Главной советской мечтой было изобилие, «чтобы все было». Мечтание это, как и полагается в диалектическом материализме, имело две стороны: чтобы всего было много и чтобы много было - всего. Первое относилось к количеству и мерилось в штуках и тоннах: бесконечный магазин, набитый булочками, ешь не хочу. Второе - к качеству: чтоб булочки были не черствые, а тепленькие-мягонькие. Венчал мечтания синтез: СОРТНОСТЬ. Чтобы булки были не одинаковые, а разные, от простых нарезных до калачей и маковиков.

Тут- то все и застопоривалось. Советская система не могла «дать сорт». Остальное она умела. Поднатужившись, плановая экономика была в силах завалить булками полмира. Наведя «порядок и госприемку», она была даже способна обеспечить теплость и мягкость каждой второй булочки. Но вот сделать их разными, «на всякий прихотливый вкус», -это уже было непосильно. Нет, запредельно. «Трансцендентно».

Тот факт, что «у них Там» - то есть на Западе - проблема сортности не то что решена, но вообще никогда не была проблемой, казался в те годы безумно соблазнительным и смущающим обстоятельством. Материальные свидетельства непостижимой способности «забугра» ПРОИЗВОДИТЬ РАЗНИЦУ коллекционировались и хранились, как святыня. В интеллигентных советских семьях сберегались такие ценности, как разнообразные хитрые коробочки, чайные жестянки, пустые бутылки из-под заморских напитков. У одного друга нашей семьи - кстати, ученого с немаленьким именем - кухня была заставлена рядами причудливых бутылок, залакированных вместе с этикетками, чтобы сохранить товарность вида. Хозяин эти бутылки с гордостью демонстрировал и даже охотно принимал в подарок пустую тару, если она была из-под чего-нибудь интересного - скажем, из-под редкого ликера.

Конечно, дело тут не в стекляшках как таковых. Но - в цветущей сложности, когда одно не равно другому, а другое третьему, когда все разное, и разное по-своему. Чего в нашей стране не могли не только осилить, но и помыслить.

Случаев убедиться в этой фатальной неспособности хватало. Напомню, как она сыграла в очередной раз именно что на булочках. На Олимпиаде-80, когда Москва готовилась принять рой интуристов, нужно было как-то сымитировать западный фастфуд. Ненадолго, на месячишко-другой. При этом вопрос стоял о престиже государства в глобальном масштабе, на этом в Союзе не экономили. В результате по всей Москве стали продавать «булочки калорийные» - испытанную советскую модель за 9 коп. Которая одним своим названием пробуждала в зажратом западном туристе, смертельно боявшемся калорий, дрожь и протест. Хорошо, что настоящие западники не пожаловали из-за бойкота, а приехала в основном шантрапа из третьего мира, которая ценила дешевизну. Зато остановки в метро объявляли по-английски и продавали сервелат в пакетиках.

Кстати, о сервелате. Как выяснилось, «когда, откровенно говоря, было уже поздно» (Булгаков), советский товарно-продуктовый импорт был сильно круче среднезападного ширпортреба. К примеру, финский сервелат - тот самый, который мы, рожденные в СССР, не забудем никогда, - на месте производства шел за люкс и стоил недешево. Но Советский Союз приобретал эту роскошь за относительно умеренные деньги - поскольку с Финляндией были особые отношения, поскольку внешторговские умели сбить цену, поскольку, наконец, закупалась колбаска в огромных количествах и заказы делались на пятилетку вперед, за что рыночная экономика предусматривает серьезные скидки. То же касалось югославской обуви и прочих зарубежных приятностей. Когда же в «новую Россию» завезли товарец экономического класса, наступило запоздалое прозрение. Никогда не забуду выражение лица одной приветливой хозяйки, которая попыталась угостить друзей самодельной пиццей с «золотой салями», только-только появившейся в магазинах: красивой, вкусно розовой, «не то что наша». Тут-то и случилась подлянка: хитрая колбаса, подвергшись термообработке, изменила цвет, стала химически красной, мухоморно предупреждающей «не ешьте меня». Краснятину попробовали скормить кошке, та брезгливо выгребла угощеньице из мисочки.

О да. Многое можно вспомнить про ТЕ продукты - бронебойные «Сникерсы», ликер «Амаретто» с ароматом цианистого калия, водку «Белый орел». Эту, с позволения сказать, пищевую пирамиду венчал спирт «Ройял», solus rex того мира - фунфырь-литровка чистенького. Однажды при мне на ящиках с «Роялем» (как называли его все участники пищевой цепочки) два коммерсанта-затейника пытались обменять комплект орденов Славы трех степеней на лакокрасочные материалы. К сожалению, участники переговоров по ходу кушали «Рояль», разведенный химическим соком, и к тому же закусывали польскими шоколадками Lady, поэтому к консенсусу прийти не успели. Ну да люди тогда много чего не успевали, время было такое.

Но тогда же мало-помалу стали появляться - по безумным ценам, в особенных местах, но у нас, здесь! - всякие заморские фрукты, экзотические блюда. Довольно быстро нисходившие по стоимостной шкале: от шикарного к просто дорогому, от дорогого к доступному, обыденному, не вызывающему трепета.

Собственно, о нем я и хотел бы поговорить. О трепете.