Каноническая «копейка» медленно, но верно убывает с московских улиц. Водитель дребезжащей ржави ведет себя с подчеркнутым достоинством, с чувством собственной гордости: нет бы восхититься твоей гражданской отвагой, он еще и курить не разрешает; поездка проходит в молчаливой тревоге за жизнь. Все чаще тормозят автомобили «мидлов», не брезгующих твоей парой сотен, а то и просто нуждающихся в собеседнике. Москва, по извечной своей манере, тасует классы, сословия и прослойки на каждом столе: не только новенький «пежо» («кредит отдавать») распахнет сложную электродверцу, но и усталый менеджер с ранними морщинами - сзади вешалка с костюмом - захочет прокричаться о не-вы-но-симости загородного коттеджного бытия, «какие рожи, вы не представляете». Или «Волга» со спецпропуском, с триколором на лобовом («Не скажу, кого вожу!» - «А мне зачем?» Он обиделся и назвал). Эффект купе - ни к чему не обязывающая откровенность, быстрый или медленный слив эмоций «и навсегда прощай».

В дискурсе водителя-левака преобладают следующие темы: баб за рулем давить, почем баррель, сука бензин в цене поднялся, сука доллар опять упал, воруют пенсии, третий срок ВВП, теща, у нас в Абхазии, недра - народу, посадили - и правильно, Зурабова на кол, куда прешь, корова, Наташка Королева показала нагую грудь. Типажи не особенно изменились с начала века: легальных таксеров можно сравнить с гиляровскими «лихачами и парными «голубчиками», платившими городу за эту биржу крупные суммы». Свободные бомбилы - в основном «ваньки», «извозчики низших классов, а также кашники, приезжавшие в столицу только на зиму».

Есть еще такой тип: щемящий «бедный молодой интеллигент». Его хочется покормить и проверить уроки. Он каждую минуту спрашивает, не дует ли, но это почему-то не раздражает. Скромно одет, но бачки подстрижены как-то так - с вывертом, с изыском подстрижены. Он дал мне визитную карточку, я прочитала «Общество любителей Большого театра» - и чуть не расплакалась.

Типажу «пожилой дачник» помимо подчеркнуто прозаического облика свойственна тайная и тонкая печаль. Облагораживающая ли близость природы обязывает к элегической задумчивости, тень ли беспощадного memento mori омрачает загорелое чело, - только он может, рассказав биографию от и до, вдруг резко замолчать и набычиться: «А, да много ты понимаешь…» Потом, не выдержав томления пробки, резко вскидывается: «А вот с сыном моим случай был. Надел он раз горшок эмалированный на голову, а снять не может. Повезли в больницу на трамвае. Одна баба говорит: у вас ребенок идиот?» С изумлением смотрю я на немолодого человека, коренного, в отличие от меня, москвича, на голубом глазу пересказывающего одну из хрестоматийнейших urban legends. «У вас же дочка, вы сказали». - «И сын есть, от ошибки молодости». Дальше опять маета полумолчания, тихие ангелы, сантиметровая судорога машины и беспричинно обиженное: «А ты Лунную-то сонату слушала хоть раз? А то поставлю!»

Есть водитель класса «хмырь». У него всегда плаксивый профиль при твердом подбородке, возраста нет, на сиденьях плюш с цветами, иконки под стеклом, невыносимо воняет ванилью, «вы дверью так хлопнули, чужая дверь - можно не беречь, да?». Заехав во двор (удобный, просторный), он непременно заноет: «А вы не могли выйти на проспекте, пройти немножко?» В ответ на твое недоумение объяснит: «Мне тут корячиться… добавили б сотенку», - и тогда в тебе просыпается невесть откуда холодная потребительская сволочь, и ты заговариваешь чужим отвратительным голосом. Очень неприятное послевкусие.

Самый тяжелый сорт - молодой не ассимилированный кавказец, «с замашками». За редким исключением это бесцеремонный, крикливый, а временами и социально опасный хам. Он не пропускает, нагло подрезает и, что самое жуткое, наезжает на людей на «зебре». Ой, как они прыгают, как матерятся - смехота! Ты, невольная соучастница, заливаешься красками гнева и стыда, а он торжествует: «У меня зеленый, у них красный, ха!» Вечером он ведет себя совсем раскованно, как полный обкурок. Почувствовав хама, надо немедленно выскакивать, а еще лучше не садиться, но при посадке не всегда поймешь, на что подписываешься. Мы желаем ему подрезать, а еще лучше поцарапать бандитский джип, которых в столице нашей Родины осталось достаточно.

Самый приятный тип водилы - старый армянин. Они если врут, то поэтично, а если не врут, то лениво и мягко. «Мы первая страна христиан на планете, знаешь? На горе Арарат нашли Библию…» Киваю (чего ж не кивнуть), что-то спрашиваю про монофизитство. «Моно что? Монополизм? Э, знаешь: законом запрещено, свобода конкуренции…» В прежней жизни он был учителем физкультуры в Шуше. «У нас ваш Мандельштам был, между прочим». Дома из розового туфа, Севан, форель, Эчмиадзин, Шарль Азнавур, коньяк - этот неприхотливый каталог озвучивается с какой-то болезненной, извинительной иронией. Тоска советская, железная: «Семь лет не был. Не хочу. В аду разберемся».