Красивой ее нельзя было назвать. Но когда она улыбалась своими пунцовыми губами, лицо ее становилось необычайно привлекательным. А больше она ничем не выделялась, это была обыкновенная смуглая деревенская девушка.

Когда девочка появилась на свет, ее назвали Сити. Так ее и теперь зовут, хотя деревенский знахарь не раз советовал матери переменить имя дочке, чтобы, как он говорил, никакие болезни не могли найти ее.

Но родители не послушали знахаря. «А зачем это? Зачем брать другое имя? Может быть, и с этим именем она найдет свое счастье и будет уважаемым человеком?» — ворчала мать, когда, получив небольшую мзду, знахарь покинул дом.

Но вот Сити исполнилось восемь лет, и отец решил отвезти ее учиться в город, в народную женскую школу. Конечно, они были не так богаты, как, например, их сосед Хаджи Шамсудин, дом которого стоит рядом с мечетью. Но отцу Сити случалось работать вместе с господином ведана, и хотя он был простой крестьянин, он понимал, что сейчас уже не старое время и что девочке надо учиться.

Отец очень рассердился, когда мать сказала, что Сити нечего делать в школе, пусть лучше ходит по утрам на базар и продает овощи. Родители долго спорили. Наконец, то ли потому, что отец все-таки уговорил мать, а может, это просто судьба улыбнулась девочке, но в один прекрасный день Сити увезли в город, и она поступила в народную женскую школу.

Сити была очень добрая, отзывчивая и послушная девочка. И было у нее еще одно хорошее качество: Сити верила в свои силы. Трудно сказать, в кого она пошла характером: возможно, что отзывчивость и послушание достались ей от матери, ведь отца в деревне считали упрямым, неуживчивым человеком. С соседями он спорил даже по пустякам. Люди долго не могли привыкнуть к нему, а мать Сити все убеждала соседей, что муж ее только кажется таким упрямым и грубым, на самом же деле он очень добрый и чуткий, и в деревне в конце концов признали, что, может, он немного и упрям, но человек он честный, порядочный.

Время пролетело незаметно, и вот уже Сити окончила школу. Мать хотела, чтобы ее дочь, как и ее подруга Ачи, продавала в городе овощи и кофе. Но отец не соглашался, он прямо набросился на мать:

— Что? Ты хочешь послать Сити продавать кофе, как эта Ачи? Подумать только, послать туда деревенскую девчонку! Да она ни города, ни жизни не знает! Девочка закончила школу, а ты ее на базар посылаешь! Ведь если ее сейчас послать продавать кофе, знаешь, чем это может кончиться?! Нет, Сити хорошая, умная девушка, и не для того мы ее растили, чтобы она торговала на базаре.

Потом он обернулся к Сити и ласково сказал:

— Завтра, Ти, поедешь со мной в город.

И быстро вышел, Сити даже ответить ничего не успела.

Когда отец сердился, мать уже не спорила с ним. Она по опыту знала, что ей переубедить мужа не удастся. А тут она и сама понимала, что муж говорит правду. Сити жалела мать, но в душе она была на стороне отца. Она с детства привыкла верить его словам.

Однажды, когда она была еще совсем маленькой, Сити спросила у матери, как нужно вести себя, если к тебе обращается взрослый человек, которого нужно уважать. «Надо, доченька, отвечать ему робко, со страхом, глаза нужно опустить вниз», — ответила мать. А отец вышел тогда из кухни и говорит: «Никогда не делай этого, дочка. Твоя мать всю жизнь прожила в деревне и многого не знает. Если тебя спрашивают или обращаются к тебе, смотри прямо в лицо этому человеку, не бойся. К чему опускать глаза вниз?»

Сити запомнился этот разговор. Через два дня в школе учитель объяснял правила вежливости. И от него Сити услышала то же, что сказал отец. Мать была неправа, когда учила опускать глаза.

И сейчас, когда отец с матерью спорили, нужно ли ей продавать овощи, Сита сразу же приняла сторону отца.

На другой день они направились на базар. Сити спросила отца, почему он взял ее с собой.

— Сейчас сама увидишь, дочка, — ответил он. — Вчера я продал овощи с южного участка и получил много денег. Тебя в школе учили шить, верно? Вот на эти деньги мы купим дешевого полотна, и ты будешь шить для наших соседей, поняла?

Глаза Сити засияли.

— Какой же ты у меня молодец, папа! — воскликнула она. — Шить, конечно, лучше, чем продавать кофе на базаре.

Прошли две недели. Сита уже продала те вещи, которые сшила, а заказы все поступали и поступали. Шила она хорошо, не так, как деревенские портные, которые делали все на глазок и очень редко впору.

Так Сити стала портнихой. Она не только шила, она учила соседок одеваться со вкусом. И женщины охотно прислушивались к ее советам.

Теперь, отправляясь в город, они уже не надевали слишком короткий каин или кебайю с узкими длинными полами спереди. Их дочери уже редко щеголяли в ярко-красных жакетах, желтых каинах, цвета летнего неба перед заходом солнца, и темно-зеленых туфлях. Они уже не выставляли напоказ этикетку с торговой маркой на новой юбке.

Так Сити работала больше года. Отец ее все трудился на своей земле, выращивал овощи, а мать хлопотала по дому. Занятые своими заботами, они мало интересовались тем, что происходит в стране. А когда вокруг стали говорить, что на смену голландцам пришли японцы, отец только поморщился. Он все повторял, что это его не касается, и ему, дескать, не понять того, что там пишут в газетах.

— Зачем нам помогать японцам или голландцам, лишь бы овощи родились на земле, ведь тогда можно будет без нужды прожить до самой смерти, — говорил он.

Однако папаша Сити не смог долго скрывать свой участок с овощами от японского глаза. Сити тоже уже не могла спокойно заниматься своим шитьем. Она видела, что в стране творится что-то неладное. Но матушка Сити почувствовала это раньше всех. Цены на рис росли на базаре с каждым днем, и она все спрашивала себя: когда же они наконец перестанут расти?

И вот Сити пришлось бросить шитье, потому что в городе уже, никто больше не продавал дешевого полотна. Но заказов не убавилось. Люди приносили ей свою старую одежду: то надо что-нибудь укоротить, то подшить, то заштопать. Но вскоре и это стало трудно делать: не было ниток.

Теперь оккупация сказывалась во всем, от нее нельзя было спрятаться.

Дошла очередь и до папаши Сити. И ему пришлось столкнуться с оккупационными властями. В деревне уже никто не сажал овощи, потому что японцы приказали сеять клещевину.

— Кому нужна эта клещевина? — возмущался папаша Сити. — Если мы все будем выращивать и продавать клещевину, то у кого мы будем покупать рис?

Мамаша Сити плакала, просила мужа не упрямиться, не сажать больше овощей на участке. Сити тоже, пыталась разъяснить это отцу, рассказывала, к чему призывают сейчас газеты. Однако газетная пропаганда увлекала только молодежь, а папаша Сити был уже пожилым человеком и очень недоверчиво относился ко всему новому.

Вскоре папаше Сити снова предложили сеять клещевину, но он опять отказался. И на этот раз все обошлось благополучно. Отказался в третий и четвертый раз и опять легко отделался — был только неприятный разговор с кумичо деревни.

Папаша Сити все упрямился, и вот однажды рано утром к дому подкатила открытая машина. Отца схватили, посадили в машину и увезли. Даже переодеться не дали. Машина скрылась из глаз, а мать как подкошенная упала на землю.

Папаше Сити все же не удалось отгородиться от действительности. Но он и теперь, вероятно, не понимал, почему же новую власть так беспокоил его огород с овощами.

На следующий день Сити пошла в город, надеясь узнать что-нибудь об отце. Три недели подряд каждый день ходила она в город, но так ничего и не добилась.

А дома она утешала мать, старалась подбодрить ее. Но у Сити и у самой душа разрывалась на части, когда она думала об отце. Отец был для нее лучшим другом, он говорил, что Сити должна верить в свои силы. Он никогда не учился в духовной школе и не мог читать на память изречений из корана, но он часто разговаривал с ней о религии, и от отца Сити впервые узнала о боге.

Прошел месяц с того дня, как арестовали отца, и вот в деревне появился молодой человек по имени Хашим. Соседи говорили, что родом он из Гарута, но бежал оттуда, потому что его преследовала японская полиция, и теперь будет жить в нашей деревне.

Хашим был общительный и добрый, и он очень скоро сошелся с жителями деревни. Хашим часто бывал в городе. Говорили, что он будет работать там в какой-то газете, так как в Гаруте он тоже работал в издательстве.

Скоро в деревне заметили, что Хашим стал заглядываться на Сити. Сначала он только раз в день проходил мимо ее дома, потом эти прогулки участились, и наконец он стал постоянным гостем в доме Сити.

У девушки замирало сердце, когда она видела Хашима. Сити улыбалась ему, расспрашивала о городских новостях.

Хашим охотно рассказывал. Чаще всего он говорил о статьях в газете, о книгах, о войне. Многое было непонятно Сити, о многом она слышала впервые. От Хашима она узнала о движении за ликвидацию неграмотности. Это ее заинтересовало.

— Я тоже хочу обучать соседей грамоте, Шим, — несмело сказала она.

— В самом деле? — обрадовался Хашим. — Это же здорово! Карандаши, ручки и чернила я вам достану. Тетради пусть они тоже не покупают, у меня дома много бумаги. Завтра я все принесу.

Через неделю Сити начала занятия. Но учеников было немного, да и занятия проводились нерегулярно: соседи не всегда могли выбрать время. И Сити приходилось считаться с этим.

Девушка понемногу стала забывать свое горе. И мамаша Сити уже не сторонилась соседей, часто сама заговаривала с ними, иногда даже смеялась. Она видела, что Хашим очень хороший человек и может быть хорошим мужем для ее дочери. Прошло три месяца, и вот они стали жить втроем. Хашим стал ее зятем.

Но Хашим и Сити недолго прожили в деревне.

— Ти, — сказал Хашим однажды, — давай переедем в город, уж очень далеко мне отсюда на работу ездить.

Сита не возражала. Мать тоже согласилась. Вскоре они купили домик в городе, и все втроем переехали туда.

В городе у Хашима было много знакомых, и дом его всегда был полон гостей. Сити встречала всех приветливой улыбкой, хотя иногда и уставала от такого количества посетителей.

А гости приходили разные. Были и старые и молодые, были словоохотливые и молчуны, одни любили петь, а другие, войдя в дом, брали книгу и читали ее целый день. Один из друзей Хашима, худой, сутуловатый мужчина, особенно запомнился Сити. Пиджак на нем болтался, как на колу, и был весь в пятнах. Красная, зеленая, голубая краска была на этом пиджаке. А его ботинки уж и вовсе ни на что не были похожи. И еще Сити никогда не видела у мужчин таких длинных волос — все ее знакомые проходили военное обучение и поэтому были коротко острижены.

А однажды он пришел к ним и попросил накормить его.

— Какой он странный, — сказала тогда Сити мужу. — Я боюсь его, он как будто пьяный.

Хашим улыбнулся.

— Это мой друг, художник, — прошептал он. — Мы зовем его Сениман, то есть работник искусств. И знаешь, ему это нравится. Он думает, что если люди его так называют, значит, они считают его настоящим художником.

Но Сити не удовлетворил такой ответ. Она спрашивала не о том, что означает слово «сениман», так как из книг мужа она уже немного знала об этом. Сити хотела знать, почему он не такой, как все, так странно одет и ведет себя так вызывающе. Обо всем этом Сити хотела еще раз спросить мужа, но передумала. Только теперь на ее лице не было приветливой улыбки, когда она подавала кушать этому странному гостю. Иногда она думала: «Как хорошо, что Хашим не художник».

Матушка Сити постепенно тоже привыкала к городской жизни и уже не робела перед друзьями Хашима, как в первое время.

Хашим поздно ложился спать. Иногда ночь напролет он сидел за столом и писал при свете лампы или читал какие-то толстые книги. Хашим теперь был корреспондентом нескольких журналов и газет, выходивших в других городах.

Сити обычно тоже не спала. Она садилась на ветхий деревянный стул рядом с мужем и чинила одежду. Она очень любила мужа и жалела его. Иногда Сити вспоминала свою прошлую жизнь в деревне и улыбалась. Там газету она видела только тогда, когда соседи заворачивали в нее шитье, а о журналах и книгах даже не мечтала. А здесь, в городе, Сити все время читает журналы, читает статьи своего мужа. Чаще всего Хашим пишет о войне. Он призывает людей изучать военное дело. «Нужно бороться за нашу родину, защищать ее с оружием в руках, — писал Хашим в одной своей статье. — Нужно идти на любые жертвы».

Вначале Сити не понимала этого. О войне она слышала только в сказках, которые ей рассказывала мать. Сити тогда была еще совсем маленькой. Там в сказках войну обычно вели цари, когда похищали красавиц. Однако и там, в тех войнах, тяжелее всего было народу, простым людям, таким, как Сити. Сити с ужасом думала о войне, ведь война — это значит убийства, насилие, горе.

И поэтому она никак не могла понять мужа, не понимала его статей, не понимала, почему он хочет учиться в военном училище.

— Нет, Шим, не сейчас. Я не хочу, чтобы ты учился убивать, — повторяла она.

Но Хашим, видно, надеялся уговорить ее. Теперь вечерами он подолгу беседовал с женой. Он говорил ей о войне, которая может разгореться, о том, на какие жертвы идут люди во имя будущего родины, и о том, как нужны, как необходимы эти жертвы.

Хашим хотел, чтобы его слова о родине и о войне дошли до сердца Сити. Беседы эти велись довольно часто, и многое для Сити становилось ясным. Так Мультатули некогда раскрыл глаза индонезийцам, чтобы они увидели наконец свою Индонезию.

Засыпая, Сити часто вспоминала Слова мужа: «Нужно идти на жертвы». Но я уже потеряла отца, разве этого мало? Нет, я больше не хочу. Я не хочу, чтобы ты, Хашим, стал солдатом, чтобы ты убивал людей.

Сити готовилась стать матерью.

— Шим, — как-то сказала она, — я разрешу тебе поступить в училище после того, как у нас родится ребенок.

Хашим широко улыбнулся и нежно погладил жену по волосам. В тот вечер он читал до двух часов ночи. Он готовился теперь поступать в военное училище.

«Во имя светлого будущего» — как часто он повторял это! Но Сити, однако, больше задумывалась над тем, что происходит сегодня. Люди стали какие-то угрюмые, молчаливые, их ничто не трогает, горе ли, радость ли — им все безразлично. Хашим говорил, что у их страны прекрасное будущее, но сейчас Индонезия как будто приготовилась к смерти. И еще Хашим все время говорит: «Нужно идти на жертвы».

Сити так долго думала надо всем этим, что у нее даже голова заболела.

А раньше, в деревне, когда Сити занималась шитьем, а отец выращивал свои овощи на огороде, их как будто занавес отделял от всего, что происходило в стране. Ни она, ни ее отец никогда не думали о политике.

Сити потеряла отца, но теперь рядом с ней был другой человек — Хашим, и она снова чувствовала себя ребенком, который только начал знакомиться с миром. Она как будто впервые взглянула на мир. Как много ей еще предстоит увидеть, понять, пережить. Она увидит, как распускаются, цветут и увядают цветы; как появляются на деревьях листочки и как они потом желтеют и опадают; она увидит величественные, красивые здания и убогие, полуразвалившиеся хижины, она узнает и простых людей и великих государственных деятелей.

Жизнь менялась прямо на ее глазах. Раньше все было тихо, спокойно, как в каком-то полусне, потом наступило пробуждение. И вот наконец все пришло в движение, начались такие события, что даже человеческая жизнь потеряла всякую цену. С помощью Хашима она могла теперь реально оценивать события, и она видела, как тяжело сейчас приходится людям. Сити понимала, что муж из сил выбивается, стремясь хоть немного облегчить участь людей, спасти их от голода. Ей было очень жалко мужа, и однажды она сказала ему:

— Шим, ведь таких, как ты, единицы, разве вы можете спасти всех, всю страну? Пусть люди сами ищут выход, бог поможет им.

Хашим нахмурился.

— Ти, немногие сейчас верят в бога. Есть даже такие, которые не только наступят на горло своему ближнему, но с удовольствием растопчут миллионы людей. Они уже сами себе богами кажутся. Ты посмотри, что делается у нас в стране, — все стало вверх дном. А бог твой смотрит на все это сверху и молчит. Ти, только мы, передовые люди, можем и должны восстановить справедливость.

Хашим теперь редко смеялся, становился все молчаливее. Он много читал. Его, видно, мучило что-то, и он старался отвлечься. Сити вечерами сидела рядом с ним и шила распашонки для будущего ребенка.

Как раз за неделю до провозглашения республики она родила девочку с маленькими пухлыми губками и таким же, как у Хашима, высоким лбом.

В этот день Хашим был снова весел, Сити устало улыбалась, а мамаша Сити даже всплакнула от радости. У всех у них как будто что-то отлегло от сердца, родилась новая любовь, любовь к этому крошечному человечку, лежащему на матраце.

А через неделю наступил исторический день — день провозглашения независимости. Все радовались. И больше всех Хашим. В этот день он вернулся домой поздно ночью.

— Ти, сегодня свершилось то, о чем мы мечтали, — сказал он.

Сити посмотрела на мужа. На его глазах блестели слезы радости, они как бы смыли следы всех невзгод, которые пришлось пережить Сити и ее мужу за последнее время. Сити взяла на руки дочь и сказала:

— Шим, помнишь наш разговор? Видно, бог не забыл нас, и вот мы снова свободные люди.

Хашим стал опять жизнерадостным, общительным. В их доме опять было много друзей. А вечерами они с Сити, как в прежние времена, подолгу беседовали.

Прошло еще немного времени, и Хашим вступил в армию и был назначен командиром. Он стал хорошим, настоящим воином. И дело не в том, что он всегда был опрятно одет, коротко пострижен и лицо его светилось радостью, — это был сознательный боец новой армии.

— Теперь я могу тебя отпустить, теперь у меня есть Хасти, — говорила с улыбкой Сити, когда Хашим, отправляясь на учения, целовал дочь и гладил жену по волосам.

Прошло два года, и в жизни Сити опять начались перемены.

— Ти, — сказал Хашим однажды утром, — возможно, сегодня я не вернусь домой. Но ты не беспокойся за меня. Помнишь, мы с тобой говорили: «Нужно идти на жертвы». Он поцеловал Хасти, погладил Сити по волосам и вышел.

Матушка Сити очень расстроилась, когда узнала, что Хашим уходит. Сити старалась успокоить мать, хотя сама очень тревожилась за мужа.

А через неделю в город пришли голландские солдаты. От Хашима не было никаких известий. Так они и жили втроем: Сити, мать и Хасти. Кругом — страдания, кровь, слезы. Первое время Сити просто места себе не находила. Но она все-таки сумела взять себя в руки. «Ничего, — повторяла она, — все будет хорошо, ведь без жертв нельзя».

Проходили месяцы, а Хашим все не появлялся, и однажды Сити сказала матери: «Мама, нам надо как-то зарабатывать на жизнь. Давай я снова займусь шитьем, как раньше».

Мать молча согласилась.

«Тяжело ей будет, — думала она. — И почему люди не могут жить спокойно и тихо? Вот хотя бы Хашим, где он теперь? Наверное, ушел в горы вместе со своими друзьями?.. И зачем им мучить себя? Оставались бы здесь и жили бы не хуже, чем раньше. Да, все в мире перевернулось, ничего не поймешь».

Но дочери она об этом не говорила — Сити стала в последнее время такой раздражительной, сердилась по пустякам. Иногда вдруг нахмурится, как, бывало, отец, голос дрожит, сама чуть не плачет. «Да вы, старики, ничего не понимаете!» Потом еще что-то говорит и все время повторяет слова «жертва», «принести в жертву». В такие минуты мамаша Сити обычно молчала. Слово «жертва», которое она так часто слышала от Хашима и его друзей, было ей непонятно. Правда, деревенский священнослужитель в проповедях тоже говорил о какой-то жертве, он рассказывал, как пророк Ибрагим хотел убить сына, чтобы принести его в жертву богу. Но почему это слово так часто повторяют Хашим и Сити, она не понимала.

По вечерам, за шитьем, Сити вспоминала Хашима.

«А ведь он не знает, что я снова стала шить», — думала она и смотрела на Хасти. Девочка улыбалась во сне.

«Бедняжка, — вздыхала она, — как долго ты не видела отца».

Но вот в городе стали говорить, что возвращается армия. Даже в газете было напечатано. Сити сначала обрадовалась, но скоро стала тревожиться: «А вдруг Хашим не вернется? Где он теперь?»

В тот день, когда Сити прочла об этом известии в газете, она уже ничего не могла делать. Она отложила шитье и до позднего вечера все читала и перечитывала ту заметку, где говорилось о возвращении армии. Хашим снова будет дома. Вот его коричневый письменный стол, за которым он работал, аккуратно сложенные книги, а рядом стул — Сити обычно сидела на нем и шила.

Хасти спокойно спала. Щечки ее раскраснелись — набегалась и накричалась за день.

И вот однажды, примерно через неделю после того, как в газетах появилось это сообщение, к Сити пришел какой-то старик. Он долго кашлял, а потом сказал:

— Через два дня армия уходит. Но перед уходом они все соберутся за городом, за старым железнодорожным мостом, недалеко отсюда. Все родные и знакомые могут повидаться с ними, а на следующий день они уйдут. — Он замолчал, чтобы отдышаться.

— Через два дня? — переспросила Сити. — Папаша, а вы не слышали, есть среди них человек по имени Хашим? Он с ними, да?

— Кто знает, — ответил старик устало. — Хашимов много. Сходи узнай. — Он опять закашлялся. Потом попрощался и вышел.

Сити бросилась к матери.

— Мама, Хашим жив! Через два дня мы можем встретиться с ним за городом, а потом он с товарищами уйдет в Джокьякарту. Ты пойдешь с нами?

Сити открыла платяной шкаф, стала собирать одежду Хашима — и ту, что он носил раньше, и ту, что она сшила потом, когда Хашим был в армии.

Мамаша Сити, взволнованная, подошла к дочери.

— Куда он пойдет, Ти? В Джокьякарту? Зачем? А разве домой он не хочет вернуться?

Сити молча складывала вещи, она как будто не слышала ее.

— Это его дело, мне бы только его увидеть, а он лучше нас знает, как поступать, — наконец ответила Сити.

— Все в мире перевернулось, ничего не понимаю, — прошептала матушка Сити.

С этого дня Сити потеряла покой. Она все перекладывала одежду Хашима, и от нее можно было только слышать: «Хашим, Хашим…» Сити пыталась представить себе мужа. Какой он теперь? Наверно, весь обросший, изможденный, в грязном, выгоревшем на солнце пиджаке. И тут же гнала от себя эти мысли. «Нет, Хашим волевой человек, и он терпеть не может никакой грязи».

Но вот прошло два дня. Сити взяла Хасти на руки и направилась к железнодорожному мосту. Мать нажарила большую кастрюлю бобов, отдала Сити, но сама с ней не пошла. «Сердце у меня слабое, доченька, — сказала она, — боюсь, не дойду».

Когда Сити вышла на улицу, ей навстречу попалась женщина. Она показалась Сити знакомой. Да, это была Армила, ее бывшая подруга. Армила держала под руку какого-то смуглого мужчину с толстыми губами. Одет он был в форму цвета хаки. Сити стало не по себе.

«Да, эта женщина быстро устроилась, жаль только мужа, он там, вместе с Хашимом».

Армила, поравнявшись с Сити, опустила глаза.

Через полчаса Сити была уже за мостом. Хашима она сразу увидела. Оба долго ничего не могли сказать.

Хашим взял Хасти на руки. Он был все такой же сильный, бодрый, и пиджак на нем был чистый, только волосы отросли, стали длинные.

Сити не отрываясь смотрела на мужа, в глазах ее стояли слезы.

— Почему от тебя не было ничего все это время, Хашим? — спросила она наконец.

— А зачем, Ти? — ответил он с улыбкой. — Я не хотел, чтобы ты из-за меня беспокоилась! У тебя и так много хлопот. По вечерам я все время думал о тебе: не заболела ли, не случилось ли чего.

Сити улыбнулась сквозь слезы.

— Нет, я здорова, как видишь.

Хашим посмотрел куда-то в сторону и спросил:

— А на что вы жили все это время, Ти?

— Я снова стала шить, как тогда, когда только что окончила школу… А Хасти выросла, правда? Посмотри, какие у нее пухлые щечки. А ты-то как, Шим? Может, тебе нужно чего? Я вот принесла кое-что из одежды. А твой письменный стол все там же стоит, на старом месте. И книги на нем лежат. А вот остальную мебель мы сожгли, — говорила она и улыбалась. Так могла улыбаться одна Сити.

Хашим ничего не ответил, только на глазах его блеснули слезы. Он стал что-то рассказывать Хасти.

Сити огляделась, кругом были друзья Хашима, многих она хорошо знала. Она увидела Барну — мужа Армилы, он сидел под деревом вместе с матерью и братьями и ел бананы. Барна сильно похудел, осунулся. Сити вспомнила Армилу и отвернулась.

Но вот три часа, отведенные на свидание, кончились, Хашим поцеловал Хасти, погладил по голове жену, и Сити пошла обратно.

Хашим долго глядел ей вслед. Небо на горизонте светилось всеми цветами радуги.

До Хашима донесся плач Хасти. У него защемило сердце.

В эту ночь Сити не спалось. Как только забрезжил рассвет, она встала, открыла окно. На улице еще никого не было. Кругом тихо. Сити задумалась. Ей вдруг вспомнилась вся ее жизнь. Сколько событий за эти последние годы!

Вот забирают и увозят на машине отца. Усталое, испуганное лицо матери. Потом родилась Хасти, вот она улыбается своими розовыми губками. Хашим говорит: «Надо идти на жертвы». А вот Армила под руку с толстогубым мужчиной, одетым в хаки, Варна, худой, понурый, ест бананы под деревом, и вот снова Хашим, он держит на руках Хасти и смотрит куда-то далеко-далеко.

«Но ведь еще ничего не кончилось! Жизнь продолжается!» — подумала Сити и снова посмотрела на спящую Хасти. Около ее кроватки все еще горела лампа.