Его группе почти удалось проникнуть в расположение партизанского отряда — того самого, который месяцем ранее буквально «размазал тонким слоем» по лесу крупную группировку немцев. Они, бывшие полицаи, остатки карательных батальонов, смогли продвинуться дальше, чем отборные эсэсовские и егерьские части, специально натасканные на операции в подобных условиях. Все этим мысли непрестанно крутились по кругу в его голове, становясь с каждой секундной все более живыми и яркими, обретая все новые и новые подробности.
— У-у-у-у, — тихо застонал Динкевич от своего бессилия что-либо изменить, грызущего его невыносимой почти физически ощущаемой болью. — Черт, черт! Как же так вышло? — он задергался всем телом, дрыгая связанными за спиной руками и сплетенными ногами. — Как же так?
В очередной раз на него накатило так сильно, что он потерял сознание. Извивающееся туловище, изогнувшись напоследок, застыло в немыслимой позе.
«… Они вошли в квадрат под непрекращающийся ливневый дождь, мощными струями продолжавший по ним барабанить и барабанить. С каждым новым хлюпающим шагом из плотной стены дождя выступало очередное мокрые дерево с поникшими ветками, напоминавшее нахохлившегося ворона, который распушив перья мок под дождем. Под ногами кое-где оставались островки грязно-серого снега и полупрозрачного льда, через готовые приходилось перескакивать».
Рядом с Динкевичем на поляне лежало еще семь человек — все те, кто с обезумевшими лицами смогли вырваться из устроенной для них западни. Скрученные бечевкой руки и ноги делали их похожими в этот момент на плотные деревянные колоды, беспорядочно валявшиеся под ногами.
«Динкевич ясно видел самого себя, поправляющего промокшую насквозь командирскую фуражку с красной звездочкой. Вот он делает знак остановиться и еще раз проверить обмундирование. Сечевики, ежась под струями проливного дождя, в очередной раз начали проверять наличие звезд и красных лет.
— Че, рожу кривишь, Горелый? — в этом полусне, полудреме свой собственный голос казался ему настолько писклявым и жалким, что хотелось заткнуть свой же собственный рот. — Не умрешь!
— Не возьму я этот жидовский знак! — ворчал звероподобный мужчина, лицо которого перетягивали багрово-красные рубцы. — Это все кляты коммуняки таскали…. Вот он у меня где! — его ладонь энергично резанула в районе собственной шеи. — Прости меня Господи! Кляты кровопицы, совсем от иродов житья не стало…
Голова отряда со вздохом от него отвернулся.
— Подтянулись, черти! — прикрикнул он на них через проклюнувшийся кашель. — Хватить сиськи мять, тапереча мы одно из подразделений бригады Козлова. Поняли? И чтобы до сигнала ни гу-гу! — небритые и посеревшие лица понимающе закивали».
Он валялся на поляне под огромным деревом и понимал, что вновь видит свой кусочек воспоминаний, нагнавшим его с очередным витком этого бреда. Он стонал и рвался, но мечущееся тело не желало помогать ему.
«- Голова, а дивчины там був? — новые голоса начали пробиваться к нему сквозь пелену тумана. — А то не в моготу боле…, — разбитной паренек из Львова наклонился к его голове. — Можа тех вон дивиц попробуем? С них же не убудет! Мы же только трошки… Уж одна там больно гарна, — прямо перед глазами Динкевича встали толстые, обветренные причмокивающие губы цвета сырого мяса. — Вот я понимаю дивчина! Волосья во! — свободной рукой тот проводит возле пояса черту. — Глазищами своими таращит як из пулемета… Гарна дивчина…».
Через мгновение эта вечно потеющая рожа с крупным чуть расплющенным носом растаяла в воздухе, оставив после себя встающие стеной остатки леса. Между темно-зеленой травой, едва прикрытой снегом, стояли черные как смоль стволы деревьев. Ровные, прямые, без единого сучка, они смотрели прямо в небо… Он видел их то перед самым носом, когда можно было разглядеть черную как смоль обгоревшую кору деревьев, то вдалеке от себя, когда они сливались в единый темный монолит.
«- Всем в оба смотреть! — вновь Динкевич слышит свой голос, но остановить его не может. — Немцы полгода назад тоже здесь пройти пытались, — перед его глазами проплывал сожженный танк, который сейчас с опущенным стволом пушки, с слетевшей гусеницей и с вскрытым металлическим брюхом уже не выглядел наводящим ужас монстров. — Полк пехоты с усилением, двадцать танков в лес вошли и все! — он помнил с какой интонацией говорил эти слова, как пытался произвести впечатление на тех, кто шел с ним. — Все они здесь остались. Вот один, там второй встал… Вон, без башни, — метрах в двадцати, действительно, стоял, безголовый танк, лишенный в добавок и гусениц. — Думаю, хлопче, дальше еще увидим».
Его сознание подстегнутое страшной усталостью и и страхом выдало очередную картину. Новый подбитый танк стоит метрах в десяти от первого. Ему повезло меньше! Массивная башня отброшена в сторону, где проломив своим весов несколько стройных берез валялась на земле. Люк механника-водителя был открыт и манил своей темнотой и надеждой…
«О! Пся крев! — заорал вдруг Динкевич, в очередной раз проклиная свое неуемное любопытство он резко отпрыгнул от закопченной железной туши. — Матка боска! — с исказившимся от испуга лицом он не мог отвести взгляда от темноты открывшегося люка».
Даже сейчас, лежа на земле со связанными рыками он ощутил как его накрыло противной холодной испариной.
«- Сгорел…, — проговорил тот, прошлый Динкевич. — Заживо…
Падавший в глубину танка тоненький луч света осветил скрючившуюся за рычагами управления черную фигуру. Виднелась склоненная вперед голова, покрытая опаленными волосяными комками; вцепившиеся в рычаги руки, с которых в огне лохмотьями слезал комбинезон. Он смотрел прямо в полумрак кабины, где черная запекшаяся кожа сливалась с темнотой стен и пугала своей неизвестностью.
— Сгорел заживо, — он протянул руку, чтобы закрыть танковый люк. — Спи спокойн…, — вдруг, потрескавшиеся, впавшие в глазницы веки чуть дрогнули. — Спокойно, — шепотом попытался закончить он, но из его рта выдавался лишь шепот. — Нет! Нет! — забормотал он не веря своих глазам — Ты же сгорел! Сгорел весь, полностью! — к его ужасу танкист открыл приподнял сначала одно веко, потом после секундной заминки второе».
Динкевич, тяжело дыша, открыл глаза. Место где он лежал, таки и не изменилось. Он с свистом глотал холодный, пахнувший сыростью и порохом воздух, а потом также, со звуком, выдыхал его обратно. Его легкие работали как кузнечные мехи, загоняя все новые и новые порции живительного газа, но он никак не мог успокоиться… Краски его очередного воспоминания становились все ярче и ярче, в какой-то момент полностью заменяя собой реальность…
«- Голова, Слепня что-то не видно, — пытаясь перекричать дождь, Горелый наклонился к его голове. — Его отделение справа должно идти… Хотя в этом дожде ни хрена не видать! Шаг в сторону сделаешь и все — заблудился. Надо что-то делать. Может баб этих еще раз посспрашать?! Только на этот раз вдумчиво их потрясти, чтобы все выложила как духу.
— Ладно, давай тащи их сюда! — он остановился, расправляя высокий воротник. — Посмотрим, что скажут.»
Тот управился довольно быстро. Не прошло и нескольких минут, как к ногам Динкевича кинули их пленниц — одну постарше, а другую — помладше.
— Ну, и куда дальше? — пальцем приподнял он подбородок второй, которая с вызовом смотрела на него. — Говори, сучье вымя, а то потом выть придется, — он взял ее за волосы и несколько раз с силой тряхнул. — Где этот проклятый лагерь?
— Раз к Андрюшке идете, значит и гробы уже заготовили, — вдруг с жаром произнесла она, даже не делая попытки вырваться из его рук. — Нет?! Не заготовили? — в ее голубых глазах царило настолько искреннее изумление, что Динкевич, не видя и следа издевки, даже растерялся. — Плохо, — с уверенностью произнесла она.
— На! — он с силой ударил ее по щеке, разодрав в кровь массивной печаткой. — Маленькая дрянь! Я тебе покажу Андрюшку. На! — следующий хлесткий удар буквально откинул ее на спину. — Говори, куда нам дальше идти?
Ручейки крови из разбитых губ сразу же смывались падающим каплями дождя., а она стояла на коленях вновь и вновь подставляя лицо под удары. С каждой новой пощечиной улыбка на ее губах становиться все более похожей на кровожадную гримасу, от которой начинала брать оторопь.
— Бей, сильнее бей! — распалялась девушка, ближе двигаясь на коленях к Динкевичу. — Покажи свою силу, свою злость! Давай! — Голова был словно в кровавом тумане, от которого мутнело в глазах и хотелось бить все сильнее и сильнее. — Так! В кровь!
Наконец, от очередного удара девушку бросило на землю, где она и осталась лежать.
— Давай вторую, — прохрипел Динкевич, слизывая кровь с тыльной стороны ладони. — Все равно в этом проклятом дожде ни черта не видно! Куда не посмотри ни зги…, — женщина постарше стояла чуть наклонив голову и что-то шептала. — Ну, а ты что скажешь?
Из под сдвинутого по старушечьи на самые глаза платка на него посмотрело еще не старое лицо. Она несколько секунд смотрела прямо на него, словно пыталась что-то прочитать в его душе.
— Что, волчья сыть, крови никак не напьешься? — бросила она ему прямо в лицо. — Все мало тебе?! — говорила она вроде негромко, но он отлично слышал каждое слово. — Черный ты весь. Снаружи черный, изнутри черный. И душа у тебя черная, как смола… Нет в ней ни просвета ни привета, — и говорила он совсем не со злостью или ненавистью; в ее голосе слышалась вселенская усталость от всепроникающей жестокости и дикости, готовности сожрать своего близкого, жадности до мерзостей. — Плохо тебе будет… Ой, как плохо. Совсем плохо, Черный человек! Уходи отсюда быстрее… Дождь пока идет. Он все спрячет, словно и не было тебя тут! Уходи! Не оглядывайся ни на кого!
Динкевич не мог понять, что с ним такое происходит. Он столько раз слышал, как в его сторону неслись проклятия, что уже потерям им счет. Казалось бы, что такое еще одно, брошенное полуграмотной и испуганной женщиной. Всего лишь пыль, который можно растереть между ладонями и развеять по воздуху, но не в этот раз…
— Уходи, Черный человек, — снова попросила она, равнодушно смотря на главу сечевиков. — Дождь вот-вот закончиться. Срок твой почти истек… Уходи!
Вытянув руку вперед, Динкевич с недоумением смотрит, как хлеставший на протяжении нескольких часов ливень начинает затихать. По покрасневшей ладони били уже лишь редкие и крупные капли.
— Голова… слышь, Голова?! — до него никак не могли достучаться. — Голова?! Очнись! — он повернул голову и удивленно посмотрел на Горелого, который, нервно оглядываясь, пытался ему что-то сказать. — Голова! Нет говорю никого! Ты слышишь! — в его голосе слышалась самая настоящая паника. — Все! Все куда-то пропали… Вот одни мы тут — Семка, я и ты, — слева от него стоял тот самый львовский паренек, что так рвался поговорить с женщинами. Говорю, нет больше никого.
До Динкевича, наконец-то, дошло, что случилось. Правая рука машинально коснулась оружия, словно убеждаясь, что оно не пропало вместе со всеми людьми. Он посмотрел сначала на Горелого, потом перевел взгляд на второго сечевика.
— Где все? — его глаза налились кровью. — Какого лешего они могли пропасть? — его глаза обшаривали поляну, на которой они стояли. — Почти полсотни человек… Искать! — вдруг заорал он на них. — Искать, сукины дети! — он взвел затвор ППШ (любил он советский автомат за надежность и большой боекомплект) и потом схватил за шиворот одну из женщин.. — А ты, тварь, давай за мной. Шевели, шевели ногами! — женщина на подгибающихся ногах пошла за ним. — Сейчас вы у меня увидите, твари! Слышите меня?! — закричал он потрясая автоматом. — Где вы там?! — автоматная очередь вспорола землю рядом с ногой женщины, заставив вскрикнуть от испуга. — Вот видите? Ха-ха, Черный человек! А так?! — бросив женщину на землю, он начал стрелять ей прямо под ноги. — Да, я Черный человек! Я Черный человек!
Двое остальных стояли спиной к спине и смотрели по сторонам. После того, как этот странный дождь закончился они и словом не перемолвились. Лишь дикие, широко раскрытые от страха глаза шарили по лесу.
— Идите ко мне! — орал окончательно «слетевший с катушек» Голова уже на весь лес. — Где вы там прячетесь? Да я вас все…, — когда он в очередной раз размахнулся для удара, его нога за что-то зацепилась и он с высоты своего роста свалился в грязь. — Тьфу! — сплюнул попавшую в рот грязь. — Что это еще за дерьмо? — нога зацепилась за какой-то корень, петлей торчавший из земли. — А ты…, — девушка с торжествующим видом смотрела за его спину. — Ах, падла…, — он рывком попытался перевернуться на живот, но его руки все время скользили. — Стоять! Стоять! Да… О! Нет!».
Дико заорав, Динкевич вновь проснулся на той самой поляне. Его сердце продолжало бешено биться, с каждым новым ударом грозя вырваться из грудной клетки и залить кровью все вокруг.
— Свят! Свят! Что это было?! — бормотал он, пытаясь порвать тугой ворот кителя. — Что это такое? — ткань, наконец-то, с треском разорвалась, открывая доступ свежему воздуху. — Хорошо…, — прошептал он, на секунду, забыв про все, кроме этого удивительного ощущения.
Сечевик даже закрыл глаза, впитывая в себя каждое мгновение этого незабываемого ощущения.
— Гляди-ка, очнулся, — вдруг, кто-то самым незатейливым образом пнул его в спину. — Ну, паря…., — на Динкевича, перевернувшегося на спину, с добродушной улыбкой смотрел древний старичок. — Готов?
Все остатки еще сохранившейся бравады с палицая слетели моментально. Не осталось ничего! Ни гордого вида борца с проклятым большевизмом, ни несгибаемого защитника угнетенного украинского народа, ни грозного Голову, ни осталось ничего! Казалось, бы вот он тот прекрасный момент, когда можно плюнуть в лицу ненавистному врагу, когда можно клясть его, когда можно в последний раз проявить свою силу.
— Ну, ничего, — спокойно проговорил дед, взглянув куда-то вверх. — Отец все знает, все видит… А ты помолись, паря…, помолись. От доброй молитвы-то ничаго плохого-то не случиться. И за себя помолись, и за своих вон тоже попроси. Полегче будет!
Динкевич дернулся изо всех сил, почувствовав как его кто-то схватил за связанные руки.
— Пошли прочь, прочь от меня! — зашипел он, когда его начали волочь. — Оставьте меня!
— Давайте, хлопцы, и тех тоже туда, — он увидел как к нему начали подтаскивать и остальных. — Вот, сейчас и начнем…
Из-за деревьев, которые едва выступали из темноты, начали появляться фигуры людей. Один, два, три, десять…, и еще, и еще. Через несколько минут на поляне стояло сплошное людское кольцо. Молча стояли мужики в овчинных тужурках, с мрачным видом рассматривавших связанных полицаев; десантники в маскхалатах, с любопытством следившие за каждым движением копошащегося у дуба деда; несколько деревенского вида баб, в сторону виновато отводившие глаза; с десяток ребятишек, выставивших вперед палки-ружья… Чуть впереди всех стояла та самая девушка, которую с таким остервенением хлестал по щекам Динкевич. Сейчас в ее глаза читалось настолько ничем не скрываемое торжество, что сечевику становилось жутко.
— … Гм, — одобрительно прогудел старик, посмотрев за спины валявшихся предателей. — Братья и сестры, — стоявший впереди десантников среднего роста коренастый командир чуть дернулся, что не осталось незамеченным со стороны. — Да, все мы с единого корня… И эти тоже! — изогнутый конец посоха ткнулся в сторону лежавших. — Все мы плоть от плоти нашего Отца, — многие из толпы синхронно вцепились в висевшие у них на поясах темные деревянные статуэтки и с благоговением посмотрели на возвышавшийся над ними дуб исполин. — Здоровые или убогие, рыжие или беляки, бабы или мужики, хорошие или плохие — все мы его дети. Каждого из нас он знает и привечает! Каждый, кто попросит у него помощи, получает…, — голос старика волнами то нарастал, то спадал. — Матрена, когда ты занедюжила, кто тебе помог?
Высокая девка чуть не бухнулась на колени, так сильно закивав головой.
— А твою хворь, Степка, кто вылечил? — его взгляд уперся в следующего — плотного мужика, мнущего в руках шапку. — Как ты мучился от плетей германски, помнишь поди?! Кровь харкал почитай неделю… Отец тебя вылечил! И мого внучка от попотчевал. Никому отказа не было
Он выкрикивал все новые и новые имена и вздрагивавшие люди начинали истово кивать головами в подтверждение сказанного.
— Всех Отец привечает, — вновь повторил он, оглядывая собравшихся. — А мы с вами як поступаем? — вдруг он задал неожиданный вопрос. — Мы-то с вами как Ему отвечаем? Люди?! Что мы сделали для Него? — тишина на поляне стала еще более жуткой; застывшие люди старались не смотреть друг на друга, словно чего-то стыдились. — Мы его может от вражин оборонили? А Митроха? — парень с пудовыми кулаками, казалось, скукожился от заданного в лоб вопроса. — Что молчишь? — тот еле слышно мычал в ответ, пытаясь спрятаться от обвиняющего взгляда.
Стоявшие вместе со всеми десантники имели совершенно непонимающий вид. С диким удивлением они смотрели на потупившихся партизан, на тыкающего непонятными обвинениями старика. Большая часть из них вообще ничего толком не понимала и бросала вопрошающие взгляды на стоявшего впереди командира. Судя по зверскому выражению лица последнего, с которым тот смотрел на тех, кто шептался в толпе, он был в курсе всего происходящего.
— Все молчите…, — укоризненно проговорил старичок. — Молчите… А деваха вон не молчала, — он подошел к избитой девушке, которая еще не успела смыть кровь с разбитого лица. — За правду не побоялась постоять. Болью своей попрала животный страх, — его пальцы нежно огладили ее длинные волосы и чуть толкнули назад, к людям. — Иди, иди, дочка.
Он подошел к лежавшим полицаям, все из которых уже давно пришли в сознание и со страхом за ним следили.
— Что, черные душонки, зенками своими хлопаете? — ткнул он посохом крайнего, попытавшего отползти от него. — Подушегубствовали, поиздевались над людями, пора и ответ держать… Жили вы как скоты, не зная ни человеческого ни божественного закона, так после смерти своей послужите! Давай, хлопцы!
Быстро подбежавшие мужики пинками скинули связанных в яму. Через пару минут все семеро уже лежали неглубокой (с полметра) траншее и испуганно скулили.
— Товарищ коман…, — попытался сделать шаг вперед один из десантников, до этого с возмущением наблюдавшего за происходящим. Но, как же так? Это же…, — его голос становился все тише и тише, пока наконец-то, стушевавшийся под взглядом Судоплатова десантник не замолк окончательно.
Старичок сделал еще шаг вперед. Он уже ничего не замечал — ни возмущенного вида десантника, ни внимательной взгляда его командира, ни вспышки фотокамеры. Все его внимание захватил процесс…
— Отец, во искупление их злодеяний, прими, — он с надеждой смотрел на дерево, длинными искривленными ветками заполнившего пространство над поляной. — Очисти их черные души.
Вдруг из толпы кто-то ахнул. Следом вскрикнул ребенок. Семь тел, лежавшие ровным рядом, начали дико дергаться, извиваться, словно мокрая глинистая земля под ними превратилась в раскаленную сковородку. Один из них, отчаянно дрыгая ногами, попытался вскочить, но его загребущие движения лишь скребли по податливой почве. С каждым новым движением сапоги погружались все глубже и глубже, превращая почву в жидкое болото. Другой исступленно мотал головой, не в силах дернуться погружающимся в черную жижу телом. Смачные хлопки месили грязь, отчего его лицо с вращающимися белками глаз покрылось жирной черной коркой.
— А-а-а-а-а-а! — кляп из его рта от таких ударов все же вылетел и палицай завизжал. — А-а-а-а-а-а! — его тело начало погружаться быстрее. — А-а-а-а-а!
Земляная жижа словно кислота сантиметр за сантиметром погружала в себя сапоги с обмочившимися штанами, блестевшую орлов ременную бляшку. Она с жадностью хватала обтянутое ремнями портупеи тело и уже дотягивалась до шеи.
— ……, — Динкевич уже не кричал; он сипел, не в силах выдавить из себя ни звука. — …., — его вымазанная в грязи голова начала медленно оплывать, словно оплавленная восковая свеча. — ….