Когда сижу за работой у компьютера, а собака лежит на коленях, - иногда, не глядя, поднимаю ее под передние лапы, прижимаю к себе, говорю ей: Дура ты, дура. а сейчас, не отрывая глаз от экрана, - машинально снова поднял ее, прижал, говорю ей: Дура ты, дура, - потом посмотрел: а на уровне лица ее хвост и попа (видимо, лежала наоборот), и ведь даже не пикнет. Висит вниз головой. вот так и нас бог поднимет непонятно за что

Я называю свою течную суку - то мальчиком, то котенком, наверное, ей неприятно, но это уже неважно: ей будет одиннадцать лет, а мне будет - 48, когда я останусь жить, а собака умрет (однажды). Но пока ты еще жива и у тебя - первая в жизни течка, я хожу за тобой с белой наволочкой - и везде, где успел, подстилаю. А между прочим, собачья кровь - сначала мелкая, будто сечка, а потом - виноград раздавленный, темно-красная и густая. … К слову сказать, этот ужас мужчины перед женской регулой, слабостью - и всеми кровными их делами очень забавно выглядит: я ношу ее, суку бедную, словно подбитого лебедя, под Аустерлицем раненного… А она, свесив голову, смотрит мне на ботинки, лживая, глупая, черная и почему-то сама растерянная. - Ну что, - говорю, - котенок? долго манипулировать собираешься? пачкать мне джинсы уличные, пятнать мне стихотворение - этой своей идиотской железной жертвенной кровью? - Собака вздыхает тяжко и я уже - капитулировал.

Потому что я сам считаю ее - своей последней любовью.

Ну а последняя любовь - она ведь всегда такая. Однажды она спала (трех месяцев с чем-то от роду) и вдруг завыла, затявкала, как будто бы догоняя небесного сенбернара, огромного, будто облако. А я подумал, что вот - рассыпется в пыль собачка, но никогда не сможет мне рассказать, какая была у них там, в небесах, - веселая быстрая скачка и чего она так завыла, в небесах его догоняя. Но все, что человек бормочет, видит во снах, поет - все он потом пересказывает - в словах, принятых к употреблению. Так средневековой монахине являлся слепящий Тот в средневековой рубашке, а не голенький, как растение. Поэтому утром - сегодня - выпал твой первый снег, и я сказал тебе: Мальчик, пойдем погуляем. Но мальчику больно смотреть на весь этот белый свет. И ты побежала за мной. Черная, как запятая. - Вообще-то я зову ее Чуней, но по пачпорту она - Жозефина (родители ее - Лайма Даксхунд и Тауро Браун из Зеленого Города), поэтому я часто ей говорю: Жозефина Тауровна, зачем ты нассала в прихожей, и как это все называется? … Если честно, все смерти, чужие болезни, проводы меня уже сильно достали - я чувствую себя исчервленным. Поэтому я собираюсь жить с Жозефиной Тауровной, с Чуней Петровной в зеленом заснеженном городе, медленном как снеготаянье. А когда настоящая смерть, как ветер, за ней придет, и на большую просушку возьмет - как маленькую игрушку: глупое тельце ее, прохладные длинные уши, трусливое сердце и голый горячий живот - тогда - я лягу спать (впервые не с тобой) и вдруг приснится мне: пустынная дорога, собачий лай и одинокий вой - и хитрая большая морда бога, как сенбернар, склонится надо мной.