Неделя за неделей проходили в ежедневных встречах с Эвой, в телефонных звонках и разговорах, которые вел Анджей, чтобы как-то устроить дальнейшую ее судьбу.

Теперь они встречались в разное время дня, нередко за обедом, иногда вечером, а часто и до обеденного перерыва, для этого Анджей под благовидным предлогом исчезал из своего учреждения.

Встречи с Эвой стали для него необходимы, хотя он обманывал самого себя, что делает это ради нее, чтобы уберечь ее от возврата к прошлому. Конечно, в этом была какая-то доля правды, но вся правда заключалась в факте, что чувство, возникшее в нем столь случайно и неожиданно, росло и крепло с каждым днем. Он не представлял себе, что сможет отказаться от нее и вернуться к прежнему образу жизни, к Ренате.

А пока пытался лавировать. Старался не очень уж часто уходить из дому по вечерам и ночами и конечно же скрывал от Ренаты, что любит другую, и поэтому, как правило, встречался с Эвой в служебные часы и в обеденный перерыв.

Участившиеся отлучки перед обедом начали порождать в учреждении всяческие сплетни вокруг его персоны. Не подогревала их одна только пани Зофья, которая как раз больше всех могла бы отличиться на этом поприще. Она, наоборот, маневрировала, как истый дипломат, и всякий раз, объясняя причину его отсутствия, прибегала к помощи различных ухищрений, причем делать это приходилось чаще всего, когда его спрашивали по телефону.

С каждым днем Анджей ставил ее во все более трудное положение, однажды даже Боровец заметил:

— Ваш шеф всегда сидел за письменным столом, а теперь носится то на совещание, то в Союз, то в музеи.

— Но это же естественно, пан председатель, у нас сейчас прибавилось дел, новые мероприятия, завершающая стадия работы над выставкой для Италии.

— Ах, вот как. Посмотрим. Пусть позвонит мне, когда придет.

Бдительная пани Зофья заметила, что за отлучками Анджея с особой тщательностью наблюдает вездесущая Перкун, которая как-то после ухода Анджея ворвалась в приемную и, размахивая над столом секретарши какими-то, якобы служебными, бумагами, зашумела:

— Что, шефа нет? Как же мне решить эти важные вопросы?

— Если вам известно, что его нет, так зачем спрашиваете?

— Я случайно заметила, что он ушел. Мне просто не везет, только появится важное дело к нему, а его и след простыл. Ежедневно отлучается.

— Это его дело. А бумаги можете оставить у меня. Как только появится, я передам.

— Я должна переговорить с ним…

— Если он захочет вас видеть. Я рекомендую оставить папки здесь.

Перкун побагровела, даже веснушки исчезли с лица.

— Вы всегда затрудняете контакт с шефом, делаете из него недоступного сановника. Это ваша вина, что он стал пренебрежительно относиться к нам.

Но пани Зофья тоже не была бессловесной ангелицей и ответила:

— Никто здесь никем не пренебрегает. Сейчас же убирайтесь отсюда и садитесь за работу, вы за целую неделю не представили ни страницы. А если и выдавите из себя что-нибудь, то все равно приходится переделывать. Как склока — вы первая, как работа — последняя.

— Нет, вы подумайте только! Что за наглость! Я буду жаловаться в местный комитет!

— Жалуйтесь хоть самому господу богу, а мне голову не морочьте и не приходите сюда в роли… надзирателя.

Подобные стычки стоили пани Зофье немало здоровья, и она каждый раз решала, что отыграется за служебные неприятности на самом Анджее, как только он появится. Но до прихода шефа остывала, и на том все кончалось.

Интуиция подсказывала ей, в чем причина частых отлучек шефа, но она даже не пыталась в разговорах с ним затрагивать эту тему. Докладывала ему о наиболее важных звонках, несколько смягчая при этом высказывания отдельных, особо докучливых просителей, которых ей волей-неволей приходилось выслушивать в его отсутствие. Впрочем, мнение о них сложилось у нее уже давно. Бесталанные и безвестные творческие работники, много о себе воображающие, проходили надутые, как индюки, вели себя нахально. Более талантливые и более известные держались куда скромнее.

Попытки Анджея пристроить Эву работать в какой-нибудь художественный коллектив пока не дали никаких результатов. Хорошо знающий музыкальные театры Петр, на которого больше всего рассчитывал Анджей, уже в первом разговоре на эту тему занял уклончивую позицию.

— Я не знаю этой девушки, но, исходя из того, что ты мне рассказал о ней, я бы посоветовал тебе выбить у нее из головы ее артистические страсти.

— Я никак не ожидал, что ты можешь сказать такое.

— Десятки тысяч девиц мечтают о карьере эстрадной певицы, насмотрятся в телевизор, начинают воображать, будто созданы для этого, думают, что это легко достижимо. Но скольких из тех, кто начинает и пытается, ждет хоть какой-нибудь успех?

— Потому что образовались кланы, которые не дают продвигаться остальным. Нужно сломать этот порядок.

— Э, так тебе кажется. Мы, старые волки, знаем, как делается успех на всех конкурсах, фестивалях, концертах. Всегда действует какая-нибудь клика, которая тайно, как масоны, одних засыпает, других вытаскивает. Большинство этих кандидаток в певицы — это несчастные, разочарованные существа, у которых рухнули все надежды. Выброшенные за борт, точнее, за рампу, они ломаются и потом до конца жизни будут презирать любую работу, которую им придется выполнять. Впрочем, что я тебе читаю лекции, ты сам хорошо знаешь эту среду.

В принципе аргументы Петра попадали в цель. Анджей до последнего времени разделял его мнение о превратностях артистической карьеры в сфере легкой музыки, но положение, в котором он теперь оказался, невольно заставляло его пересмотреть свои прежние убеждения.

— Я понимаю, Петр, твое отношение к этому вопросу, но Эва — кстати, ты должен обязательно познакомиться с ней — прекрасная девушка. Она уже выступала на эстраде. Даже скажу тебе больше, она сама уже не рвется туда и занялась бы другой работой, но я не хочу, чтобы она похоронила навсегда свои способности, пусть даже скромные. Я постараюсь, чтобы она училась, понемногу выступала, если это принесет ей удовлетворение, вселит надежду…

— На серьезную учебу по вокалу она, пожалуй, опоздала. Не хочу, однако, ничего предрекать, я в этом слабо разбираюсь. Но тебя, как-я вижу, очень волнует все связанное с ней.

— Потому и прошу тебя по старой дружбе. Мне очень хочется сделать что-нибудь для нее.

— Попробую поговорить с дирижерами в нашем театре, пусть послушают и дадут оценку. Одно знаю, даже для того, чтобы стать хористкой, нужно иметь за плечами музыкальное училище, а у нее нет этого. Но посмотрим.

Они договорились встретиться втроем на следующий день, а пока, прощаясь с другом, Петр сказал:

— В одном я уверен: с тех пор как мой старый друг познакомился со своей красоткой, которой я еще не видел, он стал инициативнее и темпераментнее.

— Ты прав.

— Амуры амурами, а за мольберт ты стал? По-настоящему?

— Пока что нет.

— Какого же черта влюбляешься? Художнику положено знать, для чего существует любовь.

— Вся энергия уходит на канцелярщину. Делаю заказы другим художникам, знакомлюсь с чужими проектами, а для собственной души ничего не получаю. Но чувствую, что подступает желание. Вот только мой несчастный дом…

— А насчет дома ты не преувеличиваешь? Уже не первый раз я слышу.

— Нет, не преувеличиваю. Тоска и неволя. Я ведь не такая вольная птица, как ты.

— Что касается моей свободы, то не все обстоит столь благополучно, как тебе кажется. Одиночество — далеко не рай. — Петр широко улыбнулся, дружески похлопал приятеля по плечу и добавил: — Ты, как я вижу, не ищешь такого свободного одиночества.

— Шутишь, Петр, потому что не знаешь этой девушки. Увидишь ее, поговоришь с ней и тогда простишь мне все грехи. Надо встретиться втроем. Может, завтра?

— С огромным удовольствием.

На другой день состоялась условленная встреча. Для Эвы это были мучительные минуты, потому что, сидя напротив Анджея и его друга, она чувствовала себя так, будто находится перед судейским столом и ждет приговора. Она была смущена, не очень разговорчива и была убеждена, что выглядит как нельзя хуже. Но Петр был человеком воспитанным, с добрым характером, и потому Эва, наслушавшись комплиментов, через какой-нибудь час вполне освоилась со своим сложным положением.

А еще день спустя Петр с утра позвонил Анджею на службу. Когда пани Зофья услышала его голос, он мог уже и не называть своего имени.

— Алло! Конечно, узнаю, Петр Земба. Доброе утро. Соединяю вас с шефом, — проговорила она самым сладким тоном, на какой только была способна, ибо Петр был ей очень симпатичен. Его она как раз относила к категории вежливых и скромных. Кроме того, знала, что Анджею всегда приятен звонок Петра.

Она облегченно вздохнула:

— Такой звонок с утра — добрая примета. Культурный человек этот Земба и благотворно влияет на моего шефа.

Между тем в кабинете уже текла беседа.

— Алло! Анджей!

— Как поживаешь, Петр?

— Беспокою тебя, как видишь, с самого утра, чтобы дать ответ.

— Слушаю тебя.

— Ты был прав, я тебя полностью понимаю. Необыкновенная девушка, великолепная. Разумеется, не секс-бомба, но красивое дитя.

— Вот видишь, я не преувеличивал.

— Она еще успеет сделать карьеру, конечно не в опере, а на эстраде. Но я ничего не могу сделать, а если бы даже мог… — Голос в телефоне прервался.

— Почему ты замолчал? Что ты хотел сказать?

— …пальцем бы не шевельнул ради этого.

— Почему?

— Боюсь, что ты меня превратно поймешь, но я не шевельну пальцем, потому что желаю тебе добра. Вчера я понял, что она для тебя значит. Если хочешь потерять свою Эву, толкай ее в мирок поп-музыки. Выслушаешь мой совет?

— Охотно.

— Найди ей работу в каком-нибудь учреждении, пусть даже канцелярскую. Ей нужно привыкнуть к нормальной дисциплине труда. Она неглупа, можешь помочь ей поступить в институт, разумеется заочный. Поищи для нее факультет и специальность, близкую твоим интересам, ну, скажем, искусствоведение…

— Ты считаешь, что она должна похоронить свои способности?

— Упрямо твердишь свое. Позвони тогда Якубу, ты сам напомнил мне о нем. Он хорошо знает, как делают эстрадную карьеру красивые девушки, даже за границей.

— Спасибо, Петр. Я подумаю.

— Не сердись только. Это мой дружеский совет.

После этого разговора он снова вступил в бой с собственными мыслями. Петру он верил почти безгранично, столько раз убеждался в его доброжелательности, но на этот раз Анджея одолели сомнения. Надо же, так нелюбезно ответить: пальцем не шевельну.

Петр не без язвительности упомянул и о Кубе, с которым они оба были хорошо знакомы. Спору нет, Куба — тип оборотистый, но не на всем, что он делает, можно поставить клеймо высокой пробы. Однако именно такие умеют действовать, знают, где, что и как.

«Петру что-то не нравится, — рассуждал Анджей, — но ведь он может и ошибиться, вряд ли стоит прислушиваться только к его мнению».

Он решил обратиться к Кубе. Снова была встреча втроем, на этот раз был не только обед, но и водка, потому что Куба отнюдь не был активистом общества трезвости. Он сделал удивленную мину, когда Анджей ради вежливости и не собираясь уговаривать спросил, не заказать ли приятелю к обеду чего-нибудь спиртного.

— Не понимаю твоего вопроса. Я же не болен. А тебе что, врач запретил? — пошутил он.

— На здоровье не жалуюсь, но с некоторых пор не пью.

— Но сегодня? Со мной и с барышней?

— Эва не пьет, ну давай вдвоем. Какой тебе?

— Чистой, как всегда.

Хлопнув первую стопку, Якуб Куня тут же обрел красноречие. С этого момента все большее место в разговоре стали занимать его комплименты в адрес Эвы и расспросы об ее первых шагах на эстраде.

— Ну, дальше все известно. Пултуск, Остроленка, Седльцы, красивые мазовецкие города и другие провинциальные дыры, или, как вы их мягко называете, местечки. Роберт, Роберт? Помню этого типа, он какое-то время орудовал на эстраде, но только в одном воеводстве. Короче говоря, этими местечками все и кончилось, потом перерыв на полгода, и по сей день, не так ли?

— К сожалению, так, и, признаться, я вообще потеряла охоту выступать. С меня довольно и этого.

— Не говори так, — перебил ее Анджей. — Нужно попробовать еще раз.

— Зря вы, пани Эва! Анджей прав, отступить никогда не поздно. Однако минуточку…

Куба как будто задумался о чем-то, но в то же время машинально потянулся к бутылке.

— Это все хорошо, что вы нам рассказали. Но вас до сих пор не записали ни на одну пластинку? Роберту, конечно, было не по силам сделать такое. Значит, к делу! Нам нужно выступление на радио, потом пластинка. Даже одна пластинка кое-что даст, но, дорогой Анджей, ты хорошо знаешь, как нелегко это.

— Конечно, там своя клика.

— Ты прав, пожалуй, но я выразился бы иначе: там слишком густое сито для дебютантов. Но уж если мы добьемся записи, то дело пойдет. Будет что показать синьору Альберти, Каприкорне или Кленгстону.

Он так и сыпал фамилиями, будучи совершенно уверен, что эта неудавшаяся эстрадная артистка не имеет ни малейшего представления о них. Он любил производить впечатление на своих собеседников и поэтому спросил напоследок:

— Вы знаете, кто эти господа?

— Не знаю, — ответила Эва, смутившись, словно речь шла о Данте или Шекспире.

— Это зарубежные короли поп-музыки, некоторые из них заглядывают и в Польшу. У нас они широко известны. Из тех, что я перечислил, один итальянец, другой парижанин из «Олимпии», а третий лондонский фабрикант пластинок и магнитных записей. Мы встречаемся за границей на конкурсах и фестивалях. Послушай, Анджей, они наверняка будут в Канне, так как приезжают туда каждый год. Вы еще не бывали за границей?

Эва отрицательно покачала головой. — Боже, что я спрашиваю! — Куба хлопнул себя по лбу. — Чего это я вздумал задавать такие вопросы. Какая может быть заграница в таком возрасте? Мы — свежеиспеченная дебютантка, и, следовательно, нам еще не представился случай, ведь так? Однако заграница еще не повредила ни одному артисту. Нужно прорваться, посмотреть мир. Но конечно, сначала пластинка. Пластинка сейчас самое важное, но и самое трудное дело. Налей, Анджей, нам будет плохо от этого карпа по-гречески, если мы не запьем его по-польски. Спасибо. Ты знаком со Стаховичем, ну, с этим типом, который командует пластинками, а отчасти и радиопрограммами? Они вообще любят держать две нити в одной руке.

— Немного знаком, он изредка бывает у нас в институте и даже состоит в каких-то комиссиях.

— Отлично, а есть у тебя какая-нибудь незанятая штатная единица?

— Смотря какая, но в принципе нет. Кроме того, у нас в любом случае требуется согласие Чайны, который не любит, когда не он занимается подбором кадров.

— Ну уж с ним-то мы поладим. Стахович недавно, сказал мне, что ищет местечко для своей родственницы. Если ты ее устроишь, то, сам понимаешь, он для нас…

— Брось, не люблю я таких сделок.

— Анджей, спасибо, что ты так думаешь, — поддержала его Эва, немало смущенная предложением Якуба.

Но тот не давал сбить себя с толку.

— Дорогие господа, в этой среде нужно иметь крепкие нервы и не вздрагивать по всякому поводу. Здесь продвигаться — это все равно что продираться сквозь джунгли, а вы превращаете в трагедию совершенно простое и пустяковое дело. Все так поступают. Это обычное дело, когда один директор просит другого, ведь неудобно, чтобы твоя дочь или, скажем, родственница работала в твоем учреждении. Словом, перекладывают из одной корзинки в другую, и все в порядке. Каждый имеет право на труд.

— Перестань, мы не на митинге. Тебе налить?

— Странный вопрос! — Куба мотнул головой и тут же показал, что сдается. — Ты прав, у нас прелестный завтрак с такой элегантной и красивой женщиной. — И он поцеловал Эве руку, подкрепляя этим свои слова. — При ней просто неудобно обсуждать все подробности. Сделаем сами все, что удастся, не травмируя ее. Клянусь!

Они закончили завтрак милыми шутками и анекдотами, которые рассказывал преимущественно Якуб.

Когда час спустя они расстались с Якубом и уже вдвоем шли по Краковскому Предместью, Анджей спросил:

— Интересно, какое впечатление произвел на тебя Куба?

— Петр куда симпатичнее, — не задумываясь, ответила она.

— Но он ничего те сделал.

— Куба все может, он твердо знает, чего хочет, и всегда добивается своего. Только трудно поверить, что он делает это бескорыстно.

— Ты ошибаешься. Делает. Я уже не раз убеждался в его готовности помочь другому.

— Ну разве только в том случае, если с этим другим нельзя не считаться.

— Может, ты и права.

— Я таких людей боюсь, и конечно, он не профессор Лишка, о котором я тебе уже рассказывала.

— Конечно, нет. Из того, что ты рассказала о Лишке, я понял, что он романтик. Таких сейчас никто не слушает, да и помочь они ничем не могут. Куба, как известно, из другого теста. Что ж, будем ждать вестей от него.