Нина

словно

простыни на весу.

Нина встала - стала намного выше.

Глядишь - а они не в земле, а в другом лесу,

дерево вроде стен и заместо крыши.

И она говорит, встряхивая головой,

ледяным кулаком стуча в белизну березы:

у меня за душой

только платок носовой,

только звезды и полосы, неостывшие слезы.

Да вы знаете,

кто хотел это тело,

когда оно ело, ходило, любить хотело,

когда оно пело… как это тело пело!

Теперь оно отлетело.

Да вы знаете, как его обнажало,

как оно отражало и как смеялось!

Пока оно было, я за него боялась,

теперь не хочу, пожалуй.

Я привыкала долго к новому свету,

траченному дождем, будто молью кофта.

Здесь пересылка для тех, кого уже нету,

неправильная парковка.

Я ничего не помню, в чем виновата.

Каждого мужа я называла «папа».

В давней Корее молоденькие солдаты

встречали меня у трапа.

Голую грудь мою заливали светом,

как и не снилось здешним облезлым Светам,

чтобы теперь на заброшенной пересылке

ты мне сдавал бутылки.

Мне отсюда видней:

никого уже нет -

кого несколько дней,

а меня - много лет.

Ярче майского дня

то, что нету меня!…

- И ты, Толян,

зря отодвигаешься,

день девятый на исходе,

а ты все пугаешься!

Ты, дружок, покойный.

А вот и твой конвойный.

…Николай молодой

словно и не слышал.

- Пойду за водой.

И пошел, и вышел.