Гости медленно шествовали из холла в основные банкетные залы, согласно правилам хорошего тона. Якуб посмеивался над светским ритуалом:

— Эва, обратите внимание, перед нами сборище шутов. Сейчас они медлят, но, подойдя к столам… Будут толкаться больше, чем у нас на дипломатических приемах, где тоже полно прихлебателей, всегда готовых поесть за чужой счет.

— Не знаю, я не бывала на таких приемах.

— Здесь вы насмотритесь. Но мы, Анджей, не будем соблюдать все их церемонии, давайте протискиваться вперед. Мне необходимо скорее поймать Альберти, пока его не накачали.

— Он любит выпить? — удивилась Эва.

— Да уж мимо рта не пронесет. А выпив, становится болтлив и любвеобилен. — Якуб выразительно посмотрел на Эву.

Персонал фирмы «О Глобо», которая и давала банкет, приветствовал гостей.

В главном зале стоял немолчный шум. Несколько сот гостей облепили уставленные яствами столы. Лязгали тарелки, столовые приборы, стаканы, то тут, то там раздавались первые взрывы смеха. Они вырывались из уст расфуфыренных новых, угасающих или вообще закатившихся звезд, которые после виски с содовой спешили продемонстрировать свой часто мнимый талант и беззаботное веселье. Куда ни посмотришь — деланные улыбки и гримасы радости на лицах. Каждый участник раута — мужчина или женщина — демонстрировал довольство собой, своим талантом, преуспеяние в делах, успех в обществе, хвастался своей любовницей или высоким покровителем.

Вокруг директоров фестиваля и влиятельных продюсеров вился целый улей секретарш, охраняющих своих работодателей, вельмож королевства поп-музыки.

Якуб тянул Анджея и Эву к ближайшему столу с закусками и говорил:

— Здесь уважаются особи с ярко выраженными чертами завоевателей. Поэтому у каждого такое вызывающее, спесивое выражение лица. Естественно, оно меняется в ту или иную сторону — прямо пропорционально толщине кошелька.

— Наверное, поляков здесь почти не замечают? — спросила Эва.

— Почему?

— У них нет кошелька, набитого долларами.

— Долларов, конечно, нет, но мы представляем государственный капитал, заказываем большое количество пластинок, приглашаем музыкальные коллективы и артистов на выступления. Заграничные воротилы очень заинтересованы в контактах с соцстранами. Но мы отвлеклись, в данный момент актуальнее поговорить о лангусте. — Он тянулся за тарелками, приборами, подавал их Эве и Анджею, который не любил парадных приемов и чувствовал себя неловко. Якуб, напротив, уверенно атаковал заставленный стол. Как полководец, он быстро оценил поле битвы, сверкающее металлическими блюдами, батареями рюмок, индейками в малаге, поросятами и прочими деликатесами, и продумывал стратегию. Лангусты и омары наверняка исчезнут первыми, поэтому он и направил свой удар по этому слабому флангу. Он подцеплял гигантских раков, накладывал Эве розовое мясо, маслины и кружки ананасов.

— Бразильцы любят сладкое. Они едят ананасы с лососем, крабами, ветчиной. Эва, прошу вас, смелее разрушайте эту композицию.

— Спасибо, но вы слишком много положили лангуста, я никогда его не пробовала.

— К этому нужно виски.

— Спасибо, — отказалась Эва. — Я пить не буду.

— Ну тогда мы с Анджеем возьмем себе по стаканчику. А для вас… Анджей, видишь там на столе «компари». Эва, не сопротивляйтесь, цветное стекло в руках женщины прибавляет ей очарования. Достаточно пригубить. Я пошел за стаканами… Смотри, Анджей, как они интересно устроили, видите установки с виски.

В стороне от столов высились дивные сооружения, какие-то металлические виселицы, где горлышками вниз висели бутылки, вставленные в автоматы. Желающий выпить, а в таких недостатка не было, нажимал на пластиковую пробку бутылки, и в подставленный стакан лился золотистый напиток.

— Оригинально, эстетично и не надо ждать официанта. За здоровье Эвы. — Якуб болтал не умолкая.

Всего было в изобилии: лососи, омары, груды бразильских «камаронов», горячий бекон, дымящаяся ветчина, обложенная ломтиками бананов, подкатывали тележки с национальным бразильским «чураско» — на железных вертелах огромные куски разнообразного мяса: говядины, баранины и румяных поросят, умелые повара ловко отрезали дымящиеся ароматные порции. К мясу обязательно полагалась ложечка маниоки. Официанты рекомендовали ее, объясняя, что ни один уважающий себя бразилец не возьмет в рот кусок «чураско» без маниоки.

Якуб, одержав победу над омарами, решил ударить по правому флангу банкетного поля, откуда долетал запах печеных ягнят и поросят.

— Мои дорогие, — обратился он к Эве с Анджеем, — Альберти может быть только около стола с горячими блюдами, мы идем туда, — возвестил он тоном, не допускающим возражений.

Они подошли к желанным столам, и Анджей наконец-то увидел Альберти.

— Действительно он здесь, я уже его вижу, — шепнул Анджей.

— Где? — спросила Эва.

— Вон толстяк во фраке.

— Лысый? В очках? Это он стоит с двумя девицами? — В голосе Эвы звучало удивление. — Одна в зеленом велюровом платье, другая в черном с дорожкой пуговиц на плечах?

— Вот оценка истинной женщины, — похвалил Якуб.

— Я говорю не про этого лысого урода, а про его спутниц. Они очень красивые. Странно…

— Его внешность никого не волнует! Владельцу большой музыкальной фирмы красота не нужна, — поучал Якуб.

— Но ему не помешало бы быть хоть чуть-чуть симпатичнее, я бы сказала, поподжаристее…

Анджей не услышал ничего необычного в ее голосе. Якуб же посмотрел на Эву с саркастической улыбкой. Она заметила это и поняла, что брякнула глупость, вроде как бы примерялась к этому откормленному торговцу. У Якуба у самого вид сводника. «Вот дурочка, треплю языком, а этот прощелыга уже торопится с выводами», — расстроилась Эва.

Якуб предложил подойти к Альберти.

— У меня нет ни малейшего желания, — произнесла Эва преувеличенно резко.

— Почему? — удивился Анджей. — Мы сможем поблагодарить его за приглашение.

— Ты уже благодарил, по телефону.

— Эва, сам факт, что вы будете разговаривать с ним, здесь учитывается. Таков уж свет, тут все на виду.

— Именно этого я и не хочу. Во всяком случае, очень прошу вас — ни слова о моем пении. После вчерашнего концерта я сделала для себя кое-какие выводы.

Анджей знал, что два дня, проведенные в Канне, и особенно вчерашний концерт, поселили в ней сомнения. Все было интересно, тот, «иной мир» продолжал казаться ей захватывающим, но одновременно с восторгом росло неверие в собственные силы. Все, что она видела, было рассчитано, оплачено и отрежиссировано. На фестивальных гала-представлениях выступали молодые, неизвестные певицы, но вокруг них уже была организована реклама, на бульваре Круазетт — транспаранты, фотографии, магнитофонные записи; на эстраде — выступление конферансье на нескольких языках, специальный оркестровый туш, оплаченные «браво» при выходе и уходе со сцены, прекрасно продуманный наряд. Движение, улыбка — все рассчитано, все продумано, вплоть до поклона.

— Посмотри, Анджей, — говорила она во время концерта, — дебютантки, еще никому не известные, так уверены в себе, словно покорили весь мир.

— Это только кажется. Просто они прекрасно вышколены.

Когда они возвращались домой, Эва была неразговорчива. Она поняла, что сегодня исчезла надежда стать настоящей певицей. По сравнению с дебютантками, некоторые даже были моложе ее, она ничего не умела. «Самодеятельность, безвкусица, с такой подготовкой можно выступать только в польской провинции», — твердила она, до поздней ночи вспоминая гала-представление. А потом призналась лежащему рядом Анджею:

— Хорошо, что ты привез меня сюда. Здесь навсегда у меня выбьют из головы желание быть эстрадной певицей.

— Эва, почему ты так раздражена? Сколько мишуры и дешевки в этих гала-мероприятиях. Безобразная декорация сцены, весь показ проведен на низком уровне. Правда аппаратура у них все же прекрасная, с помощью ее любой голос может звучать чудесно. Ну и аранжировка песенок превосходно сделана, хотя я не очень в этом разбираюсь.

Он пробовал ее утешить, хотя в душе был почти с ней согласен. «Я сделаю все, чтобы помочь ей стать певицей, но, если она откажется от своих сомнительных планов, все будет лучше и яснее. Я найду для нее работу, помогу продолжить учение».

Раньше он хотел, чтобы она занялась историей искусства, в чем он мог бы ей помочь, но после Венеции Анджей понял всю нереальность своих тайных надежд. В такие минуты он вспоминал слова Петра, что он палец о палец не ударит, чтобы помочь Эве, ибо понимает, какими это чревато последствиями.

Бал в залах каннского казино был в разгаре. Шум нарастал. В глубине заиграл бразильский экзотический оркестр…

— Поспешим, у нас последняя возможность, — шепнул Якуб и направился, раскинув руки, к Альберти. — Добрый вечер, милый синьор профессор! Я счастлив сегодня снова видеть вас!

Итальянец отставил тарелку, с которой только что отправил в рот горячего поросенка, и так же, как Якуб, приветственно поднял руки. Но они были до смешного коротки по сравнению с массивным бочкообразным туловищем профессора, поэтому высоко не поднимались. Альберти призывно размахивал ими, что должно было свидетельствовать о радости, охватившей его при виде приближающейся к нему троицы.

— Добрый вечер, милый директор! Добрый вечер, синьор Андреа! О, вы, как я вижу, в милом обществе! — восклицал Альберти.

И, разорвав круг своих поклонниц, старый ловелас уже здоровался с Эвой, не ожидая, когда ее представят согласно этикету.

— Добрый вечер, прекрасная синьорина!

Он не выпускал ее руку и совершенно бесцеремонно разглядывал лицо Эвы.

— Синьорина, я хотел бы вас приветствовать так, как принято в Польше. Имею ли я право?

Не дожидаясь ответа, он каким-то чудом заставил свое брюшко опуститься и, особым способом извернувшись, поцеловал Эве руку. Он сразу повел себя по-приятельски, что-то мурлыкал, снова и снова прикладываясь губами к Эвиной руке.

— Molto bella!

Эва была обескуражена и не решалась отнять руку. Анджей еле сдерживал раздражение. «Старый болван! Сколько ему лет? Наверное, далеко за шестьдесят».

Якуб тем временем подсовывал рюмки с виски, а Альберти, внезапно обретя подвижность, энергичными движениями брюшка расчищал место у стола для всей четверки. Ели, пили, разговаривали. Альберти расхваливал бразильских поросят и преувеличенно страдал, что говорит только по-итальянски, ведь прекрасная синьорина понимает лучше по-английски, а синьоры и по-французски, и по-итальянски, и начинал что-то бормотать на странных итальяно-английских «макаронизмах».

Он был недоволен фестивалем. Итальянская музыка, по его мнению, плохо представлена из-за вечных забастовок, транспортных трудностей и общего кризиса. Выступления на сцене для Альберти значения не имели. Они нужны одним туристам. Для него существует только купля-продажа авторских прав на производство дисков и кассет.

— На этих торгах, — говорил он, — нет ничего хорошего, пережевывание старого. Правда, есть латиноамериканские новинки, это главным образом негритянские ансамбли, особенно интересна Бразилия. Выступления бразильцев самые интересные. Столько темперамента, дикие, первобытные ритмы и какая скрытая сентиментальность! Поразительно! Прекрасно!.. — Он расточал похвалы бразильским ансамблям и, словно аккомпанируя его словам, в дальней части зала уже били бубны, звучали электрогитары.

Началась вторая часть раута — танцы.

— Эва, ты можешь представить себе, чтобы кто-нибудь здесь решился танцевать? Слишком много снобов, в этом накрахмаленном обществе, — сказал Анджей.

— Не представляю…

— Ошибаетесь, — перебил Якуб. — Правда, согласно хорошему тону, к танцам переходить следует не спеша, но потом, господи помилуй, какая будет давка на паркете! Начнут молодые, а потом двинутся и эти старые квочки со своими платными поклонниками. Большинство использует танцы для завязывания выгодных знакомств. — Он наклонился к уху Анджея и прошептал: — Скажи Эве, пусть будет поласковее с Альберти. Как я и предвидел, она в его вкусе. Я только что говорил ему о магнитофонной ленте с ее записью, может быть, завтра он ее прослушает.

— Не хочу вмешиваться. Впрочем, как видишь, она сама все знает.

Альберти был поглощен Эвой. Они разговаривали на английском, который Эва знала лучше, поэтому, когда Альберти не хватало слов или он притворялся, что не знает, как сказать, он громко призывал на помощь Эву. Она, смеясь, подсказывала, и их шумный диалог вызывал все больший интерес окружающей публики, которая с любопытством разглядывала прелестную девушку.

— Публика… мисс Эва?

— Audience… a favourite of the audience, mister Alberti.

— Да-да, большое спасибо.

Альберти с радостной беспомощностью вставлял итальянское слово и снова звал на выручку:

— Нет-нет, мистер Альберти …you want to say, — пробовала объяснить Эва.

— О, да, да, спасибо, спасибо! — развеселясь, выкрикивал богатый ловелас, все больше увлекаясь молодой полькой.

— Ты был прав. Восхитительная девушка. Знает, как вести себя с подобными типами. Смотри, как пылает ее лицо. Улыбка все-таки очень украшает женщину! Сейчас многие разглядывают ее с тайной завистью. Лишь бы успех не вскружил ей голову.

— Не говори глупостей, она скромная девушка.

— О чем вы сплетничаете? — прервала их Эва.

— О, ничего дурного. Поздравляем! Прошу вас, не прерывайте разговор с Альберти. Хвала английскому!

— Где там! Просто Альберти говорит еще хуже.

— Синьорина, — напомнил о себе Альберти, поднимая вверх бокал. — Ваше здоровье!

— Ваше, синьор профессор!

Все трое восхищались веселостью Эвы. Однако ни один из них не знал, в чем причина радостного блеска ее глаз и этих слегка кокетливых улыбок.

Уже несколько минут она чувствовала на себе взгляд мужчины, который по другую сторону стола разговаривал с группой гостей. Это был господин неопределенного возраста, с резко очерченным продолговатым лицом, очень элегантный. Выражение его лица то и дело менялось — оно было то холодное и суровое, что говорило о недоступности этого бизнесмена, то вдруг серьезность исчезала с его губ, и на лице появлялась обезоруживающая, манящая улыбка. Седеющий джентльмен превращался в очаровательного молодого человека, и тогда его взгляд встречался с глазами Эвы. Она чувствовала беспокойную радость, видела, что нравится незнакомцу, и это еще больше придавало ей веселости.

Неожиданно он поднял бокал и многозначительно взглянул на Эву. Она вспыхнула от смущения, не зная, как поступить. Не заметить этот немой жест? Но ведь уже заметила. Отвернуться? Принять с улыбкой?

Она не ответила, но, сама того не желая, потупила глаза, что означало: тост принят. И тут же схватила Анджея за руку, пусть тот тип знает, что она не какая-нибудь новая подруга старого ловеласа Альберти, а женщина, связанная с другим мужчиной, молодым и интересным. Ей казалось, что таким образом она повышает себе цену и одновременно показывает свою верность Анджею, который пока еще ни о чем не догадывался.

Незнакомец не сдавался. Он с оживлением обращался к своей компании, произносил тосты, смеялся, желая повышенным тоном привлечь внимание окружающих.

В какой-то момент он подошел к ним поближе и громко обратился к Альберти:

— Синьор Альберти, добрый вечер!

— А, синьор Джордан, добрый вечер, добрый вечер! — Итальянец искренне обрадовался.

— Ваше здоровье!

— Ваше, мистер Джордан! Скорее, скорее! — Альберти жестом приглашал к себе.

Джордан наверняка знал, что вокруг Альберти собрались поляки, но решил не показывать вида.

— Как, вы из Польши? Весьма приятная неожиданность. И вы тоже полька, если я правильно расслышал, мисс Эва?

Она кивнула.

— Чудесно. Как хорошо, что я могу завязать такое знакомство. У нашей фирмы мало контактов с польской музыкой.

Он бросил несколько похвальных слов о польской серьезной музыке, назвал фамилии современных польских композиторов. Когда же узнал, что Анджей не композитор, а художник, принялся расхваливать польский плакат, о котором тоже кое-что слышал.

Разговор постоянно прерывался. Его заглушал оркестр и все нарастающий шум танцующих пар, уже захвативших половину зала.

В присутствии Джордана от Альберти ускользала возможность разговаривать один на один с Эвой. Он пробовал вернуть внимание к себе и, перекрикивая громкие бубны и такты самбо, произносил все новые тосты.

— Синьор Джордан! Я поднимаю тост в честь польской музыки, польских гостей в Канне. Ваше здоровье!

— Ваше здоровье. Skoal, мистер Альберти. Прошу прощения, — Джордан обратился к Эве, — а как по-польски будет skoal?

— За здоровье.

— За здо?.. За здоровье! — Он поднял бокал в сторону Эвы. На его лице появилась мальчишеская улыбка. — За здоровье, good, мисс Эва?

— Very good, — ответила она.

Эва почувствовала, что ее голос задрожал, стал каким-то чужим. Она видела перед собой высокую фигуру Джордана, чувствовала его дыхание, его пристальный взгляд, и от ее недавней уверенности не осталось и следа. Сейчас самым сокровенным ее желанием было исчезнуть, она была уверена, что через минуту покраснеет и пойдет пятнами, словно впервые попавшая в свет девчонка из провинции. Рождающееся беспокойство подсказывало ей: «Возьми Анджея под руку и уйди отсюда».

Она подвинулась ближе к Анджею, но не успела и слова сказать, как к ней обратился Джордан:

— Мисс Эва, могу ли я пригласить вас на танец? Я хотел бы хоть раз в жизни потанцевать с полькой. О’кэй, господа?

— О’кэй! — отозвались Якуб и Альберти, а Эва буркнула что-то по-польски или по-английски: это могло быть и «please», и «пожалуйста» — и подала руку Джордану.

Анджей позволительно наклонил голову. А когда ставил недопитый бокал, красное вино качнулось и едва не пролилось на скатерть. Но он овладел собой и твердо поставил бокал на стол.