Эйджизм*, или возрастной шовинизм, он же «абсолютизация возраста» - дело благодатное. Первые концептуальные эйджистские декларации прозвучали от «детей цветов», на волне сексуальной революции 60-х («Не доверяй людям старше тридцати!»), в 1968 известный американский психолог и геронтолог Роберт Батлер ввел термин ageism - и уже к 70-м годам эта форма дискриминации оказалась в почтенной компании гуманитарных преступлений - вместе с расизмом, сексизмом и прочими «измами», - старшее поколение было признано виктимной группой, молодое - социальным агрессором, и охота за прецедентами дискриминации по возрасту стала таким же увлекательным занятием, как отлов педофилов в учительских коллективах. Разумеется, молодость тоже захотела взять свое - и в гуманитарных жалобах зазвучала щемящая тема преследования, недостатка воздуха.

Основное место жительства западного эйджизма - рынок труда; остальные пространства вспомогательны. В России же не так: эйджизм (в вариациях дедовщины, групповщины) присутствует практически во всех сферах жизни - от школы до армии, от офиса до поезда, - но что касается собственно рынка труда, здесь он выглядит юридически неуловимым Джо. Невозможно доказать, а если и возможно, то совершенно некуда пожаловаться, несмотря на все правильные оговорки в наших правильных законах. Если, например, дискриминация по национальному признаку часто порождает дикие скандалы, то эйджистские акты, по мнению большинства, не выходят за рамки общественной нормы.

Нелишне вспомнить, что еще доиндустриальная Россия переживала процессы репрессивной ювенилизации. И по силе, и по ярости своей они прямо соответствовали прочности геронтократического замеса и плотной, как николаевское время, бездвижности. Они начались, когда по свежим еще руинам империи пошла фабрично-заводская, рабфаковская, безбожническая молодость в парусиновых туфлях, держа под мышкой гитару и комсомолку, - спотыкаясь на обломках часовен, на осколках колоколов. «Ясней и ясней становится, что тема времени есть „сын на отца“. Мы долго жили сознанием, что Отец послал Сына для спасения нас на смерть и что ужас распятия есть „воля Господня“. Но вот теперь, когда сын распинает отца (в этом есть ens realissimus времени), то чья же тут воля? Религия это или расправа?» (М. М. Пришвин, Дневники, 1931 г.) Сейчас не сын на отца. Сейчас - несостоявшиеся подмастерья на потенциальных наставников.