27 июля 1942 г. В 120 км на северо-запад от г. Минска

Высота 12–28 — невысокий холм, который с одной стороны подпирало болото, с другой — непролазная дубрава. С высоты контролировалась единственная в этом районе дорога от Минска к государственной границе. Именно поэтому мощный кулак немецких подразделений, собранный из оставшихся в живых и не поддавшихся панике солдат, ударил здесь, на стыке нескольких замкнувших очередной котел советских дивизий. Почти три тысячи человек, обезумевших от желания жить пехотинцев, поддержанные тремя десятками разнокалиберных танков перли по этой дороге так, словно за ними гналась сама смерть. Вследствие неразберихи их встретила здесь всего лишь неполная сотня курсантов Минского военного училища с четырьмя соропятками,

— Здесь еще один! — со стороны раскуроченного прямым попаданием снаряда блиндажа раздался крик. — Живой еще вроде. Носилки, живо!

Двое санитаров, копавшиеся до этого в еле заметной нитке траншеи, подхватили тканевые носилки и побежали на крик.

— Марчук, ротного кажется нашли, — из под вырванных из земли массивных бревен показалась командирская гимнастерка. — Поддержки-ка бревно. Да, не так! Ну?! — саперной лопаткой один из бойцов, прикомандированных к медсанбату, осторожно разгреб землю. — Точно… старлей, — из под земли начали медленно вытаскивать неподвижное тело. — Руку, руку, держи! — рука вывернулась под неестественным углом, закрывая бледное, без единой кровинки лицо. — Вот, так… Клади его сюды. Воды, Марчук! — молоденький парнишка с санитарной повязкой на рукаве стащил с пояса фляжку и стал быстро отвинчивать крышку. — Лицо сполосни.

Едва первые капли попали на грязно-бледное лицо, старший лейтенант ее слышно застонал. Бурые потеки осторожно скользнули с всклоченной челки вниз.

— Живой, — с улыбкой прошептал пожилой санинструктор. — В медсанбат его тащите. Дотянуть должен… Молодой еще, — бойцы приподнял ротного и потащили в сторону от блиндажа. — Досталось же им тут, — доставая кисет с махоркой, проговорил санинструктор. — Совсем пацаны ведь… Жить еще и жить.

Он с кряхтением встал с колен и с болью оглянулся вокруг. Небольшой, с пятачок, холм, еще недавно изрезанный паутиной окоп огневых точек артиллерийских орудий, выглядел страшно. Он был весь перепахан — с севера на юг, с востока на запад — бесконечными воронками от снарядов, гусеницами танков, следами от немецких сапог и пуль. Практически каждый квадратный метр земли здесь был нашпигован килограммами когда-то смертоносного железа.

— Совсем пацаны…, — вновь с горечью пробурчал он, наклонившись к земле. — Желторотики же, — на его черной от заусенцев и въевшейся грязи ладони лежал блестящий на солнце осколок снаряда; с острыми зазубринами, гладко отполированный, он выглядел хищным и жаждущим крови созданием.

Он с содроганием думал о том, что выпало на долю оборонявшейся здесь роты.

— Боец, ко мне! — от резкого и жесткого голоса ушедшего в себя санинструктора чуть не подбросило. — Бегом! — чувствовалось, что обладатель такого холодного металла в голосе, ждать не любит.

Повернувшийся назад санинструктор на мгновение застыл с дымившейся самокруткой в зубах, увидев командира с петлицами наркомата внутренних дел. Огрызок цигарки выпал из его рта, а руки стаи машинально расправлять гимнастерку и поправлять съехавший в бок ремень.

— Товарищ лейтенант государственной безопасности, согласно приказу… значит-ца, — оробевший санинструктор вытянулся перед сотрудников госбезопасности. — Вот разбираем, — санинструктор попытался кивнуть на остатки оборонительных позиций, но кивок вышел откровенно невнятный. — …и в медсанбат все, кого найдем, товарищ лейтенант государственной безопасности! — резво закончил он.

Широкоплечий командир с откровенным недовольством в глазах оглядел расхлябанный вид санинструктора. Гимнастерка на том, не смотря на все его потуги, топорщилась, ремень сполз куда-то вниз.

— Хватит, — лейтенант остановил доклад и смотря куда-то сквозь санинструктора спросил. — Сколько живых бойцов и командиров найдено?

— Семь человек, товарищ лейтенант государственной безопасности, — почел секундной заминки ответил тот. — Ротного ихнего только-что откопали. Двух артиллеристов вон на тех позициях нашли, — прищурившись на солнце, санинструктор показал рукой в сторону исковерканной груды металла, в которую превратилось артиллерийское орудие. — Еще из окоп четверых выкопали. Еле живых…

Лейтенант продолжал смотреть куда-то в сторону, словно не замечая стоявшего перед ним бойца.

— Через два часа передо мною должен лежать список фамилий всех, кто выжил, — неожиданно он повернулся и посмотрел санинструктору прямо в глаза. — А к вечеру все погибшие должны быть найдены и опознаны. Все ясно?! — то с которым был задан вопрос, не оставлял никаких сомнений по поводу правильно ответа.

— Есть, товарищ лейтенант государственной безопасности!

Через пару секунд санинструктор умчался в сторону медсанбата, а лейтенант остался на месте, что-то внимательно рассматривая. В новом задании, ради которого его вырвали из центрального аппарата и неожиданно отправили на передовую, ему было не все понятно, а точнее вообще ничего не понятно… Вся эта каша «заварилась» несколько дней назад, когда на глаза аналитиков наркомата попалось донесение особиста одного из полков. Чем эта бумага так отличалась от сотен ей подобных, которыми регулярно бомбардировался наркомат, лейтенант до сих пор так и не понял. Конечно, что-то в виде невнятных обрывков слухов до него доходило — «сработал один из маркеров», «его же ликвидировали при падении самолета», «один из фигурантов операции «Второй фронт», «Хозяин обещал отправить на Колыму убирать снег самого…» и т. д., но все это никак не хотело складывать в ясную картину. Еще через день его выдернули во втором часу ночи из квартиры и вместе с непосредственным начальником отправили на передовую, где пару часов назад последний подорвался на мине… И вот он, лейтенант Камарин Дмитрий Михайлович, со вскрытым пакетом находится на безымянной высоте 12–28 посреди перерытой снарядами земли и остывших тел советских бойцов.

— Так, еще раз…, — Камарин поднял листок и начал читать. — Голованко Илья Степанович, родился … 22 июня 1941 г. находился в расположение…, — его голос то повышался, то наоборот, становился практически неслышным. — Особые приметы отсутствуют. Предположительно, исключительно силен… Обращать внимание на ношение различных деревянных статуэток и талисманов… Так называемый Великий Лес. Любые упоминания про данные факты считать… Интересно! — бормотал лейтенант, в очередной раз погружаясь в документ, который передал ему смертельно раненный руководитель. — Доставить в Москву… Категорически запрещается применение мер физического принуждения.

Со вздохом он дочитал последние слова и, аккуратно сложив документ, вытащил следующий листок, форматом примерно в половину предыдущего.

— Оказать максимальное содействие в поиске…, — четкие печатные буквы ровными рядами плыли по бумаге. — Имеет право реквизировать любой транспорт … брать под свое командование подразделения, вплоть до полков и авиагрупп включительно…, — он проговаривал каждое слово медленно, словно пытаясь почувствовать их вкус и вес, но особенно Камарин смаковал последнее. — Подпись — народный комиссар внутренних дел Берия Л.П.

Эта бумага ушла вслед первой, в нагрудный карман гимнастерки, прямо за партийный билет.

— Товарищ лейтенант, товарищ лейтенант! — задумавшийся Камарин повернул голову и встретился глазами с полным человеком, форму которого скрывал мешковатый грязно-серый халат. — Командир 471 медсанбата военврач 3 ранга Ещенко Кирил Петрович.

— Лейтенант госбезопасности Камарин Дмитрий Михайлович, — в ответ козырнул лейтенант, одновременно доставая документы. — Мне нужно срочно поговорить с выжившими курсантами.

— Сейчас никак не возможно, — категорично отрезал военврач, с раздражением разглядывая чистую не обмявшуюся форму лейтенанта. — Пятеро из них еще ничего. Оклемаются скоро, а остальные, двое, увольте, могут не дотянуть до утра… У старшего лейтенанта два проникающих в область груди. Мы, конечно, сделали что смогли, но … поговорить сейчас с ним невозможно! А у второго вся голова разбита…

— Дмитрий Михайлович, — поняв, что военврач из той категории людей, которые если упрутся в чем-то, то будут стоять до конца хоть это и будет им дорогого стоить. — Будем делать каждый свою работу — вы оперировать, а я обеспечивать государственную безопасность. Пока я поговорю с теми, кто идет на поправку, ну а потом, как получиться. Хорошо? — его собеседник, не найдя в его словах ничего крамольного, был вынужден кивнуть головой.

Уже через час лейтенанту был сооружен импровизированный кабинет — под деревом вдали от солдатской толчеи положили пару ящиков из под снарядов и натянули сверху зеленый тент в прорехах. Долго устраиваться ему не дали; к нему потянулись перебинтованные бойцы.

— Не слышал, говоришь? — раненные в ногу курсант яростно замотал головой. — Ни фамилия, ни имя не знакомы, значит… Ладно, свободен, — осторожно встав, рядовой боец пошел обратно. — И этот тоже не знает! — недовольно пробурчал Камарин.

Уже третий допрошенный курсант не имел ни малейшего представления о старшине Голованко. Никто из них не встречал похожего по описанию человека.

— … Знаю, кажется, товарищ лейтенант государственной безопасности — нерешительно произнес четвертый курсант, севший на освободившееся место. — Старшина Голованко… Старшина… Илья Степанович его зовут, во! — лейтенант просветлел лицом; ему наконец, удалось напасть на след. — Так, за пулеметчика он у нас. С Максимов управлялся один, без второго номера все время… Говорил, мол, школота ему в таком нужном деле не нужна.

Лейтенант не сразу понял, что хотел этим сказать курсант, пока его взгляд случайно не коснулся проходящих по дороге бойцов, тащивших тот самый пулемет. Тут некоторые кусочки мозаики у него начали складываться в единую картину. «Один… Без второго номера все время, — пролетело у него в голове. — Это, значит, корячил сам эту дуру. А еще плюс боезапас, личное оружие… Стоп! Как там сказано в задании. Обладает исключительной физической силой».

— Как же он с ним в бою управлялся? — искренне удивился Камарин. — Это же больше половины центнера.

— Хорошо управлялся, — с завистью проговорил курсант. — Как лось бегал. Позиции постоянно менял. Никто из наших за ним угнаться не мог.

Больше от него никакой внятной информации добиться не удалось. А вот пятый курсант оказался более информирован.

— Рядовой Смирнов Елистрат Епифанович, — перед лейтенантом стоял подтянутый, в приведенном в порядок на скорую руку обмундировании, боец с веснушчатым лицом. — По вашему приказанию прибыл!

После разрешающего жеста он осторожно присел на снарядный ящик.

— Илью Степановича? Конечно, знаю! Если бы не он, лежал бы я сейчас вон тама, — он кивнул головой на поляну, на которой рядами лежали погибшие на высоте курсанты. — Когда ранило меня, он меня перевязал и в окопе землей присыпал… Настоящий человек!

Лейтенант время от времени что-то чиркал на бумаге.

— Настоящий, говорите? — словно бы с недоверием переспросил Камарин. — А вот ваши товарищи говорили, что он очень странный был. И позволял себе такое…, — он сделал хитрую паузу, давая бойцу возможность остальное додумать самому. — Что ты молчишь?

— Кто это сказал? — кровь бросилась Елистрату в лицо, отчего извилистый шрам через всю щеку налился краснотой. — Нет, товарищ лейтенант государственной безопасности! Мои товарищи не могли так сказать! Не могли! А если вы намекаете на то, что он был верующим, то Конституция Советского Союза всем предоставляет абсолютно равные права. Степаныч нам был как отец родной! Кусок свой последний был готов отдать пацанам… А вы такое говорите!

…Поговорить с командиром курсантов, который был тяжело ранен, удалось лишь на следующий день. Ранним утром военврач нашел Камарина и сообщил, что ротный очнулся и в состоянии говорить.

— Старлей, — тихо позвал он перемотанного бинтами словно мумию человека, лежавшего на кровати. — Дело особой государственной важности. Наркомат внутренних дел.

Карие глаза, чуть затуманенные болью, смотрели прямо на лейтенанта.

— Давай, — еле слышно прошептали искусанные в кровь губы. — Спрашивай!

— В вашей роте служил старшина Голованко Илья Степанович, — начал Камарин, присев рядом с кроватью раненного. — Когда вы видели его в последний ра…?

Договорить ему не дал сам ротный.

— Осади, осади, — тихо прошептал ротный, с трудом сдерживаясь чтобы не заснуть. — Степаныч говорил, что его могут искать. Только…, — он тяжело с хрипами закашлял. — Опоздал ты, лейтенант… Раньше надо было прийти… Когда немчура в последнюю атаку пошла, в полный рост, пьяные до одурения, с воплями… А нас осталась только горстка да по паре патрон на брата, вот тогда и надо было приходить!

— Что с ним? — спросил Камарин, не с водя глаз с с лежащего. — Где старшина? Понимаешь, лейтенант, это дело особой государственной важности! Его срочно нужно доставить в Москву, — он волнения, что из его рук может уплыть такая информация, он вытащил из нагрудного кармана документы и начал размахивать ими. — Старлей, посмотри кто подписал эти бумаги. Ты видишь? Ему срочно надо в Москву. Старший лейтенант! Доктор, сделайте что-нибудь!

Только что откинувший голову назад ротный вновь открыл глаза.

— Не ори так… Слышу я, — прошептал он, с трудом выдавливая из себя каждое слово. — Лейтенант, говорю опоздал ты…, — он снова на несколько секунд закрыл глаза. — Степаныч, еще тогда, до последней атаки сказал, что он сумел услышать Великий Лес… Лес его зовет обратно.

Каранда, еще мгновение назад свободно порхавший по бумаге, дрогнул и чиркнул сломанным грифелем.

— Много он мне рассказал… Думал я тогда, бред все это, да антисоветчина. Слышишь, лейтенант?! — раненный постоянно прерывался, словно пытался вспомнить что-то очень важное, но не мог. — Лейтенант?! — открытые глаза смотрели прямо на Камарина. — Прямо перед атакой он сказал. Лес, говорит, меня зовет домой. Лес зовет всех своих сыновей домой… Всех своих сыновей он собирает под своей тенью, — снова повторил раненный.

— Старлей, он с тобой был? Да? — Камарин тряхнул отключающегося ротного. — Скажи, где он? Дезертировал? Сдался в плен? Старший лейтенант?!

Тот хрипло засмеялся в ответ.

— Там он, лейтенант, там, — его рука с трудом поднялась и ткнула пальцем в сторону разрушенного блиндажа. — До последнего за пулеметом был… Там он остался… Со всеми, — с этими словами его рука бессильно упала на кровать, а сам он, потеряв сознание, откинулся назад.

Бросив беглый взгляд на лежавшего, Камарин быстро собрал все свои записи и вышел из палатки. Уже через пару минут десяток бойцов под его руководством шустро раскапывали блиндаж. В стороны летели обломки бревен, металлические осколки от снарядов, разбитое оружие.

— Товарищ лейтенант государственной безопасности, — закричал один из копавших, наткнувшись на покореженный пулемет. — Сюда! Товарищ лейтенант государственной безопасности! Пулемет!

— Ну-ка, дай сюда! — лейтенант, скинув гимнастерку, сам влез в широкий раскоп, который начинался в том самом месте, где когда-то находился вход в блиндаж. — Осторожнее тащите! Давай! — тяжелый метал дружно вытащили из ямы. — Здесь он где-то должен быть. Дальше копаем, — он с хеканьев вонзил остро отточенную лопату в землю и откинул в сторону отвалившийся кусок земляной слой. — Рубите эти чертовы корни! Здоровые какие, хрен перерубишь… Да, где же ты?