Второе нашествие янычар. История создания «национально свидомых»

Русин

Часть 7

Удар в спину

 

 

Великий европеизатор

Необходимое отступление. Все хвалебные отзывы о реформаторской деятельности Петра I (Великого), основаны на том простом факте, что вся русская дореволюционная историография написана дворянами, которые были единственным общественным слоем, выигравшим от этих чудовищных по своим последствиям для русского общества реформ. Поэтому я счел целесообразным остановиться на них более подробно, чем того требует рассматриваемая тема появления украинских янычар. Те читатели, для кого эти, не имеющие отношения к рассматриваемой проблеме, подробности петровских деяний интереса не представляют, могут сразу переходить к шестому с конца абзацу этой главы (указ 1714 года о единонаследии). Сразу же уместно упомянуть и о том, что понятие «реформы» в обыденном сознании ассоциируется с прогрессивными изменениями, что является распространенным заблуждением.

Итак, первичным источником сведений о жизни и реформах Петра I была дворянская историография, на которой потом историческая беллетристика, театр и кинематограф создали мифы о «великом преобразователе России». Который, пусть и жестокими методами, но привил цивилизованные европейские порядки варварской России, которая чудовищно отстала от Европы.

Для начала стоит напомнить о том, что представляла собой «просвещенная» Европа петровских времен.

Германия только что закончила Вестфальским миром 1648 года Тридцатилетнюю войну, в которой от военных действий, болезней и голода погибло три четверти (!) населения страны. Во время Петра Европа вела тридцатилетнюю войну за испанское наследство, которая была прекращена из-за истощения всех участвующих стран — и Германия, и Франция снова стали вымирать от голода. Десятая часть населения Франции нищенствовала, а половина находилась на его пороге. Европейские дороги кишели разбойными бандами (дезертирами из воюющих армий, голодающими мужиками, разоренными горожанами), которые могли найти себе пропитание только путем разбоя. Жандармерия вешала разбойников для устрашения сотнями и тысячами тут же на дорогах. Во всей Европе полыхали костры инквизиции (и католической, и протестантской), на которых ученые богословы обеих религий жгли ведьм. За столетие до Петра приговором от 16 февраля 1568 года Святейшая Инквизиция осудила на смерть ВСЕХ жителей Голландии, и герцог Альба подчистую вырезал жителей целых голландских городов. В первой половине 17 века голландцы участвовали в Тридцатилетней войне, после окончания которой их разгромил Кромвель (1652–1654 гг.), который своим «навигационным актом» начисто ликвидировал голландскую морскую торговлю. Затем последовали две войны с Францией, после которой Голландия была втянута в новую бессмысленную войну за испанское наследство. Голландия была разорена, голодные массы на улицах рвали в клочья представителей власти, власть отвечала казнями. Судья Карпцоф осудивший в Саксонии на казнь 20 тысяч человек, умер в 1666 году, незадолго до приезда Петра в эту «просвещенную» Европу.

В Англии при одной только Елизавете было казнено около 90 тысяч человек. Вся Европа билась в конвульсиях войн, голода, инквизиции и эпидемий, в том числе и психических: обезумевшие женщины сами являлись на инквизиционные судилища и сами признавались в сожительстве с дьяволом. Некоторые области Германии в результате этого остались совсем без женщин. Все это происходило в Центральной Европе. На юге было еще хуже, в особенности в Италии и Испании: последний случай публичного сожжения живого еретика был в 1826-м году (!).

Для сравнения напомню, что за все время 51-летнего правления Ивана IV (Грозного) — с 1533 по 1584 год, согласно синодику опальных, опричниками было убито от 3 до 6 тысяч человек. Поэтому «просвещенная» Европа назвала Ивана Грозного кровавым. Хотя за этот же период в Голландии было казнено около 100 тысяч человек. А в Париже только за одну Варфоломеевскую ночь (ночь 23 на 24 августа 1572 года) по приказу короля Карла IX и его маменьки Екатерины Медичи было вырезано от 10 до 12 тысяч гугенотов (а всего за эту ночь было убито около 30 тысяч протестантов).

Именно эту «просвещенную» Европу Петр и сделал образцом для подражания.

Теперь вкратце рассмотрим деятельность Петра I — первого «европеизатора» невежественной, лапотной России.

Будущего царя с трех лет воспитывал шотландский авантюрист Менезиус, попавший в русский плен, а затем обласканный царем Алексеем Михайловичем. Воспитанием Петра практически никто не занимался, и он проводил все время в потехах и безделье, был крайне несдержанным и имел в прямом смысле слова свирепый нрав. Позднее голландец Тиммерман обучал Петра арифметике, геометрии и фортификации. Несмотря на тягу к техническим наукам и природной сметливости Петр был безграмотным и почти не умел писать по-русски. Он не мог написать правильно ни одной строки: писал по три-четыре слова вместе (т. к. не знал, как отделить одно слово от другого); делал грубые ошибки и обрывал окончания слов. Кроме того, Петр перемежал русские слова огромным количеством иностранных. Поэтому до конца своих дней он писал свои указы так, что практически никто (не исключая и Сенат) не мог разобраться в его каракулях и тарабарщине. Что, впрочем, не мешало Петру нещадно карать за непонимание приказов. Другим наставником Петра был ненавидевший Россию шотландец Гордон. Гордон часто ездил в Англию для докладов о положении в России и получении соответствующих инструкций. Впоследствии Петр, как и Гордон, становится членами одной масонской ложи, в которой Гордон был первым надзирателем, а Петр — вторым. Гордон, человек образованный и умный, оказывал на Петра огромное влияние. Еще одним воспитателем Петра был Лефорт, который также появился в России при Алексее Михайловиче и за которого ходатайствовал женевский Сенат. Лефорт был человеком малообразованным, но умевшим обо всем красиво говорить, веселиться и приятно беседовать. Часто Лефорт являлся перед Петром в той или иной иностранной военной форме, чем приводил царя в восторг. Вслед за Лефортом царь и сам наряжался в иностранные военные костюмы, а вскоре Лефорт нарядил в новую форму и русских солдат. Лефорт познакомил Петра с иностранцами из немецкой слободы. В слободе царил самый широкий разгул: там упивались вином до безобразия и гуляли до упаду. Пили целыми сутками, да так, что многие с перепою и умирали. Стоит подчеркнуть, что источником беспробудного пьянства и разврата была именно немецкая слобода.

Царь часто писал Лефорту подобострастные письма, на которые Лефорт отвечал в бесцеремонно-фамильярном тоне. Это странное взаимоотношение царя с подчиненным можно объяснить только в том случае, если учитывать иерархию в масонской ложе.

При росте в два метра шестнадцать сантиметров Петр имел узкие плечи, непропорциональный росту, широкий таз и маленькие женские ступни тридцать седьмого размера, на которых плохо держалось огромное тело (поэтому Петр был вынужден ходить с палкой). При этом Петр обладал большой физической силой, а трясущееся вследствие нервной болезни лицо делало его таким страшным, что многие боялись одного лишь царского вида. Вполне возможно, что это врожденное уродство наложило свой отпечаток и на его прочие патологические наклонности.

Отношение Петра к собственному народу характеризует его высказывание: «С другими европейскими народами можно достигать цели человеколюбивыми способами, а с русскими не так: если бы я не употреблял строгости, то бы уже давно не владел Русским государством и никогда не сделал бы его таковым, каково оно теперь. Я имею дело не с людьми, а с животными, которых хочу переделать в людей».

В чем же заключалась эта переделка?

Весной 1697 года Петр отправляется за границу под псевдонимом урядника Преображенского полка Петра Михайлова. Эта «тайна» была сразу же раскрыта в Митаве, где царствующий герцог Фридрих Казимир был старинным знакомым Лефорта. Он оказал гостям пышный прием, на котором Петр весело рассказал о том, какие варварские нравы и нелепые предрассудки царят в его стране. И только ленивый не хвалил Петра за то, что он собирается произвести в России реформы.

Последняя «остановка» в этой поездке — Англия, где Петр встречается с Вильгельмом Третьим. Сведения о вступлении Петра в масонскую ложу разнятся. По одним данным, он вступил в ложу в Англии, по другим — в Саардаме. К сказанному остается только добавить, что первые масонские ложи возникли в России именно после возвращения Петра из Европы.

При посредничестве лорда Кармартена Петр заключил с английскими купцами договор о свободном ввозе табака в Россию. Хозяин табачной компании заметил Петру, что русские питают отвращение к этому зелью, считая его употребление грехом, на что Петр ответил: Я их переделаю на свой лад, когда вернусь домой.

Летом 1698 года Петр возвращается в Москву еще большим ненавистником Московской Руси. Единственно, что вынес Петр из своей поездки в чужие края, это отрицательное отношение к православной религии и русскому народу.

Под влиянием протестантской канонической системы Петр начинает «модернизировать» Православную Церковь. В результате чего даже была введена и инквизиция, из которой, к счастью, ничего не вышло. В 1700 году Петр запрещает Патриаршество, которое заменяет Синодом, а в январе 1701 года дом Патриарха, все архиерейские и монастырские дела передает в «монастырский приказ». Этот приказ начинает заведовать монастырскими вотчинами и творить в них суд. Так как протестанты обходятся без черного духовенства, Петр искореняет монашество: повелевает выгнать из монастырей всех послушников; всех проживающих в монастырях девиц, велит выдать замуж и не принимать в монахини женщин моложе сорока лет. Наступает полный запрет монахам вмешиваться в управление монастырских вотчин. Все доходы идут в монастырский приказ. 26 января 1723 году Петр издает Указ, в котором велит «отныне впредь никого не постригать, а на убылые места определять отставных солдат». Эти «европеизаторские» нововведения были настолько разрушительны, что уже к 1740 году Синод серьезно опасается в том, что монашество совсем исчезнет в России.

Помимо этого великорусские архиереи заменялись малороссами, зачастую выходцами из униатов. Один из таких деятелей, назначенный Петром местоблюстителем патриаршего престола, Стефан Яворский, на глазах молящихся содрал венец с чудотворной иконы Казанской Божьей Матери. Яворский утверждал, что иконы — простые доски и неоднократно издевался над Таинством Евхаристии. Другой, Феофан Прокопович, был беглым униатом, учеником иезуитов и протестантов, которого многие современники считали безбожником. Именно его перу принадлежит «Духовный регламент», появление которого протестанты расценили как свою победу над православием. Подписав 25 января 1721 года «Духовный регламент», Петр подчинил православную церковь государству.

Одним махом Петр узаконил упразднение патриаршества, обезглавившее русскую церковь; «обмирщил» русское государство, носившее до той поры религиозный облик. Одним росчерком пера Петр уничтожил все, что было сделано на протяжении веков.

Петр заставляет строить церкви не с куполами, а по европейскому образцу с острыми шпилями. Заставляет по-новому звонить, писать иконы не на досках, а на холсте. Велит разрушать часовни. Приказывает «мощей не являть и чудес не выдумывать». Запрещает жечь свечи перед находящимися вне церкви иконами. А о тех, кто на исповеди признается священникам в недоброжелательном отношении к его замыслам, Петр обязывает сообщать в Преображенский приказ.

Церковная «реформа» Петра была сознательным всесторонним переходом с русской религиозной точки зрения, на западную, протестантскую точку зрения. В результате создания Синода Церковь стала одним из государственных учреждений. В нарушение всех церковных канонов в состав Синода могли входить не только представители белого духовенства, но и миряне. Более того, сначала в Синод хотели ввести и протестантских пасторов и сделать его высшим административным учреждением и для других христианских Церквей. За первое десятилетие, после учреждения Синода, большая часть русских епископов побывала в тюрьмах, была расстригаема и бита кнутом.

Трудно перечислить все насилия против Православной Церкви, которые осуществил Петр. Федор Михайлович Достоевский так оценил результаты церковной реформы: «Русская церковь в параличе с Петра Великого. Страшное время». Даже турки, завоевав Византию, не обращались с православной церковью так, как обращались с нею при Петре.

Одновременно в первые годы своего правления Петр создал «Всешутейший, всепьянейший и сумасброднейший собор», которым развлекался всю жизнь. Придуман был данный собор не самим Петром, а по совету Лефорта и Гордона — протестантов, ненавидящих православие. Нашлись и русские христопродавцы, добросовестно и весело выполнявшие сие богохульное дело. «Патриарх» носил на голове жестяную «митру» с изображением Бахуса верхом на бочке; глиняная фляга с колокольчиками изображала панагию, а «евангелием» служил ящик в форме книги, внутри которой находились склянки с водкой. В вербное воскресенье, когда русский народ постился, молился и украшал иконы вербами, «православный» русский царь устраивал церемонию «шествия на осляти»: «патриарха» сажали на верблюда и вели в сад на берегу Москвы-реки к винному погребу. Затем следовала грандиозная попойка, после чего пьяная компания разбредалась по домам. Бывало «всепьянейший собор» Петра устраивал кощунственную покаянную процессию: «Его всешутейшество», окруженный своими подручными в вывороченных полушубках, выезжал на ослах и волах, или в санях, запряженных свиньями, козлами и медведями.

Только что отстроенный дворец Лефорта «освятили» в честь Вакха: кадили табачным дымом, а «патриарх» благословлял всех крестом, сделанным из перекрещенных табачных трубок. Затем во дворце началась продолжавшаяся двое суток попойка.

«Патриарх» вместо исповедания Веры исповедывал поклонение пьянству: «Вином, яко лучшим и любезнейшим бахусовым чрево своё яко бочку добре наполняю, так что иногда и ядем, мимо рта моего носимым, от дрожания моей десницы и предстоящей очесех моих мгле, не вижу, и тако всегда творю и учити мне врученных обещаюсь, инако же мудрствующе отвергаю, и яко чуждых творю, анафематствую всех пьяноборцев, но яко же вышерек творити обещаюсь до скончания моей жизни, с помощью отца нашего Бахуса, в нем же живем, а иногда и с места не двигаемся, и есть ли мы или нет — не ведаем». Петр пародировал Священное Писание: «О Нем же живем, движемся и есмы». Следовало рукоположение во имя пьяниц, шутов, сумасбродов, водок, вин, пив, кабаков, ведер, кружек… Потом «патриарха» облачали: «Сердце исполнено вина да будет в тебе», «Да будут дрожащи руце твои. Дубина Дидана вручается тебе. … Венец мглы бахусовой возлагаю на главу твою, да не познаеши десницы твоей, во пьянстве твоем»… Нападки на Православную Церковь и глумление над ее обрядами, доходившие до открытого кощунства, Петр сохранил до самой смерти. Необходимо особенно подчеркнуть то, что источник вдохновения петровского антирелигиозного хулиганства был попросту заимствован из лютеранской практики того времени — подхватив лютеранские методы издевки над католицизмом, Петр применил их по отношению православию.

Кроме царского беспробудного пьянства, в России было начато и насильственное спаивание людей, которым петровские гвардейцы вливали в горло ушаты сивухи. В этом направлении Россия также быстро европеизировалась, и «вельми зело» начинают пить уже и русские. Касательно же «цивилизованной» Европы, можно привести слова посла в Лондоне графа Воронцова, через сто лет после Петра сообщавшего о коронованных попойках, на которых «никто не вставал из-за стола, а всех выносили». Или об английском короле Георге, который перед собственной свадьбой нализался до такой степени, что во время церемонии придворные вынуждены были держать его под руки, так как сам стоять он уже был не в состоянии.

В 1701 году Петр издает указ о том, что все население России (кроме духовенства и пашенных крестьян), должно носить немецкое платье и ездить на немецких седлах. Даже для жен священников не делалось исключения. Запрещалось шить и продавать русскую одежду. А за ее ношение брали пеню.

Петр приказывает насильно брить бороды и носить иноземное платье. У городских застав находились специальные соглядатаи, которые отрезали у прохожих и проезжих бороды и обрезали полы у длинной, национального покроя, одежды. У тех, кто сопротивлялся, бороды просто вырывались с корнем. Вводится огромный налог на право ношения бороды. А в конце 1714 года был издан указ, угрожавший за ношение русского платья и торговлю им, ношение бороды каторгой и лишением всего имущества. Ненависть ко всему русскому дошла до такой степени, что в сентябре 1715 года Петр запретил торговать даже скобами и гвоздями, которыми подбивались башмаки старого образца. За нарушение, как обычно, каторга и лишение всего имущества.

Петр заменил якобы неудобные боярские ферязи на удобную для работы западноевропейскую одежду. Боярская ферязь, действительно, не была приспособлена для рубки дров — но бояре дров и не рубили. Но для поездки в санях лучше ферязи ничего лучше не было. И если внимательно всмотреться в стрелецкое обмундирование, то без особенного труда можно увидеть, что через 200 лет всякой западной ерунды с лосинами, киверами, треуголками, русская армия опять в конце 19 века вернулась к тем же стрелецким одеждам: штаны, сапоги, рубаха, шинель и папаха. Ибо это обмундирование соответствует русскому климату, и русским пространствам, и русской психологии. Голландские башмаки с пряжками и чулками могли быть очень красивы, но ни для русской осени, ни для русской зимы они не годятся никак — в России нужны сапоги или валенки. Треуголка или кивер еще могут подходить при небольших переходах. Но если солдату нужно делать тысячи верст, то кивер с его султаном и прочими побрякушками превращается из «головного убора» в очень обременительную ношу: попробуйте спать в кивере или на кивере. Папаху же можно нахлобучить или подложил под голову. 200 лет потребовалось для того, чтобы вспомнить такую элементарно простую вещь, как стрелецкая меховая шапка.

Петр требовал перестройки на иностранный лад домов, за несоблюдение чего налагалась пеня. Для ведения войн требовались огромные средства, поэтому в 1705 году была проведена перепись всех торговых людей с указанием их промыслов. Вся рыбная ловля отдавалась в вотчину Меньшикова, а самостоятельный лов влек за собой пытки и прочие наказания. Были отписаны в казну постоялые дворы, мельницы, мосты, перевозы, торговые площади… На всех мастеровых наложены годовые подати.

В числе прочих своих войн Петр начал войну с банями. На Руси искони были бани, в которых городской и деревенский люд мылся, по крайней мере, еженедельно. В «просвещенной» же, а на деле вшивой (в буквальном смысле) Европе бань не было вовсе. И вшивыми были все европейцы — начиная от простолюдина и кончая монархами. В Версальских дворцах на стол ставили специальные блюдца, для того чтобы на них желающие могли давить вшей. Придворные дамы носили в париках украшения в виде спиц, при помощи которых было удобно чесаться, а для маскировки запаха немытого тела были изобретены парфюмы.

Все бани сдавались на откуп с торгов, держать у себя бани запрещалось под страхом пени и сноса. Бани были обложены почти запретительным налогом: высшее сословие за право иметь баню платило три рубля в год, среднее — по рублю, низшее — по 15 копеек (в то время корова стоила 17 копеек). Такой налог не могли оплатить большинство жителей «даже с правежа под батогами». Этим Петр отучал русских мыться, дабы они более походили на «просвещенных» европейцев, а с упрямых чистюль брал деньги на реформы. Но даже с правежом под батогами Московская Русь защищала свое азиатское право на чистоплотность, вовсе неизвестную Европе петровских времен.

Оброком обложили пасеки. Был утвержден налог даже на дубовые гробы, которые отбирали у гробовщиков, увозили в монастыри и продавали вчетверо против обычной цены. Петр не придумал налога разве что на пользование чистым воздухом.

Рекрутские наборы достигли таких размеров, что, несмотря на издаваемые один за другим царские указы, все больше и больше народу становились беглыми, не боясь того, что смертная казнь ожидала не только самих беглых, но и тех, кто помогал им. На людях выжигали клейма, били кнутами, вырывали ноздри. Петр очень любил последний метод пытки. В его бумагах остались собственноручные отметки о том, каким должен быть инструмент, чтобы вырывал ноздри до костей.

Трудовой режим на петровских фабриках и заводах мало чем отличался от тюремного режима — содержание русского рабочего почти не превышало того, во что обходится содержание арестанта.

Торговые дома были заменены «кумпанствами». С русского купца драли семь шкур, а добыча переправлялась «кумпанствам» в виде концессий, субсидий, льгот и тому подобного. Из уничтоживших купечество «кумпанств» не вышло ничего — из сотни петровских до Екатерины дожило только два десятка.

До Петра крестьяне были прикреплены только к земле. Петр прикрепил их к помещикам, то есть создал крепостное право европейского типа. Когда Герцен и другие западники голосили о «крещеной собственности», они молчали о том, что она создавалась на базе принципов западноевропейского крепостничества. Стоит напомнить о том, что Алексей Михайлович закрепил крестьянское самоуправление, которое развил еще и Грозный, создал почти постоянную работу Земских Соборов — гармоничную и работоспособную русскую «конституцию».

В Московской Руси и мужик и дворянин были равно обязанными перед государством: крепостной человек служил своему помещику, с тем, чтобы дать ему возможность нести военную службу. Если помещик прекращал службу, от обязанностей к помещику освобождались и крестьяне. Принципиальное отличие западноевропейского и московского крепостного права было в том, что на Западе крестьянин был порабощен вовсе не во имя каких бы то ни было общих интересов какого-нибудь дармштадтского, веронского или клюнийского уезда. Он был закрепощен потому, что он был завоеван и рассматривался прежде всего как военная добыча. В Московской Руси мужик не был ничьей личной собственностью, он не был рабом. Он находился, примерно, в таком же положении, как в конце 19 века находился рядовой казак. Мужик в такой же степени был подчинен своему помещику, как казак своему атаману. Казак не мог бросить свой полк, не мог сойти со своей земли, атаман мог его выпороть (как и помещик крестьянина), но это был порядок военно-государственной субординации, а не порядок рабства. Начало рабству положил Петр.

Пресловутое создание российского флота (который в таких количествах был России вовсе ни к чему) происходило со свойственной Петру революционной энергией, переходящей в вопиющую бесхозяйственность. Миллионы десятин вековых дубовых лесов в Воронежской губернии были вырублены во имя постройки каких-то трех десятков кораблей; для застройки и отопления вновь построенных городов на побережье Азовского моря. Целая лесная область была превращена в степь, и в результате верховья Дона перестали быть судоходными, а 35 построенных кораблей сгнило в донской воде. Еще десятилетия спустя, напоминая о хищнической, бессистемной вырубке лесов, там валялись миллионы бревен. С такой же безумной расточительностью материальных ресурсов строился позже порт в Ревеле. Как пишет Ключевский, «ценное дубье для Балтийского флота — иное бревно ценилось в тогдашних рублей сто — целыми горами валялось по берегам и островам Ладожского озера, потому что Петр блуждал в это время по Германии, Дании, Франции, устрояя Мекленбургские дела».

Со всех концов Руси на строительство флота сгоняли рабочих, а на флот рекрутов. Это приобрело такие масштабы, что села пустели — оставшийся народ ударялся в бега, беглецы сбивались в разбойничьи шайки. Россия подверглась тотальному разорению, и все больше стала походить на «просвещенную» Европу (только близ Торжка, Пскова, Кашина и Ярославля насчитывалось 89 086 пустых дворов).

Желая привить в России судостроение по западному образцу, «великий и мудрый царь» указом от 28 декабря 1714 года запретил ходить в море на судах прежнего строя. Максимум через три года все русские суда должны были быть уничтожены. К счастью, как и все другие, не менее «мудрые» указы, выполнялись они «со скрипом» или, ввиду их полного идиотизма, не выполнялись вовсе. Неудовольствие народа становилось повсеместным, но повсюду бродили наушники и соглядатаи. Они подслушивали и доносили «куда следует». За одно неосторожное слово людей хватали и тащили в Преображенский приказ, ведавший политическим сыском. Там несчастных подвергали неслыханным мукам.

Бессмысленно переведя дубовые и сосновые леса, Петр, как всегда, бросился в другую крайность: издал драконовские законы против «губителей леса». На окраинах лесов были поставлены виселицы, на которых вешали крестьян, срубивших не то дерево, которое разрешалось.

Народ роптал: «С тех пор, как Бог этого царя на царство послал, так и светлых дней мы не видывали: все рубли, да полтины, да подводы, нет отдыха крестьянству. Это мироед, а не царь — весь мир перевел, переводит добрые головы, а на его кутилку и перевода нет!»

Начались народные бунты, сперва на окраинах, но потом вылившиеся в восстание под руководством Емельяна Пугачева. Все они подавлялись с неслыханной жестокостью и подлостью. Мятежникам, как правило, обещали прощение, если они покорятся, однако вместо обещанного прощения мятежников отправляли в Москву и после страшных пыток убивали.

Здесь уместно вернуться несколько назад и упомянуть о восстании стрельцов в 1698 году. Стрельцы восстали в защиту престола и алтаря против царя нечестивого, который ко всему прочему еще и лишил стрельцов бывших привилегий. Восстание было подавлено, в Преображенском приказе были устроены четырнадцать застенков, в которых стрельцов пытали с неслыханной жестокостью: в Преображенском селе ежедневно курилось до 30 костров с угольями для поджаривания стрельцов. Сам царь с видимым удовольствием присутствовал при этих истязаниях. Пытали не только стрельцов, но и их жен и детей.

30 сентября 1698 года к месту казни отправляется первая повозка осужденных. Приговоренных везли на Красную площадь в санях попарно, с зажженными свечами в руках. Клали по пятьдесят человек вдоль бревна таким образом, что бревно служило плахой. Головы стрельцов полетели от топора, которым орудовал сам царь (что до него не делал ни один из московских царей, даже Иван Грозный). Его приближенные — Голицын, Меншиков, Ромодановский также собственноручно рубят головы. Только утонченные иностранцы Лефорт и Бломберг отказались от этой работы и ограничились созерцанием. Став палачом сам, Петр сделал палачами и придворных: Каждый боярин должен был отсечь голову одного стрельца: 27 октября для этой цели привезли сразу 330 стрельцов, которые и были казнены неумелыми руками бояр, Петр смотрел на зрелище, сидя в кресле, и сердился, что некоторые бояре принимались за дело «трепетными руками».

Больше недели продолжалась эта кровавая вакханалия: 11 октября — 144 казни; 12 октября — 205; 13 октября — 141; 17 октября — 109; 18 октября — 65; 19 октября — 106.

Сто девяносто пять стрельцов было повешено у ворот Новодевичьего монастыря и перед кельей царевны Софьи; трое из них, повешенные подле самых окон, так что Софья могла легко достать до них рукой, держали в руках челобитные, адресованные царевне.

Но этого Петру было мало. Перед стрелецкой казнью он приказал вырыть из могилы гроб умершего двенадцать лет назад Милославского. К месту казни гроб везли на свиньях, а установили его таким образом, чтобы кровь казненных стрельцов лилась на останки Милославского.

Тела казненных стрельцов сваливали в те ямы, куда сбрасывали трупы животных. Повешенных стрельцов Петр запретил снимать, и они в течение нескольких месяцев болтались в петлях.

Многие из стрельцов были казнены по-новому, по заморскому: их колесовали. Это была первая из «прогрессивных» реформ, примененная Петром по возвращении на родину.

По «Уложению Царя Алексея Михайловича» смертная казнь в Московской Руси полагалась за 60 видов преступлений (по современному ему французскому законодательству за 115). Петр же ввел смертную казнь за двести видов преступлений — цивилизовав таким образом «дикую Россию».

В армии Петр вводит «палочную дисциплину», введенную европейцами в наемных войсках, для «повышения их боеспособности». Результатом этой «дисциплины» было то, что наемники боялись капральской палки больше, чем неприятельского штыка.

Здесь стоит упомянуть и о военных «успехах» Петра, которые также впечатляют.

Северная война (со шведами) была начата, когда Карлу XII было всего 18 лет и длилась 21 год, хотя Россия превосходила Швецию по военному потенциалу примерно в десять раз. Редкая война была так плохо обдумана и подготовлена, и редкий военачальник был бестолковее и трусливее Петра.

Наиболее впечатляет бой под Нарвой, где Петр (которому было уже 28 лет), узнав о приближении восьмитысячной шведской армии во главе с восемнадцатилетним мальчишкой, в панике бросает свою тридцатипятитысячную армию накануне боя, будучи заранее уверен в том, что она будет разбита почти в пять раз слабейшим противником, и даже не попытавшись отвести ее.

За одиннадцать лет до этого, в августе 1689 года Петр точно так же повторяет свой «подвиг» и отходит на «заранее подготовленные позиции», когда, узнав о заговоре Софии и бросив свои потешные войска, которых было около тридцати тысяч, в панике полуголый скачет в Троицкий монастырь. Где, разразившись рыданиями, умоляет игумена оказать ему защиту от Софии, с ее тремя сотнями стрельцов. В результате этого испуга (как потом выяснилось, необоснованного) Петр несколько повредился здоровьем: появились подергивания щеки, непроизвольные движения головы и некоторая неправильность походки. Он, по тогдашнему выражению, «голову запромётывал и ногою запинался».

Примерно так же дело обстояло во время гродненской операции. Петр, располагая втрое большими силами, думал только о спасении своей армии, и сам составил план отступления, приказав взять с собой «зело мало, а по нужде хотя и все бросить». В марте, в самый ледоход, когда преследовавшие Петра шведы не могли перейти Неман, русское войско, утопив в реке до ста пушек с зарядами «с великою нуждою», но благополучно отошло к Киеву…

Но незадолго до Полтавской битвы шведский обоз из 5 тысяч повозок, груженных продовольствием и боеприпасами, в сентябре 1708 года был захвачен старомосковской конницей под командованием Шереметьева, которая уже дважды била шведские войска (в 1701 году под Эрестдорфом и в 1702 году в Гуммельсдорфе). И которая в промежутке между Нарвой и Полтавой, пройдя по Лифляндии и Ингрии, завоевала Ниеншанц, Копорье, Ямбург, Везенберг, Дерпт, захватив почти всю Прибалтику. Потеря шведского обоза оставила Карла почти без пороха и совсем без артиллерии.

К Полтаве пришло 30 тысяч отощавших, обносившихся, деморализованных шведов. Этот сброд два месяца осаждал Полтаву, штурмуя ее за это время три раза. Полтаву защищал 4-х тысячный гарнизон генерал-майора Келина, которому помогали 4 тысячи вооруженных чем попало обывателей. Петр привел к Полтаве около 50 тысяч человек свежей армии с большим количеством артиллерии. Потом началось Полтавское сражение с голодными, деморализованными шведами, не выиграть которое было просто невозможно, тем более, что войсками командовал не Петр, а Шереметьев, воевода московской школы, уже не раз бивший шведов.

Самым большим позором русской армии под командованием Петра стал Прутский поход. Такого армия не испытывала никогда в своей истории. Надеясь на турецких христиан, на обещанную молдавскую поддержку, летом 1711 года самоуверенный Петр напал на Турецкую Империю. Неподготовленная и малочисленная русская армия не могла нанести туркам сколько-нибудь заметного урона. Особенно если учесть военный «гений» Петра. Турецкий визирь быстро окружил русскую армию, и хотя первая атака была отбита, судьба сражения была решена: спастись у нашего войска шанса не было. Петр Великий проявил привычную для себя твердость духа: плакал и писал завещания, предлагал отдать Карлу обратно всю Прибалтику (не Петром завоеванную!). Просто удрать Петр не мог, хотя он и умолял предводителя молдавского войска Никульче помочь ему с его новой женой Екатериной убежать домой — молдаванин отказался. Тогда Петр через своего приближенного еврея Шафирова за 150 тысяч рублей подкупил визиря, а его пашей — в соответствии с их рангом. Мир при Пруте был установлен на таких условиях: Петр уступил Азов со всем побережьем, обязываясь срыть там русские городки, и отдал большую половину Азовского флота. Обещал не вмешиваться в польские дела и предоставил шведскому королю свободный проход в свое отечество. Победители были настолько любезны, что охраняли путь отступления петровской армии…

Для сравнения стоит упомянуть, что в предшествовавшую петровской, эпоху Смутного времени, безо всякого правительства вообще, Россия справилась с поляками, шведами и собственными ворами за шесть лет; а при правительстве Александра I Россия за полгода разделалась с Наполеоном, освободив всю Европу.

Вернемся к реформам. Никаких законов в эпоху Петра фактически не существовало. Указ следовал за указом. Разобраться в них не было никакой возможности. Зимой 1711 года царем учрежден Сенат, состоявший вначале из восьми человек. Он издавал указы, которые должны были исполняться под угрозой наказания и даже смертной казни.

Появилось огромное количество бюрократов, деятельность которых сводилась к произволу и казнокрадству, а названия организаций и должностей навевали мысли об иноземной оккупации в буквальном смысле этого слова. В городах появился главный магистрат, обер-президент, бургомистр, альдерман, губернатор с помощниками — ландратами и ландрихтерами. Кроме этого были коменданты, обер-коменданты, вице-коменданты. После учреждения Сената были назначены фискалы во главе с обер-фискалом. Под ведомством обер-фискала были провинциал-фискалы. Обер-фискал писал в Сенат доносы, и если донос оказывался справедливым, то половина штрафа шла в доход государства, а половина — обер-фискалу; если же нет, то обер-фискал никакой ответственности не нес. На местном уровне этим же занимались провинциал-фискалы. Доносительство в государстве приобрело повсеместный характер.

Несмотря на это взяточничество и казнокрадство приобретает гигантские масштабы: один только Меньшиков наворовал, как минимум, тринадцать миллионов рублей, девять из которых держал в иностранных банках. Разумеется, эти деньги так за границей и остались. Сумма эта была воистину фантастической и равнялась нескольким годовым бюджетам всей России. Со взяточниками и казнокрадами царь борется избирательно: одних казнит, другим (наиболее нужным и верным приближенным, таким как Меньшиков) позволяет воровать совершенно беспрепятственно и в совершенно немыслимых количествах. На переправленных за рубеж наворованных средствах строится западная инфраструктура.

В конце 1717 года Петр вводит на шведский манер восемь коллегий: коллегия иностранных дел, камер-коллегия (заведует финансами), юстиц-коллегия, ревизион-коллегия, берг-коллегия, мануфактур-коллегия, военная и адмиралтейств-коллегия. На руководящие должности (и с соответствующим окладом) приглашают шведов.

В январе 1722 года всю государственную службу делят на воинскую, статскую и придворную (каждая из которых состоит из 14 ступеней). Низшая — четырнадцатая, высшая — первая. Люди начинают относиться друг к другу в соответствии с Табелью о рангах. Фискалов обязывают наблюдать, чтобы почет каждого соответствовал его рангу, и никто не смел присвоить себе высшего почета. Это масонское деление людей по вертикали и породило карьеризм, чванство, зависть, угодничество и прочие «лучшие» человеческие чувства, от которых до сих пор страдает наше общество.

Патологическая страсть к иноземщине и маниакальное реформаторство Петра вылилось и в постройку на болотах, новой северной столицы русского государства, нареченной немецким именем Санкт-Питер-Бурх.

Стоит напомнить о том, что основание «северной столицы» вдали от центра страны являлось не оригинальным замыслом самого Петра, а только реализацией старого польского замысла периода Смутного времени. В то время поляки считали необходимым для проведения в жизнь своих планов вырвать Царя из боярской и духовной среды, а для этого перенести царскую резиденцию куда-нибудь подальше от Москвы. Петр успешно выполнил этот польский план, как до этого он выполнил замыслы немцев, голландцев, протестантов по разгрому русского государства и русской культуры.

В 1703 году, забросив остальные заботы, вся страна принялась строить «северную столицу», и к 1708 году на постройку было уже согнано около сорока тысяч рабочих. При выборе места для основания города в расчет не принималась ни логика, ни география, ни климат, ни национальные особенности русской жизни. Единственное что двигало самодуром: «хочу, чтобы все было, как в Голландии».

Город начали строить на Петербургской стороне, но царь возжелал перенести торговлю и главное поселение в Кронштадт. Там каждая провинция снова строит огромный корпус, в котором потом никто жить не будет и который развалится от ветхости. В то же время город строится между Адмиралтейством и Летним садом, где берег выше и наводнения не так опасны. Петр снова недоволен. У него новая затея: Питер-Бурх должен походить на Амстердам — улицы надо заменить каналами. Для этого приказано перенести город на самое низкое место — на Васильевский остров. Но Васильевский остров заливался наводнениями; стали строить плотины — опять же по образцу амстердамских. Из строительства плотин ничего не вышло, ибо при тогдашней технике это была работа на десятилетия. Стройку перенесли на левый берег Невы, на то место, которое называется Новой Голландией…

На протяжении нескольких последующих лет строительство новой столицы пожирало огромное количество материальных ресурсов и людских жизней. Сколько при постройке новой столицы погибло людей — уже никто и никогда не узнает. Однако можно утверждать, что число жертв царского самодурства было не менее четверти миллиона человек. Город в буквальном смысле стоит на костях.

За все время петровского реформаторства население России уменьшилось в среднем на сорок процентов!

Но самым страшным было даже не это.

Самой кардинальной реформой Петра был его указ 1714 года о единонаследии. Благодаря этому указу огромный фонд поместных земель сделался частной собственностью дворянства. Напомню, что по московскому законодательству поместное владение было владением государственным, и дворянство владело поместьями лишь постольку, поскольку оно за счет поместных доходов несло определенную государственную службу. Это была не собственность, а заработная плата. После Петра у дворянства остаются только права. Петровский указ не только превратил государственные имения в частные, но и сделал государственных крестьян частной собственностью. Из служилого класса дворяне становятся классом рабовладельческим, а подавляющее большинство населения лишается всяких человеческих прав.

Военный дворянский слой, самый сильный в ту эпоху непрерывных войн, сразу сел на шею остальному населению страны: подчинил себе Церковь, согнул в бараний рог купечество, поработил крестьянство, а сам отказался от каких бы то ни было общенациональных тягот и обязанностей. Дворянство становится паразитическим классом и начинает жить в свое удовольствие.

Захватив власть над страной, дворянство отделяет себя от остальных не только политическими и экономическими привилегиями, но и всем культурным обликом. При Петре появляется совершенно новый для Руси термин: благородное шляхетство. На западе «шляхта» была отделена от «быдла» пропастью — целым набором самых разных культурно-бытовых отличий. Такую же пропасть нужно было создать между победителями и побежденными в новой России. Вместо прежнего поместного владельца и тяглого крестьянина, на разных служебных ступенях несущих одинаковую государственную службу, возникли шляхтичи, с одной стороны, и рабы — с другой. Всякая внутренняя и внешняя общность затрудняла бы реализацию новых отношений. Поэтому были созданы иной костюм, иные развлечения, иное миросозерцание и по мере возможности даже иной язык — сначала голландский, затем французский.

Образованный слой общества оторвался от народа. Став «гражданами мира», дворянство, а затем и интеллигенция перестали принадлежать России. Эта «оторванность от народа» или «пропасть между народом и интеллигенцией», заключалась в следующем: интересы русского народа (какими их понимал сам народ), были подменены интересами народа в понимании знати; а под интересами России понимались преимущественно интересы самого правящего сословия. Правящий и образованный слой, оторвавшись от народа при Петре, через сто лет окончательно потерял способность понимать что бы то ни было в России. Не приобретя особенно много способностей понимать что бы то ни было в Европе.

В семидесятых годах 19 века Достоевский сказал по этому поводу следующее: «За последние полтораста лет сгнили все корни, когда-то связывавшие русское барство с русской почвой».

Развернувшись лицом к Европе, знать обратилась к народу своим сановным задом.

 

Удар в спину

Воссоединение Малороссии с Великороссией произошло в то время, когда дворянство уже окончательно оторвалось от русского народа. В самом разгаре был двухсотлетний петербургский период, ознаменовавшийся полным разрывом русских верхов и народных низов и продолжавшийся до революции 1917 года. Русская интеллигенция, выросшая и воспитанная в этот период под влиянием Западной Европы, переживает настоящую духовную трагедию. По словам Ключевского: «Это люди воспитанные на иностранный лад, у них нет отечества; к русской жизни они относятся с величайшим презрением уже потому, что не знают ее, никогда ее не видели». Причину этого явления в русской жизни Ключевский объясняет следующим образом: «Русская действительность создавалась без всякой связи с западноевропейскими идеями; русские народные понятия текли не из тех источников, из которых вытекают идеи французской литературы. Русский человек вращался в русской действительности, на его плечах тяготели факты русского прошлого, от которых он никуда не мог убежать, ибо эти факты находились в нем самом, а ум его был наполнен содержанием совсем иного происхождения, заимствованным совсем из другого мира. Это очень неестественное положение. Обыкновенно общество и отдельные лица, вращаясь среди внешних явлений и отношений, для оценки их имеют и свои понятия и чувства, но эти понятия и чувства родственны по происхождению с окружающими явлениями и отношениями. Значит, в каждом правильно сложившемся миросозерцании факты и идеи должны иметь одно происхождение и только при таком родстве могут помогать друг другу… Русский образованный ум в 18 столетии стал в трагикомическое положение: он знал факты одной действительности (русской) и питался идеями иноземными. Вот когда зародилась умственная болезнь, или умственный недостаток, который, если угодно, тяготеет потом над целым рядом поколений, если мы только не признаемся, что он тяготеет и над нами. Недостаток этот заключается в том, что наши идеи не имеют ничего общего с нашими наблюдениями. Мы знаем свои явления, но обобщения, которые мы знаем, взяты из других явлений: мы знаем русские факты и нерусские идеи. … Непонимание действительности всегда развивалось в более горькое чувство, в отвращение к непонятной русской действительности. И чем успешнее русский ум усваивал себе чужие идеи, тем скучнее и непригляднее казалась ему своя действительность. Она была не похожа на мир, из которого выросли идеи, он никак не мог примириться с родной обстановкой, и ему ни разу не пришло в голову, что должен улучшить эту обстановку упорным трудом, чтобы приблизить ее к любым идеям; что идеи только цвет, украшение, которое является результатом упорного труда поколений. Почувствовав отвращение к родной действительности, русский образованный ум почувствовал себя одиноким в мире. У него не стало почвы, та почва, на которой он стоял, совсем не давала ему таких цветов; а образованный человек не знал, куда деться. Тогда им овладела та космополитическая беспредельная скорбь, которая так пышно развивались в нашей интеллигенции 19 века. … Ни идеи, ни практические интересы не призывали их к родной почве. Русский человек старался стать своим между чужими, а только становился чужим между своими. В Европе в нас видели переодетого по-европейски татарина, а в глазах своих он казался переодетым французом».

Неудивительно, что русская интеллигенция, под влиянием западноевропейской культуры, весьма чутко относилась к страданиям чужих народов, но в то же время приносила в угоду иностранцам насущные интересы своего многомиллионного русского населения. Поэтому в политически освобожденной от польского владычества Малороссии в течение 70 лет (с 1793 по 1863 гг.) прекрасно чувствовали себя только бывшие господа поляки и новые гости — немцы, которых русское правительство любезно пригласило для заселения «освобожденных» малорусских земель. При содействии русского правительства началось мирное завоевание Малороссии поляками и немцами.

Уже царь Павел I на всем пространстве присоединенных областей дал силу литовско-польскому законодательству и даже позволил собирать сеймики для выбора вместо предводителей дворянства, маршалов и других чиновных людей. Вопреки стихийному стремлению русского населения к переходу из Унии в Православие, он восстановил униатский епископат, но при том он не дал униатам ни митрополита, ни самостоятельного управления, а подчинил их управлению римско-католической коллегии, в которую Павел не допустил никого из униатов. Этим решением униаты не только отдавались во власть католиков, но и обрекались на переход в католичество.

Такую же политику продолжил его сын Александр I. В 1803 году был образован Виленский учебный округ из восьми губерний Виленской, Гродненской, Минской, Могилевской, Киевской, Подольской и Волынской (то есть из областей, отобранных у Польши при ее разделах). Попечителем этого округа состоял личный друг императора Александра I князь Адам Чарторыйский, ревизором же училищ в губерниях Киевской, Подольской и Волынской был друг попечителя Тадеуш Чацкий. Как далеко при помощи школы зашла полонизация Малороссии, свидетельствует следующий факт: когда во время первого польского восстания (1831 года) получен был указ о закрытии Кременецкого лицея, там не нашли ни одного ученика. Все ушли в повстанцы.

В Уманском училище Киевской губернии учителя-поляки учили, что Россия за Днепром, а здесь Украина населенная особой ветвью польского народа — украинской. Поэтому после утверждения русской власти казацкие и гайдамацкие бунты уже перестали пугать поляков. Казаки превратились в надежную стражу польских панских резиденций. Польский приспешник, казацкий поэт Т. Падура пел в начале 19 столетия: «Не бойтесь, лядские дети, пейте вино у стола, теперь можно вам сидеть, как под крылом ангела». В то время, когда Украина для коренного населения была адом, для польского поэта Б. Залесского она была лучше рая: «Боже лзами модлье циебье — Як умрем, дай ми Украине в ниебье!»

Отлично чувствовали себя и немцы, расселявшиеся по Малороссии. Немецкая колонизация Новороссии открылась манифестом Екатерины II от 4 декабря 1762 года, колонизация же Киевской, Волынской и Подольской губерний началась с 1791 года. Из-за границы в Россию двинулся сначала всяческий сброд, и лишь с 1804 года правительство начало отбирать колонистов. Находясь в привилегированном положении, немцы в течение одного столетия захватили самые лучшие земли, сделав русских крестьян своими батраками. Например, в Херсонской губернии на одну немецкую семью приходилось около 90 десятин, между тем как малорусы должны были часто довольствоваться одной-двумя десятинами на душу. Немецкая колония появилась и на острове Хортице, где после упразднения в 1775 году Екатериной II Запорожской Сечи, в 1788 году поселились менониты, и стала слышна почти исключительно немецкая речь. Потомки же Тараса Бульбы стали безземельными батраками. Это поистине трагическое положение коренного населения ярко обрисовал в своем «Послании до живых и мертвых» Т. Шевченко:

А на Сичи мудрый нимец Картопелъку садить; А вы ей купуете. И исте на здоровье Тай славите Запорожье… А чиею кровью От та земя напоена, Що картоплю родить? Вам байдуже, аби добра Була для городу.

Однако немцы не ограничились только материальной эксплуатацией малорусского забитого и забытого населения, но и начали его онемечивать. На эти ненормальные процессы в Малороссии русское общество совершенно не обращало внимания. Оно не имело даже ясного представления о том, что такое Малороссия — польская ли, русская ли земля. Правда, при Николае I было провозглашено господство так называемой «официальной народности». Но русские чиновники, обязанные стоять на страже русских интересов, редко когда могли устоять против ежедневного натиска польских просьб и домогательств, предъявляемых панами-грабями и панянками-грабинями большею частью на французском языке и имевших манеры настоящих европейцев. Французские просьбы польских панов перевешивали просьбы простого люда. А все потому, что изъяснявшийся на французском языке русский чиновник чувствовал себя частью мировой интеллигенции и относился к своим сородичам свысока и со стороны.

Малорусы страдали от тяжелой жизни; крестьянин для малорусской знати обозначал только босого и бритоголового раба. Малорусский народ говорил, что для него все равно — Россия или Польша. Словно две тучи: «одна черная, другая сизая», солнце же для него не показывалось. Стояли пустыми и православные церкви — паны-ляхи в воскресные дни гнали малорусов на работу. И такие вещи в течение почти семидесяти лет происходили в Империи, которая считала себя русской и православной. И гордилась своей силой.

Надежды на скорое возрождение Малороссии не оправдались. Малорусы оказалось в еще худшем положении, чем при поляках, и тем болезненнее чувствовали это горе, ибо они имели все основания ожидать лучшей доли от русского правительства. В то время, когда великорусские патриоты ищут выхода из создавшегося положения в усвоении и осуществлении либеральных западноевропейских ценностей, малорусы находят убежище в местном малорусском патриотизме. Малорусские поэты скорбят об участи своего народа, тщательно собирают его песни, стараются усвоить речь простонародья и ввести ее в литературу. Сознавая вполне, что причина неотрадного положения кроется в политическом режиме, они стараются разрушить существующий политический строй. В 1846 году в Киеве, при Университете Св. Владимира, Гулаком (Н. Иванович), Н. Костомаровым и В. Белозерским по образцу польского «Славянского общества», основанного в Париже польскими эмигрантами, был организован под именем Кирилло-Мефодиевского братства тайный панславистский республиканский кружок, в основе программы которого была федерация автономных славянских штатов. В Братство также входили П. Кулиш и Т. Шевченко.

Гулак был родом из полтавских дворян, учился в Дерптском университете, где глубоко проникся революционными идеями польской молодежи, которая в большом количестве собралась там после закрытия университетов в Вильно (Вильнюс) и Варшаве. А так как он был не только одним из создателей Братства, но и его душой, то не удивительно, что убеждения братчиков формировались под сильным польским влиянием. От поляков же члены Братства усвоили и «теории» графов Яна Потоцкого и Фаддея Чацкого о происхождении особого «украинского» народа.

Из прочих братчиков, кроме Гулака и Шевченко, выделялись еще своими талантами Костомаров и Кулиш. Оба впоследствии внесли богатый вклад в русскую историографию.

В качестве своих целей Братство ставило следующие:

Отменить крепостное право в России.

Освободить украинский народ из-под русской власти, а прочие славянские племена — из-под ига тех государств, в состав которых они входят.

Организовать у всех славян национальные республики на основе всеобщего избирательного права; граждане этих республик, кроме равенства перед законом, должны пользоваться правом бесплатного обучения в правительственных школах своих детей и полной свободой слова, печати, собраний и союзов.

Объединить все славянские республики в одну общеславянскую федеративную республику с общим федеральным парламентом и правительством.

Остается невыясненным вопрос — какими способами Братство собиралось достичь своих целей, и какими возможностями для этого оно располагало. Впрочем, это не помешало царской охранке за участие в Братстве арестовать в 1847 году Гулака, а в следующем — Шевченко. Насколько справедливы и были эти репрессии можно сделать вывод ныне, основываясь на «пользе» украинизации для объединения восточных славян.

Сейчас стоит немного остановиться на причинах репрессий по отношению к украинофилам и самостийникам.

В 1815 году на Венском конгрессе император Александр I согласился на создание под эгидой России Королевства (Царства) Польского на месте образованного Наполеоном в 1807–1809 годах Великого герцогства Варшавского. Александр I полагал, что этим облагодетельствует поляков, предоставляя им государственность, ибо в противном случае территория бывшего Великого герцогства была бы поделена между Пруссией и Австрией. Его не остановило даже то, что перед этим поляки воевали на стороне Наполеона против России — поляков он великодушно простил.

А зря! Ибо в результате этого поступка возникла ситуация, при которой часть древних русских земель (Галицкая Русь) осталась за пределами России, а в то же время в состав Российской империи вошли иконно польские земли с враждебно настроенным населением, что и создало предпосылки для последовавших затем серьезных политических осложнений (польских восстаний и создания «украинцев»).

Свой манифест император начал словами: «Поляки! кто старое помянет, тому глаз вон…» (к сожалению, выбросив окончание: «а кто забудет — тому оба!»). И восстановил Царство Польское в этнографических пределах.

Более того, он даже вознамерился включить в состав новообразованного Царства Польского (в составе Российской Империи) все малорусские земли! Которые до этого выли возвращены России Екатериной II и Павлом I. И только благодаря вмешательству Карамзина отказался от этих безумных намерений.

Поляки, тронутые до глубины души поступком самодержца всероссийского и короля своего, который прибыл в Варшаву, чтобы возложить на себя польскую корону, выпрягли лошадей из его кареты и впряглись в нее сами. Так и тащили они карету на руках перед толпами восхищенных соотечественников, певших гимн «Боже, цось польске».

Поступок действительно был не только великодушным, но и поистине царским. В качестве своеобразной компенсации за невозвращенные полякам русские земли Александр I отдал малорусские земли в полное распоряжение польским помещикам. На Волыни, Подолье и Правобережной Украине после 1815 года польское управление было восстановлено почти во всей его прежней полноте. Все важнейшие отрасли управления были сосредоточены в руках поляков, администрация и школы были польскими, в Кременце действовал крупный польский лицей.

Но гоноровитой польской шляхте этого было мало, она потребовала присоединения к своему королевству земель, входивших в состав Речи Посполитой ее разделов. Но на этот раз она уже получила отказ. И поляки принялись за подготовку восстания. В середине 1824 года в Житомире состоялся съезд польских заговорщиков, на котором, среди прочего, было решено развернуть пропаганду среди украинских крестьян на Правобережье, чтобы привлечь их на сторону поляков. В этом направлении работали Вацлав Ржевуский и Томаш Падура. Они старались «разбудить в народе Малорусском веру в его будущее под крылом Орла белого», то есть под властью Польши.

И через пятнадцать лет после восстановления Королевства Польского «благодарные» поляки подняли восстание, начав с заговора на жизнь родного брата государя цесаревича Константина Павловича, который едва избежал смерти от руки молодых польских военных и простолюдинов.

Главной причиной восстания 1830–1831 гг. (о чем говорят и польские историки), была попытка поляков восстановить Польшу в границах 1772 года — от «моря до моря»! Этнографические границы их явно не устраивали.

Во время восстаний 1830 и 1863 годов поляки пытались даже поднять малорусское население против России, но в одном и в другом случаях их попытки потерпели полную неудачу. Распространяемые «золотые грамоты» не имели успеха, и население Малой Руси в 1863 году само принялось усмирять польских повстанцев. Но по иронии судьбы (а точнее в результате полного невежества правившего в то время Николая I) малороссов и белорусов «зачислили» в соотечественники поляков! Поляками малороссы и белорусы именовались и в учебнике географии Арсеньева, по которым обучали детей в русских школах с 1820 по 1850 год. Вот такая царская «благодарность» от соотечественников за помощь в подавлении восстания.

Александр II отменил в Польше суровый режим, установленный после восстания 1830–1831 гг. его отцом императором Николаем I. Государь даровал Польше очень широкое самоуправление, вплоть до учреждения польских министерств. Но в 1863 году часть польской шляхты и духовенства, подстрекаемые Англией, Францией, Австрией и Ватиканом, ответила восстанием на реформы Вельопольского, только начинавшиеся и далеко еще не законченные. Цель восстания, по крайней мере для поляков, была все та же: восстановление государственной независимости Польши в старых границах с 1772 года, то есть до Западной Двины и Днепра, от Балтийского моря до Черного.

В своей борьбе поляки сделали ставку на малорусский сепаратизм и разжигание крестьянских аграрных волнений на юге России при помощи агитационных брошюр и прокламаций на простонародном наречии. Некоторые украинофилы начали охотно сотрудничать с поляками в деле их распространения. Найденные при обыске у польских главарей документы обнаружили непосредственную связь украинских националистов с польским восстанием. Едва ли не главными информаторами о связи «национально озабоченных» с восстанием, были другие поляки — помещики с правого берега Днепра. Сочувствуя восстанию и налаживая связи его главарей с украинофилами, они пришли в ужас, узнав о том, что польские повстанцы собираются разжечь крестьянские бунты на Украине. Лозунг генерала Мерославского о пробуждении «нашей запоздавшей числом Хмельнитчины» был для помещиков настоящим ударом. Пришлось выбирать между освобождением Польши и целостью своих усадеб. Польские помещики выбрали последнее.

Все время (после первого раздела Польши в 1772 году) поляки мечтали о реванше и возврате захваченной ими Западной Руси. Для этого сначала поляки попытались внушить малороссам идею о том, что они являются восточными поляками, в отличие от «москалей», которые даже не являются славянами (эту «теорию» разработал Франтишек Духинский). Но из этой затеи ничего не вышло — малороссы поляками становиться не желали. Тогда поляки использовали идею польских графов Яна Потоцкого и Фаддея Чацкого, «открывших» особый украинский народ. Со временем эта идея овладела горсткой малорусской интеллигенции, украинофильство которой поляки начали использовать в качестве средства для отрыва малороссов от великороссов. Все это должно было оправдывать польские претензии на отторжение малорусских земель. В качестве аргумента для обоснования национальной отдельности малороссов от великороссов активно использовались и языковые различия между ними.

Очевидно, что вся эта «научная и практическая деятельность» не являлась тайной для российского правительства, и вызвала с его стороны ответные меры. В 1859 году по цензурному ведомству было сделано распоряжение, чтобы «сочинения на малороссийском наречии, писанные собственно для распространения их между простым народом, печатались не иначе, как русскими буквами, и чтобы подобные народные книги, напечатанные за границею польским шрифтом, не были допускаемы ко ввозу в Россию».

14 июня 1862 года появляются «Временные правила по цензуре», в которых были два тогда неопубликованных «приложения». Одно из них содержало распоряжения относительно статей и сочинений о западных губерниях: «В виду нынешних усилий польской пропаганды к распространению польско-национального влияния на менее образованные классы населения западного края Империи и к возбуждению в них вражды против правительства, цензура должна с особенным вниманием рассматривать сочинения и статьи, в которых развивают такое влияние, и вникать как в сущность их, так и в наружную форму. … и не дозволять применения польского алфавита к русскому языку или печатать русские или малороссийские статьи и сочинения латинско-польскими буквами, тем более, что и ввоз из-за границы сочинений на малороссийском наречии, напечатанных польскими буквами, положительно запрещен».

В январе 1863 года вспыхнуло второе польское восстание, которое изменило благосклонное до тех пор отношение в российском обществе к украинофильству. И стали очевидными причины его быстрого распространения за несколько лет до этого. Намерения поляков стали совершенно понятны. И было понятно, что часть украинофилов даже не предполагала, в каких целях их начали использовать.

 

Валуевский циркуляр

В самом разгаре польского восстания, летом 1863 года, российское правительство отреагировало на антироссийскую польскую пропаганду. Появляется так называемый валуевский циркуляр, в котором и содержатся постоянно приводимые «национально озабоченными» строки о том, что «… никакого особенного малороссийского языка не было, нет и быть не может…». Но, поскольку кроме этих вырванных из контекста слов «национально озабоченные» ничего не приводят, имеет смысл привести его полностью:

«Отношение министра внутренних дел к министру народного просвещения от 18 июля, сделанное по Высочайшему повелению.

Давно уже идут споры в нашей печати о возможности существования самостоятельной малороссийской литературы. Поводом к этим спорам служили произведения некоторых писателей, отличавшихся более или менее замечательным талантом или своею оригинальностью. В последнее время вопрос о малороссийской литературе получил иной характер, вследствие обстоятельств чисто политических, не имеющих никакого отношения к интересам собственно литературным. Прежние произведения на малороссийском языке имели в виду лишь образованные классы Южной России, ныне же приверженцы малороссийской народности обратили свои виды на массу непросвещенную, и те из них, которые стремятся к осуществлению своих политических замыслов, принялись, под предлогом распространения грамотности и просвещения, за издание книг для первоначального чтения, букварей, грамматик, географий и т. п. В числе подобных деятелей находилось множество лиц, о преступных действиях которых производилось следственное дело в особой комиссии.

В С.-Петербурге даже собираются пожертвования для издания дешевых книг на южно-русском наречии. Многие из этих книг поступили уже на рассмотрение в С.-Петербургский цензурный комитет. Не малое число таких же книг представляется и в киевский цензурный комитет. Сей последний в особенности затрудняется пропуском упомянутых изданий, имея в виду следующие обстоятельства: обучение во всех без изъятия училищах производится на общерусском языке и употребление в училищах малороссийского языка нигде не допущено; самый вопрос о пользе и возможности употребления в школах этого наречия не только не решен, но даже возбуждение этого вопроса принято большинством малороссиян с негодованием, часто высказывающимся в печати. Они весьма основательно доказывают, что никакого особенного малороссийского языка не было, нет и быть не может, и что наречие их, употребляемое простонародием, есть тот же русский язык, только испорченный влиянием на него Польши; что общерусский язык так же понятен для малороссов, как и для великороссиян, и даже гораздо понятнее, чем теперь сочиняемый для них некоторыми малороссами и в особенности поляками, так называемый, украинский язык. Лиц того кружка, который усиливается доказать противное, большинство самих малороссов упрекает в сепаратистских замыслах, враждебных к России и гибельных для Малороссии. Явление это тем более прискорбно и заслуживает внимания, что оно совпадает с политическими замыслами поляков, и едва ли не им обязано своим происхождением, судя по рукописям, поступившим в цензуру, и по тому, что большая часть малороссийских сочинений действительно поступает от поляков. Наконец, и киевский генерал-губернатор находит опасным и вредным выпуск в свет рассматриваемого ныне духовною цензурою перевода на малороссийский язык Нового Завета.

Принимая во внимание, с одной стороны, настоящее тревожное положение общества, волнуемого политическими событиями, а с другой стороны имея в виду, что вопрос об обучении грамотности на местных наречиях не получил еще окончательного разрешения в законодательном порядке, министр внутренних дел признал необходимым, впредь до соглашения с министром народного просвещения, обер-прокурором св. синода и шефом жандармов относительно печатания книг на малороссийском языке, сделать по цензурному ведомству распоряжение, чтобы к печати дозволялись только такие произведения на этом языке, которые принадлежат к области изящной литературы; пропуском же книг на малороссийском языке как духовного содержания, так учебных и вообще назначаемых для первоначального чтения народа, приостановиться. О распоряжении этом было повергаемо на Высочайшее Государя Императора воззрение и Его Величеству благоугодно было удостоить оное монаршего одобрения».

Таким образом, после ознакомления с полным текстом циркуляра, становится ясно, что:

Запрет относился к выпуску религиозной, научно-популярной литературы и учебников, но не распространялся на художественную литературу (чего не отрицают украинские историки).

Заявления о «запрете языка», «полном запрете украинского слова», которыми пестрят пропагандистские издания, представляют собой явную ложь, рассчитанную на самого невежественного читателя.

Распоряжение о цензурных ограничениях было вызвано конкретными причинами, — восстанием поляков и использованием украинофильства в польских политических целях.

Украинские авторы совершают элементарный подлог, выдавая известные слова министра П. Валуева за его личное мнение, в то время как он только констатировал, общеизвестную точку зрения малороссов.

К сказанному выше нужно добавить, что в 1865 году был принят закон о печати, по которому можно было безо всякой предварительной цензуры печатать в Москве и Петербурге книги в 10 листов. И хотя этот закон несколько лет добросовестно исполнялся, никто из украинских писателей им не воспользовался.

Цензурные ограничения валуевского циркуляра были практически полностью забыты в начале 70-х годов. Кроме издания научных трудов, беллетристики и поэзии па украинском языке начинают выходить целые серии популярных брошюр для народа.

После подавления второго польского восстания, многие его участники эмигрировали в оккупированную Австро-Венгрией Галицию, где и продолжили свою подрывную пропагандистскую деятельность. В 1866 году в предисловии к первому номеру журнала «Siolo», основанного польским эмигрантом П. Свенцицким, говорилось о том, что если путем исторических и литературных исследований обосновать национальные отличия «русинов-украинцев» от «москалей», то между Москвой и Западом «встанет непробиваемая стена — славянская Украина-Русь». В том же году польская «Gazeta Narodowa» призывала создать в Галиции «антимосковскую Русь», которая будет для Австрии оборонительным валом против Москвы и основой будущей политики, устремленной на Восток.

Галицкая польская печать открыто пишет о том, что галицкое украинофильство распространяется для подрыва единства России; в украинофильной прессе публикуются антироссийские выпады. Кроме того, российскому правительству становится известно и о связях российских украинофилов с революционными партиями. Причем информация об этом поступает от самих же украинофилов, лично убеждавшихся в том, что представляют собой украинофильские организации, и в чьих интересах они действуют. В ответ на это Российское правительство ужесточает цензуру, усиливает контроль за международной корреспонденцией.

 

Эмский указ

Обеспокоенный этими событиями Александр II приказывает создать специальную комиссию, в состав которой входят министр внутренних дел Тимашев, шеф жандармов Потапов, министр народного просвещения граф Дмитрий Толстой и тайный советник из Киева М. Юзефович (в качестве эксперта). Комиссия подготавливает указ, который Император подписывает 30 мая 1876 года в немецком курортном городке Эмсе, где в это время он находится. Именно поэтому его начинают называть эмским указом. Полностью содержание этого указа «национально озабоченные» также никогда не публикуют. И по тем же самым причинам, что и содержание валуевского циркуляра.

Полное содержание указа следующее:

«Ныне Государь Император Высочайше повелеть соизволил:

Не допускать ввоза в пределы Империи, без особого на то разрешения Главного Управления по делам печати, каких бы то ни было книг и брошюр, издаваемых за границей на малороссийском наречии.

Печатание и издание в Империи оригинальных произведений и переводов на том же наречии воспретить, за исключением лишь: а) исторических документов и памятников и б) произведений изящной словесности, но с тем, чтобы при печатании исторических памятников безусловно удерживалось правописание подлинника; в произведениях же изящной словесности не было допускаемо никаких отступлений от общепринятого русского правописания, и чтобы разрешение на напечатание произведений изящной словесности давалось не иначе, как по рассмотрении рукописей в Главном Управлении по делам печати.

Воспретить также различные сценические представления и чтения на малороссийском наречии, а равно и печатание на таковом же текстов к музыкальным нотам».

В свете политической обстановки того времени первый пункт этого указа понятно и комментариев не требует. Второй пункт был связан с попытками внедрения в Галиции «фонетики», для обоснования теории особой «украинской нации». Третий пункт был связан с полным отсутствием в малорусском наречии слов, описывающих понятия вне сферы бытового общения, что приводило к необходимости придумывать новые слова (вспомните крылатую фразу «Хай дуфае Сруль на Пана…»). Кроме того, это словотворчество использовалось для обоснования существования «украинской нации».

Кроме вышеназванных распоряжений были еще другие: 1864, 1892, 1895 и 1903 годов. В них указывалось практически одно и то же: «…до разрешения вопросов, к которым относился указ 1863 года, обучение в школах вести на общепонятном русском языке». Мало того, что из содержания этих распоряжений был понятен их временный характер, само обилие этих распоряжений говорило о том, что тогдашняя бюрократия не надрывалась, внедряя эти указы в жизнь.

Единственный реакционный из приведенных выше запретов был запрет театральных представлений. Однако и он на практике не соблюдался. Даже Петербургские театральные сезоны всех последующих лет изобиловали гастролями малороссийских трупп, с указанием на афишах: «представление дается народным наречием». Малороссийские актеры играли сцены из народной жизни в Царском Селе для императорской фамилии и были обласканы Александром III. Единственная попытка исполнения указа была предпринята Киевским генерал-губернатором. Когда же Кропивницкий пожаловался одному из великих князей, тот его успокоил: об «этом старом дураке» он поговорит с министром внутренних дел. Препятствий больше не чинилось.

Покончив с примерами царских «репрессий» по отношению к «украинскому» языку и культуре, упомяну об одном малоизвестном факте: в 1822 году австрийское правительство запретило ввоз из России в Галицию любых книг на русском языке. Образованные самостийники об этом интересном факте знают, однако предпочитают помалкивать.

Теперь перейдем к рассмотрению последствий деятельности российской интеллигенции на дальнейшие события.

Великорусская и малорусская интеллигенция, (равно как и правительство) в течение длительного времени относились к подрывной деятельности польских графов с чисто русской снисходительностью: например, граф Северин Потоцкий вел свою пропаганду, пользуясь положением попечителя вновь открытого Харьковского университета. Более того, теории польских графов вскоре захватили умы некоторых польских политических деятелей, публицистов и писателей, а через них проникли в… Москву. Некоторые великорусские ученые во главе с самим М. Погодиным восприняли польские байки о нерусском происхождении малороссов, и поэтому оказались в России основоположниками так называемой «польской школы». Сколько в этом вопросе было проявлено доверчивости и наивности, а сколько легкомыслия и близорукости (научной, национальной, политической) сказать сложно.

В то же время в Галиции австрияки, используя идеологическую поддержку поляков и приток в Галицию украинофилов из России, создают Пьемонт для объединения всех «украинских земель». Русофильская галицкая интеллигенция «украинизаторами» отправляется в тюрьмы и на виселицы. Официальная Россия безмолвствует. А великорусская интеллигенция, отравленная идеями либерализма, не только не пытается защитить русинов, отстаивающих идею объединения русского народа, но и подвергает их систематическому и беспощадному осуждению. Русские профессора и академики своим авторитетом поддерживают украинизаторов в их начинаниях.

В 1905 году была образована комиссия Академии Наук по вопросу «об отмене стеснений малорусского слова». В ее состав вошли семь человек: зоолог В. Заленский, ботаник А. Фаминцын, археолог А. Лаппо-Даниловский, ориенталист С. Ольденбург, а также три специалиста по славяно-русской филологии: Ф. Фортунатов, А. Шахматов и Ф. Корш. В составленной ими записке признается, что в 17 веке русский литературный язык наводнили особенности малорусской книжной речи, что «влияние малорусских писателей и ученых деятелей 18 и 19 веков на московскую образованность отразилось на русском литературном языке» и что «наносное малорусское произношение не чуждо языку Ломоносова и Сумарокова». Та же записка утверждает, что «усилия великих русских писателей все более сближали книжный язык с народным и это направление уже в конце 18 столетия и в начале 19 столетия сделало наш литературный язык вполне великорусским и нашу современную литературную речь — речь образованных классов и письменности всех родов должно признать вполне великорусской». Комиссия Академии Наук признала русский литературный язык исключительно великорусским языком, следовательно, она признала за малороссами право создать свою особую литературную речь . Победа «украинизаторов» была воистину огромной. Имеются в виду политические последствия этой записки, изданной русской Академией Наук.

Нужно еще раз подчеркнуть: гигантскую услугу создателям самостийной Украины оказали русские профессора и Российская Академия Наук в целом. Благодаря этой «научной» поддержке Россия не сделала ничего для уничтожения заразы самостийничества не только в зарубежной тогда Галиции, но и у себя дома — в Малороссии. А потом, пришедшие к власти большевики, под чутким руководством Лазаря Моисеевича Кагановича наштамповали 30 миллионов украинцев. Себе на будущую погибель.

И эту фатальную ошибку уже не могло изменить позднейшее раскаяние Милюкова в 1939 году, когда в «Последних Новостях» он признался в том, что в «украинском вопросе» он опростоволосился: «Мы не достаточно отдавали себе отчет в том, что «украинцы», борясь вместе с нами против старого режима, в действительности шли дальше, и вели борьбу против России». Большевики же за социал-демократическими устремлениями небольшой части «национально озабоченных» не разглядели основной черты всех без исключения самостийников — их патологической антирусской направленности.

Однако вернемся в начало 1917 года. Февральская революция года опять оказывает огромные услуги малорусскому сепаратизму. В своей речи, произнесенной 2 марта 1917 года, министр иностранных дел П. Милюков заявляет следующее: «Быть может, на этом посту я окажусь и слабым министром». Он не ошибся. В первом своем заявлении о задачах русской иностранной политики, сделанном 9 марта 1917 года представителям большой петроградской печати, он только слегка затронул вопрос о судьбе Прикарпатской Руси, отметив, что украинцы в Галиции, если пожелают, могут объединиться с украинцами, заселяющими Россию. Милюков, как министр иностранных дел, перед изумленным миром подтвердил существование отдельного украинского народа, одним своим словом он превратил Галицкую Русь с ее тысячелетней историей в Галицкую Украину, а галицких русинов сделал «украинцами» . Судьбу этой искони русской земли он поставил в зависимость не от России, а от «Украины», вверив заботу об этой стране не русским, а «украинцам», Милюков, как министр иностранных дел, разделил русский народ на два: русский и украинский.

С этого момента защитницей Юго-западной Руси становится не Россия, а мифическая «Украина».

4 апреля 1917 года в Москве состоялось общее собрание уроженцев и деятелей Холмщины, которое послало следующую телеграмму украинскому Конгрессу, который должен был собраться 7–8 апреля в Киеве: «Второе общее собрание эвакуированных в Москву холмщан просит радостно приветствовать украинский Конгресс, собравшийся для объединения всех украинских земель и заявить ему о горячем желании Холмщины присоединиться ко всему украинскому народу. Холмщина всегда входила в состав земель Малой России, жила одной жизнью с соседними Волынью и Галичиной и до настоящего времени сохранила свою русскую народность, свой великий вековой уклад жизни и исповедует единую со всей Русью православную веру. Временное обособление Холмщины от родственных ей земель и включение ее на Венском конгрессе в состав Царства Польского имело для ее религиозной, национальной и культурной жизни весьма вредные последствия. Общее собрание непоколебимо убеждено в том, что оставление крестьянской Холмщины за государственно-политической границей Руси в пределах самостоятельной Польши неминуемо повлечет за собой полную религиозную, национальную и общественно-экономическую гибель крестьянских масс Холмщины. Настойчиво просим украинский Конгресс включить Холмщину в состав объединенных украинских земель».

В тот же день общее собрание холмщан подает министру внутренних дел записку о нуждах Холмщины: «Объявленный акт Временного правительства о независимости Польши не говорит ни одним словом о том, какая судьба постигнет Холмщину. По вопросу о национальном самоопределении собраниями холмщан приняты следующие резолюции:

Оставление Холмщины в пределах Польши собрание считает недопустимым.

Признавая, что только органическое слияние Холмщины с украинским народом может обеспечить ей возможность правильного политического и культурного развития в будущем, собрание полагает, что Холмщине необходимо всецело слиться с украинским движением при условии сохранения некоторых особенностей ее жизни».

Вследствие заявления П. Милюкова украинское движение, бывшее внутренней проблемой России, превратилось в международный фактор, который должен был решать судьбу Зарубежной и Холмской Руси. Это было очередной крупной победой сепаратистов. Благодаря записке Академии Наук в 1905 году и декларации П. Милюкова как министра иностранных дел, признавшего 9 марта 1917 года с международной трибуны существование украинского народа, украинское движение получило головокружительное развитие, последствия которого для будущего всей России и русского народа оказались самыми губительными.

16 июня 1917 года Временное правительство в полном своем составе, издало воззвание к «украинскому» народу, начинающееся со слов «граждане украинцы!». «Украинцы» не замедлили воспользоваться благоприятными для себя обстоятельствами и начали энергичную деятельность по созданию «самостийной Украины». Власть захватывает ни кем не выбиравшаяся «Цэнтральна Украйинська Рада», из 18 членов которой 12 были австрийскими подданными. Затем был создан «гэнэральный Сэкрэтариат», в пределах Малороссии заведующий делами (внутренними, финансовыми, продовольственными, земельными, сельскохозяйственными…); «Вийськовый гэнэральный комитэт»; сформированы украинские полки, насчитывающие свыше 50 тысяч штыков.

Вся дальнейшая деятельность Цэнтральнойи Рады заключалась в закреплении за собой захваченных прав и выдвижении «украинского вопроса» на международный конгресс. Их задачу облегчило само Временное правительство, передав судьбу Прикарпатской Руси и Холмщины исключительно в руки «украинцев». С другой стороны фронта немцами и австрияками велась оголтелая пропаганда «самостийнойи Украйины». На Холмщине формируются «украинские легионы». Набор добровольцев идет под лозунгом «Незавимая Украина во главе с Киевом и Львовом». Германский штаб восточного фронта предписал военным властям оказывать им всяческое содействие.

Самостийныки призывают немцев на свою территорию и открывают перед ними свой фронт…