В тот вечер ей не нужен был ни Большой канал, ни блеск неоновых реклам на Листа ди Спанья…

Она сидела, прижавшись к Анджею, и вся радость прибытия на итальянскую землю заключалась сейчас в его руке, которая гладила ее волосы.

Прохлада вплывала в комнату через двери, открытые в садик.

— Ты веришь, что мне не нужна Венеция! Мне нужен только ты! И ничего больше я не хочу… Мы с тобой беглецы. Как хорошо, что все удалось. Я так боялась.

— Чего?

— Что не удастся. Я невезучая и не раз в этом убеждалась.

— И я боялся и не верил. Ты не представляешь, что творилось со мной на вокзале!

— Да, поезда сыграли с нами злую шутку, но все позади. Я ведь тоже нечто подобное пережила, ты не спрашиваешь меня, что случилось…

Со стыдом вспоминая свои недолгие страдания, Анджей узнавал о ее переживаниях. О, она начала волноваться еще в Варшаве, когда сообщили о перемене поезда, и всю дорогу места себе не находила. Приехав в Венецию, она была бы вынуждена целую ночь скитаться на вокзале и только наутро смогла бы что-то узнать.

Эва рассказывала все оживленнее. Она вышла из вагона, Анджея не было. Она почувствовала себя как в пустыне, хотя вокруг стоял шум, но ей он казался немым, ведь ни единого слова по-итальянски она не понимала. Что делать! Куда двинуться! А тут еще пристал какой-то с виду приличный, но пьяный итальянец. Он что-то спрашивал и, восхищенно глядя на нее, шептал: bella donna, bella donna. Это-то она как раз понимала и постаралась поскорее от него избавиться, так как он мешал сосредоточиться.

— Ну, конечно, — усмехнулся Анджей, — bella donna, моя красавица!

— Если бы ты только видел! Мне казалось, что эти слова доносятся из винной бочки, настолько он был пьян! Наконец я от него ускользнула и спряталась в телефонной будке. Там лежали телефонные книги, телефоны всей Италии и, конечно, Венеции. Я открыла на странице «Гостиницы», но их было столько, что мне никогда бы их не обзвонить, да и на каком языке спрашивать? На французском, который я почти не знаю? Он не многим бы мне помог, а по-английски в маленьких гостиницах не говорят. Позвонила по двум номерам, но и это ничего не дало. И тогда я вспомнила об Альберти…

— Смотри-ка, додумалась.

— Да, но и Альберти было много. И вдруг на мое счастье перед одной фамилией «профессор»! Позвонила и — чудо! Удача! Она мне еще сопутствует…

— Почему еще сопутствует?..

— Потому что я всегда боюсь заранее, уже научена. Вечно слышала о той войне и вечно читала о новой, которую одни ждали, а другие боялись.

— Надо обо всем этом забыть. Тебе нужен покой…

— Когда с тобой — забываю. Ну ладно, слушай дальше, как-то договорилась с госпожой Альберти. С помощью английского языка. Она мне сказала только номер телефона гостиницы, где ты остановился.

— Ну да, — прервал Анджей, — эта засушенная ведьма Альберти и мой-то телефон едва взяла. Но как ты догадалась туда позвонить?

— Ты рассказывал, что везешь ему письма и будешь говорить с ним обо мне. Интуиция меня не обманула, я подумала, что ты постараешься поговорить с ним, как только приедешь.

— Пока ничего не получилось.

— Тем лучше. Я совсем не для этого приехала. Я искала тебя.

Эва продолжала рассказывать со смехом, радуясь мелочам, тому, что нашла Анджея.

— Эта Альберти называет мне по-итальянски цифры, а я не понимаю, говорю: «Простите, простите». От цифр у меня всегда голова кругом идет, ищу карандаш и не могу найти, роюсь в сумочке, хватаю… помаду и ею записываю номер. А потом звоню по нему, говорю твою фамилию, женский голос что-то отвечает, а я ничего не соображаю!

— Тебе отвечала эта красотка. Когда ты звонила, она еще не знала моей фамилии.

— Из разговора с ней я поняла одно: гостиница называется «Флорида». И тут-то поняла, что этот итальянец может мне пригодиться. А он тут как тут и опять винищем дохнул на меня. «Да, да, — говорит, — bella donna, гостиница «Флорида», — и рукой показывает, а на роже — счастливая улыбка: будто чувствовал, что пригодится. Это он проводил меня до самой гостиницы и даже нес мой чемодан.

— Ну видишь, какой у тебя успех, моя bella donna, моя красавица.

— Ты лучше подумай, что я совершила ради тебя, не зная языка, пустилась в такое путешествие.

Они смеялись, перебивая друг друга. Она — о телефоне и итальянце, он — о мимозе и похоронном венке, о служащей с птичьим лицом и о девушке с синими чеками.

— Ты доволен?

— Как ты можешь спрашивать?

— Не отвечай вопросом на вопрос. Я хочу это услышать.

— Я не доволен, я счастлив, как никогда в жизни!

— Тогда поцелуй меня. — Она закрыла глаза.

Он целовал ее и чувствовал податливость ее тела. Вдруг она открыла глаза и посмотрела на него.

— Почему у тебя всегда открытые глаза, когда ты меня целуешь?

— Я хочу тебя видеть. Подожди, я закрою дверь. — Он хотел встать, но Эва не пустила его.

— Тебе не нравится, что мы сидим и просто разговариваем? Не надо, я не хочу, чтобы ты был похож на всех мужчин.

Он был благодарен ей за эти слова. Да, они вместе, а это уже счастье, и оно гораздо полнее, как хорошо это освобождение от обыденности мира.

Анджею захотелось пройтись по городу.

— Ты не представляешь, как прекрасна вечерняя Венеция. Пойдем заглянем в какой-нибудь ресторан, поедим…

— Никуда мы не пойдем!

— Как хочешь. Но ты, наверное, голодна?

— У меня есть с собой консервы, яблоки. Тебе здесь плохо?

— Хорошо, милая.

— Ты только так говоришь, но, как каждый мужчина, любишь настоять на своем. Инстинкт власти, даже в мелочах. Не сердись, видишь, я не так любопытна. Завтра все мне покажешь, а сейчас я хочу, чтобы ты понял, я приехала только к тебе.

— Тогда остаемся, пусть все будет так, как ты решила.

— Прекрасно! — И она поцеловала его.

— У меня на ужин есть еще «кьянти».

— «Кьянти»? Я помню, ты говорил, что итальянцы — это «кьянти» и еще, забыла… асти…

— «Асти спуманте», оно похоже на шампанское. Можем завтра попробовать.

Она оживилась, но тут же посерьезнела.

— Ты забыл… я ведь…

Ему стало стыдно, действительно, он забыл, что решил в ее присутствии не пить.

— Прости, милая, Венеция мне вскружила голову, мне показалось, что мы ушли от прошлого. Прости, я не буду открывать.

— Открой, я только пригублю. При тебе никогда не буду пить, но если ты меня бросишь, начну снова.

— Перестань.

— Дай мне чемодан, а сам открой «кьянти».

…Затем пришла ночь. Старый мир умирал. Улетели мысли. И они летели в вечность, он и она.

Потом была тишина, покой. В сумерках комнаты исчезла мебель, сонная дремота легла на стены и вещи. Это был уже не номер во «Флориде», с шелестом кустов за окном и скрипом дверей, открывающихся на верхних этажах, а тишина ночного луга, погруженного в дрему.

Она уснула первая. Он пробовал бороться со сном и упорно открывал слипавшиеся веки. Он всегда боялся этого непостижимого момента засыпания. С тех дальних военных лет, когда спал на лагерных нарах, и каждый вечер, когда клал голову на подушку, ему казалось, что в нем притаились два существа. Одно погружалось в сон, а другое боялось этого неуловимого мгновения, когда исчезают ощущения и угасает разум. Ведь тогда ты находишься на грани смерти. А он хотел всегда бодрствовать. И теперь он смотрел в окно, в темно-синюю ночь, и, вслушиваясь в спокойное дыхание Эвы, спрашивал сам себя: «Всегда ли так будет?» Сейчас она была рядом. Он чувствовал тепло ее тела, но тишина сна похитила ее, и неизвестно, куда направился дух, блуждающий теперь по таинственным дорогам беспамятства.