Из журнала Бенедикта Коула.
6 марта 1850 года (продолжение).
Нетрудно догадаться, что раз все клетки заполнены, то экспедиция завершена. Новую живность просто некуда сажать. Дядя Эдвин указал на это за ужином сэру Дональду, а последний ответил: «Разумеется. Завтра мы возвращаемся к побережью». Удивившись, отец спросил его о причине такого решения, на что получил ответ: «Я так решил».
В первый раз я стал свидетелем их размолвки. Отец предполагал, что мы пробудем здесь еще пару месяцев. Дядя Эдвин сказал, что они еще толком не приступили к работе, ради которой сюда прибыли, а сэр Дональд возразил, что споров не будет. Он, мол, принял решение, а экспедицией руководит он. Это действительно так, потому что он оплачивает счета, но все же… Я видел, как рушатся мечты отца. А дядя Эдвин! Казалось, он готов был ударить сэра Дональда, но только он никогда не позволил бы себе этого в моем присутствии. Отец пробормотал что-то вроде: «Ну что ж, у нас хотя бы есть надписи из пещеры. Правда, Бен?» — и оставил тему. Ты же знаешь, Эмили, что он не любит длинных споров. Но я видел, насколько он огорчен.
После этого разговора какое-то время мы сидели молча. Наверно, отец и дядя Эдвин были слишком сердиты, чтобы разговаривать. Но зато разговор начал сэр Дональд. Он спросил дядю Эдвина про его знаменитую статуэтку летучей мыши. Дядя Эдвин, чтобы не показаться невежливым, очень сухо ответил, что она из сплошного золота и примерно шести дюймов в высоту. Сказал, что статуэтка в великолепной сохранности, а летучая мышь выглядит на удивление живой — не стилизованной, как обычно у майя. Два года назад похожий экземпляр нашел французский археолог Дампьер. Вероятно, обе статуэтки сделаны одним мастером. Находка Дампьера имеет форму глаза и хранится в парижском Лувре.
Сэр Дональд все расспрашивал, действительно ли обнаружены только две находки в этом стиле — летучая мышь дяди Эдвина и глаз Дампьера. Дядя Эдвин твердо заверил его, что это так. Удовлетворив свое любопытство, сэр Дональд вообще прекратил всякие разговоры. Дядя Эдвин хотел было продолжить рассказ о своих изысканиях, но сэр Дональд просто-напросто оборвал его.
Надо будет потом спросить у отца про Камазотца — хочется понять, почему сбежали носильщики-майя. Его ответ я тебе потом сообщу.
— Камазотц? — переспросил отец. Они с Беном находились в своей палатке и готовились ко сну. — Был такой бог у майя, весьма неприятный. Бог подземного мира. Да, все сходится. Древние майя верили, что пещеры ведут в подземный мир, а летучие мыши живут в пещерах… — Гаррисон Коул вдруг пригнулся и расправил полы плаща как пару крыльев. — Это был бог в виде летучей мыши, пьющей человеческую кровь — бог-вампир! Хуже того, он и своих последователей превращал в вампиров. Тогда они могли принимать образ летучей мыши или человеческий образ — по собственному выбору. И они тоже пили человеческую кровь и превращали своих жертв в вампиров.
Увидев противоречие, Бен спросил:
— Но если так, то вскоре все станут кровососами, а людей не останется!
Гаррисон пожал плечами:
— У него тоже были свои слабые места. Ты слышал, как назвал его Мигель — Тот, Кто Ходит во Мраке. Камазотц не выносил прямого солнечного света, и его слуги — тоже. Без сомнения, у них были и другие слабые места, но об их религии известно слишком мало, чтобы указать их точно.
— Наверное, об этом мог бы рассказать Мигель.
— А, да, Мигель, — вздохнул Гаррисон. — В этой части света старые суеверия живут долго. Мы, европейцы, принося сюда свою религию и свою цивилизацию, склонны думать, что все прошлые верования местных народов попросту исчезают. Но это не так. Новое, по большей части, просто поглощается старым. Возьми, например, День Мертвых. Мексиканцы его празднуют каждый год, и происходит этот праздник от древней ацтекской религии, но сейчас к нему примешана добрая доза католицизма.
Вера в таких богов, как Камазотц, влиться в христианство, как ни пытайся, не сможет… Но эта вера не исчезает. Она просто дремлет в умах людей до подходящего случая. Эти надписи — про Камазотца. Пещера полна летучих мышей — как любая пещера в этой части света. Суеверному человеку, такому, как Мигель, не требуется других доказательств, что это обиталище Камазотца.
Когда отец замолчал, Бен еще какое-то время лежал на своей походной кровати и думал о летучих мышах из пещеры. Какие осмысленность и разум проглядывали в их взглядах!.. Но ведь ничто не запрещает летучим мышам иметь разум. Они, конечно, не могут быть так же умны, как люди, но сообразительность, скажем, собак им вполне доступна.
Он взглянул на отца, который, сидя над своими блокнотами, что-то усердно писал, а потом незаметно погрузился в сон.
Из журнала Бенедикта Коула.
10 марта 1850 года.
С утра в лагере какое-то подавленное настроение. Летучие мыши снова в клетках, но джунгли хранят гнетущее молчание, и никто особо не хочет нарушать его разговорами. Сэр Дональд все так же неприветлив, хотя после обвала в пещере прошло уже три дня.
Сегодня третья ночь пути. Мы движемся к побережью, но впереди еще несколько дней дороги. Возвращаемся мы другим путем, а это значит, что дядя Эдвин не увидит своего древнего города. Сэр Дональд ведет нас через джунгли, как он сам сказал, кратчайшим путем. Путь вроде бы действительно прямой, но нам даже неба не видно, поэтому трудно сказать с уверенностью, так ли это.
Плохие новости: в отряде болезнь. До сих пор случалось разве что расстройство желудка, но сейчас дело серьезное. Некоторые носильщики заболели и жалуются на изнеможение. И действительно, вид у них совсем изможденный. Люди ложатся спать румяными и здоровыми, а просыпаются бледными и слабыми. За ночь кожа на лице стягивается, обнажая скулы, и ребра резче выступают на груди. Мне кажется странным, что болезнь поражает носильщиков, а не нас, европейцев, потому что туземцы привычны к этой стране и ее климату, а мы здесь новички.
Мы продолжаем движение, и вся наша деятельность вертится вокруг летучих мышей. Нести их надо именно так, как говорят, чтобы не беспокоить. Носильщикам запрещено жевать табак, чтобы не беспокоить зверьков. Сэр Дональд по-прежнему каждый вечер выпускает мышей, и они повисают на деревьях вокруг лагеря гроздьями, наблюдая за нами. Утром, просыпаясь, мы видим их уже в клетках. Наверное, ночью они чем-то кормятся, но я этого никогда не видел. И только сейчас мне пришла в голову мысль: чем сэр Дональд собирается кормить их во время плавания?
— Анемия, — решительно объявил Эдвин Шервуд.
Он поднялся от лежащего тела и оглядел столпившихся носильщиков. Он не был доктором, но был богатым англичанином, и Бен знал, что одно это придает ему авторитет.
Лагерь проснулся как обычно, мыши уже сидели в клетках, сэр Дональд подгонял в дорогу. Больные стонали, кожа туго обтягивала их костлявые тела. Но один из лежавших не издавал ни звука. Этот человек ночью умер.
— Анемия, — кивнув, согласился Гаррисон Коул. — Никакого сомнения. Довольно частая болезнь, и… Бен! Ты куда? Вернись!
Бена необоримо притягивало к себе ужасное зрелище. Он никогда раньше не видел мертвеца. Лицо последнего было белым как бумага, и лежал он мирно — будто умер совсем без борьбы. Выглядел покойник так, словно прилег отдохнуть. Но нет, из него ушло то, что делало его живым человеком.
Бен отошел, раздумывая об умершем. Если у этого человека осталась семья, то ее члены больше уже никогда не увидят своего кормильца. Бен знал, что со смертью одного человека из мира уходит нечто невосполнимое.
— Надо поскорее выбираться из этих джунглей, — резко объявил Эдвин Шервуд. — Снимаемся со стоянки немедленно, как только похороним… гм…
— Хуана, — подсказал кто-то.
— Да, Хуана.
Сэр Дональд при этом не присутствовал. Он стоял в стороне, разглядывая своих летучих мышей. Гаррисон Коул, подойдя к нему, сказал, что несчастного придется похоронить, и спросил, не хочет ли сэр Дональд, как руководитель экспедиции, произнести несколько слов над его могилой.
Сэр Дональд бесстрастно взглянул на отца и сказал:
— Хотя во всех этих ритуалах нет никакого смысла, поступайте, как считаете должным.
И отошел прочь.
Из журнала Бенедикта Коула.
3 апреля 1850 года.
После первого смертного случая были и другие. Все они происходили ночью. И все выглядели похоже. И каждый раз умирали только местные жители из числа носильщиков. Количество их сокращалось, но сэр Дональд настаивал, чтобы сохранили всех летучих мышей. Когда рабочих рук стало не хватать, он рассадил мышей по меньшему числу клеток.
Отец спросил сэра Дональда, почему бы не выпустить часть мышей на свободу, и тут сэр Дональд взорвался! Он кричал, что экспедицией командует он, что мыши представляют собой колоссальную важность, и что он доставит их в Англию всех до одной. Отец предположил, что наверняка хватило бы двух племенных пар. Или даже можно было бы убить парочку и привезти в качестве образцов, а потом отправить другую экспедицию — более многочисленную и лучше оснащенную — за остальными.
Видела бы ты, Эмили, что сделалось при этих словах с сэром Дональдом! Я испугался, что он задохнется от гнева. Но кончилось тем, что он просто повторил свои слова о том, насколько ценны для него эти мыши. Он сказал, что это могут быть последние представители своего рода, и если их бросить, то можно уже никогда не найти.
Тут уже не сдержался отец. Он, подобно сэру Дональду, не стал кричать, но спросил, неужели летучие мыши стоят больше, чем жизни людей. Сэр Дональд заявил на это, что они стоят любых жертв экспедиции — вплоть до последнего человека!
Тогда дядя Эдвин шепнул отцу, что нет смысла пытаться урезонить сэра Дональда. Он предположил, что сэр Дональд сам мог подцепить лихорадку, которая оказала влияние на его мозг.
Оба считали, что я не слышал их разговора, но когда поняли, что это не так, стали уединяться для разговоров. Я знаю, это оттого, что им не хочется волновать меня.
Только дело в том, Эмили, что я и без того достаточно взволнован. Могу сказать определенно: они не верят, что болезнь, поразившая экспедицию, — анемия. Я как-то услышал их слова, что в человеке восемь пинт крови, а в жилах мертвецов находилась едва ли одна. И оставшиеся в живых носильщики (все они уже больны) тоже не верят. Не сомневаюсь, что они давно сбежали бы, но остаются только по одной причине: одним в джунглях им еще страшнее.
И мне интересно, какое объяснение найдет отец еще одной странности.
Видишь ли, с того самого дня, как мы вошли в джунгли, я делаю эти записи по вечерам, перед тем, как лечь спать. А сейчас я пишу перед самым восходом. Почему так?
Потому что со вчерашнего дня наши носильщики стали болеть еще и по-иному. Мы уже у выхода из джунглей, деревья редеют, и время от времени между ними проглядывает солнечный свет. Никогда я не видел более желанного света. Но первый из наших туземцев, который вышел на солнце, закричал от боли и бросился обратно в тень. Примерно за две секунды он получил такие солнечные ожоги, каких я в жизни не видывал. Кожа покраснела и покрылась волдырями, и я готов поклясться, что она задымилась.
Сэр Дональд тут же велел остановиться. Он сказал, что отныне мы будем двигаться по ночам, а днем будем спать. Очевидно, прохладный воздух более подходит для его летучих мышей. Он даже настоял на том, чтобы мы отошли обратно в джунгли, где деревья гуще, и только там разбили лагерь. Отец с дядей Эдвином хотели было поспорить, но сэр Дональд попросту не стал их слушать. Он всецело поглощен тем, что укрывает клетки со своими мышами от солнечного света.
Но мы не можем вечно избегать солнца. Мы же почти у моря! Его еще не видно, но чувствуется его запах. Сегодня чудесный восточный бриз, и ветер с моря несет свежесть и соль. Сэр Дональд объявил, что в ближайшие сутки мы дойдем до Пуэрто-Морелоса — еще ночь пути, и мы там. Драгоценные летучие мыши сэра Дональда будут помещены в самую глубину трюма, подальше от солнца (я искренне надеюсь, что дорогой кто-нибудь выбросит этих мерзких тварей за борт), и тогда мы сможем снова жить при свете солнца, как предназначено нам Богом.
Сквозь брезент палатки пробивается свет; я попытаюсь заснуть.
Бен закрыл журнал и потянулся, потом убрал блокнот в карман и встал. Но в следующую секунду бросился наземь: где-то грохнул выстрел. Совсем недалеко от палатки.
Потом он услышал крики, стоны, вопли и затем — целую канонаду выстрелов. С глазами, полными страха, Бен подполз к пологу палатки, намереваясь выглянуть наружу, но тут вбежал его отец.
— Поднимайся, Бен! Быстрее! — крикнул Гаррисон, хватая Бена за руку. — Нужно немедленно уходить! Немедленно!
Он тяжело дышал, лицо его было белым от страха и потрясения. На воротнике рубашки краснела кровь.
— Но что… — начал Бен.
— Быстрее! — голос Гаррисона Коула сорвался. — За мной!
И он вытащил Бена через тыльную сторону палатки.
Снаружи еще раздавались крики, и хотя Бен не видел кричавших, от этих звуков у него сжималось сердце: они были полны ужаса предчувствия неизбежной смерти. Выстрелы, однако, смолкли.
Палатки стояли под деревьями. В столь ранний час солнце стояло еще достаточно низко и тени от деревьев не было. Все нетопыри были вне клеток. Некоторые кружили над лагерем, оставаясь в тени, другие сбились на земле в стайки, похожие на шевелящиеся ворохи сухих листьев. И в следующую секунду Бен в ужасе увидел торчащие из этих ворохов руки и ноги людей! Летучие твари пили кровь носильщиков!
Сэр Дональд стоял неподалеку и улыбался. Увидев Бена и его отца, он повернулся к ним и улыбнулся еще шире — во все лицо.
— Пируйте с нами! — сказал он.
И сказал каким-то другим голосом — резким, глубоким, идущим из самого чрева. Казалось, этим голосом напоен сам воздух.
Таща за собой Бена, Гаррисон бросился к лучам восходящего солнца.
— Бежим, Бен, — крикнул Гаррисон Коул. — Бежим, мой мальчик! Мыши не посмеют вылететь на свет. Бежим!