А ведь раньше было не так: вот уж любили друг друга - так это любили, ссали на место, бегали друг за другом, я с мокрой тряпкой - за ней, а она - от меня и по кругу, забивалась черным комком под трубу в туалете, закрывала глаза, утыкалась мордою в угол, и, как цуцик, дрожала и была так тлетворно - моя. А бежать было некуда: был я один на свете, круглый как бог и безжалостный как земля. И так все это было по-пахански, по-лагерному, скучно, невыносимо, что однажды она приползла ко мне утром (четырехмесячная), после очередных побоищ, вскарабкалась мне на грудь, легла и заснула, и такая тоска воцарилась, что я только смотрел брезгливо на нежный ее звериный затылок, на поникшие уши ее, на пахучий детский висок - и вдруг так отчетливо понял: Я НЕ ЛЮБЛЮ ТЕБЯ И УЖЕ НИКОГДА НЕ СМОГУ ПОЛЮБИТЬ - НЕ ПОЛУЧИТСЯ.

…а когда мы очнулись - уже наступила весна и мы спали, обнявшись, как две разноцветные гусеницы, и сквозь наши горячие руки бил любви равнодушный ток.