В нашем дворе жил Павел с женой и дочкой. Павел работал на заводе. Никто не должен был знать, что там делают. Но все знали, что делают там фотоаппараты для разведчиков.

Его жена Нюра нигде не работала и все время стояла за воротами. Потому она знала все новости, и, когда нашей бабушке нужно было что-нибудь про кого-нибудь узнать, она шла к Нюре и получала исчерпывающие сведения.

Нюра была красивая, полная, плотная, но все время жаловалась, что ее замучили болезни.

Павел был худой, вялый, какой-то высосанный, но зато никогда не болел.

Нюра любила скупать вещи, особенно шерстяные и крепдешиновые. Она прятала их в сундук, говоря: «Вот дочка вырастет — все у нее будет».

«Приданое готовит», — усмехалась наша бабушка.

А я удивлялась: ведь пока дочка вырастет, сколько времени пройдет. Да там все истлеет или моль съест.

Павел был мастером по части электричества. Когда у нас перегорали пробки, бабушка бежала к нему, и когда портился телевизор — тоже к нему.

— Не знаю, что случилось с телевизором, — издалека заводила бабушка, — экран светится, а изображения нет. Наверное, лампа шалит.

А Павел лежал на кровати и молчал. Он ждал, что скажет Нюра.

— Ну сходи, посмотри, что у них там, — снисходительно говорила Нюра. И тогда Павел сразу начинал шарить ногами по полу, ища тапочки.

Иногда они с Нюрой приходили к нам смотреть телевизор. Тогда Нюра подкрашивала губы и надевала красивое платье. Мы жили в одном дворе и виделись сто раз в день, тем более что Нюра всегда стояла у ворот. Но когда она шла к нам вечером, ей, наверное, казалось, что они идут в гости. Это был ее выход, как в старину — выезд. Тем более что она никуда не ходила, кроме магазинов и рынка. Однажды, когда они сидели у нас и смотрели телевизор, я увидела, как Павел протянул руку и положил ее на Нюрину руку. Ее рука раскрылась, как раковина, и приняла его руку. Так они и сидели, будто молодые. Мне стало не по себе. С одной стороны, как-то неудобно за них. А с другой — тревожно и радостно. Я всегда думала, что любовь бывает только у парня с девушкой. Оказывается, пожилые тоже могут любить. Это было для меня открытием. Счастливым открытием, потому что расширяло временные пределы любви.

Павел и Нюра жили в сарайчике. Когда после войны они приехали из деревни, то прописались у Нюриного брата. Но у него и так было тесно, и потому Павел построил себе сарайчик в том же дворе. Утеплил его, и получилось что-то вроде украинской мазанки.

Я любила приходить к ним. На подоконниках у них стояли горшки с геранью. Полы были некрашеные, но чистые-чистые, выскобленные добела.

Потом случилось так, что брат Нюры уехал отсюда, и его квартиру заняли другие жильцы. Им очень не нравилось, что Павел с Нюрой прописаны у них. И хотя Павел с Нюрой не претендовали на их площадь, новым жильцам все время казалось, что в один прекрасный день они ввалятся к ним вместе со всеми своими сундуками.

— Вы представляете, — жаловались они нашей бабушке, — живем прямо как под дамокловым мечом.

Время от времени они организовывали кампанию против Павла, вернее, не против него самого, а против того, чтобы он был прописан у них. Это объединяло жильцов нашего дома. Он заполнялся шушуканьем и шорохами, словно ветер гонял по чердаку много бумаги.

Делегация приходила к нашей бабушке с просьбой поддержать их. Но бабушка всегда отказывалась, и тогда организовывалась новая кампания — уже против нас.

Однако время шло, и завод, на котором работал Павел, стал строить дома для своих рабочих.

Конечно, Нюре жаль было расставаться с яблонями и огородом. Но какой же дурак откажется от новой квартиры со всеми удобствами?

Нюра уже всем рассказывала, какая у них очередь в списке и как они обставят комнаты, как вдруг выяснилось, что Павлу ничего не дадут, потому что у него «частный сектор». «Продайте свой дом, — сказали ему, — тогда окажется, что вам негде жить, и вам будет выделена жилплощадь». И Павел заметался. На всех столбах он развесил объявления: «Продается дом с садом»; «Дешево — дом с фруктовыми деревьями».

Но жильцы, у которых был прописан Павел, пришли в ярость: «Мало того, что вы двадцать лет висели у нас на шее, так теперь еще хотите других повесить». И наотрез отказались прописать новых жильцов. А как же продашь дом, если прописать новых хозяев будет негде? Ведь домик Павла в плане значился сараем. И Павел приуныл. Он стал просить соседей, чтобы они сами купили у него сарайчик задешево. Почти задаром. Но те и слышать ничего не хотели. Они надеялись, что Павел и так в конце концов откажется от сарайчика и он достанется им даром. Они уже перессорились между собой, деля огород и яблони.

Как вдруг однажды утром к нам вбежала соседская девочка и, задыхаясь, крикнула: «Иди скорей! Дядя Павел дом ломает».

Я выскочила во двор.

Пыль, отяжеленная известкой, стояла в воздухе. А Павел, размахивая топором, рубил свое жилище. Сначала он прорубил крышу, потом сорвал с петель дверь, потом так хватил по печке, что красные осколки кирпича брызнули во все стороны.

— Хватит, хватит! — кричала Нюра, бегая за ним и пытаясь схватить его за рукав. Но Павел уже не мог остановиться. Губы его были стиснуты, глаза побелели от бешенства.

Потом он бросился в сад и стал рубить деревья. Яблони только что отцвели, и ветки с молодой, чуть заметной завязью падали на землю. А вокруг стояли люди — весь наш двор — и молча смотрели на это зрелище.

…Жилищная комиссия, которая пришла на другой день, признала дом непригодным для жилья. И вскоре Павел с Нюрой переехали на новую квартиру. Больше я их не видела никогда.