Булата до сих пор величают «фронтовиком». На деле он фронта толком не видел, в боях не участвовал - не потому, что прятался (шел добровольцем, хотел подвига), а из-за общей неразберихи. Мотались туда-сюда эшелоны, солдатиков припахивали, кормили скверно. Под Моздоком схватил случайную пулю с немецкой «рамы».

Впрочем, фронтовый быт не был совсем уж безрадостным. Ярко врезалось в память, как в Батуме солдатиков зачем-то повели на экскурсию - смотреть дачу Берии. Наверное, сыну расстрелянного хотелось как-то отомстить врагу семьи, «а как». Зато друзья Булата, жулики-профи, той же ночью дачку обчистили, их даже поймали (видимо, выдал скупщик), но ничего не сделали - все равно на фронт… Впоследствии этот биографический сюжет - друзья-жулики грабят советское - повторится в девяностые, с трудновообразимым в былые годы размахом.

Что до поэзии: тут как у всех - горение и гул, тетрадочка, поход в издательство, стыдливый редактор отговаривается от назойливого графоманчика: «На книжку у нас нет бумаги». Бумага нашлась в сорок пятом: в газете Закавказского военного округа «Боец РККА» опубликован стишок. Первая песня - в сорок шестом: вернувшийся с фронта юноша учился в Тбилисском универе на филфаке. Остались фотки: худой, красивый, в свитере.

Распределили его школьным учителем в Калужскую область, в село. Потом учил детей в Калуге, был корреспондентом и литературным сотрудником областных газет «Знамя» и «Молодой ленинец». Там же издал-таки книжку плохих стихов (других поэтов в Калуге не было: городок зачистили от культуры еще в двадцатые) и вступил в партию. Вышел из нее он в 1990-м, когда уже сама партия дала команду на выход.

Тогда до этого было вроде бы далеко. Талантливый юноша мог рассчитывать только на себя и свой дар. Но ему прет карта.

В 1956 году маму выпустили, и тут же семья возвращается в Москву. Место редактора в издательстве «Молодая гвардия» - сами понимаете какое место! - пареньку с улицы не достанется. Окуджаве «выпало». А вот он уже завотделом поэзии в «Литературной газете». Кто не помнит, что была в те времена «Литературка»? О, это космос…

В те же годы он начал выступать с песенками под гитару.

Сначала это не всерьез, но песни нравятся. Окуджава стал давать домашние концерты - брал инструмент, ехал по неизвестному адресу, куда его приглашали попеть. Человек тридцать интеллигентных людей его круга слушали, крутились магнитофоны, и как-то само собой все стало налаживаться.

В 1961 он бросает службу и с тех пор больше никогда не встает по звонку будильника, как простые советские граждане. Мрежи иные его ожидают, иные заботы.

Дальше - всякие эпизоды, кстатние случаи, работающие на популярность. Как скромно объяснял сам бард в одном интервью: «Мои песни стали петь некоторые певцы. Потом эти песни зазвучали в фильмах, в некоторых спектаклях. Потом к ним стали больше привыкать. Я стал ездить по стране выступать. Потом меня послали за рубежи. Я выступал за границей. У меня стали выходить пластинки». Все это в залоге безличном и страдательном: песни как-то сами зазвучали, пришлось выступать, потом кто-то отослал беднягу «за рубежи». Первая известная пластинка вышла во Франции в 1968-м, сделала ее фирма «Le Chant du Mond» (французы делали и Высоцкого), просто первая - в 1966-м на «Мелодии». По интеллигентской легенде, «Мелодия» потом стырила четыре песни с французского диска и выпустила его со скверной фотографией на обложке. Естественно, Окуджава написал грозное письмо, «Мелодия» устыдилась и выпустила диск-гигант…

В 1970-м «на экраны страны» выходит фильм «Белорусский вокзал», и начинается победное шествие Окуджавы по военной теме.

Я ни разу в жизни не видел этого фильма. Не знаю даже, о чем он. Но знаменитую сцену с каменнолицей Ниной Ургант и песней «Здесь птицы не поют, деревья не растут» я видел за жизнь «раз дцать», как выражались в те не столь отдаленные времена. Ее упорно вставляли в самые разные «передачи» (так тогда называли все, что не фильм) и по разным поводам - как будто она была самой лучшей, самой нужной. «Хорошее повтори и еще раз повтори».

Тут нужно было бы подробнее - про военный цикл Окуджавы. Но можно и не трудиться, ибо потом он сам его дезавуировал - дескать, «заставляли писать», растлевали музу.

Завершилось все полной легализацией на телевидении, которую сам Окуджава описывал так: «И ко мне настолько привыкли, что даже однажды в один летний день, когда по традиции десятиклассники выходят ночью на набережные Москвы, чтобы проститься со школой, был такой случай. Телевизионная машина примчалась на набережную, чтобы записать песни вот этих молодых людей. Подъехали к одной группе. Там - рок-н-ролл. Подъехали к другой группе - там тоже что-то этого типа. Стали метаться. И наконец увидели - около собора Василия Блаженного стоит такая маленькая кучка с гитарой, и поют мою песню. Они так обрадовались, услышав свое, что записали и передали в эфир. И так я был узаконен».

В этой истории лишнее - лето: такого рода чудеса обязаны происходить под Рождество.

Тут можно строить разные версии, включая конспирологические: «казачок-то засланный» и все такое. Не то чтобы подобное было совсем невозможно, но сейчас этого не надо. Ограничимся констатацией: какая-то сила приняла его, услышала в нем что-то важное для себя.

На этом биография живого человека кончается. Окуджава взлетает в стратосферу и там парит в облаках фимиама. Позднейшая эмиграция - лишь формальность, он уже не жил среди нас. Он там, на облаке, меж розами - Аллой и Беллой. Оттуда до нас доносятся райские песни и строгие моральные суждения.

Поговорим об этом. О певчей лире и нравственном камертоне.