- У меня дедушка умер, - сказала Саша и шмыгнула носом.

- Какой дедушка? - ляпнул я, и удачно ляпнул: Саша чуть опомнилась и сообразила, что слезы ей не к лицу. Что поделать, плакала она и впрямь некрасиво, до соплей и покраснения глаз. Люди, когда им плохо, вообще некрасивы, цветущие девушки особенно.

- Алексей Дмитриевич, это по маме, ты его не знаешь, - принялась объяснять Саша. - Он старенький был, жил у Екатерины Васильевны, ты ее тоже не знаешь, там была такая история с маминой мамой, потом они помирились, ну чего уж теперь-то…

Я пропустил всю историю семейных взаимоотношений Сашиных родственников мимо ушей. Я смотрел на ее грудь и думал, как бы удачно сострить или спошлить по этому поводу. О чем она думает, когда вокруг такое все из себя лето, а рядом - такой весь из себя парень?

В те годы я, как и большинство парней моего возраста, был дубоват и озабочен. Проклятая молодость.

- Он очень хороший был, - добавила Саша таким голосом, что даже до меня дошло: пожалуй, пошлить и острить сейчас не нужно. Потому что она не только заплачет, но, пожалуй, и обидится.

- Мы с мамой вещи разбирали, от него осталось…

Я вздохнул. От дедушек никогда ничего интересного не оставалось, это я знал точно. Я даже чувствовал, что это как-то неправильно, но не мог объяснить почему. Что-то в этом было кривое, что от дедушки никогда ничего ценного не остается. Жил, жил, и ничего не нажил - обычная судьба русского советского человека, настолько уже привычная, что нам и в голову не приходило, что у других народов в других странах все по-другому.

- Коробка, там два авторских… медаль за войну и вырезки газетные. Из «Правды». В пятьдесят четвертом про него в «Правде» напечатали. Представляешь, до конца хранил.

Во мне шевельнулось что-то вроде любопытства.

- А что напечатали-то? - спросил я.

Саша недоуменно подняла на меня глаза, которые тут же высохли.

- Да какая разница, - просто сказала она, - мы выкинули.