— Поди-ка сюда, — поманила меня Эльза. Вид у нее был заговорщицкий.

Я сейчас же побросала свои книжки и вприпрыжку помчалась к ней. Эльза ухватила меня за руку и потащила за собой. Мы быстро прошмыгнули темный коридор и влетели в ее комнату. Здесь Эльза отпустила мою руку и взглянула на меня внимательно, словно соображала, можно ли мне доверить что-то важное.

Я навострилась. При этом я изо всех сил пыталась придать себе такой вид, чтобы Эльза не сомневалась, что можно.

Оглядев меня с ног до головы, Эльза неожиданно выпалила:

— Хочешь сюрприз?!

Сюрприз! Сердце во мне подпрыгнуло мячиком. Тем самым, который превосходно надут и подскакивает выше головы.

Сюрприз! Ведь это могло быть и граненое стеклянное яичко, зеленое или красное, и клоун из пластилина, и розовый елочный шарик, покрытый сверху чем-то вроде инея, и растрепанная книжка, и осколок стеклышка от чайного сервиза, и белая круглая бусинка, выловленная со дна самого океана, и пестрый, ни с чем не сравнимый фантик из-под конфеты, смятый на сгибах, который в тыщу раз лучше самой конфеты, и потускневший значок с непонятными, но завлекательными буквами ДОСААФ, и наконец — страшно подумать! — это мог быть даже щенок, живой щенок, о котором я мечтала всю жизнь.

Что из того, что его пока не видно и не слышно? Все равно еще не все потеряно. Может быть, Эльза спрятала его в шкаф. Наверное, он уснул там и потому не лает. А вдруг он задохнется? Мой щенок, толстый и ласковый. Эта мысль так испугала меня, что я закричала, не помня себя от страха:

— Эльза, открой скорее шкаф, ведь он задохнется!

— Кто задохнется? — непритворно удивилась Эльза.

— Как кто? Щенок! — не выдержала я.

Эльза еще больше удивилась:

— Ты что, того?..

Я смутилась. Не очень-то приятно, когда с тобой так разговаривают. И потом, выходит, щенка-то и нет. Но в ту же минуту меня пронзила догадка: да Эльза же притворяется! Просто я слишком быстро сообразила, в чем заключается ее сюрприз, вот она и недовольна. Надо сделать вид, что я ничего не понимаю.

— Эльза… — недоуменно начала я.

Но Эльза уже не слушала. Она подвела меня к печке, большой побеленной печке, от которой исходило ровное несильное тепло: наверное, утром перед работой мать Эльзы истопила ее.

«Неужели щенок в печке?» — удивилась я, но вслух ничего не сказала.

Тем временем Эльза протянула свои длинные смуглые руки и быстрым движением фокусника распахнула створки печи.

Замирая от нахлынувшей радости, я сунула нос в печку.

Но… она была совершенно пуста.

Граненый шарик, осколок стеклышка, бусина и наконец… щенок — все это каруселью прокрутилось у меня перед глазами. Я почувствовала себя обманутой, жестоко и несправедливо, да еще кем — Эльзой, которую я так любила.

— Но там же ничего нет! — вскричала я дрожащим голосом.

Я услышала тихий, вкрадчивый смех Эльзы, и столько ласки было в этом тихом смехе, что во мне снова возликовала надежда.

— Закрой глаза, вот так, не подглядывай, — медленно, голосом феи из сказки проговорила, как пропела, Эльза и скороговоркой строго добавила: — Не то волшебства не будет.

Я мгновенно зажмурилась. Чтобы нечаянно не подглядеть, я так сжала веки, что глазам стало больно.

В моей мурашковой, шевелящейся, радужной темноте раздался осторожный скрип двери: я догадалась, что это Эльза вышла из комнаты.

Прошла минута, другая… Уже мне казалось, что минула целая вечность, а Эльза все не возвращалась.

В моем напряженном мозгу, усиленные темнотой, бились дневные звуки: тиканье часов, словно бой колокола, бормотание радио, крики ребят во дворе. Перед моими добросовестно зажмуренными глазами клубилась темнота, словно состоящая из множества шевелящихся змей.

И вдруг мне стало страшно. Показалось, что кто-то, когтистый и обросший, сейчас подкрадывается ко мне и вот-вот схватит своими лапами. А я не вижу его и не могу защититься.

А вдруг так останется навсегда, неожиданно подумала я, вдруг веки у меня так слиплись, что я не смогу их разодрать? И что же? Тогда, значит, эта темнота, эти шевелящиеся змеи перед глазами навечно, навсегда. Выходит, я не увижу больше ни нашего двора, залитого солнцем, ни мыльных пузырей, которые я так любила пускать через соломинку, ни белой стены молочной фабрики, на которой я рисовала углем пресмешные рожицы, ни вывески «улица Зенцова» на той же стене фабрики, ни номера 27 на углу нашего дома. А как же тогда я смогу находить свою улицу и свой дом? Выходит, мне нужно будет ходить с поводырем. Но ведь у меня нет поводыря…

А щенок? Как же я сразу не подумала? Ведь сюрприз, обещанный Эльзой, вполне может оказаться щенком, тем более что теперь он мне просто необходим. И я уже совсем было собралась приоткрыть глаз, только один, только самый краешек, чтобы удостовериться, что в печке лежит щенок. Но тут вовремя вспомнила наказ Эльзы: «Не подглядывать, а то волшебства не будет».

А Эльзы все нет. И тогда, от бездействия, что ли, мне в голову приходит совсем странная, совсем непонятная мысль: вот я сейчас стою и жду волшебства, и эти секунды никогда больше не повторятся. Будут другие, а за ними еще другие — и так без конца. Если вдуматься: что такое время? Это секунды. А что такое секунда? Это один миг. Казалось бы, что он значит? Но с каждым мигом я буду становиться все старше, пока не стану такой, как мама, а потом как бабушка.

Жизнь состоит из мигов, как песочница из песка, как сугроб из снежинок. И сугроб растает, и песок исчезнет неизвестно куда: вон у нас во дворе не успевают привозить. Только прикатят тачку, а через несколько дней смотришь — его и нет, и неизвестно, куда девался. Выходит, миг — все равно что мыльный пузырь. Только залюбуешься — а его уже и нет, лопнул…

Впервые в жизни мир показался мне непрочным, несправедливым, устроенным не раз и навсегда, а тяп-ляп, как говорила моя бабушка, когда я делала что-нибудь как попало.

И такая тоска вдруг овладела мной, что захотелось опуститься на пол, привалиться спиной к теплому боку печки да так и сидеть до самой смерти.

И тут раздался торжествующий голос Эльзы:

— Можно! Смотри!

Я вздрогнула и открыла глаза.

Передо мной на черной чугунной плите, еще совсем недавно пустой, стояла большая тарелка манной каши. Это была на вид обыкновенная манная каша, которую мне навязывали каждое утро. И ложка, утонувшая в этом белом крупитчатом месиве, была испачкана у черенка чуть затвердевшей кашей, что всегда отбивало у меня аппетит.

Комок обиды застрял у меня в горле. Я перевела глаза на Эльзу. Но странно, никакой насмешки не выражало ее лицо. Наоборот, оно сияло торжествующей добротой. И тогда, медленно соображая, я вдруг задумалась над тем, что ведь три или пять минут назад в печке ничего не было, а Эльза выходила из комнаты: я сама слышала скрип двери и ее шаги. Так, значит, значит… Выходит, кто-то опустил тарелку в дымоходную трубу. Но кто же, кто? Неужели маленькая пастушка из сказки Андерсена? Но в ту же секунду меня пронзило другое, еще более ошеломляющее открытие: никто ее сюда не клал. И пастушка тут ни при чем. Просто она сама слетела с неба. Ведь говорят же — манна небесная. А я еще не верила, еще сомневалась, даже насмехалась над бабушкой.

Так вот, оказывается, как выглядит манна небесная.

…Эльза ликовала. Ее смуглое лицо, ее узкие блестящие глаза, ее волосы, закрученные в тугие пружинистые кольца, — все словно плясало от радости. Она сказала, что я должна съесть всю тарелку, и тогда волшебство проникнет в меня, и я стану вроде как волшебницей.

И я съела все, до мельчайшей крупицы.