Мое общее впечатление сводится к тому, что Советское правительство пережило уже период внутренней борьбы и все свои силы отдает на созидательную работу, постольку, поскольку это возможно при войне на всех фронтах. Мне также кажется, что население освоилось с новым правлением. Это впечатление получило подтверждение на том заседании Исполнительного Комитета, в котором окончательно были установлены границы власти Чрезвычайной Комиссии. Перед открытием заседания я перекинулся несколькими словами с Петерсом и Крыленко. Возбуждение Гражданской войной уже улеглось. Внутри партии происходила ожесточенная борьба. И Крыленко от Революционного Трибунала, и Петерс из Чрезвычайной Комиссии оба были здесь, чтобы присутствовать при официальном акте, который должен был установить границы их власти. Петерс рассказал мне о своей неудачной охоте, а Крыленко подшучивал надо мной за то, что я не верил в интриги Локкарта. Ни по тому, ни по другому нельзя было заподозрить о той жестокой борьбе, которая шла в партии за и против диктаторской власти, которою обладала Чрезвычайная Комиссия, боровшаяся с контрреволюцией.

Заседание открылось докладом Дзержинского. Этот странный аскет настаивал в варшавской тюрьме на том, чтобы ему давали делать всю самую грязную работу: убирать парашу не только в своей камере, но и в чужих. Он исходил из принципа, что каждый человек должен брать на себя часть тяжелой работы. В первый, опасный период революции он взял на себя неблагодарную роль председателя Чрезвычайной Комиссии. Его личная прямота происходит от его необычайной храбрости, которую он доказал неоднократно за последние восемнадцать месяцев. Во время восстания левых социалистов-революционеров он пошел без охраны в главный штаб восставших, чтобы попытаться образумить их. Когда его там арестовали, он потребовал, чтобы его расстреляли. Все его поведение было настолько отважно, что караул, которому было поручено его охранять, его отпустил, и он вернулся в свою казарму. Этот высокий, с тонкой фигурой человек, фантастическое лицо которого напоминает известный портрет св. Франциска, внушает одинаковый ужас как контрреволюционерам, так и преступникам. Он плохой оратор. Во время речи он смотрит в пространство поверх голов своих слушателей так, как будто он обращается не к ним, а к кому-то невидимому. Даже о предмете ему хорошо знакомом он говорит с трудом, останавливается, подыскивает слова и, видя, что не может окончить фразы, он обрывает ее в середине, и в его голосе появляются просительные интонации, как будто он хочет сказать: «На этом месте стоит точка. Поверьте же мне».

Его короткий доклад о деятельности Чрезвычайной Комиссии был довольно бесцветен. Он рассказал о многих тяжелых моментах, которые пришлось пережить, начиная с пьяных погромов в Петрограде и подавления объединенных анархистов и преступников в Москве (он напомнил, что после четырехчасового боя, в котором они были разгромлены, преступность в Москве упала на 80 %), до дней террора, когда то тут, то там вспыхивали вооруженные восстания против Советов, организованные иностранцами и контрреволюционерами. Далее он подчеркнул, что если раньше революции угрожали восстания крупного размера, теперь в этом смысле можно быть совершенно спокойным. Теперь могут иметь место только мелкие измены, но никак не действия, требующие широкого подавления. Несомненно, что даже в советских учреждениях есть изменники, которые только ждут момента (но момент этот никогда не придет), чтобы перейти на сторону врагов, а до тех пор они тайно вредят Советской власти. Но из этого не следует, что учреждения эти должны быть уничтожены. Борьба с контрреволюцией вошла в новый фазис. Теперь дело не идет о том, чтобы биться с явными врагами, оно состоит в том, чтобы уберечься от врагов тайных. Теперь не применяется закон войны, который разрешал каждому солдату убивать без суда встреченного на поле битвы врага. Теперь другое положение, и виновность каждого преступника должна быть доказана перед трибуналом. Вот почему хотят отнять право выносить приговоры у Чрезвычайной Комиссии. Но если неожиданно мы попали бы в прежнее положение, то диктаторская власть Комиссии была бы восстановлена до тех пор, пока положение не улучшилось бы. Так, там, где в случае вооруженной контр-революции будет объявлено военное положение, Чрезвычайная Комиссия будет пользоваться прежними полномочиями, теперь же деятельность ее будет ограничена, а такие преступники, как советские чиновники, ежедневно опаздывающие на службу, будут предаваться суду Революционного Трибунала, который, признав их виновными, пошлет в концентрационный лагерь, чтобы научить их работать. (При этих словах раздался хохот - единственное доказательство в продолжение всей речи, что слушатели следили за докладом Дзержинского с полным вниманием.)

Затем Дзержинский прочел пункт за пунктом резолюцию, подтверждающую изменения, о которых он говорил, и устанавливающую деятельность Революционного Трибунала. Через сорок восемь часов после допроса должно быть вынесено постановление Трибунала, само же следствие не должно продолжаться больше месяца.

Он закончил свою речь отрывистыми фразами, и слушатели не поняли даже, что речь его кончена, пока Свердлов не назвал следующего оратора.

Крыленко внес резолюцию о том, чтобы ни одни член Революционного Трибунала не мог быть одновременно членом Чрезвычайной Комиссии. Его речь разочаровала слушателей. Когда он говорит на серьезных заседаниях, вроде заседания Исполнительного Комитета, он не бывает в ударе. Крыленко, правда, говорил ясно и плавно, но без особого блеска, который так присущ этому виртуозному природному оратору, этому маленькому опасному человеку, который в костюме прапорщика полтора года назад увлекал за собой массы солдат на митингах в Петербурге. Я вспоминал его речь в казармах вскоре после убийства Шингарева и Кокошкина, когда он, призывая к классовой борьбе, разъяснял разницу между этой борьбой и убийством больного в его кровати. Он сообщил об убийстве и, продолжая говорить, изобразил человека крадущегося к постели больного и убивающего его выстрелом из револьвера. Этот ловкий прием талантливого оратора вызвал в аудитории содрогание отвращения. Не было намека на эту силу над людьми в короткой юридической речи, произнесенной им сегодня.

Аванесов, худощавый и мрачный секретарь Исполнительного Комитета, голова которого с длинными черными волосами напоминала голову большого ястреба, возражал Крыленко. Он доказывал, что нет достаточного количества надежных работников, чтобы привести этот проект в исполнение в сельских местностях.

Кончилось тем, что резолюция была принята в целом, а окончательная редакция ее была поручена президиуму.

Затем Комитет перешел к рассмотрению чрезвычайного налога на имущие классы. Крестинский, комиссар финансов, прочел свой доклад перед публикой, настроенной отрицательно, так как большинство членов Комитета считало этот налог явной политической ошибкой. Крестинский, невысокий человек в темных очках, полон юмора и одет скорее как банкир, чем как большевик. Было ясно, что налог не дал ожидаемых результатов. Мне было интересно то, что он говорил о двойной цели налога и о тех причинах, благодаря которым он прошел неуспешно. Налог должен был преследовать фискальные цели: с одной стороны, предполагалось им покрыть часть дефицита, а с другой, изъять из обращения часть бумажных денег для поднятия курса рубля. Наряду с этим преследовалась и политическая цель: ударить по имущим классам, ослабить кулаков и таким образом показать деревенской бедноте значение революции. К несчастью, некоторые Советы, в которых кулаки, составляющие меньшинство, пользовались преобладающим влиянием благодаря своей зажиточности, обложили одинаковым налогом все население. Это вызвало, конечно, недовольство бедноты, которая считала несправедливым равное обложение богатых и бедных.

Пришлось посылать разъясняющие телеграммы, которые точно устанавливали условия взимания налога. В тех местах, где налог проводился по первоначальному плану, не было никаких затруднений. Основная причина частичной неудачи налога состояла в том, что число тех лиц, которых можно было считать принадлежащими к имущим классам, сократилось в значительно большей степени, чем это предполагали.

Многие внесенные в списки лица, как владельцы фабрик, оказывались директорами на жаловании в национализированном теперь предприятии. Поэтому налог с них взыскать было невозможно. Другими словами, частичная неудача при проведении налога явилась новым доказательством успешного развития революции (случай с «дядей» фабриканта, о котором шла речь выше, может служить конкретным примером изложенного). Крестинский поэтому полагал, что революция находится уже в такой стадии, когда налоги такого рода перестают быть возможными и необходимыми.

Печатается с сокращениями по изданию: Артур Ренсом. Шесть недель в Советской России. М., 1924.

Публикацию подготовила Мария Бахарева