денежного мешка, принадлежащего ориентирующейся на международный рынок экспортной промышленности и ее сателлитам».

Тем временем Гитлер и Папен, старавшиеся перехитрить друг друга (последний, правда, без всяких перспектив на успех), продолжали торговаться по оставшимся 4 января еще не выясненным пунктам. В частности, спор шел по персональным вопросам: о дальнейшем подчинении Пруссии рейху и о передаче отдельных ведомств министерству рейхсвера и министерству внешней политики. Поскольку в августе Гинденбургу внушили (с точки зрения конституционного права это было лишено какого-либо основания), будто он, как главнокомандующий рейхсвером и международно-правовой представитель государства, может назначать глав обоих министерств по собственному желанию, то он со свойственным ему упрямством держался за свое право. Поэтому Папен счел, что сможет использовать данное обстоятельство для расширения своего влияния на будущее правительство. Он даже попытался оказать давление на нацистов, заявив, например, 18 января: у него не хватает влияния на Гинденбурга, чтобы добиться назначения Гитлера.

Бушевавший нацистский главарь был несколько успокоен Герингом, Фриком и другими своими советниками; сначала он уехал из Берлина, а потом вернулся. Теперь ради спасения своего престижа он вынужден был искать компромисса: предложить на пост военного министра такого генерала, который бы, с одной стороны, был верен свастике, а с другой — пользовался доверием Гинденбурга. Таким человеком явился тогдашний глава делегации рейхсвера на Женевской конференции по разоружению генерал-лейтенант Вернер фон Бломберг. Как и Гинденбург, он принадлежал к старинной офицерской фамилии, воспитывался в кадетском корпусе и служил в Большом генеральном штабе.

Поскольку предметом спора служил и пост министра иностранных дел, Гитлер привлек к шедшим с переменным успехом переговорам с Папеном о коалиционном правительстве своего советника по внешнеполитическим вопросам Иоахима фон Риббентропа. Имевший свою виллу в фешенебельном районе западного Берлина, Риббентроп из соображений секретности предоставил ее для встреч Гитлера и. его ближайших сообщников с Папеном (18 и 22 января), а также Геринга и Фрика с Папеном (24 января). Встречи проходили по всем правилам конспирации: участники покидали оперный театр во время действия, пересаживались в темноте из одной автомашины в другую, и она мчалась в прямо противоположном направлении, избирали зигзагообразный маршрут и прибегали к иным подобным методам маскировки.

Все эти предосторожности хотя и скрыли подробности ковавшегося фашистского заговора, однако не смогли помешать общественности в общих чертах узнать о нем.

Старые буржуазные партии (в той мере, в какой они еще были способны действовать) отреагировали на него тем, что заблаговременно постарались примкнуть к будущему фашистскому правительству. Гутенберг попытался сделать это (хотя сам он зачастую действовал противоречиво) посредством сближения с Папеном. Немецкая народная партия и Баварская народная партия, а также Центр (хотя в нюансах по-разному) руководствовались ошибочным предположением, будто они смогут вклиниться в возглавляемое нацистами правительство, следуя за Шлейхером. Не выступая открыто за непопулярного канцлера в генеральском мундире, они поддерживали его кабинет.

Социал-демократическое руководство плыло все в том же фарватере, как и до 20 июля 1932 г., бодро заявляя, что организованный рабочий класс не допустит нарушения конституции. В то же время оно активно препятствовало сплочению антифашистских сил и уклонялось от любой подготовки конкретных боевых акций. Основная масса рабочих, состоявшая в Социал-демократической партии и Свободных профсоюзах, «Рейхсбаннере» и других реформистских организациях, стремилась к активному отпору фашизму. Однако в большинстве своем она не решалась вести эту борьбу вопреки руководству СДПГ и профсоюзов. Это большинство боялось, что разрыв между руководством СДПГ и массой приведет к помехам в функционировании хорошо отлаженного организационного механизма и к его ослаблению в час суровых испытаний.

Лишь меньшинство сторонников социал-демократии (как и часть количественно небольшой демократической интеллигенции) было готово идти вместе с коммунистами. Но оно не было достаточно сильным для того, чтобы помешать распространяемому правосоциалдемократическими лидерами антикоммунизму. Это мешало сплочению и единым действиям противников Гитлера для отпора фашизму.

Сплочения и совместных действий всех антифашистских сил с большой настойчивостью добивались коммунисты. В речи на берлинском кладбище социалистов во Фридрихсфельде 15 января 1933 г. по случаю 14-й годовщины со дня убийства реакцией Карла Либкнехта и Розы Люксембург Вильгельм Пик страстно призывал всех трудящихся сплотиться вокруг надпартийных органов единства действий на борьбу против фашизма, капитализма, грозящей диктатуры, против разбойничьего нацистского террора и самоубийственной политики терпимости к фашизму со стороны правосоциалдемократических лидеров.

Клеймя исходящую от гитлеровского фашизма опасность войны, Вильгельм Пик страстно говорил: «Мы предостерегаем вас, рабочие Германии и всего мира: империалисты готовят преступление — развязывание новой войны, и в первую очередь войны против единственного в мире государства рабочих — против Советского Союза!» Обращаясь к немецким рабочим, он заявил: «Мы должны осуществить тот призыв, тот смелый клич, который бросил рабочему классу Карл Либкнехт во время мировой войны: разбить врага в собственной стране!»76

В этих исторических словах нашел свое отражение тот факт, что здесь, у могилы погибших основателей Коммунистической партии Германии, формировался первый отряд той армии антифашистского Сопротивления, в ряды которой в годы второй мировой войны вступили сотни тысяч и миллионы антифашистов и партизан из всех оккупированных нацистским вермахтом стран и в рядах которой они внесли свой важный вклад в разгром фашизма Советским Союзом и другими державами антигитлеровской коалиции.

Борьба коммунистического авангарда в Германии и мобилизованных им миллионов немецких трудящихся привлекала к себе внимание всех политически мыслящих людей всего мира. С затаенным вниманием и друзья и враги следили за тем, удастся ли классово сознательным силам на родине основоположников научного социализма, в стране, богатой традициями революционного рабочего движения, где действует сильнейшая в капиталистическом мире коммунистическая партия, отразить наступление ударного отряда империалистической контрреволюции, превосходящего по своей мощи и жестокости все прежние виды реакции.

Свою солидарность с немецкими антифашистами выражали рабочие и крестьяне Советского Союза, пролетарские организации Франции, Польши, Бельгии, Италии и многих других стран. Об их боевом содружестве с германскими революционерами писал Эрнст Тельман в статье, посвященной 10-й годовщине оккупации Рура. После Вильгельма Пика на кладбище социалистов во Фридрихсфельде выступил руководитель Французской коммунистической партии Морис Торез. Он заверил своих немецких братьев по классу в солидарности французских рабочих в борьбе против фашизма и угрозы войны.

В этой ситуации фашисты стремились не только доказать своим закулисным покровителям внутри страны, что они в состоянии разгромить революционные силы рабочего класса в Германии, но и показать свой воинствующий антикоммунизм империалистам по ту сторону границы. Они провокационно назначили на 22 января марш своих банд в сердце Красного Берлина — перед Домом имени Карла Либкнехта, где размещался Центральный Комитет КЙГ.

Это провокационное намерение вызвало мощную волну гнева и возмущения антифашистов во всех частях Германии. Во многих районах Берлина, в Кёльне, Дрездене, Мюнхене, Эрфурте, Нюрнберге, Аугсбурге и других городах тысячи и тысячи трудящихся вышли под лозунгами Антифашистской акции в знак протеста против наглого вызова нацистов. Коммунисты, социал-демократы, беспартийные последовали обращению КПГ, которая призвала массы ни при каких условиях не мириться с дальнейшим наступлением фашизма.

«Фабрики и заводы, — говорилось в этом обращении, — поднимайте тревогу! Биржи труда, поднимайте тревогу! Пролетарии, поднимайте тревогу! Вся антифашистская Германия во главе с Красным Берлином защищает свои интересы, защищает свою жизнь, защищает свою партию, защищает свой большевистский Центральный Комитет от провокационного покушения наемников трестовского капитала. Следующее воскресенье (22 января. — В. Р.) имеет исключительно большое значение для всех немецких трудящихся. Террористические акции и участившиеся нападения призваны подготовить новые акции государственного переворота со стороны контрреволюции.

Наш клич: предприятия, биржи труда, будьте готовы к борьбе! Кровавый марш нацистов в Берлине и в других германских городах и селах направлен против вас! Немедленно выражайте свое отношение к этому на всех предприятиях и биржах труда! Принимайте резолюции протеста, решения о борьбе и забастовках! Готовьтесь к массовой стачке!.. Наша борьба против фашистской провокации должна привести к мощному оживлению действий всех трудящихся Германии против фашизма! Трудящиеся! Защищайте самих себя, ваших жен и детей от свинца и ножей фашистских убийц!.. Наш лозунг на ближайшие дни и недели: пусть это будут недели антифашистского штурма! Пусть прозвучит по всей стране миллионократная тревога!» 77

Через три дня после нацистского парада, ограждаемого шпалерами полиции от возмущенных берлинских рабочих, КП Г и Антифашистская акция призвали к массовой демонстрации перед Домом имени Карла Либкнехта. Поскольку большинство демонстрантов подходило по окончании работы, колонны формировались по большей части тогда, когда короткий зимний день уже клонился к вечеру. Они стекались уже в темноте из различных районов и пригородов Берлина к площади Бюловплац. Вечер был для Берлина необычно холодным: ртутный столбик термометра упал до 16–18 градусов ниже нуля. Многие демонстранты были истощены голодом, у них не было настоящей зимней одежды, обувь рваная. И все-таки 130 тыс. человек собрались на площади для того, чтобы заявить о своей готовности дать отпор фашизму и о своей приверженности революционной партии рабочего класса.

Полиция чинила демонстрантам всякие препоны. То какой-нибудь полицейский офицер орал с оперативной машины, что пение боевых рабочих песен запрещено, и грозился разогнать демонстрантов резиновыми дубинками. То полиция разрывала колонну на части и заставляла продрогших людей без всяких причин подолгу стоять на перекрестках. Но трудящиеся не давали запугать себя. Там, где им запрещали петь, они насвистывали свои рабочие марши. Там, где их разъединяли, они создавали новые головные колонны, и люди шагали еще решительнее. Там, где их останавливали, возникали стихийные митинги, в которых принимали участие и стоявшие на тротуарах. Работницы из близлежащих домов приносили демонстрантам горячий чай и кофе из цикория, выражая этим свою поддержку. Целых четыре часа шли рабочие колонны мимо трибуны перед Домом имени Карла Либкнехта, на которой с поднятым в знак приветствия кулаком стоял Эрнст Тельман, а рядом с ним — его ближайщие боевые соратники Йон Шеер, Вальтер Ульбрихт, Франц Далем и другие товарищи.

В то время как проходила эта демонстрация, одна из самых грандиозных, какие когда-либо видела столица Германии, на одной из вилл в западной части города фашистские заговорщики плели последние петли своего коварного заговора. По поручению нацистского главаря Риббентроп вел в своем доме в районе Далем конспиративные беседы с президентским сыном и адъютантом Оскаром Гинденбургом, который тремя днями раньше включился в переговоры о создании фашистского правительства.

Как ни невероятно это звучит, но Оскар Гинденбург обладал еще меньшими интеллектуальными способностями, чем Папен, и не шел в сравнение даже со своим умственно инертным отцом. Выросший в среде, где умели обращаться с властью или по крайней мере делали вид, что умеют, он со своим неуемным честолюбием решил тоже «делать» историю. Своей помощью тому, что он называл «национальным спасением» Германии, он рассчитывал теперь вписать свое имя в историю и обеспечить продолжение блестящей карьеры и после уже недалекой смерти 85-летнего фатера. В качестве «подарка» к своему 50-летию 31 января 1933 г. он ожидал получить от папаши назначение Гитлера рейхсканцлером. Но поскольку за неделю до этого срока дело выглядело так, будто вступление нацистского главаря в Имперскую канцелярию еще задержится на какое-то время, Оскар 22 января просидел с Гитлером в доме Риббентропа целых два часа, а затем вместе с Папеном и статс-секретарем Майснером беседовал с главарем нацистов, Герингом и Фриком.

Вмешательство Оскара, претендовавшего на то, что он лучше всех знает, как воздействовать на рейхспрезидента, было использовано Папеном, чтобы обеспечить Гугенбергу как своему потенциальному союзнику внешне влиятельное место в будущем кабинете. 25 января Оскар беседовал с Риббентропом наедине. На следующий день Геринг и Фрик вели переговоры с фракцией немецких националистов в рейхстаге, в то время как Папен совещался с Гутенбергом и руководителями «Стального шлема». Они договорились держать Гитлера «в рамках».

27 января враждующие главари гарцбургского фронта Гитлер и Гугенберг встретились и сразу же вступили в резкий спор из-за вопроса о Пруссии, а вероятно, и из-за кандидатуры на пост министра экономики. Правда, вскоре их удалось утихомирить. Якобы не поддающегося никакому влиянию Гитлера настроили на примирительный лад Геринг и Фрик, а упрямого Гугенберга — Папен. Таким образом, 28 января разногласия между обоими высшими представителями реакции в конечном счете удалось устранить настолько, что Гинденбургу был положен на стол более или менее окончательный список членов гитлеровского кабинета.

В этот момент, в полдень 28 января 1933 г., подал в отставку рейхсканцлер Шлейхер. Перед тем на аудиенции у рейхспрезидента он заявил: есть только два пути — или кабинет Гитлера (будь то правительство меньшинства или большинства), или предоставление его, Шлейхера, правительству президиальных полномочий, а особенно права роспуска рейхстага, и вопреки конституции перенесение выборов на осень. Однако Гинденбург, уже сделавший выбор в пользу нацистского канцлера, в ответ привел тот аргумент, который сам Шлейхер дал ему в руки результатами командно-штабных учений в ноябре 1932 г.

Тогда Шлейхер, чтобы сбросить Папена, постарался доказать, что правительство, отвергаемое 9/10 населения и поддерживаемое только рейхсвером, втянет страну в бесперспективную гражданскую войну. Но теперь за правительство Шлейхера не стоял целиком даже весь рейхсвер. Это стало внезапно ясно, когда ближайший сотрудник Шлейхера, начальник войскового управления рейхсвера генерал фон Гаммерштейн (и его начальник не смог помешать этому) 29 января отправился к Гитлеру и предложил ему свою поддержку (а это значило — поддержку рейхсвера) на тот случай, если в президентском дворце возникнет еще какое-либо сопротивление немедленному назначению нацистского главаря на пост рейхсканцлера 78.

29 января все еще висело в воздухе, ибо день был воскресный. Гинденбург, ввиду старческого маразма после полудня никакими государственными делами заниматься не способный, в первой половине дня отправился в кирху. Поэтому на церемонию назначения Гитлера рейхсканцлером у него просто не хватило времени. Кроме того, в Берлин все еще не прибыл генерал Бломберг, сверхпоспешно вызванный из Женевы, поскольку на его назначении военным министром категорически настаивал старик президент с целью не поставить во главе вооруженных сил «человека нацистской партии». А чтобы этот пост хоть одну минуту оставался незанятым, Гинденбург не желал.

Таким образом возникла вынужденная 24-часовая пауза, но участвовавшие в фашистском заговоре честолюбцы, разумеется, сложа руки не сидели. Озабоченные расширением и укреплением собственного участия в будущей власти, они и в самые последние моменты предпринимали попытки оттеснить своих конкурентов на менее выгодные позиции. Несколько высших офицеров, хотевших стать Гитлеру необходимыми (если верить воспоминаниям различных участвовавших лиц), 29 января даже обсуждали в министерстве рейхсвера возможность арестовать Гин-денбурга, коли он и далее будет тянуть со своим решением назначить Гитлера канцлером. Сам Гитлер встретился с Папеном и пытался побудить его настаивать перед рейхспрезидентом и будущими министрами-консерваторами на быстром проведении новых выборов в рейхстаг. На них он, опираясь на беспощадный террор, рассчитывал на значительный успех НСДАП и на укрепление своих позиций в отношении партнеров.

Шлейхер, разведывательный аппарат которого функционировал все хуже и потому неточно информировал его о намерениях Гинденбурга, встретился с Гаммерштейпом, чтобы еще раз проанализировать свои возможности, но пришел к выводу: «В качестве будущего рейхсканцлера возможен только Гитлер»79. Тем самым он признал, что его концепция военно-фашистского дуумвирата Шлейхер — Штрассер или Шлейхер — Гитлер провалилась. Эта капитуляция объяснялась прежде всего изменением образа мыслей Гинденбурга, соглашением немецких националистов с Гитлером, а также открыто профашистскими настроениями офицерского корпуса. Однако все это в конечном счете отражало лишь выраженную в ноябрьской петиции и во время кёльнских встреч волю монополистической элиты, стремившейся без всяких оговорок и дальнейших предварительных условий привести к власти того человека, в которого она верила, — Гитлера.

После того как жребий был брошен и отставка Шлейхера 28 января состоялась, всякие беседы и интриги следующего дня имели уже столь же малое значение, как и абсурдные, раздуваемые буржуазными историками фантастические слухи насчет якобы имевшихся планов восстания против Гитлера Потсдамского гарнизона в ночь с 29 на 30 января 80.

Необоснованной является и распространенная в буржуазной литературе драматизация прибытия Бломберга в Берлин ранним утром 30 января. Она служит реабилитирующей военщину байкой о якобы типичном в те дни конфликте с совестью у генералов — между освященной присягой верностью впавшему в старческий — маразм и принявшему пагубные решения верховному главнокомандующему Гинденбургу, с одной стороны, и моральной обязанностью перед призванными «спасти фатерланд» непосредственными начальниками — с другой.

Обстоятельства прихода Гитлера к власти изображаются так, будто Бломберг, прибывший в Берлин на Ангальтский вокзал, был встречен там представителями двух различных органов (Оскаром фон Гинденбургом как посланцем рейхспрезидента и, как положено по службе, адъютантом Гаммерштейна) и ему предстояло решить вопрос, на чьей стороне он: тех, кто хочет, или тех, кто не хочет назначить Гитлера рейхсканцлером.

Гаммерштейн, как уже говорилось, всего несколькими часами раньше предложил свои услуги в качестве пособника нацистского главаря и никоим образом не являлся противником Гитлера, поэтому ни о какой решающей ситуации для Бломберга не могло быть и речи. Ведь он даже не знал, что Оскару приказано доставить его в президентский дворец, чтобы там привести к присяге в качестве первого члена гитлеровского кабинета. Бломберг просто подчинился приказу вышестоящего начальника. Передав через адъютанта извинение Гаммерштейну за свою неявку в министерство рейхсвера, он отправился к главнокомандующему. Однако тот принял Бломберга не в качестве такового, а как глава государства и вручил обескураженному генералу грамоту о назначении его министром рейхсвера, а затем во время завтрака и прогулки в дворцовом саду дал ему время обдумать свою позицию.

Через добрый час, в 10.30, в расположенной неподалеку служебной квартире Папена (в Имперской канцелярии) собрались и остальные кандидаты в министры, чтобы затем всем вместе отправиться к президенту на принятие присяги. Им было назначено явиться точно в 11.00. По пути к заднему порталу президентского дворца между этими персонажами, выступавшими под вывеской «национальной концентрации», еще раз произошла острая перепалка. Когда Гитлер по дороге во дворец в разговоре с Папеном обмолвился, что новое правительство вскоре найдет свою сильную опору в лице вновь избранного рейхстага, Гугенберг проявил строптивость и идти дальше отказался.

Выяснилось, что хотя нацистский главарь и договорился с Папеном насчет новых выборов, но три дня назад добился согласия Гугенберга на роспуск нынешнего рейхстага только заверением, что за этим роспуском никаких новых выборов не последует. Лидер партии немецких националистов, шагая в президентский дворец, заявил: предназначенный ему пост министра он не займет, если, как он того требовал ранее, его сейчас же не заверят, что рейхстаг вообще распущен не будет. Казалось, сформирование правительства в последнюю минуту лопнуло, ибо Гинденбург, как всем этим лицам было известно, согласился на «решение — Гитлер» только при условии: рядом с этими выскочками из нацистской партии будут сидеть «достопочтенные» немецкие националисты.

Громко споря и пререкаясь между собой, претенденты на министерские посты вошли в переднюю приемного зала Гинденбурга, из дверей которого появился статс-секретарь Майснер, чтобы проводить господ к президенту. Но перепалка и свара продолжались. Гугенберг, за свое козлиное упрямство получивший кличку Гугенбок, использовал досадную ситуацию для шантажа, упорствуя в своем требовании. Прошло десять минут. В дверях снова появился Майснер. На сей раз он предупредил: господин рейхспрезидент уже проявляет нетерпение. Еще через пять минут Майснер появился в третий раз и объявил: через несколько минут президент удалится в свои личные апартаменты.

Тогда Гитлер своим «торжественным честным словом» заверил Гугенберга, что результаты новых выборов ничего не изменят в составе правительства. А Папен стал заклинать председателя партии немецких националистов «не сомневаться в торжественном честном слове немца». В конце концов Гугенберг уступил. Упомянем кстати, что через три месяца после новых выборов в рейхстаг Гугенберга прогнали со всех его министерских постов не только с бранью и позором, но и, что для него было куда хуже, при явном одобрении его прежнего близкого друга Круппа и всего президиума Имперского союза германской индустрии 81.

А Гинденбург уже просто выходил из себя: он был возмущен 20-минутным опозданием. Брюзжа, он привел министров, одного за другим, к присяге на верность конституции, ради ликвидации которой, собственно, и призвал их к себе. Первым присягнул новый рейхсканцлер Адольф Гитлер, за ним — вице-канцлер Франц фон Папен, одновременно вновь получивший пост рейхскомиссара Пруссии, чего он и добивался. Министром внутренних дел стал старый нацист Вильгельм Фрик, министром без портфеля — ближайший сообщник Гитлера Герман Геринг, который одновременно был назначен прусским министром внутренних дел с комиссарскими полномочиями (таким образом ему была подчинена полиция крупнейшей германской земли) и одновременно имперским комиссаром авиационного транспорта. Альфред Гугенберг сделался министром хозяйства, а также министром продовольствия и сельского хозяйства, председатель «Стального шлема» Франц Зельдте — министром труда. Министерство иностранных дел и министерство финансов остались в руках подобранных еще Папеном и Шлейхером министров — барона фон Нейрата и графа Шверина фон Крозига. Вновь назначенный на тот же пост прежний министр транспорта и почт барон Эльтц фон Рюбенах из-за болезни на церемонию не явился. Незамещенным остался пост министра юстиции. Только через два дня на него был назначен старый мюнхенский покровитель Гитлера Франц Гюртнер, тоже входивший прежде в состав кабинетов Папена и Шлейхера.

По традиции президент после присяги должен был обратиться к членам правительства с краткой речью. Однако вместо него слово взял Гитлер и в высокопарных выражениях заверил, что превратит раздираемую распрями нацию в «настоящее народное сообщество». Гинденбург поспешил к своему обеденному столу, выпроводив министров из зала с напутствием: «Ну, господа, с богом вперед!»

Весть о назначении Гитлера рейхсканцлером распространилась с быстротой молнии. Радиоприемники в казармах штурмовиков были включены на полную мощность; коричневые громилы горланили «Зиг хайль!» и выкрикивали антисемитские лозунги. На предприятиях и на еще полупустых в полдень биржах труда зловещая новость переходила из уст в уста. Перед зданиями газет и перед витринами, где уже в 13 часов было вывешено краткое сообщение телеграфного агентства Вольфа «Гитлер — рейхсканцлер», собирались группы людей — недовольных и радостных, негодующих и ошеломленных, растерянных и запуганных. Во многих местах в толпе царило молчание — от ужаса или ожидания, в других возникали оживленные споры. Бюргеры и лавочники выражали свое удовлетворение, а иногда и сомнение, действительно ли все будет так, как обещал «фюрер». Молодые парни со значками нацистской партии ликовали: они уже считали себя баловнями будущего.

И ничего похожего — в рабочих районах. Там люди понимали, что теперь, в самую последнюю минуту, надо действовать. Многие вспоминали капповский путч 1920 г., когда всеобщая забастовка 12 млн. трудящихся за четыре дня смела реакционных заговорщиков. Рядовые социал-демократы и члены профсоюзов считали: вот теперь настал наконец момент, выжидать который постоянно уговаривали их руководители. Коммунисты убеждали их: пора перестать ждать отсутствующего сигнала сверху, пора действовать. А действовать — значит объявить всеобщую забастовку. Многие из молодых коммунистов и седовласых товарищей еще вчера распространили листовку, призывавшую: «Веление дня — единый фронт! Массовая забастовка! Не допустить диктатуры Гитлера — Папена — Шахта!.. Адольф Гитлер на переговорах в виллах миллионеров предназначен на пост рейхсканцлера… Контрреволюционные заговорщики-путчисты готовят новое неслыханное покушение на весь трудовой народ! Это — непрерывное осадное положение против революционного пролетариата»82.

Через несколько часов после назначения нового правительства, когда сумрачный зимний день уже был на исходе, появилась новая листовка КПГ. Гитлеровское правительство характеризовалось в ней как «открытая фашистская диктатура», как «самое жестокое, самое неприкрытое объявление войны трудящимся, немецкому рабочему классу». КПГ разъясняла: «Кровавый, варварский, террористический режим фашизма устанавливается сейчас в Германии. Массы, не дайте смертельным врагам немецкого народа, смертельным врагам рабочих и крестьян-бедняков, трудовых людей города и деревни творить преступления! Оказывайте сопротивление посягательствам и террору фашистской контрреволюции! Защищайтесь против безграничной социальной реакции фашистской диктатуры! Все — на улицы! Остановите предприятия! Немедленно ответьте на покушение фашистских кровавых псов забастовкой, массовой забастовкой, всеобщей забастовкой!»83

Коммунисты ясно сознавали: для свержения гитлеровского правительства необходима единая и решительная борьба всех рабочих, всех противников фашизма, и это должно произойти раньше, чем новая власть сумеет консолидироваться. «Коммунистическая партия Германии, — говорилось в только что распространенном призыве к трудящимся, — перед лицом всей пролетарской общественности обращается с этим воззванием к АДГБ, «АфА-бунду», СДПГ и христианским профсоюзам с призывом провести всеобщую забастовку против фашистской диктатуры Гитлера, Гутенберга, Папена, против разгрома рабочих организаций, за свободу рабочего класса!»84

По поручению Центрального Комитета КПГ Вальтер Ульбрихт еще в тот же день передал Правлению СДПГ предложение немедленно, независимо от всех разногласий, объявить всеобщую забастовку и заставить фашистское правительство уйти. Однако социал-демократическое руководство и теперь не отказалось от рокового и самоубийственного курса. Слепым антикоммунизмом, далекой от реальности верой в буржуазную правовую государственность и генеральной концепцией сотрудничества с буржуазией оно само связало себе руки для отпора фашизму.

Точно так же, как и при папеновско-шлейхеровском государственном перевороте в Пруссии 20 июля 1932 г., Правление СДПГ и сейчас ответило отказом на братское предложение коммунистов о союзе. Чтобы не показаться бездеятельным, оно призвало к «единству всего трудового народа» и утешило своих сторонников тем, что будет вести «борьбу на почве конституции». Одновременно оно клеветало на коммунистов, заявляя, что «недисциплинированные действия отдельных организаций и групп» КЙГ наносят «тяжелейший ущерб» 85. Таким образом, СДПГ осталась на позиции примиренчества и выжидания, безропотно ожидая смертельного удара классового врага.

Оправдывая антикоммунизм правого руководства СДПГ и словно позабыв, что нацистский главарь, едва появившись на политической арене, стал проповедовать насилие и попрание права, видный социал-демократ Рудольф Брайтшайд при всеобщем одобрении присутствующих заявил на заседании руководства СДПГ: «Пока Гитлер стоит на почве конституции, пусть даже это тысячу раз лицемерие, было бы ошибкой, если бы мы дали ему повод нарушить конституцию, столкнули бы его с правовой почвы» 86. Пораженный политической слепотой и судорожно цепляясь за свой пост, в том же духе выступил и руководитель АДГБ Петер Грассман. Назвав всеобщую забастовку «политической бессмыслицей», он сказал:

«Если рабочий класс даст сейчас сбить себя с толку нецелесообразным политическим или профсоюзным надувательством, это значит, что, возможно, (нацисты. — В. Р.), посягнут на сами профсоюзы, возьмут руководителей под превентивный арест, конфискуют профсоюзные дома и кассы» 87.

Этим отказом активно выступить за самые кровные интересы рабочего класса оппортунистические лидеры социал-демократии в час величайшей опасности углубили раскол пролетариата и взяли на себя груз ответственности перед историей за то, что антифашистское единство действий не было создано. Поскольку Коммунистическая партия Германии не имела достаточно сил для того, чтобы привести в движение находившиеся под реформистским влиянием массы через голову руководства СДПГ или вопреки ему, «это было решающей причиной тяжелого поражения немецкого рабочего класса и установления хищниками финансового капитала фашистской диктатуры»88.

Фашистские властители прекрасно знали: их пребывание в министерских креслах, до которых они дорвались, или их свержение, а значит, и их политическая судьба зависят от решительности или нерешительности рабочего класса.

На первом же заседании нового кабинета после полудня 30 января 1933 г. в повестке дня стоял в сущности один вопрос: какими тактическими трюками можно избежать опасности всеобщей забастовки: отсрочкой запрещения КПГ, законом о чрезвычайных полномочиях, новыми выборами? Геринг произнес столь желанные для политиков насилия слова: «В данный момент СДПГ на всеобщую забастовку не пойдет»89. С этой уверенностью фашистское правительство приступило к «практической работе» — подготовке беспримерных во всей истории человечества преступлений, к манипуляции сознанием людей для оправдания тех злодеяний, которые оно замышляло.

Вечером этого зловещего дня казавшиеся нескончаемыми колонны штурмовиков с тысячами горящих факелов вступили в правительственный квартал, промаршировали по Вильгельмштрассе, мимо приветствовавшего их поднятой рукой Гитлера и недоумевавшего по этому поводу старого маразматика Гинденбурга. Они провозглашали здравицы в честь «национальной революции», которая являлась враждебным немецкому и всем другим народам контрреволюционным заговором, ликовали по поводу наступления «тысячелетнего рейха». Этот «тысячелетний рейх» всего через 12 лет, покрытый несмываемой кровью, был разрушен народами, боровшимися за свою свободу, честь и независимость. Именно здесь, на этой самой улице, в глубоком бункере Имперской канцелярии, в мерзких предсмертных судорогах испустил дух этот рейх и подох его «фюрер».

30 января 1933 г. знаменовало начало фашистского господства над Германией. В этом факте ничего не меняется от того, что в новом правительстве рядом с Гитлером и его нацистскими сообщниками сидели и фашисты ненацистской масти, а также другие реакционеры. Не меняет ничего и то обстоятельство, что жизнь в Германии в первые дни после назначения фашистского главаря рейхсканцлером, как казалось, шла своим чередом. Новая власть не могла сразу же проявить всю свою бесчеловечность и античеловечность. Но уже через несколько недель она использовала совершенный ею же самой 27 февраля 1933 г. поджог рейхстага как предлог для беспримерного по своей жестокости похода против Коммунистической партии Германии и других антифашистов, против всех, кто сохранял верность прогрессу, гуманизму и миру.

Через несколько месяцев после 30 января конституция была растоптана, слово «республика» истреблено, любое подобие социальных и политических прав трудящихся уничтожено, последние препятствия на пути безудержной эксплуатации рабочих сметены. А еще через немного лет фашистская Германия ввергла мир в пучину самой ужасной из всех имевших место войн и решилась на попытку уничтожить созданное в величайших трудах и муках на одной шестой части земного шара социалистическое общество — высшее достижение человечества.

Путь ко всем этим преступлениям и злодеяниям проложило 30 января, тот день, когда все еще функционировавшая в буржуазно-демократической Германии республиканская государственная власть была передана самому воинствующему ударному отряду реакции. 14-летняя предыстория 30 января — и это нельзя забывать! — является важной и определяющей частью истории Веймарской республики. Она доказывает, что вовсе не какой-то превосходящий всех окружающих и наделенный сверхчеловеческими способностями человек своей собственной единоличной волей разрушил эту республику и вторг Германию в пропасть фашизма.

Этого человека, Гитлера, достаточно часто ведшего себя самым жалким образом и неоднократно являвшегося предметом насмешек за свою гаерскую самоуверенность, выдвинули на авансцену истории другие — те, кто стояли за занавесом. При этом закулисные покровители Гитлера, которым он предложил себя в качестве послушной креатуры и которые оценили его беспардонность демагога точно так же, как и его пресмыкательство перед сильными мира сего, отнюдь не были ни гениальными мыслителями и тактиками, ни одержимыми дьявольской силой злодеями. То были реально существовавшие личности, которые преследовали определенные классовые, враждебные интересам трудящихся, всего немецкого народа цели. Сколь ни демократичной могла казаться обставленная атрибутами «правового и свободного государства» Веймарская республика, она в результате поражения рабочего класса в Ноябрьской революции оставила в руках крупкой буржуазии и сросшегося с нею юнкерства, в руках милитаристов, т. е. тех сил, которые объективно были врагами всего трудового народа, материальные основы общества, а вместе с ними и возможности оказывать то политическое влияние, без которого фашизм не смог бы ни возникнуть, ни окрепнуть.

Эти силы, особенно их экономически наиболее мощная и структурно наиболее крепкая верхушечная группа — монополистический капитал, определяли не в каждом отдельном пункте, а в плане общего направления действия Гитлера и его сообщников и в последующий период. Этими действиями были постоянный истребительный поход против лучших дочерей и сынов немецкого народа, безудержное усиление эксплуатации, унификация всех областей жизни для подчинения их фашистской тирании и, наконец, планирование и развязывание новой мировой войны во имя господства германского империализма.

Чем кончилось двенадцатилетнее существование гитлеровского «тысячелетнего рейха», хорошо известно.