…И Лиля взялась обучить меня. Каждый день мы оставались после уроков. Лиля, маленькая, щупленькая, становилась в угол, спиной к печке, упирала руки в боки, вытягивала ногу в черной лодочке и начинала:

Я шла за ней, сосредоточенно глядя ей в ноги, и повторяла ее движения. Шнурки на моих полуботинках подскакивали и болтались. Так мы доходили до окна, поворачивались и двигались обратно. Потом Лиля садилась на учительский стол и, свесив ноги, наблюдала, как я танцую.

Учение шло туго. Главное, я никак не могла отличить краковяк от венгерки, а бостон от танго. И только падеспань знала хорошо, потому что, когда Лиля «заводила» мотив, я сейчас же переводила его в слова: «Падеспанец — хорошенький танец». Тут уж не ошибешься, ведь ясно сказано: падеспанец.

— Ненавижу мотив без слов, — говорила я сердито.

— Какие глупости, — отвечала Лиля. — При чем тут слова? Никто не виноват, что тебе медведь на ухо наступил.

…Но вот стаял снег, потеплел воздух, открылись танцплощадки, и Лиля повела меня на танцы.

Я хорошо знала эту танцплощадку: она размещалась в парке у кинотеатра. Перед сеансом и после я всегда стояла в толпе зевак и смотрела на танцующих, как они шаркали подошвами по серому дощатому полу, причем всегда казалось, что ноги прилипают к доскам. При этом шарканье получалось таким громким, что чуть ли не заглушало музыку. И вот впервые я шла сюда танцевать. Ей-богу, насколько спокойнее было стоять и смотреть издали. На мгновение я так позавидовала всем этим безбилетникам, плотно обступившим веранду.

Но делать нечего. Лиля уже скинула с ноги туфлю и, ловко вытащив из-под пятки десятирублевку, протянула ее кассирше. Мы протолкались сквозь толпу, и вот…

В парке было прохладно, а здесь — почему-то жарко, хотя веранда открытая. Может, это от ламп так пекло. Гирлянды лампочек были пропущены сквозь ветки лип. Подсвеченные деревья красиво светились. Но мне было не до красоты. Меня подташнивало от волнения и страха. Я потянула Лилю в угол, но она сказала:

— Глупости какие, там весь вечер простоишь, — и вывела меня на самое освещенное место. Мы стояли у всех на виду, так близко к центру, что танцующие задевали нас.

— Со старыми хрычами не ходи. Прижиматься не разрешай. Нетрезвым отказывай, — поучала Лиля. А глаза ее так и бегали по веранде.

Когда начинался танец, она шептала мне: «Это венгерка. Можешь идти спокойно. Это молдаванеска. Мы учили».

— Постой, — говорила я беспомощно. — Я что-то забыла движения. Как начинается?

— Это когда парень тебя перекручивает. Ясно? Ну, под рукой у него проходишь.

— А-а, — вспоминала я, — это когда он на колено становится?

— Ага.

— А почему они не становятся?

— Почему-почему! Стыдно им. Понятно?

Наконец Лилю пригласили. «Слушай музыку», — только и успела шепнуть она. Это на тот случай, если меня тоже пригласят. Я осталась одна. До чего это было неловко — стоять и ждать, когда тебя соизволят пригласить. Я сделала вид, будто вовсе не хочу этого, а просто так смотрю на танцующих. Вообще-то я и на самом деле не хотела и шептала про себя: хоть бы никто не подошел, хоть бы никто не подошел.

Но в жизни все получается наоборот. Я уже не раз убеждалась в этом.

«Вы танцуете?» — услышала я глухой голос.

Мы вошли в круг, и тут я с ужасом обнаружила, что не могу понять, какой это танец. Я посмотрела на пару впереди меня. Они делали какие-то замысловатые фигуры. Неужели бостон? Спина у меня похолодела; между тем мой партнер, не подозревая о моих муках, подхватил меня за талию и стал кружить. Я плохо поддавалась. Я чувствовала, какая у меня несгибаемая талия и как ему трудно поворачивать меня.

— Слушайтесь меня, — шепнул он мягко и еще крепче обхватил мою талию. Я была как в тисках и не знала, куда повернуть голову, чтобы не чувствовать на своем лице его жаркого дыхания.

А музыка, как нарочно, надрывалась и надрывалась. И звуки лились и лились сверху, будоража во мне что-то непонятное и сильное, что-то пугающее, отчего хотелось спрятаться, убежать домой или в школу, к своим учебникам и вообще прежней ясной жизни.

Наконец танец кончился. Парень взял мою руку выше локтя и повел на прежнее место. И опять я чувствовала, как крепко и жарко держит его рука мою. «Что он, в самом деле? Не сбегу же я».

И только когда мы пришли, он медленно разжал пальцы. Здесь уже стояла Лиля и совсем незаметно подмигивала мне. А когда танцы кончились, парень вызвался проводить меня. Мы шли втроем: я, он и Лиля. Шли той же дорогой без фонарей, по которой я так часто возвращалась из кино. И снова мне захотелось, чтобы все стало как раньше: черная дорога со старыми липами. Мы пытаемся обойти лужи, но обязательно попадаем в них. То и дело нас обгоняет группа девчат, а потом ребят, которые пристают к девчатам. А со мной рядом мама, и потому ко мне никто не пристает. Как уютно в мире, как чисто и ясно на душе.

Но опять я смутно почувствовала, что нет, не зачеркнуть этот вечер. Лучше бы я вовсе не приходила сюда! А теперь уж нет пути обратно. Украдкой я разглядывала парня. Он был симпатичным, если разобраться: голубые глаза поблескивают из-под очков, бледное серьезное лицо. Но я видела только его зубы, которые чуть выдавались вперед, приподнимая верхнюю губу. И оттого, мне казалось, в нем было что-то хищное.

…Подошел автобус. Толкаясь, все бросились в него. А когда уселись, я вдруг подняла глаза и подтолкнула Лилю: прямо напротив нас, почти упираясь в нас коленями, сидела Валя, Лилина сестра. Она, конечно, сделала вид, что с нами не знакома, а сама так и ела нас глазами. И так много они всего выражали, ее глаза.

Они говорили хитро: «Ага, попались. Ишь ты, с кавалером едут». Они говорили грустно: «Вот вы и выросли, девчонки». Они оценивали нашего парня: «А ничего, в очках, студент, видать».

Они вспоминали…

Валя была старше нас. Она уже работала и сейчас, видно, ехала с вечерней смены. Валя после шестого класса пошла на электроламповый. Оттуда она приносила огромные лампы необычайной яркости и снабжала ими всех соседей. Вечерами наша улица светилась, как в иллюминацию. Мы тоже вкрутили лампу в двести ватт, яркую, как прожектор, так что стали видны все пылинки по углам.

Потом Валя перешла на пивной завод и стала всех соседей снабжать дрожжами… «Дрожжи — это очень полезно, — говорила Валя. — От них полнеют». Она разводила их в стакане и пила. И в самом деле, скоро Валя так раздобрела, что занимала в автобусе полтора сиденья. Лиля тоже пробовала выпить эту бурую густую массу с лопающимися пузырьками, но с непривычки не могла. Я не пила дрожжей, но зато с удовольствием ела их, отламывала от куска и ела.

Сейчас Валя сидела напротив нас, полная, дородная в свои двадцать лет, и держала на коленях черную хозяйственную сумку, в которой наверняка были дрожжи.

Она уже поняла, что парень этот — мой кавалер, и глаза ее с жалостью и досадой остановились на сестре. «Эх ты, Лилька, — будто говорили они, — тощая ты моя. И кому такая приглянется? А все сама виновата. Говорила ведь: пей дрожжи. А она, видишь ли, брезгует…»