Если бы такого имени не существовало, я бы сама придумала его для нее — такая она была ясная: вся из света, его искорок, пылинок, колыханий и переливов. В сущности, она была еще маленькая, лет двенадцати, не больше. Да и мне примерно столько же.

Они снимали дачу на нашей улице. И он тоже. И еще Ира, младше нас всех, лет восьми, резкая и капризная. Все они были знакомы еще по городу. Их отцы вместе служили на какой-то важной службе, ездили по делам за границу. А Ирин отец был над всеми начальником.

Мы познакомились у Светы. Я зашла за ней — собирались вместе в кино, а она сказала:

— Подождем, а? Сейчас Игорь зайдет.

— А что, он тоже пойдет с нами? — спросила я недовольно.

— Пускай, ладно? — попросила Света и сунула мне в руки тарелку с клубникой.

Не успела я отправить в рот клубничину, как вошел юноша, высокий-высокий, с открытым, чуть насмешливым лицом. Я только потом узнала, что ему всего четырнадцать. Это он только ростом так вымахал.

Света улыбнулась и сказала:

— Знакомьтесь. Я сейчас… — И пошла к зеркалу вплетать ленты в косы.

— Игорь! — сказал он и протянул мне руку, как взрослой.

Мне вдруг стало ужасно неловко: стыдно своего выцветшего короткого платья, грязных ногтей и двух рублей, зажатых в кулаке.

…В кино было мало народу, почти пусто. Поэтому мы долго выбирали места. А когда наконец сели со Светой, Игорь откинул сиденье с моей стороны и спросил: «Вы разрешите?..»

Я посмотрела на Свету, потом на него. Он обращался только ко мне. Боже мой, значит, он назвал меня на «вы»! И еще спросил разрешения сесть рядом. И тогда каким-то деревянным, грубым, ужасным голосом я проскрипела: «Место не купленное».

Он посмотрел на меня как-то удивленно, нет, насмешливо, придержал рукой сиденье, потом, подумав, медленно отпустил его и, обойдя наш ряд вокруг, сел около Светы. А Света, всегда такая бледная, вдруг стала красной, как ее кофточка, привезенная из-за границы. Ну зачем он не сел тогда рядом со мной?

А лето было как по заказу: ни дождика, ни тучки. Мы плескались в пруду, как рыбы, и обсыпались песком, и снова ныряли в воду. И плавали, уткнув подбородки в надутые наволочки, и так били ногами по воде, что брызги летели фонтаном. Купальник мой выгорел, а Светины волосы стали белыми как лен.

Помню, мы, как всегда, шли со Светой на пруд. Сзади кто-то затормозил. Мы расступились. Игорь, держа одну ногу на педали велосипеда, стоял и улыбался нам. Он был в шелковой тенниске с незастегнутой верхней пуговицей, и это ему очень шло.

— Садитесь, подвезу, — предложил он.

— А как же мы обе? — спросила Света.

— Ты садись на багажник, а вы (ах, он опять назвал меня на «вы»! Сердце у меня бешено заколотилось) — на раму.

Я вспыхнула. Ведь если я сяду на раму, значит, он как бы обнимет меня. Я буду совсем близко от него, и он будет дышать мне в затылок. Нет, ни за что.

— Нет-нет, — быстро сказала я. — Я сяду на багажник, а Света — на раму.

— Но вы тяжелее. Мне будет легче везти вас спереди, — возразил он.

Я и в самом деле была толще Светы.

— Тогда я не поеду, — сказала я. — Поезжайте, правда…

Он посмотрел на меня с сожалением и вздохнул:

— Ну ладно, садитесь на багажник.

Я вскарабкалась на багажник, а Света легко, как стрекоза, вспорхнула на раму. Ехать и в самом деле было неудобно. Велосипед вилял то в одну, то в другую сторону, и мы со Светой повизгивали. Мои длинные ноги болтались, задевая землю.

И зачем я тогда не села на раму?..

И последнее. На нашей улице был дом отдыха. А в доме отдыха — танцы. Мы, девчонки, толпились вокруг пятачка и часами смотрели на танцующих. Не знаю уж почему, но в тот вечер я взгромоздилась на дерево. Это была липа, и она цвела. А радиола пела: «По мосткам тесовым вдоль деревни ты идешь на модных каблуках». И от этого пения, и от мигания огней сквозь ветки липы, и от ее запаха я чувствовала что-то такое, чего передать невозможно.

Мне казалось, что это я иду на модных каблуках по тесовым мосткам. Я даже видела перед глазами нашу речку Пехорку, правда, заросшую тиной и пахнущую так, что, проходя по мостику, нужно было зажимать нос. Но все равно я представляла себе, как иду по этим мосткам, а следом, конечно, Игорь. Но музыка кончилась, я взглянула вниз и обомлела: прямо подо мной стоял Игорь и, скрестив руки, смотрел на площадку. Лицо у него было, как всегда, чуть насмешливым. Казалось, он знает и понимает что-то такое, до чего эти люди еще не дошли.

И тут то ли я завертелась на дереве, то ли оно не выдержало моей тяжести — в общем, ветка со всей силой треснула. Игорь вскинул голову и, конечно же, увидел меня.

— Что вы там делаете? — спросил он недоуменно.

— Ничего, сижу, — ответила я.

— Вы же упадете. Давайте я вас сниму. — И он расставил руки, готовясь принять меня.

— Нет, нет, — почему-то запротестовала я.

— Ну как хотите. — Он постоял еще немного, а потом медленно, не глядя на меня, пошел к выходу. А я, раздвинув ветки, смотрела ему вслед. Я видела, как он открыл калитку, как постоял, пропуская машину, как перешел через дорогу на ту сторону и пропал, растаял в темноте…

И все-таки, хотя мы почти не разговаривали с ним и я даже пряталась от него, все это лето во мне жил какой-то нетерпеливый радостный ветер.

Но однажды возле Светкиного забора я прочла надпись. Кто-то прутиком или острым камешком нацарапал на земле: «Игорь — девчатник. Влюбился в Светку». С остервенением я стала затаптывать эту надпись. По-прежнему светило солнце, и голубело небо, и на дорожку, на эти слова осыпались малиновые лепестки шиповника, проросшего сквозь ограду. Но улица, в зеленых палисадниках, в пятнах света и тени на желтых дорожках, померкла для меня. Уныло поплелась я домой. А дома легла, чтобы уснуть и все забыть. Но сон бежал от меня.

А вечером пришла Света и еще с порога спросила:

— Ты что это не выходишь? Заболела? А я зашла проститься. Мы завтра уезжаем.

— Уже? — спросила я с облегчением. И добавила из вежливости: — А на следующий год приедете?

— Не знаю… А Игорь приедет. Они здесь дачу покупают. Только на другой улице.

Вот и все. На следующий год они не приехали. И еще на следующий не приехали. А потом прошло много лет, и я случайно встретила Игоря в электричке и все вспомнила. Я вовсю пялила на него глаза, но он меня не узнал. Вообще, он сильно изменился, пополнел и как будто уменьшился в росте. Теперь про него сказали бы: «Это плотный молодой человек небольшого роста…» У него стало холеное, надменное, замкнутое лицо.

Потом я еще не раз встречала его: у билетной кассы, на платформе, на стоянке автобуса. Сначала одного, затем с девушкой, тоже холеной и надменной, наверное, женой. Они молча и как-то невесело ехали на свою дачу. Мне даже пришла в голову мысль: а не Ира ли это? Та самая Ира, дочка начальника. И показалось, что эта надменная женщина похожа на ту капризную Иру. И еще шевельнулась мыслишка: а может, он потому и женился на ней, что она дочка начальника?

А Свету я не встречала больше никогда. Но ведь жизнь еще не кончилась, и, быть может, мы еще где-нибудь когда-нибудь увидимся. Только узнаем ли мы друг друга?

Иногда мне кажется, что когда-нибудь на летней улице в пятнах света и тени я увижу легкую девочку с волосами, вставшими над головой сиянием, и крикну ей: «Света!» А она оглянется, сдвинув тонкие светлые брови, посмотрит на меня с недоумением и скажет:

— Вы обознались…