Дорн неотрывно смотрел в подвальное окно темной комнаты. Лоб нахмурен, глаза превратились в тонкие узкие полоски, в уголках рта затаилось раздражение.

Он отказался от полей сражений и войн, поскольку ему стало неприятно выступать за вещи, к которым гонит других жажда власти, и ставить свою жизнь на кон. Все, что он получил за это, это пару монет, шрамы по всему телу, а по ночам — кошмары, лишавшие сна. Много лет назад это еще казалось ему выгодной сделкой. Он надеялся получить огромное богатство и признание работодателей. Мечтал о такой жизни, которой живет знать и богатые купцы. Но за годы он осознал, что подобный образ действий не принесет ни богатства, ни признания. Если оказаться на стороне проигравших, то если повезет, тебе просто ничего не заплатят, только жизнь и останется. Если же ты в числе победителей, найдется тысяча причин урезать плату и солдату останется ровно на лечение ран и еду.

Он пытался все забыть, и даже перспектива жить в бедности не могла отпугнуть его. Все, что ему было нужно — это заботливая и любящая жена, пара детишек, а когда до этого дойдет — мирный уход из жизни на смертном одре и несколько человек, которые будут горевать о нем.

Но судя по всему, Дорн хотел слишком многого. Он снова оказался на войне. И чтобы мало не показалось, он шел за группой мыслителей и поэтов, которые понятия не имели, во что ввязываются. О возможной оплате он даже думать не хотел.

Мимо подвального окошка пробежало несколько человек. Дорн видел только ноги, шаровары из тонкого сукна, мягкие остроносые туфли и простые сандалии. Эти люди не были готовы к тому, что им предстояло в ближайшее время.

— Вот ты где, Дорн. Я искала тебя.

Негромкие шаги Сенеты чудесно сочетались с ее нежным голосом.

Дорн лишь раздраженно пробормотал что-то в ответ, зная, что сейчас она начнет убеждать его в том, что они поступают правильно.

— Что ты здесь делаешь, один, в темноте?

— Надеюсь на то, что эта беда меня минует, — признался он.

Сенета прижалась к нему сзади, обвила руками его мускулистое тело.

— Я понимаю, ты не хочешь всего этого.

Дорн высвободился из ее объятий, повернулся к ней. Посмотрел на нее сверху вниз.

— Я хочу тебя, — признался он.

— Тогда помоги им с революцией. Если они смогут справиться с регорианами, и ярмо, под которым мы живем, будет сброшено, мы будем свободны. Мы пролили первую кровь. Нам не останется ничего иного, кроме как доказать, что мы были правы. А правы бывают лишь победители. Так что помоги им.

— Так помог же, — грубо ответил Дорн.

Сенета покачала головой.

— Нет, не помог. Они просили тебя показать им, как нужно защищаться, как сражаться. Вместо того чтобы выполнить эту просьбу, ты ткнул пальцем в шестерых и напророчил им, что их зарежут, если они осмелятся выйти с оружием на улицу.

Дорн презрительно фыркнул.

— Ну и что, это же правда. Ты посмотри на этих мальчишек. Белобрысый держит меч так, словно собрался гнать им коров на выпас, у малого с крючковатым носом едва хватает сил на то, чтобы держать щит. О хромом старике я даже говорить не хочу.

— Может быть, они и не настоящее войско, но у них достаточно мужества. Пойди с ними туда и покажи им, что восставать против несправедливости нужно. Дело, за которое они сражаются, правое.

— Ты хочешь сказать, дело, за которое они умрут, — напомнил ей Дорн.

— Называй, как хочешь, но помоги им — чтобы им не пришлось платить дороже, чем это необходимо.

Дорн снова повернулся к подвальному окошку и стал смотреть на улицу.

— Они должны знать цену, которую придется платить за революцию, — проворчал он. — Ты только посмотри, они царапают знаки на всех дверях и кусках стены, не зная, что это вообще означает, — Дорн ткнул пальцем, указывая на противоположную стену. Символ был тем же, что и на медальоне, который они нашли в гробнице и который стал виновником теперешних неприятностей. — Но они несут его, словно боевое знамя.

— Они знают, что он не нравится регорианам, — заявила Сенета. — На данный момент этого достаточно. Важно не то, что когда-то означал этот символ, а то, что они с ним связывают.

Шарканье шагов стало ближе. Дорн прекрасно знал, кому они принадлежат. Все те люди, которых он убивал и которые приходили к нему во снах, тоже всегда шаркали. Но этого он пока еще не убил. Хотя ему казалось, что Нарек делает все возможное, чтобы присоединиться к списку убитых.

— Нарек идет, — прошептала Сенета. — Не нужно снова прогонять его. Ты нужен ему, так же, как и он тебе.

Сенета отошла от Дорна и встала рядом с ним.

— У нас не очень много времени, — произнес Нарек, войдя в комнату с низким потолком. — Я должен знать, можем ли мы рассчитывать на вашу помощь. Без вас мы, возможно, не справимся.

Слепого, как обычно, сопровождал верный товарищ. Всю информацию, которую Нарек не мог получить с помощью своих работающих органов чувств, его спутник нашептывал ему на ухо.

— Большинство все равно подохнет за ваше дело, с нашей помощью или без нее, — заявил Дорн.

— Они знают это, хотя с вашей помощью надежда на успех гораздо осязаемее.

Дорн посмотрел на Сенету, юная волшебница кивнула ему.

— Хорошо, мы поддержим ваше дело. Но чтобы между нами не было недоразумений: командовать буду я. Ваши люди будут делать то, что я от них потребую.

— Как скажете, люди будут слушаться ваших приказов, — согласился Нарек. — Тогда не будем терять времени. Регориане придут в этот квартал примерно через два часа. Давайте подготовим им достойную встречу.

Оказавшимися в его подчинении мужчинами Дорн был недоволен и не собирался этого скрывать. Большинство годились в лучшем случае для отвлекающих маневров. Остальные не выжили бы даже в трактирной драке. Если он правильно сосчитал, их было семьдесят пять, из которых ровно пятнадцать были в возрасте воинов. Остальные — мальчишки и старики.

С оружием дело обстояло ничем не лучше. Дорн пытался вооружить способных ребят лучшим оружием, но самым жалким образом потерпел неудачу. Один светловолосый курчавый парень, которому едва исполнилось шестнадцать, с руками тоненькими, как прутики, не согласился менять свой широкий меч на серп, поскольку это был подарок отца. Дорн на миг задумался, видел ли вообще тот отец своего сына. Он на его месте подарил бы ему лук и стрелы в надежде на то, что никто из тех, кто умеет махать мечом, не подойдет достаточно близко. Другой не захотел отдавать свою дубинку длиной в три фута, поскольку опасался, что если ему дадут короткий меч, он ничего не сможет сделать. А последний настоял на том, что кулаками может драться так же, как любой другой мечом. Дорн не стал его разубеждать. Он быстро поймет свою ошибку, когда против него выйдет регорианин с пятью футами стали в руке. Правда, тогда понимание уже будет запоздалым.

Семьдесят пять пар глаз на заднем дворе трактира «Чаша» глядели на Дорна как на спасителя. И он попытался не лишать их мужества одним своим взглядом. Трактирщик согласился на то, чтобы засада велась отсюда, при условии, что ему и его сыну тоже разрешат драться. Конечно же, Нарек восхищенно согласился. Дорн мог только удивляться, с какой готовностью люди готовы были ставить на кон все ради чего-то, что кто-то величественно именует справедливостью.

Задний двор был окружен высокими стенами и очищен от лишнего. На улицу вел лишь узкий проход вдоль стены дома. Если во время сражения их загонят сюда, им конец. К тому же, улица, которую они выбрали для засады, была, ко всему прочему, тупиковой, что в случае вынужденного отступления заставит их бежать прямо через дома и сады. Дорн не выбрал бы такой план даже в том случае, если бы у них было численное превосходство сто к одному и было бы ясно, что они выиграют сражение. Нельзя просто сидеть в ловушке, даже если ты лев. Но возможность сражаться в знакомом месте придавала людям уверенности. Дорн, хоть и с неохотой, но подчинился этому чувству.

— Готова ли баррикада, чтобы преградить регорианам обратный путь?

Один из молодых людей смущенно поднял руку, судя по всему, пытаясь показать, что ему есть что сказать.

— Не нужно поднимать руку. Мы тут не в школе, — рыкнул Дорн.

— Мы загрузили три старых повозки из-под сена стульями и столами, все облили лампадным маслом, а повозки сцепили между собой цепями. Как только регориане войдут в переулок, мы перекроем улицу у них за спинами.

— Как только я подам знак, вы перекрываете улицу за их спинами и поджигаете телеги, — поправил Дорн.

Баррикада могла стать одновременно благословением и проклятием. С одной стороны, она мешала врагам получить подкрепление. Кроме того, она не давала противнику отступить и перестроиться. С другой стороны, все это очень быстро могло превратиться в ловушку, если устроивший ее оказывался в меньшинстве. Поэтому Дорн велел запрячь в цепи перед телегами двух мулов, чтобы в случае необходимости баррикаду можно было снова открыть. Чтобы животные не сошли с ума от огня и шума, один из людей должен был остаться с ними.

— Эй ты, — сказал Дорн, указывая на светловолосого с широким мечом. — Ты будешь работать на баррикаде и присматривать за животными.

— Я пришел сюда не для того, чтобы играть в наездника на осле, — заныл парень. — Я хочу сражаться за нашу свободу.

Прежде чем Дорн успел осадить юнца, в разговор встрял худощавый паренек с крючковатым носом.

— Я могу это сделать, эти мулы принадлежат нашей семье. Они меня послушаются.

— Я не против, — с горечью в голосе ответил Дорн. — «Поблагодари своего упрямого дружка, он только что распрощался со своей жизнью, чтобы спасти твою», — мысленно добавил он. А затем продолжал: — Всем остальным скажу: бейте быстро. Не ввязывайтесь в продолжительные поединки. Накиньтесь на них всем скопом. Убивать своих противников не нужно, достаточно того, чтобы они оказались на земле без сознания или с переломанными ногами. Берите себе любого, с кем вас свел случай. Помогайте своим товарищам, которые попали в беду.

— Затем нужно бросаться на следующего, если наш противник будет без сознания или окажется на земле, беспомощный? Разве не лучше убить их, прежде чем они снова встанут на ноги и атакуют нас?

— Можешь поступить и так, если хочешь, чтобы его товарищ всадил тебе сзади сталь под ребро.

— Патруль состоит из десяти человек. Это значит, что у нас превосходство восемь к одному, если наша засада удастся. Не будет никаких товарищей, если мы сделаем все правильно, — снова подал голос мужчина.

«Прежде чем вы вообще нанесете первый удар, у вас будет превосходство четыре к одному, если вы все сделаете правильно, — подумал Дорн. — Тот, кто не привык убивать, будет колебаться, а колебания означают смерть».

— Лежащий на земле наемник, может быть, с поломанной ногой, или раной на голове, трижды подумает, стоит ли вставать, когда вокруг умирают его товарищи. Так что тревожиться нужно о тех, кто еще стоит на ногах. Поэтому делайте так, как я сказал, — если бы Дорн мог выбирать, он бы выбрал сторону регориан, и он осознавал это все лучше с каждой секундой.

Во время раздачи команд Сенета и Нарек держались позади, да и нечего им было делать в толчее предстоящего сражения — так сказал им Дорн. От слепого и волшебницы мало толку, когда речь идет о кровопролитной драке в узком переулке. Слишком быстро один из них мог оказаться ранен или убит. Кроме того, ему было не по себе при мысли о том, что устроит Сенета, если вокруг начнут умирать. Иногда ее заклинания были очень неожиданными, а о том, на что способен посох в ее руках, он даже думать боялся. Что, если в панике она им воспользуется? Наследие ее отца наверняка обладало огромной силой, но он видел, что она постоянно безуспешно пыталась разглядеть на нем какие-то знаки или символы. Ему не очень-то хотелось выяснить, что его разрушительная сила больше, чем он предполагал.

Дорн уже заранее знал, что Сенета будет не согласна с его решением, поэтому подготовил несколько хороших аргументов. Он рассказал им, что они что-то вроде предводителей и примера для подражания, и поэтому с ними ничего не должно случиться, иначе мораль упадет. Кроме того, кто-то должен организовывать отступление, если они потерпят поражение. И в конце концов, Нареку нужен кто-то, кто поведет его и кто не растеряется, когда все начнется. Хотя Дорн не верил в успех, но Сенета согласилась, а именно это и было нужно Дорну.

Один из разведчиков, которых разослал Дорн для наблюдения за соседними улицами, бегом ворвался на задний двор трактира.

— Они… они… идут, — с трудом переводя дух, произнес он.

Дорн схватил парня за плечи, притянул его к себе, поднял ему голову, чтобы тот смотрел на него.

— Спокойно, — сказал он. — Сколько их, и откуда они идут?

Парень несколько раз глубоко вздохнул.

— Они идут от Восточных ворот. Как раз свернули на улицу Принцев, там, где на углу кузница. Два отряда по восемь человек и двое всадников.

«Вот так внезапно превосходство стало четыре к одному — это еще до первой капли крови», — подумал Дорн.

— Они идут раньше ожидаемого, — обратился он к своим соратникам. — Делайте то, что вам было сказано, но держитесь подальше от обоих всадников. О них позабочусь я. А теперь все по местам, ждите моего знака.

Тут же началась суматоха. Ощущение было такое, что сражение уже началось. Все бегали по двору, толкались и толпились, чтобы попасть туда, где должны были занять позицию. Дорн с шестью мужчинами остался в узком боковом переулке рядом с задним двором.

Прошла целая вечность, прежде чем все нашли свои места. Дорну еще пришлось кое-что поправить и напомнить двум группам, что нужно получше спрятаться, но потом все вроде стало идеально. Он сам был озадачен тем, насколько хорошо это место подходило для засады. Еще час назад он советовал Нареку перенести место сражения в другой квартал. Перед его мысленным взором все еще вставал возмущенный взгляд Сенеты, когда он сказал слепому: «Нельзя срать в том месте, где ешь». Вероятно, сама Сенета выразилась бы более изысканно, но Нарек все равно понял.

Но сейчас, когда все было готово и все разошлись по местам, Дорн вынужден был признать, что все было почти идеально. Исход битвы на треть предрешала подготовка. Еще на треть должен был сработать момент неожиданности, а последняя треть заключалась в том, чтобы не дать себя убить. Причем последняя треть всегда казалась Дорну важнее всего.

Когда отряд регориан свернул в тупичок с главной улицы, глазам воинов веры предстала почти идиллическая картина. Худощавый паренек чесал шею мулу, кормил его соломой, которую протягивал животному. Трое мужчин сидели у входа в дом вокруг небольшого стола и играли в карты. Две сильные прачки стирали постельное белье в бочках с пенящейся водой. Двое торговцев перекладывали прилавки перед своими магазинами, решая, какие ящики переставить вперед, а какие сложить сзади. И в довершение всего у входа в кабак сидел сильный молодой парень, который, судя по всему, слишком много выпил, а его более чем полная подруга тщетно пыталась поднять его на ноги.

Дорн в очередной раз поразился тому, насколько хорошо каждый играл свою роль. Как только отряд регориан проходил мимо кого-нибудь, лицо повстанца тут же делалось испуганным и неуверенным. Никто не спешил убраться, никто не хватался за оружие, не сплевывал под ноги воинам веры. Они были словно напуганные овцы, которых сгоняют овчарки. Ни один наемник никогда не смог бы с такой достоверностью сыграть эту покорность, включая его самого.

Дорн заподозрил неладное. Почему регориане усилили отряд? Почему их сопровождают двое всадников? Может быть, узнали о западне? Может быть, их кто-то предал?

Ни на один из этих вопросов у него не будет ответа до тех пор, пока в водосточный желоб улицы не польется первая кровь. Но если запланированная засада действительно превратится в ловушку для них самих, прольется больше крови, чем поместится в водосток. И это будет по большей части кровь жителей этого квартала.

Но думать об этом было уже поздно. Если ты наемник, перед битвой лучше вообще не думать. Мысли только отвлекают. Здесь и сейчас он не простой солдат. Он полководец, люди полагаются на него. Если у подмастерьев портных, ремесленников, писарей и поденщиков, которые идут за ним, есть хоть какой-то шанс выжить, то только потому, что он им его даст. Конники слишком опасны, надо уделить им достаточно внимания. Они ни в коем случае не должны успеть вмешаться в битву. Некоторые могут думать, что конника легко спешить. Может быть, это и так, если ты стреляешь в него из лука с расстояния в сто шагов. В ближнем бою конь и всадник — это смертоносная боевая единица. Благодаря своему весу, силе и скорости он обеспечивал себе большое свободное пространство. Кто не готов отскочить в сторону — будет растоптан. Если же кто-то успевал подобраться, подвергался нападению со стороны сидящего на спине у лошади всадника. С возвышения все было отлично видно, всадник занимал самую оптимальную позицию в схватке. Его удары были по большей части смертельными, поскольку всадник обычно наносил удары по голове, шее и плечам противников.

Дорн запланировал еще один отвлекающий маневр, очень простой и многообещающий, но глупее всего, что ему доводилось в жизни делать.

— Вы стойте здесь, пока я не подам сигнал, — в очередной раз напомнил он мужчинам, стоявшим рядом с ним. Ответом ему были молчаливые кивки.

Дорн прижался к стене дома, словно кошка, охотящаяся на птицу у водопоя. Стук копыт по мостовой стал громче, он заглушил ритмичный топот шедших за ними людей. Дорн прикинул расстояние до середины улицы и решил, что там шагов восемь. Со своей теперешней позиции он видел лишь маленькую часть переулка. Он ступал на тонкий лед. В поле зрения Дорна появилась голова лошади. Животное пугалось, беспокойно мотало головой из стороны в сторону. Казалось, его большие ноздри чуют беду. Подобно тому, как застыло животное на бегу, так и сердце Дорна пропустило удар. Наемник затаил дыхание. После щелчка всадника лошадь фыркнула и пошла дальше.

Конные проехали мимо переулка, ведущего на задний двор. Один взгляд в сторону — и они заметили бы Дорна, весь хитро продуманный план полетел бы в тартарары. Но оба конника предпочитали смотреть на женщину, пытавшуюся поднять на ноги своего пьяного мужа.

Вот и нужный момент. Дорн вскочил, обнажив свой короткий меч, и, издав громогласный рык, он в четыре огромных прыжка оказался рядом со всадниками. «Как же лошади предсказуемы», — с облегчением подумал он. Стоит их напугать, и вот они уже поворачиваются к тебе, встают на дыбы, лишая всадника возможности нанести удар с лошадиного бока в сторону нападающего.

Дорн нырнул влево, под грудь первого животного, нанес мечом удар по правой задней ноге. Лошадь заржала, к этому звуку присоединились крики и проклятия регориан. Дорн встал между боками лошадей, вонзил свой короткий меч в живот второго всадника на лошади. Все взгляды были устремлены на него: как животного, так и умирающего всадника.

— В атаку! — заревел Дорн, когда раненая лошадь рядом с ним рухнула на бок, погребая под собой еще не раненого всадника. Те регориане, кто еще не обнажил оружие, сделали это сейчас. В тот же миг с обеих сторон улицы на поборников веры набросилась толпа, а за их спинами замкнули баррикаду мулы.

Время было выбрано очень удачно. На миг даже показалось, что регориан просто сметут. Прачки выудили из бочек два длинных кинжала и набросились на одного из мужчин. Пьяный мужчина на ступеньках кабака схватился за копье, замаскированное под шест фонарщика, метнул его в одного из наемников и проткнул его кожаный нагрудник. Картежники оттолкнули в сторону стол, за которым сидели, и, словно обезумев, бросились на мужчин, стоявших к ним ближе всех.

Как раз в тот самый миг, когда регориане оправились от первого шока и собрались дать отпор, за их спинами вспыхнула баррикада из повозок с сеном и старой мебели. Высокие языки пламени тянулись вверх вместе с угольно-черными колоннами дыма, в мгновение ока груженные повозки превратились в непроходимую стену огня. Еще двое регориан умерли потому, что позволили себе отвлечься на спектакль.

Повстанцы набросились на воинов веры, словно муравьи. Они колотили наемников всем, что у них было. Но не всякий удар заставлял врага упасть, не каждый замах заканчивался раной. Теперь-то и стало ясно, что значит иметь настоящий меч и носить хороший доспех.

Дорн видел, как молодой парень со старым бронзовым мечом пошел в атаку на регорианина. Он напал на наемника сзади и изо всех сил нанес ему удар по крестцу. Противник отскочил на два шага вперед, поднял меч и сильно замахнулся, поворачиваясь к нападавшему. Похоже, молодой человек надеялся нанести еще один удар, но прежде чем он успел это сделать, острие меча его противника и перерезало ему горло.

С этого момента начались смерти в их рядах. Добрая дюжина наемников, которые еще не были ранены, взяла себя в руки и встала в позицию. Они стояли по двое, спина к спине, как их учили, кружась, проходили сквозь ряды своих противников. Каждый укол, каждый удар находил цель — отличие от неопытных повстанцев было разительным. Ударить мог каждый, но как только дело дошло до того, чтобы атаковать, блокировать, наносить обманные удары и снова бить — зерна от плевел отсеивались мгновенно. Всего за каких-то два удара сердца от мечей регориан пала добрая четверть повстанцев.

Дорн бросился спасать ситуацию. Он хотел помочь всем одновременно. Его много лет учили не заботиться о жизнях других. Во время битвы существуешь только ты сам и тот человек, которого ты хочешь убить. Времени на то, чтобы погоревать о своих товарищах или же отпраздновать с ними победу после сражения, обычно было более чем достаточно.

Дорн в последний миг поднял короткий меч и блокировал удар меча регорианина. Прежде чем он успел пойти в контратаку, тот уже отвернулся, и товарищ за его спиной попытался уколоть Дорна. Меч вошел точно в промежуток между рукой и грудью, пронзив пустоту, но клинок был настолько широк, что он оставил два глубоких пореза на бицепсе и ребрах Дорна. Прыжок назад спас воина от того, чтобы меч его противника вошел в его живот во время следующей атаки.

«Соберись, — приказал он себе, — ты прекрасно знаком с этой пируэтной тактикой и знаешь, как на нее реагировать».

Он дождался, пока первый регорианин снова не оказался с ним лицом к лицу. Короткий выпад вперед, удар по ногам, пригнуться от встречного удара. Шаг в сторону, противоположную вращению парочки, и вот он уже напротив второго человека. Похоже, этот был еще не готов к тому, чтобы так быстро встретиться со своим противником. Дорн нанес колющий удар от бедра под мышку правой руки, пока мужчина еще отмахивался от атаки сына мельника. Регорианин выронил оружие, второй рукой потянулся к торчащему за поясом кинжалу.

«Работает же!»

Дорн побежал в другую сторону. Крутнулся вокруг своей оси, схватил первого атакующего. Разворачиваясь в противоположную сторону, он вонзил ему клинок в пах. И пока тот падал, Дорн подпрыгнул и вонзил свой короткий меч между плеч мужчине с кинжалом.

Такие двойные упряжки были очень эффективны в сражении против неопытных противников. Постоянная смена позиции быстро сбивала с толку нападающих, а вращение давало преимущество, позволяя сражаться только с одной стороны. Но как только пару разбивали, солдаты теряли защиту и становились легкой добычей.

Дорн увидел, как сын мельника упал под попеременной атакой двух регориан. К нему, пошатываясь, брел еще один повстанец, судя по всему, какой-нибудь писарь или картограф. В ослабевшей руке он сжимал кинжал. В области легких рубашку его залила кровь. Из круглой дыры в ткани катились красные капли. Дорн попытался подхватить его до того, как он упадет, но у тяжело раненного мужчины подкосились ноги. Дорн столкнулся с ним, и писарь вонзил ему кинжал в бедро — либо случайно, либо потому что принял его за врага. Они вместе рухнули на землю. Лежа под умирающим человеком, Дорн пытался встать на ноги.

Шесть регориан все еще стояли на ногах, а добрых две дюжины повстанцев окружили их. Дорн лежал среди воинов веры. Если он сейчас встанет, то станет их следующей жертвой. Численное превосходство по-прежнему было четыре к одному, но, похоже, его соратники подрастеряли свой боевой задор. Возможно, они еще не готовы отдать свою жизнь, а может быть, просто устали.

Дорн высвободил правую руку. На миг неподвижно замер на земле, крепко сжимая рукоять меча. Он выжидал, чтобы один из регориан оказался в пределах досягаемости. Оба воина, свалившие сына мельника, приближались к нему — кружась друг вокруг друга, нанося удары по копьям и пикам окружавших их мужчин. Ни один из них не обращал на него внимания. Пытаясь увернуться от удара копьем и едва не наступив на него, они оказались очень близко, и Дорн ударил. Отрезал ногу одному из них сильным ударом, из-за которого едва не вывихнул руку. Клинок легко перерезал тонкий кожаный сапог, плоть и кости. Мужчина упал, увлекая за собой коллегу. Они оба упали перед кольцом нападающих. Четверо мужчин почти одновременно стали наносить им удары пиками, мечами и копьями.

Этот момент наступает в любой битве. В наемнических кругах его называют зачисткой. Еще мгновением раньше каждый боялся за свою жизнь. Сражались лицом к лицу. Все судьбы были непрочны, исход битвы был не предрешен. А потом вдруг кто-то падает на землю, умирает, появляется брешь, рушится линия защиты, и всем хочется поскорее закончить. До победы рукой подать, а проигравшие знают, что погибнут.

Повстанцы набросились на последних регориан, словно муравьи на сдыхающую осу. Они били дубинками, рубили топорами, протыкали мужчин ножами. Казалось, все хотят принять участие в резне, и даже умерших награждали побоями и новыми ранами.

Дорн оттолкнул мертвое тело, под которым был погребен. Поднялся на ноги. Сапог залила кровь. Он покачнулся и вынужден был опуститься на одно колено, чтобы не упасть. Один из его соратников бросился на него, подняв пику, готовый завалить его, но успел вовремя заметить свою ошибку и не напороться на меч Дорна.

— Это вы, — тяжело дыша, произнес он. У него на лбу была рана, из нее текла кровь и затуманивала взор. — Мы победили! — вдруг заорал он. — Мы сделали их, этих свиней. Мы победили.

Дорн огляделся по сторонам, все еще не отводя острия меча от своего соратника. Мостовая улицы была усеяна мертвыми телами. Вязкая кровь убитых находила путь по стыкам между камнями и уходила в водосток. В трех шагах от Дорна лежал тот женоподобный парень, сжимавший в руке отцовский меч. Клинок переломился у самой рукояти, у парня было перерезано горло от уха до уха. Рядом с ним лежал старик с негнущейся ногой. Из его груди торчал кинжал, напоминая штандарт на поле боя.

«Ты победил, и я тоже, но тем, кого замочили, от этого не легче. В утешение их близким мы скажем, что их родные пали смертью храбрых за правое дело. И все это будет ложью».

Повозки с сеном, составлявшие горящую баррикаду, начали поддаваться огню. Ломались оси, под языками пламени исчезали высокие боковые стенки, пепел и искры взлетали вверх. Дорн кожей чувствовал силу огня. На главной улице за горящей баррикадой начали собираться зеваки, среди них были первые представители городской стражи.

— Нужно уходить отсюда, — пробормотал Дорн.

Но казалось, его никто не слышит. Он грубо схватил стоявшего рядом мужчину за плечи и встряхнул:

— Нужно уходить отсюда! — заорал он.

Писарчук смотрел на него расширенными глазами.

— Мы их сделали, — словно в трансе, повторял он, все еще опьяненный победой. — Они не осмелятся показаться здесь снова. Мы подали знак. Знак для всех, кому надоело подчиняться этим священникам. Граждане Рубежного оплота восстанут и освободятся.

Дорн готов был поспорить, что этот человек повторяет слова Нарека. Даже не столько слова, сколько звучавшую в них убежденность.

— Если мы немедленно не уберемся отсюда, мы восстанем в следующий раз только тогда, когда нас поднимет из гроба некромант. Вряд ли городская стража отнесется к нашему освобождению так же, как мы. Для них мы просто люди, которые подняли мятеж и на совести которых оказалась дюжина невинных людей.

— Они убили почти в пять раз больше наших, — напомнил ему писарчук.

— Это не только приведет нас на виселицу, но и заставит их насмехаться над нами. Идемте уже, горящие обломки не задержат стражу надолго.

Дорн потащил мужчину за собой, вбежал в переулок, где ждали Нарек и Сенета. Остальные нехотя последовали за ними.