Новгородец затаил дыхание.

Что? Что можно ждать здесь?

Какое чудище притаилось во мраке?

— Огонек запалить бы… — хриплым шепотом попросил Олаф.

— Тс-с… — шикнул на него Вульфер.

Но Гуннар поддержал товарища:

— У кого огниво есть? — И удивленно добавил: — О! У меня же…

Одновременно с чирканьем кремня о сталь тьму разорвали блеклые вспышки искр. Настолько слабые, что успевали без остатка раствориться в непроглядном мраке прежде, чем Вратко рассмотрел что-либо, кроме волосатых заскорузлых пальцев Гуннара.

Кормщик ругался в усы — видно, никак не удавалось поджечь трут. Отсыреть он не мог, бережно хранимый в мешочке из навощенной кожи за пазухой. Оставалось списывать неудачу на чародейское вмешательство.

— Хоть бы ты, Подарок, помог… — пробурчал Олаф.

— Как же я ему помогу?

— Поворожи, что ли?

— Поворожить?

— А то? Покажи силу чародейскую, а то мы и забывать стали, что с нами ворлок.

Позже Вратко сообразил, что Олаф, вне всякого сомнения, был ужасно напуган, хоть и старался не подавать виду. Иначе он никогда не сказал бы этих слов вслух. Побоялся бы обидеть товарища незаслуженным упреком. Но… Слово, как говорится, не воробей, вылетит — не поймаешь.

Парень вспылил. Почувствовал, как краска приливает к его щекам, вспыхнули уши. Счастье, что в темноте не видно.

— Ты хочешь, чтобы я поколдовал? — прерывающимся голосом спросил он. — Ну, тогда слушай!

Воздух между его ладонями вдруг стал теплым, сгустился, толкнулся вправо-влево, словно рвущаяся на свободу пичуга, и засветился. Не зеленым призрачным светом деарладс, не оранжевым пламенем смолистого факела, а ровным, белым, слегка желтоватым, солнечным светом. «Как и просил, — удивленно подумал Вратко. — Неужели кусочек Небесного Огня?»

Парень раскрыл ладони, и свет теплого, но необжигающего клубочка озарил усталые, заинтересованные лица его спутников. Олаф выглядел немного смущенно — видно уже начал раскаиваться, что наговорил лишнего сгоряча. Лохлайн наклонился над раненым, и его выражения новгородец не разглядел, но единственный глаз Нехты поблескивал уважением. А Вульфер вообще сиял, будто бы сам все наколдовал.

А кто же это шевелился в темноте, клацал костями?

Вратко обвел глазами подземелье, которое оказалось не таким уж и большим, пять на пять шагов, пожалуй. В дальнем от захлопнувшейся крышки углу вжался в стену русобородый мужичок с затравленным взглядом. Его губы шевелились, правая рука мелкими суетливыми движениями крестила затертую куртку. В облике незнакомца не было ничего опасного. Даже наоборот: сеточка морщин и набрякшие веки говорили об усталости и недосыпе. Словно измученный бессонными ночами переписчик.

И похоже, сам он испуган гораздо больше, чем они. Еще бы… Один-одинешенек, без оружия…

— Человек! — выдохнул Олаф, тоже рассмотревший русобородого.

— Kυ′ριε Iησoυ′ Хριστε′, Yιε′ Θεου′, ελε′ησóν με τoυ αμαρτωλóυ, — ответил ему незнакомец. И перекрестился. На этот раз размашисто и широко.

У Вратко глаза на лоб полезли. Вот уж чего он не ожидал, так это услышать эллинскую речь в далекой Англии, в друидском схороне под разрушенным кельтским монастырем.

— Во имя Отца, и Сына, и Духа Святого! — ответил парень, осеняя себя крестным знамением. Сказал тоже по-гречески, как учил отец Андрей.

У мужичка округлились глаза, челюсть отвисла. Небось, тоже не ожидал встретить собеседника на дальних западных островах.

— Православные… — проговорил он, быстро справившись с собой. И залопотал скороговоркой: — Боже вечный и Царю всякого создания, сподобивший меня даже в час сей поспеть, прости мне грехи, какие сотворил в сей день делом, словом и помышлением, и очисти, Господи, смиренную мою душу от всякой скверны плоти и духа…

— Что он бормочет? — нахмурился Гуннар. — Колдует, что ли?

— Молится! — ответил Вульфер. — Лопни моя печенка! Это же грек. Или ромей.

— Ну, это я понял, положим… Видал. И не раз. Только речь ихнюю никогда не понимал. Не дано мне, видать.

— Перепуганный он какой-то, — протянул Олаф.

— Так не от хорошей жизни, поди, под землю забрался, — пожал плечами сакс..

— Я с ним поговорю. — Вратко шагнул вперед, но заметил тревожный взгляд грека, брошенный на клубок пламени, по-прежнему парящий над ладонями словена, и замер.

— Православный здесь только я, — сказал он по-гречески, старясь тщательно выговаривать слова. В знании этого языка парень не был уверен — не хватало навыков, да и слова подбирались с трудом. — Зовут меня Вратко. Родом я из города Новгорода, что стоит на берегу реки Волхов. Это…

— Это на Руси, — неожиданно ответил грек. — Я знаю. Бывал. Проездом.

Словен просиял. Вроде бы мелочь, и был-то греческий путешественник в чужой стране день или два, а кажется, будто земляка повстречал.

— Меня зовут Димитрием, — продолжал грек. — А родом я из…

В этот миг наверху затопали, из-под каменной плиты посыпалась земля и каменная крошка. Викинги перехватили оружие поудобнее. Вульфер сгорбился, словно приготовился прыгнуть на неведомого врага с оскаленными клыками.

— Выдержит? — спросил Вратко у нового знакомого, кивая на крышку.

— Не знаю, — развел тот руками. — Там была механика. Хитрая. Замок с секретом.

— Что ты хочешь сказать?

— Надо было ударить кулаком по третьему камню в кладке. В углу, сразу за плитой. Я долго искал… — не без гордости признался Димитрий.

«Это ж надо! — промелькнуло в голове новгородца. — А Олаф без всякой хитрости взял и выломал. Как говорится, на всякую хитрую хитрость есть…»

— Так что выходит?! — воскликнул Вратко. — Запор теперь сломан?

— Выходит так, — грустно согласился грек.

Он потрогал торчащий из стены ржавый рычаг толщиной в руку. Железяка свободно подалась под его пальцами, что навевало смутные сомнения в исправности запора.

— Сломан?

— Сломан, — кивнул Димитрий. — Остается лишь молиться…

— Ну, мы еще поборемся, — подбодрил его Вратко.

Топот наверху не прекращался. К нему примешивались звуки голосов. Толстая преграда заглушала их настолько, что не разобрать, кто и о чем говорит.

— Нужно искать пути отступления, — поднялся с корточек Лохлайн. — Много они потратят времени, чтобы найти вход?

— Ну, так ищи! — огрызнулся Гуннар. Он нацелил на плиту-крышку Злое Жало, и Вратко не позавидовал первому «счастливчику», который обнаружил бы их убежище.

Динни ши приблизился к Вратко:

— Ворлок, спроси это… этого человека. Продолжается ли подземелье? Можно ли пойти дальше?

Словен кивнул. Почему бы и не спросить?

— Послушай, Димитрий… — Наверху заорали. Как пить дать, кто-то догадался, куда ведет единственная в капитуле расчищенная от мусора плита. — Скажи мне, подземелье не заканчивается здесь? Есть ли ход дальше?

Грек рассеянно потер лоб. Кажется, он пропустил слова парня мимо ушей.

— Я вот подумал, — неуверенно проговорил он. — Вот о чем подумал… Если заклинить рычаг, может, плиту станет труднее поднимать?

Вратко с сомнением посмотрел на рукоятку. Ответил, поразмыслив мгновение, другое:

— Хуже уж точно не будет. А чем его заклинить?

— Копьем твоего товарища. Он северянин, да?

— Из Хердаланда. Это в Норвегии.

— Можно попытаться загнать поглубже копье. Оно застрянет, и рычаг заклинится. Может быть…

Гуннар бросил на них косой взгляд. Неужели догадался, что предлагает грек?

Тем временем Олаф примеривался, как бы схватить плиту снизу и придержать ее. Викинг потянул бы на весах пудов шесть — кости и мышцы, но ни золотника жира. Пускай помучаются те, кто рыщет наверху. С таким «довеском» плита, конечно, станет неподъемной. Одна беда — за гладкую поверхность не ухватиться пальцами, как ни старайся. Тогда, и правда, остается только попытаться застопорить запорный механизм.

Вратко подскочил к Гуннару, схватил кормщика за рукав и, сбиваясь, пересказал ему предложение Димитрия. Клубок света при этом подрагивал и мигал. Наверное, его нужно было постоянно удерживать двумя ладонями.

— Я ему, знаешь, куда копье сейчас засуну? — Брови викинга сошлись на переносице, в голосе прорезалась опасная хрипотца. — Тоже мне, мастер-умелец выискался. Замки ломать мастер…

Хёрд отвернулся.

— Видишь? — повернулся Вратко к греку. — Давай другой путь искать.

— Там есть проход, но закрытый перегородкой! — махнул рукой Димитрий.

Из-под плиты снова посыпался мусор. Она дрогнула. Скрипнул, заскрежетал камень о камень.

— Поднимайтесь! Будем уходить! — воскликнул Вратко.

Динни ши подхватили своих раненых.

Вульфер с сожалением провел пальцем по железной рукояти.

— Ведь погонятся… Долго мы под землей прятаться не сможем. Не крысы все-таки…

— Что ты сказал? — дернулся Лохлайн.

— Тихо вы! — прикрикнул на них Гуннар. — Эй, ты, как тебя… Говори, что с копьем делать надо?

— Вот сюда, — ответил Димитрий по-урмански. Оказалось, он не только понимает речь северян, но и довольно сносно на ней говорит. Чего только раньше скрывал?

Грек показал щель между камнем и граненым рычагом. Да, убедился Вратко, как раз для копья. Меч вряд ли засунешь…

— Поможет ли? — проворчал кормщик, с размаху вгоняя Злое Жало в дыру. Налег всем телом, чтобы острие зашло поглубже. Наконечник завизжал, скользя по камню. Потом что-то хрустнуло. Копье застряло намертво, в чем Гуннар не преминул убедиться, попытавшись расшатать оружие. — Слабо мне верится что-то…

— Может, и не спасет, но задержит врагов, — вздохнул Димитрий. — А мы тем временем попытаемся уйти…

— Я теперь совсем безоружный остался, — развел руками викинг. — С ножом много не навоюешь.

Новгородец молча протянул ему меч… И выронил светящийся клубок.

Сорвавшись с ладони словена, сгусток солнечного света истаял, будто капля, и рассеялся, не долетев до камней, устилавших пол.

Они снова оказались в темноте.

Наверху орали. Кто-то возмущался, требовал не притворяться, а работать. Ему отвечал сварливый голос, оборвавшийся после звука смачной оплеухи.

— Засветил бы ты свой огонек, Подарок Ньёрда, — негромко проговорил Гуннар.

— Не получится, — убежденно отвечал новгородец. Он не лукавил. В самом деле, чувствовал, что не сможет повторить… Нет, не вису. Что виса? Слова, связанные созвучиями в строки. Того душевного накала, который вызвал обидные слова Олафа, ему уже не достичь. А заклинание, сказанное холодным разумом, без сердца имеет мало силы. Это он уже успел понять. Кто его знает, как там у других чародеев, а у него именно так дело обстоит.

— А ты попробуй, — мягко попросил кормщик. — Чего тебе стоит?

— Истинно так, ворлок, — поддержал викинга Лохлайн. Едва ли не впервые за все время их совместного путешествия. — Уж очень силен мрак. Даже я ничего не вижу. Может быть, наш друг, надевающий волчью…

— Постойте! — воскликнул Димитрий. — Не нужно ворожбы! Это все не по заветам Господа нашего!

— Что ж ты предлагаешь, мудрец? — настороженно произнес Олаф.

— У меня есть свечи. Сальные. Кто там у вас с огнивом управлялся умело?

Гуннар приглушенно захохотал:

— Что ж ты раньше молчал, грек?

— Так случая не было.

— Если случая ждать, можно всю жизнь в темноте просидеть! Тащи сюда свои свечи!

Послышался шорох шагов, звук удара и жалобный вскрик.

— Ой, лбом в стену, кажется…

— Ты на голос иди да руки вперед выставь, — наставительно проговорил Гуннар. — И стопой дорогу щупай. Эх, что ж вас, ученых людей, такой ерунде суще-глупой, учить надобно?!

— Ну, что ж поделаешь… — виновато отвечал Димитрий. — Иду я. Потихоньку…

В течение последующих мгновений Вратко одним ухом прислушивался к суете, кипевшей наверху, в полуразрушенном здании капитула, а другим — к несмелым, неуверенным шагам нового знакомца. Выходило так, что у копошащихся вокруг плиты саксов ничего не выходило, зато грек показал себя способным учеником, схватывающим уроки осторожности на лету. Добрался до кормщика и нос не разбил даже.

Скоро вновь зачиркал кремень по огниву. Потом Гуннар долго раздувал багровый глазок на теле трута, а там и дрожащее пламя свечи озарило лица людей и динни ши живым веселым светом.

Прикрывая огонек ладонью, Димитрий позвал:

— Идемте… Там проход есть. Только…

— Что «только»? — встрепенулся кормщик.

— Перекрыт этот проход. Завал — земля осела. Я начал было ее разгребать, а там — плита каменная. Резьбой покрытая…

— Пойдем, человек, покажешь свою преграду, — надменно произнес Лохлайн.

— Ну, пойдем…

Узкий извилистый проход вел в глубину земли. Судя по оплывшим стенам, его проложили давным-давно. Похоже, и в самом деле, еще друиды. Пользовались ли подземельем монахи? Скорее всего, да, иначе сейчас тут не смог бы пройти ни один человек. Глинистая почва стенку держит, но во время весеннего таяния снега и осенних дождей ее «пучит», глина становится податливой и «плывет». Потому стенки проходов нужно время от времени подравнивать, а кое-где и закреплять жердями и досками, если не хочешь, чтобы тебя привалило ненароком. За двести лет запустения и так уже подземный путь начал приходить в негодность. В двух местах «потолок» провис, выгибая толстые обаполы настолько, что пришлось пробираться на четвереньках. Еще Вратко насчитал четыре сужения, где нужно было протискиваться боком. Особо тяжело приходилось Олафу. Он ругался под нос, жаловался, что всю жизнь прожил мореходом, а помереть, видать, доведется, как червяку земляному. Еще хёрд добавил, что уже сейчас чувствует, как толща земли давит ему на плечи и голову. А что будет, когда глубже опустимся?

Вратко и сам не испытывал никакого удовольствия от блуждания под землей. Спертый воздух. Сырость и холод. Тяжелое чувство замкнутости в четырех стенах. Тьма, не позволяющая разглядеть что-либо дальше вытянутой руки. Но особого ужаса он не ощущал. Просто неприятно. А вот Олаф, похоже, мучается…

Шагающий рядом Димитрий негромко говорил:

— А родом я из Херсонеса, что в Климатах. У вас на Руси его зовут Корсунем.

— Знаю, — кивнул новгородец. — Его еще Владимир Святой воевал.

— Да! Точно! — закивал грек. — У нас до сих пор сохранился холм от этой осады.

— Зачем холм? Какой холм? — не понял парень.

— А ты не знаешь?

— Нет…

— Когда Владимир Херсонес осаждал, его воины думали насыпать вал вровень со стенами. Или даже выше хотели. Они собирались с этого вала город обстреливать из луков и пороков. Тягали землю и щебень со всей округи. А херсониты подкоп сделали и снизу, из-под насыпи, землю забирали. Что русичи за день насыпали, то наши за ночь прибирали…

— Ловко, — усмехнулся Гуннар. — Только я не думаю, что это можно сделать.

— Ты только думаешь, — обиженно протянул Димитрий, — а я своими глазами холм тот видел.

— Ты еще скажи: насыпал!

— Я не насыпал, но дед мой, когда совсем еще мальчишкой был, жил в Херсонесе. Он помнил и киевского князя, который вытребовал у Византии корону василевса, и Анастаса, который стал первым епископом на Руси, и великую жажду, разразившуюся в городе после того, как русичи перекопали водопровод, и великий пожар…

— Ну, если он мальчишкой был, вряд ли копал сам?

— Конечно, нет, но он видел…

— Или слышал байки взрослых, принимая их за чистую монету.

— Но холм ведь есть!

— Да мало ли кто его насыпал и когда? А молва людская после все додумала.

— Если хочешь знать, — все больше воодушевляясь спором, воскликнул грек, — я нарочно историей интересовался! Я изучал старые книги, хроники, летописи!

— Да мало ли что монахи понапишут? — уже откровенно насмехался кормщик. Вратко даже стало неудобно за товарища. — Они — лжецы всем известные!

— Как ты можешь так говорить? — Димитрий остановился и упер указательный палец викингу в грудь. — Я сам — монах! Я решил всю свою жизнь посвятить поиску истины! Чтобы все люди могли прочитать в книгах правду!

— Видишь, ты сам признаешь, что сейчас там больше вранья, чем правды! — Гуннар небрежным движением отодвинул руку грека.

Димитрий задохнулся от возмущения и хватал ртом воздух, как вытащенная из полыньи рыба.

— Может быть, мы пойдем дальше? — возвышающийся над всеми Олаф, опасливо втягивал голову в плечи и поглядывал на близкий потолок. — Горячие спорщики, корсунянин да хёрд.

Кормщик ответил смешком, а монах стремительно развернулся, едва не затушив свечу, и молча зашагал по подземному ходу.

— Так тебя правильнее называть братом Димитрием? — спросил Вратко.

— Можно и так. Но я не чернец… Хотя при монастыре Святого Климента с десяти лет живу. Слыхал про наш монастырь?

— Нет, — помотал головой Вратко.

— А про священномученика Климента, ученика самого апостола Петра?

— Краем уха слыхал…

— Да как же так можно? — искренне возмутился грек. — Уж о ком о ком, а о папе Клименте ты должен был слышать. Если ты, конечно, истинный христианин… А вот и дверь!

Димитрий остановился и повыше поднял свечу.

Их взорам предстала осыпь буроватой земли, комковатой и сырой даже на вид. Новгородец наклонился и зачерпнул горсть. Размял в пальцах. Точно, глина. Верхняя часть завала была разрыта и обнажала серую плиту из ноздреватого камня — совсем не такого, как та, что скрывала главный вход в подземелье из здания капитула.

— Вот, два дня уже роюсь, — виновато промямлил Димитрий.

— Руками? — поинтересовался Вульфер, выглядывающий из-под локтя Олафа.

— Да. Руками.

— Ну, так это немало без лопаты, — одобрил сакс.

Лохлайн вполголоса процедил по-гэльски:

— Удел червей — копаться в земле.

«А удел кротов — всю жизнь жить под землей», — зло подумал Вратко, но ничего не сказал.

— Будем рыть? — Гуннар придирчиво оглядел кровлю. Не провалится ли?

— По очереди придется, — оценил тесноту коридора Вульфер.

— Да тут и одному развернуться негде… — пробасил Олаф.

— Ничего. Как-нибудь управимся. — Кормщик тряхнул головой и первым подошел к оползню.

— Я огонь подержу! — вызвался Вульфер, принимая у Димитрия свечку.

Всем оставшимся волей-неволей пришлось отойти.

Гуннар загребал землю двумя ладонями, не боясь изгваздаться в грязи. Отбрасывал глину и уминал ее сапогами.

— Расскажи мне о папе Клименте, брат Димитрий, — попросил Вратко.

— Я могу, конечно… — нерешительно протянул грек. — Но будет ли интересен мой рассказ прочим нашим спутникам? — Он бросил косой взгляд на динни ши. Очевидно, непривычная внешность подземельщиков вызывала у монаха подозрения. Эх, знал бы он, что стоит плечом к плечу с нелюдями, то есть богопротивными по сути своей существами, и даже одним оборотнем, которого и вовсе к прислужникам сатаны недолго отнести.

— Говори, монах, говори… — Олаф прекрасно понял его слова, ибо говорил Димитрий по-урмански, чтобы не обидеть никого из присутствующих. — Почему не послушать?

Лохлайн, похоже, ничего из их разговора не понял, но всем видом показал, что не сильно и хотел. Они с Нехтой снова занялись ранеными, один из которых даже постанывать перестал, лежал, как мешок, набитый тряпьем, и не шевелился.

— Ну, коли никто не против… — смущенно проговорил Димитрий. — Пожалуй, я расскажу. Родился Климент в Риме вскоре после мученической смерти Иисуса Христа. В малолетстве он потерял родителей и воспитывался у дальних родственников, людей богатых и приближенных к императорскому престолу, но, к сожалению, закоренелых язычников…

Роющий землю Гуннар хрюкнул себе под нос. Димитрий встрепенулся, но, поняв, что останавливать его никто не собирается, продолжил:

— В юности Климент получил хорошее образование. По римским меркам, само собой. Но его не увлекали языческие развлечения, роскошь, чревоугодие и разврат, присущие римлянам. В те годы, несмотря на гонения, притеснения и жестокие издевательства, христианская вера начала распространяться из Иудеи сперва в Грецию, а после добралась до самого города на семи холмах. Среди римлян истинных христиан было немного, но, познакомившись с ними, Климент приобщился к Слову Божьему. Юноше захотелось узнать больше, и он отправился в Александрию Египетскую, где проповедовал в те годы святой апостол Варнава. Речи сподвижника Христа Климент слушал с глубоким вниманием, всем сердцем воспринимая силу и истину Слова Божия, а после пошел пешком в Палестину.

— Экий неугомонный, — заметил Олаф, но в его голосе звучало что-то похожее на уважение. Еще бы! Кто лучше викинга может понять душу человека, которому не сидится на одном месте?

— В Палестине… — ободренный вниманием Димитрий заговорил громче, все больше воодушевляясь. — В Палестине Климент принял крещение из рук самого апостола Петра, стал его преданным учеником и бескорыстным сподвижником. Незадолго до своей мученической кончины апостол Петр рукоположил Климента в епископы Рима. Не империи, но вечного города, как и поныне называют его италики.

Грек вздохнул, перевел дух. Посмотрел на роющего Гуннара. Хёрд работал размеренно и с виду неторопливо, как привык грести на корабле. Усталости он пока не чувствовал, и Вратко, подумывающий о том, чтобы сменить товарища, решил повременить. Уж больно заинтересовал парня рассказ монаха.

— Итак, Климент вернулся в Рим. Теперь он уже сам проповедовал, неся Слово Божье людям, наставляя заблудших, благословляя взыскующих благодати Небесной. Его добродетельная жизнь, милосердие и молитвенный подвиг обратили многих римлян ко Христу. Так, однажды в день Пасхи, уже тогда считавшейся великим христианским праздником, им были крещены сразу четыреста двадцать четыре человека. Среди удостоенных таинства были люди всех сословий: рабы, правители, члены императорской семьи… Так Климент трудился во славу Господа аж до пять тысяч шестьсот девятого года от сотворения мира. Но язычникам не нравилось, с какой охотой люди принимают новую веру. А потому они замыслили извести знаменитого проповедника и направили донос к римскому императору Траяну. Дескать, хулит и порочит христианин старых богов, недобро отзывается об устройстве империи, о величии ее, мыслит установить новый порядок, — Димитрий перевел дух. Спросил Гуннара: — Не пора ли тебя сменить, уважаемый?

— Пора! — откликнулся кормщик. — Но не ты. Пускай Олаф пороет. Ему полезно! — Гуннар обернулся и усмехнулся, сверкнув зубами.

— Чего это мне полезно? — недовольно пробурчал здоровяк, но беспрекословно подошел к завалу, опустился на колени. Вскоре земля горстями полетела из-под его широченных ладоней. Вульфер поначалу пытался уворачиваться, но Олаф словно нарочно метил в него, и старик махнул рукой — все равно в глине измажешься, так зачем тогда беречься?

— И что там дальше было с Климентом? — не скрывая любопытства, поинтересовался Гуннар, отряхивая глину и каменную крошку со штанов.

— Император сослал его в одну из самых дальних провинций. В Херсонес.

— Вот оно что! — догадался Вратко. — Вот почему ваш монастырь в его честь назван!

— Конечно! Только его не проповедовать сослали, а в каменоломни. Но крепкий телом и выносливый духом, Климент и на каторге продолжал проповедовать, привлекая к вере Христовой множество рабов и осужденных преступников.

— Достойная паства, нечего сказать… — буркнул себе в бороду Олаф.

— Один раскаявшийся грешник Господу дороже, нежели десять праведников! — назидательно произнес грек.

— Это если искренне раскается, — пожал плечами Гуннар. — А если притворяется ради послаблений или других каких выгод?

— О каких выгодах ты говоришь?! — горячо возразил Димитрий. — Климент не был ни надзирателем на каменоломнях, ни их командиром, не распределял он также пищу и воду или другие какие блага. Он просто молился и проповедовал! Люди верили его слову и видели, как Иисус Христос придает сил верному своему слуге. Видели творимые им чудеса!

— Какие такие чудеса? — негромко спросил Вульфер, который продолжать удерживать свечу над головой копающего. — Неужто он похлеще Святого Патрика будет?

— О Святом Патрике я мало знаю, но Климент молился Господу, и посреди бесплодной каменной пустоши забил источник. После этого народ шел креститься к нему нескончаемым потоком, — твердо отвечал монах.

— Рабы и преступники, — добавил Олаф, уже не поворачиваясь.

— А что, рабам и раскаявшимся грешникам Слово Божье не нужно? — обиделся Димитрий. — Иисус уподобил раскаявшихся и возжелавших очищения потерянной овце, когда фарисеи пеняли ему, что принимает он грешников и ест с ними. «Кто из вас, имея сто овец и потеряв одну из них, не оставит девяносто девять в пустыне и не пойдет за пропавшею, пока не найдет ее? А нашед, возьмет на плечи свои с радостью…»

— Ага! — не сдавался викинг. — А тем временем волки сожрут оставшихся девяносто девять…

— Или разбегутся они по пустыне твоей! — расхохотался Гуннар.

Грек нахмурился, засопел:

— Если вы смеетесь над учением Христа…

— Мы не смеемся, — попытался успокоить его Вратко. — Просто не так давно сталкивались с монахом, которого впору не пастырю, а мяснику уподобить…

— Я верю вам, — вздохнул херсонит. — Знаю, что не все священники ведут праведный образ жизни, не все очистили помыслы свои… Многие больше полагаются на силу и оружие, чем на кротость и мудрое слово. Они загоняют язычников едва ли не силой в лоно Церкви, забывая, о чем учил Иисус. Поэтому переубеждать я вас не буду.

— Хорошо, что ты это понимаешь. Только видишь ли, после отца Бернара, мне и креститься-то расхотелось. Нужда прижмет, я лучше Одина призову. Он, хоть и языческий идол, как ты говоришь, а справедливость понимает и честь не растерял, — сказал кормщик.

— Я не говорил, что Один — идол.

— Ты не говорил. Другие говорили. Да! Ты же забрался на край света из города своего ромейского зачем? Небось, души заблудшие уловлять? Наставлять, крестить язычников?

— Нет. Я в поисках знаний приехал.

— Каких таких знаний? — поднял бровь Вульфер.

— О святых ваших, которые острова крестили, о церквях и монастырях ваших…

— И за этим ты в развалины полез? — удивился сакс. — Нашел бы старика, навроде меня, расспросил бы…

— Люди напутать могут. Приврать для красного словца. А книги не лгут. Я тут книги искал. Отец Никифор… Это настоятель наш. Отец Никифор говорил, что в Англии могут быть рукописи, привезенные самим Иосифом Аримафейским!

— Аримафейским? — вскинулся Вратко. — Это тот, который… — начал было парень, но захлопнул рот. Имя Иосифа из Аримафеи в его памяти прочно связывалось с историей о Святом Граале. А Грааль, в свою очередь, с поисками отца Бернара. Кто знает, может, новый знакомый только хитрит, притворяясь добрым и смиренным, а сам норовит к ним в доверие втереться, чтобы завладеть Чашей? Слишком много желающих развелось в последнее время… И каждый думает, что ему нужнее всех.

Поэтому новгородец решил перевести беседу в другое русло:

— Ты, брат Димитрий, так и не дорассказал о Клименте.

— О Клименте? Я-то могу, но твои друзья…

— Они тоже послушают, — с нажимом произнес Вратко, исподтишка подмигивая Гуннару. — Ты говори, а то мой черед копать уже настает.

Парень заступил на место Олафа, отошедшего от дверей без малейшего сожаления. Присел, оглядел завал. Здоровяк поработал что надо. Словену оставалось только подрыть чуть-чуть по краям.

— Ты говори. Я слушаю… — подбодрил он грека.

Холодная сырая глина противно липла к ладоням, забивалась под ногти.

— Да что говорить? Римляне не простили священномученнику его проповедей, не простили народной любви. Когда старший надзиратель каменоломен узнал о чудесах, явленных Климентом, об апостольском служении его, то приказал утопить святого отца. Клименту привязали к ногам корабельный якорь и бросили в Русское море. Но и тут Господь явил чудо. По молению верных учеников Климента — Корнилия и Фивы…

— Все! Достаточно! — неожиданно перебил монаха Вульфер.

— Как достаточно? — удивился грек.

— Почему? — повернулся Вратко.

— Рыть достаточно! — усмехнулся старик. — Давай-ка мы эту дверь толканем… А истории послушать можно и потом.

Он решительно оттеснил поднявшегося с колен новгородца и уперся плечом в когда-то покрытый резьбой, а теперь сгладившиеся от времени камень.