С высоты птичьего полета Дуболистье напоминало большие деревни угольщиков в Вороньем лесу. Круглые или овальные домики полуросликов были широко рассеяны на одной-единственной большой поляне Скрюченного леса. Они походили на заброшенные, поросшие травой угольные кучи и время от времени посылали вверх тоненькие струйки дыма изо всех каверн.

Однако любовно заложенные палисадники, аккуратно засеянные овощные грядки, обрамленные с двух сторон камнями дороги позволяли предположить, что внутри земляных холмов находятся не обуглившиеся поленья.

Полурослики из Дуболистья жили идиллической, но не очень роскошной жизнью. Они были не бедны, но избытка и расточительства здесь было столь же мало, как и тех, кто был ростом выше четырех футов.

Не считая личного имущества и предметов повседневной необходимости, в Дуболистье все было в одном экземпляре. Был один постоялый двор, один кузнец, один храм, исключительно плохая погода и совершенно ничего привлекательного для чужаков, чтобы тем захотелось остаться. Вот уже много лет, как ни один полурослик извне не приезжал сюда, что было равносильно духовному самоубийству. Рядом с домом бургомистра Лютикса находилась официальная доска объявлений. Там, кроме всего прочего, записывали численность населения Дуболистья. Слегка поблекший кусок пергамента с печальной гордостью возвещал о числе триста двадцать три.

Многим городок показался бы гнетуще скучным. Поскольку он расположился вдали ото всех торговых путей и больших городов, можно было предположить, что весь словарный запас жителей за сотню циклов сократится до повседневного «Да пребудет с тобой Господь» — в качестве формулы приветствия и прощания, поскольку говорить больше было не о чем. Но здесь ведь жили полурослики, поэтому темы для разговоров находились всегда. Им были неинтересны слухи с королевского двора, да и открытие новых торговых маршрутов занимало их, по правде говоря, мало. Вместо этого они могли часами беседовать о том, как правильно посадить помидоры, где они растут лучше — с южной или западной стороны дома. Они спорили о том, как лучше поступить с собранными картофельными жуками — бросить на съедение курам или сжечь в угольной яме.

Этот народец, ростом около трех футов, очень непоседливый и пребывающий как правило в прекрасном расположении духа, готов был, казалось, осветить своим дружелюбием и открытостью любой уголок этого мира — даже Скрюченный лес.

Полурослики славились тем, что отлично ладили как между собой, так и с другими. Они всегда находили тему для разговора и повод посмеяться или затянуть песенку. А если кому-то вдруг было нечего сказать, он просто сидел в своем палисаднике, курил трубку и наблюдал за тем, как растут растения. Было однако и то, что полурослики совсем не любили. Они на дух не переносили приключения и людей из числа любителей задирать нос и сочинять про них небылицы. Маленький народец говорил так: зачем искать чудеса в дальних странах, если они растут у тебя в палисаднике?

Как бы там ни было, Дуболистье и дальше было бы, наверное, последней искоркой веселья посреди мрачной местности, полной страшных тайн и сумрачного прошлого… Но тут случился скандал, связанный с постройкой колодца.

Споры начались чуть меньше полуцикла тому назад. С началом весны растения набрались сил; корни снова стали переносить влагу в новые побеги деревьев, начали образовываться нежные почки. И только с большим дубом в центре рыночной площади ничего не происходило. Сначала все просто удивлялись. Затем жители начали ломать себе голову и высказывать первые теории. Чуть позже в их головах родились первые планы по спасению дерева. Некоторые утверждали, что в болезни символа городка виноват заложенный слишком близко колодец, другие доказывали, что вода заражена. Еще кто-то полагал, что деревья в какой-то момент просто начинают умирать, и тут уж злой рок не разбирается, символ перед ним или не символ.

Всевозможные проекты по лечению дуба и сохранению колодца стали постоянной темой разговоров, которые переросли в серьезную вражду. Некоторые предлагали заменить землю вокруг дерева и удобрить ее навозом пони, другие хотели посоветоваться с эльфами, поскольку они знали много чего о деревьях, а третьи настаивали на том, что надо обрезать старый дуб, дабы он мог пустить новые побеги. Общество Дуболистья раскололось на несколько лагерей. Сначала медленно и тайно, затем последовали первые драки, пока три оборота тому назад госпожу Оплотс, жену кузнеца и сторонницу теории яда в колодце, не нашли за домом, тяжело раненную. В тот момент она не могла разговаривать и поэтому не смогла описать личность нападавшего.

Тут-то и стало понятно, что споры начали представлять собой настоящую проблему и испытание нервов для всей деревенской общины. И все это произошло в крайне неудачный момент, поскольку необходимо было готовиться к ежегодному празднику Тыкв и у всех было полным-полно работы.

Польза от всей этой суматохи была только двум молодым полуросликам, поскольку это отвлекало общественность от их проделок. Практически каждый день в Дуболистье можно было услышать такую фразу: «Вы уже слышали, что натворили Бонне и Мило?» Например, несколько месяцев тому назад они пытались летать на самодельных крыльях.

Бонне и Мило Черниксы были двумя старшими отпрысками Гундера Черникса и его покойной жены Росвиты. У двух старших братьев было еще девять братьев и сестер, родившихся с разницей от одного до двух лет, пять мальчиков и четыре девочки.

Знаменитость в Дуболистье пришла к братьям по причине их вечного соперничества. Не проходило и дня без того, чтобы брат не подтолкнул брата к отчаянным поступкам. Ладно бы они проверяли лишь мужество друг друга, но опасности подвергались и те, кто не имел к этому никакого отношения.

Что ж, следовало признать, что их последнее соревнование несколько вышло из-под контроля. Бонне похвастался, что он, как настоящий акробат, сможет пройти по канату, натянутому между крышами дома бургомистра и здания храма, а это добрых сорок шагов. И все над землей Нуберта Пешкоброда, неприятного чудака, владельца сторожевой собаки, ни в чем не уступавшей своему хозяину.

Бонне удалось пройти ровно двадцать шагов, да и то только потому, что он вскочил на канат с разбегу, невзирая на опасность. Падение замедлила путаница бельевых веревок и полный кур курятник. К несчастью, и то, и другое находилось на участке Нуберта Пешкоброда.

Причиненный ущерб был бы не слишком большим, и вину наверняка можно было бы загладить парой извинений и двумя днями помощи по хозяйству, если бы не заклятая вражда между Бонне и собакой. Казалось, пес только того и ждал, чтобы молодой полурослик свалился на охраняемую им территорию. Едва Бонне совершил немягкую посадку — в туче перьев, пыли и щепок — как эта зверюга вылетела из-за угла, лая и брызгая слюной. При попытке убраться в безопасное место Бонне запутался в бельевой веревке. Не обращая внимания на хитрую паутину, он побежал прямо через цветочные грядки и рабатки, по пятам за ним несся четвероногий преследователь. Собака то и дело перегораживала ему путь к спасительному забору, поэтому Бонне намотал добрых два круга вокруг дома, прежде чем ему, наконец, удалось перепрыгнуть через садовую калитку. От обиды за то, что не удалось настичь добычу, пес выместил свою злость на летавших по всему двору пернатых. И словно два последних воина, выживших после великой битвы, Бонне и Мило стояли как завороженные на поле славы, глядя на поломанные цветы, растоптанную рассаду, руины курятника и растерзанных кур, пока четвероногий демон пытался утолить свою кровожадность.

И обоих призвал к ответу Нуберт Пешкоброд. Отрицать смысла не было, поскольку во всем этом хаосе угадывался их почерк. Господин Пешкоброд, конечно же, не стал лишать себя удовольствия лично притащить обоих за уши к отцу, через всю деревню. В свою очередь, Гундер Черникс не стал отказывать себе в удовольствии наказать их в назидание остальным — точнее, одного из них.

Мило и его отец в последнее время часто ссорились. При каждом удобном случае или даже без него, Гундер тыкал своего сына носом в то, что он боггар. Боггарами называли зрелых полуросликов, которые уже достигли брачного возраста, и предполагалось, что они сами займутся зарабатыванием себе на хлеб, а остальное время посвятят поискам подходящей невесты. Что требовалось делать дальше, было очевидно: нужно было жениться, построить собственный дом, постоянно пытаться заполнить пустые комнаты отпрысками и степенно дожидаться момента, когда можно будет заставить своих воспитанников выехать из дому и самостоятельно встать на ноги.

Однако, к ужасу собственного отца, Мило совершенно не представлял себе, что с этим делать. Он предпочитал наслаждаться свободой и пытался как можно дольше избежать удавки, которую набрасывает на шею любого полурослика женитьба. Он мечтал о великих приключениях в дальних странах, легендарных сокровищах в глубинах земли и вообще о разного рода героизме. Пока он не мог получить все это, полурослик был готов удовлетвориться разрушением курятников, вытаптыванием цветочных грядок и неприятностями с Нубертом Пешкобродом. К сожалению, ему не светили полные золота сундуки — одна только взбучка от отца или место адепта у мейстера Гиндавеля, деревенского клирика.

— Мило, очнись, ты опять замечтался?

Энергичный голос оторвал адепта-полурослика от размышлений. Он поймал себя на том, что словно в трансе рисует пальцем на запотевшем стекле контуры старого дуба. Мило ответил не сразу, сначала он понаблюдал за тем, как конденсат собирается в изгибах его рисунка, а затем течет дальше. Капли были похожи на листья, падающие осенью на землю.

— Живая картина, — прошептал он.

— Мило?

— Да, мейстер Гиндавель, я здесь. Я не замечтался. Я задумался, — принялся оправдываться он.

Клирик-полурослик подчеркнуто-встревоженно кивнул своему новому ученику.

— Это потрясающе. Тебе следует совершенствовать этот дар. Когда-нибудь, проснувшись утром, ты сможешь решить проблемы всего мира.

Мило знал, что делать с подобными высказываниями своего учителя: ни в коем случае нельзя было отвечать. Последний наставительный поток красноречия мейстера на кариндском языке запомнился ему просто отлично. Ему потребовалось три дня, чтобы проверить по словарю все слова, которых он не знал, и разобраться с их возможными значениями так, чтобы во всем этом появился какой-то смысл. Осталось только два варианта. В одном говорилось, что ученики по причине их положения и слабых знаний не имеют права возражать учителю. Второй сводился к поговорке: если голова не подсказывает тебе ответ, а живот не дает ощущения, слушайся сердца и держи рот на замке, пока твой собеседник не увидел глупость в твоих глазах. Первый вариант нравился Мило гораздо больше, мейстеру Гиндавелю — нет.

Сегодня день был особенный. Не такой, который войдет в историю, но такой, который должен был немного подтолкнуть жизнь Мило вперед — хотя он такой жизни и не хотел. Ему, Мило, было впервые позволено присутствовать на заседании совета.

Обязанности, возложенные на него мейстером Гиндавелем в связи с его поведением во время заседания, несколько убавляли радостное предвкушение.

Ему казалось, что стоять на протяжении всего собрания рядом с тяжелой дубовой дверью и не иметь права присесть не особенно элегантно. Кроме того, необходимость присутствовать только в качестве молчаливого наблюдателя лишало его какого бы то ни было ощущения собственной значимости. Учитывая еще добрую дюжину обязательств и требование надеть шапочку в форме бумажного кораблика Мило пришел к выводу, что его единственное отличие от мебели будет заключаться в следующем: после заседания ему дозволено будет покинуть зал. Однако он будет там, его увидят члены совета. Это достаточно большая честь… — так утешал он себя.

Все в Дуболистье знали членов совета, многим уже доводилось иметь с ними дело. И дело было не в отдельных личностях. Важнее был тот факт, что все они встречались и решали судьбу города за закрытыми дверями. Может быть, судьба — это было слишком сильно сказано, ведь речь шла о таких вещах, как необходимость дольше жечь фонари в зимние месяцы или посоветоваться насчет того, имеет ли смысл продавать в трактире крепкое гномское пиво. Все это при неких условиях могло иметь какое-то отношение к судьбе, вот только осознать это было трудно.

Сегодня собрание созвал мейстер Гиндавель. И из повода сбора он сделал самую настоящую тайну. С его губ до сих пор сорвалась лишь пара намеков, которые, однако, не позволили Мило разгадать, о чем на самом деле пойдет речь.

— Ты не хочешь надеть голубой плащ, там дождь идет? — задал риторический вопрос его наставник, словно Мило действительно имел свободу выбора в том, что касалось его гардероба.

— Голубой хорош, — без особого энтузиазма отозвался он.

Гиндавель поправил свою синюю мантию. Он перепробовал несколько вариантов застежки, от наполовину расстегнутой до застегнутой на три четверти, от совсем расстегнутой до полностью застегнутой и наоборот. Наибольшее внимание он уделил при этом священному символу, висевшему на цепочке у него на шее. Это был знак божества полуросликов, богини Цефеи.

Он состоял из круга, пронзенного разветвленной молнией. Разветвление означало силу богини Цефеи, способную как просветить кого-то, так и покарать. Молнии в небе были знаком ее присутствия, так же как и гром — отзвуками ее голоса. Полурослик, который после попадания молнии выжил, считался отмеченным самой Цефеей. В противном случае это рассматривалось скорее как кара.

Время от времени в Дуболистье приходили святые пилигримы. Они гордо демонстрировали шрамы в тех местах, куда попала молния. Театрально повествовали о встрече с богиней, но никто из них не говорил ничего такого, что можно было бы рассматривать как прямое указание со стороны Цефеи. Мейстер Гиндавель пояснял Мило, что богиня дает каждому лишь фрагменты своего знания, поскольку разум смертного не способен вместить все послание. Таким образом, с чем большим количеством святых удастся поговорить, тем глубже будет твое понимание воли Цефеи. У Гиндавеля было полно подобных остроумных пояснений, и, когда бы ни обуяла Мило жажда знаний, у наставника на все был готов ответ: по крайней мере, так было вплоть до пяти оборотов тому назад. С тех пор в нем что-то изменилось. Мило чувствовал, что мейстера что-то мучает. Он часто задумывался и запутывался в противоречиях. На его столе грудами возвышались старые книги, он постоянно что-то калякал в истрепанной книге.

Мило застал его за тем, как он рисовал на бумаге целый ряд языческих символов. После этого мейстер Гиндавель пояснил ему, что очень важно заняться богами минувших дней, чтобы осознать ложность их интерпретаций существующего порядка вещей. Это было еще одним противоречием, ибо он говорил о богах, а не о миражах и фанатизме, как обычно.

— Пойдем же, Мило. Не топчись на месте, мы торопимся.

— Я уже готов, мейстер, — ответил Мило. — Уже почти целую вечность, — пробормотал он себе под нос, так, чтобы не услышал Гиндавель.

Пригнувшись, Мило перебежал через рыночную площадь вслед за своим наставником. Дождь хлестал ему в лицо, а грязь под ногами после каждого шага обливала пальцы. Казалось, ливень только и ждал момента, когда они выйдут из дома, чтобы наброситься на них. Сильные порывы ветра трепали плащи полуросликов, закручивали в водовороты лужи под их торопливыми шагами. Мейстер и его адепт торопливо укрылись от непогоды в зале заседаний городского совета. Так называемая ратуша представляла собой не что иное, как пристройку к дому бургомистра Лютикса. После долгих препираний госпожа Лютикс согласилась отказаться от части сада, чтобы дать возможность построить официальное помещение, где смогут заседать члены совета.

Мило и Гиндавель вошли в комнату первыми. Как и договаривались, Мило встал у входа, в то время как Гиндавель занял место в конце большого овального стола. На лоб старику упало несколько мокрых прядей, придавая ему залихватский вид. Обычно такой добродушный на вид мужчина с добрыми глазами вдруг превратился в тень самого себя. Черты его лица омрачились и застыли. Глаза смотрели пристально, во всем теле чувствовалось напряжение, однако, несмотря на все это, он оставался мейстером Гиндавелем.

Мило услышал, как ветер распахнул дверь в прихожую, затем вошли несколько человек и закрыли за собой дверь. Затопали по полу ноги, пытаясь освободиться от влаги и грязи, кто-то стряхнул свой плащ под дружное возмущение остальных.

Мило как завороженный смотрел на дверь.

— После вас, почтенная, — услышал он приторно-слащавые слова бургомистра Лютикса.

В зал вошла Ванилия Зеленолист, не удостоив молодого адепта ни единым взглядом. Ее духи с сильным цветочным ароматом опережали ее, так же как и неуютное ощущение от ее присутствия.

— Надеюсь, это важно, Гиндавель, иначе я призову тебя к ответу за отсутствие товарооборота в моем магазине, — ядовито прошипела она.

Мило понятия не имел, о каком таком товарообороте она говорит. Госпожа Зеленолист торговала тканями. Вообще-то она была девицей, однако после определенного возраста вежливость требовала того, чтобы обращаться к ней так, словно она была замужем или, по крайней мере, вдовой.

При этом второй вариант, на взгляд Мило, был гораздо правдоподобнее, поскольку если бы у нее был муж, который оказался бы в достаточной степени мазохистом, чтобы жениться на ней, он наверняка был бы убит наповал ее шармом — в прямом смысле этого слова. Даже ее восьмеро братьев сторонились ее как чумы, и никто в деревне их не винил. Ванилия Зеленолист была дамой лет пятидесяти, с плохой и, кроме того, ужасно нелепой стрижкой. Одежда, которую она носила, обтягивала ее полноватую фигуру и, казалось, просто состояла из беспорядочно смешанного ассортимента ее магазина. И, чтобы подчеркнуть свою и без того броскую внешность, она никогда не экономила на румянах, помаде и духах. Однако по-настоящему тяжело было выносить ее не из-за ее внешности, а из-за ее постоянных желчных придирок. Она унаследовала от отца лавку и приличную сумму золотом и теперь занималась тем, что разрушала дело всей его жизни своей некомпетентностью и неприветливостью.

— Судя по всему, остальные считают себя слишком важными персонами, чтобы ходить под дождем, — усмехнулась она, глядя в окно. — Стоят под козырьком «Дубовой кружки», как потоптанные куры.

Вошел бургомистр Лютикс. Он подал Мило руку, однако при этом с интересом глянул в окно и мимоходом пробормотал:

— Это говорит чистой воды зависть. Ну что, мальчик мой, как дела?

Лютикс не стал дожидаться ответа, да Мило и не был склонен отвечать тому, кто смотрит словно сквозь него. Согнувшись, поглядывая на запотевшие окна, бургомистр пробрался на свое место. И только усевшись, поздоровался с Гиндавелем, кивнув мейстеру с чрезвычайно важным видом.

— Чего еще можно ожидать от мужчин Дуболистья, — продолжала насмехаться госпожа Зеленолист. — Сначала они напиваются, чтобы набраться храбрости, и хвастаются своими героическими поступками, будущими и прошлыми, а потом не могут и носу высунуть, потому что на улице идет дождь.

— Мне очень неприятно слышать такие слова из твоих уст, — признался Лютикс. — Я ведь тоже мужчина.

Ванилия Зеленолист удивленно воззрилась на бургомистра, пристально вгляделась в его лицо.

— Смелое утверждение, — простонала она, закатила глаза и выдавила из себя сочувственную улыбку.

И словно в насмешку над ее словами, Мило увидел через запотевшее стекло, как двое мужчин перебегают улицу под потоками хлещущего с неба дождя. В том, как они передвигались по городу, всегда было что-то забавное, но это было ничто по сравнению с представшей его взгляду игрой в данный момент. Те двое мужчин подтянули штанины до самого паха. И, пригибаясь и пританцовывая, они бежали по мокрой уличной мостовой и грязной дороге к залу заседаний. Ветер трепал одежду и так спутывал ткани, что понять, кто под ними скрывается, было совершенно невозможно.

Громко отплевываясь и фыркая, оба вновь прибывших вошли в зал заседаний. Джеролл Лютикс, брат-близнец бургомистра и хозяин «Дубовой кружки», был похож на своего брата, как две капли воды. Обоим было около шестидесяти. Седые волосы могли бы придать им что-то вроде выражения достоинства и мудрости, если бы они не были такими всклокоченными и не торчали так во все стороны. Кожа была слегка жирноватой, а рукопожатие влажным. Но самым бесспорным признаком всех Лютиксов, украшавших галерею здания ратуши, был их огромный нос картошкой.

Вслед за Джероллом в комнату ввалился Тильмо Лыкогорд. Этот человек попал в городской совет исключительно благодаря своим деньгам и влиянию. Никто толком не знал, откуда у него взялось состояние и откуда он вообще взялся, когда десять лет назад он купил себе дом в Дуболистье. Ясно было только две вещи: лучшие годы были у него уже позади, и раньше он был гораздо стройнее. Тильмо был из тех полуросликов, по виду которых можно было смело сказать, что нажитое состояние и влияние раздуло им не только эго, но и живот. Если присмотреться повнимательнее, еще можно было разглядеть его когда-то худощавые черты лица.

— Что ж, теперь мы ждем только мейстера Искрометного, — произнес бургомистр Лютикс.

Конечно же, Искрометный было его не настоящее имя. На самом деле его звали Йоос Валунс, и он был деревенским магом. Возраст этого мужчины не мог определить никто. Даже для полурослика он был низеньким и необычайно худым. Как и положено магам, он носил длинную робу, обладал длинными седыми волосами до плеч и остроконечной бородкой.

— Никому меня ждать не нужно, — произнес Йоос, возникший из ниоткуда прямо рядом с Мило.

— Просто я терпеть не могу приходить слишком рано и тратить время на приветливые фразы и выдумывание неуважительных прозвищ.

Конечно же, это было не совсем так, поскольку на самом деле он любил эффектные появления, и это ему в очередной раз удалось. Волосы гладко спадали на спину, роба сверкала темно-синим цветом, а обувь была натерта до блеска. Откуда бы он ни пришел, он не сделал ни единого шага под дождем и бурей.

— Это хорошо, — с видимым облегчением произнес мейстер Гиндавель, — значит, мы можем сразу переходить к делу.

Он торжественно поднялся и оглядел собравшихся. Никто из остальных, похоже, не проявлял интереса к тому, что собирался сказать Гиндавель. Они копались в карманах своих плащей, выуживали оттуда один за другим маленькие узелки, которые они клали перед собой на стол. Оценивающе оглядывали места соседей. Первым открыл свой узелок Тильмо Лыкогорд. Взорам собравшихся предстала добрая дюжина сочных вишен.

У остальных явно вытянулись лица, и только Ванилия Зеленолист не сумела сдержаться, чтобы не съязвить.

— Я видела дерево в твоем палисаднике, — прошипела она. — Мне кажется, что оно слишком молодо, чтобы приносить такие плоды. Возможно, эти вишни с дерева Нуберта, причем с тех веток, которые свешиваются на твой участок? Я имею в виду, там, где стоит компост.

Тильмо бросил на Ванилию возмущенный взгляд.

— То, что растет над моим участком, принадлежит мне, — принялся оправдываться он. Разве я виноват, что Нуберт не следит за ними. Такими они стали лишь благодаря моей счастливой руке. К дереву Нуберта это не имеет никакого отношения.

Остальные уже хихикали, молчал только мейстер Гиндавель.

После этого все, кроме клирика, похвастались своим урожаем. Бургомистр Лютикс с гордостью представил пять прямых, как палки, морковок, его брат Джеролл — горсть редисок. Узелки Йооса Валунса и Ванилии Зеленолист были наполнены очень тщательно отобранными и вымытыми смородинками.

По взгляду Ванилии можно было понять, что ее подмывало сказать, что смородина Йооса наверняка червивая, но это было весьма опасно — не затронув свой собственный урожай. Поэтому свою зависть пришлось ей проглотить.

Закончив мериться силами, присутствующие снова сосредоточились на Гиндавеле.

Однако взгляды их особого интереса не обещали. Каждый из шести членов совета хоть и был достаточно компетентен, чтобы принять решение на благо городской общины, однако ради того, чтобы по-настоящему заняться проблемой, рот им открывать не очень-то и хотелось.

Мейстер Гиндавель сделал глоток воды и откашлялся. Мило заметил, что он напряжен. Напряжен не так, как обычно. Гиндавель был полуросликом задумчивым, своенравным и иногда чересчур много волновался, но его теперешнее состояние открывало перед его воспитанником совершенно новую и пугающую сторону учителя.

— Итак, первым делом я хотел бы указать на то…

— Согласно протоколу требуется проверить присутствующих по списку, — перебил его бургомистр Лютикс.

Тильмо Лыкогорд бросил бумажный шарик, который он катал по столу, в сторону бургомистра и нечаянно попал ему под правый глаз.

— Что за детские шалости? — пролаял Бонс.

— Вот и я о том же, — заявил Тильмо. — Ты стал бургомистром наверняка не потому, что умеешь хорошо считать. Есть шесть членов городского совета, за столом сидят шестеро. Чье присутствие ты собираешься проверять?

Прикрыв рот ладонью, Ванилия захихикала. Вряд ли ее насмешило что-то из сказанного, скорее ее порадовало унижение бургомистра.

— Довольно уже, — прошипел мейстер Гиндавель, ударив кулаком по столу. — Что я хотел вам сообщить…

— Да я же просто хотел открыть официальное заседание, — снова перебил его бургомистр Лютикс.

Мило увидел, как тяжело его наставнику принимать этот новый знак неуважения с прежним спокойствием. Его кулак все еще лежал на столе, и скопившееся в нем напряжение отразилось в побелевших костяшках пальцев.

— Я созвал собрание, — снова дрожащим голосом начал он, — поскольку недавние события в Дуболистье, если присмотреться к ним повнимательнее, складываются в определенную картинку. И я говорю не только об утрате нашего символа или недавних происшествиях у колодца.

Тильмо Лыкогорд вдруг положил на стол еще один завязанный на узел мешочек из клетчатой ткани, выжидающе поглядел на него и тем самым привлек все внимание к себе. Широко усмехнувшись, он потянул за кончик, откинул в стороны четыре уголка, разгладил каждый из них ребром ладони. И перед взорами собравшихся предстали три роскошных белых гриба, равных которым сложно было даже представить.

— Кто-нибудь хочет понюхать? — Тильмо вопросительно оглядел собравшихся. — Грибной сезон уже начался, милые мои, — в тот же миг лица членов совета посветлели, узелок пошел по кругу. И только мейстер Гиндавель казался каким-то подавленным, он засунул в рот вишню Тильмо, а затем выплюнул косточку в подставленную ладонь.

— Может быть, мы все же вернемся к первоначальной теме нашего разговора? — произнес он. — Как уже только что было сказано, я заметил кое-что такое, что не в состоянии объяснить. Я немного порылся в деревенской хронике и протоколах собраний этого совета. Я надеялся найти что-нибудь о строительстве колодца и возможной причине гибели дуба на деревенской площади. К сожалению, я не нашел ничего, но зато наткнулся на кое-что другое.

Йоос Валунс торжественно поднялся со своего места, мрачно оглядел собравшихся.

— Мои исследования дали кое-какой результат, — с гордостью заявил он. — Я нашел причину болезни нашего символа.

— Старый дрючок мертв, ты, деревенский шарлатан, и уже не будет разбрасывать листья, — выкрикнула Ванилия Зеленолист, чуть-чуть громче и на две октавы выше необходимого. — Как раз тебе-то в твоем возрасте стоило бы знать лучше других, что ничто не вечно.

Но Йоос был не из тех, кого могли смутить какие-то там оскорбления, не говоря уже о склочной торговке тканями. Не обращая на нее внимания, он продолжал:

— Загадка высохшего дуба решена. Ответ — медь!

— Что это за очередной бред, — вырвалось у бургомистра Лютикса. — Скажите на милость, какое отношение имеет медь к дереву?

— Медь — один из элементов, которые дерево получает вместе с водой через корни, — пояснил Йоос. — Я думаю, что из-за того, что гномы добывают руду на севере, из медной жилы вымываются отложения и попадают в грунтовые воды.

— Да речь же вообще не идет об этом дурацком дереве! — перебил его мейстер Гиндавель и вскочил со своего места. — Речь идет об этих наших мелочных склоках за этим столом. Кого интересует, почему гибнет дерево, есть ли медь в грунтовых водах, почему Бонс не может досчитать до шести и не одета ли Ванилия еще безвкуснее, чем во время прошлого собрания? Вопрос собственно заключается в следующем: почему я каждую неделю вынужден сидеть за одним столом со сворой слабоумных?

Испугавшись своих собственных слов, Гиндавель стоял и подавленно смотрел на стоявший перед ним стакан с водой. Казалось, ему недостает мужества посмотреть в глаза остальным. Такую обидную бестактность можно было бы ожидать, пожалуй, от необразованного остолопа или разочарованной в целом свете мужененавистницы из тряпичной лавки, но ни в коем случае не от Гуми Гиндавеля, клирика и храмовника. Было видно, что он едва не подавился застрявшим в горле комком. Даже смотреть было страшно на то, как он, мастер слова и веры, едва не задыхался от собственных слов. Словно громом пораженный, он рухнул на свой стул.

— Именно это я и имел в виду, — пролепетал он. — Разве вы не видите? Оно не пощадит никого из нас.

На миг повисла давящая тишина. Каждый пытался понять, что происходит, конечно же, в силу собственных возможностей.

— Теперь кое-что становится ясным, — вдруг воскликнула Ванилия Зеленолист, вскочила со своего места, перевернув стул, который в свою очередь повалил высокую напольную вазу. — Это очередная попытка убедить нас в том, что вода в колодце могла навредить и нам. Я больше не могу слышать этого «не пей из колодца». Тебе не удастся перетащить нас на свою сторону этими твоими угрожающими перстами и клятвами веры.

С красным лицом она стояла посреди зала, словно фурия, тыча пальцем в мейстера Гиндавеля. Бонс Лютикс, сидевший рядом с ним, вдруг исчез за развевающейся тканью ее вычурной, безвкусно скроенной блузы. Мило толком не мог разобрать, пытается ли он успокоить Ванилию или же Бонс пытается восстановить возможность видеть других членов совета. Как бы там ни было, Лютикс ухватился за ткань и робко подергал.

— Нет, нет, вы неправильно поняли. Я ничего такого не имел в виду, — пролепетал Гиндавель, обращаясь скорее к самому себе.

— Ну, так, а о чем же идет речь-то? — завизжала Ванилия через весь стол, пока Бонс все еще пытался открыть себе обзор.

— Речь идет о том, что кто-то или что-то в этом городе умудряется устроить так, что мы вцепляемся в глотку друг другу из-за сущих пустяков.

— Тогда посмотри в зеркало, любитель купелей, и поймешь, кого нужно искать, — провизжала госпожа Ванилия.

С элегантностью танцующего медведя и энергией богини отмщения Ванилия Зеленолист развернулась и заорала на бургомистра:

— Ты, жирная свинья, прекрати, наконец, меня лапать!

Испуганный Бонс Лютикс съежился на стуле.

Когда Ванилия снова обернулась к остальным членам совета, ее ожидала звонкая оплеуха от мейстера Гиндавеля. И прежде, чем красные следы от пальцев окончательно налились краской, Ванилия Зеленолист выудила из кармана серебряный гребень для волос и вонзила его в стол. С покрасневшим от ярости лицом она оглядела собравшихся и обнаружила, что все взгляды устремлены не на нее. Она нерешительно проследила за ними и уткнулась взглядом в деревянную столешницу. Ее гребень проткнул ладонь мейстера Гиндавеля и пригвоздил ее к столу. Когда их взгляды встретились, клирик, ни слова не говоря, не издав ни звука или чего бы то ни было, свободной рукой схватил Ванилию за горло. Первым пришел в себя Йоос Валунс и что-то забормотал. Но прежде чем заклинание подействовало, Тильмо Лыкогорд вынул из-за пояса серебряный кинжал с рукояткой из эбенового дерева и вонзил его в живот волшебнику. С застывшим от ужаса взглядом Йоос рухнул на стул.

Бонс Лютикс, цепляясь за платье госпожи Зеленолист, поднялся и попытался убраться в безопасное место. В эту минуту в лицо ему угодил локоть отбивавшейся что было мочи продавщицы тканей, которая пыталась избавиться от железной хватки своего противника. Оглушенный ударом, бургомистр рухнул, как подкошенный. От его веса стул под ним сломался, шея с треском переломилась о спинку стула.

В тот же миг Джеролл Лютикс бросился на Тильмо Лыкогорда и, схватив за шею, изо всех сил прижал к столешнице его голову. А потом принялся равномерно колотить ею об угол. Сверкающий кинжал несколько раз вонзился в спину Джеролла и вышел между ребер. Несмотря на удары, Лютикс продолжал колотить Тильмо, пока рука того бессильно не повисла в воздухе и не выпустила кинжал из пальцев. А затем рухнул и Джеролл, неподвижно навалившись на стол и своего противника. Йоос Валунс в последний раз попытался выпрямиться, но его силы хватило только на то, чтобы вытянуть руку, когда из его пальцев вылетела ослепительная молния и равномерно разлетелась по членам совета.

Прошло некоторое время, прежде чем глаза Мило отошли от вспышки яркого света. Однако несмотря на все молитвы, которые были призваны убедить его, что все это просто сон, он в недоумении смотрел на бойню за столом и неподвижно лежащих вокруг членов совета.

Перед глазами все еще мелькали черные и белые пятна, которые словно нарочно закрывали лица умерших. Рот был по-прежнему открыт, губы вдруг потеряли влагу. Из-за хриплого дыхания во рту пересохло, а сердце заколотилось, как сумасшедшее. Пальцы у Мило онемели, ноги заледенели.

Медленно, мелкими шаркающими шагами, стараясь не отрывать ступни от пола, он направился к своему наставнику. Гиндавель стоял на коленях перед своим стулом, одна рука его была прибита к столу, вторая все еще сжимала горло Ванилии Зеленолист.

Мило осторожно дернул наставника за мантию. Гиндавель завалился на бок, переворачивая при этом стул, но гребень в руке помешал ему рухнуть окончательно. Его тело безжизненно повисло рядом со столом совета. На уровне сердца в белой рубашке зияла черная обугленная дыра.

Мило попытался поднять тело Гиндавеля, чтобы тот не оставался в столь унизительном положении, но рука его наставника вдруг схватила его за плечо и сжала. Мило в панике предпринял попытку вырваться, но хватка становилась только крепче. Его на миг сковал парализующий страх, но затем полурослик подполз к Гиндавелю. Двумя пальцами проверил пульс на шее мейстера, но ничего не почувствовал. Затем губы будто бы умершего зашевелились. Мило подполз еще ближе и прислушался к шепоту.

— Ceeth mùe fammamè, ищи в Рубежном оплоте.

И мейстер Гиндавель испустил дух, тело его обмякло.

Словно окаменев, Мило опустился на отполированный пол зала заседаний, глядя на маленькую косточку вишни прямо перед собой. Глаза его наполнились слезами, но он не мог ни закричать, ни заплакать в голос.

В живых из членов совета больше не было никого, и никто из них никогда не узнает почему. Мило все это казалось кошмарным сном. Казалось, из ниоткуда появилась мрачная тень, поглотила все вокруг и исчезла так же быстро, как и возникла.

Поэтому Мило ждал, когда проснется, однако вместо этого он вскочил, когда одна из нижних дверок большого комода, стоявшего у противоположной стены, распахнулась. Потом из шкафа вылезла пара грязных ног — ног, которые были слишком хорошо знакомы Мило, поскольку частенько стояли у него на плечах, тыкались ему в лицо или пинали в зад.

— Бонне, что ты здесь забыл, идиот ты эдакий? — вырвалось у Мило, прежде чем брат успел выбраться из укрытия и вообще сказать что бы то ни было.

Казалось, Бонне не слышит его и отвечать не собирается. С залитым слезами лицом и пустым взглядом он полз вокруг стола совета. Мило наблюдал за ним, как наблюдал бы за призраком.

Чуть-чуть не дойдя до брата, Бонне остановился. Он нагнулся, поднял что-то с пола и сунул Мило под нос лежавшую на ладони косточку.

— Я хотел метнуть его в декольте госпоже Зеленолист, — пролепетал он. — Она уже летела, когда та повернулась. Косточка попала в глаз бургомистру Лютиксу, а потом… — Бонне не договорил и снова заплакал.

— Ты не виноват, — попытался утешить его Мило. — Здесь происходит что-то другое, и мейстер Гиндавель об этом знал. Теперь он умер.

— И что нам теперь делать? Что мы отцу-то скажем?

Мило попытался сделать серьезное лицо. Что ж, нельзя сказать, чтобы полурослики рождались с этим умением.

— Мы ничего не скажем, — заявил он. — Нам все равно никто не поверит.

— А что же ты будешь делать?

— Мы уберемся отсюда, — объявил Мило. — Мы пойдем в Воронью башню и попросим помощи у тети Рубинии. Беги, принеси наши вещи и провиант на два-три дня. Скорее! Пока идет дождь и бушует буря, сюда никто не придет и не увидит, что здесь произошло.

— А ты что будешь делать? — спросил Бонне, все еще едва не плача. — И что мне сказать, если отец спросит меня, зачем мне нужны все эти вещи? Он захочет узнать, куда я собрался в такую погоду.

— Ничего не говори. Просто постарайся действовать незаметно. Ты справишься. Просто представь себе, что это испытание мужества. А когда закончишь, приходи к храму. Мне еще нужно сходить домой к мейстеру Гиндавелю. Нам нужны его документы. Нужно убраться до того, как закончится буря.