Глава первая

— Придут змеи… огромные змеи… Они придут, чтобы погубить нас, — пробормотала Мэри Монохэн.

Ее дочь Сара как раз направлялась к ней в спальню, чтобы из ложечки покормить несчастную, прикованную к постели, старуху овсянкой и гороховой кашей. Едва услышав эти слова, Сара остановилась, не дойдя до двери. Она ждала, что теперь ее мать, как это обычно бывало, начнет цитировать Библию, а именно восемнадцатый стих из шестнадцатой главы Евангелия от Марка: «…Будут брать змей; и если что смертоносное выпьют, не повредит им; возложат руки на больных, и они будут здоровы». Но, к счастью, на этот раз старуха молчала.

Мэри Монохэн было уже семьдесят три года, из которых шесть последних лет она провела в постели, став инвалидом в тот памятный злополучный день, когда ей понадобилось зайти в их старый, крытый толем, сарай. Не успела она сделать и шага по скрипучему дощатому полу, как на голову ей неожиданно свалилась тяжелая толстая змея не меньше шести футов длиной. Черная скользкая тварь обвилась вокруг шеи бедной женщины, а потом сползла на пол и с шипением спряталась в щель между досками. Мэри зашла в сарай за мотыгой — в это время они с дочерью как раз работали в саду. Услышав истошные вопли матери, Сара сразу же бросилась ей на помощь. В тот день шестилетняя дочь Сары — Джейни — ни на шаг не отходила от бабушки, и поэтому Сара особенно испугалась, решив, что случилось что-то страшное. Когда Сара вбежала в сарай, Мэри уже не кричала. Джейни на трясущихся от страха ножках, громко всхлипывая, нетвердой походкой направлялась к двери. Лицо ее побледнело, руки сильно дрожали. Потом вышла и сама Мэри с мотыгой в руке. В тот момент она походила больше на зомби с пустым взором и нездоровым блеском в глазах.

Сара взяла у матери мотыгу и спросила, что с ними произошло. Но та упорно молчала. Однако на теле ни у нее, ни у дочери Сара не заметила никаких повреждений. И наконец заговорила девочка:

— Большая черная змея… упала на бабушку… Такая страшная!.. Я боюсь!..

В тот день Мэри не произнесла ни слова. Она молчала даже за ужином, когда вся их семья обычно оживленно обсуждала последние новости и обменивалась мнениями по поводу происшедших за день событий. Вечером старушка прошла в свою комнату и больше оттуда не выходила. С тех пор Сара потеряла покой. Она кормила мать из ложечки, протирала ее тело влажной губкой, умывала и даже помогала ей садиться на горшок.

Муж Сары, Джордж Стоун, хотел было отправить тещу в клинику Мэйвью неподалеку от Карсонвилла. Но Сара твердо решила, что ни при каких обстоятельствах не отдаст свою мать в сумасшедший дом. И пока Господь не лишил ее сил и мужества, она будет смиренно исполнять по отношению к ней свой христианский долг.

«Будут брать змей; и если что смертоносное выпьют, не повредит им…»

…Отец Сары, преподобный Брэди Монохэн, много раз цитировал этот стих из Евангелия от Марка. Он проповедовал истину, заложенную в этих строках, сам свято верил в их правоту и был убежден, что любой праведный и богобоязненный человек способен одержать победу над силами зла. Он погиб от смертельного яда гремучей змеи, которую нес в голых руках перед собранием прихожан. И даже умирая, Брэди Монохэн славил господа Иисуса Христа. Мэри, тогда еще молодая и полная сил, рыдая бросилась к мужу. Она хотела разрезать ножом ранку от укуса и умоляла его дать ей высосать яд, но Брэди гордо отстранил ее. При всем этом присутствовала и маленькая Сара — тогда ей было всего восемь лет. Она в страхе молилась, плакала и с ужасом наблюдала, как почернела и распухла рука отца, а потом посинели и губы. Через пять часов он скончался.

С тех пор мать частенько говорила Саре, что отца погубил сатана, явившийся в облике змеи. Надо сказать, что Мэри всю свою жизнь безумно боялась змей. Но после смерти мужа страх этот перешел все разумные границы. Если ей где-нибудь попадался на глаза даже безобидный крошечный уж, она убегала в свою комнату и, потрясенная, сидела там до вечера, боясь даже выглянуть в окно. Но постепенно отходила и на другое утро была уже в полном порядке. И так было всегда вплоть до того рокового дня, когда в сарае на нее свалилась со стропил огромная черная змея. Видимо, ей показалось, что она встретилась лицом к лицу с самим дьяволом, и от этого душа ее сжалась и спряталась от мира, на этот раз навсегда.

С тех пор прошло уже целых шесть лет. И вот сейчас Сара стояла в дверях спальни, пораженная словами матери «придут змеи…». Дело в том, что за все это время Мэри произнесла всего несколько фраз. Иногда Сара начинала даже думать, что у нее пропал дар речи. Но каждый раз, когда Мэри открывала рот, чтобы заговорить — а за эти шесть лет такое происходило не более десяти раз — она обязательно предсказывала какое-нибудь страшное событие, которое неизбежно должно было произойти. И не было ни единого случая, чтобы ее слова не оказались пророческими. Как-то Мэри сказала, что Том — сводный брат Сары — умрет у себя дома на кухне. И на следующее же утро его действительно нашли мертвым. Бедняга споткнулся, сильно ударился и умер от сердечного приступа.

Сара верила в то, что Святой Дух наделил ее мать ясновидением взамен утраченной способности двигаться и говорить, как другие люди. Ведь этот дар начал проявляться лишь после того случая в сарае. «Пути Господни неисповедимы, — думала она. — Наверное, всемогущий Бог таким образом хочет смягчить для мамы горечь от потери здоровья». Сара считала, что именно по этой причине для несчастной приоткрывается иногда занавес времени, и она видит, что должно произойти с ее близкими. Насколько Саре было известно, этим даром обладали все христианские святые и пророки Ветхого Завета.

А сейчас Сара тщетно пыталась накормить мать. Она несколько раз подносила ложку к ее губам, но старушка упорно отказывалась есть и овсянку, и гороховую кашу. Она стиснула зубы и каждый раз решительно отворачивала голову. Все, что удалось Саре, — это заставить ее выпить несколько глотков горячего чая, настоенного на американском лавре.

— Ну, пожалуйста, мама, поешь чего-нибудь, — умоляла Сара. — Если ты не будешь есть, то не наберешься сил, и тогда не скоро поправишься.

— Придут огромные змеи. Придут, чтобы погубить нас! — еще раз с пафосом произнесла Мэри. И в этот миг ее запавшие глаза озарились вдруг священным пророческим огнем.

Сара вздрогнула, вспомнив своего сводного брата, так нелепо погибшего на кухне. Бедный Том! Его смерть потрясла все селение.

Том был на редкость крепким и энергичным мужчиной. Никто не мог припомнить, чтобы он хоть когда-нибудь заболел. И в дождь, и в летний зной он усердно трудился в поле или же хлопотал по дому и работал в саду. И все же Мэри предрекла его смерть. Она сказала, что Том умрет, и при этом именно на кухне. Господь явно одарил ее способностью видеть то, о чем другим людям не следовало знать.

А вдруг и на этот раз ее заявление исполнено глубокого смысла? Что если она и теперь прорицает истину?

Слова звучали убедительно и зловеще. Мэри выговаривала их с какой-то торжественной уверенностью и было похоже, что сама она знает гораздо больше, чем говорит, и весь жуткий смысл этой фразы не является для нее загадкой.

— Придут огромные змеи… Они придут, чтобы погубить нас.

Саре вдруг показалось, что она заметила через окно какое-то шевеление на опушке, словно из леса начали выползать огромные ядовитые гадюки. Бедная женщина попыталась представить себе, что может случиться дальше, и затряслась от страха, подумав о том, как они пробираются в комнату, и их холодные и скользкие длинные тела обвивают ее саму и всех домашних.

 

Глава вторая

В тот же день, когда Мэри Монохэн изрекла свое страшное предсказание, супружеская чета психиатров Чарльз и Анита Уолш отдыхали в тени плюща на широкой каменной веранде своего особняка в поместье Карсон. Это был роскошный старинный дом на десять комнат, украшенный изящными белыми колоннами, высокие окна которого на ночь прикрывались белоснежными ставнями. Супруги обедали. Еду подавала чернокожая Бренда Мичам, исполнявшая одновременно обязанности экономки и поварихи. Сама Бренда и ее двадцатилетняя дочь Мередит питались на кухне, отказавшись разделять с хозяевами трапезу на веранде. С самого начала и Чарльз, и Анита чувствовали себя неуютно от того, что им приходилось содержать прислугу, и всячески пытались обращаться с Брендой, как с равной. Но мало-помалу они начали понимать, что и слугам непривычно такое обращение. Им гораздо удобнее просто подчиняться хозяйской воле и не вносить в свою жизнь дополнительных сложностей, и поэтому теперь Бренда и Мередит только и ждали, когда же Уолшам надоест такая демократия, вопрос будет закрыт и к ним начнут относиться, как и подобает к слугам, и не более того.

Оба супруга Уолш работали в психиатрической клинике в Ричмонде, довольно далеко от своего поместья. Чарльз Уолш в свои сорок пять лет сохранил прекрасную атлетическую фигуру, хотя для своего роста и казался, возможно, несколько худоватым. Он постоянно поддерживал себя в отличной спортивной форме, для чего, будучи в городе, трижды в неделю ходил играть в гандбол, хоть это и требовало от него тщательного расчета времени, чтобы хобби не повредило его работе с пациентами. У него были густые белоснежные волосы — черноволосый в юности Чарльз поседел сравнительно рано, к тридцати годам, но несмотря на эту седину лицо его выглядело на удивление молодым и свежим — на нем не было ни одной морщинки, а в глазах светился почти что мальчишеский задор.

Анита Уолш была на шесть лет младше мужа и могла бы выглядеть еще моложе, если бы не лишний вес, хотя именно эта полнота и придавала ей солидность. Свои длинные черные волосы Анита укладывала в пучок и носила летом простую одежду — белую кофту и коричневые брюки. Пышная грудь и округлые формы придавали ей вид весьма привлекательной, хотя и крупной дамы. Однако одним из пунктов программы, которую Анита наметила для себя на лето, было как раз снижение веса. И пока Чарльз с аппетитом уплетал жареного цыпленка с бобами под соусом, несчастная Анита со страдальческим видом жевала кусочек пресного домашнего сыра, запивая его диетической кока-колой.

— Как мне хочется быть такой же, как ты, — жаловалась она мужу. — Сколько бы ты ни ел, все равно в весе не прибавляешь.

— Это потому, что я постоянно сжигаю избыток калорий, — отвечал обычно Чарльз. — А если бы я не занимался спортом, то и у меня все калории начали бы автоматически превращаться в жир.

Вот и сейчас у них шел примерно такой же разговор.

— Я тоже каждый день делаю гимнастику, — сокрушенно вздыхала Анита. — Но у меня совершенно другой обмен веществ. Если бы у тебя был такой организм, как мой, ты бы понял, как тяжело все время сидеть на диете и при этом не получать почти никаких результатов.

— Ничего страшного. У тебя вполне нормальный вес. — При этих словах Чарльз недвусмысленно подмигнул ей и соблазнительно облизнулся. — Если хочешь знать, то твоя полнота мне даже нравится. Ты просто идеал викторианской эпохи — настоящая хозяйка патриархального поместья Карсон.

— Да, я, пожалуй, пришлась бы по вкусу джентльменам из прошлого века, — сказала Анита и притворно надула губы, будто бы комплимент мужа только обидел ее. И хотя глаза ее улыбались, Анита с тяжелым вздохом принялась допивать свою кока-колу, наблюдая, как Чарльз в это время с наслаждением приступил к самому вкусному лакомству — мятному коктейлю с коньяком. В такие минуты он обычно представлял себя в роли хозяина бескрайних хлопковых или табачных плантаций.

Они молча любовались цветущими лугами, простирающимися за каменной оградой усадьбы, и огромными раскидистыми платанами и плакучими ивами, со всех сторон наступавшими на их обширные владения, но до сих пор не могли еще свыкнуться с мыслью, что вся эта красота принадлежит им. Земли Карсон представлялись им волшебным сном, ставшим явью. Поместье, расположенное у подножья живописных гор Шенандоа, давало Уолшам мир и покой вдали от суеты и забот шумного города. Дядя Аниты, Гораций, был состоятельным владельцем сети антикварных магазинов, однако торговал он не только предметами старины, но и недвижимостью, и оставил эти владения в наследство любимой племяннице. Чарльзу и Аните сразу понравились и дом, и земельные угодья, но они поначалу плохо представляли себе, как можно управлять таким огромным имением и при этом не разориться на выплате годовых налогов. Но в конце концов они решились оставить усадьбу себе, рассчитывая, что именно здесь у них появятся дополнительные доходы, а налог на недвижимость из-за амортизации постепенно снизится. Зато каждое лето им будут обеспечены интересная работа и прекрасный отдых. Доходы на содержание усадьбы им давали теперь так называемые «встречи поссорившихся супругов», то есть сеансы психотерапии. В течение всего июня и июля на четыре дня в неделю к ним съезжались супружеские пары, у которых в семейных отношениях возникали какие-либо серьезные проблемы, и Уолши вместе со своими пациентами в тихой приютной обстановке устраняли их разногласия и разрешали всевозможные противоречия. В результате у них каждую неделю оставалось еще по три свободных дня, и они полностью посвящали их работе над статьями и книгами по психиатрии, которые публиковали в соавторстве. Август же целиком отводился для отдыха и развлечений. Все остальное время они работали в больнице в Ричмонде.

Анита приходила в восторг от того, как преображался Чарльз, приезжая в поместье. На все лето он сам становился похожим на этот образец антикварной редкости — этакий попивающий мятные коктейли джентльмен времен Гражданской войны или какой-нибудь еще более древней эпохи. Казалось, он только что вернулся с собственной плантации — в высоких сапогах, галифе и стетсоне с неимоверно широкими полями. При этом он непременно повязывал на шею цветастый платочек и носил белые рубашки с длинным рукавом и очень узкими манжетами. Чарльз обожал верховую езду и даже убедил Аниту брать у него уроки, а потом они купили себе двух прекрасных лошадок породы «паломино» и выстроили для них небольшую конюшню позади дома.

Чарльз давно уже интересовался историей рабовладельческого Юга и Конфедеративных Штатов Америки , хотя сам был уроженцем Севера и воспитывался в Кливленде. Он яростно осуждал рабство и искренне ненавидел его, но в то же время восхищался аристократами, которых во время войны зачастую поддерживали даже их собственные рабы. Романтический идеал доблестного рыцаря прошедшей эпохи был для Чарльза настолько привлекателен, что современники с их расчетливостью и цинизмом казались ему просто жалкими и ничтожными по сравнению с героями минувших дней. Впервые Чарльз и Анита встретились в Ричмонде в клинике, куда его направили работать интерном. В то время Анита Бледсо была еще студенткой и училась на медицинском факультете Виргинского Университета. Может быть, именно потому что Анита с детства росла в окружении «наследия Юга», она не слишком восхищалась его традициями и не разделяла восторгов Чарльза. Еще девочкой она не раз навещала дядюшку Горация в этом имении, и оно всегда казалось ей унылым и даже гнетущим. В доме повсюду были наставлены какие-то древние и никому не нужные вещи, вместо современных — простых и красивых. Теперь же, когда поместье Карсон целиком перешло во владение семьи Уолш, она по-настоящему оценила эту самобытную красоту. Дядя Гораций был на редкость скупым человеком, и хотя он питал к племяннице самые сентиментальные чувства, Анита все же была сильно удивлена, узнав, что он завещал все именно ей, хотя намного разумнее было бы передать этот дом во владение штата в качестве музея.

— Представляешь, — рассказывала она Чарльзу, — когда я была еще девочкой, это место казалось мне хуже преисподней!.. Тоска, скукотища!.. Когда родители брали меня с собой в гости к дяде Горацию, это была самая настоящая пытка. Я только и ждала того момента, когда снова приеду в Ричмонд, встречусь с друзьями и вновь окунусь в водоворот бесконечных танцев, вечеринок и походов по кинотеатрам. Но теперь я взрослый человек и не могу даже представить себе, как можно было жить в таком бешеном ритме. Невероятно, как я могла не замечать тогда всей этой умиротворяющей прелести.

— А молодежь никогда не стремится к умиротворению, — сказал Чарльз, и глаза его заблестели. — У юных — вечный жар в крови. Им нужны острые ощущения, постоянное возбуждение и дикий необузданный секс.

— Нет, я вовсе не хочу сказать, что уже совершенно отошла от всего этого, — попыталась оправдаться Анита. — Время от времени и мне хочется чего-то необычного и интересного. А тебе?… — Она с ожиданием и надеждой кокетливо посмотрела на мужа.

— Если бы Бренда сделала этот коктейль немного покрепче, то единственное, чего бы мне сейчас захотелось, так это хорошенько вздремнуть.

С этими словами Чарльз покончил с остатками мятного напитка, который и в самом деле оказался на этот раз довольно водянистым. Он поставил стакан на стол и сладко потянулся. И в это время послышался скрип шин старого пикапа. Это возвращались с обеда Джордж Стоун и его маленькая дочка Джейни.

— Сегодня они прибыли на целый час раньше, — заметила Анита, взглянув на свои часы. — Интересно, почему?

— Мы с тобой такие приятные люди, что все так и рвутся к нам на работу, — улыбнулся Чарльз. — И не могут прожить без нас ни минуты.

— Скорее всего, они рвались подальше от своей ворчливой Сары, — засмеялась Анита. — Наверное, она уже успела порядком допечь их за сегодняшний день.

Супруги приветливо помахали Джорджу и Джейни, когда те вышли из машины и направились к ним. Джордж Стоун имел вид человека, смертельно уставшего от жизни и окончательно разочаровавшегося во всех ее прелестях. Это был высокий костлявый мужчина средних лет с великолепной рыжей шевелюрой, носил всегда старые истрепанные башмаки, клетчатую рубашку, а поверх нее — грубый синий комбинезон. В свое время он начинал фермером, потом решил стать шахтером, но вскоре шахты закрыли, как невыгодное предприятие. И тогда Джордж начал подрабатывать в поместье Карсон в качестве управляющего и при этом не считал нужным сообщать о своих доходах налоговой инспекции.

Этим летом, как только закончились занятия в школе, Джейни стала по крайней мере дважды в неделю ездить в поместье вместе с отцом и, помогая Уолшам по хозяйству, начала зарабатывать свои собственные деньги. Ей уже исполнилось двенадцать лет, и она очень походила на своего отца — была такая же рыжеволосая и веснушчатая, и даже одевалась в точности как отец — в такую же клетчатую рубашку и комбинезон из грубой синей ткани. Только лицо ее всегда светилось радостью, и она была полна энергии и жизненных сил, которые давным-давно уже покинули тело и душу ее несчастного забитого родителя.

Джордж снял заляпанную машинным маслом красную теннисную кепку и, неловко теребя ее в руках, ссутулившись, поплелся вверх на веранду по широкой каменной лестнице. Через минуту он в самом жалком виде предстал перед своими работодателями. Джейни же повела себя значительно проще: ловко перепрыгивая через две ступеньки сразу, она широко улыбнулась и прокричала:

— Привет, доктор Чак! Привет, доктор Анита!

При этом девочка даже не обратила внимания на укоризненный взгляд отца, который всем свои видом пытался дать ей понять, что нельзя вести себя так развязано с настоящими «господами».

— Садитесь, пожалуйста. Устраивайтесь поудобнее, — сказал Чарльз, стараясь быть с Джорджем как можно дружелюбнее. — Мы сегодня успели уже переделать уйму дел, так что ближе к вечеру, наверное, поедем кататься.

— Хорошо, — сдержанно ответил Джордж и снова искоса посмотрел на дочь. — Я уже говорил Джейни, что первое, что она должна сейчас сделать — это пойти в конюшню и как следует почистить Пулю и Молнию.

— Я уже бегу! — радостно закричала девочка, счастливая оттого, что ей доверили самостоятельно почистить лошадей.

— И поторапливайся! Ты помнишь, где лежат щетки?… Только не вздумай там дурачиться или играть с ними. Работай добросовестно. И помни: только когда у тебя руки начнут отваливаться от усталости — вот тогда работа сделана как надо. А потом можешь задать им корма.

— Правда? Ты мне разрешаешь? — Джейни не верила своим ушам.

— Да, — подтвердил Джордж. — И давай поживее…

Но он напрасно поторапливал дочь — последние его слова Джейни уже не слышала; она вовсю мчалась вниз по лестнице и, одолев одним прыжком три нижних ступеньки, бегом понеслась вокруг дома и вскоре скрылась за поворотом.

Чарльз и Анита весело рассмеялись. Но Джордж по-прежнему оставался серьезным и каким-то мрачным. Очевидно, он хотел рассказать что-то врачам, но не знал, с чего начать. Наконец он прокашлялся и заговорил:

— Если верить словам Сары, то моя теща сегодня вновь обрела дар речи. Утром, вернее, уже около полудня, она пробормотала что-то насчет змей, которые придут, чтобы погубить всех нас. Какая-то бессмыслица… Но Сара говорит, что старуха повторила эти слова три или даже четыре раза.

— А больше она ничего не говорила? — забеспокоился Чарльз.

— Нет. Только про змей… Что огромные змеи придут и погубят нас. — Джордж вздохнул и покачал головой, как бы извиняясь за то, что его теща находится в таком состоянии.

— Может быть, мне поехать к вам и попытаться ее разговорить? — предложил Чарльз.

— Я был бы вам крайне признателен, если, конечно, это вас не затруднит.

Они поехали к дому Стоунов в «лендровере» Чарльза. Путь длиною в три мили пролегал через поля и леса долины Карсон. Дорога была грязная и ухабистая, и машину сильно трясло на поворотах. Почти все в этом округе носило имя Карсонов — в честь первых владельцев здешних мест. С самых давних времен и до конца Гражданской войны Карсонам принадлежало тут буквально все: долина Карсон, поместье Карсон, ручей Карсон, церковь Христа-спасителя имения Карсон. Ближайший город с населением чуть более тысячи человек находился в восемнадцати милях от поместья и назывался, естественно, Карсонвилл. Усадьба, принадлежавшая сейчас Уолшам, составляла лишь малую часть некогда огромных фамильных владений плантаторов, чье хозяйство велось по классическим феодальным законам. После отмены рабства семья Карсонов окончательно разорилась, лишившись последних средств в тщетных попытках сохранить единство Конфедеративных Штатов, и впоследствии была вынуждена продать все свои земли одному из «саквояжников» , который незамедлительно раздробил владения на маленькие участки и сдал их в аренду всем желающим. В настоящее время долина Карсон пребывала почти в полном запустении, кое-где на пути встречались старые пепелища и полуразрушенные дома и амбары. Поля повсеместно заросли высокими сорняками — их никто не засеивал уже много лет. Те же, кто еще оставался здесь, подобно семье Стоунов, больше не занимались фермерским хозяйством, а старались найти себе хоть какую-нибудь работу на ближайших шахтах и заводах.

По дороге доктор Уолш предупредил Джорджа, что у Мэри Монохэн все-таки мало шансов на полное выздоровление. То, что она снова заговорила, было очень странным и с большой вероятностью могло закончиться только этими словами.

— И все же, — пояснил Чарльз, — самое время навестить ее именно сейчас, когда она захотела передать вам что-то по собственному желанию, без всякого принуждения. Возможно, что у нее наконец возникла потребность в общении. Конечно, я постараюсь сделать все, что в моих силах, но не хочу ничего заранее обещать и тем более обнадеживать ни вас, ни Сару.

— Я все понимаю, доктор Чак, — мрачно кивнул Джордж. — Что же касается моей жены, то она давно уже оставила всякие надежды насчет выздоровления своей матери, и даже сейчас она уговаривала меня не ехать, так как считает, что ваши хлопоты все равно окажутся бесполезными.

Они остановились у старого обветшалого дома и вышли из машины. Краска на стенах здания потемнела от времени и местами облупилась, на крыше виднелись большие пятна ржавчины. За домом яростно залаяла цепная собака. На пороге появилась Сара. Чарльз переложил свой черный кожаный саквояж из правой руки в левую и приподнял шляпу, здороваясь с хозяйкой. Доктор прекрасно понимал людей и знал, что за приветливыми словами Сары скрывается совсем другое. Женщина держалась напряженно и скованно, и хотя она без конца благодарила доктора за приезд, чувствовалось, что она крайне недовольна его появлением в своем доме.

— Такова воля Господа, — сказала она, теребя костлявыми пальцами свой изношенный передник, надетый поверх вылинявшего ситцевого платья. — Такова воля Господа, и не нам, грешным, пытаться что-либо изменить. Проходите наверх, пожалуйста. Попробуйте поговорить с мамой. Хотя мне почему-то кажется, что вы не выжмете из нее больше того, что уже удалось мне. В конце концов, я ее плоть и кровь, и мне-то она доверяет куда больше, чем кому бы то ни было…

Чарльз был удивлен этими ее словами. Иногда ему даже начинало казаться, что Сара вовсе не хочет, чтобы ее мать выздоровела. У него в практике уже были подобные случаи: здесь главную роль играл страх потерять свою неповторимость и исключительность. Сейчас Мэри полностью зависела от своей дочери и поэтому они стали особенно необходимы друг другу. Весь смысл жизни для Сары теперь сводился к этой целиком зависящей от нее беспомощной старушке. И если эта зависимость неожиданно перестанет существовать, то вместо нее может наступить пустота и ощущение собственной ненужности, а не облегчение от того, что бремя забот наконец-таки спало.

Они прошли в гостиную, до отказа заполненную старой поломанной мебелью, а оттуда Джордж провел Чарльза по шаткой скрипучей лестнице наверх в спальню Мэри Монохэн. Воздух в комнате был настолько спертым, что доктор невольно отшатнулся. Окна спальни и днем и ночью оставались закрытыми, от батареи включенного газового отопления исходил жар, и кроме того, безжалостное июньское солнце своими отвесными лучами раскаляло крышу дома, но несмотря на это старая женщина лежала под несколькими одеялами, голова ее утопала в огромных пуховых подушках, а тело покоилось на толстой, пропитанной потом перине и создавалось впечатление, что женщина уже находится за пределами жизни.

— Добрый день, Мэри, — сказал Чарльз. — Как вы себя чувствуете?

Старуха не отвечала, но доктор не обращал на это никакого внимания. Он осторожно откинул толстый слой одеял, чтобы осмотреть хрупкое иссушенное тело больной.

— Меня зовут Чак, доктор Чак… Вы меня помните? Я просто хочу убедиться, что у вас нет пролежней.

— Никаких пролежней у нее и быть не может! — злобно рявкнула Сара, и доктор от неожиданности вздрогнул и оглянулся. Ему почему-то казалось, что она осталась внизу. Очевидно, он был так озабочен состоянием Мэри, что даже не услышал, как она подкралась сзади и встала у него за спиной.

— Я постоянно ее мою, — не унималась Сара. — А еще я покупаю для нее мази и тальк, и не забываю переворачивать ее каждые два часа, как и положено.

— Хорошо-хорошо… — примирительным тоном произнес Чарльз и снова обратился к Мэри: — Видите, Мэри, какая у вас заботливая дочь! Вам просто повезло. Она вас очень любит. — Из чемоданчика он достал прибор для измерения давления крови. — Ну, а теперь давайте посмотрим, можно ли нам выходить на улицу. Вы ведь не отказались бы выйти сейчас прогуляться немного, а?

Мэри дернулась, и все ее тело напряглось, когда Чарльз начал обматывать иссохшую дряблую руку надувным манжетом. Старуха задрожала так, что затрепетали кружева на ее протертой до дыр ночной рубашке. Бывшие когда-то черными, а теперь блеклые и подернутые мутной пеленой глаза Мэри, запавшие под огромные морщинистые мешки век и почти невидимые на бледном лице с раздутыми склерозом сосудами, вдруг выпучились до предела, и казалось, вот-вот выскочат из орбит. Старушечий рот раскрылся, слюнявые губы затряслись и заплетающимся языком она хрипло прошептала:

— Огромные змеи… Огромные змеи… придут, чтобы погубить нас…

— Какие именно змеи? — спросил тут же Чарльз, чтобы заставить ее говорить дальше.

Но Мэри больше ничего не сказала. Чарльз пробовал выжать из нее хоть одно-единственное слово, задавая разные вопросы и провоцируя на разговор самыми неожиданными замечаниями, но все было тщетно.

— Оставьте ее в покое! — наконец не выдержала Сара. — Неужели до вас еще не дошло, доктор Чак, что от вас сейчас кроме вреда уже ничего больше не будет?!

— Простите, — сказал Чарльз. Он и сам постепенно начинал раздражаться.

— Спасибо вам за то, что вы приехали, — пробормотал Джордж. — И сделали все возможное.

— Вы не против, если я хотя бы измерю ей давление и прослушаю сердце? — предложил Чарльз.

Сара бросила на него холодный взгляд, резко повернулась и вышла из комнаты, громко стуча башмаками по лестнице.

— Делайте все, что считаете нужным, — согласился Джордж.

Чарльз достал фонендоскоп, прослушал сердце и легкие, осмотрел полость рта. Затем проверил кожные рефлексы и обнаружил, что они стали еще более вялыми, чем прошлым летом, когда он последний раз был у Стоунов. И давление тоже оказалось пониженным.

— В принципе она чувствует себя неплохо, — сказал он Джорджу после осмотра. — Конечно, общее состояние слабое, но этого и следовало ожидать — ведь она постоянно находится в постели без движения. Ей было бы лучше в больнице — по крайней мере, там она была бы под постоянным врачебным контролем, ей могли бы каждый день делать все необходимые процедуры…

— Сара не разрешит забрать ее, — угрюмо ответил Джордж.

— Понимаю, — посочувствовал Чарльз и грустно покачал головой. — И знаете… Может быть, она и права в чем-то. Ведь нет никаких гарантий, что в больнице Мэри выздоровеет. А иногда бывает и так, что пациенты буквально гаснут на глазах только из-за того, что не видят своих близких; особенно, если они уже привыкли к тому, что за ними ухаживают их родные.

— Сара тоже так говорит.

— Да, она очень мужественный человек. Вряд ли кто-нибудь сможет сделать для своей матери больше, чем она.

Когда Джордж и доктор уже садились в «лендровер», собираясь в обратный путь, Сара вышла на крыльцо и молча посмотрела на них, а когда машина тронулась, она громко прокричала им вслед:

— Такова воля Господа!

По дороге в поместье Чарльз вспомнил о необычных способностях Мэри и о том, как реагировали на них местные жители. О ней буквально ходили легенды. И каждый раз, когда она произносила какие-нибудь слова, все в округе считали, что в них скрыт какой-то ужасный тайный смысл, и ожидали несчастья. Чарльзу припомнился Том Стоун, который умер в собственной кухне от сердечного приступа буквально на следующий день после того, как Мэри предсказала это. Потом старуха заговорила о некой «кровавой руке», настойчиво повторяя это несколько раз. А через три дня местный почтальон Джед Уайз полез под косилку, чтобы извлечь из механизма попавшую туда виноградную лозу, и ему оторвало три пальца на правой руке. Что это — легенды? Совпадения? А может быть предчувствие? Чарльз не мог ответить на эти вопросы. Однако он был склонен считать, что здесь имеет место нечто напоминающее ясновидение или телепатию. Ведь если у человека сознание затуманено уже несколько лет, то, вероятнее всего, начинает активнее работать подкорка мозга, и от этого развивается сверхчувственное восприятие.

И тем не менее, даже если предположить, что Мэри Монохэн и обладает таким даром предвидения, все равно остаются непонятными ее слова насчет огромных змей. Скорее всего, это просто маразматический бред сумасшедшей старухи, которая всю свою сознательную жизнь как огня боялась ядовитых змей и жила в вечном страхе перед рептилиями. Но несмотря на то, что ее собственный муж умер на ее глазах от укуса гремучей змеи во время культовой церемонии секты змееносцев в церкви Христа-спасителя имени Карсон, Мэри продолжала посещать эту церковь вплоть до того самого дня, когда она окончательно слегла после шока в сарае. Остальные же члены семьи — Джордж, Сара и Джейни — и до сих пор не пропускали ни единой службы. А прошлым летом и сам Чарльз как-то пришел на молебен, чтобы потом описать его в психиатрическом журнале.

По его мнению, члены секты змееносцев были движимы гораздо большим, нежели просто буквальной трактовкой восемнадцатого стиха из шестнадцатой главы Евангелия от Марка — они были патологически одержимы своей христианской чистотой и праведностью, и змеи нужны были им для доказательства того, что их преданность Христу гораздо сильнее, чем у всех остальных верующих.

— Если вы не веруете в Господа Бога, — нараспев предупреждал суровый проповедник с лошадиными зубами, — то вам лучше держаться подальше от ящика со змеями. Если вы не веруете в спасителя нашего Иисуса Христа — отойдите прочь от ящика со змеями.

— Аминь! Восславим Господа! — хором отозвались прихожане.

А в это время проповедник продолжал:

— Если слова ваши наполнены ложью, если грехи легли на вашу душу — отойдите подальше от ящика со змеями!

Прихожане начали нараспев повторять: «Иисус Христос! Иисус Христос! Иисус Христос!» — а проповедник встал на колени и висевшим у него на шее ключом открыл большой деревянный ящик, в котором сверху были просверлены отверстия для того, чтобы змеи могли дышать. Те, кто осмелился взять змей в руки — а их оказалось пятнадцать человек из полусотни присутствующих у маленькой сельской церкви — вышли вперед и встали в круг. Джейни и Сара остались на своих местах, а Джордж вышел вперед и присоединился к кругу избранных. Проповедник приподнял крышку и вынул оттуда целый клубок блестящих извивающихся ядовитых змей. Голоса зазвучали громче:

— Иисус Христос! Иисус Христос!..

Чарльз Уолш перепугался сильнее, чем мог ожидать. Ему почему-то казалось, что каждый желающий возьмет в руки только по одной змее. Он легонько толкнул локтем Сару и шепотом поделился с ней своими мыслями.

— Ну, одну змею!.. Это было бы слишком просто! — самодовольно усмехнулась она. — Неверующие только начали бы смеяться над нами. А вот если кто сможет держать сразу много змей, то тогда никто уже не скажет про него, что в нем нет священной силы!

На всякий случай Чарльз захватил с собой противоядие, но оставил коробку с ампулами в машине. Он подумал, что ему вряд ли разрешат принести лекарство в церковь — ведь это было бы прямым оскорблением религиозных чувств змееносцев и знаком неуважения по отношению к самой их вере. Но только что если кого-нибудь из них и в самом деле укусит змея? Как тогда должен реагировать Чарльз? Пытаться насильно ввести лекарство, даже если жертва будет сопротивляться этому? Или ему придется стоять поблизости и беспомощно наблюдать за предсмертной агонией несчастного?

Чарльз прекрасно понимал, что если любая из этих тварей вонзит зубы в человека и попадет в одну из центральных артерий, то у него не останется даже времени, чтобы добежать до машины и достать свой спасительный чемоданчик. Большая доза яда моментально достигнет сердца и человек умрет за считанные секунд. Если же яд попадет в мелкие кровеносные сосуды, то у него будет шанс ввести сыворотку и тогда, может быть, противоядие успеет подействовать. Конечно, можно уповать на то, что не у всех змей в данный момент мешочки до отказа наполнены ядом, или на то, что укус может быть не очень глубоким — и тогда, если несчастье все же произойдет, человек сможет выжить и без всяких лекарств, но в этом случае все прихожане будут убеждены в том, что от смерти жертву спасла только глубокая истинная вера.

— Восславим же Господа! — не унимался проповедник. — Уверуйте в Иисуса Христа! И пусть те, у кого душа запятнана грехом, убоятся этих змей!

С этими словами он передал извивающийся клубок стоящему по правую сторону от него худощавому парню, одетому точно так же, как Джордж Стоун, — в клетчатую рубашку и комбинезон из грубого полотна. Тот осторожно принял змей обеими руками и молча наблюдал, как они кольцами обвивают его запястья и предплечья. Потом он приподнял их повыше и поднес к лицу. На лбу у парня выступили капли пота, но с губ не сходила блаженная улыбка. Затем он опустил руки и передал змей стоящей по соседству с ним бледной полной даме.

Она взяла их дрожащими руками, подержала несколько секунд и вручила светловолосой девчушке, которой на вид было не более десяти лет. Казалось, этот невинный ребенок даже не осознает всей опасности происходящего. Она держала змей до тех пор, пока руки у нее не устали от тяжести извивающихся скользких тел. Змеи лениво ползали по рукам девочки, не делая ни малейшей попытки укусить ее.

— И ребенок поведет их! — выкрикнул проповедник, обнажив свои лошадиные зубы. Его громкий голос перекрыл даже общее пение прихожан.

Девочка передала клубок ядовитых тварей Джорджу Стоуну. Чарльз осторожно покосился на Сару и Джейни, наблюдая за их реакцией. Джейни сперва нервно закусила губу и прищурилась, а потом выпучила от страха глаза и сжала руки так, что костяшки пальцев у нее побелели. Сара грохнулась на колени, и глядя на мужа безумными остекленевшими глазами, не переставала зычно голосить:

— Иисус Христос! Иисус Христос!..

Неожиданно Джейни пронзительно взвизгнула, а потом зашлась в диком завывании — одна змея вырвалась из плотного клубка и ползла теперь прямо к горлу ее отца.

— Господи, я готов умереть, если ты хочешь забрать меня! — в экстазе выкрикнул Джордж.

Змея подползла к его шее и хищно разинула пасть, показывая острые ядовитые зубы, но через несколько секунд отползла назад и вновь нырнула в клубок, слившись с остальными гадами в единое целое. Джордж опустил руки и передал свою ношу стройной симпатичной девушке.

Спустя некоторое время круг замкнулся. На этот раз ни одного из храбрецов змеи не тронули.

После церемонии Джордж Стоун признался Чарльзу:

— Когда на меня снисходит Святой Дух, во мне исчезает всякий страх перед змеями. А они каким-то образом чувствуют этот страх, и кусают именно тех, кто боится.

— Да? — недоверчиво спросила Сара. — Мой отец никогда их не боялся, а его змея все равно укусила.

— Твой отец — преподобный Брэди Монохэн — умер, исполняя Божью волю. На него в тот момент снизошла благодать Господня, — объяснил проповедник. — Это слово Божье, и мы должны выполнять его. Нам надо делать все так, как сказано в Библии. А Бог приказал нам брать змей в руки.

— Змеи — это сам сатана, — с пониманием подтвердила Сара. — Сатана и его приспешники. И только тот, на ком нет греха, не боится близости лукавого.

Вспомнив это замечание Сары, Чарльз подумал сейчас: «А не может ли сегодняшнее предсказание Мэри нести в себе какую-то аллегорию? Ведь вполне вероятно, что им еще предстоит пережить из-за змей какое-нибудь несчастье. Может быть, именно его и предчувствует подсознание старухи? Скорее всего, она имела в виду опасность змей, говоря, что они придут, дабы погубить нас».

 

Глава третья

Джейни Стоун каждый раз становилось грустно, когда кончался рабочий день и надо было ехать домой. Позади оставались и веселье, и свобода. Но то, что она делала для Уолшей, даже нельзя было назвать настоящей работой — ведь кроме того, что она таким образом помогала родителям зарабатывать деньги, девочка исполняла все поручения с огромным удовольствием. Сейчас в кармане ее комбинезона лежала пятидолларовая бумажка, и всю дорогу до дома она осторожно гладила ее сквозь грубую синюю ткань, подпрыгивая на жестком сиденье отцовского пикапа. Разумеется, мать сразу же отберет деньги, но и это не очень расстраивало ее — все равно ей было приятно провести в поместье такой интересный день.

Джейни вычистила лошадей — Пулю и Молнию — и сама напоила и накормила их. Потом помогла Чарльзу и Аните оседлать скакунов и надеть уздечки, чтобы вечером можно было ехать кататься. И отец даже разрешил ей сесть на Молнию и немного пройтись легкой рысью внутри загона.

Джейни всегда удивлялась тому, что когда они с отцом оставались одни, уезжая в поместье — подальше от мамы и бабушки — им сразу же становилось так хорошо и свободно, как, наверное, бывает лошадям без привязи. Джейни казалось, что примерно так почувствовали бы себя Пуля и Молния, если бы им разрешили перепрыгнуть через ограду и вдоволь носиться по полям и лугам вокруг усадьбы. Но она тут же решила, что думать так — грех, и отбросила прочь эти мысли.

Джейни очень хотелось, чтобы ее мать стала похожей на доктора Аниту, чтобы она была такой же веселой, часто шутила и смеялась. Тогда отец не так сильно грустил бы, когда наступало время уезжать домой. Садясь в пикап, она каждый раз замечала, как потухает огонек в его глазах, а сам он как будто становится меньше, и при этом плечи его сами собой опускаются, а нижняя челюсть безвольно отвисает. И все это происходит буквально за те несколько минут, которые требуются, чтобы добраться на машине до дома. Ведь до поместья Уолшей ехать всего три мили.

Как только Джейни с отцом открыли тяжелую скрипучую дверь и вошли в кухню, Сара бросила на них такой холодный, полный ненависти взгляд, что они в испуге переглянулись, а потом виновато посмотрели на свои ноги. Но все было в порядке — оба они стояли в носках. Может быть, Сара просто не заметила этого? И хотя их башмаки почти не запылились в дороге, они все равно оставили их у крыльца. Отец и дочь молча умылись и аккуратно вытерли руки длинным полотенцем, причем делали они это исключительно осторожно, все время переживая, как бы капля воды не упала случайно на пол.

— Я только что натерла полы! — рявкнула Сара. — Не дай Бог, вы их забрызгаете!

Потом вся семья в молчании уселась за обшарпанным круглым деревянным столом в захламленной полутемной кухне, напоминавшей большой пыльный ящик. Обои здесь давно уже выгорели и обтрепались, и теперь свисали со стен грязными лохмотьями, расшатанные стулья громко скрипели, зато под ногами сверкал натертый мастикой линолеум, который был, пожалуй, их единственным приобретением за долгие годы. Сара и Джейни прочитали молитву. Затем приступили к еде. На ужин Сара приготовила свиные отбивные, жареную картошку и яблочную подливку. После работы в поместье у Джейни всегда разыгрывался волчий аппетит, и она ела очень много — наверное, не меньше отца. Сара же, напротив, едва прикоснулась к пище, а потом отложила вилку и сидела молча, критически оглядывая дочь.

— Джейни! — вдруг крикнула она. — Не смей больше носить рубашки, понятно? В сентябре тебе уже будет тринадцать лет. Хватит вести себя, как мальчишка. Ты уже почти женщина, и это становится заметно! Придется покупать тебе нижнее белье, чтобы ты одевалась, как подобает женщинам.

Джейни покраснела, догадавшись, что мать имеет в виду бюстгальтер. Она с ужасом подумала, что ей действительно придется когда-нибудь носить его. Что можно испытывать, кроме отвращения и неудобства, когда тебя облачают в такую штуковину из ткани, металлических застежек и резинок? Бедная девочка не успела еще как следует почувствовать всех прелестей беззаботного детства, как вдруг ее растущий организм, по мнению матери, начал требовать, чтобы она уже одевалась, как взрослая. А Джейни к этому совсем не была готова. Она вздохнула и, вопросительно посмотрев на мать, пролепетала:

— Можно я завтра поеду с папой в поместье?

— Нет! Могла бы даже не спрашивать. Ты и так уже на этой неделе там два раза была. У меня и дома есть для тебя кое-какая работа. Я не могу одна и кормить бабушку, и торчать на кухне, и возиться в огороде.

— Но мамочка, завтра же к ним съезжаются гости!..

— Тем более тебе лучше остаться дома. Если тебе разрешить, так ты там и вовсе жить останешься.

— Но доктор Чарльз и доктор Анита не против, чтобы я к ним приезжала. Они говорят, что из меня получится отличный работник. Сегодня я сама заработала целых пять долларов, и…

— После ужина отдашь эти деньги мне. А какой ты работник, мы посмотрим завтра с утра. Как проснешься — сразу же в огород пропалывать грядки!

— Ну Сара, пусть она поедет со мной, — умоляющим тоном начал Джордж. — Завтра в поместье как раз будет очень интересно. А Джейни так этого ждала! У нее и без того каникулы получаются не такие, как у других детей.

Сара смерила мужа мрачным презрительным взглядом.

— По-моему, тебе уже наплевать на то, что эти Уолши постепенно становятся для нее дороже собственных родителей; что они забивают ее детскую голову всяким вздором! Смотри, скоро она станет язычницей! И не думай даже вставать у меня на дороге, Джордж. То, что я сказала, — для нее закон. Я еще не простила тебе того, что ты без моего согласия притащил сюда этого докторишку. Ни один врач в мире не в состоянии уже помочь маме; теперь она во власти Господа. Помни об этом!

— Знаешь, что мне иногда кажется, Сара? — осмелев, заговорил Джордж. — Мне кажется, что тебе просто не очень хочется, чтобы твоя мать выздоровела. Ведь тогда ты лишишься своей любимой роли великомученицы.

Услышав такую тираду, Сара оцепенела от неожиданности. Вот уже много лет Джордж не смел перечить ни одному ее слову. Она была так возмущена, что вся аж побелела от ярости и стиснула губы так, что со стороны могло показаться, будто у нее их и вовсе нет. Но когда она пришла в себя, голос ее стал на удивление спокойным и ровным:

— Я полагаю, что такая бессмыслица тоже идет из уст твоих дражайших докторов. Я уверена, что за моей спиной они только и твердят про меня всякие гадости. Самому тебе и в голову не пришло бы нести подобную чушь. И если я неправа, и это не слово в слово высказывание Уолшей, значит, сам сатана внушил тебе эти грешные мысли.

Джордж схватился руками за край стола, будто хотел раздавить его, и, не мигая, уставился на Сару. Очень медленно, с напряжением в голосе он произнес:

— Ну, это мы увидим не позднее, чем в воскресенье.

И Джейни знала, что отец докажет свою правоту. Если сатана действительно управляет его душой, как это утверждает мать, то он больше никогда не осмелится брать в руки змей.

— А раз ты такая праведница, — язвительно усмехнулся Джордж, — то что же ты ни разу еще не вошла в круг змееносцев?

Сара замерла. Ей нечего было на это ответить. Она злобно посмотрела на него, но Джордж спокойно выдержал этот взгляд, который, как ему показалось, длился целую вечность. Она встала, собрала остатки поджарок в пустую консервную банку и передала ее Джейни.

Девочка добавила туда то, что не доела сама, и крошки с тарелки отца, и пошла во двор кормить лохматую черную дворняжку по кличке Блэки, привязанную на длинную цепь за домом. Завидев маленькую хозяйку, пес выскочил из конуры и начал нетерпеливо повизгивать, отчаянно размахивая хвостом и поскуливая от радостного предвкушения пищи. Ржавая цепь при этом не переставала противно громыхать. Джейни подошла к собаке и осторожно погладила, надеясь, что Блэки немного успокоится, но он не смог сдержать переполнявших его чувств и прыгнул на нее, чуть не выбив из руки банку с лакомством, прежде чем девочка успела поставить ее на землю. Затем Джейни подтащила садовый шланг и налила своему питомцу полную миску свежей воды. Потом села рядом с собакой на корточки и стала ласкать ее, разговаривая о чем-то своем и с удовольствием наблюдая, как Блэки жадно заглатывает шкварки от отбивных. Девочке совсем не хотелось возвращаться в дом. Гораздо лучше было слушать, как Блэки хрустит поджарками и хрящами, чем присутствовать при ругани родителей. А Блэки — настоящий друг и, кстати, прекрасный сторожевой пес. Когда кто-нибудь проходил мимо их дома, он каждый раз начинал звонко лаять, а если прохожий не торопился уходить, то и рычать.

Но в этот момент открылась дверь черного хода и послышался разъяренный крик матери:

— Прекрати торчать без дела возле собаки! Пойди лучше полей грядки! Дождя уже три дня не было; ты погляди — вся почва рассохлась!

— Хорошо, мамочка! — крикнула Джейни, стараясь произнести это как можно ласковей.

Но на Сару это не подействовало:

— Похоже, Уолши не слишком загружают тебя работой. А ты для них все равно, наверное, из кожи вон лезешь, только чтоб угодить! Тебе уже все равно, что я должна здесь крутиться одна и вдобавок еще ухаживать за твоей бабушкой!

Она раздраженно нахмурилась, резко развернулась и, хлопнув дверью, скрылась в доме.

После упреков матери Джейни всегда чувствовала себя виноватой. Она сразу же включила воду и направила шланг вертикально вверх, чтобы струя походила на фонтан, и вода нежно падала на только что проклюнувшиеся ростки. Конечно, сорняки на грядке росли очень быстро — они были неприхотливые, и подолгу могли обходиться без воды — но все равно, критически оглядев их, Джейни пришла к выводу, что огород еще не в таком плачевном состоянии, чтобы нужна была немедленная прополка.

Но все же и на этот раз чувство вины после слов матери имело под собой вполне конкретную почву: Джейни постоянно ловила себя на том, что она и в самом деле не очень-то любит проводить время рядом с бабушкой, и хотя девочка хорошо еще помнила, что раньше старушка была очень милой и веселой, и с ней никогда не приходилось скучать. Правда, когда это счастливое время кончилось, Джейни еще не было и семи лет. Бабушка всегда ухаживала за ней, придумывала всякие игры, кормила и даже меняла пеленки, когда Джейни была совсем еще маленькой. Девочка вспомнила, как на День Всех Святых и День Благодарения бабушка пекла вкусные тыквенные пироги, а у пустых тыкв вырезала глаза и смешные пасти. А на Рождество Джейни помогала ей делать для елки бусы из воздушной кукурузы. Бабушка всегда просила Джейни остерегаться змей, а когда родители были далеко и не могли слышать их разговоров, советовала внучке не ходить в церковь к змееносцам и никогда не брать в руки змей. Пусть лучше это делают другие, кого заставляет и уговаривает этот противный священник с лошадиными зубами.

Однако по воскресеньям, когда вся семья отправлялась в церковь, Джейни иногда чувствовала в себе неодолимое желание встать в круг смельчаков, чтобы доказать всем, что она такая же храбрая, как они. Она гордилась отцом, который часто принимал участие в этой священной церемонии, а когда все уже было позади — испытывала легкое головокружение и безудержную радость, хотя в те секунды, когда извивающийся клубок еще находился в отцовских руках, сердце ее замирало и Джейни казалось, что она вот-вот умрет от страха.

Доктор Чак как-то спрашивал ее, что она испытывает в такие минуты, и она честно рассказала ему обо всем. Он, как и бабушка, попытался убедить ее никогда не поддаваться таким порывам и даже не пробовать брать в руки ядовитых змей. Но если об этом написано в Библии, то как это может быть неправильно?…

Сара же, наоборот, никогда не отговаривала Джейни от участия в церемонии и не запрещала дочери брать в руки змей, хотя сама она ни разу этого не сделала, потому что на ее глазах от змеиного укуса умер ее собственный отец. Однако если бы она узнала, что доктор Чак просил Джейни не участвовать в змеилищах, она лишь еще сильнее укрепилась бы в мысли, что он самый настоящий язычник. Девочке непонятно было только одно: если Уолши такие жуткие люди и не ходят не только в церковь Христа-спасителя имения Карсон, но и ни в какую другую церковь, и вообще, по воскресеньям сидят дома, то почему же с ними так интересно и весело, и почему тогда они такие счастливые и добрые, а Сара, наоборот, злая и неприветливая? Джейни очень трудно было поверить в то объяснение, которое ей пытались вдолбить с детства: что грешные и злые люди получают все на этом свете, а праведникам воздастся лишь после смерти. Тем более, что доктор Чак и доктор Анита вовсе не казались злыми и грешными. Они были простыми и милыми.

К этому времени солнце стало уже склоняться над горизонтом, и Джейни увидела, как над потемневшей опушкой леса, где-то далеко-далеко в небе расплылась широкая багряно-красная полоса. Яркий закат по всем приметам предвещал погожий завтрашний день. И как раз завтра в поместье Карсон съедутся гости. А она останется здесь и вместо развлечений будет все утро пропалывать огород. Единственной радостью в жизни Джейни было общение с Уолшами, и когда строгая мать лишала ее удовольствия поехать в поместье, ей становилось невыносимо тоскливо и одиноко.

Но Джейни боялась открыто спорить с матерью. С детства ее воспитывали в духе покорности и подчинения старшим. И поэтому сейчас ей было особенно стыдно за то, что она втайне мечтает стать такой же, как Анита и Чак, а не как ее родители. Джейни хорошо училась в школе. Особенно ей удавались сочинения, и как-то раз ее пригласили принять участие в выпуске школьной газеты. Но, узнав об этом, Сара строго-настрого запретила дочери даже думать о подобных вещах. Девочка сильно переживала это, и Уолши были на ее стороне. Они посоветовали ей усердно заниматься, и тогда она сможет получить стипендию и поступить в колледж. Иногда фантазии заводили Джейни еще дальше: ей уже мерещилось, будто она живет с Анитой и Чаком в Ричмонде и ходит в университет, при этом Уолши во всем помогают ей, как родные, и поэтому ей совсем не одиноко и не страшно в таком большом городе…

Джейни перестала водить шлангом вдоль грядок и теперь вода полилась в одну точку. Девочка посмотрела на свою грудь и поняла, что мать говорила правду: постепенно она действительно превращалась в женщину. В сентябре ей исполнится тринадцать, и она пойдет уже в восьмой класс. А потом еще долгих пять лет учебы в школе и только после этого, если получится, можно будет попытаться поступить в колледж.

А это так трудно — жить здесь, учиться и считать дни, когда, наконец, она сможет вырваться из ненавистной долины Карсон.

 

Глава четвертая

Уже стало смеркаться, когда Чарльз и Анита Уолши доехали до ручья Карсон и там, спутав лошадям ноги, отпустили их попастись. Ручей одновременно являлся и границей их пятидесятиакрового поместья. Прозрачная вода бурлила, сверкая, у самого берега, и можно было разглядеть все камушки на дне. Сквозь густые кроны деревьев нежно розовело закатное небо. Супруги сидели на берегу и наслаждались прохладным июньским вечером. Неподалеку слышалось довольное похрапывание коней, жующих сочную траву.

— Жаль, что не удастся посидеть здесь подольше, — грустно заметила Анита. — Скоро уже будет темно.

— Ну и что? — бодро отозвался Чарльз. — Совсем не обязательно возвращаться через лес. Поедем вдоль ручья, а там лошади сами выйдут на дорогу.

Анита нежно прижалась к мужу, и он крепко обнял ее, отчего ей сразу же стало тепло и уютно.

— Все равно, надо приехать пораньше. Завтра к обеду уже соберутся пациенты, и у нас снова будет миллион проблем… Так что если у тебя есть какие-то планы относительно моего пышного тела, перед которым не устоял бы ни один джентльмен прошлого века, то…

В ответ Чарльз поцеловал ее так страстно, что не осталось уже никаких сомнений в том, что некоторые планы у него действительно есть. А потом они долго еще молча любовались закатом и наслаждались тишиной и покоем своего райского уголка.

— И все-таки, это нечестно, — тихо сказала Анита.

— Что именно?

— Мы получаем гораздо больше от этих мест, чем те, кто здесь вырос и трудится всю свою жизнь. Никто из них просто не в состоянии оценить всей этой красоты. Они живут в постоянной нищете и выбиваются из сил на своих заброшенных фермах за ежедневный кусок хлеба. А мы с тобой просто какие-то узурпаторы. Мы ведь не прикладываем рук к этой земле, зато пользуемся всеми ее плодами.

— Как настоящие аристократы, — улыбнулся Чарльз, но потом заговорил серьезно: — Не думаю, чтобы у местных жителей все было так уж плохо. Тогда бы они просто уехали отсюда. А они остаются здесь и, мне кажется, именно из-за того, что безумно любят эту землю. Эта долина с годами стала их плотью и кровью. И они замечают ее красоту не хуже нас с тобой, но просто помимо этого, они еще и работают на земле, которая как может платит им за их труд.

— А Джейни Стоун только и мечтает о том, как бы вырваться отсюда и уехать в Ричмонд, — заметила Анита.

— И она тоже по-своему права, — согласился Чарльз. — Ей нужно побывать в большом городе, узнать для себя много нового, и тогда ей, может быть, самой снова захочется вернуться в родные места.

— А, чтобы вступить в секту змееносцев… — усмехнулась Анита.

— И стать верховной жрицей змеиного культа, — с улыбкой поддержал ее муж.

— Что-то я сомневаюсь, чтобы у Джейни возникло желание вернуться в долину, если, конечно, она нормально устроится в городе.

— Трудно сказать. В детстве, как ты помнишь, эти места и на тебя наводили тоску, а теперь…

— Одно дело — жить в поместье Карсон, и совсем другое — ютиться в жалкой лачуге с дырявой крышей. И кроме того, я же росла не здесь, а только несколько раз приезжала в гости. Для меня это были лишь краткие визиты к дяде, а не вечное заточение, как у бедняжки Джейни. Она очень сообразительная и способная девочка, но если ее мать и тупые проповедники будут так же усердно вбивать ей в голову всякую религиозную чушь, то все в ее жизни может кончиться весьма плачевно. Я считаю, что Джордж Стоун во многих отношениях неплохой парень, но какой пример он подает дочери? Она уже начинает верить, что держать в руках ядовитых змей не только почетно, правильно и необходимо, а должно быть просто целью жизни всякого порядочного человека. Неужели ему хочется, чтобы его дочь погибла так же, как ее дед?

— Я уже высказал ей свое мнение на этот счет, — заметил Чарльз. — И объяснил, что бесполезно пытаться доказать что-либо этим людям. Ведь во время ритуала они находятся в трансе и плохо соображают, что делают и что происходит вокруг.

— А ведь девочка относится к нам с большим уважением. Надо постараться оказать на нее влияние и разубедить насчет этих змей, — согласилась Анита. — Но следует быть предельно осторожными, иначе Сара Стоун сочтет нас посланниками дьявола.

— По-моему, она уже в этом убеждена, — рассмеялся Чарльз.

— Я думаю, нам будет не до смеха, если в одну прекрасную ночь местные жители вооружатся факелами, ворвутся в наш дом и спалят все дотла.

— Да, над этим стоит подумать.

Когда супруги оседлали лошадей и направились к дороге, небо уже совсем потемнело, и лишь над вершинами гор Шенандоа серебрились подсвеченные закатившимся солнцем облака. Ярко светила луна, пробиваясь сквозь густую листву деревьев, и ее света вполне хватало, чтобы не сбиться с пути. Они доехали до усадьбы без всяких приключений, отвели лошадей в загон, сняли седла и сбрую и на ночь оставили животных пастись под открытом небом.

В доме было уютно и тихо, несколько окон светились. Очевидно, Бренда и Мередит еще не спали. Уолши выделили им две комнаты на весь летний сезон. В остальное время года мать и дочь жили в Карсонвилле и работали в детском кафе.

Чарльз с удовольствием прошелся по кухне, столовой, библиотеке, потом заглянул в кабинет. Повсюду стояла добротная старинная мебель, от которой веяло непередаваемым романтизмом. Ему было приятно еще раз осмотреть свои владения и вновь осознать себя их истинным хозяином. А назавтра сюда съедутся пациенты, и дом оживет, наполнится весельем и надеждами приехавших на возвращение их утраченного семейного счастья. Поднявшись в спальню, Чарльз услышал за дверью ванной шум воды: Анита принимала душ. Тогда он сел в кресло и включил телевизор. Это был один из тех аппаратов, которые хуже всего вписывались в старинную обстановку комнат, несмотря даже на то, что Чарльз вставил его в корпус самого старого образца. Показывали новости, и Чарльз отметил про себя, что сейчас это очень кстати. С четверга до воскресенья он будет полностью занят своими сеансами психотерапии, и времени на телевизор уже не останется. Он откинулся на спинку кресла и приготовился узнать обо всем, что происходит во внешнем мире.

Большая часть эфирного времени была посвящена главному событию жизни восточных штатов — жестокому террористическому акту в Нью-Йорке. Банда ультралевых радикалов, именующая себя Зеленой бригадой, ворвалась в Манхэттенский национальный банк и захватила четырнадцать заложников. Репортер сообщал, что преступникам удалось также похитить из сейфов банка более двух миллионов долларов, и теперь они требуют освобождения из тюрьмы Аттика всех своих сподвижников, и в первую очередь — главаря банды, известного под прозвищем «генерал Кинтей». В данный момент группой руководила любовница Кинтея — грубая горластая фанатичка, называющая себя полковником Мао. Один раз ее показали крупным планом — как раз в тот момент, когда она приставила огромный автоматический пистолет к виску одного из служащих банка. При этом она произнесла какую-то совершенно несуразную речь, напичканную бредовой марксистской фразеологией и несколько раз предрекала «полное поражение и крушение загнивших империалистических Соединенных Штатов».

Чарльз сокрушенно покачал головой, прослушав ее яростное визгливое заявление. Эта брызжущая слюной высокая и жилистая прыщавая блондинка была одета в защитную пятнистую военную форму и зеленый берет. Но Чарльза поразило совсем другое — на руке у Мао имелась белая повязка с эмблемой Зеленой бригады: на фоне красного флага была изображена свившаяся кольцами и обнажившая ядовитые зубы темно-зеленая змея.

Чарльз мысленно поблагодарил своих родителей за то, что они вырастили его не суеверным, и теперь его не слишком пугают разные предсказания, хотя справедливости ради все же стоит отметить, что в последнее время змеи действительно начали слишком активно вмешиваться в его жизнь.

Когда шум воды в ванной стих, Чарльз быстро подошел к телевизору и выключил его. Ему не хотелось в такой приятный вечер портить жене настроение тревожными новостями. И еще он подумал, что лучше уж иметь дело с настоящими змеями и даже держать их в руках, чем с теми сумасшедшими, которых только что показывали на экране. После этого он еще раз оценил по достоинству поместье Карсон — такое уютное, безопасное и далекое от всего зла, творящегося в этом мире.

Но в ту ночь — после того, как они насладились любовью — Чарльз не сразу смог спокойно заснуть. Несколько часов он проворочался в кровати, пока, наконец, измученный, не погрузился в тревожный сон, и этот сон моментально превратился в настоящий кошмар…

Ему приснилось, будто он откидывает в сторону прогнившие зловонные одеяла с постели Мэри Монохэн и рассматривает ее иссушенное болезнью дряблое тело, сплошь покрытое омерзительной слизью и кровоточащими пролежнями. И вот старуха поднимается с кровати, берет доктора за руку и куда-то ведет за собой. Он нехотя идет вслед за ней, поминутно наступая на гнойную слизь, капающую из ее открытых ран. Мэри приводит его в кишащую змеями церковь. Скользкие тела клубками извиваются по полу, свисают со шпиля и карнизов, образуя живую сеть. Когда Чарльз разглядел их повнимательнее, то с ужасом понял, что это люди — местные прихожане: фермеры, шахтеры, дети и домохозяйки. Но вместо шей из их плеч росли длинные зеленые змеиные тела, и у некоторых эти жирные чешуйчатые шеи достигали такой длины, что головы уже волочились по полу, издавая непрерывное хищное шипение. Они то и дело приподнимались, раскрывали свои кровожадные пасти, и показывали желтоватые ядовитые зубы, а раздвоенные языки трепетали, распространяя по церкви зловещий шелест и свист.

Чарльз испуганно вскрикнул и хотел повернуться и убежать. Но ноги его словно вросли в пол — он не мог даже пошевелиться, а Мэри Монохэн пристально смотрела на него своими желтыми змеиными глазами и крепко держала за руку.

Чарльз снова закричал и проснулся, обливаясь холодным потом. Когда он понял, что это был всего-навсего страшный сон, он удивился, что Анита не проснулась от его истошного вопля; она мирно спала, и на губах ее играла едва заметная улыбка. Наверное, его собственный крик ему тоже только приснился.

Он попытался выбросить сон из головы, но это оказалось не так-то просто. Чарльз пролежал с открытыми глазами целый час, но в конце концов все же заснул — на сей раз безо всяких сновидений — и проспал до самого утра, пока не прозвенел будильник. Он любезно пропустил Аниту в ванную первой, а сам остался в постели, все еще переживая свой недавний кошмар. Когда же она ушла вниз готовить завтрак, Чарльз почувствовал, что сейчас ему просто необходимо включить телевизор и посмотреть утренний выпуск новостей.

Ситуация в нью-йоркском банке продолжала оставаться тяжелой, хотя в душе Чарльз все-таки надеялся, что к утру с террористами уже будет покончено и заложники при этом останутся невредимыми. Он всегда сильно переживал, если где-то начинало торжествовать явное зло, и теперь расценил свой сон как проявление подсознательного страха за жизнь заложников. Если бы власти к этому времени уже расправились с бандой, и все кончилось бы не так мрачно, как в его сне, Чарльз наверняка почувствовал бы сейчас огромное облегчение. Но, к сожалению, положение заложников пока оставляло желать лучшего.

Диктор сообщил, что некоторые из требований Зеленой бригады уже удовлетворены: к зданию Манхэттенского национального банка подогнан автобус для террористов и их заложников, а в аэропорту их ждет Боинг-747, который по приказу полковника Мао должен будет лететь на Кубу. Но ни генерал Кинтей, ни его сподвижники до сих пор еще не были освобождены из тюрьмы Аттика. Очевидно, власти разрешили полковнику Мао лететь в Гавану с двумя миллионами долларов, но отказывались выпустить Кинтея. И теперь Мао должна была дать ответ по телевидению.

С напряжением и отвращением одновременно Чарльз наблюдал, как оператор с камерой приблизился к дверям банка, и на экране вновь показалась полковник Мао: как и в прошлый раз она вела перед собой одного из захваченных служащих, приставив к его голове свой ужасный пистолет. Крупным планом показали ее прыщавое худое лицо, перекошенное гримасой ярости и презрения. Она объявила, что после того, как пробьет десять часов, ее товарищи по борьбе не намерены ждать ни минуты: начиная с этого времени через каждые полчаса они будут казнить по одному заложнику, и это будет продолжаться до тех пор, пока генерал Кинтей и его «соратники, скованные цепями империализма», не будут освобождены и в целости и сохранности доставлены к зданию банка. Затем солдаты Зеленой бригады и их оставшиеся в живых «военнопленные» проследуют в аэропорт Ла-Гуардия, чтобы сесть в реактивный самолет и взять курс на Кубу, где у них произойдет «историческая встреча с верным ленинцем товарищем Фиделем».

Снизу раздался звонкий голос Аниты. Она звала мужа завтракать и при этом просила поторопиться, потому что яичница уже остывала. Чарльз тут же выключил телевизор и с камнем на сердце спустился на первый этаж. Собравшись с духом, он надел дежурную улыбку, нежно поцеловал жену и обменялся шутками с Брендой и Мередит Мичам. Негритянки уже с раннего утра суетились на кухне — месили тесто для печенья и резали овощи на салат. Готовился праздничный ужин для прибывающих к вечеру гостей-пациентов. Обычно Чарльз с радостным возбуждением ожидал их приезда. Но сегодня все было иначе, и он даже не мог понять поначалу почему. Он тщетно пытался убедить себя, что новости не могли так сильно расстроить его. Ведь что-то ужасное каждую минуту происходит в каком-нибудь уголке планеты, и надо просто не так близко принимать все к сердцу, тем более, что все это так далеко от их дома. А поместье Карсон — как раз идеальное место для того, чтобы хоть на время выбросить из головы все тревоги и заботы.

После завтрака Уолши прошли в свой кабинет и там еще раз внимательно изучили истории болезни тех пациентов, которые сегодня должны были приехать сюда, чтобы до самого воскресенья пожить в поместье вместе с ними. И все равно Чарльз поймал себя на том, что ему трудно сосредоточиться.

— Что это сегодня с тобой? — наконец спросила Анита, снимая очки и озабоченно поглядывая на мужа.

— Ничего: Прости, я ночью неважно спал.

— Ты что, шутишь? Когда прозвенел будильник, я даже подумала, что ты его не услышишь — настолько ты крепко спал.

— Да, но я заснул только под утро, а всю ночь проворочался. Я думаю, перед обедом мне стоит совершить небольшую прогулку верхом, чтобы немного взбодриться.

Он даже подумал, не рассказать ли жене этот страшный сон чтобы побыстрее отделаться от воспоминаний о нем? Но, с другой стороны, зачем беспокоить ее такими жуткими рассказами? Она, разумеется, посоветует ему выкинуть из головы всякий вздор, и больше ничего. Потому что никакого психологического подтекста в этом сне явно нет. А приснился он оттого, что они вчера слишком много говорили про змей.

 

Глава пятая

Джим Спенсер, командир группы захвата, окружившей Манхэттенский национальный банк — крупный мужчина с острыми чертами продолговатого лица и с вечными мешками под глазами из-за бессонных ночей — нервно теребил свои коротко остриженные седые волосы, разговаривая по телефону с полковником Мао. Он находился в аптеке напротив банка, где был развернут оперативный командный пункт ФБР. С того момента, как Мао обнародовала по телевидению свой ультиматум, Спенсер постоянно вел телефонные переговоры то с ней, то с губернатором штата Нью-Йорк. На протяжении всей этой ночи губернатор неоднократно заявлял, что он никогда не согласится на освобождение осужденных из тюрьмы Аттика. Теперь он наконец изменил свое мнение. Но Мао уже не верила этому. И через пять минут, если Спенсер не сумеет убедить ее в реальности уступок властей, она отдаст приказ убить одного из заложников.

Спенсер кипел от негодования. Он с огромной радостью отправил бы на тот свет и эту Зеленую бригаду и всех тех, кто с ней связан. У него не было ни малейшего желания вести с этими ублюдками дальнейшие переговоры, так как это не просто действовало ему на нервы, но и заставляло его чувствовать себя последним трусом и молокососом. Однако именно этого и добивалась полковник Мао.

Захватив вчера в три часа дня Манхэттенский банк, она первым делом позвонила в местное отделение ФБР и четко дала понять, что будет вести переговоры только с Джимом Спенсером, своим заклятым врагом. В течение долгих девяти месяцев он беспрестанно пытался накрыть ее, но ей все же удалось избежать ловушки, в которую попался лишь ее менее удачливый любовник генерал Кинтей, отбывающий теперь пожизненное заключение. И сейчас она всячески унижала сотрудников ФБР, заставляя их удовлетворить все ее безумные требования.

В течение последних девятнадцати часов Спенсер только и делал, что пункт за пунктом соглашался на любые уступки, сперва предоставив Мао возможность выступить по телевидению, затем обеспечив ее группу продовольствием, потом пообещав террористам автобус, который доставит их вместе с заложниками в аэропорт, и наконец — самолет и еще одно выступление в прямом телеэфире. Он всячески старался выиграть время и склонить руководство ФБР и губернатора штата Нью-Йорк дать разрешение на применение группы захвата. Если же террористам и заложникам предстояло погибнуть — что ж, так тому и быть. Конечно, это слишком большая цена. Но Спенсер был готов заплатить ее, так как ни секунды не сомневался, что подобного рода террористические выходки прекратятся только тогда, когда преступникам убедительно покажут, что никто не собирается идти у них на поводу и выполнять их наглые требования.

Спенсер искренне верил, что разрешение атаковать террористов будет получено сразу же после угрозы Мао начать уничтожение заложников. Если губернатор твердо решил не освобождать заключенных, вступление в бой с Зеленой бригадой будет единственным выходом из создавшегося положения. И Спенсер осознавал это с горечью и надеждой. Но в конце концов губернатор пошел на попятную и уступил террористам. Директор ФБР отдал Спенсеру приказание не начинать операцию до тех пор, пока останется хоть малейшая возможность спасти заложников. Поднятый по тревоге вертолет уже находился на пути к тюрьме Аттика и должен был забрать оттуда Кинтея и его товарищей по Зеленой бригаде. Часы уже показывали десять. А полковник Мао, судя по всему, была настроена решительно и не собиралась отступать от намеченной программы.

Спенсер судорожно сжимал телефонную трубку. Он курил сигареты одну за одной и пепел рассыпался по его мокрой от пота рубашке. На секунду оторвав трубку от уха, он выплюнул окурок и в сердцах растер его каблуком по блестящему мраморному полу аптеки. Но в разговоре Джим изо всех сил старался не проявить своего панического настроения.

— Вы должны понять, полковник… Я ведь не сам принимаю все решения. Я должен ждать указаний от губернатора штата. Даже если Кинтей и все остальные были арестованы Федеральным Бюро, то осудили их за убийство по законам штата Нью-Йорк, а не за преступления перед федеральными властями… Кроме того, губернатору потребуется время, чтобы договориться насчет вертолета, и…

— Свинья! — прокричала в трубку полковник Мао. — Не корми меня этим дерьмом! Меня блевать тянет от твоего трепа!

Спенсер отнял трубку от зудящего уха. Его язва давала о себе знать еще сильнее, чем тогда, когда он пытался беседовать со своей неисправимой шестнадцатилетней дочерью. Временами он просто поражался тому, до чего же смогла докатиться его Кэролайн в своем явном стремлении опозорить родного отца, и только надеялся, что она не зайдет так далеко, как эта сумасшедшая сучка, с которой он сейчас говорит по телефону.

Как и его собственная дочь, о которой Джим так беспокоился, полковник Мао происходила из простой американской семьи. Ее настоящее имя было Дениз Шеффер. Когда она училась в Калифорнийском университете в Беркли, ее вызов родителям постепенно перерос в вызов обществу. Она примкнула к Симбионезской Освободительной Армии (СОА), завела дружбу с Нэнси Перри и Патрицией Солтисик, больше известными под кличками Фахиза и Зоя, и стала распространять брошюры, в которых восхвалялось похищение Патриции Херст и требование баснословного выкупа за нее под предлогом обеспечения «хлеба для масс». Когда СОА была фактически уничтожена в результате кровопролитной схватки в Лос-Анджелесе, Дениз Шеффер превратилась из человека, сочувствующего марксизму, в его закоренелого фанатика. Она бросила своего мужа, которому не было и двадцати лет, и младенца-сына и стала любовницей чернокожего Уилсона Вудрафа, известного также под прозвищем генерал Кинтей, который в свое время сидел в тюрьме вместе с Дональдом де Фризом (или генералом Синком) — впоследствии убитым руководителем СОА. Дениз отказалась от семьи, от церкви, от родины, чтобы стать «солдатом революции» в Зеленой бригаде Вудрафа, одной из недобитых групп Симбионезской Армии. Ее разыскивали ФБР и полиция штата Нью-Йорк за соучастие в тех же самых преступлениях, за которые ее товарищи отбывали сейчас срок в тюрьме: за попытку захвата инкассаторской автомашины и убийство из огнестрельного оружия двух полицейских.

— Время уходит, свинья, — предупредила Мао. — Через три минуты я отдам приказ казнить первого заложника.

— Полковник, не надо этого делать, — как можно мягче сказал Спенсер, специально называя Мао самочинно присвоенным ею воинским званием, и тем самым пытаясь польстить ее нездоровому самолюбию. Он старался говорить спокойно и уверенно, а сам в это время лихорадочно вытаскивал из пачки очередную сигарету. — Как я уже сказал вам, полковник, губернатор согласился освободить ваших людей. Но это требует времени. Переговоры должны идти по соответствующим каналам. Вы же не можете…

— Не говори мне, чего я могу, а чего — нет! — прорычала полковник Мао. — здесь командую я! Я говорю от имени всего угнетенного народа! И очень хорошо знаю, что все попытки нанести удар по вашей гнилой системе провалились только потому, что раньше люди не были стойкими и до конца последовательными в борьбе за нашу святую идею. Но теперь-то мне ясно, что пока я с тобой разговариваю спокойно, ты меня уважать не начнешь. Так что через три минуты я перехожу к действиям. Ровно в десять мы казним одного из наших военнопленных.

— Разве вы не уважаете Женевскую конвенцию? Как же вы можете называть себя борцом за дело народа, если похищаете людей и убиваете их наобум, не принимая во внимание ни их достоинств, ни даже невиновности?

— В этом мире нет полностью невиновных людей, — убежденно заявила Мао. — Мы провели опрос пленных и выбрали первого, кому предстоит умереть. За ним последуют и другие. Каждые полчаса мы будем казнить их по одному, и это продлится до тех пор, пока генерал Кинтей и другие наши товарищи не будут доставлены к нам в целости и сохранности.

— Но они уже находятся на пути к вам! Пожалуйста, не принимайте скоропалительных решений! Я заверяю вас, что…

Раздался громкий щелчок, и связь прервалась. Спенсер понял, что все его уговоры были напрасны, и это привело его в глубокое уныние. Он долго еще тупо смотрел на умолкнувший телефон, потом медленно положил трубку. Порывшись в карманах, Джим достал спички и жадно закурил очередную сигарету, часто и глубоко затягиваясь. Затем снова снял трубку и начал набирать номер банка в надежде вновь установить связь с полковником Мао, прежде чем начнется исполнение приговора, которое она только что обещала. Одновременно он прислушивался, не раздастся ли звук выстрела с той стороны улицы, но пока все было тихо. Вместо этого наблюдатель из группы захвата закричал:

— Они открывают входную дверь! Один из заложников выходит на улицу!

Спенсер бросил трубку на рычаг, кинулся к выходу и через секунду уже стоял на улице возле широко распахнутой двери аптеки. За укрытием из мешков с песком находились люди из его команды с автоматами и винтовками наготове. Осторожно выглянув из-за укрытия, Спенсер сразу заметил выпущенного заложника — это был пожилой мужчина в коричневом костюме-тройке. Он неуверенно шел через улицу с высоко поднятыми руками, и часто мигал и щурился от яркого утреннего света. Было видно, как он дрожит. Затем парадная дверь банка слегка приоткрылась, в воздухе блеснуло что-то металлическое, и раздался звук спущенной тетивы. Мужчина громко вскрикнул, согнулся и упал.

— Не стрелять! — выкрикнул Спенсер, и в ту же секунду дверь банка захлопнулась.

Если бы бойцы из его ударной команды ослушались и открыли огонь, остальные заложники могли бы погибнуть за считанные секунды. Но в душе Спенсер все же только и мечтал о том, чтобы его люди не подчинились приказу, и пусть потом хоть сам дьявол отвечает за последствия. Однако выстрелов не последовало.

Корчась от боли, мужчина в костюме-тройке беспомощно пытался доползти до тротуара. Спенсер послал двух бойцов помочь заложнику добраться до безопасного места. Его волоком втащили за укрытие из мешков, где он сразу же упал, издавая громкие стоны. Из его ягодицы торчала блестящая стальная стрела, с которой стекала струйка крови.

— Это стрела из арбалета! — воскликнул один из агентов.

— Они промахнулись! — с облегчением сказал другой. — Он будет жить.

Но Спенсер сильно сомневался в этом. Он помнил «фирменный стиль» СОА — пули, отравленные цианистым калием.

— Носилки! Скорей носилки! — крикнул он полицейским и санитарам, которые устроили за зданием аптеки пункт неотложной медицинской помощи.

Но прежде чем врачи успели подбежать к несчастному, он сильно затрясся в судорожных конвульсиях и через несколько секунд умер. Спенсер нагнулся к трупу и вытащил стрелу. Она оказалась изнутри полой. Когда он перевернул ее, из отверстия вытекло несколько капель мутной желтоватой жидкости. Но характерного запаха горького миндаля Джим не ощутил. Значит, это не цианистый калий, а что-то совсем другое.

В аптеке зазвонил телефон, и Спенсер бросился туда. Из трубки послышался истерический хохот полковника Мао:

— Это яд гремучей змеи! — весело сообщила она, будто речь шла о какой-нибудь совершенно невинной шутке.

 

Глава шестая

Джейни Стоун старательно пропалывала огород и одновременно прислушивалась, не подъезжает ли отцовский пикап. Она уже порядком вспотела под палящим солнцем, которое стояло сейчас почти в зените, и это означало, что приближается полдень. А значит, скоро приедет на обед папа.

Джейни отложила в сторону мотыгу и подошла к Блэки, чтобы немного поиграть с ним. На полпути она воровато оглянулась в сторону дома: ей совсем не хотелось, чтобы мать увидела, как она тайком устраивает себе перерыв. Джейни было очень обидно, что вместо настоящего праздника в поместье Карсон ей сейчас приходится заниматься таким скучным и надоедливым делом, как прополка грядок.

— К черту! — громко сказала девочка и вытерла со лба пот.

С сегодняшнего дня мать запретила ей носить просторные ковбойки, в которых было гораздо удобней, да и намного прохладнее. С утра на нее напялили узкую клетчатую блузку и простые джинсы вместо любимого холщового комбинезона. Как ни странно, но из-за этой старомодной блузки Джейни еще больше стала похожа на маленькую девочку, потому что блузка сидела на ней как мешок, не оставляя никаких признаков того, что под тканью скрывается растущая грудь.

— Джейни погладила пса, и он, как заведенный, завертелся возле нее, а потом бросился к дому, с громким звоном натянув свою длинную цепь, которая вскоре остановила его и даже отбросила немного назад. Блэки проголодался. Он раньше всех чувствовал приближение обеденного времени и начинал вести себя так, будто его вообще никогда не кормили.

Входная дверь дома открылась, и девочка, позабыв о собаке, бросилась назад к грядкам и схватила мотыгу. Но на этот раз мать почему-то не стала ругать ее, а медленно подошла к огороду сама.

— Джейни! — нахмурилась Сара Стоун. — Бабушка опять ничего не ест. Я приготовила кукурузные лепешки и суп из чечевицы — все, что она так любит, но она из моих рук ничего не берет. Ты должна пойти к ней и попробовать ее накормить.

— Но… — начала было Джейни, указав рукой на еще непрополотые грядки и втайне надеясь, что мать оставит ее в покое и позволит закончить работу в огороде вместо не очень приятной процедуры кормления бабушки.

— Никаких «но», — строго перебила мать. — Бабушка тратила на тебя все свое время, пока была здорова; она даже со мной так не возилась, когда я была маленькой. Может быть, у тебя получится кормить ее, и если она с этим смирится, то с сегодняшнего дня это станет твоей постоянной обязанностью.

Вытерев руки о джинсы, девочка нехотя побрела к дому. Если ей придется кормить бабушку каждый день, то она больше никогда — никогда в жизни! — не попадет в поместье Карсон. Кормление занимало уйму времени и на самом деле было еще сложнее, чем кормление из ложечки грудного ребенка. Каша и суп постоянно стекали с подбородка старухи, и надо было каждую минуту вытирать ей рот. А когда она раскрывала его, то становились видны ее гнилые желтые зубы и густая вязкая слюна между ними, похожая на блестящую паутину.

Джейни неоправданно долго мыла руки, пытаясь хоть немного потянуть время, но при этом старалась, чтобы ни одна капля воды не упала на натертый линолеум. Потом очень медленно, как преступник, поднимающийся на эшафот, зашагала вверх по лестнице в бабушкину спальню, приготовившись погрузиться в затхлую атмосферу этой душной каморки, где всегда так противно пахло, что ей иногда казалось, будто бабушка уже умерла.

Воздух в комнате был неимоверно спертым, но несмотря на это, Мэри Монохэн лежала под толстым стеганым одеялом. Она молча смотрела в сторону двери, и как только завидела внучку, ее бледные тонкие губы чуть-чуть приоткрылись, и на морщинистом лице появилась призрачная улыбка, от которой Джейни стало не по себе.

Девочка поставила поднос с лепешками, супом и чаем на старый шаткий стул возле кровати, потом сама пристроилась на краешке перины рядом со старухой и взяла ложку.

— Привет, бабуля! — звонко сказала она, стараясь казаться веселой и жизнерадостной. — Мама сварила суп из чечевицы, он так вкусно пахнет! Хочешь, я тебя покормлю немного?

Бабушка с трудом открыла рот и ее впалые щёки задрожали. Джейни опустила глаза и зачерпнула ложкой несколько зерен чечевицы, плавающих в густом коричневом бульоне.

— Слишком поздно… дитя мое… Слишком поздно…

Услышав слабый бабушкин голос, Джейни от неожиданности выронила ложку, и та со звоном упала на поднос. Девочка уставилась в подернутые пеленой мутные старушечьи глаза, загоревшиеся вдруг каким-то зловещим огнем. Потом, вспомнив, что доктор Чак велел им сразу же начинать говорить с бабушкой, как только она сама произнесет добровольно хоть одно слово, Джейни заплетающимся языком пролепетала:

— Ч-что поздно, б-бабушка?

Неожиданно старуха энергично подалась вперед и яростно схватила девочку за обе руки, опрокинув поднос с тарелками на пол.

— Слишком ПОЗДНО, дитя мое! Беги! БЕГИ! Огромные змеи! Они уже на пути… чтобы погубить нас!

 

Глава седьмая

Доктор Чарльз распряг в загоне Молнию и пошел в дом умываться после верховой прогулки. Он мог бы сделать это и на кухне, но Бренда и Мередит были так заняты предстоящим ужином, что завалили посудой все столы и обе раковины, и Чарльз решил не мешать им. Поэтому он пошел наверх в ванную и заодно решил переодеться в чистую рубашку.

Войдя в спальню, он не удержался и включил телевизор. Обычно перед приездом пациентов Чарльз обходился без последних известий, но теперь телевизор тянул его к себе, как магнит. Он никак не мог выкинуть из головы инцидент с заложниками, будто его исход был каким-то тайным образом связан с его собственной жизнью, хотя по трезвому размышлению Уолш пришел к выводу, что это не так. «Нет тут никакой связи, — убеждал себя измученный доктор. — Даже если принять во внимание мой дурацкий сон». Но все равно любопытство взяло верх и он не смог отказать себе в просмотре выпуска новостей.

К своему ужасу Чарльз узнал, что один из заложников уже убит из арбалета стрелой, отравленной ядом гремучей змеи. Ровно через полчаса после этого другому пленнику террористов выстрелили прямо в живот. Переделанная разрывная пуля была заправлена цианистым калием, что послужило причиной долгой и мучительной агонии несчастного. Уже готовился к смерти третий заложник, но за полторы минуты до истечения получасового срока ожидания прибыл вертолет, доставивший к зданию банка генерала Кинтея и его сподвижников.

Не веря своим глазам, Чарльз наблюдал за тем, как прямо в Манхэттене приземляется вертолет, и из него выходят бандиты; ни много ни мало — двадцать четыре человека. А ударные отряды ФБР и полиции, засевшие на крышах домов и за баррикадами, совершенно беспомощны перед ними. Освобожденные преступники гордо и спокойно проследовали в банк и встретились там со своими товарищами из Зеленой бригады. Чарльз ждал, что сейчас начнется кровавое побоище, но ничего подобного не произошло. Никто не стрелял.

Репортерская камера поймала Уилсона Вудрафа и несколько секунд показывала его крупным планом. Словно звезда эстрады и всеобщий любимец, которому стоит опасаться разве что восторженных эмоций своих собственных поклонников, Кинтей остановился возле самого входа в банк, обернулся и помахал рукой, в знак приветствия сжатой в кулак. Потом действие снова перенеслось в телестудию, и диктор сообщил, что генерал Кинтей после освобождения из тюремной камеры потребовал, чтобы ему была предоставлена возможность выступить по телевидению перед «порабощенными массами загнившей империи Соединенных Штатов». При этом его устраивал только центральный канал, ведущий трансляцию на всю страну. Одна из трех национальных телекомпаний решилась помочь властям удовлетворить это требование Кинтея, надеясь тем самым спасти жизнь остальным заложникам, и примерно в три часа дня главарь террористической группы должен был выступить с речью.

Чарльз покачал головой. Его всегда поражало то, с какой настойчивостью все современные маньяки стремятся к публичным выступлениям. Видимо, они не могут в полной мере ощутить свою значимость и даже сам факт своего существования, если не дать им возможности покрасоваться перед миллионами телезрителей. Наверное, все это потому, что именно телевидение формирует их взгляды и составляет наиболее существенную часть их жизни. И поэтому то, что происходило там, в «ящике», кажется им куда реальней их собственных мыслей и чувств.

Но сейчас Кинтей получил даже больше, чем могло потребовать его больное воображение. Используя дикий коктейль из школьных и университетских фотографий, кадров судебно-оперативной хроники, полицейских регистрационных снимков и карточек из семейного альбома, телекомментатор начал во всех подробностях рассказывать его биографию.

Уилсон Вудраф, он же «генерал Кинтей», родился в негритянских трущобах Лос-Анджелеса в 1952 году. В шестьдесят пятом, когда ему исполнилось всего лишь тринадцать лет, он, по его собственному признанию, вовсю уже грабил и мародерствовал во время знаменитых негритянских волнений в Калифорнии. Однако во времена отрочества политика не слишком привлекала Уилсона. Он воровал, хулиганил и занимался торговлей наркотиками. За наркотики же в 1972 году он был приговорен к трем годам тюремного заключения и, отбывая срок, сблизился с Дональдом де Фризом, или, как называли его друзья, генералом Синком, и другими чернокожими марксистами. Они-то и вразумили Вудрафа, убедив его в полной неправильности его прежнего пути, и в том, что теперь он обязан, пройдя суровые жизненные испытания, в корне трансформировать свою личность. Уилсон с раскаянием осознал, что раньше он вел себя, как паразит и эксплуататор. И теперь ему захотелось стать спасителем человечества. В тюрьме будущий генерал Кинтей заделался большим любителем книг, хотя читал он весьма избирательно. И в итоге ему удалось даже разработать свою собственную идеологию борьбы, которая по существу была невероятнейшей смесью из учений Карла Маркса, Хью Ньютона, Малькольма Икса и понятий поп-культуры. Вскоре у него появились последователи и почитатели, которых Уилсон объединил в группу под названием «Зеленая бригада», решив посвятить себя «озеленению Америки». Свое боевое имя Кинтей он позаимствовал из книги Артура Хейли «Корни», где одним из героев был некий Кунта Кинте, непокорный воинствующий африканец. Возможно, Вудраф считал, что он и сам в прошлом был неукротимым рабом, не позволявшим никому поставить себя на колени.

Сразу же после биографии «генерала» началось интервью с Джимом Спенсером, командиром специального подразделения ФБР, который все это время вел переговоры с террористами. Перед камерой Спенсеру пришлось униженно оправдываться, поскольку главной своей задачей он считал обеспечение безопасности заложников, а все остальное отходило на второй план. Он заявил, что при данных обстоятельствах придется разрешить Зеленой бригаде вылететь на Кубу вместе со всеми заложниками, и в аэропорту Ла-Гуардия их уже ждет реактивный самолет.

Чарльз невольно вспомнил о вчерашнем предсказании Мэри Монохэн. Террористы Зеленой бригады, образно говоря, вели себя, как самые настоящие «огромные змеи». Но они находились сейчас в Нью-Йорке и собирались лететь на Кубу, а ведь это так далеко от поместья!.. Хотя, вероятно, по пути им и придется пролетать над Виргинией. Может быть, именно это почувствовала несчастная старуха?… Однако Чарльз не мог в такое поверить, хотя в глубине души он готов был допустить, что временами Мэри Монохэн действительно становилась ясновидящей. Но все равно было совершенно невероятным, чтобы старуха-инвалид смогла почувствовать, что когда-то над ними пролетит самолет с террористами, даже если ее прежние предсказания и сбывались, пусть даже и часто. Это все равно, что мысленно двигать блюдечко на сеансах спиритизма, не прикасаясь к нему руками.

Сразу после интервью с Джимом Спенсером началась реклама консервов для кошек. Три толстых сиамских кота распевали какую-то песенку. Этого Чарльз уже не смог вынести. Он выключил телевизор и отправился на веранду к Аните. Приближалось время обеда.

 

Глава восьмая

К обоюдному удивлению Чарльза и Аниты первыми в этот день на сеансы психотерапии прибыли Марк и Хитэр Пирсон. Уолши только что закончили свой обед, как буквально через минуту к усадьбе подъехала щегольская красная спортивная машина Пирсонов. За рулем была Хитэр. Зная недоверие Марка к психиатрам, Уолши ожидали увидеть их здесь последними, а то еще Марк мог заупрямиться и не приехать вообще.

Марк Пирсон был сегодня единственным новичком, остальные пациенты уже бывали у Уолшей. Сама Хитэр посещала кабинет Чарльза в Ричмонде, но ее муж всякий раз оставался дома. Марк, очевидно, считал себя выше того, чтобы признать, что и ему, и его жене необходима посторонняя профессиональная помощь. И тогда Чарльзу пришла в голову неплохая мысль. Он рассказал Хитэр про поместье Карсон, и попытался убедить ее привезти с собой Марка, причем сказать ему, что это будет просто отдых, а не лечение. И если здесь его отрицательное отношение к психотерапии хоть немного ослабнет, то в дальнейшем они вполне могли бы вместе приходить на прием в Ричмонде.

Уолши были настолько влюблены в свое поместье, что не допускали и мысли о том, будто у кого-то может создаться о нем не такое же благоприятное впечатление. На их взгляд, не любить эти места было просто невозможно. И они не ошиблись. Как только супруги Пирсон вышли из машины, Хитэр огляделась и в восторге воскликнула:

— Бог ты мой! Как же здесь мило!

Марк пока что воздерживался от высказываний, оценивающе рассматривая подходящих к ним Чарльза и Аниту.

На первый взгляд Пирсоны казались симпатичной молодой парой. Но приглядевшись к ним повнимательней, можно было заметить и чрезмерную мрачность и какую-то отрешенность Марка, и грустную озабоченность в голубых глазах у симпатичной блондинки Хитэр. Марк был скульптором и художником, он много работал, но признание неумолимо обходило его стороной. Хитэр же, наоборот, была слишком известна, как художница, потому что писала исключительно коммерческие картины. Она каждый раз говорила, что муж гораздо талантливей ее, но тем не менее деньги в семье зарабатывала именно она, работая по заказам рекламных агентств, в то время как Марк со своими «серьезными» произведениями тщетно пытался найти себе спонсора, чтобы выставляться в известных галереях.

Ему было бесконечно стыдно сидеть на шее у жены и обидно на весь мир, который не торопился признавать в нем гения. И вот в последнее время неудачи в искусстве начали отражаться на состоянии его здоровья: резко понизилась половая потенция, он начал сильно сомневаться в себе. Напрасно Хитэр уверяла мужа, что его работы настолько прекрасны, что в скором времени их обязательно оценят и начнут раскупать, а даже если этого и не случится, она все равно не перестанет искренне любить его. Очевидно, Марк все же опасался, что его жена — удачливая и обеспеченная женщина — рано или поздно решит порвать с неудачником-мужем.

Пытаясь держаться как можно свободнее, Хитэр представила своего супруга Аните и Чарльзу. Марк был одет в потертые джинсы, кеды на босу ногу и желтую легкую рубашку, на которой печатными буквами было вышито «БАР ДЖО». Хитэр, загорелая и стройная, была в красных шортах и белой с красным футболке. Пожимая крепкую широкую ладонь Марка, Чарльз с улыбкой сказал:

— Да! У вас настоящая хватка скульптора! Хитэр много говорила мне о ваших замечательных работах.

— Пока мало кто считает их замечательными, — мрачно заметил Марк, пиная носком кеда пучок травы, пробившейся между двумя булыжниками на мощеной дорожке перед домом. А потом совершенно серьезно, даже с какой-то напыщенностью, добавил: — Но скоро я заставлю их переменить свое мнение.

— Ну конечно же, дорогой! — поддержала его Хитэр и ласково положила мужу руку на плечо.

Но тот раздраженно одернул ее:

— Ты что это? Тебе уже надоело быть единственным светилом в нашей семье?

Казалось, Хитэр вот-вот расплачется от обиды. Но тут в разговор вступила Анита, быстро разрядив возникшее напряжение:

— Как же вы быстро доехали! У нас с Чарльзом на дорогу отсюда до Ричмонда уходит как минимум пять часов.

В этот момент на веранду вышла Мередит Мичам — полная молоденькая негритянка. В последнее время она стала быстро поправляться и, очевидно, в будущем собиралась догнать в весе мать. Как и Бренда, она постоянно носила белую униформу, которую им выдавали в детском кафе. Высунувшись из-за колонны, она звонко крикнула:

— Доктор Чак! Может быть, нужно помочь с багажом?

— Нет-нет, мы сами управимся, — улыбнулся Чарльз, на что Мередит лишь недовольно покачала головой: он опять не дает ей выполнять ее прямые обязанности…

Девушка повернулась и начала убирать со стола.

Увидев накрытый на веранде стол, Хитэр смутилась:

— Боже мой! Мы, наверное, слишком рано приехали? Вы обедали, а мы, видимо, помешали…

— Ничего подобного, — добродушно ответил Чарльз. Он опасался, что Марк тоже может почувствовать себя не в своей тарелке, и тогда контакт будет навсегда потерян.

— Мне так неловко, — виновато произнесла Хитэр. — Но мне помнится, вы говорили, что можно приезжать днем в любое время. А так как для нас с Марком это что-то вроде небольшого отпуска, мы выехали еще вчера и на ночь остановились в Шарлотсвилле. Вы представляете, мы всю жизнь прожили в Виргинии и ни разу не были в Монтиселло! А ведь это совсем рядом с Шарлотсвиллем, вот мы и решили сперва заехать туда. Вчера мы объехали кучу исторических мест, а потом пообедали в ресторане, который работал еще до Гражданской войны, представляете? А сегодня мы прямо после завтрака отправились в путь, потому что боялись не сразу найти дорогу, но вы так подробно все описали и нарисовали такой хороший план, что мы не потеряли в итоге ни единой минуты. И вот мы здесь…

— Вот и чудесно! — обрадовалась Анита. — Давайте мы вам поможем донести сумки и проводим в комнату. А потом можно выпить на веранде по чашечке кофе или, если хотите, мятного коктейля — Чарльз от него просто с ума сходит. И у нас останется еще уйма времени, прежде чем съедутся все остальные. Так что вы успеете даже немного вздремнуть.

— Ну, и как, Марк вам понравился Монтиселло? — поинтересовался Чарльз, пока они все вместе дружно разгружали багажник.

— Удивительно красив! — восхищался художник. — Теперь понятно, почему Томасу Джефферсону так не хотелось уезжать оттуда в Вашингтон, когда он стал президентом. Жаль, что мы не всегда можем жить там, где нам больше нравится… А сейчас это и вовсе становится для многих непозволительной роскошью.

— Поэтому мы и приобрели поместье Карсон, — с гордостью сказал Чарльз. — Я думаю, Марк, вы здесь прекрасно отдохнете. Мы с Анитой очень рады, что вы к нам все же приехали.

Чарльз всегда принимал близко к сердцу все высказывания своих пациентов. И сейчас ему было приятно, что Марк по достоинству оценил красоту Монтиселло. Это значило, что у него действительно гонкая душа, и способность видеть прекрасное еще жива. Возможно, у него и в самом деле возникли серьезные проблемы в семье, но теперь, вспоминая некоторые высказывания Хитэр, он все больше убеждался, что этот случай не такой уж и безнадежный.

Хотя, если бы Чарльз присутствовал в комнате, когда Пирсоны остались одни, его оптимизму, возможно, суждено было бы несколько поугаснуть. Супругам отвели роскошную спальню на втором этаже в задней части дома. Солнечный свет заливал комнату через огромные окна, а легкий ветерок раздувал белые тюлевые занавески. Ощущение света и простора усиливалось еще и оттого, что стены и потолок были девственно-белого цвета. Между окнами стоял большой секретер из красного дерева с литыми медными ручками, удачно сочетавшийся с таким же шкафом у противоположной стены. Возле камина уютно расположились два удобных кресла, а рядом с ними — невысокий старинный столик. Но самым замечательным предметом в комнате, разумеется, была кровать — просторная, с пологом на четырех столбиках и балдахином. Причем и балдахин, и покрывало были сделаны из расшитого золотом зеленого шелка и обрамлены тяжелой золотой бахромой — такая ткань раньше использовалась для портьер.

Уолши пришли к единодушному заключению, что эта комната идеально подходит для молодой супружеской пары, которой в лечебных целях нужно пережить романтический подъем, и вполне годится для «второго медового месяца». Как и вся обстановка в поместье, эта спальня мало чем напоминала двадцатый век. И находясь в ней, можно было легко почувствовать, как уходят в сторону все нелепые проблемы современности.

— Какая чудесная комната! Тебе нравится, дорогой? — спросила Хитэр, раскладывая по ящикам привезенные вещи.

Марк хмуро посмотрел на нее, лежа на кровати поверх покрывала. Хитэр невозмутимо продолжала одну за другой распаковывать сумки.

— Уж такая чудесная! — злобно передразнил Марк. — Ты что же, как и твои психиатры считаешь, будто здесь все заботы сразу же сами собой растворятся? Заблуждаешься. Можно подумать, что стоит лишь потереть волшебную лампу — и все готово, да? Черта с два! Можно изменить обстановку, но не нас самих.

У Хитэр все похолодело внутри. Неужели он намекает на то, что больше не любит ее? Потерять его любовь — вот чего она боялась больше всего на свете. Остальное она могла пережить — и его мрачное настроение, и злость, и отчаяние. Только бы он не начал относиться к ней так, как к самому себе.

— А ты говорил доктору Уолшу, что комната тебе понравилась, — напомнила Хитэр и сильно закусила нижнюю губу.

— Просто из вежливости, — проворчал в ответ Марк, — перед нашим ВЕСЬМА богатым хозяином. Конечно, комната чудесная, иначе и быть не могло — нам ведь пришлось за это неплохо раскошелиться. Тысяча долларов — и полный кайф на целых четыре дня! Да мы просто помогаем им разбогатеть за наш счет, и не больше. Но раз уж мы позволили обращаться с собой, как с сопливыми щенками в летнем школьном лагере, то нам действительно не помешает проверить свои головы.

— Мы вполне можем позволить себе такую роскошь, — возразила Хитэр. — В этом году мне невероятно везет. А на прошлой неделе я получила еще один чек…

— Мне уже надоело слушать, сколько ты зарабатываешь! — огрызнулся Марк.

— Но я считаю, что это НАШИ деньги, а не только мои, — попыталась оправдаться она.

— Тогда почему ты все время напоминаешь мне об этих деньгах? — разозлился Марк, спустил ноги и сел на кровати, исподлобья уставившись на жену.

Хитэр подошла и села рядом, не зная, какие еще подыскать слова, чтобы успокоить его и самой успокоиться вместе с ним.

— Мне совсем не важно, кто из нас зарабатывает деньги, — начала она. — Лишь бы мы оба были счастливы. Марк, ты мне должен верить, так было и будет всегда. Наоборот, я считаю, что я должна снять с тебя все финансовые заботы, чтобы ты полностью мог отдаться своему любимому делу. Я же никогда ни в чем не упрекала тебя, разве не так?

— На словах — нет.

— И на деле — тоже нет.

— Ты что, действительно считаешь меня ненормальным, — закричал он. — Значит, я все это сам выдумал?

— Нет, я просто думаю, все твои переживания происходят оттого, что тебя пока не хотят признавать. Но, пожалуйста, Марк, не надо срывать зло на своих близких. Я тебя никогда не брошу, но только прошу: не надо обвинять меня в своих неудачах.

Марк ничего не ответил. Он даже не пытался найти для жены какие-то слова ободрения. Хитэр медленно встала с кровати и вернулась к сумкам. Занятие было не из веселых, к тому же ее постоянно преследовала мысль, будто Марк ее разлюбил.

Последней надеждой на восстановление нормальных отношений для нее оставались психотерапевтические сеансы в этом поместье. Конечно, она не считала, что после посещения усадьбы все их проблемы сразу же окончательно развеются, как язвительно «полагал» Марк, но все же он мог бы по-новому взглянуть на их отношения, и временная размолвка перестала бы угрожать их любви.

Вчера ночью, хотя Марк и не занимался с ней любовью, он все же давал понять, что Хитэр ему не совсем безразлична. А сегодня опять цепляется по мелочам. И ее надежда, и так уже потрепанная судьбой, теперь буквально расползалась по швам. Хитэр с ужасом думала, что их пятилетний брак, так прекрасно начавшийся, может вот-вот закончиться разводом.

Может, это из-за того, что уж слишком гладко идут дела у нее самой? Неужели это судьба всех женщин, которые зарабатывают больше своих мужей?…

За все время их совместной жизни она действительно приносила домой гораздо больше денег, чем он. Но это никогда его особенно не волновало, все тихо шло своим чередом. Поэтому так и повелось, что пока Марк не сделал свою карьеру, обеспечивала семью Хитэр, а рано или поздно у него обязательно должно было все получиться, просто еще не представился удобный случай. Для Марка Хитэр была не только верной супругой, но и надежным другом и помощником. Она готова была пойти на все, лишь бы проложить дорогу его несомненному таланту.

В самом начале их знакомства он казался таким энергичным и жизнерадостным — настоящий свободный художник, изо дня в день усердно трудившийся над камнем или холстом. Деньги никогда не были для него целью номер один. Самое главное — искусство. Но иногда ему все же приходилось брать коммерческие заказы, чтобы прокормить себя. В один из таких моментов он и встретился с Хитэр в небольшой рекламной компании в Ричмонде, где она к тому времени работала-уже третий год после окончания художественного колледжа. У нее и тогда уже было много заказчиков, которые почему-то предпочитали именно ее и для разработки рекламных проектов, и для их исполнения. И Хитэр даже подумывала о том, чтобы бросить свою работу «с девяти до пяти» и перейти на разовые договоры, но смогла претворить этот замысел в жизнь лишь после того, как поняла, что окончательно влюбилась в Марка Пирсона. Именно Марк раздразнил ее прелестями настоящей свободы и убедил в том, что и заказчики будут относиться к ней лучше, если она выберет именно такой путь.

Благодаря его уговорам, Хитэр действительно ушла с постоянной работы и добилась успеха, несмотря ни на какие трудности. Она достигла совершенства в коммерческой живописи, чего нельзя было сказать о ее отношениях с людьми.

И этот успех положил начало ее провалу в личном плане. Марк стыдился того, что не поспевает за женой, и постепенно это все больше омрачало их безоблачное семейное счастье. Они мечтали, что поднимутся на вершину славы вдвоем, и вот теперь оказалось, что он остался внизу. Но сама Хитэр осталась прежней. Она, как и раньше, готова была день и ночь работать над рекламными проектами и зарабатывать на жизнь, только бы он продолжал трудиться ради высшего искусства. Ей даже нравилось быть для Марка ломовой лошадью, снимая все его тревоги о заработках. Даже если в ее голове и возникали иногда мысли о том, будто она талантливей его, Хитэр сразу же отгоняла их прочь.

Надо заметить, что она никогда не гордилась своими работами, может быть потому, что все давалось ей чрезвычайно легко. Еще в школе она умела за несколько минут изобразить привлекательную мордашку или мультипликационных зверюшек, любила рисовать яркие сюжетные картинки. И хотя сейчас это приносило ей немалые доходы, все же такая работа не требовала затраты больших творческих сил. Хитэр повторялась, иногда даже заимствовала персонажей у других художников, и делала все очень быстро. Временами она брала свой старый рисунок, добавляла несколько деталей, меняла цвета — и он уже выглядел как совершенно новый и неповторимый. За это ее очень ценили — фантазия у Хитэр была действительно неиссякаемая. И еще у нее было исключительное чутье на рыночный спрос продукции, и все, что она бралась рекламировать, впоследствии хорошо продавалось. Конечно, особого таланта на это не требовалось, но тем не менее сейчас Хитэр была буквально нарасхват.

У Марка же, как она считала, наоборот, был огромный талант, настолько потрясающий, что когда она впервые увидела его картины и скульптуры, то была буквально ошеломлена. Рано или поздно эти работы обязательно должны были привлечь к себе внимание известных критиков и меценатов. Только бы Марк не потерял веру в самого себя.

Хитэр часто грустила, размышляя над тем, что ведь именно Марк убедил ее заняться таким суетным делом, как реклама, и теперь она оказалась на высоте, а сам он со своими изумительными произведениями до сих пор оставался непонятым и непризнанным. От этого она постоянно чувствовала себя виноватой, будто именно из-за нее он начал сомневаться в своих силах. Все труднее и труднее становилось для Марка писать и ваять, потому что на чердаке и так уже скопилось немало созданных шедевров, при виде которых его надежда, что они когда-нибудь увидят свет в лучших галереях страны, постепенно угасала. За последний месяц он не начал ни одной новой работы, оправдываясь тем, что его творческий подъем временно прошел. Как-то Хитэр попробовала вывести его из состояния депрессии, заявив, что лично ей приходится работать каждый день, не считаясь со своим настроением. Но это только вызвало у него новый приступ ярости. Марк в довольно резких выражениях объяснил ей, что такие замыслы, как у него, рождаются не сразу, их надо вынашивать, и что он вообще не автомат, у которого все должно получаться, как только нажмешь на кнопку.

Хитэр молча проглотила и эти обидные слова.

Но надолго ли хватит ее терпения?

Сколько еще времени собирается Марк издеваться над ней? Ведь может получиться так, что возникшее между ними напряжение приведет наконец к разрушению даже самых светлых и нежных чувств.

А сколько уже раз Марк пытался заняться с ней любовью и у него ничего не получалось! Значит, и сама их любовь теперь тоже в опасности. Ведь она легко могла перерасти в нем в ненависть к «виновнице» всех его неудач.

 

Глава девятая

К половине третьего съехались почти все приглашенные пары. Не хватало только Вернона и Розы Херн. Анита оживленно беседовала с гостями на веранде, как вдруг вошла Бренда Мичам и доложила, что хозяйку просят к телефону. Звонила Роза. Она сообщила, что находится сейчас на заправочной станции в сотне миль от поместья. Роза предупредила Аниту, что она и Вернон запаздывают, но причина для этого была уж слишком дурацкая — она не поделила что-то со своим парикмахером и на выяснение отношений у нее ушло целых два часа.

— И вдобавок у нас кончился бензин, — сокрушалась Роза, будто весь мир сегодня повернулся против нее. — И Вернон говорит, что раньше шести мы не успеем, даже если не придется долго плутать.

— Хорошо, приезжайте в шесть или даже позже, только пусть он ведет машину поосторожней. Не торопитесь, — успокоила ее Анита. — Но мне все же хотелось бы, чтобы вы успели до ужина познакомиться с остальными гостями и как следует устроиться в своей комнате.

Повесив трубку, Анита почувствовала легкое раздражение, хотя по телефону ее голос звучал как всегда любезно. Херны вечно опаздывали и на прием в Ричмонде, поэтому совсем не удивительно, что и теперь с ними что-то произошло. Им обоим было уже за сорок, но вели они себя безответственно, как подростки. Страх перед старостью привел их к тому, что они так и не повзрослели окончательно. Они одевались и делали все не по возрасту, и иногда это доходило до полного абсурда. Анита не раз пыталась настроить их на серьезный подход к жизни, но привить им хоть какое-то чувство ответственности было попросту невозможно. Поэтому она лишь покачала головой и горько вздохнула, вспоминая этих на редкость незадачливых пациентов по дороге назад на веранду. Но там уже никого не было. Выглянув во двор, она увидела, что Чарльз, который так и не переоделся после верховой прогулки, в узких кожаных брюках и высоких сапогах, организовал сейчас что-то вроде ознакомительной экскурсии по поместью, показывая гостям дом со всех сторон и таким образом пытаясь снять у приехавших первоначальное напряжение. Анита догнала группу и передала ему разговор с Розой.

— Ну что ж, — ответил Чарльз, — в конце концов, они заплатили нам, и если их деньги пропадают зря, то это их личное дело.

— Но тогда они будут жаловаться, что мы уделили им мало внимания, — сказала Анита так, чтобы услышали и все остальные. Главным образом, эта фраза предназначалась для Марка Пирсона.

Почему-то сейчас Марк казался еще более замкнутым и мрачным, чем в первые минуты после приезда. Хитэр хотела взять его за руку, но он только грубо оттолкнул ее.

Среди гостей выделялась и еще одна молодая пара — Гарви и Андри Уорнак, у которых дела были тоже плохи. Андри ни на шаг не отходила от Чарльза, а Гарви, наоборот, плелся позади всех, как будто вообще был с ними незнаком. Им обоим исполнилось уже по двадцать пять лет. Гарви работал техником по компьютерам, а Андри преподавала историю. Первое время все у них шло нормально, как в любой американской семье. Неприятности начались два года назад, когда у Андри стали случаться приступы головокружения и резко ухудшилось зрение. Причиной оказалась опухоль мозга. Она была доброкачественная, но таких размеров и формы, что не оставалось никакой надежды на удачный исход операции. И тем не менее произошло чудо — она не только осталась жива, но и сохранила в норме все свои умственные способности и двигательные функции. Андри вернулась домой и должна была радоваться этому, как никогда, но все вышло наоборот. Гарви настолько уже подготовил себя к утрате любимой жены и весь предался скорби, что фактически вычеркнул ее из своей жизни. Он слишком хорошо настроил свое сознание на то, что Андри больше нет, и когда узнал, что она выжила, впал в состояние, близкое к шоку. Со временем его жизнь осложнилась еще и обидой на неоправданные страдания, а потом чувством вины за эту обиду. И теперь Уорнакам было необходимо научиться правильно реагировать на окружающую действительность и разобраться в своих противоречивых чувствах, чтобы восстановить и укрепить прежнюю любовь и уважение друг к другу.

Анита решила проверить, не пропустил ли Чарльз чего-то важного в отношениях этой пары, хотя оба они были в Ричмонде его постоянными пациентами. Похоже, что между Андри и Чарльзом наметилась некая симпатия. Это было вполне естественно и встречалось во врачебной практике довольно часто. Пациенты нередко влюблялись в своих докторов, которые сочувствовали им и интересовались их жизнью, пусть даже из чисто профессиональных соображений. Но психотерапевты очень редко становились причиной таких увлечений, поскольку больные, обращающиеся к ним за помощью, как правило, находятся в эмоционально взвинченном состоянии. Однако нельзя и отталкивать от себя таких пациентов, потому что если не принять самого искреннего участия во всех их делах, то можно потерять и свой авторитет, и доверие больного, и тогда уже ему будет очень трудно помочь.

Анита была хорошо знакома с таким явлением, и поэтому не испытывала ни малейших намеков на ревность, наблюдая, как Андри ходит по пятам за Чарльзом, бросая на него нежные и восторженные взгляды. Анита прекрасно понимала, что сейчас происходит, знала по опыту, что так бывает со многими, и к тому же была абсолютно уверена в любви и преданности Чарльза. Поэтому повода для беспокойства в создавшейся ситуации она не находила. Но совсем иначе воспринимал поведение супруги Гарви Уорнак. Он уныло тащился в хвосте группы, опустив глаза к земле, и изредка бросал злобные взгляды на Чарльза, когда тот отворачивался в сторону.

Но Чарльз, казалось, не замечал этих колких взглядов. Сейчас он вел гостей к маленькому кирпичному строению, бывшей кухне. Здесь в давние времена, еще до Гражданской войны, готовили летом еду для владельцев плантации и их работников. Андри слушала Чарльза, затаив дыхание, ведь она сама была учительницей истории. Внезапно она остановилась, тронула его за руку и с восхищением в голосе заговорила:

— Это просто великолепно, Чарльз! Скажите, а ваш дядя Гораций сам занимался реставрацией поместья, или это уже вы приложили к нему руку?

— Это дядя Аниты, — поправил ее Чарльз, отступая немного назад. — И здесь вы видите все именно так, как он нам оставил. Он был замечательным человеком, и часто говорил, что наш век — эпоха упадка. Наверное, в чем-то он оказался прав. Во всяком случае, ему было бы лучше в восемнадцатом веке. Или, на худой конец, в девятнадцатом. Кстати, мне тоже.

— И мне, — поддержала его Андри. — Все тогда было намного проще.

— И многие болезни казались неизлечимыми, — донесся откуда издалека голос Гарви Уорнака. Таким образом он, очевидно, пытался вернуть Андри в реальность из ее фантастического полета в прошлые века вместе с Чарльзом, явно намекая, что тогда бы она точно умерла от мозговой опухоли. Но она не оценила этой стратегии, а только вновь почувствовала себя обиженной, и, едва оправившись от услышанной грубости, поспешила за Чарльзом в летнюю кухню.

Анита подумала, что эта ревность может даже пойти Гарви на пользу. Хоть он и свыкся с мыслью, что должен отдать свою жену в объятия смерти, тем не менее — и теперь это было совершенно ясно — он вовсе не собирался отдавать ее другому мужчине.

Анита осталась на лужайке вместе с Беном и Софи Харрис. Эта пара не пошла внутрь домика, потому что для такой многочисленной компании он был явно маловат. Супруги Харрис — симпатичные круглолицые седые бабуля с дедулей — тоже имели свои проблемы, но положение у них было, пожалуй, самое завидное среди всех приехавших в поместье на этот уик-энд. Они по-прежнему хорошо относились друг к другу. Беда заключалась в том, что Бен, бывший инженер в какой-то промышленности, недавно вышел на пенсию, и теперь большую часть времени супругам приходилось проводить вместе, а это сказывалось на их нервной системе. Все их дети давно уже выросли, переженились и разъехались по разным городам, где в настоящее время благополучно воспитывали своих собственных детей. Дом Харрисов был громадный, но для Бена и Софи он неожиданно оказался тесным. Вместо того, чтобы найти какое-то новое хобби и вместе заняться им, они постоянно нарушали внутренние «границы» в доме, придирались друг к другу и без конца ссорились по пустякам. Однако, увидев эту милую парочку, никто бы не догадался, что у них бывают какие-то раздоры в семье. И это лишний раз доказывало, что им просто не хватает интересных занятий, чтобы хотя бы искусственно убивать вместе лишнее время.

Кроме того, Анита прекрасно понимала, как тяжело было супруге Бена сражаться с ним двадцать четыре часа в сутки. Даже здесь, на отдыхе, он без конца вносил всякие предложения по «улучшению» оборудования дома. Инженерная мысль не давала ему покоя. То ему хотелось изменить форму водосточных труб, то поменять выключатели и по-другому освещать комнаты — даже если это шло в ущерб старинной обстановке всего поместья. Выйдя на пенсию, он никак не мог успокоиться, и все пытался переделать в своем вкусе и стиле. Наверное, именно это и имела в виду Софи, когда впервые обратилась к Уолшам, жалуясь на своего мужа. Произошло это месяца полтора назад.

— Он постоянно учит меня, как надо готовить, стирать, гладить и чистить одежду, — возмущалась бедная женщина. — Теперь у него нет ни одного подчиненного, кроме, конечно, меня. И он начал с утра до вечера командовать мной и указывать, как надо вести хозяйство, хотя я прекрасно справлялась со всем этим сама в течение вот уже сорока трех лет совместной жизни. Конечно, такое было и раньше, но тогда он пилил меня только по вечерам и в в выходные дни, с чем я еще вполне могла смириться. Теперь же он посвятил этому абсолютно все свое время, как будто ему больше нечем заняться.

Сейчас Софи вместе с мужем осматривала поместье и, слушая его предложения, только крепче сжимала губы и недовольно покачивала головой. Бен посоветовал часть конюшни переделать под гараж, потому что тогда отпадала необходимость строить его отдельно. Анита вежливо кивала головой и улыбалась, отчего создавалось впечатление, что они с Чарльзом только и ждали такого совета, и непременно сейчас же пойдут звонить строителям, чтобы те начали работу прямо завтра с утра. Софи, как всегда, приготовилась скорчить за спиной мужа недовольную гримасу, но как раз в эту минуту Сэнфорд и Джоан Берман вышли из кухни, и Софи, подхватив Бена под руку, силой втащила его вовнутрь.

Очевидно, Берманы не особенно восторгались историческими ценностями. Они промямлили что-то невнятное вроде «занятные вещицы», имея в виду старинные плиты и разную кухонную утварь, и вдруг увидели Пулю и Молнию, которых Джордж Стоун как раз выводил из загона на прогулку.

— Вот это да! Превосходные лошади! — в восхищении произнес Сэнфорд. Джоан тоже не сводила глаз с холеных упитанных коней.

Берманы были постоянными пациентами Аниты — так же, как Херны и Харрисы — и регулярно ходили к ней на прием в Ричмонде. Кроме того, Сэнфорд являлся членом Общества Анонимных Алкоголиков. Он воздерживался от спиртного почти уже год, и сейчас выглядел просто великолепно — крепкий мускулистый сорокалетний мужчина с копной густых рыжих волос. Когда он впервые пришел за помощью и советом, на него было страшно смотреть — до того он казался забитым и измученным. Джоан, наоборот, была тогда чересчур полная, а из-за своего невысокого роста казалась еще толще. Но она была любящей и послушной женой, и собиралась во всем помогать мужу, особенно в его борьбе с алкоголизмом, чтобы наладить семейные отношения.

Когда все гости во главе с Чарльзом вышли наконец из домика, Гарви незаметно оказался рядом с Андри, но она снова не оценила его попытки примирения и демонстративно отошла от мужа подальше. Возможно, она действительно была слишком уж очарована рассказами Чарльза, а может, ей просто хотелось, чтобы Гарви считал так. Анита сразу же вспомнила, что многие женщины именно таким образом и добиваются внимания мужчины — притворяясь, что им нравится кто-то другой. Эта теория была для Аниты более приятна, чем вероятность того, что Андри и Чарльза связывает симпатия по схеме «пациент — врач». Анита вполне могла бы понять Андри и даже хотела помочь ей, но только при условии, что та не положила глаз на Чарльза и не пытается завладеть им.

Сейчас Чарльз показывал гостям сарай, где у них находился трактор и объяснял, что в былые времена здесь жили слуги.

— Вы хотите сказать, что здесь держали рабов? — уточнил Марк Пирсон.

— Да, но это были слуги, работающие только по дому, а не на плантации. В те годы и домашние слуги, и полевые рабочие были рабами, но у домашней прислуги было гораздо больше привилегий, и относились к ним намного снисходительней. После отмены рабства и те и другие официально получили свободу, и за труд им стали платить, но в действительности их положение мало в чем изменилось к лучшему. Свобода оставалась только на бумаге. Правда, теперь их нельзя было продавать с аукциона, и наверное, это было единственной переменой в их жизни.

— А сколько рабов здесь жило? — поинтересовалась Хитэр Пирсон.

— Самое большее — триста человек, — охотно пояснил Чарльз. — Семье Карсон принадлежала тогда вся долина — свыше ста тысяч акров земли. Основной культурой здесь был табак, он шел на продажу в Англию. Но подобно другим крупным поместьям, в Карсоне производились и все продукты, необходимые для обеспечения живущих здесь людей. Тут была своя маслодельня, сыроварня, кузнечные и столярные мастерские и многое, многое другое.

— Уму непостижимо! — Бен Харрис завистливо облизнулся, представив себе, сколько людей было в подчинении у владельцев поместья в те времена. — Это же просто замечательно!

— Ну, для рабов, я думаю, это было не так уж и замечательно, — попыталась охладить его пыл Софи.

Чарльз провел гостей мимо конюшен туда, где раньше находились домики полевых рабочих. Сейчас они были полностью разрушены, и лишь кое-где сохранились еще фундаменты в форме аккуратных каменных прямоугольников, до которых не успел добраться бульдозер. Местами валялись старые расколотые кирпичи.

— Кирпичи тоже делались здесь, в поместье, прямо из местной глины, — объяснил Чарльз. — Одной из причин того, что дома в Виргинии строились с такой основательностью, были постоянные нападения индейцев. Даже срубы для рабов напоминали полевые укрепления с надежными дверьми, толстыми стенами и маленькими окнами с железными ставнями. А беспорядок здесь остался еще от дядюшки. Незадолго до кончины он решил восстановить некоторые из этих хижин, но не успел… Мы с Анитой думаем возобновить эти работы в самом ближайшем будущем.

— Как это прекрасно! — восторженно вздохнула Андри Уорнак, с восхищением глядя на Чарльза, и только на него одного, будто он и не упоминал вовсе свою жену, рассказывая о планах реставрировать домики.

— Знаете, — неожиданно начал Сэнфорд Берман, — а вы могли бы устроить здесь исторический музей и грести с посетителей неплохие деньги. — Он говорил бойко и с огоньком, впервые за все время проявляя интерес к происходящему, под влиянием такой великолепной мысли превратить историческую ценность в финансовую. — Жилой дом у вас уже полностью готов, но этого недостаточно. Вы меня понимаете? Надо восстановить и кузнечные мастерские, и сыроварню, и все остальное. Может быть, даже расставить манекены, одетые под рабов и надсмотрщиков. И можно смело заламывать любую цену, а назвать это как-нибудь вроде «Плантация Карсон былых времен»…

— Видите ли, мы сейчас не ставим себе целью сделать поместье достоянием туристов, — как можно дипломатичней ответил Чарльз. — Нам с Анитой оно нравится таким, как есть.

На обратном пути, проходя мимо конюшен, Анита догнала Джорджа Стоуна и обратилась к нему:

— Не забудьте, Джордж, вам сегодня обязательно надо съездить в Карсонвилл к бакалейщику и закупить для нас продукты. Список у Мередит, перед отъездом возьмите его.

— Хорошо, мэм, — ответил Джордж. — Я поеду через часок-другой, когда выпасу лошадей и отведу их назад в загон. Я уже предупредил Сару, что сегодня приеду на ужин попозже. Что-нибудь еще?

— Нет, пока больше ничего не приходит в голову. Послушайте, а почему сегодня Джейни не приехала?

— Сара оставила ее дома помогать по хозяйству.

Они с Джорджем обменялись понимающими взглядами. Оба знали, что «помощь по хозяйству» была всего лишь предлогом, лишь бы девочка не появлялась здесь.

Все гости расселись на веранде. Чарльз раздал каждому по блокноту и фломастеру. Анита устроилась на каменных ступеньках, а он в это время рассказывал пациентам, с чего начнутся их сеансы:

— Первое задание — написать письмо. Для этого надо всем разойтись по разным местам так, чтобы остаться в полном одиночестве. И там наедине с собой, доверить бумаге самые сокровенные мысли и пожелания относительно ваших семейных отношений. При этом каждый пишет письмо своей жене или своему мужу. Вы должны сказать вашей половине все то, что боитесь произнести вслух, — продолжал Чарльз. — Поделитесь своими надеждами, переживаниями и тайными желаниями. Пишите обо всем — и о хорошем, и о том, что омрачает вашу жизнь. Расскажите в письме, от чего у вас бывают приливы нежности, а от чего — болит сердце. И конечно, о том, чего бы вы хотели от своего мужа или жены, как он или она смогли бы вам помочь.

— Не стесняйтесь раскрыться, — добавила Анита. — Такие письма помогают лучше увидеть все ваши проблемы, и тогда вам самим станут более понятными ваши собственные мысли и чувства. Вы все увидите в новом свете.

— А куда потом отдавать эти письма? — с дрожью в голосе спросила Хитэр Пирсон.

— Эти письма останутся у вас, — успокоила ее Анита. — Не волнуйтесь, мы не будем их собирать. Никто кроме вас никогда их не прочитает. Если вы, конечно, сами этого не захотите. И мы специально сообщаем об этом заранее, чтобы вы писали искренне, ничего не скрывая.

Но Анита рассказала не все. И это тоже было частью их плана. Немного позже супругам будет предложено по их собственному желанию обменяться этими письмами и узнать друг о друге, может быть, немного больше, чем когда бы то ни было.

 

Глава десятая

В то же самое время Джим Спенсер разрабатывал план своей последней попытки не дать Зеленой бригаде возможности добраться до Кубы. Пока он разговаривал по телефону или ждал ответных звонков от каких-нибудь важных людей, Спенсер смотрел портативный цветной телевизор, установленный на аптечном прилавке.

То, что он видел на экране, вызывало у него нестерпимую боль и гнев. Это был печальный для Америки день, когда преступному коммунистическому сопляку вроде Уилсона Вудрафа предоставлялась возможность выступать по национальному телевидению с «обращением к народу».

Внутри Манхэттенского национального банка телевизионная камера в панорамном изображении показывала торжествующие лица террористов с автоматами, направленными на шестерых из двенадцати оставшихся в живых заложников. Полковник Мао сообщила Спенсеру, что шесть остальных заложников будут содержаться в отдельной комнате за закрытой дверью с приставленным к их шее оружием, с тем, чтобы все знали, что они погибнут, если Спенсер выкинет какой-нибудь трюк. Например, пришлет людей из группы захвата под видом телеоператоров.

Движущаяся телекамера остановилась и крупным планом показала генерала Кинтея при полных регалиях Зеленой бригады, включая золотую змею на его берете и грудь, самочинно увешанную медалями. Одетый в форму цвета хаки, он был высок, узкоплеч, с довольно светлой для негра кожей. Черты лица у него были скорее кавказские, чем негроидные. Спенсер с сожалением вынужден был признать, что Кинтей обладает какой-то порочной привлекательностью и благодаря этой непостижимой притягательной силе наверняка способен легко повелевать другими людьми. Не было никаких сомнений в том, что его черные как смоль, излучающие фанатизм глаза и чуть заметная садистская ухмылка на губах, здорово притягивают к нему определенного сорта людей.

Кинтей стоял за импровизированной трибуной, — по бокам — его любовница полковник Мао и близкий друг по тюрьме, худой белый человечек со злобным взглядом, которого товарищи по бригаде называли полковник Чу. Позади этой ужасающей троицы на стене висело огромное знамя Зеленой бригады. Оно являло собой пародию на американский флаг. На полотнище были изображены тринадцать зеленых и белых полос и свернувшаяся кольцами зеленая змея на прямоугольном красном поле у древка.

У Джима Спенсера вызвало отвращение и то, что в голосе телекомментатора, представляющего главарей террористов, чувствовалось какое-то уважение и даже благоговение, будто бы перед ним были не отпетые уголовники, а высшие офицеры армии иностранного государства-завоевателя. Наконец Кинтей заговорил, и голос у него оказался на удивление высоким и мягким, почти женским, что никак не вязалось с насилием, которое он так яростно пропагандировал, и несколько снижало производимое впечатление.

— Сердечно приветствую вас, — начал Кинтей. — Приветствую и передаю наши искренние чувства глубокой любви ко всем угнетенным массам, всем товарищам по оружию и всем томящимся в кровавых застенках фашистской Америки. Я генерал Кинтей. И сегодня я выступаю в память о погибших — Синке, Фахизе, Габи, Зое, Коджо и Джелайне. Я выступаю за объединение всех верящих в Симбионезскую Освободительную Армию, в Освободительный Фронт Нового Света, в Черную Освободительную Армию и во все другие легионы славной народной борьбы против империализма в Соединенных Штатах. Как бы вы ни называли себя, под каким бы знаменем вы ни сражались, все вы духовно являетесь солдатами Зеленой бригады!

При этом возгласе полковник Мао и полковник Чу выбросили вперед правые руки со сжатыми в приветственном салюте кулаками.

— Товарищи, мы горячо приветствуем вас! — закричали они в один голос.

Джим Спенсер с негодованием выставил вверх средний палец перед экраном телевизора. В это время зазвонил телефон, и он снял трубку. Говорили из штаб-квартиры ФБР в Вашингтоне. Ему сообщили, что сейчас с ним свяжется сам директор ФБР, и попросили подождать. Спенсер попытался с предельной четкостью и ясностью сформулировать все свои соображения, чтобы представить их шефу в наиболее выгодном свете. Он не мог вынести даже мысли о том, что ему не позволят предпринять что-нибудь такое, что раз и навсегда положит конец тем бредовым идеям, которые генерал Кинтей вбивает сейчас с экранов телевизоров в головы миллионов наивных и доверчивых американцев.

— …Правящий класс и все его продажные агенты не смогут уничтожить нас, если мы объединимся, — продолжал Кинтей. — Они не смогут продолжать эксплуатировать, убивать и сажать в тюрьмы единую сплоченную армию. Сегодня мы доказали, что ФБР, ЦРУ и другие фашистские псы не так уж непобедимы. Сегодня мы выиграли эту битву, но настоящая война еще ждет своего часа. Вооружение и мощь этих свиней огромны, их стремление к зверству и угнетению безгранично, потому что они навечно хотят оставить нас в своем империалистическом рабстве. Но мы должны помнить слова нашего дорогого товарища Хо Ши Мина: «Сегодня саранча сражается со слоном, а завтра слон будет выпотрошен!»

Директор ФБР подошел к телефону, и Джим Спенсер начал излагать ему свой план, объясняя, почему, на его взгляд, он должен удаться. Он ясно дал понять, что уже побеседовал с некоторыми экспертами и другими сведущими людьми и получил их одобрение и согласие сотрудничать. Занятый-изложением своего плана, Спенсер почти не слышал слов Кинтея, который в это время подходил уже к заключительной части своей речи:

— Эти свиньи считают, что мы — безумные самоубийцы, потому что оказываем им сопротивление с оружием в руках. Но я говорю им: как и наши убитые братья из СОА, мы, если нужно, пойдем на смерть за наше правое дело. Мы добьемся того, что Америка будет зеленеть, даже если сами и не доживем до того времени, чтобы увидеть это.

Краем уха Спенсер уловил в речи Кинтея слова о решимости пойти на смерть. Если директор одобрит сейчас его план, то он сможет помочь Кинтею и всей его банде осуществить это намерение.

— Вся власть народу! Вся власть народу! — дружно проскандировали Мао и Чу перед тем, как Кинтей продолжил свое выступление:

— Наше прошлое — постыдное прошлое послушных бедных и средних американцев — было бессмысленно, полно несбывшихся надежд, неиспользованных возможностей и отчаянного пессимизма, потому что все мы чувствовали пагубную пустоту капиталистической Америки еще задолго до того, как осознали ее. Но теперь наши глаза широко раскрыты и наши взгляды устремлены в будущее. Сегодня мы улетаем на Кубу, где у нас произойдет историческая встреча с нашим великим и мудрым товарищем Фиделем Кастро. На Кубе мы начнем вести боевую подготовку всех, кто пожелает присоединиться к нам, всех, кто захочет стать таким же борцом за свободу, как мы. Мы будем набирать в свои ряды новых людей, вооружать их и усиливать мощь Зеленой бригады, и постепенно готовить решительное вторжение в прогнившую империю Соединенных Штатов и ее полное и окончательное уничтожение. Мы доживем до того дня, когда из нашей искры возгорится пламя большого пожара. И в этом очистительном огне свободы сгорят дотла все империалистические свиньи. И тогда вековое угнетение народа превратится в дым, а злой дух эксплуататоров развеется пеплом!

Кинтей, Мао и Чу стиснули кулаки и в приступе фанатической ярости заорали:

— Смерть фашистскому зверю, который пирует на загубленных душах народа!

По вопросам директора ФБР Джим Спенсер почувствовал, что его план произвел благоприятное впечатление, и снова пригрозил средним пальцем экрану телевизора.

 

Глава одиннадцатая

Чарльз Уолш немного опоздал к ужину, потому что не смог пересилить себя и пропустить новости в шесть часов.

Комментатор сообщил, что примерно час тому назад Боинг-747 с членами Зеленой бригады и заложниками на борту взял курс на Кубу. Потом показали и сам самолет на взлетной полосе аэропорта Ла-Гуардия. Затем на экране вновь появился Кинтей и началось повторение заключительной части его «обращения к народу».

Чарльз надеялся, что сейчас Кинтей развернет всю свою философию — пусть даже и не очень верную, — из которой можно будет понять его намерения и предугадать возможные дальнейшие действия этого психопата. Но звук заглушили, а по губам понять ничего уже было невозможно. И вместо этого диктор громко зачитал биографическую справку, которую Чарльз слышал еще днем. Затем промелькнули уже знакомые кадры: баррикады из мешков с песком, полиция и развернутые силы группы захвата, умирающие и уже мертвые заложники, после чего комментатор вкратце пересказал все события, начиная с захвата Манхэттенского национального банка вчера в три часа дня.

«Благодаря чудесам телевидения, — с горькой усмешкой подумал Чарльз, — все несчастья, кровь и страдания легко переносятся прямо в мой дом». И надевая праздничный вечерний костюм, он подумал, что, скорее всего, теперь настроение у него будет надолго испорчено, не говоря уже об аппетите.

Но винить было некого. Он сам добровольно нажал кнопку и сел перед экраном. Чарльз никак не мог успокоиться. В памяти сразу же всплыли страшные персонажи его ночного видения. Теперь он понял одно: надо дождаться ночного выпуска новостей, чтобы убедиться в том, что самолет с террористами уже пролетел над Виргинией и направился дальше в сторону Кубы. Иначе ему покоя не видать.

 

Глава двенадцатая

В то время как Зеленая бригада летела к товарищу Кастро на захваченном ими Боинге-747, Джим Спенсер направлялся в Шарлотсвилл, штат Виргиния, на борту реактивного транспортного самолета ФБР. Все бойцы его ударной команды летели вместе с ним — сорок хорошо вооруженных и тщательно отобранных людей, специально подготовленных для борьбы с партизанами и террористами.

С одобрения директора ФБР Спенсер начал приводить в действие свой хитроумный, но рискованный план не выпустить террористов за пределы Соединенных Штатов. Директор напутствовал его так:

— Этот план — ваше детище от начала и до конца, Джим. Вы должны рассчитывать во всем только на себя. Если что-нибудь пойдет не так, вы несете за все полную персональную ответственность. Но что бы ни случилось, репутация ФБР не должна пострадать в результате этой операции.

Спенсер принял такие условия. И теперь ему не терпелось лицом к лицу встретиться в Шарлотсвилле с Кинтеем и бандой его никчемных фанатиков.

Командир и второй пилот Боинга — Ларри Уорнер и Дэйв Райс — оба были агентами ФБР, переодетыми в форму сотрудников гражданской авиации. Райс выполнял также обязанности штурмана, поэтому он с Уорнером вполне могли управлять самолетом вдвоем. Нельзя было рисковать полным составом экипажа, ведь предусмотреть заранее все неожиданности в таком деле попросту невозможно. Поэтому в игру со смертью вступили только двое. Уорнер и Райс добровольно согласились участвовать в этой операции после того, как им объяснили план Джима Спенсера. Они знали, как был оборудован самолет и понимали, что им предстояло сделать.

Система аварийного снабжения кислородом пассажирских салонов сейчас не работала. По указанию Спенсера она была отключена бригадой по обслуживанию самолетов. Имелись только кислородные маски и баллоны для Уорнера и Райса. План заключался в том, чтобы подняться на максимально возможную высоту — около 13 000 метров — где атмосфера настолько разряжена, что в случае разгерметизации самолета все начнут задыхаться от недостатка воздуха. И когда Уорнер и Райс искусственно создадут эту чрезвычайную ситуацию, все наденут кислородные маски, но дыхательная смесь будет подана только в кабину экипажа, да и то лишь к местам командира и второго пилота, поэтому все пассажиры — как террористы, так и заложники — подвергнутся острому кислородному голоданию и вскоре потеряют сознание. Когда же они придут в себя и смогут нормально дышать, что произойдет на более низкой высоте, Дэйв Райс уже будет стоять с автоматом в руках, который он заберет у кого-нибудь из террористов, пока те будут лежать без сознания. Затем предстоит посадить самолет на небольшом военном аэродроме в Шарлотсвилле, где их уже будет ждать Спенсер и его бойцы из группы захвата, чтобы отправить террористов в тюрьму. При этом Спенсер очень надеялся, что Кинтей как-нибудь спровоцирует применение оружия, и тогда Джим получил бы большое удовольствие, наблюдая, как враги общества разлетаются на куски и сгорают, как это было в Лос-Анджелесе с «солдатами» СОА. Это было для Спенсера несравненно приятней, чем просто видеть, как их сажают на несколько лет за решетку, где они будут преспокойно убивать время и мечтать о том, чтобы снова начать уничтожение честных граждан после выхода на свободу.

Два заложника, казненных по приказу полковника Мао, были сотрудниками кредитного отдела Манхэттенского национального банка. Это и сделало их в ее глазах «капиталистическими свиньями», а их «вина в ростовщичестве» послужила причиной вынесения смертного приговора. Оба были женаты и имели маленьких детей, которых надо было растить. Но теперь уже они не будут воспитывать своих малышей, и их дети никогда не восстанут против своих отцов, как это принято сейчас у молодежи, хотя родители работают и жертвуют собой только ради того, чтобы потом отдать им, своим детям, все самое лучшее.

Спенсер с грустью подумал о своей дочери Кэролайн и с содроганием представил себе, в какую беду она может попасть сегодня же ночью. Перед самым вылетом из Нью-Йорка он позвонил ей, чтобы сообщить, что задержится на работе и, возможно, не придет домой ночевать. Он насчитал тринадцать гудков, прежде чем Кэролайн подошла к телефону. Ему следовало бы сразу же бросить трубку, но он не сделал этого, хотя и сам не мог понять почему. Ему казалось непостижимым, странным и даже противоестественным, что его дочь умудряется крепко спать в такое время (а день уже клонился к вечеру), зная, что по телефону могут в любой момент сообщить, что отца уже нет в живых. Разве она не представляет себе той опасности, в которой он сейчас находится? Неужели она так прочно отгородилась от этого, не желая иметь к нему никакого отношения? Или ей просто на все наплевать? Может быть, в этом есть и его вина? Может, он зря все это время, пока она росла, оберегал ее от всяких тревог и забот? Не затронутая в детстве неприглядностью жизни, она казалась теперь мало чувствительной к реальности вообще — и к отвратительной, и к прекрасной. Теперь ей надо было постоянно принимать наркотики, чтобы голова была «в нормальном состоянии», другими словами, чтобы она была способна хоть что-то еще чувствовать и понимать.

Разговаривая с дочерью по телефону, все, что он услышал в ее голосе, было раздражение и недовольство из-за того, что он нарушил ее сон. Кэролайн даже не попросила его быть осторожней. А услышать слова «я люблю тебя, папа» было для Спенсера просто несбыточной мечтой.

Он с горечью подумал, что если бы была жива его жена, которая умерла от рака восемь лет назад, то, возможно, дочь и не оказалась бы такой испорченной. Или, может быть, стоило тогда вновь жениться на какой-нибудь достойной женщине, чтобы дела снова пошли на лад?… Но никто не может сказать, какое чудодейственное средство дало бы сейчас нужный результат. И где лежит ключ к успеху в воспитании детей. И может ли быть какая-то безошибочная формула в этом больном, загнивающем обществе, которое развращает и отравляет свою собственную молодежь наркотиками, порнографией и насилием…

Зажимая новую сигарету от только что выкуренной, Джим Спенсер скривился, вспомнив о своей недавней беседе с дочерью, когда он пытался популярно объяснить ей все опасности потребления марихуаны, а она грубо оборвала его, заявив: «Вы тоже употребляете наркотики, только они узаконены обществом. Это алкоголь и никотин». А когда он начал обсуждать с ней тему секса и его связь с любовью, доказывая, что люди должны нести ответственность друг перед другом, а не просто предаваться бесконечным половым наслаждениям, она лишь ехидно ухмыльнулась: «Только потому, что после смерти мамы ты так и остался девственником, теперь все должны вести себя по-твоему?» Тогда он влепил ей пощечину, и они не разговаривали целых три недели. Джим пытался убедить себя в том, что дочь стала ему абсолютно безразлична. Он бы мог еще стерпеть обвинение в том, что действительно имел привычку выкуривать в день по три пачки сигарет и каждый вечер выпивал три-четыре рюмки мартини, чтобы полностью расслабиться. Но он не мог простить Кэролайн дерзости в отношении ее покойной матери и намеков на отсутствие у него влечения к другим женщинам.

После смерти жены Спенсером овладело отчаянное стремление сделать Америку более подходящим местом для того, чтобы растить свою дочь. И только оно сейчас поддерживало его силы, поэтому Джим был особенно огорчен и даже поражен, поняв, что Кэролайн презирает его работу. Она видела в отце лишь одержимого тирана, пытающегося направлять и контролировать все общество, так же, как он контролировал ее личную жизнь. И судя по всему в последнее время она вознамерилась доказать ему, что он больше не имеет над ней никакой власти, и она, если захочет, сможет запросто погубить и свой рассудок, и свое тело. И как Спенсер ни старался, он не мог остановить дочь, которая постепенно превращалась в пустое место.

Втайне Спенсер даже желал, чтобы она хоть как-то проявила внешне свое недовольство и протест, как это случилось с членами Зеленой бригады. Может быть, тогда она начала бы испытывать какие-нибудь эмоции, пусть даже ненависть к тому делу, за которое он стоял. Но вместо этого Кэролайн по-прежнему не желала ничего знать и ненавидела разве что его самого.

 

Глава тринадцатая

У Ларри Уорнера и Дэйва Райса были свои сомнения по поводу осуществимости затеи Спенсера. В кабине Боинга их постоянно охраняли два террориста — Микки Хольц и Жанет Фейган, которые неплохо разбирались в показаниях компаса и других навигационных приборов, и могли безошибочно определять курс полета. Когда самолет оторвался от земли в аэропорту Ла-Гуардия, они крепко поцеловались и начали возбужденно обсуждать план своей предстоящей женитьбы на Кубе. Им очень хотелось, чтобы свадьба была сыграна по всем правилам коммунистической обрядности. Их совершенно не устраивало ни церковное, ни светское бракосочетание в США. Если бы можно было мысленно отбросить все их вооружение, то Жанет и Микки легко было бы принять за самую обыкновенную влюбленную пару. В отличие от большинства других террористов, эти были одеты не в военную форму, а в простые джинсы из плотной синей ткани и серые хлопчатобумажные рубашки — обычную одежду пролетариата.

Дарри Уорнеру было тридцать восемь лет, Дэйву Райсу — тридцать шесть. Оба отличались умом и находчивостью и держали себя в отличной физической форме, Уорнер был плотным, но не полным, с крупным квадратным лицом и темно-каштановыми седеющими у висков волосами. Райс обладал тонкими чертами лица и казался по-юношески хрупким, отчего создавалось впечатление, что он лет на десять моложе Уорнера. Но так можно было думать лишь до тех пор, пока оба не сняли свои форменные фуражки. И тогда оказалось, что Райс совершенно лыс. В прошлом оба они были военными летчиками и в свое время совершили немало боевых вылетов на бомбардировщиках во Вьетнаме и Лаосе. После этого Уорнер пробовал работать в гражданской авиации, но нашел это занятие слишком скучным. Райс был привлечен на работу в ФБР еще до истечения срока своей службы в ВВС. К тому моменту, как они согласились доставить Зеленую бригаду на Кубу (и на полпути прервать этот полет), в их послужных списках уже значилось выполнение заданий ЦРУ по бомбардировке лагерей сандинистов в Центральной Америке. Поэтому ни у Уорнера, ни у Райса не было никаких сомнений в том, что если генерал Кинтей или кто-нибудь из его приспешников узнают об их военной деятельности, то их ни за что не оставят в живых, когда они перестанут быть для террористов полезными.

Точно так же не было никаких гарантий того, что Кинтей, Мао и Чу оставят жизнь заложникам после приземления их самолета в Гаване. Но Уорнер и Райс ничего не могли пока противопоставить этим безумцам с автоматами. Поэтому твердо решили следовать намеченному плану и поднять Боинг до предельной высоты, даже если Фейган и Хольц это заметят. Теперь надо было найти способ отвлечь их внимание от показаний высотомера.

Кроме командира и второго пилота на борту самолета находилось двенадцать заложников и сорок три террориста. Генерал Кинтей и полковники Мао и Чу сидели в расположенном за кабиной пилотов верхнем салоне первого класса на самом первом ряду кресел. За ними разместились остальные солдаты, за исключением двоих, оставшихся на нижней палубе охранять заложников в туристском салоне. У всех были пристегнуты привязные ремни на тот случай, если пилоты вздумают предпринять какой-нибудь резкий маневр, или на самолет будет совершено нападение в воздухе. Кинтей предупредил своих людей, что «враги народа» могут решиться сбить самолет в воздухе, а затем сфабриковать убедительное объяснение, почему это было сделано, и общественность не слишком будет возмущаться по поводу того, что заложники тоже принесены в жертву.

В туристском классе одиннадцать заложников сидели по соседству друг с другом, а один — в стороне от остальных, через два ряда кресел.

Заложницу звали Элизабет Стоддард. Это была красивая надменная женщина, привыкшая сама управлять своей судьбой и никогда не думавшая, что кто-то может поступить с ней так дурно. Ей было двадцать девять лет, но она уже успела дважды побывать замужем и дважды развелась, при каждом разводе увеличивая свое состояние. В настоящее время она была замужем за председателем правления корпорации «Фортуна-500». Когда террористы захватили Манхэттенский национальный банк, они увидели данные компьютера по ее различным счетам, заставили Элизабет открыть личный сейф и теперь знали все о ее финансах и положении. Но это, пожалуй, был единственный в ее жизни случай, когда общественное положение никак не смогло ей помочь. В их глазах она оказалась всего-навсего одним из «эксплуататоров масс», которых Зеленая бригада так ненавидела. Она была смертельно напугана и всячески старалась расположить к себе полковника Чу во время допроса. Элизабет указала на те выгоды, которые получит Зеленая бригада, если ее оставят в живых, в частности, на выкуп. Стараясь доказать свою близость к пролетариату, она рассказала ему о многочисленных пожертвованиях в пользу рабочих. Но полковник Чу лишь презрительно рассмеялся ей прямо в лицо, протянул вперед руки и грубо разорвал блузку на ее груди. Готовая расплакаться от отчаяния, Элизабет стояла тихо и не сопротивлялась, пока он играл ее грудью. Потом, дрожа всем телом, помогла террористу раздеть себя.

— Пожалуйста, — робко прошептала Элизабет, — пожалуйста, попросите других уйти.

Что-то вроде улыбки скользнуло по его губам, когда он уставился на ее обнаженное тело. Тем не менее Чу приказал двум вооруженным охранникам покинуть кабинет управляющего банком и закрыл за ними дверь. В течение нескольких следующих часов — от прибытия вертолета из тюрьмы Аттика и до установки телевизионной аппаратуры в вестибюле банка — Элизабет старалась доставить полковнику Чу такое удовольствие, какое еще не приходилось испытывать ни одному из ее мужчин. Но сначала он был слишком нетерпелив, чтобы оценить ее сексуальное искусство. Лишенный половых связей в течение всего тюремного заключения и изголодавшийся по женщинам, теперь, оказавшись внутри нее, Чу никак не мог остановиться. И после первого оргазма он захотел еще… Тогда она смогла уже успокоить его и делать все, что хотела и что было необходимо. Теперь ей надо было как можно сильнее привязать его к себе узами секса, чтобы получить хоть какой-то шанс на спасение.

Уже в самолете у нее вновь вспыхнула надежда на то, что пока животные аппетиты Чу не будут удовлетворены до конца, он оставит ее в живых. И она будет среди заложников его любимицей. В сущности, Элизабет верила, что ее выделили для какой-то особой роли, посадив отдельно от других пленников, которых согнали в одну кучу.

Захваченные сидели в оцепенении, неестественно тихо, боясь сделать лишнее движение или издать какой-нибудь звук, который мог бы привлечь внимание охранников. Некоторые про себя молились. Несмотря на обещание отпустить их в Гаване, многие сильно сомневались в том, что когда-нибудь вновь увидят своих родных и друзей. Они с ужасом сознавали, что каждая секунда полета приближает момент окончательного определения их судьбы.

Двое охранников — солдаты из Зеленой бригады, одетые в рубашки с короткими рукавами и выцветшие джинсы — расположились друг против друга на расстоянии семи рядов кресел так, чтобы в случае чего могли легко перестрелять всех заложниковв перекрестным огнем из автоматов. Кроме того, они были вооружены автоматическими пистолетами 45-го калибра, которые держали на поясе в зеленых брезентовых кобурах, и обвешаны патронташами и ручными гранатами. Оба выглядели очень усталыми и раздраженными. Накануне они не спали целую ночь, их постоянно беспокоили полицейские и ФБР. От такого напряжения глаза их припухли и налились кровью, а пальцы прямо-таки чесались на спусковых крючках.

Элизабет Стоддард провела языком по пересохшим губам. Она всегда испытывала недоверие к людям ниже ее по положению. И теперь ее беспокоило, что кто-нибудь из заложников может сделать какую-то глупость, в результате которой в беде окажутся все, и она в том числе. Она сидела прямо, не решаясь повернуть голову и посмотреть через плечо или по сторонам. Элизабет давно уже поняла, что сейчас надо вести себя как можно послушнее. Ей вовсе не хотелось оказаться в пределах зоны перекрестного огня стражников в том случае, если чье-нибудь неосторожное движение спровоцирует стрельбу.

Голубые шторки над левым проходом салона раздвинулись, и все заложники затаили дыхание. К ним направлялся полковник Чу. Со змейкой на рукаве и золотым орлом на берете, этот худощавый человечек, одетый в форму защитного цвета, сейчас расхаживал с такой наглой ухмылкой, будто это не он еще совсем недавно сам сидел в тюрьме и испытывал на себе все «прелести» пребывания в роли жертвы.

Элизабет Стоддард подняла глаза и соблазнительно улыбнулась, когда он медленно проходил мимо нее. Ведь всего лишь несколько часов тому назад она сделала все возможное, чтобы наилучшим образом угодить ему в сексе. И теперь Элизабет старалась поверить в то, что полковнику и сейчас еще хочется близости с ней, хотя бы немного. В конце концов, десятки мужчин, гораздо богаче и могущественнее этого Чу, влюблялись в нее до потери разума.

Он остановился возле нее и вынул из кобуры пистолет.

— Пойдем со мной, Элизабет, — тихо приказал он.

Во рту у нее пересохло. Подбородок задрожал, и улыбка разом сошла с лица. Элизабет попыталась встать, но колени ее ослабли и она упала назад, однако быстро поднялась, ухватившись за спинку переднего кресла.

— Не бойся, — сказал Чу странным и неприятным тоном. — Мы решили поместить одного из заложников в кабине пилотов, на тот случай, если они попытаются выкинуть какой-нибудь фокус.

Нетвердой походкой Элизабет направилась по проходу впереди Чу, — его пистолет упирался ей в спину каждый раз, когда она спотыкалась на своих ватных ногах и отшатывалась назад. Ей очень хотелось думать, что она все еще находится в безопасности. Объяснение Чу насчет заложника в кабине у летчиков казалось ей вполне разумным. Но она также знала, что людям, отправляющимся в газовые камеры, нацисты часто говорили, что их ведут принимать душ.

Чу подтолкнул Элизабет вперед к лестнице в верхний салон первого класса и повел мимо рядов солдат Зеленой бригады. Некоторые из них тихим шепотом беседовали, другие играли в карты, используя вместо столов подносы, а некоторые просто спали, устав от всего. Когда Элизабет поравнялась с генералом Кинтеем и полковником Мао, те даже не подняли на нее глаза, может быть, они не обращают на нее внимания, потому что она уже обречена? Может, она просто перестала для них существовать, раз приговор уже вынесен? Несмотря на то, что в спину ей упирался холодный пистолет Чу, Элизабет повернулась к ним лицом. Ей хотелось заговорить с ними смело и спокойно, но вместо этого из горла у нее вырвался лишь сухой, хриплый шепот:

— Мой муж заплатит за меня миллионы. Вам было бы разумней выбрать кого-то другого. Какая польза от меня мертвой?

Кинтей лишь мрачно посмотрел на нее и криво усмехнулся.

— А ваш муж ничего и не узнает, — злорадно улыбнулась полковник Мао. — Мы ему скажем, что вы живы.

Полковник Чу протолкнул ее вперед через открытую дверь пилотской кабины. Ее отчаяние было теперь безграничным. Наконец она поняла, что никакая сила не может уже ее спасти. Ни красота, ни сексуальная привлекательность, ни даже деньги. Раз эти люди задумали что-то с ней сделать, то непременно приведут свой план в исполнение.

Глаза Элизабет были полны слез, сквозь которые она разглядела затылки командира и второго пилота, бесчисленные приборы, кнопки и рычаги управления и двух охранников — Фейган и Хольца. А потом ее взору предстал сказочный вид синего неба с пушистыми белыми облаками, которых она, может быть, никогда уже больше не увидит с земли. Элизабет безвольно опустилась на колени и обхватила руками ноги Чу, умоляя его:

— Спасите меня… пожалуйста… спасите меня… — Она громко рыдала. — Я сделаю все, что вы захотите… Я буду вашей женщиной.

— Ты должна понять, крошка, — произнес полковник Чу с некоторым оттенком сочувствия, — что ты хороша в постели, но вряд ли годишься в сестры революции.

С этими словами он поднял руку с пистолетом вверх и с размаху ударил ее ручкой по голове. Элизабет потеряла сознание.

Ларри Уорнер и Дэйв Райс наблюдали за этим с внешним спокойствием, но внутренне они были напряжены до предела и ожидали начала какого-нибудь замешательства, которым смогли бы воспользоваться. Если внимание террористов, особенно Фейган и Хольца, будет отвлечено, они смогут незаметно начать набор высоты.

В кабину вошел генерал Кинтей. Он посмотрел на женщину, лежащую лицом вниз у ног полковника Чу. Ее светлые волосы были запачканы кровью, вытекающей из того места, куда пришелся удар.

Окинув мрачным взглядом Уорнера и Райса, Кинтей произнес:

— Мы не испытываем угрызений совести, приговаривая наших врагов к смертной казни. Но, может быть, вы сомневаетесь в этом?

— Нет, мы в этом не сомневаемся, — спокойно ответил Уорнер. — Мы знаем, что вы уже убили двух заложников в банке.

— А может, вы считаете, что самолет — это совсем другое дело?

— Почему же? — удивился Уорнер. — Вовсе нет. Но только в дальнейшем у вас не будет необходимости убивать людей. Я обещаю вам, что уже через пару часов вы благополучно ступите на кубинскую землю.

— Ваши слова для меня ничего не значат, — оборвал пилота Кинтей. — Я думаю, вам надо своими глазами увидеть, что произойдет, если вы вызовете у нас хоть малейшее подозрение в том, что самолет отклонился от указанного курса.

— Но ведь Фейган и Хольц разбираются в показаниях приборов, — продолжал Уорнер. — Разве не так? Или вы не уверены в их опытности?

— Показания приборов можно искусственно изменить, — ухмыльнулся Кинтей и кивнул полковнику Чу, который уже наклонился к Элизабет Стоддард и направил пистолет на ее голову.

— Нет! Не надо! — воскликнул Дэйв Райс. — Если вы промахнетесь, то можете пробить отверстие в фюзеляже, и кабина разгерметизируется!

Но Чу уже нажал на спусковой крючок. Грохнул оглушительный выстрел, и голова женщины разлетелась на куски, как арбуз. Чу отскочил назад, чтобы не испачкаться.

— Каждый раз, когда у нас будут возникать сомнения в вашем послушании, мы будем убивать по одному заложнику, — предупредил Кинтей обоих пилотов. Затем он повернулся и вместе с полковником Чу отправился назад на свое место в салоне первого класса.

Уорнер украдкой взглянул на Фейган и Хольца, которые стояли у задней панели с приборами. Было видно, что молодых террористов потрясла эта кровавая сцена. Их лица побелели от ужаса. Вероятно, им все же было чуждо насилие, и они раньше не представляли себе, что их побег вызовет столько человеческих смертей. Теперь же они стали свидетелями настоящего убийства и были ошеломлены этим. И хотя внешне они старались придать себе решительный вид, внутри у них все клокотало, и решимость уступала место растерянности.

Разумеется, в таком состоянии им уже было трудно все время помнить о том, что необходимо проверять показания высотомера. Тем более, что Кинтей сам только что подчеркнул, что надо прежде всего следить за курсом на Кубу. За курсом, а не за высотой. Террористов главным образом интересовало направление и скорость полета. Они хотели увериться только в том, что летят на юг и при этом летят быстро. Поэтому оставалась надежда, что они вряд ли заметят, как самолет отклонился вверх.

Уорнер решил, что попытается использовать эту возможность, как только они подлетят к зоне Шарлотсвилла в Виргинии.

 

Глава четырнадцатая

Ужин в поместье Карсон походил на старинное праздничное торжество. Анита наконец-то могла передохнуть от своей диеты. А Чарльз с удовольствием принял на себя роль гостеприимного хозяина-плантатора в духе лучших традиций прошлого.

Столовая во времена Карсонов, по всей видимости, служила одновременно и музыкальным холлом и танцевальным залом. Она была на редкость просторной и элегантной. В противоположных концах комнаты располагались высокие готические камины, отделанные настоящим итальянским мрамором. На сервантах и шкафах вдоль стен стояли фарфоровые статуэтки, изображающие красиво одетых мужчин и женщин — очевидно, тоже владельцев плантаций — и декоративные вазы с засушенными цветами. На стенах были развешаны огромные написанные маслом картины — классические пейзажи и портреты именитых всадников, — а между полотнами поблескивали начищенные серебряные канделябры.

На столе выстроилась целая армия старинных хрустальных бокалов, фарфоровых сервизов и антикварных оловянных приборов. На ужин подали жареных фазанов, фаршированных устрицами, виргинскую ветчину и потомакскую сельдь под лимонным соусом. Кроме этого было множество второстепенных блюд, как-то: салаты из пастернака и репы, сладкий картофель, горячее овощное рагу и индийский пудинг. На десерт предлагались взбитые сливки, ликер, сухое вино и лимонный сок с сахаром.

Во время ужина Чарльз не забыл сообщить гостям, что все блюда приготовлены по старинным рецептам. Еду чинно вносили Бренда и Мередит Мичам, и это произвело такое сильное впечатление, что гости дружно зааплодировали, а кто-то даже предложил за них тост.

Андри Уорнак каким-то образом ухитрилась сесть по левую руку от Чарльза, а Анита заняла место справа. Андри щебетала, не умолкая, восторженно восхищаясь всем, что видела на столе, а если она вдруг почему-то все же прерывалась, то лишь для того, чтобы собраться с мыслями и начать очередной монолог. Когда ужин уже подходил к концу и гости пили кофе со взбитыми сливками, она вдруг заявила, что чувствует в этой комнате призраков. А потом подробно расписала привидевшийся ей в этом зале бал, мысленно сдвинув стол и скатав огромный ковер. Она до того увлеклась, что уже почти видела офицеров, кружащихся под звуки скрипок и клавикордов в вальсе с дамами в длинных кринолиновых платьях.

Закончив свое красочное описание, Андри уставилась на Чарльза, ожидая услышать от него похвалу. Все гости молчали, и сам хозяин тоже.

Первым опомнился и заговорил Сэнфорд Берман:

— Бог ты мой, теперь сразу стало видно, что вы учительница истории.

— А что в этом плохого? — холодно спросила Андри, сверкнув на него своими зелеными глазами.

— Просто вы не можете существовать в современности, и фантазии постоянно заносят вас в прошлое. А я-то думал, что все эти училки истории только и знают, что заставляют детей зубрить даты и запоминать всякие вещи, которые давно уже канули в Лету.

Но тут на выручку пришел Чарльз:

— Прошлое не только не умерло, но оно само по себе не прошлое. Я не помню, кому принадлежат эти слова, но, по-моему, сказано очень точно.

— А я что-то ничего из этой фразы не понял, — отозвался Сэнфорд, будто он только и делал, что искал во всем особый глубокий смысл.

— Ладно, не думайте больше об этом, — снисходительно посоветовала Андри, счастливая оттого, что Чарльз перешел на ее сторону. — Но где же тогда провести черту, отделяющую нас от наших предков? Если прошлое, как вы утверждаете, кануло в вечность, то должен быть известен момент, когда оно кончилось и началось настоящее…

— Вот Римская империя была, да вся вышла, — язвительно заметил Берман. — И нет ее больше.

— Не совсем так, — огрызнулась Андри, чувствуя, что начинает раздражаться. — Все равно остались законы этой империи, обычаи, язык, дороги и даже акведуки. Ничто в мире не уходит бесследно.

— Но зачем это так подробно изучать? — не унимался Сэнфорд. — Для чего мне запоминать целую кучу никому не нужных дат? Я в школе прямо-таки ненавидел эту историю.

— Если из истории вы помните только то, что вас заставляли зубрить даты, то вам можно лишь посочувствовать, — снова вступил в разговор Чарльз. — История нужна прежде всего для того, чтобы расширять наш кругозор и развивать интеллект. Время течет постоянно и нигде не обрывается. А человек или целая нация, которые не знают своего прошлого, похожи на больных, страдающих потерей памяти. Надо точно знать, что было до нас, чтобы лучше представлять себе, куда мы идем сейчас.

— Вот именно! — радостно воскликнула Андри. — А я никак не могу заставить своих восьмиклассников выучить даты. Я тоже все время пытаюсь объяснить им, как важно запомнить весь поток предыдущих событий, чтобы легче было проследить, как человечество постепенно меняло свою собственную судьбу.

— Вот поэтому тебя и считают отличным педагогом, — похвалил жену Гарви Уорнак и осторожно прикоснулся к ее руке.

Но она не обратила внимания на его жалкую попытку вернуть утраченное расположение к себе, будто и не почувствовала этого прикосновения вовсе. Она, казалось, никого не замечала теперь, кроме Чарльза.

— Спасибо, что вы встали на мою сторону. Я вами просто восхищена. Вы такой очаровательный и чувствительный мужчина!

— Что само собой предполагает, будто я лишен этих качеств, — шутливо заметил Сэнфорд, однако в голосе его уже сквозило легкое раздражение. — Да, я не какой-нибудь там «умник», и готов первым это признать. И я счастлив от того, что живу в двадцатом веке и считаю, что вся ваша древняя шелуха — это сплошная тоска и чушь. Если, конечно, не начать выкачивать из нее деньги, как я уже предлагал. Ну, в смысле, восстановить кое-что…

— Правильно. А у каждого восстановленного домика поставить по турникету, куда надо будет бросать монетки, — усмехнулась Андри. — Как вам нравится такая перспектива, Анита?

Анита вздрогнула. Она не предполагала, что Андри будет обращаться к кому-то еще, кроме Чарльза. К тому же она не особенно прислушивалась к этому никчемному спору, и поэтому теперь была застигнута врасплох:

— Извините, — начала она. — Я немного отвлеклась. Я все смотрю на пустующие места Вернона и Розы Херн и думаю: почему же они до сих пор не приехали?… Будем надеяться, все же, что с ними не случилось в пути ничего неприятного.

— Я думаю, с ними все в порядке, — улыбнулся Чарльз. — Насколько я помню, они постоянно опаздывают.

— Да, но не настолько же. Я уже начинаю волноваться.

— Давайте перейдем в гостиную, — предложил Чарльз, — и выпьем по бокалу хереса. Я думаю, к тому времени, как мы разольем вино, Херны как раз подоспеют и присоединятся к нашей компании.

 

Глава пятнадцатая

На борту реквизированного Зеленой бригадой Боинга-747 один из заложников — бледный лысый человек небольшого роста с худым лицом, пухлыми губами и в очках с толстыми стеклами — думал не только о том, пощадят его жизнь или нет, когда самолет приземлится в Гаване. Он думал и о деньгах, которые находились сейчас в руках террористов. Два миллиона долларов. Это была достаточная сумма, чтобы начать новую жизнь и жить так, как ему захочется.

Фред Паймен Курбат работал киномехаником в небольшом частном кинотеатре и был очень недоволен тем положением, которое отвело ему общество. Вчера во второй половине дня он зашел в Манхэттенский национальный банк, чтобы положить на свой счет скудное жалованье. Угрюмый и нелюдимый холостяк, Фред в свои тридцать семь лет все еще жил с властной страдающей ипохондрией матерью, и уже второй десяток лет работал в этом старом кинотеатре на Сорок второй улице, где обычный репертуар состоял из порнографических фильмов и лент о супружеской жизни, о которой сам Курбат имел весьма приблизительное представление, хоть и видел ее на экране каждый день с утра до вечера без перерыва.

Его страстным увлечением было коллекционирование оружия, тренировка в стрельбе и занятия каратэ. И хотя все это его мать считала бессмысленной и глупой тратой денег и времени, она, по мнению Курбата, просто не понимала, что скоро в Америке начнется гражданская война, в чем Фред был непоколебимо убежден и чувствовал ее приближение всем своим сердцем. Поэтому его совсем не удивило появление в банке вооруженных людей со змеями на рукавах. Последние шесть лет он жадно читал книги и журналы по выживанию в экстремальных условиях, обучался самообороне и методично делал, насколько позволяли его финансовые возможности, запасы всевозможного оружия и продовольствия, которое ему понадобится в то время, когда закон и порядок в стране будут полностью нарушены. А мать лишь постоянно ворчала и жаловалась на то, что он устроил свалку в одной из пустующих комнат их квартиры. Боже мой! Она пожалела пустую комнату, в то время как он мечтал иметь собственную крепость в труднодоступной местности, с артиллерийскими орудиями и заминированными подходами, и даже с забором, по которому пропущен электрический ток. Но только богатым была по карману такая защита. Курбату же приходилось выкраивать из своей зарплаты каждый доллар и всячески экономить, чтобы купить себе самое необходимое, что даст ему возможность остаться в живых во время предстоящего побоища в Манхэттене.

Но теперь, на этом самолете, были достаточные средства, чтобы спасти его. Два миллиона долларов. Кинтей и его шайка охраняли в салоне первого класса мешки, туго набитые хрустящими зелененькими банкнотами.

Каждый день, когда Фред выходил из дома, он брал с собой одно из своих тайных орудий, которое придавало ему чувство уверенности и силы, иногда это был прикрепленный к ноге стилет, иногда — плоский мелкокалиберный автоматический пистолет, пристегнутый к плечу под рубашкой.

По счастливой случайности вчера утром он не взял с собой ни того, ни другого. Такие предметы были бы слишком заметны, и террористы наверняка отобрали бы их во время обыска. Хотя выглядел он настолько безобидным, что они даже и не обыскали его, как следует. Если бы на нем в этот день оказались сапоги, они могли бы проверить, нет ли в голенище ножа, но он был в ботинках, и бандиты даже не заставили его снять их. А если бы и заставили, то вряд ли заметили, что у правого ботинка нижняя половинка каблука была съемной, а под ней в небольшом углублении находилась ручка короткого, но очень острого ножа, узкий клинок которого был спрятан в толстой кожаной подошве.

И вот теперь у Фреда Курбата, летевшего на захваченном самолете с бандой террористов, двумя миллионами украденных долларов и с тайным оружием в ботинке, появилась страшная и почти нереальная возможность бросить вызов судьбе. Ему уже начинало казаться, будто вся эта история произошла лишь потому, что некие высшие силы хотят испытать сейчас на прочность его самого. Сможет ли он доказать свою решимость действовать? Достаточно ли сильна его подготовка и воля к выживанию? Как он использует свой шанс укрепиться в обществе, которое вот-вот будет охвачено войной? Ведь еще никто никогда в жизни не считал его победителем. А мать пусть сама защищает себя, если сможет. Раз уж она такая умная, то пусть тонет или выплывает без его помощи. Курбат сообразил, что ему удастся осуществить свой план лишь в том случае, если он сможет приставить свой нож к горлу одного из руководителей террористов — Мао, Чу или, что еще предпочтительнее, самого Кинтея. Тогда он сможет требовать от остальной банды выполнения всех своих приказов. Можно будет заставить их посадить где-нибудь самолет и отпустить его с двумя миллионами. Затем он позволит им снова взлететь. И пусть эта Зеленая бригада отправляется ко всем чертям на свою хренову Кубу. Ему на это будет уже наплевать, раз у него в руках окажутся целых два миллиона.

Когда полковник Чу зашел в туристский салон, чтобы забрать Элизабет Стоддард, он остановился слишком далеко от Курбата, и наброситься на него было сложно, ведь Элизабет сидела в стороне от остальных заложников. Что же касается самого Курбата, то он считал, что эта сучка вполне заслуживает смерти. Когда Чу передергивал затвор своего пистолета, Фред отчетливо услышал этот тихий щелчок, несмотря на вибрацию и гул четырех моторов. Другие заложники, видя, что происходит, начали рыдать и молиться. Курбат тоже обмяк, задрожал всем телом и закрыл лицо руками. Но он поступил так лишь для того, чтобы не привлечь к себе раньше времени внимания охранников. Пусть лучше они думают, что он такой же трус, как и все остальные. На самом деле он просто дожидался подходящего момента, всем сердцем надеясь на удобный случай. Он уже принял свое решение. Если один из главарей Зеленой бригады подойдет к нему достаточно близко, он нанесет свой удар.

Захваченный Боинг находился сейчас на расстоянии одного часа лета до Шарлотсвилла. Ларри Уорнер и Дэйв Райс незаметно обменялись многозначительными взглядами.

Окровавленное тело Элизабет Стоддард все еще лежало на полу их кабины. Фейган и Хольц, притихнув, сидели в противоположных углах позади кресел командира корабля и второго пилота с автоматами «Узи» на коленях и старались сохранять внешнее спокойствие. Но было заметно, что они утомлены, раздражены и напуганы. Временами они проверяли показания навигационных приборов, чтобы убедиться, что самолет направляется прямым курсом на Кубу. Но они не обращали внимания на высотомер и старались не глядеть на труп — очевидно, они не выносили вида мертвецов.

Играя на этой слабости, Дэйв Райс спросил:

— А нельзя ли как-нибудь убрать отсюда эту мертвую женщину? Или хотя бы накрыть ее чем-то?

Микки Хольц притворно ухмыльнулся, услышав такую просьбу, будто бы труп вовсе не беспокоил его. Затем с показным безразличием обратился к своей подружке:

— Жанет, может, ты попросишь полковника Чу обменять эту женщину на какого-нибудь живого заложника? Ведь если нам придется убивать летчиков в случае всяких выходок с их стороны, то это, пожалуй, ни к чему хорошему не приведет. Лучше сделать ставку на жизнь третьего лица.

— Хорошая идея, — твердо сказала Фейган, изо всех сил стараясь походить на достойную спутницу бандита. Затем нажала кнопку переговорного устройства и на весь самолет передала по громкоговорителям просьбу летчиков к полковнику Чу.

Райс и Уорнер надеялись, что, желая избавиться от трупа, она сама уйдет из кабины, чтобы договориться со своим командиром. Но, очевидно, Жанет боялась без разрешения оставить свой пост.

В кабину вошел Чу с пистолетом наготове. Убедившись, что там ничего непредвиденного не произошло, он нехотя убрал оружие. На секунду в его глазах блеснула садистская усмешка, потом он надменно произнес:

— Ваше предложение с удовольствием принимается. Будет другой живой заложник. Я сам сейчас лично выберу его и попрошу двух наших товарищей вытащить Элизабет в салон туристского класса. Там она будет для остальных пленных хорошим примером того, что может случиться с каждым из них, кому придет в голову вести себя неподобающим образом.

— Спасибо, полковник, — ответил Микки Хольц.

И Чу вышел из кабины, чтобы выполнить свою приятную миссию.

Ларни Уорнер посчитал, что принятые им меры по избавлению от мертвого тела и замене его новым заложником будут достаточны, чтобы отвлечь внимание террористов от приборной доски, и начал осторожно набирать высоту, подбираясь к зоне, бедной кислородом.

Когда Фред Курбат увидел полковника Чу, входящего в салон со своим пистолетом, он был уже готов к нападению. Услышав по громкоговорящей связи объявление о том, что должно произойти, он положил правую ногу на левое колено и незаметно достал из каблука правого ботинка свой «городской резак». Теперь нож находился у него в правой руке: ручка была в ладони, а клинок прижимался к запястью.

Чу неспеша шел по проходу, сверля своими глазами-бусинками бледные лица заложников, как бы играя с ними в кошки-мышки и держа в постоянном напряжении: кого же из них выберут на этот раз?… Он презрительно усмехнулся, взглянув на Фреда Курбата, который весь сжался на своем кресле и мелко дрожал. Но стоило Чу отвернуться, как тот резко вскочил со своего места, приемом каратэ вышиб из руки полковника пистолет, заломил его правую руку за спину и приставил к горлу «городской резак».

— Не двигаться! — крикнул Курбат обоим охранникам. — Или я прирежу вашего полковника, как свинью на бойне!

Пользуясь вызванным внезапностью преимуществом своего положения, Курбат подтолкнул беспомощного Чу к одному из растерявшихся охранников, схватил того за пояс и сорвал с него одну гранату.

— Всем выполнять, что я прикажу! Иначе я вытащу из гранаты кольцо и взорву вашего полковника к чертям собачьим!

Крепко сжимая свой нож, Курбат обеими руками обхватил Чу со спины на уровне его живота и просунул указательный палец в кольцо гранаты.

— Немедленно убейте его! — крикнул вдруг Чу. — Я приказываю вам убить его!

Курбат не ожидал от руководителя террористов такого приказа. Он не учел его страсти к самопожертвованию и поэтому на мгновение замер от нахлынувших противоречивых чувств. Воспользовавшись замешательством Фреда, Чу изловчился и, согнув ногу в колене, резко ударил его пяткой в пах. Но острое лезвие резака в тот же миг распороло полковнику живот, и тот, присев с широко раскрытым ртом, завертелся волчком в проходе. Задыхаясь от боли, Курбат выронил нож и гранату, но при этом кольцо осталось на его судорожно скрюченном пальце. Как только он упал на колени, один из охранников тут же размозжил ему лицо прикладом автомата. Точным ударом ноги Чу отбросил гранату в сторону. Долетев до середины салона, она закатилась под кресла. Истекая кровью, хлеставшей из вспоротого живота, Чу выхватил из рук охранника автомат и изрешетил Курбата пулями. В ту же секунду оглушительным грохотом разорвалась граната, но так как она лежала под креслами у самого борта, никто из пассажиров не пострадал от ее осколков. Сила взрыва была направлена таким образом, что повреждения коснулись лишь самого самолета. В фюзеляже образовалась огромная рваная дыра, через которую с громким шипением воздух из салона стал выходить в разреженную атмосферу, и скоро в самолете стало нечем дышать.

В кабине пилотов Уорнер и Райс сразу же надели свои кислородные маски. То же сделали Хольц и Фейган, но в их маски кислород не поступал. Они только зря теряли время, пытаясь дышать через эти приборы, а потом сорвали их и бросились в пассажирский салон, жадно ловя ртами воздух. Там они достали маски, предназначенные для пассажиров и, задыхаясь, крикнули товарищам, чтобы те сделали то же самое. Внезапно полковник Мао истерично заорала, что горит левое крыло. Отовсюду послышались все усиливающиеся панические вопли, а когда и террористы, и заложники обнаружили, что дышать уже нечем, а кислородные маски не помогают, началась сущая свалка.

Уорнер и Райс не успели еще поднять самолет на запланированную Джимом Спенсером высоту. Автоматные выстрелы и взрыв гранаты заставили их прекратить дальнейшее выполнение этого плана. Пока они не знали точно, что произошло, но были уже уверены в том, что им грозит неминуемая катастрофа. Все левое крыло Боинга было объято ярким пламенем. А на борту лишь они двое могли нормально дышать.

Но они были еще слишком далеко от аэродрома в Шарлотсвилле, чтобы попытаться дотянуть до него. Если они не найдут место для немедленной вынужденной посадки, то вполне вероятно, что Боинг просто взорвется в воздухе. Но даже если этого не случится то, оставаясь слишком долго на большой высоте, все пассажиры либо погибнут от кислородного голодания, либо в их мозгу произойдут необратимые изменения. Однако такой тяжелый самолет нельзя слишком быстро опустить до высоты, на которой все смогут свободно дышать. Это надо делать медленно и осторожно, при этом все время сбивая скорость, иначе лайнер начнет просто пикировать.

Постепенно снижаясь над вечерней землей, Уорнер и Райс с беспокойством следили за горящим крылом и в то же время лихорадочно искали глазами место, где они могли бы безопасно приземлиться, но видели под собой лишь поросшие густым лесом вершины гор Шенандоа.

Им нужна была большая открытая площадка, но пока ничего подобного не встречалось. Уорнер нервно посмотрел на часы. Слишком долго уже горит крыло. И слишком еще высоко. Несколько минут они пробивались сквозь облака.

И тут Ларри увидел широкую просеку — полосу отчуждения газовой компании. Сейчас по ней проходила трасса для джипов и тракторов, а впоследствии здесь должны были проложить газопровод. Уорнер выпустил шасси, они вышли и с громким щелчком зафиксировались, встав на замки. Он был бесконечно благодарен судьбе, что хотя бы шасси не повреждены. По мере снижения он старался выбрать относительно ровный участок просеки и надеялся, что тот окажется достаточно широким, чтобы при посадке деревьями не оторвало крылья.

Выравнивая самолет возле самой земли, Уорнер успел подумать, что, очевидно, уже слишком поздно, чтобы пытаться спасти пассажиров. Со времени взрыва прошло уже более десяти минут.

 

Глава шестнадцатая

В седьмом часу того самого злополучного вечера Вернон и Роза Херн безуспешно пытались добраться до поместья Карсон.

— Этот план ни к черту не годится! — злилась Роза, царапая по бумаге длинными накрашенными ногтями.

Чарльз и Анита Уолш снабдили всех своих гостей подробными картами местности с указанием кратчайшего пути в поместье. На схеме четко был указан поворот на гравиевую дорожку, ведущую к самым воротам владений Уолшей. Но именно этот поворот они и прозевали. И теперь вот уже целый час безуспешно пытались вернуться на знакомое место и возобновить обозначенный на карте маршрут. Однако вместо этого они постоянно петляли по каким-то грязным и узким проселкам, где колеи были настолько глубокими, что временами их машина двигалась со скоростью не более пятнадцати миль в час. Оба супруга были раздражены и издерганы бесконечными поисками. Кроме того, о дно их новенького «кадиллака» постоянно скребли камни и сухие комья глины, и это тоже действовало им на нервы.

Роза вынула из сумочки пудру, раскрыла ее и начала вертеть в разные стороны зеркальцем, рассматривая свою новую прическу.

— Слава Богу, у нас хоть кондиционер теперь есть! — проблеяла она. — Если бы мне пришлось всю дорогу дышать этой пылью и смотреть, как портится мой новый перманент, я бы, наверное, просто не выдержала!

— Если бы не твой перманент, — огрызнулся Вернон, — мы бы выехали из дома вовремя и были бы на месте уже три часа назад. Теперь же остается только надеяться, что мы попадем туда до темноты, а иначе мы вообще никогда не найдем это проклятое поместье.

— Давай, вали теперь все на меня! — разозлилась Роза. — Ты сам все время говоришь, что я должна хорошо выглядеть, а когда я начинаю заниматься своей внешностью, ты на меня сразу набрасываешься. Этому когда-нибудь придет конец?

— Я не собираюсь с тобой ругаться. — Вернон попытался настроиться на мирный лад. — Я только хочу сказать, что если бы ты сегодня утром занялась упаковыванием наших вещей, а не удрала в свой клуб «Наутилус», то у тебя осталось бы еще достаточно времени и на парикмахера.

— Так! Теперь ты прицепился к моим занятиям. Вернон, я собственным ушам не могу поверить! Ты, по-моему, должен быть просто счастлив, что твоя жена умудряется еще и спортом заниматься. Кстати, тренер из «Наутилуса» считает, что мне всего двадцать семь лет.

— А зачем ему знать твой возраст? Он что, собирается залезть к тебе под юбку?

— Между прочим, мой тренер — женщина.

— Ну и что тут странного? Она тоже вполне может захотеть залезть тебе в трусы. Если хочешь знать, то большинство этих дамочек, которые только и делают, что качают мышцы, — просто-напросто лесбиянки. Да они даже и на женщин-то не похожи — сплошные мускулы. Я представляю себе, каково с ними в постели! Все равно, что с парнем переспать, наверное.

Роза почувствовала себя оскорбленной и поэтому обиженно произнесла:

— Ты что же, хочешь сказать, что я выгляжу старше?

Вернон вовсе не хотел наступать жене на любимую мозоль. Это было их общее больное место, потому что супруги изо всех сил старались выглядеть как можно моложе и вести себя соответственно.

— Ну, конечно, тебе не дашь твоих лет, — совершенно искренне начал он. — Я ничего такого не имел в виду. Но двадцать семь — это уже слишком. Если бы я не знал тебя, то дал бы тебе где-нибудь тридцать два — тридцать три.

— Правда?

— Да. Ты на больше не тянешь.

— Кристине Бринкли уже двадцать девять, — подсчитала Роза. — Пожалуй, тридцать два не так уж и плохо. — Казалось, Роза навсегда теперь запомнила эту цифру, будто это и был ее настоящий возраст.

— Ну, а на сколько я выгляжу, как ты считаешь? — спросил Вернон, выпрямившись и широко улыбнувшись, словно от этого его молодость сразу же бросится в глаза. Но как раз в этот момент под колеса попал большой камень. Вернон стиснул зубы, скривился и выругался:

— Черт! Не хватало нам еще загубить здесь машину! Того и гляди, останемся здесь навсегда, в этом богом забытом лесу!

— Тридцать пять, — соврала Роза, только чтобы польстить своему мужу. Она знала, что это ему понравится и покажется правдоподобным. На самом же деле Вернону было уже сорок четыре года. Конечно, Роза вполне справедливо считала, что на вид ему можно было дать где-то сорок. У него не было никакого брюшка, а грудь от постоянных физических упражнений казалась прямо-таки молодецкой. Но волосы на голове уже заметно поредели, и он частенько подкрашивал проступающую на висках седину.

— На днях одна девица за обедом сказала, что мне можно дать двадцать девять, — похвастался Вернон.

— Что ты говоришь? — Роза удивленно приподняла накрашенные брови. — И давно ты начал приглашать на обеды девиц?

— Не кипятись. Она из рекламного отдела, ее наш шеф нанял. Малышке всего только двадцать три. И знаешь, мне кажется, что я ей очень даже понравился.

— Можешь о ней забыть. Она тебе в дочери годится.

— Ну и что? — рассмеялся Вернон. Ему хотелось позлить жену. — Я же не виноват, что ко мне молодежь так и липнет.

— Лишь бы ты к ней не лип, — пошутила Роза, — иначе мне придется совратить инструктора из «Наутилуса».

И они оба расхохотались. В действительности они любили пофлиртовать с теми, кто помоложе. И хотя иногда это давало им пищу для взаимной ревности, главное для Хернов было как можно моложе выглядеть. Поэтому они смотрели сквозь пальцы на подобный флирт. Представляя друг другу полную свободу, они таким образом стремились показать, что никаких подозрений неверности у них и быть не может.

— Раз уж мы вспомнили про молодежь, — сказала вдруг Роза. — То как ты считаешь, Сандра одна справится с Билли, пока нас не будет?

Сандра была дочерью Хернов и в свои шестнадцать лет уже успела нагулять ребенка. Недавно ему исполнился год. Сейчас за внуком ухаживали в основном Вернон и Роза, потому что Сандра заканчивала курсы менеджеров и в скором времени собиралась пойти на работу.

— Конечно. Подумаешь, всего четыре дня. Пора ей привыкать к самостоятельности.

— Хоть бы она не забыла его выкупать, — заволновалась Роза. — Мало того, что у мальчика нет отца, так у него еще и мать — сама ребенок. Мне до сих пор приходится все за ней убирать. А вчера она начала мыть Билли, а потом вдруг вспомнила, что ей надо еще готовиться к занятиям, и домывать его досталось уже мне, представляешь?

— Да, у нее сейчас большая нагрузка, — заметил Вернон.

— Не защищай ее, сама виновата. Могла бы хоть пару лет еще не так широко расставлять ноги.

— Все это понятно, но…

— Но она просто решила свести нас с ума, и ты это прекрасно понимаешь. Если бы не Сандра, никакие психиатры нам сейчас не были бы нужны. А теперь мы не знаем, как смириться с тем, что уже произошло, и проявить к ней любовь и всяческую поддержку, как советует доктор Уолш. Что же это получается? Как раз теперь, когда нам пора уже оставить все заботы и начать жить в свое удовольствие, когда дочь уже выросла, вдруг получается, что у нас на руках не один, а целых два ребенка!

— Ну, это ненадолго. Она ведь скоро уже заканчивает свои курсы…

— Да, если ей удастся найти работу. Если кто-нибудь еще согласится платить ей как следует. Нет, по-моему, она крепко висит у нас на шее. Остается только надеяться, что Сандре удастся все же подцепить какого-нибудь парня, который мечтает приобрести уже полную семью.

Вернон прокашлялся и замолчал. Ему было неприятно вести такие разговоры, и теперь он думал о том, как бы переменить тему.

Роза стала рассматривать в маленьком зеркальце свою шею в поисках новых морщин. Она пока ничего еще не говорила мужу, но втайне уже начала понемногу откладывать деньги на косметическую операцию — через год или два ей придется прибегнуть к помощи хирургов, чтобы избавиться от надвигающейся старости, подтянув на лице кожу.

— Ну вот, я наконец понял, где мы находимся, — обрадовался Вернон. — Сейчас пошла прямая дорога, а за следующим поворотом — вон там, у заброшенного амбара — немного в стороне будет видна полоса отчуждения газовой компании. Помнишь, на карте?

— Да… Да, есть, — сказала Роза, водя ногтем по плану. — Полоса отчуждения… А дальше — каменный карьер.

С обеих сторон дорогу окружали густые непроходимые леса. «Кадиллак» плавно прошел поворот, и в стороне, ярдах в ста, они действительно увидели полосу отчуждения, врезающуюся прямо в лес и уходящую вверх по холму. Вдруг посреди дороги возник непонятный предмет, и Вернон чуть не наехал на него, едва успев вовремя нажать на тормоз. Шины заскрипели, и автомобиль резко остановился.

— Боже мой! — закричала Роза, чуть не стукнувшись головой о стекло. — Что там такое?

— Человек, — пробормотал Вернон. — Или труп…

— Что?!

— Не знаю. Надо посмотреть. Может быть, ему нужна помощь.

— Нельзя оставлять машину на дороге.

— Придется. Тут некуда отъехать. Да никто здесь и не ездит…

Вернон прищурился, пытаясь разглядеть тело, но оно лежало слишком близко к машине, почти под передними колесами. Он все же надеялся, что не наехал на человека, потому что не слышал звука удара.

Херн открыл дверцу и хотел уже выйти, как вдруг «труп» ожил и, цепляясь обеими руками за бампер и решетку радиатора, поднялся во весь рост. Вернон и Роза застыли на месте. Зрелище было потрясающим. Перед ними возник бородатый молодой человек в джинсах и летней рубашке. Из ушей и носа его струилась кровь и медленно растекалась по плечам и груди. Он пошатнулся и чуть было не упал, но ухватился рукой за капот и устоял на ногах.

— Вернон! — в испуге вскрикнула Роза.

Херн хотел что-нибудь предпринять, но не знал, что именно делают в таких ситуациях.

Израненный юноша проковылял еще немного, одной рукой опираясь на машину, а потом вдруг достал пистолет и направил его на Вернона. Тот даже не успел сообразить, что произошло, как грянул выстрел и ему снесло поллица.

Роза закрыла голову руками и истошно завопила. Убийца просунул внутрь машины руку, не обращая никакого внимания на обмякшее тело водителя, и два раза выстрелил в голову женщины. Пули пробили насквозь ее руки и череп. Она ударилась об окошко правой двери, а потом медленно сползла по сиденью, и ее новая прическа пошла насмарку…

Юноша пустыми глазами смотрел на автомобиль. Затем залез внутрь и, отпихнув тело Вернона на середину переднего сиденья, сел за руль. Немного поковырявшись с рычагом переключения скоростей, он медленно нажал газ и машина стал постепенно набирать скорость. Под колесами хрустели мелкие камешки, сзади поднималось облако пыли. Впереди дорога делала крутой поворот, но юноша, казалось, не замечал этого. Машина продолжала разгоняться.

На скорости семьдесят миль в час «кадиллак» съехал с дороги, сминая под собой высокие сорняки и молодые деревца. Человек, сидящий за рулем, бесстрастно наблюдал за всем этим, не снимая ноги с педали газа. И вот машина подпрыгнула, оторвалась от земли, медленно перевернулась в воздухе и вверх колесами полетела в глубокий карьер. Через секунду раздался страшный грохот, и языки пламени взметнулись вверх.

Водитель сильно ударился грудью о руль. Крыша вмялась, и разбитым ветровым стеклом ему отрезало голову. Двое его пассажиров тоже были уже мертвы и никак не реагировали на огонь, начавший пожирать их тела.

 

Глава семнадцатая

В семь часов вечера Джейни Стоун, как и накануне, поливала грядки. На ужин мать приготовила бобы с ветчиной, и девочка покормила Блэки остатками пищи.

У нее было на редкость плохое настроение. Она еще раз попросила, чтобы ей разрешили поехать в поместье, но снова получила отказ. Дело в том, что в четыре часа дня отец неожиданно вернулся домой, наскоро перекусил и предложил забрать Джейни с собой, объяснив Саре, что ему надо срочно ехать за продуктами в Карсонвилл, а дочка как раз могла бы помочь ему подносить пакеты, а потом разгружать их в поместье.

— Для этого у них там есть Бренда и Мередит, вот пусть они и помогут тебе с пакетами, — перебила его Сара. — А ты лучше посмотри на небо — дождя сегодня не будет. Поэтому Джейни нужна мне здесь. Она будет поливать огород.

Джейни очень любила выезжать в город и запрет побывать там только усилил ее расстройство. Подумать только — не пускали даже в магазин! А ей так хотелось посмотреть на сказочные витрины больших универмагов, поглазеть на наряды вечно спешащих куда-то городских жителей.

И кроме того, ее совсем не радовало то, что она опять остается рядом с бабушкой. Джейни была сильно напугана тем случаем, когда бабушка неожиданно схватила ее своими костлявыми пальцами и начала выкрикивать что-то страшное насчет огромных змей, которые должны прийти и погубить всех в округе. Когда она со слезами на глазах прибежала к матери и рассказала ей все, что случилось, Сара только злобно зашипела на нее: «Ш-ш-ш! — а потом объяснила: — Ты ведь знаешь, что бабушка никак не может оправиться после того, как на нее упала в сарае та черная змея».

Но Джейни прекрасно понимала, что то, о чем предупреждает ее бабушка, в любой момент может стать реальностью. Так говорили все. А вдруг, когда настанет воскресенье и папа пойдет на службу в церковь, он снова захочет взять змею, а та укусит его и он умрет? Весь день Джейни была предельно осторожна, и каждый раз внимательно смотрела, куда опускается ее мотыга: что если на грядке окажется гремучая змея? Теперь она была уверена, что ей придется следить за каждым своим шагом в течение долгих недель, а то и до конца жизни. Потому что никто не знает, когда кончится срок этого страшного предсказания и можно будет о нем забыть.

Но только, если она доживет до воскресенья, она уж точно не будет брать в руки никаких змей. Никогда. Она и раньше уже хотела дать себе такой зарок, но лишь теперь, после бабушкиных слов, набралась смелости решить для себя все окончательно. Надо будет убедить отца, чтобы и он держался подальше от ящика со змеями. Но он, скорее всего, не станет ее слушать. Он ведь такой упрямый и гордый! И должен обязательно каждый раз доказывать маме, что она неправа, и дьявол вовсе не управляет его душой.

Неожиданно Блэки оставил большой хрящ, с которым возился уже несколько минут, прислушался и громко залаял, а потом вскочил и бросился в сторону леса, насколько позволяла его цепь. Джейни огляделась по сторонам. Никого не было видно, но Блэки продолжал отчаянно лаять и рычать, дергая цепь, будто хотел разорвать ее на куски и броситься на того, кто скрывался в кустах. Но даже если там кто-то и был, девочка все равно ничего не могла расслышать из-за шума, поднятого псом. Потом листва зашевелилась, и из кустов вышло, пошатываясь, большое косматое чудище и направилось прямо к ней. Незнакомец сделал несколько шагов и остановился. Джейни выронила шланг, из которого струей хлестала вода, и приготовилась бежать. Но потом увидела, что человек сильно ранен. Он походил на солдата, только без винтовки. Рукава рубашки были оторваны, отчего стали видны его большие крепкие руки, сплошь покрытые татуировкой. Из ушей и носа шла кровь, капая в густую траву. Он снова шагнул к Джейни, протянул вперед руки и заплетающимся языком произнес:

— П-прошу тебя… не убегай… н-не убегай… п-помоги мне…

Девочка хотела было подойти к несчастному, но неожиданно ей на глаза попалась крупная цветная татуировка: свернутая в кольца зеленая змея, обнажившая длинные острые зубы. Она испуганно замерла, а незнакомец снова двинулся к ней. Джейни попятилась назад, но он продолжал наступать, как зомби. Глаза его сверкали нездоровым блеском, а кровь, не переставая, капала в траву. Девочка подбежала к Блэки, ища в нем защиты. Но человек, казалось, не замечал собаки. Однако когда он подошел ближе, Блэки бесстрашно рванулся вперед и впился зубами в его запястье. Мужчина закричал и повалился на землю, а пес, яростно рыча, продолжал терзать его руку, словно хотел разорвать своего врага на части.

— Блэки! Блэки! — завизжала насмерть перепуганная девочка. Незнакомец показался ей теперь таким беззащитным, что страх тут же уступил место жалости. Джейни схватила цепь и с силой потянула ее на себя, надеясь, что собака отпустит руку, но Блэки не слушался. Он уперся лапами в землю и не хотел отступать. Тогда она изо всех сил натянула цепь так, что пес начал задыхаться, и вновь закричала:

— Блэки! Блэки! Назад!

В этот момент незнакомец свободной рукой нанес собаке сильный удар по морде. Блэки взвизгнул и разжал челюсти, а Джейни сразу же подтянула его к себе за цепь, стараясь убрать от несчастной жертвы.

Мужчина отполз в сторону, куда уже не дотягивалась собачья цепь, и упал без чувств. Теперь кровь лилась еще и из прокушенной руки.

— Блэки, на место! — приказала девочка. Но собака продолжала яростно лаять. Джейни выпустила цепь, и Блэки снова рванулся к незнакомцу, пытаясь сорваться и вонзить клыки во врага. Пес захлебывался в злобном лае, рычал и брызгал слюной.

Услышав шум, Сара вышла из дома. Вытирая руки о фартук, она вглядывалась вдаль, пытаясь понять, что случилось во дворе.

— Мама! Помоги мне! — крикнула Джейни. Задыхаясь, она подбежала к Саре. — Там… человек какой-то… он ранен…

Сара пошла вслед за дочерью туда, где возле грядок лежал окровавленный мужчина. По всей вероятности, он еще не пришел в себя.

— Он вышел из леса, — объяснила девочка. — И у него текла кровь. А потом Блэки набросился на него и покусал за руку.

— Бог ты мой! — ужаснулась Сара.

Все это время пес продолжал отчаянно лаять и дергать цепь, не сводя своих желтых глаз с незнакомца. Ему явно не терпелось перегрызть горло этому чужаку.

— Надо промыть ему раны и перебинтовать, — сказала Сара. — Как ты думаешь, вдвоем мы дотащим его отсюда до дома?

— Если только волоком… — предложила Джейни. — Только боюсь, как бы Блэки не сорвался с цепи.

Они ухватились за большие военные ботинки лежащего без сознания мужчины и начали тянуть его к дому. Росту в нем было не меньше шести футов, а весил он, наверное, фунтов триста. Мать и дочь с трудом дотащили его до тенистого вяза возле крыльца и остановились передохнуть.

— Нет, в дом нам его не поднять, — раздраженно сказала Сара. — Пусть лежит здесь. А я пойду и принесу сюда аптечку.

Вытирая со лба пот, Джейни бросила испуганный взгляд туда, где стояла собачья конура. Ей казалось, что Блэки вот-вот выпрыгнет из нее. Но как ни странно, он все еще недовольно ворча, забрался внутрь и теперь, кажется, успокоился.

Джейни посмотрела на раненого, испытывая одновременно и страх, и жалость к нему. Его левая рука была изодрана в клочья. Возле носа и ушей виднелись толстые корки запекшейся крови. Татуировка со змеей была у него на правой руке, но сейчас Джейни не могла ее видеть, потому что когда они с матерью тащили его по траве, эта рука закинулась назад за голову. В такой позе он и лежал сейчас перед ней.

Джейни нисколько не удивило, что мужчина одет в военную форму. Вероятно, он был браконьером. В эти края многие наведываются поохотиться, когда еще нет охотничьего сезона. И тогда лучше надевать не яркие комбинезоны, как это принято у спортсменов-охотников, а как раз военную форму — зеленую с пятнами, похожую на листву, чтобы их не заметили егеря. Джейни подумала, что если этот человек и в самом деле браконьер, то, наверное, Бог наказал его, и с ним приключилось какое-то несчастье.

У Стоунов не было специальных пакетов первой медицинской помощи, а все лекарства и предметы ухода за больными были сложены в коробку из-под ботинок. Здесь можно было найти йод, марлю, бинты, ватные тампоны и спирт для очистки ран. Сара вышла из дома с коробкой в руках и склонилась над раненым.

— Он еще живой? — спросила она Джейни. — А то мне показалось, что уже…

Но она не стала произносить вслух слово «умер», а вместо этого поставила коробку на землю и приложила ухо к волосатой груди незнакомца, чтобы послушать, бьется ли у него сердце.

Неожиданно мужчина открыл глаза и схватил Сару за горло. С безумным выражением на лице он начал яростно душить ее, отчего глаза женщины округлились, а язык вывалился наружу. Потом он с силой схватил Сару руками и перекатился на бок, подмяв ее под себя, и кровь из его носа и ушей закапала ей прямо на лицо.

— Мама! Мама!! — в ужасе закричала Джейни.

Но мужчина продолжал невозмутимо душить ее, бормоча при этом:

— Фашисты!.. Империалисты!.. Проклятые свиньи!..

Его толстые волосатые пальцы все сильнее сжимали ей горло, глаза горели безумным огнем. Сара попыталась вцепиться ногтями ему в руки, но нападение было таким неожиданным и жестоким, что силы сразу же оставили ее, и она потеряла сознание.

Джейни несколько секунд стояла, как вкопанная, а потом с визгом бросилась на незнакомца, колотя его по рукам, царапая и кусая в отчаянной попытке спасти мать. Однако он не обращал на нее никакого внимания, сосредоточившись на шее несчастной женщины, будто бы больше для него ничего не существовало вокруг.

— Блэки! Блэки! Взять его! — отчаянно закричала девочка. Но прикованная к будке собака не могла дотянуться до своего врага. Блэки рвался с цепи, рычал и лаял, но крепкий ошейник надежно удерживал его.

Джейни впилась ногтями в глаза мужчины и процарапала глубокие бороздки на его лице, но и это не остановило его.

— Фашисты!.. Проклятые свиньи! — продолжал выкрикивать раненый, брызгая кровавой слюной.

Руки Сары безвольно повисли, вывалившийся язык побагровел, а он все не отпускал ее горло. А потом неожиданно приподнял женщину и скрутил ей голову, будто перед ним была всего лишь тряпичная кукла.

Джейни услышала хруст костей и в ужасе отшатнулась — она поняла, что убийца сломал матери шею. В следующее мгновение она увидела, как незнакомец отпустил наконец мертвое тело, и голова Сары с глухим стуком ударилась о землю.

Пятясь на ватных ногах, Джейни испустила душераздирающий вопль. Теперь убийца повернулся к ней. Глаза его горели, а все лицо было исполосовано кровавыми следами ногтей. От ужаса Джейни была не в силах пошевелиться, и эти секунды показались ей вечностью. Мужчина начал медленно двигаться в ее сторону. И только тогда она опомнилась и бросилась наутек.

«Блэки!» — мелькнуло у нее в голове. Только он мог сейчас защитить ее.

Поминутно спотыкаясь и падая на бегу, она бросилась во весь дух через двор. Блэки сразу же радостно выскочил ей навстречу, и Джейни поспешно схватила его за ошейник. Пальцы тряслись, ей никак не удавалось отстегнуть карабин цепи.

— Взять его! — наконец приказала она перепуганным, охрипшим от крика голосом.

Грозно зарычав, собака бросилась на грудь трехсотфунтового великана, намереваясь впиться ему в горло. Мужчина едва успел поднять руки, чтобы закрыть свою шею, как под тяжестью пса потерял равновесие, и они оба повалились на землю. Джейни увидела, как Блэки повис на руке чужака, и тот, взвыв от боли, принялся кулаком бить собаку, но та не разжимала челюстей.

— Взять его, Блэки! Взять!! — кричала девочка.

Но великан был чертовски силен и, казалось, уже не чувствовал никакой боли. Он медленно встал на колени, словно висевшая на руке собака не причиняла ему никаких неудобств. Блэки перехватил его кисть зубами, вновь и вновь вонзая в тело клыки. Но у незнакомца будто открылось второе дыхание. Он прижал руку к груди, подтащив к себе отчаянно сопротивлявшегося и пытавшегося разорвать его пса, потом пригнул морду Блэки к земле, а другой рукой со всего размаха ударил его по голове и, немного приподнявшись, обоими коленями насел на него, переламывая животному ребра.

— Блэки!! — в ужасе заорала девочка и бросилась бежать прочь от этого жуткого места.

Заскулив, пес отпустил руку незнакомца и попытался освободиться из-под него. Мужчина поднялся на ноги и ударом ноги сломал ему шею. Животное дернулось последний раз и затихло.

Убийца неторопливо огляделся, ища глазами Джейни, и успел заметить, как та проскользнула в дом мимо трупа матери.

Девочка вбежала на крыльцо и трясущимися от страха руками заперла дверь черного хода на засов. Со двора раздавались тяжелые шаги ее преследователя. В доме оставалась еще входная парадная дверь. Она тоже могла быть открыта, и Джейни решила немедленно запереть ее. Но потом передумала, вбежала в кухню и достала из ящика большой острый нож для резки мяса. В ту же секунду убийца одним ударом ноги разнес в щепки только что закрытую ветхую дверь и двинулся ей навстречу.

Очевидно, он не видел в руке девочки ножа, а если и видел, то совсем не боялся его. Он схватил ее и начал душить, как только что Сару. Мужчина приподнял девочку с пола и приблизил ее лицо к себе — будто хотел увидеть в ее глазах огонек смерти — тот самый, который уже сверкал в его собственном взгляде. Изо всех оставшихся сил Джейни вонзила свой нож ему в живот и дернула вверх — податливая плоть тут же разошлась и незнакомец с присвистом выпустил воздух. Хрипло зарычав, он выпустил девочку. Джейни упала на пол, но тут же поднялась на ноги и отбежала в сторону, с ужасом наблюдая, как мужчина взялся за нож, выдернул его из живота и отбросил в сторону, будто это была всего лишь какая-нибудь заноза.

Девочка повернулась и очертя голову бросилась через гостиную вон из дома, а он, с трудом волоча ноги, двинулся вслед за ней.

На пороге мужчина остановился, недоуменно вертя головой по сторонам. Наконец он самодовольно закряхтел, выследив Джейни — она вбежала в стоящий на задворках старый полуразвалившийся сарай. Убийца сошел с крыльца и медленно зашагал к сараю; кровь хлестала из его вспоротого живота, обеих рук, носа и ушей.

Джейни судорожно пыталась закрыть тяжелую дверь сарая, с ужасом сознавая, что незнакомец вот-вот настигнет ее. Дверь висела на одной петле и за долгие годы успела прочно врасти в землю. Девочка всем телом налегала на нее, но дверь даже не шевелилась. Она еще раз бросила взгляд на приближающегося убийцу. На его окровавленном лице играла довольная садистская усмешка. Теперь он был уже настолько близко к сараю, что она никак не могла спастись бегством. До него оставалось всего несколько шагов, а девочка все дергала и дергала дверь. И в конце концов та скрипнула и нехотя поддалась. В этот момент незнакомец как раз подошел вплотную, и тяжелая дубовая створка ударила его по жирному ухмыляющемуся лицу. Джейни успела заметить, что единственная петля настолько слаба, что сорвать ее будет делом нескольких секунд — шляпки всех четырех болтов угрожающе выходили наружу из прогнившего дерева. Оставалось только надеяться, что дверь хоть на какое-то время все же сдержит натиск этого сумасшедшего. Джейни нашла старый деревянный засов, подняла его и вставила в железные скобы по обе стороны от двери. Потом щелкнула выключателем, и в свете одинокой тусклой лампочки побежала мимо старых вязанок соломы и прочего хлама в дальний угол, чтобы убедиться, что и маленькая боковая дверь надежно закрыта.

Сердце ее бешено колотилось и, казалось, готово было выпрыгнуть из груди. Девочка в отчаянии оглядела набитый всяческим барахлом сарай, стараясь найти себе подходящее убежище. Но она понимала, что в сарае ей не отыскать такого укромного уголка, где убийца, который рано или поздно ворвется внутрь, не сможет ее заметить. А он в это время яростно колотил по двери, и ржавые болты, на которых держались скобы засова, уже начали поддаваться и вот-вот должны были вывалиться из трухлявого дерева.

Джейни беспомощно посмотрела на лампочку, и тут взгляд ее упал на заброшенный сеновал в дальнем углу. Подхватив с пола какую-то железяку, она бросилась к ведущей на него лестнице, по дороге подпрыгнула и ударила железякой по лампочке. Стекло разбилось, и в сарае стало темно.

Прижавшись к пыльной стене в глубине сеновала, Джейни сразу же вспомнила свою убитую мать и бабушку, которая осталась сейчас в доме совсем одна. А еще она вспомнила страшную татуировку на руке незнакомца в виде большой зеленой змеи. Да, бабушка была права, когда говорила про змей, которые придут, чтобы погубить.

Звуки ударов не прекращались. Выглянув из своего укрытия, Джейни увидела, что щель в двери постоянно растет. Она испуганно отпрянула назад. Ей захотелось зарыться в старое сено и раствориться в нем, чтобы убийца никогда ее не нашел. Все это походило на страшный сон — уже если за тобой кто-то гонится, то ничто не спасет тебя от ужасного чудовища, кроме, разве что, пробуждения. Но от этого кошмара нельзя было пробудиться, потому что сейчас все происходило на самом деле.

Единственным оружием девочки оставалась старая железка. Если убийца войдет сюда и полезет к ней на сеновал, то она, конечно, ударит его этой железкой по голове. «Только вряд ли его так остановишь», — подумала Джейни, вспомнив про то, с какой легкостью он справился с кухонным ножом.

Неожиданно раздался громкий треск, дверь распахнулась и сарай залили яркие лучи заходящего солнца, осветившие все внутри, включая ее убежище. Джейни выронила свою железку. Но тут в соломе она заметила другой блестящий предмет. Схватив его, девочка, затаив дыхание, стала прислушиваться к приближающимся шагам преследователя.

— Фашисты, — бормотал незнакомец. — Свиньи… Эксплуататоры…

Когда он остановился посреди сарая и замолчал, стало слышно, как капает кровь из его свежих ран. Этот звук, видимо, разозлил его, и мужчина начал яростно пинать ногами все, что попадалось ему на пути. Когда эта вспышка гнева немного угасла, дыхание его стало прерывистым и свистящим. Потом он довольно хрюкнул, словно зверь, который наконец-то выследил свою добычу.

— Фашистские свиньи… — снова невнятно пробормотал он, карабкаясь на сеновал. И вот уже окровавленная рука схватилась за верхнюю ступеньку лестницы, за ней показалась сплошь израненная голова и убийца начал своими безумными глазами обшаривать скомканную солому.

Но тут в воздухе сверкнули найденные девочкой вилы и три острых зубца глубоко вошли в его шею. Мужчина закричал и упал с лестницы на пол сарая, судорожно сжимая руками черенок вил. Несколько секунд он безуспешно пытался выдернуть их из своего горла. Алая кровь из пробитой артерии тремя фонтанами хлынула во все стороны, а Джейни проворно спустилась вниз и, проскочив мимо него, бросилась к выходу. Постепенно пульсирующие струи крови стали ослабевать, и мужчина замер, подтянув ноги к животу, в густеющей луже потемневшей липкой жидкости.

Джейни со всех ног неслась к дому, громко крича:

— Бабушка! Бабушка!

И в этот момент автоматная очередь прошила деревянную стену чуть выше окон первого этажа. Во все стороны полетели щепки. Джейни остановилась на половине пути. Несколько пуль попали в землю совсем рядом с ней, оставив за собой глубокие борозды. Девочка круто развернулась и побежала в противоположную сторону. Она слышала, как хлопают в доме ставни и звенит бьющееся стекло. И вдруг раздался оглушительный взрыв — Джейни закрыла голову руками, чтобы обломки дерева не попали ей в лицо, и ничком повалилась на траву.

«Гранаты», — догадалась девочка. Она часто видела по телевизору, как солдаты взрывают гранаты. Но почему? Что случилось? Лежа на земле, она испуганно смотрела на дом. Бабушка, конечно, уже умерла после такого взрыва. И тут Джейни увидела ее — в густом облаке дыма на пороге появилась старуха, которая не вставала с постели вот уже шесть лет. Вместо левой руки у нее виднелась окровавленная культя.

— Змеи! Змеи! — пронзительно закричала Мэри Монохэн. Ее изорванный в клочья длинный белый пеньюар развевался на ветру и, стоя в дверном проеме, она вытянула вперед указательный палец, отчего стала похожа на небесного пророка, спустившегося на Землю.

Джейни увидела, что бабушка пристально смотрит на трех солдат, которые только что разрушили гранатами ее дом. На руках у них виднелись повязки с изображением зеленых змей. Глаза солдат были такими же пустыми, как и у того незнакомца, который убил маму и Блэки.

— Змеи! — снова выкрикнула бабушка и шагнула вперед, угодив ногой в дыру, зияющую на месте крыльца. Кровь так и хлестала из обрубка руки. Она упала и издала громкий жалобный стон, тщетно пытаясь выкарабкаться из-под обломков. Еще несколько раз бабушка выкрикнула что-то про змей, а потом исчезла в пыли и дыму, и больше уже не появилась.

Джейни пронзительно закричала. Трое солдат удивленно повернули головы в ее сторону, а потом начали целиться. Девочка бросилась бежать. Она была уверена, что теперь ей живой не уйти, но пули почему-то свистели рядом, и ни одна не задела ее — видимо, эти люди были слишком медлительны или что-то еще не позволяло им держать на мушке подвижную цель.

Не веря своему счастью, Джейни добежала до леса и нырнула в кусты. Потом споткнулась о корень дерева, упала, снова поднялась и, увидев неподалеку большой пень, спряталась за ним.

Долго еще до нее доносились беспорядочные выстрелы со двора. Она низко пригнулась, почти вжавшись в землю, готовая в любую секунду распрощаться с жизнью. А солдаты все стреляли и стреляли, и даже когда магазины их автоматов опустели, они продолжали с громким щелканьем машинально нажимать на спусковые крючки.

 

Глава восемнадцатая

Джим Спенсер знал, что Боинг-747 находится уже на земле. Он следил за экраном радара на командно-диспетчерском пункте аэродрома в Шарлотсвилле. В 6.15, когда самолет был примерно в ста милях от аэродрома, он начал набирать высоту — все шло по плану. Спенсер почувствовал прилив возбуждения, считая, что Ларри Уорнер и Дэйв Райс смогут довести его план до конца. Но затем что-то произошло. Боинг начал резко снижаться и круто изменил курс. На запросы земли борт не отвечал. А затем светящееся пятнышко и вовсе исчезло с экрана радара. Самолет сел или разбился где-то в горах Шенандоа, к северо-западу от Шарлотсвилла. Но Спенсер не знал точно, где и почему. Логически это можно было объяснить так: очевидно, Уорнер и Райс вызвали у Зеленой бригады подозрение, когда стали набирать высоту. Возможно, кто-то из террористов, обнаружив отсутствие кислорода в аварийной сети, запаниковал и открыл стрельбу. Но что бы там ни было, сейчас самолет уже на земле. И Спенсер должен был обязательно найти его. Если лайнер разбился, то в живых, очевидно, никого не осталось. Но все же не исключена возможность, что он совершил вынужденную посадку, и если это так, то террористы могут находиться сейчас на свободе в этой глухой и почти непроходимой местности. Но даже в том случае, если от самолета ничего не осталось, кроме обломков и изувеченных трупов, Спенсер должен был добраться до места происшествия раньше гражданских властей, с тем, чтобы те не дознались о его плане, который так неожиданно провалился. Часы уже показывали 7.28. Джим Спенсер и Сэм Бернарди — агент ФБР, пилотировавший самолет, на котором Спенсер и его ударная группа прибыли в Шарлотсвилл — сидели в предоставленном им кабинете на командно-диспетчерском пункте аэродрома. В скупо обставленной комнате, несмотря на работающий кондиционер, плавало плотное голубоватое облако табачного дыма.

За одним из сборных металлических столов Спенсер допивал уже пятую чашку кофе, который он набирал в автомате диспетчерского зала и курил уже двенадцатую за последний час сигарету. За другим таким же столом Сэм Бернарди — смуглый круглолицый человек с большим носом, глубоко посаженными карими глазами и коротко остриженными черными волосами — с угрюмым видом пил четвертую банку лимонада. Он совсем не курил и не употреблял ни кофе, ни другие стимулирующие напитки, когда выполнял полетные задания. В зависимости от того, как сложатся обстоятельства, ему возможно, еще предстоит сегодня подняться в воздух, хотя в данный момент это казалось маловероятным.

Военно-транспортный самолет, на котором они прилетели, был практически бесполезен для разведывательных полетов над поросшей густым лесом гористой местностью. Поскольку он не мог низко и медленно летать над поверхностью земли, обнаружить с его помощью обломки разбитого Боинга в таких трудных топографических условиях можно было лишь в том случае, если бы место крушения удалось хотя бы приблизительно установить заранее. Но записи показаний радара было совсем недостаточно, чтобы точно определить, куда делся сам самолет после того, как исчезла его отметка на экране. К тому же обломки Боинга вполне могли быть скрыты густой растительностью. Но даже если что-то и удалось бы заметить с воздуха, то вряд ли там нашлась бы открытая ровная площадка, подходящая для безопасной посадки их самолета. Однако нужен был не просто легкий воздушный разведчик, а такой летательный аппарат, на котором смогли бы разместиться люди и для исследования обстановки, и для выполнения операции по захвату террористов, если кто-то из них остался в живых. Сэм Бернарди предложил использовать для этого вертолеты, и Спенсер запросил четыре машины из ангара ФБР в Вашингтонском аэропорту Даллас. Теперь бойцов из группы захвата нужно было разбить на четыре команды и разместить в вертолетах. А затем им предстояло обследовать покрытые лесом горы в поисках самолета Уорнера и Райса.

— Если бы они потерпели крушение поблизости от какой-нибудь фермы, то мы бы уже получили сообщение от местных властей, — задумчиво сказал Спенсер. — Хотя, если бы Уорнер и Райс были живы, они бы и сами связались с нами по телефону.

— Не обязательно, — ответил Бернарди. — Один из местных парней говорил мне, что у некоторых бедных фермеров и горняков в этом районе до сих пор нет даже электричества, не то что телефона.

— А что если ребят просто застукали при выполнении нашего маленького трюка? — предположил Спенсер. — Тогда Кинтей мог заставить их посадить самолет где-нибудь в поле, а потом пристрелить.

— Я не верю в то, что он способен отрезать себе нос, лишь бы досадить своему лицу, — заявил Бернарди. — Что бы ни случилось, он захочет продолжить полет. У него ведь смысл всей жизни состоит в том, чтобы добраться до Кубы, и там обнять и расцеловать своего любимого Фиделя.

— Вы рассуждаете, как если бы этот Кинтей был здравомыслящим человеком! — недовольно фыркнул Спенсер. — От этого ублюдка всего можно ожидать. К тому же, вполне могло статься, что он потерял контроль над своими солдатами. И тогда власть могла перейти к Мао или Чу, а если что-нибудь случится, они проявят еще больше безрассудства, чем он.

— Да… Сорок три идиота с автоматами и гранатами могут наломать кучу дров в этом богом забытом районе. Правительство долго еще будет потом расплачиваться с местными фермерами, — рассуждал Бернарди.

— Похоже на то, — согласился Спенсер, откидываясь на спинку кресла и выпуская очередное облако табачного дыма. — Но, слава Богу, этого, судя по всему, не произойдет. У меня такое предчувствие, что все в самолете погибли.

— Вероятно, так оно и есть, — со вздохом ответил Сэм.

Спенсер все время думал о том, что как бы они ни сожалели о гибели Уорнера, Райса и двенадцати заложников, все же эта потеря вполне окупалась уничтожением всех террористов при крушении Боинга. Правда, это не совсем походило на то, что он надеялся осуществить. Спенсер ожидал, что в результате кислородного голодания все бандиты из Зеленой бригады заснут, как младенцы, а когда Боинг спокойно приземлится в Шарлотсвилле, их торжественно передадут в его руки. А как бы об этом заговорила пресса! Спенсер стал бы настоящим героем. Не то, чтобы ему очень нужны были такие лавры, хотя в данном случае они могли бы вызвать хоть каплю уважения со стороны его дочери Кэролайн. Но этого не произойдет. В зависимости от конкретного исхода всей этой ситуации, он может в большей или меньшей степени оказаться лишь козлом отпущения, а никак не героем. Однако хуже всего было то, что его неудавшаяся попытка обезвредить Кинтея может обернуться неприятностями не только для него самого, но и для ФБР в целом.

— Когда же, черт возьми, прилетят наконец эти вертолеты? — рявкнул Джим в приступе раздражения.

— В любой момент, — спокойно ответил Сэм Бернарди. — Я ожидаю их приземления с минуты на минуту. Мне сообщили, что они вылетели в 6.45, а до Далласа меньше часа пути.

Бернарди был закаленным стоиком, и несмотря на то, что Спенсер производил на него далеко не самое благоприятное впечатление, внешне это никак не проявлялось. Сэм много летал на вертолетах еще во Вьетнаме, выполняя сложнейшие задания по поиску и уничтожению объектов противника, и так он научился давать безошибочные оценки боевым командирам. Большинство из них были хорошо знающими свое дело умными людьми, при выполнении заданий сознающими всю меру ответственности как за выбор цели, которую предстояло поразить, так и за жизнь своих подчиненных и мирного населения. Другие отличались безрассудством, а то и просто глупостью. А некоторые были безжалостно расчетливы и настолько рьяны в выполнении приказов начальства, что при решении боевых задач всегда стремились уничтожить как можно больше людей.

По мнению Бернарди, Джим Спенсер принадлежал именно к такому типу командиров. Поэтому Сэм не верил в способность Спенсера принимать мудрые или просто хотя бы этически верные решения. Этот человек употреблял слишком много кофеина и никотина, а также постоянно недосыпал. Что касается недосыпания, то тут уж ничего нельзя было поделать, а вот в отношениях первых двух факторов Спенсеру не помешало бы умерить свой аппетит. В голове человека, который разрушает свой организм такими огромными дозами кофе и сигарет, должно быть полным-полно демонов, которых не всегда удается утихомирить. И этих демонов невозможно так просто изгнать, даже если бы Спенсер, следуя своей излюбленной тактике выжженной земли, захотел попросту уничтожить их, чтобы выбраться из этой безнадежной ситуации.

Во многих отношениях вся эта операция против Зеленой бригады напоминала Сэму Бернарди боевые действия во Вьетнаме. Там он точно так же боролся против партизан-коммунистов, но на этот раз они находились на американской земле. Однако тогда — управлял ли он вертолетом или летел на реактивном самолете — его задачей было лишь доставлять боевые подразделения к месту назначения и в назначенный час забирать их обратно. И его совершенно не заботило то, чем они занимаются на земле в промежутках между полетами. Он был, главным образом, наблюдателем, а не участником событий. Ни тогда, ни теперь Сэм не собирался ни в кого стрелять; от него требовалось лишь как следует управлять воздушным судном. А за то, что творят после посадки его пассажиры, он не нес никакой моральной ответственности. Во всяком случае, так он убеждал себя несколько раз во Вьетнаме, когда видел детей и женщин, разорванных на куски пулями или сожженных напалмом.

— Послушайте, Сэм, — произнес вдруг Спенсер, отрывая Бернарди от воспоминаний. — Я не хочу, чтобы в средства массовой информации просочились сведения о нашей затее с разгерметизацией. Поднимется вонь, нас обвинят в искусственном создании на борту гражданского самолета аварийной ситуации, в предпосылке к летному происшествию, еще черт знает в чем, потребуют проведения расследования, и тогда все мы окажемся под сильным ударом. Эти чертовы сердобольные души сразу же попытаются распять нас за то, что мы играли с жизнью заложников. Они начнут скулить о том, что наши действия аморальны, неэтичны и в них вообще не было необходимости. Что нам следовало бы тихо сидеть и ждать, пока этот Кинтей соблаговолит отпустить заложников в своей вонючей Гаване.

— Может, и следовало бы… — покачал головой Бернарди.

— Ни в коем случае! — с жаром возразил Спенсер, закуривая новую сигарету. Его холодные глаза сузились, а в голосе зазвучала твердая решимость. — Ни в коем случае, — повторил он. — Я не могу допустить, чтобы Кинтей и его банда краснопузых фанатиков выскользнули от нас с уловом в два миллиона долларов. Чтобы эти ублюдки осели на Кубе и начали готовить там армию таких же безмозглых убийц, как они сами, которые потом угрожали бы нам еще много лет.

 

Глава девятнадцатая

В половине восьмого Джордж Стоун передал, наконец, все купленные в Карсонвилле продукты Бренде Мичам. Она принялась аккуратно разбирать их и вычеркивать из длинного списка пункт за пунктом, пока Джордж деловито вынимал бесчисленные свертки из больших бумажных мешков и рассовывал их по полкам. Затем Бренда предложила ему поесть, и хотя Джордж поначалу отказывался, потом все же сдался и устроился на кухне перед большой тарелкой с праздничными закусками.

— Мне помнится, Бренда, ты говорила, что еще не все гости съехались, — забеспокоился Джордж. — Я их, случайно, не объем?

— Бог ты мой! Да тут еще на десятерых хватит! — рассмеялась негритянка. — А ты, по-моему, уже несколько часов ничего не ел. И кроме того, после всей той работы, которую ты сегодня для нас сделал, я просто не имею права отпускать тебя домой на голодный желудок.

Некоторые блюда показались Джорджу настолько странными с виду, что какое-то время он лишь молча косился на них, не решаясь попробовать. Особенно удивлял его пудинг по-индийски. Но потом, когда он наконец осмелился проглотить маленький кусочек зеленой желеобразной массы, лицо его расплылось в широкой улыбке, обнажившей кривые желтые зубы.

— Ты, Бренда, таких тут яств понаделала, — засмеялся он, — что для меня почти все в диковинку. Я человек простой и привык к скромной пище. А здесь — что ни попробуешь — просто пальчики оближешь! И вкусно и, наверняка, полезно. Правда, выглядит твоя стряпня чуток странновато, но, будем надеяться, что меня не пронесет.

Бренда прекрасно понимала, что Джордж просто подшучивает над ней, но притворилась, будто он ее смертельно обидел.

— Кушай-кушай, и не забудь потом спасибо сказать. Дома тебе такого в жизни не предложат. Ты это не хуже меня знаешь. Я, конечно, не хвастунья, но все гости за столом час тому назад буквально аплодировали нам с Мередит.

…Уолши вместе со своими пациентами все еще отдыхали после сытного ужина в просторной гостиной, неспеша попивая вино. Все, кроме Берманов, которые не притрагивались к спиртному, уже дважды наполняли свои бокалы.

Завязался оживленный разговор, основное участие в котором принимали Уолши, Пирсоны и Андри Уорнак. Остальные гости с интересом слушали. Говорили в основном о старом Юге и о тогдашних плантаторах. Изысканная гостиная как нельзя лучше располагала к такой беседе, и Чарльз с удовольствием рассказывал присутствующим все, что знал сам:

— Земля в те времена была высшей формой собственности. Чем больше было у человека земли, тем выше его социальный статус. Поэтому каждый состоятельный гражданин мечтал стать плантатором. Они имели в обществе примерно такой же вес, как джентри в Англии.

— А за что же их так уважали? — спросила Андри Уорнак.

— Они этого вполне заслуживали. Они доказали, что способны не только успешно вести дела, но и быть достойным примером для других. Они знали все о земле, о культурах, которые на ней выращивали, о том, как ухаживать за растениями и как бороться с болезнями. И не только это. Каждый плантатор мог запросто починить любой сельскохозяйственный инструмент, разбирался в метеорологии, мог правильно назначить цену за товар, выгодно продать и вовремя поставить его. Кроме того, чтобы не обанкротиться, плантаторам самим приходилось вести бухгалтерский учет и все банковские дела.

— Теперь я понимаю, почему самые способные из них становились настоящими знаменитостями, — заметил Марк Пирсон. — Как, например, Томас Джефферсон.

— Вот именно, — согласился Чарльз, улыбнулся и отпил глоток хереса.

Анита всегда радовалась, видя, с каким наслаждением ее муж предается приятному разговору. Ведь это именно он предложил начинать психотерапевтические сеансы издалека — с сытного ужина и непринужденной беседы о делах давно минувших дней. Сейчас было очень важно дать всем этим людям почувствовать, что можно получать истинное наслаждение от простого общения друг с другом.

Даже Марк Пирсон постепенно стал расслабляться. В нем пропала прежняя скованность и настороженность в отношении к хозяевам поместья. Это заметила и Хитэр, и сейчас она довольно улыбалась каждому его замечанию.

Единственным из гостей, кто не испытывал никакого удовольствия от всех этих разговоров, оставался Гарви Уорнак. Он даже не пытался вникнуть в суть беседы, и когда Чарльз отвечал на очередной вопрос Андри об укладе жизни в феодальном поместье, Гарви неожиданно перебил его и заявил, что лично он сейчас лучше отправится подышать свежим воздухом. При этом Гарви умышленно не стал просить никого составить ему компанию, и хотя голос его звучал спокойно, все почувствовали, что внутренне он напряжен:

— По-моему, я ничего не потеряю, прогулявшись немного перед сном. Если, конечно, мы не перейдем сейчас непосредственно к тому, за чем мы, собственно, сюда и приехали. Я имею в виду сеансы психотерапии. А после плотного ужина очень полезны пешие прогулки.

— Разумеется, — с улыбкой ответил Чарльз.

— Может, нам тоже присоединиться к вам? — спросил Бен Харрис, не замечая, что супруга толкает его локтем в бок. Бен никак не хотел понять, что Гарви необходимо сейчас побыть одному.

— Знаете, мне хотелось бы какое-то время побыть наедине с собой, — отклонил его предложение Гарви. — Дело в том, что я должен как следует продумать то самое письмо, которое нам предстоит писать своим спутницам жизни. — Гарви язвительно усмехнулся.

— Ну, конечно же, как вам будет угодно, — развела руками Софи Харрис. — А мы с Беном просто посидим на веранде. Мы ведь живем в Ричмонде в высотном доме, так что не очень-то часто доводится гулять по вечерам. Мы больше привыкли сидеть на балконе.

Гарви молча покинул гостиную, а через несколько минут Харрисы допили вино и последовали за ним.

Анита Уолш уже в сотый раз посмотрела на часы, напряженно раздумывая, что же могло так серьезно задержать в пути Вернона и Розу. Они звонили в поместье с заправочной станции, которая была отсюда всего в ста милях. С их стороны было бы верхом глупости повернуть назад и поехать домой, даже если допустить, что в тот момент супруги окончательно разругались. Может быть, у них сломалась машина? Но тогда почему они не позвонят еще раз?

Аните только и оставалось надеяться, что с Хернами не произошло по дороге ничего страшного. Но вслух она не решалась выражать своих опасений. Зачем понапрасну беспокоить остальных? Тем более что Вернон и Роза могут подъехать в любую минуту. Анита попыталась представить себе самый простой и естественный вариант: Херны проезжали мимо какого-нибудь диско-клуба и, решив еще раз доказать себе, что они по-прежнему «молоды духом и телом», заехали туда и задержались дольше, чем предполагали.

Джоан Берман считала, что стаканчик хереса ей бы сейчас не повредил, но тем не менее продолжала пить кофе. Таким образом она морально поддерживала своего мужа, которому алкоголь был строго противопоказан. Иногда она мечтала о том, что в один прекрасный день Сэнфорд оценит ее самопожертвование и в знак солидарности перестанет уплетать все, что попадется ему под руку — ведь сама Джоан почти уже год сидела на диете и от этого очень страдала. Хотя на сей раз она, в отличие от супруга, не удержалась и попробовала все, что было на столе. Пища действительно оказалась прекрасной, а всяческие лакомства с детства были ее настоящей слабостью. Сэнфорд же никогда не поддерживал жену и не отказывал себе в еде, да еще вечно подшучивал над ней, заявляя: «Если я — алкоголик, то ты — пищеголик, а это ничуть не лучше». С этим Джоан никак не могла согласиться. Она слишком хорошо еще помнила все ужасы, связанные с его пьянками, и теперь страстно молила Бога, чтобы он не начал пить вновь.

Джоан знала о том, что Сэнфорд не дурак выпить, еще до свадьбы, но наивно полагала, что семейная жизнь все изменит. Однако они прожили вместе уже тринадцать лет, но на него ничего не действовало. Его не останавливало даже присутствие детей, а их у Бермонов было четверо. В конце концов он однажды допился до такого состояния, что и сам потом горько жалел об этом. Зато с того дня начался долгожданный поворот в его жизни. Джоан тоже не могла забыть этого случая и каждый раз вздрагивала, когда перед ее мысленным взором всплывали подробности того инцидента…

В тот день Берманов пригласили на собрание акционеров страховой компании в Нашвилле, где чествовали Сэнфорда как одного из выдающихся работников фирмы. Джоан понимала, что одной из причин пьянства ее мужа было его стремление каким угодно образом сбросить напряжение и усталость от деловой жизни — ведь ему всегда хотелось быть первым буквально во всем, и он стремился любыми средствами добиться признания и успеха. А понимая все это, Джоан уже не могла, как прежде, беспечно радоваться постоянным удачам своего мужа и принимала его продвижение по службе и бесконечные награждения со смешанными чувствами — временами ей даже казалось, что именно из-за них и начались в семье первые разногласия. Сэнфорд частенько сердился на нее за то, что она не рада его успехам и не поддерживает его в трудной борьбе с конкурентами.

Прямо в день приезда во время банкета Сэнфорд умудрился нализаться так, что у него начались галлюцинации. Ему показалось, что у всех официантов спрятаны под одеждой пистолеты и ножи, и они незаметно достают их за спинами гостей. После первого замечания о том, что будто бы он лично видел, как взметнулся клинок кинжала за спиной у одного из его коллег, окружающие нервно рассмеялись, приняв это за неудачную шутку. Но Сэнфорд не успокоился. Теперь он вообразил, что если официантам не удастся застрелить или зарезать его, то они обязательно подмешают в угощение яд. Поэтому, когда подали горячее, он вскочил со стула, сбросив при это на пол свою тарелку и стакан, и, шатаясь, вышел из зала.

Уговорами и мольбами Джоан удалось затащить его в ближайший мотель и уложить в постель. Но буквально через пять минут Сэнфорд вскочил и заявил, что чувствует, будто именно в этой кровати совсем недавно кого-то задушили, и если они с Джоан немедленно не убегут из номера, то убийца обязательно вернется и прикончит их обоих. Джоан тщетно пыталась успокоить мужа. Но в его глазах появился уже нездоровый блеск, и теперь он в открытую пил водку прямо из горлышка бутылки, которую каким-то образом успел прихватить со стола. Сэнфорд начал настаивать на том, что им надо срочно позвонить в полицию, и тогда она решила, что это единственный способ избавиться от него — сама Джоан уже не могла справиться с разбушевавшимся мужем. Прибывшие полицейские обнаружили в номере весьма неприглядную картину: Сэнфорд в одних трусах кругами бегал по комнате и громко выкрикивал какую-то чушь. При этом от него нестерпимо разило водкой. Заметив стражей порядка, он завопил что-то про убийцу-душителя, а потом и их обвинил в тайном заговоре против него самого. Полицейским не оставалось ничего другого, как только оштрафовать его за нарушение общественного порядка и забрать в участок для протрезвления. До утра Сэнфорда заперли в камере. Что он там испытал и какие видения приходили в ту ночь в его безумную голову, Джоан не знала, но именно с этого момента в нем произошли перемены. Сэнфорд говорил только, что это были самые страшные часы в его жизни. Очевидно, демоны, рожденные воспаленным мозгом пьяницы, и в самом деле не на шутку перепугали Сэнфорда и сделали с ним то, чего не смогла сделать Джоан за долгие годы их совместной жизни. Теперь он больше не стремился быть первым всегда и во всем. И Джоан считала, что это даже к лучшему. Она была очень довольна его неожиданным преображением, хотя и боялась, что оно может оказаться временным. Сэнфорд начал ходить на собрания Общества Анонимных Алкоголиков, а кроме того Джоан вместе с ним посещала Аниту Уолш, надеясь, что та поможет ее мужу вскрыть корни своей болезни и навсегда избавиться от пристрастия к спиртному.

…Сэнфорд Берман мрачно рассматривал всех присутствующих. «Умники! — рассуждал он. — Куда не ткнешься — везде находится куча умников. Даже на этих сеансах, черт бы их побрал». Сейчас в категорию «умников» попали сами Уолши, Пирсоны и Андри Уорнак. Всех остальных — то есть Берманов и Харрисов — Сэнфорд классифицировал, как «простаков». Туда же он причислил и Гарви Уорнака за то, что тот все время отмалчивался.

Сэнфорд всю свою жизнь делил людей на «умников» и «простаков». «Умники» — это те, кто всегда старается быть правильным и сдержанным. Иногда даже создается впечатление, что эти люди никогда не ходят в туалет. Остальные — «простаки» — это обычные люди со всеми нормальными свойствами и недостатками.

В страховом бизнесе «умники» всегда ведут переговоры с крупными компаниями, а «простаки», к которым относился и сам Сэнфорд, занимаются страхованием личного имущества.

Уже много лет Сэнфорд втайне мечтал прибиться к «умникам», но те будто и не замечали его, хотя по результатам работы его показатели были ничуть не хуже. Но сколько бы премий ни получал Сэнфорд за свои выдающиеся достижения, «умники» продолжали смотреть на него свысока. Для них он был черной костью. Ведь «умнику» достаточно заключить за год один-единственный договор с какой-нибудь крупной фирмой и сорвать себе приличный процент комиссионных, в то время как Берману приходилось обежать не одну сотню клиентов, чтобы заработать такую же сумму. И поэтому он находил утешение в бутылке. Вино придавало ему уверенности в себе, и после нескольких рюмок Сэнфорд прочно укреплялся в мнении, что никто не посмеет усомниться в том, что он такой же полноценный член общества, как и все остальные.

Сегодня ему снова захотелось снискать к себе расположение «умников». И это была большая ошибка. Уолши только посмеялись над его предложением превратить их усадьбу в доходное место, а Андри Уорнак даже обозвала его грубияном и невежей.

Но вот уже почти целый год никто не смел критиковать Бермана, и теперь он проклинал про себя всех этих «умников» и посылал их ко всем чертям.

Всякий раз, когда Сэнфорда тянуло к бутылке, он вспоминал ужас той ночи в полицейской камере и останавливался. Об этом он и написал в письме к жене, но, разумеется, не собирался его никому показывать. Он доверил бумаге всю правду о том, что случилось с ним тогда в полицейском участке. Об этом он не рассказывал даже на собраниях Анонимных Алкоголиков и теперь поклялся, что ни Джоан, ни тем более Уолши не должны никогда узнать его тайных страхов.

Психиатры любят выворачивать человеческую душу наизнанку. Они обожают гной. И чтобы увидеть его, внушают пациенту, будто он обязан сам вскрыть свои раны и обнажить перед всеми больные места. Но Сэнфорд Берман не покупается на их дешевую приманку и лживые разглагольствования. Он выше их на голову. У него все в полном порядке. Он не пьет почти целый год и спокойно держит все свои тайны при себе.

Самым страшным в камере были, конечно, не галлюцинации. Ему и раньше уже в приступах белой горячки приходилось сражаться с зелеными крысами и малиновыми змеями. Правда, сейчас вместо этого Берману виделись убийцы в человеческом облике. Но это не меняло сути дела. Хуже всего было то, что Сэнфорд наконец понял: все его ночные и горячечные кошмары на самом деле были проявлением страха оказаться неудачником, и именно этот страх заставлял его восставать против всего белого света, будто все вокруг только и хотят задушить его и строят против него тайные планы. Он просто не мог смириться с тем, что кто-то считает его ниже себя.

Вот с такими невеселыми мыслями Сэнфорд заснул в камере в ту самую ночь. А когда проснулся, то увидел, что лежит в луже собственной рвоты на холодном полу, за решеткой, куда брезгуют заползать даже подвальные крысы. Осознав свое жалкое положение, он почувствовал себя таким отвратительным ничтожеством, что даже презрение «умников» показалось бы ему сейчас незаслуженно высокой оценкой. Он был наимерзейшим и некчемнейшим существом на земле. После этой выходки было бы вполне логичным, если бы даже жена и дети начали относиться к нему с презрением.

Осознав все свое ничтожество, Сэнфорд пришел к страшному выводу: ему больше не имеет смысла продолжать жить. Жена и дети ничего не потеряют, если такой муж и отец уйдет из жизни. Все, ради чего он трудился, теперь потеряло для него всякую ценность. Он соорудил из своей заблеванной рубашки петлю и привязал ее к решетке камеры. Потом оторвал несколько узких полосок материи от майки и попытался связать ими ноги и руки в запястьях, чтобы не оставалось уже никакой надежды пойти на попятную. И только после этого взобрался на железную койку, просунул голову в петлю и прыгнул. Сэнфорд надеялся тут же сломать себе шею или хотя бы сразу потерять сознание, но вместо этого лишь нелепо повис на петле, касаясь пальцами ног холодного пола, и начал медленно задыхаться. Это никак не входило в его планы. В смертельном испуге он попробовал закричать и позвать на помощь, но из горла вырвался только тихий глухой хрип. Он вертелся и бился об решетку, но так как руки и ноги его были связаны, это не приводило к желаемому результату; наоборот, при каждом отчаянном броске петля затягивалась все туже. И в конце концов измученный неудачник потерял сознание.

И вновь Сэнфорд очнулся в луже собственной рвоты на том же самом холодном полу затхлой камеры. Шея нестерпимо болела, все тело ныло от ушибов о решетку и стены.

Дежурный полицейский, в обязанности которого входил ежечасный обход камер, нашел Сэнфорда уже в бессознательном состоянии висящим на самодельной петле и сразу же перерезал ее и путы на конечностях. К ужасу Бермана, он заявил, что обязан сообщить по команде о попытке самоубийства. Это означало, что не позднее завтрашнего утра информация об этом позорном факте просочится в печать. Сэнфорд сразу же предложил взятку, и они сошлись на тысяче долларов, гарантирующих полное молчание дежурного.

— Черт с тобой, приятель, — устало проворчал полицейский. — Это твое личное дело, но мне очень не хотелось бы, чтобы такое происходило именно здесь, да еще в мою смену.

После этого случая Сэнфорд понял, как силен его инстинкт самосохранения и как на самом деле ему хочется жить, пусть даже он этого и не заслуживает. Теперь оставалось лишь нянчить внуков.

Он боялся, что жена и дети бросят его, если узнают, каким трусом он оказался. И теперь он намеренно посмеивался над Джоан, постоянно напоминая ей о лишнем весе и полной фигуре. Но в действительности он совсем не хотел, чтобы Джоан похудела. Пусть лучше она осознает свои недостатки, и лишний вес будет для нее постоянным напоминанием о ее неполноценности. Иначе она еще вздумает считать себя достойной лучшего мужа, нежели Сэнфорд с его пагубным пристрастием к спиртному.

Берман прекрасно понимал, почему по отношению к жене он ведет себя именно так, но ничего уже не мог изменить. К тому же он не надеялся на то, что, рассказав Джоан или кому бы то ни было о своей попытке самоубийства, он как-то исправит положение. Вполне достаточно и того, что об этом знает он сам. Ведь после той ночи он бросил пить и держался почти уже год.

Обиженный на весь белый свет, чуть не плача, Гарви Уорнак направлялся к конюшне. Ему не хотелось маячить перед домом, поскольку он помнил, что Харрисы собирались перед сном посидеть на веранде. А сейчас он не хотел ни видеть кого-либо, ни тем более разговаривать. Ему требовалось побыть одному — чтобы никто не приставал со своими расспросами и не пытался его утешать.

Гарви прошел мимо загона, в котором тихо стояли лошади, но даже не взглянул на них. Ограда загона давно уже кончилась, а он все шел и шел безо всякой цели туда, где виднелись свежевырытые котлованы для реставрации разрушенных хижин. С досады Гарви пнул ногой крепко засевший в земле кусок кирпича, хотя рассудок и подсказывал ему, что следует быть более уважительным к хозяевам этих мест. Но хотя (только ради Андри) он и делал вид, что его интересует вся эта археологическая чушь, на самом деле ему было глубоко наплевать на все, что здесь происходит. Другое дело — мир современности со всеми его приспособлениями, из-за которых время не стоит на месте: компьютеры, программы, да мало ли что еще!.. Какого черта копаться в этих пыльных обломках давно прошедших эпох? Их все равно уже не вернуть…

Терзаемый сознанием того, какими разными они с Андри оказались, Гарви тем не менее сурово осуждал себя за то, что не смог полюбить ее так же сильно, как она его. А теперь еще его раздражал этот очевидный роман его собственной жены с Чарльзом Уолшем. Самое парадоксальное заключалось в том, что он не хотел окончательно рвать с Андри, хоть надежда на восстановление добрых отношений с ней и таяла в его сердце с каждой секундой.

Он размышлял о том, что, возможно, ее тяжелая болезнь и его изменившееся отношение к ней накануне операции вовсе и не были настоящими причинами разлада. Что, если сама их свадьба была ошибкой, и дело все равно пришло бы к печальному финалу — разводу, — даже если бы и не обнаружилась эта опухоль, потребовавшая операции? Что, если эта болезнь была специально подготовлена злодейкой-судьбой, чтобы только испытать на прочность его любовь? А он не выдержал, и от этого чувствовал еще большие угрызения совести.

А может быть, они просто не подходят друг другу, будучи совершенно разными людьми, не созданными для совместной жизни? Все сильнее и сильнее Гарви убеждал себя в том, что Андри была бы намного счастливее, если б вышла замуж за такого человека, как, например, этот Уолш. За того, кто смог бы по-настоящему оценить ее любовь к искусству и литературе.

Сначала они лишь подшучивали над тем, что два таких непохожих человека связали свою судьбу. Что ж — противоположности всегда притягиваются. Да, некоторое время это было даже забавно, но так не могло длиться вечно. Главное в семейной жизни все-таки совсем другое — супруги должны быть похожими. И если этого нет, то такие пары в конце концов распадаются — рано или поздно противоположности восстают друг против друга.

Гарви нащупал адресованное жене письмо в кармане куртки. В нем он беспорядочно и почти бессвязно попытался изложить все свои опасения и сомнения, которые до сих пор роем вились у него в голове. Внезапно под ноги ему попался крупный ком грязи. Гарви с силой пнул его ногой, свернул в сторону и зашагал по деревянному настилу, ведущему прочь от бывших рабских хижин. Сейчас он почти уже решился показать это письмо Андри. Да, именно сегодня, когда они останутся наедине. Дальше тянуть нельзя.

Но когда он проходил мимо огромного старого вяза, тоже погруженного в свои невеселые мысли, чья-то волосатая рука высунулась из-за ствола и крепко зажала ему рот. От неожиданности Гарви широко раскрыл глаза и прямо перед собой увидел блестящую сталь штыка. В тот же миг незнакомец проткнул ему шею, перерезав сонную артерию. Кровь фонтаном хлынула изо рта и из раны и горячей волной потекла по куртке.

Микки Хольц и Жанет Фейган — два террориста из Зеленой бригады, которые стерегли пилотов в кабине Боинга-747, - сейчас опустились на колени возле умирающего Гарви Уорнака и, как заведенные, принялись кромсать его шею штыками. Их глаза излучали зловещий звериный блеск, а руки продолжали методично вонзать клинки в уже мертвое тело Уорнака.

— Общество старого Юга, — объяснял Чарльз Уолш, — было основано на самой жестокой несправедливости и неравенстве — на рабстве человека. Но как ни парадоксально это звучит, плантаторы-аристократы довольно активно участвовали в общественной жизни и были преданы идеалам демократии. И Вашингтон, и Джефферсон — оба были рабовладельцами. И в то же время Джефферсон писал, что «все люди созданы равными», а Вашингтон сражался за этот принцип на поле боя и одержал победу.

— Да, но дело в том, что из четырех семей только одна в то время владела рабами, — вставила Андри.

— Это неважно, — вступил в разговор Марк Пирсон. — Чарльз просто имел в виду, что…

И в этот момент с веранды раздался душераздирающий вопль.

Чарльз непонимающим взглядом окинул присутствующих и направился ко входной двери. Крик повторился. Это был голос Софи Харрис. Уолш открыл дверь и увидел, что супруги Харрис, прижавшись друг к другу, пытаются спрятаться за толстой белой колонной. Но лишь через секунду он понял, что же так сильно напугало их.

На нижней ступеньке широкой лестницы парадного входа собственной персоной стоял генерал Кинтей, главарь Зеленой бригады, которого Чарльз всего несколько часов назад видел по телевизору и сейчас мгновенно узнал. Террорист держал в руках черный автоматический пистолет 45 калибра, наставив дуло на Харрисов, а теперь начал медленно переводить оружие на хозяина поместья.

— Бог ты мой! — только и смог проговорить Чарльз. В голове его путались самые разные мысли — перед глазами проплывали обрывки телепередач, какие-то картины из недавнего страшного сна, — и тут всплыло в памяти зловещее предсказание Мэри Монохэн.

Из носа Кинтея тонкой струйкой вытекала кровь. Глаза были злыми и совершенно пустыми. Казалось, что он прикладывает неимоверные усилия, пытаясь удержать пистолет в вытянутой руке. Так и не успев нажать на курок, террорист споткнулся о мраморную ступеньку и с глухим стуком повалился на вымощенный булыжниками двор.

К этому времени все, находившиеся в доме, уже высыпали на веранду. Чарльз сделал шаг по направлению к Кинтею и тут услышал пронзительный крик Аниты:

— Чарльз! Не подходи к нему!

Но он все же нагнулся и хладнокровно вынут пистолет из разжатых пальцев бандита. Потом приподнял веки главаря террористов и заглянул в его пустые бессмысленные глаза.

— Он потерял сознание. Анита, я присмотрю здесь за ним, его оружие уже у меня. А ты позови Джорджа Стоуна, пусть он поможет перетащить его в дом.

— Но ведь он собирался ЗАСТРЕЛИТЬ нас! — завизжала Софи Харрис, все еще не решаясь выйти из-за колонны.

— К-кто он? — заикаясь от страха спросила Джоан Берман. — Солдат?

— Террорист, — коротко ответил Чарльз. — Он называет себя «генерал Кинтей».

— Не может быть! — ужаснулся Сэнфорд Берман. — Я вчера смотрел про него новости по телевизору. Это же главарь Зеленой бригады! Они ограбили банк в Нью-Йорке и потребовали, чтобы их отправили самолетом на Кубу.

— Совершенно верно, — подтвердил Чарльз. — Я тоже следил за событиями. Наверное, их самолет потерпел катастрофу где-то в этих местах. Анита, позови Джорджа. Надо поскорее затащить его в дом. Сначала окажем Кинтею посильную медицинскую помощь, а потом передадим его полиции.

— Я могу вам помочь, — предложил Марк Пирсон.

— Он очень тяжелый, — отозвался Чарльз. — Боюсь, что нам и вдвоем не справиться. Подождем Джорджа и тогда попробуем.

Андри Уорнак, молчавшая до сих пор, вдруг заговорила с перекошенным от страха лицом:

— Гарви!.. — Ее голос дрожал. — Он же ушел гулять…

Чарльз проверил пистолет Кинтея.

— Возможно, с ним все в порядке, — сказал он, хотя в голосе его не чувствовалось особой уверенности. — Из этого пистолета еще не стреляли.

— Я тоже не слышал никаких выстрелов, — подтвердил Сэнфорд Берман.

— Но… если я вас правильно поняла, то поблизости могут быть и другие террористы, — едва слышно произнесла Андри.

С кухни примчался Джордж Стоун и вместе с Чарльзом они приподняли Кинтея за руки, а Марк Пирсон и Сэнфорд Берман ухватили террориста за ноги.

— Осторожнее, Марк, — волновалась Хитэр, вслед за остальными женщинами входя в дом.

Бен Харрис держал входную дверь открытой, и наконец четверо мужчин внесли Кинтея наверх по ступенькам веранды.

В эти минуты полковник Мао, медленно ковылявшая мимо дома, неожиданно заметила, что ее любовника «взяли в плен». Не раздумывая ни секунды, она открыла огонь, даже не соображая, что может убить именно того, кого пыталась таким безумным образом спасти. Но она действовала настолько неуклюже и медленно, что в результате ее выстрелы не причинили никому никакого вреда. Правда, несколько пуль все же попало в мраморные колонны, и мужчины ускорили шаг, скрываясь за тяжелой дверью усадьбы.

Рядом с Мао появились еще двое террористов и, следуя ее примеру, начали беспорядочно стрелять по стенам и окнам дома, вышибая из фасада куски кирпичей, штукатурки и мрамора.

— Всем лечь на пол! Никому не вставать! — приказал Чарльз Уолш, под свист пуль закрывая дверь на засов. Джоан Берман не могла пошевелиться от ужаса, тогда Чарльз с силой схватил ее за руку и швырнул за диван. Все остальные, пригнувшись, искали убежище. Марк Пирсон накрыл собой Хитэр, рискуя при этом своей собственной жизнью. Анита вытянула руку и дотронулась до пальцев Чарльза, показав таким образом, что она цела и невредима. Увидев ее, неподвижно и беспомощно лежащую на полу, Чарльз почувствовал, что у него обрывается сердце. Сейчас же, ощутив ее прикосновение, он немного успокоился и крикнул:

— Мередит! Бренда! Запирайте все окна и двери!

Пригнувшись как можно ниже, он торопливо выбрался из гостиной, собираясь по возможности обезопасить и другие комнаты.

Съежившись на полу от страха, Сэнфорд Берман наблюдал, как Чарльз, ловко изгибаясь, проползает мимо него, подобно заправскому солдату на полосе препятствий, которому нужно пролезть под колючей проволокой. Сам же Сэнфорд от ужаса не мог и пошевелиться. Ему казалось, что даже если бы он был абсолютно уверен, что в то место, где он сейчас лежит, вот-вот попадет пуля, то и тогда он не смог бы предпринять ничего для своего спасения. Когда Чарльз по-пластунски покинул гостиную, Сэнфорду открылось нечто, чего раньше он каким-то образом не замечал, а именно — старинный сервант, уставленный бутылками со спиртным. Вот что ему было просто необходимо сейчас. Вино манило Бермана как никогда. Но он знал, что если сдвинется с места, то первая же пуля попадет в него. А если нет, то тогда его убьет вино.

Обстрел усадьбы продолжался, время от времени слышался звон бьющегося стекла, от стен отлетали куски штукатурки, образуя в воздухе маленькие облачка пыли. Бесценные предметы старины — вазы, сервизы, хрусталь — все разлеталось вдребезги.

Джоан Берман и Софи Харрис горько плакали.

Сэнфорд Берман медленно протянул руку к серванту со спиртным, но нечеловеческими усилием воли заставил себя отдернуть ее.

В это время Кинтей пришел наконец в себя и начал выкрикивать какую-то бессмыслицу насчет «фашистских зверей» и «истребления свиней». Марк Пирсон и Джордж Стоун с трудом удерживали его, а потом связали ему руки и ноги при помощи его же собственных нейлоновых шнурков. Собрав все свои силы, Кинтей завопил:

— Фашисты! Свиньи! Сгорите в огне свободы!!!

Его бредовые выкрики, очевидно, вдохновили полоумных террористов, и стрельба усилилась.

Это было последней каплей терпения для Сэнфорда Бермана. Больше он выдержать не мог. Он широко распахнул дверцы серванта и выхватил бутылку бурбонского виски, поднес ее поближе к лицу и с восхищением посмотрел на янтарную жидкость и искусно оформленную этикетку в старинном стиле. Сэнфорд уговаривал себя не делать этого, потом даже произнес несколько дежурных заклинаний и молитв, сочиненных специально для лечащихся алкоголиков. Но одно дело — хором давать обещания не прикасаться к спиртному, сидя в уютном кабинете на заседании Анонимных Алкоголиков, и совсем другое — слышать рядом с собой свист пуль. Он открутил пробку и жадно присосался к горлышку.

Кинтей тем временем бился в истерике, не переставая вопить:

— Свиньи фашистские! Горите в пламени свободы!

— Надо заткнуть ему кляпом рот! — выкрикнул Марк Пирсон.

Джордж Стоун достал из кармана комбинезона красную повязку на голову, скомкал ее и с силой впихнул в рот самозваного генерала.

Сэнфорд Берман отхлебнул из бутылки еще пару глотков.

Чарльз Уолш дополз до столовой и сразу же понял, что с этой стороны дома стрельба идет намного активнее. Во многих картинах зияли дыры. Настенные блюда и украшения из фарфора превратились в груды мелких осколков. В тот момент, когда он проползал мимо одной из них, раздалась автоматная очередь и великолепная огромная хрустальная люстра рухнула на изрешеченный пулями антикварный дубовый стол. «Даже если я выживу, — подумал Чарльз, — сердце мое вряд ли все это выдержит». Но то, что он увидел минуту спустя, потрясло владельца усадьбы еще сильнее.

На кухне в лужах густеющей крови лежали Мередит и Бренда Мичам, бессмысленно глядя в потолок широко открытыми остекленевшими глазами. Рты их были беспомощно раскрыты, будто бы перед самой смертью они пытались позвать на помощь своего хозяина. Все это казалось странным еще потому, что в кухне почти не было никаких следов разрушений. Здесь было разбито только одно окно, и несколько пуль засели в холодильнике и плите. Казалось, что смерть негритянок была случайной, что они погибли от рук каких-то вооруженных сумасшедших, которым, по всей вероятности, гораздо приятней наносить ущерб неодушевленным предметам.

Почему они даже не пытаются проникнуть в дом? Эти твари продолжают стрелять, почти не целясь.

Захватив с собой пистолет Кинтея, Чарльз пробрался к задней двери, захлопнул ее и запер на засов. Хотя он прекрасно понимал, что если члены Зеленой бригады начнут организованное наступление, то эта дверь, безусловно, не сдержит их натиск.

С той минуты, как Джейни Стоун до конца осознала, что ее мать и бабушка погибли, она решила бежать в поместье. Ей предстоял нелегкий путь длиною в три мили по ухабистой пыльной дороге. Слыша за спиной выстрелы, она каждый раз пригибалась к земле или пряталась в кювете, а потом снова бросалась вперед, стремясь скорее попасть в поместье — ведь там был ее отец. Только одно пугало ее теперь — а вдруг они его тоже убили? Добежав до опушки, Джейни осторожно выглянула из-за деревьев и обнаружила, что усадьба тоже окружена солдатами. Их было не меньше десятка, и все они беспрерывно стреляли по дому. Приглядевшись получше, Джейни заметила отцовский пикап, стоявший перед домом вместе с другими машинами, принадлежавшими, очевидно, гостям Уолшей. Девочка не знала, что делать. Ей обязательно надо пробраться к отцу. Но как?

Одна из нападающих — худенькая длинноволосая девушка в джинсах и ковбойке — подошла совсем близко к дому и, медленно пошатываясь, будто плохо соображая, что делать, достала гранату и неуклюже метнула ее. Граната ударилась о колонну и отлетела назад, попав прямо в голову девушке. Но та лишь тупо наблюдала, как снаряд скатился к ее ногам и взорвался, разнося на куски ее собственное тело и поднимая в воздух столб дыма и огня.

Этот эпизод на некоторое время прервал стрельбу. Террористы, как одурманенные, собрались вокруг дымящейся воронки, явно не понимая, что же все-таки произошло. Только что их товарищ по оружию стоял рядом, а после взрыва каким-то непонятным образом испарился.

Не теряя ни секунды, Джейни рванулась к дому, изо всех сил начав звать отца:

— Папа! Папа! — почти неузнаваемым надорванным голосом кричала она.

Увидев движущуюся цель, бандиты очнулись от транса и начали стрелять по ней. Но Джейни удалось юркнуть за поленницу, сложенную из толстых дров для растопки камина в зимние холода. Это еще сильнее озадачило нападающих. Им и в голову не приходило, как можно попасть в девочку, спрятавшуюся за таким надежным укрытием. Поэтому они оставались на местах, продолжая настойчиво всаживать пули в дрова. У некоторых патроны давно уже кончились, но они, не замечая этого, продолжали нажимать на курки.

Джейни вся съежилась, боясь пошевелиться или снова позвать на помощь. Девочка не понимала, почему эти люди ведут себя так глупо и необычно. Они были похожи на живых мертвецов — она как-то даже смотрела такое кино по телевизору в доме у Уолшей. Но если они снова услышат ее голос, то могут догадаться, что надо просто обойти поленницу вокруг — и она окажется у них в руках.

Однако из-за того, что все окна в доме были уже перебиты, а в пальбе наступило временное затишье, Джордж Стоун все же успел расслышать голос собственной дочери. Он прополз по изуродованным комнатам усадьбы, пока не нашел Чарльза, который в этот момент как раз пытался забаррикадировать кухонную дверь огромным холодильником.

— Доктор Чак… прошу вас… дайте мне ваш пистолет, — взмолился Джордж. — Там во дворе Джейни.

— Где? Откуда вам это известно? — изумился Чарльз.

— Она только что кричала мне. Я на секунду высунулся из окна и успел заметить, как она спряталась за поленницу.

Чарльз порылся в ящике кухонного стола, вынул оттуда большой нож для разделки мясных туш и сказал:

— Возьмите вот это. Мы пойдем туда вместе.

— Нет. Дайте мне пистолет, — не соглашался Джордж. — Если мы выйдем вместе, то некому будет охранять дверь.

Чарльзу пришлось согласиться на это. Нехотя он передал пистолет Джорджу. Оба мужчины осторожно осмотрели через разбитые окна двор. Казалось, что возле самого дома террористов нет. Джордж незаметно выскользнул из задней двери, а Чарльз остался за ней с кухонным ножом.

Едва нападающие заметили Джорджа, как снова открыли стрельбу. Но они так неловко прицеливались, что могли попасть в него разве что чудом. Однако риск был все же велик. Но Джорджу не оставалось ничего другого, как только идти ва-банк. Он собрался с силами и, мысленно благословясь, рванул через двор. Террористы стреляли наугад, пули свистели над его головой и врезались в деревья и землю. Джордж добежал до опушки и там на некоторое время припал к земле. Но после короткой передышки он снова вскочил и бросился к поленнице под ураганным огнем преступников.

— Папа! Папочка! — со слезами воскликнула Джейни, как только отец свалился рядом с ней за дровами и нежно обнял ее. Однако оставаться здесь было все опаснее с каждой минутой. Потерявшие разум бандиты в конце концов могли догадаться, что все, что им надо сделать — это просто обойти поленницу с другой стороны.

— Пошли, крошка! — крикнул Джордж и схватил дочку за руку.

Сперва они бросились в противоположную сторону, затем лесом срезали угол и оказались на расстоянии одной перебежки от заднего крыльца. Выждав пару минут, они снова вскочили на ноги и одолели почти тридцать ярдов, прежде чем безумные твари догадались, в чем дело, и начали стрелять. Из деревянных ступенек крыльца во все стороны полетели щепки, но Чарльз Уолш уже отпер дверь и широко распахнул ее перед ними, чтобы дочь и отец без задержки смогли вбежать в дом. Джордж с силой втолкнул Джейни внутрь, а сам успел повернуться и, прицелившись прямо в лоб ближайшему террористу, нажал на спусковой крючок. На лбу у врага появилось маленькое красное пятнышко, и он медленно осел. Джордж огляделся в поисках очередной жертвы.

— Скорее сюда! Джордж! Скорее! — кричал Чарльз.

Поймав на мушку следующего террориста, Джордж выстрелил еще раз, но промахнулся. Потом он повернулся и почти уже вошел в дом, как вдруг в воздухе что-то просвистело. Нет, это была не пуля, но Джордж застонал и упал, как подкошенный, сильно ударившись лицом о крыльцо. Чарльз быстро втащил его внутрь, захлопнул дверь и запер ее на тяжелый засов. Он сразу заметил, что из лопатки Джорджа торчит маленький стальной цилиндрик. Ему тут же припомнились недавние передачи по телевизору. Чарльз даже не сомневался, что этот выпущенный из арбалета полый цилиндрик внутри был заполнен ядом, и вполне возможно, что именно ядом гремучей змеи. Он моментально извлек его из тела раненого, надеясь, что сделал это не слишком поздно, и лишь небольшая доза яда успела проникнуть в кровь. Джордж, стиснув зубы, стонал от боли, прислонившись к кухонной плите. Джейни обняла его и заплакала, бормоча что-то бессвязное, из чего можно было понять только одно — ее мать и бабушка убиты.

Дерзкая вылазка Джорджа вызвала у бандитов очередной приступ ярости, и они вновь с остервенением принялись обстреливать дом. Все находящиеся внутри прятались, кто за чем мог, а пули с грохотом разбивали в щепки мебель, посуду и украшения.

Чарльз выполз из кухни и осторожно поднялся наверх в свою спальню за чемоданчиком, с которым не расставался никогда, выезжая по вызову. В этом саквояже он хранил достаточное количество противоядия, поскольку знал, что невдалеке от поместья собирается секта змееносцев, каждое воскресенье совершающая свои дикие обряды. Когда он начал спускаться по лестнице назад в кухню, стрельба постепенно стала стихать, слышались лишь одиночные выстрелы, а потом и совсем огонь прекратился.

И как раз в этот момент зазвонил телефон. Впрочем, он мог звонить уже достаточно долго — просто из-за грохота выстрелов его вряд ли кто слышал. Теперь же Чарльз начал осторожно пробираться к аппарату.

Но так как все стекла в доме были разбиты, и звонок разносился до самого леса, то не услышать его снаружи было попросту невозможно. Один из террористов, стоявший ближе других к дому, медленно вынул из ножен длинный блестящий тесак. Это был прыщавый молодой человек с жиденькой бороденкой и пустыми бесцветными глазами. Он медленно и неуклюже, но все же довольно решительно приблизился к проводам, соединяющим усадьбу электричеством и телефонной связью с внешним миром. Подойдя к незапертому щитку кабельного ввода, он открыл небольшую стальную дверцу, бесстрашно взмахнул тесаком и принялся перерезать им линию передач. Ослепительные голубые искры с треском полетели в разные стороны, террорист несколько раз дернулся, вскрикнул, послышалось шипение обугливаемой кожи, затем его тело еще несколько раз вздрогнуло и затихло. Совершилась электрическая казнь. Потом вспыхнула одежда, труп свалился на землю и стал медленно догорать.

Поместье лишилось электричества и связи. Телефонный звонок оборвался прежде, чем Чарльз успел дотянуться до трубки. Схватив спасительный чемоданчик, он почти бегом вернулся на кухню, склонился над Джорджем Стоуном и ввел ему солидную дозу противоядия. Пока он обрабатывал рану и перевязывал Джорджа, из гостиной появился Марк Пирсон.

— Нам надо срочно принять все меры, чтобы противостоять возможной атаке на дом, — сразу же шепотом начал он. — Нельзя терять ни секунды. Если террористы двинутся цепью и начнут бросать в окна гранаты, — нас уже ничто не спасет. Мы все до одного погибнем.

— Странно только, почему они до сих пор этого не сделали, — заметил Чарльз.

— Ума не приложу, — ответил Марк. — Создается такое впечатление, что они все или одновременно рехнулись, или находятся под воздействием какого-то наркотика.

Чарльз в задумчивости кивнул. До того как Кинтей потерял сознание, он тоже передвигался с трудом и вел себя очень нелогично. Но вполне вероятно, что он получил травму во время крушения Боинга. Такое поведение довольно часто наблюдается у больных при повреждении центральной нервной системы. Но странным казалось то, что и все остальные его товарищи вели себя точно так же. Если у всех у них были одинаковые симптомы и одинаковые повреждения мозга, — то что могло стать причиной этого?!

— Где самое надежное место в вашем доме? — спросил Марк Пирсон.

— В подвале, — не задумываясь, ответил Чарльз. — Его выстроили в старые добрые времена именно на тот случай, если там придется прятаться от нападения индейцев. В полу есть люк, и, спустившись вниз, его можно сразу же надежно закрыть, используя специальные засовы.

— Это и будет местом нашего окончательного укрытия, — решил Марк. — Я пойду и попытаюсь объяснить это всем остальным.

Он начал переползать от одного к человека к другому, объясняя каждому его конкретную задачу. В середине семидесятых Марку довелось служить в мотострелковых войсках, где он получил неплохую военную подготовку, но с тех пор он ни разу не участвовал в боевых действиях. К его великой радости, как раз в это время США закончили вывод своих войск из Вьетнама, и ему не пришлось воевать там. Однако сейчас он все равно очень живо вспомнил все то, чему его обучали в армии, и действовал быстро и, как ему казалось, достаточно компетентно. Кроме того, сознание собственной важности притупляло в нем чувство страха.

Дойдя до Сэнфорда Бермана, Марк сильно расстроился. Берман уже почти наполовину опустошил бутылку бурбона, и теперь пользы от него было мало. С отвращением Марк отобрал ненавистную бутылку и вылил остатки виски в раковину. Пьяный протест Сэнфорда был сейчас очень некстати — любые звуки могли привлечь внимание террористов и спровоцировать их на новое наступление. Джоан забилась в дальний угол и тихо всхлипывала, а ее муж начал во всеуслышание разглагольствовать о том, что если уж ему суждено умереть, то он не собирается погибать в трезвом виде. Успокоить Сэнфорда оказалось делом крайне нелегким, и в конце концов было решено поступить с ним следующим образом: Марк повалил его на пол и насел сверху, удерживая за руки, а доктор Анита, изловчившись, ввела ему максимальную дозу валиума, после чего он сразу же обмяк и заснул.

Все в доме были напуганы, — некоторые почти до истерики. Но Марк все же старался, как мог, успокоить их и добиться того, чтобы все начали действовать сообща. Они переползали из комнаты в комнату, собирая оружие и другие вещи, которые могли пригодиться в подвале, при этом стараясь делать все очень тихо — ведь любой шум или возглас мог легко спровоцировать новый обстрел.

Время от времени кто-нибудь выглядывал из окна, чтобы проверить, не готовится ли организованная атака террористов: ведь сами они еще не до конца были подготовлены к тому, чтобы укрыться в подвале в случае их наступления. Потом стали аккуратно сносить все собранное вниз, постепенно превращая подвал в настоящую крепость. Они запаслись свечами, самодельными факелами, продовольствием и водой. Захватили с собой радио и даже переносную газовую плитку для приготовления пищи. Но сюда они спустятся только в самый последний момент — когда вся остальная часть дома уже будет захвачена Зеленой бригадой. В подвале не было окон, его свод был выложен из крупных камней и подперт толстыми дубовыми сваями, между которыми на полу лежала солома. Сюда можно было попасть через единственный потайной люк по деревянной лестнице, ведущей на первый этаж.

Но все-таки даже такая крепость не могла быть идеальным убежищем. Если террористам удастся ворваться в дом, то они подорвут гранатами и тяжелую дубовую дверь столовой и вход в кладовую, откуда и начиналась ведущая в подвал лестница. В те давние времена, когда строился этот дом, никаких гранат у индейцев и в помине не было. А от их взрывов теперь вполне могут расшататься эти старые каменные своды, и тогда уже ни у кого из спрятавшихся под ними не останется ни единого шанса. Но даже если они и переживут взрывы гранат, то автоматная очередь первого же ворвавшегося в подвал бандита наверняка решит все.

Марк Пирсон надеялся только, что у террористов не хватит ума так продуманно довести дело до конца. До сих пор они действовали несогласованно и нелогично. Оставалось лишь надеяться, что так будет продолжаться и впредь.

Проверяя надежность дверей, Марк несколько раз встретился взглядом с Хитэр, и взгляд этот его ободрил. Она явно гордилась им. Он почувствовал это и, проходя очередной раз мимо жены, даже поцеловал ее. Это был легкий мимолетный поцелуй, но Хитэр поняла — ее супруг сможет постоять за них обоих.

Просто невероятно! Ему показалось, что он снова влюбился в свою жену. Именно сейчас, благодаря его находчивости, самообладанию и изобретательности, он почувствовал, как он был нужен ей все эти годы, всю их совместную жизнь, а особенно — в эти минуты…

 

Глава двадцатая

Вертолеты ФБР приземлились на аэродроме Шарлотсвилла в 19.35. Но снова они смогли подняться в воздух только в 20.00. На командирском вертолете вместе с Джимом Спенсером и Сэмом Бернарди летели еще десять бойцов из группы захвата. На остальных трех машинах также разместилось по десять солдат. Вертолеты шли низко, едва не касаясь друг друга и направляясь в тот самый район, где Боинг-747 был последний раз замечен радаром — примерно в ста милях к северо-западу от Шарлотсвилла. Прибыв на место, они разбили территорию на четыре квадрата, и каждый экипаж стал концентрическими кругами летать над своим участком, стараясь обнаружить упавший самолет.

— Нам очень сильно повезет, если удастся обнаружить его до заката, — сказал Спенсеру Сэм Бернарди. — Через полчаса станет уже темно. Придется возвращаться.

— Уорнер и Райс не стали бы и пытаться посадить самолет в лесу, — ответил Спенсер. — Это ведь верная смерть. Если только у них была другая возможность, они наверняка стали бы искать более подходящее открытое место. Будем надеяться, что они нашли его.

— Не похоже, — возразил Бернарди, грустно глядя вниз, на море непроницаемой листвы. С воздуха казалось, что кроны деревьев слились в сплошной зеленый ковер.

— Мы должны вести поиск до самой темноты, пока еще можно хоть что-то там разобрать, — мрачно сказал Спенсер, выпуская табачный дым изо рта и ноздрей. — Нам нельзя упускать ни одного шанса поскорее прикрыть это дело.

Бернарди только моргнул несколько раз подряд. В остальном его смуглое лицо осталось непроницаемым. Он подумал про себя: «Если кто-нибудь из террористов или заложников после катастрофы остался в живых, каким же, интересно, образом Джим Спенсер сможет скрыть подробности своего плана с кислородным голоданием?»

Вертолет, работавший в юго-западном секторе зоны поисков, обнаружил обломки Боинга в 20.45, когда солнце почти уже скрылось за чернеющими вершинами гор.

— Вижу часть фюзеляжа и оторвавшееся крыло, — по радио сообщил пилот вертолета Джиму Спенсеру. — Похоже на то, что они хотели использовать для вынужденной посадки полосу отчуждения местной газовой компании.

Спенсер передал координаты обнаруженных обломков пилотам других вертолетов, и вскоре уже все четыре машины кружились над местом аварии.

— Не вижу никакого движения, — передал Спенсер. — Мы сядем первыми. Остальным экипажам оставаться в воздухе и прикрывать нас до особой команды.

Выбирая пятачок для безопасной посадки, они успели заметить, что большая часть полосы отчуждения была недостаточно широкой — местами чуть ли не вдвое меньше, чем размах крыльев Боинга-747. На травянистой поверхности просеки, в том месте, где шасси гигантского лайнера первый раз коснулось земли, остались два больших углубления, а далее извилистые борозды следов шли вверх по склону горы. Оба крыла оторвались уже во время движения самолета по земле. Вероятно, это значительно снизило его скорость, но по той же причине самолет начал резко вилять из стороны в сторону. Обгорелая концевая часть левого крыла все еще дымилась на земле, а правое перевернулось и прислонилось к стволам деревьев. Фюзеляж самолета занесло вбок, и он врезался в лес под углом примерно в тридцать градусов к просеке — передняя часть была скрыта густой листвой, а хвост находился на виду на открытом участке местности.

— Ничего себе посадочная полоса, — без особых эмоций процедил Спенсер.

Качая головой в знак сочувствия к пилотам Боинга, Сэм Бернарди сказал:

— Они хорошо поработали, проявив такую сообразительность. И удача почти улыбнулась им. Похоже на то, что фюзеляж не очень-то пострадал. Может, кто-то еще и остался в живых.

Спенсер никак не поддержал такой оптимизм Сэма, и это молчание лишь сильнее укрепило Бернарди в мысли, что Джим вовсе не молится за то, чтобы хоть кто-нибудь из террористов или заложников был еще жив.

Командирский вертолет опустился на землю без происшествий, бойцы группы захвата выскочили из него и заняли боевые позиции, готовясь к штурму поврежденного самолета. Однако никаких выстрелов не последовало. Район оказался покинутым людьми. Пока дежурившие в воздухе вертолеты с выставленными из них стволами автоматов разлетались по периметру для прикрытия Спенсера перекрестным огнем, находящаяся на земле группа бойцов приблизилась к самолету, не встречая никакого сопротивления.

Спенсер и Бернарди, вооруженные автоматическими пистолетами 45 калибра, сразу поняли, что все, кто находился в момент посадки в пилотской кабине, вероятно, погибли. Нос самолета врезался в высокий платан, разбив в щепки его толстый ствол, причем верхняя часть дерева, обрушившись на фюзеляж, пробила остекление и оказалась в кабине пилотов.

Левая передняя дверь бескрылого самолета была широко раскрыта. На земле под ней — а зияющий проем находился на высоте почти двадцати футов — валялась куча брезентовых денежных мешков из Манхэттенского национального банка. Некоторые из них были открыты, и ветер разносил по округе смятые зеленые банкноты. Подойдя к мешкам ближе, Спенсер и Бернарди заметили на них пятна крови и следы грязных сапог. Было похоже, что эти сумки с деньгами использовали для смягчения ударов о землю, когда люди выпрыгивали из самолета и затем уходили, не обращая на деньги никакого внимания, словно те перестали иметь для них какое-либо значение.

— Здесь находится ФБР, — громко крикнул Спенсер. — Вы окружены! Бросайте оружие и выходите с поднятыми руками!

Он не ожидал услышать ответ, и, естественно, никакого ответа не получил.

По его распоряжению два бойца были подняты в самолет. Держа оружие наготове, они заглянули сперва в разбитую кабину пилотов, а затем спустились на нижнюю палубу и направились в противоположную сторону — в пассажирские салоны. И опять никаких выстрелов не последовало. Через несколько минут из двери показался один из бойцов со странным выражением на лице.

— Поднимитесь сюда, сэр, — обратился он к Спенсеру. — Вы не поверите этому.

— Там все в порядке?

— Да. Ну… вроде того.

Спенсер приказал радисту передать на остальные вертолеты, чтобы те приземлились, а находящиеся на них группы бойцов быстро прочесали окружающий лес. В это время из люка спустили на землю нейлоновую веревочную лестницу, и Спенсер с Бернарди поднялись на борт. Двигаясь по проходу между пустыми рядами кресел, они увидели, что почти над каждым сиденьем висит кислородная маска. Через разбитые иллюминаторы в салон попало множество веток и сучьев. По всему самолету была разбросана листва и хвоя, битое стекло и предметы военного снаряжения.

Наконец они заметили в фюзеляже огромную дыру от взрыва гранаты, возле которой в проходе лежало изрешеченное пулями тело Фреда Курбата. В салоне чувствовался сладковато-вяжущий запах гари и свернувшейся крови.

Полковник Чу был мертв. Он сидел в одном из кресел, на его лице все еще была надета кислородная маска, а руки сжимали края огромной раны в животе, нанесенной резаком Фреда Курбата.

В нескольких ярдах от этого места они увидели молодого человека с резкими чертами лица и квадратной челюстью, совершенно голого. На полу возле его ног валялся темный костюм-тройка. Юноша рассеянно занимался мастурбацией и глупо улыбался, глядя на Спенсера, Бернарди и двух бойцов, будто бы такое поведение не только считалось нормальным в обществе, но даже и поощрялось.

— Фу, дерьмо! — вырвалось у Спенсера. — Может, нам следует прекратить жалкое существование этого несчастного ублюдка?

— Подождите минутку, — ответил Бернарди. — Кажется, это его костюм лежит на полу. Похоже, это заложник, а не террорист.

— Какое это имеет значение? — перебил его Спенсер. — Большая часть его мозга уже разрушена из-за недостатка кислорода. Он теперь никому не нужен.

Не осознавая того, что речь идет о его судьбе, голый молодой человек невозмутимо продолжал мастурбировать. У Спенсера это зрелище вызвало прилив глубочайшего отвращения. Он сжал в руке свой пистолет с большим желанием немедленно пустить его в ход.

Но в этот момент со стороны кабины пилотов послышался слабый стон. Спенсер обернулся, и тут молодой человек, член которого все еще находился в возбужденном состоянии, с диким ревом набросился на него, стараясь схватить руками за горло. Спенсер ловко отпрыгнул назад и без колебаний нажал на спусковой крючок. Выстрелом юноше снесло половину черепа. Потом все какое-то время стояли, молча уставившись на мертвое тело, застывшее на осколках разбитых иллюминаторов. И вдруг опять из пилотской кабины послышался стон. Спенсер набросился на бойцов:

— Почему вы не проверили, остался ли там кто-нибудь в живых?

— Сэр, — заговорил один из них. — Было непохоже на то, чтобы там кто-то мог уцелеть. У входа на полу лежит женщина, убитая выстрелом в голову, а командир и второй пилот раздавлены толстым деревом. Никто из них не двигался, когда мы осматривали кабину.

Спенсер быстро зашагал по проходу вперед, остальные последовали за ним. Войдя в кабину мимо мертвого тела Элизабет Стоддард, Спенсер громко позвал:

— Уорнер! Райс! — Потом просунул голову через обломки и заполняющую кабину листву платана, но не смог продвинуться дальше, чтобы выяснить, кто же здесь может стонать.

— Спенсер… это ты? — еле слышно прохрипел Ларри Уорнер.

— Да! Держись, Ларри! Мы вытащим тебя отсюда! — возбужденно прокричал Джим.

Им пришлось применить автоген и гидравлический домкрат, чтобы вырезать куски искореженного металла и убрать ствол дерева, придавивший командира и второго пилота. Дэйв Райс был мертв, его тело насквозь пронзил обломок дерева толщиной в добрых три дюйма. Ларри Уорнер был тоже зажат при крушении обломками, но чудом остался жив. Обе его ноги, очевидно, были перебиты, сломано несколько ребер и, возможно, имелись еще какие-то внутренние повреждения. Однако еще до того, как ему сделали противошоковую инъекцию морфия, он успел рассказать Джиму Спенсеру все, что сам знал о случившейся катастрофе — он поведал о взрыве и последовавшей декомпрессии в пассажирских салонах, о загоревшемся левом крыле и вынужденной посадке, которую, к сожалению, удалось совершить слишком поздно, чтобы предотвратить разрушение мозга пассажиров. А кислородные маски по известным причинам на самолете не работали.

— Все-таки это большая удача, — сказал Спенсеру Сэм Бернарди, — что горящее крыло оторвалось, иначе взорвался бы весь самолет.

— Что и решило бы все наши проблемы, — мрачно сказал Спенсер. — И сейчас нам оставалось бы только собрать куски трупов и разложить их по пластиковым мешкам.

— Но Уорнер тоже тогда был бы мертв. Вы считаете это нормальной ценой?

Спенсер криво усмехнулся, как усмехается завзятый реалист, глядя на мечтателя-идеалиста.

— Уорнер прекрасно знал о предстоящем риске, когда принимал наше предложение. Он, Райс и я дали директору ФБР слово, что мы сделаем все, чтобы не поставить репутацию Бюро под удар.

Бернарди почувствовал себя неуютно и даже смутился, поскольку в этот момент ощутил себя сообщником дьявола.

— А как же насчет заложников? — услышал он словно со стороны свой собственный голос. — Уж они-то не знали ничего о том риске, которому им предстояло подвергнуться.

— У нас просто не было возможности сообщить им об этом, — цинично улыбнулся Спенсер. — Но мы сделали то, что, по нашему мнению, они бы и сами попросили нас сделать. Таким образом мы пытались спасти их от коммунистов. И теперь не можем нести никакой ответственности за то, что с ними случилось, потому что это произошло не по нашей вине. Я имею в виду взрыв… Вы разве не понимаете, что общественный скандал приведет к закрытию ФБР? Ведь оно окажется не в лучшем положении, чем ЦРУ после уотергейтского дела. Если вы помните, то доверие к ЦРУ тогда упало настолько, что его чуть не ликвидировали.

Бернарди с нескрываемым удивлением посмотрел на Спенсера.

— Вот вы говорили, что мы не можем нести никакой ответственности… Вы, конечно, не имеете в виду… — Он специально не закончил вопроса — оба прекрасно знали, о чем именно Бернарди хотел спросить: не имеет ли Спенсер в виду преднамеренного убийства заложников?

Тем не менее Джим уклонился от прямого ответа на этот незаконченный, но очевидный вопрос.

— Я могу лишь сказать вам, что уже принял ряд твердых решений и теперь намерен последовательно выполнять их на благо ФБР. Вы должны понять, Бернарди, что именно я руковожу этой операцией, и если вы собираетесь принимать в ней участие, то вам следует проявить лояльность и добрую волю к сотрудничеству.

— Допустим все же, что мы еще можем спасти кого-нибудь из заложников, — начал Сэм, отчаянно пытаясь предложить Спенсеру альтернативу его крайним мерам. — Для печати и радио мы можем дать сообщение, в котором возложим всю вину на Зеленую бригаду. Мы скажем, что с пилотом все в полном порядке, но некоторые из заложников и террористов могут иметь повреждения мозга из-за того, что кислородное снабжение пассажирских салонов было нарушено в результате взрыва гранаты.

— Это неплохая идея, — кивнул Спенсер, обдумывая предложение и зажигая новую сигарету.

Бернарди почувствовал облегчение, но в то же время его настораживала та легкость, с которой Спенсер с ним согласился.

Но затем Джим уточнил:

— Я имею в виду то, что это хорошая идея на тот случай, если мы не переловим их всех до единого. Сделав такого рода заявление мы неплохо прикроем свой зад, если вдруг кому-то из этих людей с поврежденными мозгами удастся от нас ускользнуть, и они попадут в руки гражданских властей. Вы хорошо соображаете, Бернарди, о чем идет речь?

Сэм Бернарди пристально посмотрел на него, а потом отвернулся, чувствуя свое поражение, но все еще не веря в услышанное. Зачем он отправился сюда, в эти горы? Почему он не остался на аэродроме? Ведь когда он служил во Вьетнаме, он никогда не участвовал в той грязной работе, которую выполняли боевые подразделения, а делал только то, что от него требовалось. Он доставлял солдат к месту операции и потом забирал их обратно. Сэм не принимал личного участия ни в какой стрельбе. Это делали находившиеся в вертолетах снайперы или доставленные им ударные команды уже на земле. А он выполнял только то, что ему полагалось — и не более. Так зачем же он сейчас высовывает голову? Все равно руководит всем Спенсер. И что бы ни случилось, вся ответственность ляжет именно на него — как с моральной, так и с юридической стороны.

Тогда почему же Бернарди сейчас чувствует, что ему необходимо вмешаться? Почему именно он должен предотвращать ненужное кровопролитие? Может ли быть такое, что подсознательно он — стоик и очевидный циник — ищет возможность искупить свою вину во всех тех делах, которые творились при его молчаливом попустительстве и одобрении в джунглях и на рисовых полях Вьетнама целых пятнадцать лет тому назад?

 

Глава двадцать первая

Вся стрельба прекратилась примерно час тому назад. Некоторые из нападавших вели огонь до тех пор, пока у них не кончились патроны, но все же у многих еще оставались запасные обоймы.

Солнце село, но теплая июньская ночь была ясной и лунной, и этот свет от звезд и луны оказался настолько ярким, что террористов, окруживших усадьбу Карсон, было прекрасно видно, когда они передвигались вокруг дома в тени платанов и плакучих ив.

Чарльз Уолш, Марк и Хитэр Пирсоны и Бен Харрис продолжали вести наблюдение из четырех окон первого этажа, прикрывая все четыре стороны дома. Но никто из них не был как следует вооружен. Марк имел при себе отобранный у Кинтея автоматический пистолет 45 калибра с достаточным количеством патронов, но у него была небольшая прицельная дальность. Чарльз, Хитэр и Бен захватили с собой старое оружие времен гражданской войны, в котором еще применялся черный дымный порох — заряжающийся со ствола ричмондский мушкет, старый морской кольт и еще один револьвер времен Южной Конфедерации. Все эти реликвии раньше висели на стене в кабинете Уолша. Еще у них были ножи и топорики для разделки мяса. Все, обороняющие дом, знали, что ничего не смогут сделать, если террористы начнут вести прицельный огонь с большого расстояния. Их задачей было дать отпор нападающим, если те попытаются поодиночке или группами ворваться в дом или подойти достаточно близко, чтобы забросать его гранатами.

Если же бандитам удастся прорвать оборону, то защитникам усадьбы придется бежать к люку подвала и условленным образом стучать по нему. Кто-нибудь из уже спрятавшихся внизу отодвинет засов и откроет люк. И тогда они спустятся в подвал и присоединятся ко всем остальным. Сейчас там уже находились четыре женщины — Джоан Берман, Софи Харрис, Анита Уолш и Андри Уорнак. Все они были здоровы, хотя и напуганы, обеспокоены и охвачены горем. Кроме них в подвале было и несколько не совсем здоровых людей. Джордж Стоун с приступом лихорадки лежал на старом диване, над ним деловито хлопотала Джейни. Сэнфорд Берман раскинулся в алюминиевом шезлонге с холщовой обивкой и громко храпел. От него сильно разило виски. Генерал Кинтей, все еще связанный и с кляпом во рту, тихо постанывал на матрасе на твердом земляном полу.

Портативный радиоприемник в подвале был настроен на станцию, передающую новости. Все укрывшиеся здесь от нападения террористов, кто только был в состоянии трезво оценивать обстановку, надеялись, что по радио передадут какое-нибудь специальное сообщение о том, что власти знают о приземлении самолета с Зеленой бригадой в их районе и к ним уже спешат на помощь. Но пока ничего подобного не было слышно. Передавались лишь обычные новости о каких-то дальних бедствиях, о политике, спорте, и сообщения о погоде.

Наверху, на посту, занятом доктором Чарльзом Уолшем, у одного из окон гостиной, был другой портативный приемник, настроенный на эту же станцию. Он слушал его через наушник. В руках Чарльз держал свой ричмондский мушкет времен Гражданской войны между Севером и Югом. Вот прошлое и столкнулось с настоящим — современное зло уничтожило то, что он так бережно лелеял и что было ему так бесконечно дорого.

Погрузившись в ностальгию по прошлому, Чарльз научился заряжать старые пистолеты и ружья и стрелять из них. И вот теперь он использовал их для своей защиты. Он частенько стрелял по бумажным мишеням и картонным силуэтам оленей и медведей гризли, потому что был слишком мягким и добросердечным, чтобы ходить на настоящую охоту. Но все-таки ему хотелось испытать чувство солдата или охотника прошлых времен. Подумать только! Когда-то людям приходилось полагаться на это оружие в своей борьбе за выживание. А ему никогда еще не приходило в голову, что однажды он будет вынужден убить из него человеческое существо.

По иронии судьбы, насколько стало известно Чарльзу во время проводимых им исторических изысканий, усадьбе Карсон ни разу не приходилось отбивать нападений индейцев, однако, когда ее строили, были приняты все меры защиты на такой случай. Большинство юго-восточных индейских племен погибли от пуль белых завоевателей и болезней еще за несколько десятилетий до того, как стало процветать поместье Карсон. Теперь же пришлось столкнуться с опасностью гораздо худшей, чем нападение вооруженных луками дикарей, но сражаться при этом приходится с оружием, годным разве что для защиты от стрел и томагавков.

Выглядывая из окна на лужайку перед своим обожаемым домом, Чарльз видел, как его противники, словно привидения, кружатся под деревьями, то выходя из тени, то снова скрываясь в ней. Казалось, они бродят здесь без определенной цели. Видимо, эти люди делают зло ради зла. Но Чарльз не понимал, почему. Что сделало их такими? Как первобытный человек, он испытывал сейчас смертельный страх перед тем, чего не мог объяснить и понять.

Чарльз и сам всегда был человеком рассудка и всю жизнь интересовался тонкостями и нюансами человеческого интеллекта. Он привык абстрактно анализировать эмоциональные и умственные проблемы своих пациентов. Но сейчас ему предстояло действовать, а не просто наблюдать, иначе он не сможет помочь никому спасти свою жизнь.

Тем временем Джим Спенсер уже летел на вертолете в Ричмонд, где располагалось региональное управление ФБР. В Шарлотсвилле такого управления не было. Спенсер договорился о том, что через ричмондское управление он будет держать связь с директором ФБР в Вашингтоне и контролировать содержание и распространение своего заявления для печати и радио. Кроме Спенсера и пилота в вертолете никого не было.

Три других экипажа были отосланы назад в Шарлотсвилл. Один из них вез с собой в больницу Ларри Уорнера. На остальных вертолетах бойцы группы захвата направлялись на аэродром для ночлега. На рассвете Спенсер присоединится к ним. Сейчас же было слишком темно, чтобы прочесывать леса в поисках террористов, но при дневном свете все будет иначе. На них начнется настоящая охота, и все будут уничтожены, как и мечтал Спенсер еще в Нью-Йорке, когда Зеленая бригада только начинала свою дерзкую акцию.

Спенсер решил, что живущие в горах люди, которые могут оказаться в опасности, подождут своего спасения до утра. Для средств массовой информации эта задержка будет объяснена тем, что к моменту обнаружения места крушения Боинга стало уже слишком темно, чтобы начинать операцию. Действительной же причиной было нежелание Спенсера допускать посторонних к ликвидации последствий его провалившегося мероприятия. Он и не думал обращаться к местной полиции или полиции штата с просьбой проверить дома местных жителей. Ведь если бы они начали шарить по округе, то могли бы легко обнаружить такое, что поставило бы в неловкое положение не только его самого, но и ФБР в целом. А если ему удастся довести всю операцию до конца под своим единоличным контролем, он сможет потом представить это дело таким образом, чтобы накал страстей очень быстро прошел.

По прибытии в управление ФБР в Ричмонде Спенсер собирался подготовить сообщение для радио и печати. В нем говорилось бы, что захваченный самолет уже находится на земле, и пилот остался в живых, совершив вынужденную посадку после взрыва террористами гранаты в пассажирском салоне. В результате завязавшейся борьбы некоторые заложники и террористы были убиты, а другие, вероятно, получили повреждения мозга из-за того, что снабжение кислородом пассажирских салонов было нарушено вследствие взрыва гранаты. В этом сообщении ничего не будет говориться об операции ФБР по ликвидации всех последствий аварии, которая начнется лишь завтра утром. Спенсер умолчит и о точном месте падения Боинга, чтобы не вызвать панику у людей, проживающих в этом районе и чтобы местные слуги закона не совали свой нос куда не следует.

* * *

Хитэр Пирсон была, конечно, напугана, но все же гордилась и мужем, и собой. Ведь она нашла в себе мужество отстоять первую вахту вместе с ним. Ее пост был на кухне, а Марк находился рядом в столовой. Добросовестно выполняя советы мужа, она стояла возле самого окна, чтобы было удобней вести наблюдение, но одновременно старалась не выходить из тени, чтобы никто не заметил ее снаружи. Хитэр заткнула за пояс большой нож для разделки мяса, а рукой время от времени ощупывала тяжелый большой револьвер времен Гражданской войны, который лежал неподалеку на раковине. Если только они с Марком выберутся отсюда живыми…

Она с самого начала сказала себе, что если хоть кто-нибудь останется цел, то это будет, главным образом, благодаря ее мужу. Он сумел сейчас показать, из какого теста он сделан на самом деле. В такой чрезвычайной обстановке проявились его лучшие качества — мужество, деловитость, сообразительность. Он нашел занятие каждому, даже тем, кто был настолько запуган, что боялся пошевелиться. Хитэр тоже пришлось нелегко. Она не могла и предполагать, что ей придется когда-нибудь делать нечто подобное. Самым ужасным и печальным из всего пока что было перенесение окровавленных тел Бренды и Мередит Мичам наверх, чтобы уложить их в кровати и накрыть простынями. Потому что стоять на вахте здесь, в кухне, зная, что их трупы лежат совсем рядом, было просто невыносимо.

Но у кухни было одно важное преимущество: это был отличный наблюдательный пункт, который, кроме того, находился ближе всех остальных к подвалу. Тут же была и кладовая с продуктами — прямо позади Хитэр. А всего в десяти футах — люк в подвал. Она сообразила, что Марк умышленно поставил ее именно здесь, стараясь тем самым как можно лучше обезопасить ее и быть, по возможности, рядом. Может быть, для того, чтобы понять, как он действительно любит ее и заботится о ней, и потребовалась именно такая кризисная ситуация. И кто знает, может, теперь любовь с новой силой вспыхнет в их сердцах и для них начнется совсем другая, счастливая жизнь? Только бы выбраться отсюда живыми…

Хитэр поняла, почему Марк стал снова самим собой — таким, каким он был раньше, хотя он тоже в какой-то степени был сейчас напуган и подавлен. Сейчас он делал нечто жизненно важное и необходимое всем. От его правильных действий зависело очень многое. Если бы он не взял бразды правления в свои руки, кто бы сделал это вместо него? Кто бы сумел так безошибочно расставить посты и определить каждому задание? На карту было поставлено слишком многое. Может быть, это неведомое раньше чувство собственной неповторимости и необходимости для других зажжет в нем новый огонь надежды? И когда все будет уже позади, вдруг он поверит в себя не только как в настоящего мужчину и стратега, но и как в художника?

Или же, наоборот, как только адреналин перестанет в избытке поступать в его кровь, он вновь превратится в прежнее отчаявшееся и жалкое существо?

Хитэр не знала ответа на этот вопрос, но сердце ее наполнилось надеждой. Неожиданно вдалеке тихо заржала одна из лошадей. Хитер вздрогнула — через разбитые окна звук казался неестественно звонким и резким. Она шагнула вперед и осторожно выглянула наружу, пытаясь понять, что творится возле загона. Пуля и Молния заржали еще громче, явно напуганные присутствием кого-то постороннего. Потом они стали бить копытами по деревянной изгороди, пытаясь разбить ограждение и вырваться на волю. И только тогда Хитэр увидела, что так сильно испугало коней. В ту же секунду она схватила с раковины старинный револьвер и крепко сжала его в руке. К загону медленно ковыляли трое террористов. Один из них нервно захихикал, увидев животных.

— Что там происходит? — раздался из столовой шепот Марка.

— Лошади! — так же тихо ответила Хитэр. — Они напуганы!

— А с тобой все в порядке?

И тут раздалось сразу несколько выстрелов.

Хитэр отпрянула назад и бросилась на пол. Но террористы стреляли не в нее. Ни одна пуля не влетела в дом. Они безжалостно расстреливали великолепных скакунов.

Стрельба продолжалась до тех пор, пока не опустели магазины их автоматов и не послышались противные глухие щелчки — патроны кончились.

— Хитэр! — громким шепотом позвал Марк.

Она осторожно приподняла голову и увидела в загоне трупы лошадей. Террористы стреляли настолько беспорядочно, что часть изгороди разлетелась в щепки.

— Лошади погибли! — сообщила она. — Они застрелили Пулю и Молнию!

— Тише! — Марк не хотел, чтобы их услышали.

Хитэр чуть не забыла, что разговаривать громко было сейчас большой глупостью. Слезы безудержно катились по ее щекам, и она еще крепче сжала свой револьвер, ожидая, что шквал огня обрушится сейчас и на дом. Но ничего подобного не произошло. Только возле загона продолжали раздаваться щелчки уже разряженного оружия.

Собравшись с духом, Хитэр снова прильнула к окну и увидела за ним жуткую картину: трое террористов по-прежнему стояли возле загона и пустыми глазами созерцали разбитую изгородь и окровавленные трупы Пули и Молнии. Они не шевелились, а только продолжали нажимать на курки, будто бы в этом сохранялся какой-то смысл. Постепенно из леса вышло еще с полдюжины таких же зомбиобразных существ, они присоединились к своим товарищам, но не предпринимали никаких действий, а просто стояли у загона и тупо смотрели перед собой. Тогда до Хитэр дошло, что у этих новых пришельцев просто нет оружия — вот почему они не стреляют. Она прищурилась, чтобы получше разглядеть их. Среди новичков оказались две неплохо одетые женщины, у одной из которых на ногах были туфли на высоком каблуке. Еще один солидного вида джентльмен был одет, как директор какой-нибудь крупной фирмы. И тогда Хитэр догадалась, что это — бывшие заложники Зеленой бригады. Оставалось только неясным, почему они больше не боятся террористов и подходят к ним на такое близкое расстояние, не опасаясь расправы, да еще без присмотра разгуливают по двору и вообще бродят, где им только вздумается. Потом новички медленно повернулись в сторону дома и в их глазах Хитэр, едва успевшая спрятаться за занавеской, увидела ту же пустоту и звериную ненависть. Они ничем не отличались от террористов. Правда, у них не было оружия.

* * *

В тот самый момент, когда Хитэр, заслышав выстрелы по лошадям, бросилась на пол кухни, один из бывших заложников подошел к заднему крыльцу дома. Он встал между дверью и окном таким образом, что Хитэр никак не могла его видеть. Это был совсем еще молодой человек с ярко-оранжевыми крашеными волосами, торчащими вверх по последней панковской моде. На нем была надета красная блестящая водолазка и такого же цвета облегающие плотные брюки. Запекшаяся кровь залепила ему обе ноздри, и теперь парень тяжело дышал ртом, обнажая при этом сломанные кривые передние зубы.

В отличие от других бывших заложников этот молодчик имел при себе оружие — винтовку того несчастного террориста, который вздумал перерезать тесаком проводку и таким образом устроил себе казнь. Но эту винтовку юноша нес совсем не так, как это принято у военных. Он волочил ее по земле, ухватившись за ремень, будто ненужную, но забавную вещицу, которую только что нашел, гуляя в лесу, и теперь раздумывал: вроде и вещь никчемная, и бросить жалко.

Неожиданно он заметил в окне лицо Хитэр и сразу же понял, что ему непременно надлежит овладеть ею. Ему давно уже грезилось, что он когда-нибудь трахнет именно такую вот симпатичную чистенькую блондинку. И теперь его поврежденный мозг уже не мог переключиться ни на что другое. Он приставил винтовку к перилам крыльца, тихо, но очень быстро расстегнул молнию на брюках и вынул свой член.

Но как же схватить эту женщину? Она, пожалуй, стоит далековато от него.

И тут его взгляд упал на ремень винтовки. Для него это было все равно, что веревка, привязанная к совершенно ненужной палке. Но вдруг откуда-то из глубины подсознания всплыли кадры какого-то документального фильма: такими палками с веревкой собачники отлавливают бездомных дворняг, накидывая им на шею петлю.

Парень пригнулся, кровь в его члене отчаянно стучала, а он все стоял и ждал, когда же наконец эта женщина подойдет достаточно близко чтобы он смог накинуть на ее шею свою удавку.

«Смена караула» должна была произойти через пятнадцать минут, ровно в одиннадцать часов. Софи разрывали противоречивые чувства: с одной стороны ей страстно хотелось, чтобы это время поскорее прошло, и Бен вернулся в подвал живым и невредимым, а с другой — ей было страшно подниматься туда, наверх. Она сидела на нижней ступеньке подвальной лестницы и поминутно бросала взгляды на люк над своей головой. Несколько минут назад она услышала автоматную очередь и приготовилась открыть вход в подвал тем, кто уцелел после этого нападения и теперь нуждался в убежище. Но никто не постучался, и ей не пришлось отодвигать тяжелый засов. И все равно она сидела и дрожала, постоянно думая о Бене. И даже зазвучавший под сводами мягкий и ровный голос Аниты испугал ее, хотя доктор Уолш хорошо знала, как надо успокаивать нервных людей в момент стрессовой ситуации:

— Не волнуйтесь… это случайные выстрелы. Если там наверху начнется что-то серьезное, они сразу же дадут нам знать.

— А вдруг они уже все погибли? — всхлипнула Софи. — Откуда вы знаете, что их не убили той самой очередью, которую мы недавно слышали? Может, они уже лежат там в крови, а террористы тем временем подходят к дому…

— Нет, я в такое не верю, — спокойно ответила Анита. — Все эти выстрелы звучали на заднем дворе, а наши посты расположены по всем четырем сторонам. Так что, стреляя лишь с одного места, невозможно убить сразу четырех часовых.

Такое простое логическое объяснение поставило Софи в тупик. Она всегда хорошо относилась к доктору Аните, но теперь ее уважение к ней возросло сразу в несколько раз. Она чувствовала прямо-таки благоговение перед этой отважной женщиной, которая способна еще разумно рассуждать в такие трудные минуты. Но женское сердце все равно не поддалось никаким логическим доводам, и Софи проволновалась все оставшееся время, пока наконец Бен, здоровый и невредимый, не показался на ступеньках подвала.

С тех пор, как Бен вышел на пенсию, он стал настоящим занудой, день и ночь пристававшим к ней со всевозможными советами и наставлениями. Сорок лет он проработал инженером на фабрике, и за эти долгие годы у него, естественно, сформировался свой стиль и подход к работе. Он привык делать все по расписанию и считал себя «непревзойденным руководителем», хотя теперь у него остался всего один подчиненный — его собственная супруга. И это в конце концов так надоело бедной женщине, что в последние месяцы она всерьез начала подумывать о разводе.

Но теперь Софи просто мечтала о том, чтобы утром проснуться от его придирок по пустякам, от его постоянных надоедливых указаний, как лучше сделать то или это. Ей так было необходимо это обычное занудное утро. Каждый раз на завтрак — неизменный кофе с осточертевшими булочками. А потом садиться с ним и смотреть, как солнце поднимается над горизонтом из небоскребов, с балкона их квартиры в таком же высотном доме. А потом выслушивать целую лекцию о том, как именно нужно стирать его рубашки и при какой температуре их сушить, и как складывать после глажки. Она поняла, что прекрасно может смириться с его старческим занудством, и даже начать по-своему любить его, если только они будут живы.

Анита Уолш осматривала Джорджа Стоуна. Он лежал на боку и все еще находился под воздействием укола. Сразу после того, как в него попала отравленная стрела, его пульс стал сбиваться, начались сильное головокружение, тошнота и рвота. Пока Чарльз перебинтовывал его в кухне, Джордж успел запачкать рвотой весь пол. Но сейчас он уже чувствовал себя значительно лучше, хотя еще сильно потел, а края ранки побагровели и отекли из-за повреждения кровеносных сосудов и действия яда. Это был яд, вызывающий свертывание крови, как, например, у гремучих змей, а не нервно-паралитического типа, как у кобр.

— Доктор Анита, — спросила вдруг Джейни каким-то слабым и далеким голосом. — Мой папа умрет?

— Нет. Думаю, что нет, — Анита ласково прижала девочку к себе. — По-моему, мы как раз вовремя ввели ему противоядие. Наверное, эта стрела не очень глубоко вошла в тело твоего папы; видишь, какие у него крепкие мускулы на спине? И кроме того, она попала в лопатку. Наверное, только несколько капель яда успело попасть внутрь. И, как видишь, противоядие уже успешно действует.

Анита прекрасно понимала, что если бы стрела была заправлена ядом нервно-паралитического действия, то Джордж Стоун был бы уже мертв: Уолши хранили в доме противоядия только от таких змей, которые водились в этих местах. К счастью для Джорджа, яды, вызывающие свертывание крови, всасываются очень медленно. Но самое страшное было в том, что он мог получить и изрядную дозу этого яда, а не две-три капли, как сказала Анита, чтобы не испугать девочку. Кто знает, сколько отравы может влить полоумный фанатик-террорист в свою дьявольскую стрелу? Может быть, у них всего несколько таких стрел, но с большим количеством яда, а может — целая сотня, но со считанными каплями смертоносной жидкости.

— А как срабатывает противоядие? — спросила Джейни, в смущении опуская глаза.

— Это похоже на прививку. Как вакцина, знаешь? — объяснила Анита. — Можно делать лошади уколы ядом, понемногу увеличивая дозу, и в конце концов такая лошадь становится нечувствительной к укусам змей. Вот из крови таких лошадей и делают лекарство, чтобы лечить им людей.

— Я никогда не слышала о таком лекарстве, — простодушно призналась Джейни. — В нашей деревне про него даже не говорят. Мы ведь считаем, что от укуса змеи можно вылечиться только молитвами.

— Ну, тогда садись к папе поближе и помолись за него, — нежно сказала Анита и погладила девочку по голове.

Андри Уорнак сжалась в комок в алюминиевом шезлонге, стоявшем в самом дальнем и темном углу подвала. Она мысленно представляла себе, что могло случиться с Гарви, и от этого ее горе становилось еще сильнее. В глубине души она понимала, что ее мужа больше нет в живых, и виной этому — она сама.

Когда днем, оставшись вдвоем в своей комнате, чтобы переодеться к ужину, супруги обменялись первыми впечатлениями, то сразу же рассорились.

Гарви приревновал ее к Чарльзу, заявив, что она «флиртует с ним прямо в открытую», на что Андри моментально отреагировала, буквально следующими словами: «Не понимаю, какое это имеет к тебе отношение. По-моему, после моей операции ты только и мечтаешь о том, как бы побыстрее от меня избавиться».

Она, конечно, и в самом деле флиртовала с доктором. Но вовсе не из-за того, что хотела завести с ним нечто вроде романа: просто ей было интересно, сумеет ли она заинтересовать его своей персоной. Ей было необходимо почувствовать, что она все еще привлекательна, и если не муж, то хоть кто-то другой может пусть не полюбить, но хотя бы испытать к ней определенную симпатию.

Когда Андри начала выздоравливать после длительной и тяжелой болезни, которая чуть не свела ее в гроб, у нее не осталось почти никаких положительных эмоций — даже поддержки собственного мужа. Но потерять его любовь в такой страшный период жизни было для нее просто невыносимо. И по этой причине уже из одного только чувства самосохранения она в тот момент не могла поверить, что теряет его, вернее — не хотела поверить, и всеми средствами заставляла себя думать, что никаких проблем между ними не существует. Но теперь, спустя многие месяцы, когда она набралась уже и физических, и моральных сил, Андри готова была оказать ему достойное сопротивление и сполна отомстить за свою разрушенную жизнь и загубленную любовь.

Однако постоянные сражения с его гневом, недовольством и постепенным отчуждением быстро вымотали ее саму. И Андри пришла к выводу, что в ближайшее время ее замужество должно завершиться разводом. Такой союз просто не имел права на существование. А ее роковая болезнь лишь ускорила естественный ход событий. Видимо, они так никогда по-настоящему и не любили друг друга, но если бы не эта операция, то, Андри, может быть, и до сих пор бы еще не чувствовала, что для Гарви она безразлична.

Осознав этот прискорбный факт, она стала смотреть на мужчин по-другому, оценивать их сильные стороны и сравнивать с достоинствами мужа, которых у Гарви на поверку оказалось не так-то уж много.

Для Андри такой человек, как Чарльз Уолш, казался просто воплощением идеала, потому что совершенно не походил на ее собственного супруга. Чарльз был образован, благороден и умен. Но когда Гарви обвинил ее в том, что она слишком уж внимательно посматривает на доктора, она лишь демонстративно разозлилась:

— Неужели ты вообразил, что я влюбилась в нашего психиатра? И как только у тебя язык поворачивается нести подобную чушь?!

Она не утешила мужа, не успокоила и не рассеяла его сомнения, как советовали Уолши во время ее визитов в Ричмонде. Наоборот, она лишь сильнее распаляла его, и чтобы завести окончательно, продолжала уже открыто кокетничать с Чарльзом и во время ужина, и потом, в гостиной. Именно из-за этого Гарви в полном одиночестве и отправился на прогулку. В этот раз он не смог защититься от нее — довольной, торжествующей, смешавшей его с грязью на глазах у всех.

Но если бы она вела себя хоть чуть-чуть по-другому, он сейчас был бы снова рядом, целый и невредимый…

Хотя теперь все это казалось таким чужим и далеким… Словно чувство вины, которое постоянно приходит во сне и не исчезает, пока окончательно не проснешься. Было невозможно поверить в то, что еще несколько часов назад они ужинали вместе за одним столом, а потом пили херес и разговаривали с простыми и милыми людьми в красивых костюмах и вечерних платьях, перемежая непринужденную беседу своими колкими замечаниями в адрес друг друга. Теперь все переоделись в джинсы и простые рубашки, были запачканы кровью и грязью.

И всех поглотили страх, горе и неизвестность. А кое-кого — еще чувство вины и раскаяния вдобавок ко всему прочему. А Гарви все равно не было… И может быть, его уже не было в живых. Как ей хотелось сейчас, чтобы он вернулся! Андри бы сделала для него все, что угодно, даже если потом они и не будут жить вместе. Но только бы он не умирал…

Размышляя об этих несчастных, запуганных людях, сидящих рядом с ней в тусклом свете керосиновых ламп, Андри понимала, что не одна она хотела бы повернуть время вспять и вернуться на несколько часов назад. По сравнению с тем почти безвыходным положением, в котором все они сейчас оказались, все семейные проблемы, которые, собственно, и привели их сюда, теперь выглядели банальными и даже смешными.

Андри подняла глаза и увидела, что Анита приготовила на переносной плитке кофе, разлила его в чашки и несла одну из них к ней.

— Выпейте горячего кофе, — предложила она. — Надо взбодриться немного. Через пять минут — наша очередь заступать в караул.

— Благодарю вас, — как-то неестественно вежливо произнесла Андри. При одной только мысли о том, что ей скоро придется подняться туда, наверх, в ее кровь поступило столько адреналина, что никакого кофе уже не требовалось для поддержания ее в бодром состоянии.

— Как вы себя чувствуете? — заботливо спросила Анита.

— Нормально… Попробую пережить и это… — мрачно ответила Андри.

— Не думайте ни о чем плохом. Может быть, Гарви заметил, что дом окружен, и сейчас прячется где-то в лесу. Возможно, он нашел себе неплохое убежище… И не исключено также, что скоро он вернется с подмогой из ближайших селений.

— Именно об этом я и думала, — солгала Андри. Внутренний голос подсказывал ей, что Гарви никогда уже не вернется. Сейчас же ей просто хотелось, чтобы Анита поскорее ушла и оставила ее в покое, наедине со своими невеселыми мыслями. Наедине со страхом и чувством вины.

Как и Гарви тогда, ей сейчас нужно было побыть одной.

Как раз в этот момент застонал Сэнфорд Берман, и Анита пошла его проверить.

— Кончается действие препарата, — шепотом сказала она Джоан, которая сидела возле мужа на стуле. — Он скоро проснется, и, скорее всего, у него начнутся сильные головные боли и невыносимая тошнота, но этим все неприятности и ограничатся.

— Если только он не доберется до очередной бутылки, — прошептала Джоан.

— Это вряд ли возможно, — ответила Анита. — Все бутылки разбиты пулями, кроме той, которую он успел выпить. Весь бар после этого превратился в щепки.

— Как мне ему помочь? — еле слышно спросила Джоан.

— Попробуйте напоить его черным кофе. Чем больше, тем лучше. Если он окончательно придет в себя, то сможет быть нам весьма полезен.

В этот момент Сэнфорд приоткрыл налитые кровью глаза. В тусклом свете керосиновых ламп его опухшее с перепоя лицо приобрело зловещий оранжевый оттенок и напоминало теперь рожу людоеда, или человека, прибывшего на костюмированный бал в самой страшной маске. Джоан встала возле мужа на колени и, заботливо поддерживая его голову, помогла ему встать.

— Сейчас я принесу тебе кофе, — нежным голосом пропела она.

— Что тут происходит? Где я? — хрипло спросил Сэнфорд, но тут же вспомнил все сам и, откинув голову назад, застонал:

— Ах, черт!.. Есть раненые?

— Тише! — зашипела на него Софи Харрис. Она вскочила и указала на маленький приемник, стоявший на старой трехногой табуретке. — Передают новости о Зеленой бригаде. Им стало известно, что самолет не долетел до Кубы.

В подвале воцарилась полная тишина. Все прислушивались к голосу диктора, боясь пропустить хоть одно слово.

Бывший заложник-панк с оранжевыми волосами продолжал стоять возле дома без штанов с торчащим под прямым углом членом. Крепко сжимая в руке самодельную удавку, он прижимался спиной к стене, чтобы его нельзя было заметить изнутри. Временами слегка наклоняясь вперед, он старался оценить ситуацию. Достаточно ли близко желанная блондинка стоит к разбитому окну, чтобы можно было накинуть ей на шею петлю? Пока что она бродила в полутьме где-то примерно посередине комнаты. От ее недоступности желание юноши разгоралось еще сильнее. Яички его нестерпимо ныли, а пульсирующий пенис готов был оторваться от тела, влететь в окно и вонзиться глубоко в эту вожделенную женскую плоть. И пенис, и мозг хотели теперь одного и того же — поскорее удовлетворить примитивный половой инстинкт.

И еще у него имелась петля…

Эта петля задушит ее, как бездомную дворнягу, как грязную течную суку. Пусть только она подойдет к окну чуть поближе!..

 

Глава двадцать вторая

— Теперь понятно, почему бывшие заложники действуют заодно с террористами, — сказал Марк Пирсон. — У них у всех поврежден мозг. И я думаю, что заложники для нас уже не менее опасны, чем сами члены Зеленой бригады.

Хитэр принесла чашку черного кофе и передала ее Марку. Караул сменился, и теперь отдежурившие отдыхали в подвале, а те, кто сидел здесь раньше, заняли их места у окон — все, кроме Джорджа и Джейни Стоун, Сэнфорда Бермана и, разумеется, Кинтея.

Воткнув в ухо крошечный наушник, Чарльз Уолш слушал очередной выпуск новостей — дикую смесь горькой правды и чудовищной лжи, сочиненной сотрудником ФБР Джимом Спенсером. Через несколько минут он сделал свое заключение:

— Вы абсолютно правы, Марк. По поведению Кинтея было вполне очевидно, что в коре его головного мозга произошли необратимые изменения. И то, что я сейчас слышал по радио, только подтвердило мои самые худшие догадки.

— Что вы имеете в виду? — подал голос очнувшийся с похмелья Сэнфорд Берман.

Хитэр присела на нижнюю ступеньку лестницы рядом с Марком. Их смена закончилась, и от этого она испытывала некоторое облегчение. Убийство лошадей сильно подействовало на ее расшатанные нервы. Да еще несколько раз ей казалось, что она слышит какие-то странные звуки — словно кто-то тихо покашливал невдалеке. Хотя это, возможно, ей только мерещилось. Когда на смену пришла Андри, Хитэр еще раз вгляделась в темный двор, но не заметила там ничего подозрительного — ни человека, ни животного. Однако чувство тревоги так и не покинуло ее до конца, когда она передала свой пост Андри. Если кто-то и прятался возле стены, он должен был подойти к дому почти вплотную и прямо-таки слиться с камнем, а это казалось практически невозможным.

— При кислородной недостаточности, — рассказывал Чарльз Уолш, — в первую очередь страдает самая нежная часть головного мозга — верхний слой коры. Именно эти клетки отвечают за логическое мышление и разумное поведение, они и делают нас людьми в широком смысле этого слова. Когда же они повреждаются — например, в результате кислородного голодания — то человек как бы превращается в животное, и поведение его становится непредсказуемым.

— О господи! — в ужасе воскликнул Бен Харрис. — Выходит, вокруг нас бродят самые настоящие безмозглые чудовища, и их никак не меньше пятидесяти?

— Вот именно. Но чтобы быть более точным, надо добавить, что здесь мы имеем дело с так называемым «комплексом рептилии», — продолжал Чарльз. — Я долго размышлял над тем, что рассказала мне Джейни о нападении на ее семью, наблюдал за Кинтеем. Но то, что я услышал по радио, развеяло последние остатки моих сомнений. Просто я не мог понять, что такое большое количество людей могло одновременно получить идентичные повреждения мозга.

— Повреждения мозга! Что это еще за чертовщина? — взревел окончательно проснувшийся Сэнфорд Берман. Он вскочил на ноги и нервно зашагал взад-вперед по пыльному помещению. Чарльз с опаской посмотрел в его сторону. Видимо, во время похмелья Сэнфорд вел себя достаточно агрессивно. Это был один из тех типов, которые готовы проклинать все и вся, не касаясь при этом только своей персоны. И чем больше он злился, тем сильнее ему хотелось выпить еще. Теперь он тоже становился опасным для окружающих.

— Расскажите нам поподробней об этом комплексе рептилии, — попросил Марк Пирсон.

— Чушь все это собачья! Ни черта он не знает, — усмехнулся Сэнфорд.

Но Чарльз даже не обратил внимания на этот выпад Бермана, а продолжал:

— Сначала представьте себе, как развивался мозг человека в процессе эволюции. От наших древнейших предков-ящеров мы унаследовали ту часть мозга, которая обеспечивает основные жизненные функции организма. Она так и осталась неизмененной и находится сейчас в самой его глубине. Потом мозг стал расти в период превращения ящеров в млекопитающих и, наконец, в человека. Появилась лимбическая система — эти клетки отвечают за вскармливание потомства и заботу о себе подобных. Такие качества, как вы знаете, начисто отсутствуют у рептилий. И наконец, возник самый верхний слой клеток — кора головного мозга. Именно благодаря этим клеткам мы с вами мыслим разумно и можем оценивать свои поступки и даже предсказывать их. Если погибают эти самые клетки, мы, грубо говоря, снова становимся рептилиями и начинаем жить по их диким законам. И никакие этические нормы для нас больше не существуют.

— Не верю я ни в какую эволюцию! — заорал Сэнфорд Берман. — У этих проклятых террористов с самого начала мозгов не было. А сейчас они просто озверели, вот и все.

— А вот вам и еще одно мнение, — спокойно продолжал рассказывать Чарльз. — Вспомните Библию. Кто был искусителем в саду Эдема? Змей. То есть рептилия. Другими словами — змея, змеиное поведение символизирует в человеке начало любого зла. Дьявола, если хотите.

— Дерьмо! — не унимался Сэнфорд. — Не верю я ни единому вашему слову, как не верю и в черта с рогами, копытами и хвостом!

— При комплексе рептилии в первую очередь проявляются такие качества, как лживость, хитрость и обязательно агрессивность, — с грустью констатировал Чарльз. Он старался говорить твердо и убедительно. — Люди, которые окружили наш дом, ведут себя, как настоящие звери — их потребности сводятся теперь лишь к тому, чтобы есть, спариваться и убивать — в зависимости от того, какое из этих трех желаний в данный момент преобладает.

— Мне кажется, что все-таки остатки разумного поведения у них еще наблюдаются, — осторожно заметил Марк Пирсон.

— Да, так и есть, — согласился Чарльз. — Это результат того, что существуют особые группы клеток, как бы защищающие мозг в целом, и поэтому не вся кора погибает даже при длительном отсутствии кислорода. Но теперь все равно уже никто не сможет с уверенностью сказать, что придет в голову этим полулюдям-полурептилиям, и чего им захочется в следующий момент.

— Ирония судьбы! — воскликнул Бен Харрис. — Они превратились в змей — в свой собственный партийный символ.

— Бабушка сказала правду, — пробормотала Джейни, но так тихо, что никто ее не услышал. Она продолжала молиться за отца. Девочка понимала, что опасность умереть от змеиного яда могла скрываться не только в том ящике, который их проповедник каждое воскресенье выносит на двор церкви.

— В каком-то смысле, — рассуждал Чарльз, — наши противники слабее нас. В эволюционном отношении они отброшены на миллионы лет назад. И их поведение можно сравнить разве что с поведением ящеров.

Хитэр передернуло от отвращения.

— Как это понимать? — спросила она, еще крепче прижимаясь к Марку.

— Ящеры могут долго выслеживать добычу, они хитры и изворотливы, очень терпеливы и настойчивы, когда дело касается их потребностей. Если им попадется совсем уж беспомощная жертва, они могут напасть на нее и стаей, но обычно они никогда не действуют сообща, не вырабатывают планов совместного поведения.

— Наверное, поэтому они до сих пор и не предприняли никаких попыток организованно напасть на дом и захватить его, а просто ходят вокруг, ожидая, когда мы первыми выйдем им навстречу, — предположил Марк.

— Именно так, — подтвердил Чарльз. — И теперь, когда мы разобрались в их повадках, мы сами можем кое-что против них предпринять.

— Не желаю я разбираться в этих чертовых тварях! — взревел Сэнфорд Берман. — Единственное, чего я хочу — так это убраться отсюда куда подальше!

— Понимание действий врага — залог успеха в любой ситуации, — продолжал рассуждать вслух Чарльз. — В какой-то мере наши противники — это такие же люди, как мы… но только у них нарушено равновесие между добром и злом. Я всегда считал, что в эволюции есть большой промах: дело в том, что относительно новые слои мозга слабее, чем старые — времен ящеров — которые в случае гибели коры начинают доминировать и остается как бы лишь «злая» часть человеческого существа. А если учесть еще, что все это происходит в наш безумный ядерный век, то страшно даже подумать, что может произойти, если эта наиболее устойчивая часть мозга возьмет верх в результате какой-нибудь катастрофы… Человек просто перестанет существовать, как биологический вид…

— Выживание, как биологического вида, будет интересовать меня гораздо позднее, — вставил Берман. — А сейчас я хочу выжить, как отдельно взятый человек, а именно — как Сэнфорд Берман.

Андри Уорнак стояла у окна кухни и нервно посматривала на зловещие темные фигуры, медленно бродящие в глубине двора. В ее сознании вертелись услышанные по радио страшные новости, и объяснения Аниты, которые она дала всем женщинам, выходящим на посты. В голове Андри была настоящая каша. Она не могла даже представить себе, что сделали с ее мужем эти безмозглые чудовища. Ведь если бы ее собственная операция на мозгу прошла не настолько удачно, она и сама могла бы превратиться в такого же монстра… Либо опухоль, либо неверно направленный лазерный луч запросто могли сделать из нее такое же опасное существо. И что тогда?

Ее опухоль размером со сливу образовалась на левом зрительном нерве и уже начинала переплетаться с другими нервами и опутывать кровеносные сосуды. Когда ее обнаружили при компьютерной томографии, Андри потеряла уже часть зрения на левый глаз, и правый глаз тоже постепенно начал слабеть. Врачи объяснили ей и Гарви, что операция позади глазного яблока — там, где зрительные нервы соединяются с мозгом — наиболее трудная и чуть ли не самая опасная во всей нейрохирургии. Хирургический лазер мог только повредить здоровую ткань и вместо того, чтобы разрушить опухоль, лишь осложнить положение больной. Но взвесив все за и против, Андри все же решилась на операцию, и после трепанации черепа врачи удалили ее опухоль, расположенную между глаз.

Тогда Андри была смелой, поэтому и теперь она решила про себя оставаться такой же бесстрашной в данной ситуации. Если верить словам Аниты, эти существа вряд ли перейдут к согласованным действиям и сознательно начнут наступление на усадьбу. Они походили на ящериц, выжидающих свою добычу возле мышиных нор. Они знали, что им нужно, но не могли даже представить себе, как выудить людей из их убежища. У них поврежден мозг, следовательно, они не способны уже мыслить разумно и логично. Да, некоторые из рефлексов у них все же остались, но только самые примитивные, с помощью которых им никогда не разработать правильной стратегии. Именно поэтому во время первой вахты произошел всего лишь один несчастный случай — были застрелены лошади. И теперь Андри пыталась уверить себя, что за время ее дежурства ничего хуже этого произойти уже не может.

Внизу, в подвале, Марк Пирсон развивал примерно такую же мысль:

— Я понимаю так: самое главное — выстоять ночь. А с восходом солнца здесь уже будет не меньше тысячи полицейских. Если мы продержимся до рассвета, как у нас это выходило до сих пор, то считайте, что мы спасены.

— Неужели? — скептически усмехнулся Сэнфорд Берман. — Если уж власти так расторопны, то что же они до сих пор ничего не знают о самолете? Я им не очень-то доверяю. Почему, интересно, нас еще не нашли? Я думаю, нам лучше рассчитывать только на свои силы. Я за то, чтобы выбраться отсюда к чертовой матери, как только у нас появится хоть какая-нибудь возможность.

— Я тоже, — поддержал его Бен Харрис. — По-моему, у нас неплохие шансы. У некоторых террористов уже кончились патроны.

— У некоторых, но не у всех, — подчеркнул Марк. — К сожалению, не все из них стреляли, так что кое-кто еще по-прежнему опасен.

— Я говорю вам: они подобны ящерам, — повторил Чарльз Уолш. — Они не нападут на нас первыми, а будут стоять и ждать, пока мы сами выйдем к ним из усадьбы. Если мы начнем паниковать, а тем более пытаться убежать отсюда, то сразу же привлечем их внимание и попадемся, как мышь на приманку.

— Чушь собачья! — закричал Сэнфорд Берман. — Ерунда это, а не теория, хотя на первый взгляд все звучит весьма убедительно. Вы просто самый обыкновенный умник, пытающийся везде и во всем найти причину и обстоятельно ее изучить. Вот вы тут рассуждаете о мотивах, психологии и прочей чепухе. Но пока вы тратите время на свои размышления, мир не стоит на месте. И эти твари во дворе меньше всего будут действовать, подчиняясь законам логики. Скажите на милость, по какой такой причине им взбрело в голову пристрелить ваших лошадей, а?

— Это верно, — согласился Бен Харрис. — Мы даже и предположить не можем, что им приспичит сделать через минуту. И теперь, когда я знаю, что у них не все в порядке с мозгами, мне становится только еще страшнее. Поначалу я даже лелеял надежду, что если мы выдадим им назад их любимого вождя Кинтея, они оставят нас в покое. Но теперь я уверен в одном: даже если дело дойдет до самого худшего — их ничем не остановить.

— Черт! Мне просто необходимо выпить, — простонал Сэнфорд Берман, потирая заплывшие красные глаза. — Теперь, когда я полон решимости, я запросто могу позволить себе немного. — Он умоляюще посмотрел на Чарльза. — Всего одну рюмочку. Чтобы взбодриться. Потому что кофе не очень-то мне помогает.

— Ничего не осталось, — развел руками Чарльз. — Сервант, где хранилось спиртное, полностью уничтожен.

— А я думал, Джоан наврала мне насчет этого, — с надеждой в голосе произнес Сэнфорд.

— Нет, она сказала правду, — подтвердил Чарльз. — И вам надо бы радоваться этому. В такой сложной обстановке лучше оставаться трезвым.

— Это спорный вопрос, — недовольно пробурчал Берман. — Если хотите знать, то я могу совсем бросить пить, если только переживу эту ночь, но именно сейчас мне как никогда необходимо хлебнуть чего-нибудь покрепче, а то нервы что-то совсем разгулялись.

Под этими словами храбрящегося пьяницы скрывалось нечто другое. На самом деле Сэнфорд с ужасом думал о том, что даже страх воспоминаний о неудавшемся самоубийстве в нашвиллской полицейской камере не остановил его. Несмотря на то, что дом обстреливали со всех сторон, он умудрился добраться до бутылки и вылакал ее почти всю. Страх перед тем, что попытка самоубийства может повториться, держал его в трезвости почти целый год. Почему же инстинкт самосохранения не сработал и он все-таки напился? Наверное, оттого, что умереть от рук этих чудовищ, разгуливающих с оружием по двору, было для него намного отвратительнее, чем погибнуть от своей собственной руки. Он даже подумал, что столь интересный вывод мог бы быть полезен для Чарльза в его работе, но черта с два он когда-нибудь расскажет этому докторишке о своих страхах и сомнениях.

Неожиданно до Андри донесся какой-то тихий шаркающий звук со стороны заднего крыльца. У нее перехватило дыхание. Сердце бешено заколотилось. Она крепко сжала в руке старинный револьвер. Немного изогнувшись, Андри попыталась рассмотреть, что же находится в той стороне, откуда послышались эти странные шаркающие шаги, но ничего не увидела. Но вот снова раздались те же самые звуки, и она с замиранием сердца подумала, что, наверное, кто-то, прижавшись к стене, идет вдоль дома, чтобы бросить в окно гранату. Андри задрожала, представив, как усадьба разлетается на куски вместе со всеми ее обитателями, и с надеждой посмотрела на люк подвала. Конечно, можно прямо сейчас постучать в него, но к тому времени, как кто-то придет ей на помощь, воображаемая граната уже успеет ее убить.

И снова те же шаги заставили ее вздрогнуть. Уже в третий раз.

А может, это просто какие-то ночные зверьки вышли на охоту? Например, сурок или ласка. Вполне вероятно. И не стоит из-за этого так волноваться.

Андри замерла и затаила дыхание, ощущая в руке свинцовую тяжесть револьвера. Казалось, что секунды тянутся бесконечно долго, но ничего не происходило. А вдруг ей все это просто почудилось? Ведь нервы у нее уже на пределе, и вполне возможно, что она сама придумала этого несуществующего террориста с гранатой. А может быть, ветер принес на порог какие-нибудь сухие листья и теперь шелестит ими. Но скорее всего, это, конечно, ночной зверек. Здесь их должно быть полным-полно.

Но после очередного шороха нервы Андри не выдержали. Она не могла больше ждать, а ведь ей предстояло пробыть на посту еще целый час. И если в течение всего этого времени звуки не прекратятся, она просто может сойти с ума от страха и неизвестности.

И тогда Андри решилась всего на одну секунду высунуться из своего убежища, чтобы только удостовериться, что никакого террориста с гранатой на заднем крыльце нет и ничто не угрожает ее жизни.

Но едва она успела высунуть голову, как ремень от винтовки легко был наброшен на ее шею, а потом повернут несколько раз, лишая ее возможности закричать и позвать на помощь. Андри почувствовала возле самого лица холодный ствол и грубый ремень, впивающийся в нежную кожу шеи, но уже ничего не могла сделать. С невероятной силой, которой иногда обладают люди с поврежденной центральной нервной системой, крашеный парень выволок Андри наружу через разбитое окно, царапая ее тело об оставшиеся в раме осколки стекла и разрывая об них одежду. Револьвер выпал из ее руки и со звоном ударился о чугунную раковину. Андри задыхалась и пыталась кричать, но из горла вырвался лишь сдавленный хрип, а рыжий заложник продолжал тащить ее во двор через перила крыльца, потом вниз по ступенькам и теперь волочил уже по земле.

Услышав хрип Андри, Софи Харрис сразу же выбежала из столовой и с отобранным у Кинтея автоматическим пистолетом бросилась ей на помощь. Она позабыла об осторожности и не стала прятаться в тень, не очень представляя себе, как этим пистолетом надо пользоваться. В темноте двора она все же разглядела, как отчаянно сопротивляется Андри, как она размахивает руками и лягается, а голый парень крепко удерживает ее на земле и пытается раздвинуть ей ноги, одновременно срывая с нее остатки одежды. В лунном свете было хорошо видно, как торчит его член. Перед Софи встал вопрос: стрелять или не стрелять? Спасти Андри, по всей вероятности, было уже невозможно. И еще она очень боялась, что, заслышав выстрелы, другие террористы перейдут в наступление.

Пока Софи в нерешительности стояла на крыльце, Андри из последних сил дернулась и впилась ногтями в мошонку голого парня. Тот взвыл от боли и отпрянул назад, но при этом его палец совершенно случайно лег на спусковой крючок и винтовка выстрелила несколько раз подряд, превратив лицо Андри в кровавое месиво.

Группа террористов, стоявших возле загона, незамедлительно ответила шквальным огнем. До этого они тупо смотрели на расстрелянных животных уже около часа, не двигаясь с места. Бывший заложник, только что пытавшийся изнасиловать Андри, взвился, как ужаленный, хватаясь за простреленные места, будто пытался вытащить из тела пули, и тут же рухнул на землю, почти перерезанный пополам автоматной очередью.

Софи Харрис бросилась назад, забарабанила по люку и изо всех сил закричала:

— Впустите меня! Это я — Софи! Пожалуйста! Быстрее!

Террористы беспорядочно обстреливали усадьбу со всех сторон.

Когда Марк Пирсон открыл люк, Софи чуть не сбила его с ног и кубарем скатилась вниз по ступенькам. Она прижалась к мужу и, всхлипывая, рассказала о том, что случилось с Андри.

Марк Пирсон сразу же предложил отозвать с постов двух других часовых — Джоан и Аниту.

— Лучше поскорее закройте эту дверь на засов! — закричал Бен Харрис. — Ни Джоан, ни Анита уже сюда не вернутся. Их наверняка там убили.

— Откуда вам это известно? — взревел Чарльз Уолш.

— Но нам нельзя всем вместе сидеть в этом подвале, — пытался перекричать их Марк. — Мы должны знать, что творится там, наверху!

Он подошел к выходящей в кухню отдушине, подпрыгнул и подтянулся на руках, пытаясь заглянуть через решетку в дом. В то же мгновение где-то рядом взвизгнула пуля и с грохотом разбила часть решетки. Лицо Марка засыпало облетевшей известкой. Он тут же пригнулся и спрыгнул на пол, но и этого мига ему хватило, чтобы составить впечатление о происходящем вокруг усадьбы. Террористы не собирались подходить близко к дому, они по-прежнему держались в отдалении и наобум палили со всех сторон по усадьбе. Однако было похоже, что их энтузиазм и запал постепенно угасают. Марк пришел к выводу, что период активности мозга у этих людей незначителен — так же, как, например, у младенцев или идиотов.

Через некоторое время ему удалось забрать старинный револьвер, который Андри перед смертью уронила в раковину на кухне. Стрельба потихоньку начинала стихать, и Марк осторожно выполз из подвала наружу и пробрался через столовую в кабинет. Джоан Берман находилась на своем посту и никаких ранений не имела, а просто лежала плашмя на полу, прижимаясь к стене под разбитым окном. Марк шепотом рассказал ей о том, что случилось.

— Надо убираться отсюда, — зашептала в ответ Джоан. — Иначе они просто перебьют нас по одиночке — всех, одного за другим.

— Я проверю, как дела у Аниты, — сказал Марк. — Не паникуйте, Джоан, у вас здесь все в полном порядке. Я поставлю кого-нибудь наблюдать из кухни, а потом переговорю с остальными. Может быть, нам и стоит изменить как-то нашу тактику.

— Только не надо держать меня в подвешенном состоянии, — попросила Джоан. — Как только что-нибудь будет решено, немедленно дайте мне знать.

— Не волнуйтесь, я не забуду, — пообещал Марк.

К тому времени, как он дополз до гостиной, стрельба уже полностью прекратилась. К своему удовольствию Марк обнаружил, что Анита не оставила свой пост, а только спряталась в углу, выставив перед собой старый ричмондский мушкет с таким расчетом, чтобы он поразил каждого, кто попытается залезть в дом через окно в гостиной.

Марк рассказал Аните о последних событиях, а потом сообщил, что, возможно, скоро наступит время для их выхода из этого дома. Поэтому необходимо было придумать детальный план отступления.

— По радио о Зеленой бригаде ничего больше не сообщали, — сказала Анита. У нее был с собой портативный приемник Чарльза с крошечным наушником, который надо было вставлять в слуховой проход. Она даже несколько раз покрутила его и поглубже засунула в ушную раковину, как будто это повышало шансы услышать добрые вести или какие-нибудь новые полезные сведения.

— А мы, конечно, узнаем обо всем в последнюю очередь, — посетовала Анита. — Марк, послушайте, когда вы будете разрабатывать план побега, то если возникнут сомнения и потребуется принимать совместное решение, то имейте в виду, что я в любом случае стою на стороне Чарльза.

— Я обязательно передам это ему, — улыбнулся Марк.

Через несколько минут после того, как стрельба прекратилась, Джоан Берман решилась приподнять слегка голову и оглядеться. Делала она это крайне медленно, и при этом с такой силой сжимала ручку револьвера, что костяшки пальцев у нее побелели. Но к ее огромному удивлению, когда она подняла голову над подоконником, все вокруг было спокойно и тихо, и никто не целился ей между глаз. Никогда в жизни ей не приходилось еще испытывать такого страха и находиться в подобном напряжении. Зато теперь она чувствовала себя, как самая храбрая в мире женщина. Но на самом деле, размышляла она, на этом месте должен был сейчас находиться ее муж, а не она сама. Джоан не хотела быть героем в одиночку. Она, может быть, оставалась на таком опасном посту только ради того, чтобы пятно позора не покрыло их семью целиком — достаточно было одного Сэнфорда.

Но сквозь все эти годы их непростого супружества Джоан пронесла в глубине души уважение к своему мужу. Вплоть до сегодняшнего дня она никогда не считала его слабовольным, а наоборот, только удивлялась той настойчивости, решительности и упорству, с которыми он стремился заработать на жизнь и боролся с многочисленными конкурентами в своем нелегком страховом бизнесе.

Она всегда свято верила в его выносливость, особенно когда он стал членом Общества Анонимных Алкоголиков. И сам Сэнфорд, казалось, с завидной легкостью держался до сих пор. Но за эти несколько последних часов внутри Джоан что-то произошло, и она изменила свое мнение относительно мужа. И теперь в ее голову закралась мысль, что, возможно, он не такой уж и хороший, а сама она, безусловно, заслуживает лучшей доли.

Но у нее не возникло ни малейшего желания бросить супруга. Даже несмотря на его недостатки, а может быть, именно из-за них, она лишь еще сильнее любила его. И теперь она намеревалась сделать все возможное, чтобы выпутаться самой и вытащить его из этой страшной усадьбы. Она прекрасно понимала, что сделает это не из-за какой-то там небывалой храбрости, а только из-за чувства первобытного, самого что ни есть примитивного страха. Она просто боялась смерти, но еще страшнее казалось ей жить без Сэнфорда. При этом было неважно, умрет ли он от пули или его окончательно погубит алкоголь.

— Вы среди нас единственный, кто еще не стоял на посту, — заявил Сэнфорду Марк Пирсон. — Поэтому я хочу попросить вас подняться на кухню и подежурить возле окна. Я буду охранять столовую. По-моему, это будет по-честному.

— При чем здесь честность? Надо же иметь хоть немного мозгов в голове! Ведь там, наверху, одного из наших уже только что подстрелили, и я не настолько глуп, чтобы быть следующей жертвой, — отпарировал Берман.

— Если мы дадим им приблизиться к дому, то они убьют нас всех прямо в этом подвале, — терпеливо объяснил Марк. С этими словами он посмотрел на ведущую вверх лестницу, будто хотел убедиться, что самое страшное все-таки не произошло. Сейчас люк был открыт, чтобы снизу было лучше слышно, что происходит в доме. Тогда если там начнется что-нибудь непредвиденное, можно будет быстро прийти на помощь Джоан и Аните. Но когда он разберется с Сэнфордом и все посты будут расставлены, люк закроют и запрут на засов.

— Кстати, это одно из самых безопасных мест во всей нашей обороне, — добавил Марк, обращаясь к Берману.

— Я думаю, что после всего, что случилось с Андри, можно сделать как раз обратный вывод, — неожиданно вмешался Бен Харрис. — Все, что мы тут пытаемся предпринять для своего спасения — просто бессмысленно. И я не хочу, чтобы моя жена снова поднималась наверх. Лучше давайте подумаем, нельзя ли как-нибудь убежать отсюда?

— Если мы продержимся в усадьбе еще несколько часов, то полицейские наверняка явятся сюда за этими террористами, — ответил Чарльз.

— Да он просто дрожит за свое антикварное барахло, — презрительно фыркнул Сэнфорд. — И не понимает, что лучший способ сохранить его — это убраться отсюда как можно дальше. Никому и в голову не придет стрелять по пустым комнатам. Ради всего святого, неужели до вас еще не дошло, что их цель — это мы сами?

— А даже если полицейские найдут останки самолета, как они догадаются, в каком направлении пошли террористы? — снова вмешался Бен Харрис. — В этих горах и лесах может заблудиться не один десяток человек.

— Они будут искать с вертолетов, — предположил Марк Пирсон.

— Да, но им придется прочесать таким образом не меньше сотни квадратных миль, — усмехнулся Сэнфорд. — А с этих вертолетов будут видны только ветки и верхушки деревьев. Да они просто не успеют найти нас! Лично я хоть сейчас согласен валить отсюда. Во дворе у меня стоит машина. Если эти ваши люди-змеи так глупы и повреждены мозгами, то, возможно, мы сумеем перехитрить их — просто сядем в машины и поедем сквозь них напролом. Вдруг они не сообразят, как в таких случаях надо реагировать?

— Сомневаюсь, чтобы это оказалось таким простым делом, — ответил Чарльз Уолш.

— Но во всяком случае, можно попробовать. Пора, — заявил Бен Харрис. — Я человек немолодой, но на это у меня еще смелости хватит, даже если все вы останетесь здесь.

— Я думаю, дело здесь не в наличии храбрости. Нужно сперва продумать как следует весь порядок действий, — заметил Чарльз.

— Точно, — подтвердил Марк. — Если мы будем просто стрелять по ним, то никак не пробьемся. Что у нас имеется? Пистолет Кинтея, два старинных револьвера и мушкет времен Гражданской войны. А если Берманы и Харрисы от нас откалываются, то у нас не хватит и людей, чтобы обеспечить оборону дома.

— Ну так присоединяйтесь к нам, — предложил Бен Харрис. — Мы никому не запрещаем уйти вместе с нами, наоборот, это будет для всех более безопасно.

— А что нам делать с Кинтеем? — спросил Чарльз.

— А чего о нем думать! — заорал вдруг разъяренный Сэнфорд. — Бросим его здесь, и дело с концом.

— И Джорджа Стоуна тоже? — добавил Чарльз.

— Не бросайте моего папочку! — заплакала Джейни.

— Не волнуйся, никто его бросать не собирается, — успокоил девочку Чарльз. — Но дело в том, что твой отец сейчас бегать не может, а если мы понесем его на руках, то не сможем прорваться сквозь толпу обезумевших террористов. Поэтому никакого выбора у меня нет — я должен остаться с ним здесь и ждать помощи.

— Подождите-ка! — перебил его Бен Харрис. — А кто вам сказал, что мы не понесем его на руках? Ему, как раз, в первую очередь нужно отсюда выбраться, чтобы попасть в больницу.

— Послушайте, — сказал наконец Марк, — обращаясь к обоим Харрисам и Сэнфорду Берману. — Нельзя спорить без конца об одном и том же, в то время как наверху у нас половина постов не прикрыта. Давайте принимать какое-нибудь решение. Итак, вы все-таки уходите?

— Если бы можно было разработать какой-то разумный план… — уклончиво ответил Сэнфорд после своего решительного монолога, — то, наверное, следовало бы посоветоваться и со всеми остальными. Но вы можете спросить у моей жены, что она думает по этому поводу. И я убежден, что она во всем согласится со мной.

— Мы с Софи тоже проголосуем за побег, если это, конечно, возможно, — сказал Бен Харрис.

— Ну хорошо, — подытожил Марк и набрал в грудь побольше воздуха. — У меня есть одна идея, воплотить которую будет, правда, не очень-то просто, но зато если все у нас получится именно так, как я думаю, то наши шансы значительно возрастут. Надо взять несколько человек, выйти на разведку и уничтожить как можно больше террористов, застав их врасплох — например, перерезать им горло. Тогда мы сможем захватить их оружие и боеприпасы. В этом случае те, кто останется в поместье, будут иметь гораздо больше шансов защитить себя до прихода полиции. И кроме того, мы сможем прикрыть огнем тех, кто решится уехать на машине.

— Это сумасшествие! — коротко высказался Сэнфорд Берман.

— Марк! — испуганно вскрикнула Хитэр, схватив мужа за руку. — Я тебя никуда не пущу. Ты не можешь так рисковать собой!

Харрисы молчали, пораженные таким неожиданным предложением.

И тут заговорил Чарльз Уолш. Сперва он и сам не узнал своего голоса, ему казалось, что слова доносятся до него откуда-то со стороны:

— Я думаю, что соглашусь пойти вместе с Марком. По-моему, эта идея не такая уж и безрассудная, если вдуматься. Эти люди, которые бродят сейчас вокруг дома, соображают медленно и так же медленно передвигаются. Их сила — в их количестве и в том, что у них много огнестрельного оружия. И если мы уберем несколько террористов, то этим только увеличим свои шансы на выживание.

— А если у вас ничего не выйдет, то вы лишь разозлите их до такой степени, что они, окончательно обезумев, уничтожат нас всех до единого, — заявил Сэнфорд Берман.

— Не думаю, — спокойно сказал Марк. — Надо только очень аккуратно выбирать отдельно стоящих и правильно определять момент для удара. Иначе, в случае ошибки, мы действительно выведем их из себя и тем самым подпишем себе приговор. — При тусклом мерцающем свете лампы он пристально посмотрел в глаза Чарльзу. — Если я вас правильно понял, то мы идем туда вместе?

— Да, — мрачно подтвердил Чарльз, а потом посмотрел на часы. Было около полуночи. За последние четыре часа так много всего изменилось в его жизни! Он потерял людей, которых знал и любил, почти вся усадьба была разрушена. Он никогда не сможет до конца пережить эти потери. И моральные, и материальные.

И сейчас из-за горя, страха и поднимающегося в душе гнева он из человека мысли превращался в человека действия. И это превращение происходило намного легче, чем он мог себе раньше представить. Словно по иронии судьбы, сейчас в нем просыпались те самые змеиные инстинкты, что сидели где-то в самой глубине его мозга. Просыпались и брали верх над разумом жестокость, агрессивность и ненависть — все это должно было дать ему возможность спасти себя, свою жену и свои земли от захватчиков.

 

Глава двадцать третья

Сэнфорд Берман и Бен Харрис договорились занять посты на кухне и в столовой, пока Марк Пирсон и Чарльз Уолш будут совершать свою вылазку. Чтобы уговорить Сэнфорда и Бена Марку пришлось долго убеждать их, что все это делается для их же собственного блага. Ведь если террористов удастся лишить оружия, то их шансы на спасение значительно возрастут.

В подвале Софи, Хитэр и Джейни с тревогой наблюдали за тем, как Чарльз и Марк готовятся к вылазке. Они решили не брать с собой никакого огнестрельного оружия, а взять лишь кухонные ножи. Бен и Сэнфорд настояли на том, чтобы все оружие осталось у них на наблюдательных пунктах, говоря в свое оправдание следующее:

— А что, ребята, если вы оба не вернетесь? Тогда мы останемся сразу и без оружия и без двух бойцов.

Они, казалось, не принимали в расчет тот факт, что Марк и Чарльз идут на серьезный риск только ради всеобщей пользы.

Чтобы не быть легко обнаруженными на местности, Чарльз и Марк переоделись в довольно темную одежду. Теперь же, перед самой вылазкой они приняли еще кое-какие меры предосторожности. Размочив засохшую утоптанную глину на полу подвала, они намазали ею лица.

— Вам когда-нибудь уже приходилось заниматься чем-то подобным? — спросил Марк.

— Нет, это впервые, — отвечал Чарльз, растирая глину по щекам. — Чтобы воевать в Корее, я был слишком молод, а для Вьетнама — слишком стар. В промежутке между этими войнами меня чуть было не призвали, но я получил отсрочку, чтобы закончить образование.

— Я тоже не особый специалист по рукопашному бою, — признался Марк. — Я ведь не был «зеленым беретом», хоть и проходил кое-какое обучение в Форд-Брагге. Но мне еще ни разу не приходилось применять эти навыки на практике.

Марк объяснил, что нельзя полагаться на один только нож, поскольку даже если перерезать человеку горло или нанести удар прямо в сердце, тот сможет еще закричать. Поэтому Марк смастерил что-то вроде удавки, воспользовавшись проволокой, на которой раньше висела картина. Занятие это было не из самых приятных, и, заметив выражение испуга на лицах Чарльза и Хитэр, Марк попытался пошутить:

— Я думаю, что, может быть, есть какой-то потайной подземный ход из этого подвала? Какой-нибудь тоннель, ведущий к ручью? Или заброшенная шахта старого рудника, а? Недавно я смотрел по телевизору фильм, где на одной из старых плантаций был как раз такой тайный ход. По замыслу, он был прорыт еще в давние времена, чтобы спасаться от налетов индейцев, но в фильме им воспользовались женщины и рабы с той плантации, чтобы скрыться от местных разбойников.

— Подземный ход — какая романтика! — с грустью покачал головой Чарльз. — Но боюсь, что его здесь нет. По крайней мере, мне о нем ничего не известно. Конечно, если бы я знал, что нам понадобится такой тоннель, я бы обязательно прорыл его, — с горьким сарказмом добавил он. — Но, видите ли, я был настолько глуп и непрактичен, что вообразил, будто времена сражений с вооруженными налетчиками давно уже миновали. К несчастью же…

Он оборвал себя на полуслове, поскольку внезапно ему в голову пришла идея. Намазывая лицо грязью, Чарльз подумал, что сажа для этого подошла бы гораздо лучше, и это навело его на интересную мысль.

— Угольный люк! Я не пользовался им с тех пор, как мы перешли на газ. — Он взглянул на Марка. — Может, он нам как-нибудь пригодится?

— Не знаю. Вероятно, он послужит запасным выходом отсюда. А где он находится?

— Вот здесь. — Чарльз зажег карманный фонарь и повел Марка в самый темный угол подвала позади газового котла отопления. Там он направил луч фонаря на массивную чугунную дверцу в каменной стене, подвешенную на ржавых петлях за верхний край под самым потолком.

— Она достаточно велика, чтобы в нее смог пролезть человек, — заметил Марк. — Пожалуй, этим люком можно воспользоваться, если как следует смазать петли. А что там снаружи?

— Кустарник. Дверца обсажена плотным кустарником. Мы не хотели, чтобы эта штуковина все время мозолила нам глаза.

— Прекрасно! Это послужит нам маскировкой. Именно здесь мы и сможем незаметно выбраться наружу, чтобы исполнить то, что задумали.

Они принесли стремянку, а Чарльз разыскал банку машинного масла и масленку. Марк отпер угольный люк и, обильно поливая петли смазкой, стал осторожно открывать его, стараясь, по возможности, не скрипеть. Затем он несколько раз медленно открыл и закрыл дверцу, пока петли не стали работать практически бесшумно. Наверху в доме все двери были заперты и забаррикадированы различными тяжелыми предметами. И теперь, чтобы выйти наружу, им пришлось бы разбирать все эти укрепления. К тому же этот новый выход обеспечивал гораздо лучшую маскировку. Кроме того, его будет намного легче защищать. Если за смельчаками начнется погоня, то преследователи не смогут так просто ворваться за ними в дом. А попытка выйти из дома или войти обратно будет представлять опасность лишь для них двоих.

Когда все приготовления были закончены, Марк поднялся на первый этаж и, осторожно перебираясь от окна к окну, оценил окружающую обстановку. Затем, спустившись обратно в подвал, он вручил Хитэр большой мясной нож и подвел ее к чугунной дверце.

— Когда мы выйдем, ты поднимешься по лестнице и запрешь этот люк, — сказал он. — Затем стой, не шевелясь: жди и прислушивайся. Не отлучайся ни на секунду! Когда мы вернемся, я тихо постучу три раза, чтобы ты могла нас узнать — если, конечно, не случится ничего такого, что у нас просто не будет времени стучать. Но в этом случае мы, наверное, будем кричать изо всех сил.

— Марк, будь осторожен. Я люблю тебя. — Хитэр нежно обняла мужа.

Марк полез по стремянке первым. Он открыл дверцу и прислушался к ночным звукам. Из-за густых кустов, окружающих этот выход, почти ничего нельзя было разглядеть. Только стволы и ветви ближайших к дому деревьев, корни которых тянулись на несколько футов во все стороны. Марк выполз из подземелья с длинным ножом в руке и через несколько секунд уже удобно устроился, прижавшись спиной к стене дома. Густой кустарник скрывал его от посторонних глаз. Потом появился Чарльз и устроился точно так же, только по другую сторону от люка. Затем они проползли немного вперед, где, раздвинув ветки, смогли спокойно осмотреть двор и увидеть, что там происходит.

Сейчас они находились почти под самым окном столовой, возле которого дежурил Сэнфорд Берман.

Но Сэнфорд не замечал их до тех пор, пока они не стали ползти. Сперва он не на шутку перепугался, приняв их за террористов, которым удалось успешно подложить в дом гранату. Но потом он все же узнал Марка и Чарльза и про себя выругал их за то, что его не предупредили, куда выходит этот угольный люк.

Он с интересом наблюдал за тем, как отважно разведчики медленными зигзагами подобрались к поленнице, где совсем недавно пряталась Джейни, пока отец не вытащил ее оттуда. Сейчас в этом месте никого не было, и Марк с Чарльзом могли надежно спрятаться за дровами, но еще пару минут назад здесь прохаживалась целая группа террористов, и от этого Сэнфорд чувствовал себя весьма неуютно.

Теперь он молча наблюдал за тем, как Марк и Чарльз отползают от дома, но никак не мог догадаться, что они замышляют на этот раз. Наверняка, думал Берман, эти умники выкинут сейчас какой-нибудь номер, и ему, Сэнфорду, придется стрелять и таким образом обнаружить себя и привлечь внимание террористов. И что это им вздумалось выползти именно с его стороны дома?

Долгое время ничего не происходило. Везде было тихо. Сэнфорд, не переставая нервно дрожать, не сводил глаз с поленницы. Ему уже начинало казаться, что он разгадал их замысел: теперь Марк и Чарльз ждали, когда один или два террориста подойдут к ним поближе, чтобы можно было напасть на них.

Ночной ветерок свободно гулял по дому, проникая сквозь разбитые окна и наполнял комнаты всевозможными запахами. Именно в этой проклятой кухне застрелили Бренду и Мередит, и теперь Сэнфорд мучился оттого, что был вынужден постоянно ощущать запах густеющей крови, пропитавшей толстый шерстяной половик. Кроме того, до него доносились ароматы всевозможных вин и ликеров из разбитых в гостиной бутылок, но они перемешивались с запахом его собственной рвоты, лежащей там же на полу. Он еще раз проклял свой пост и теперь злился на то, что ночной ветерок дует именно в его сторону, а не куда-нибудь еще. Если бы сюда откуда-нибудь принесся еще запах прокисшей мочи и кала, то он чувствовал бы себя точно так же, как в той проклятой камере в Нашвилле.

Вдруг к своему ужасу Сэнфорд заметил, что те три террориста, которые недавно прогуливались рядом с кипой дров, снова возвращаются к этому месту. Он был вне себя от страха и напряжения. Неужели эти двое умников полезут сразу против троих? Хватит ли у них мозгов затихнуть и не высовываться? Если нет, то их наверняка тут же уложат. И тогда уж отовсюду вылезут остальные бандиты и поднимут такую стрельбу, что не успокоятся, пока не разнесут этот дом на кусочки. И им будет уже наплевать, что кто-то может подстрелить их изнутри, потому что они — как те ублюдки в Корее или Вьетнаме, которые шли на цель, словно самоубийцы, предварительно накачавшись наркотиками. И если они с Джоан или кто-то другой выживут в результате такой перестрелки и сами предпримут попытку спастись, то им уже не придется надеяться на прикрытие, обещанное этими двумя умниками.

Напряжение продолжало нарастать. Сэнфорду казалось, что он готов уже просто взорваться от этого ожидания. Трое террористов бродили вокруг дров, как заводные игрушки. Но никто не выпрыгивал на них из засады. Сэнфорд Берман передернул затвор пистолета Кинтея и почувствовал, как пот струйками побежал по его лбу. Когда же? Когда, наконец, это произойдет?

Он не знал того, что Марк с Чарльзом уже минут десять как выбрались из-за поленницы — это укрытие показалось им недостаточно надежным, и теперь, проползая по опушке густого леса, они направлялись в сторону конюшен.

Возле загона прогуливались Микки Хольц и Жанет Фейган. Час назад они безжалостно расстреляли заложника с крашеными оранжевыми волосами, который пытался изнасиловать Андри Уорнак, и в конце концов просто убил ее. Микки и Жанет были женихом и невестой, и пока еще могли соображать, мечтали о том, как они поженятся в Гаване, соблюдая все обычаи и церемонии коммунистического бракосочетания. Но теперь их мозги уже мало что воспринимали, и вид обнаженного заложника только пробудил их половую страсть. Постепенно желание овладеть друг другом достигло у них такой силы, что победило страх перед возможной опасностью быть застигнутыми врасплох, и, отыскав себе местечко поуютней возле самой конюшни, они побросали на землю оружие и начали быстро раздеваться.

Из-за угла сеновала Марк Пирсон и Чарльз Уолш с отвращением наблюдали за тем, с какой жадностью совокупляется эта пара, больше напоминающая обезумевших животных, нежели пусть даже диких людей. Микки и Жанет безо всяких прелюдий накинулись друг на друга и захрипели, брыкаясь и катаясь по грязной земле. Но они не орали во весь голос не из-за того, что боялись нападения, а чтобы другие звери не присоединились к ним, услышав их крики. На этот случай они держали поблизости оружие.

Но их хрипы и стоны вскоре были прекращены — Марк Пирсон воспользовался своей удавкой, сдавив ей шею Микки, а Чарльз Уолш, подкравшись сзади, схватил Жанет за голову, откинул ее назад и мощным движением руки перерезал ей горло. С Хольцем пришлось повозиться подольше — он брыкался и отчаянно размахивал руками, но крикнуть о помощи уже не мог, потому что лежал на животе, уткнувшись лицом в землю. Сверху его надежно придавливал Марк.

— Помоги мне! — громким шепотом позвал Марк, и Чарльз тут же ударил своим кровавым ножом между лопаток Микки, пронзив ему сердце.

Потом они оттащили обнаженные трупы террористов за конюшню, подобрали два «Узи», зачехленные штык-ножи и ремни с подсумками, полными ручных гранат и запасных магазинов. Сделав это, они медленно пошли к лесу и углубившись в него, так же осторожно, стремясь не наделать лишнего шума, обогнули дом и вновь оказались возле дровяного склада.

Здесь они остановились, чтобы немного передохнуть.

— С тобой все в порядке? — прошептал Марк. Он опасался, что первое в жизни убийство может сильно потрясти его напарника. Сам же Марк оставался абсолютно спокойным, и это даже немного удивило его. Он только радовался тому, что пока все у них выходило по плану.

— Да, я уже могу идти дальше, — тоже шепотом ответил Чарльз. Ему показалось, что Марк волнуется за его физическое состояние. Чарльз хоть и держался в спортивной форме, но все же был старше по возрасту и казался слишком уж «домашним» для подобных прогулок. Но так же, как и Марк, он не испытывал никаких угрызений совести по поводу того, что им пришлось сделать. Возможно, что из-за повреждения мозга этих террористов уже нельзя было считать людьми в полном смысле этого слова. Они походили скорее на опасных ядовитых насекомых. Находясь в засаде и нападая на них, Чарльз испытывал только чувство глубокой ненависти и первобытного страха перед сильным и опасным врагом. Скорее всего, точно так же чувствовали себя его предки, когда в каменном веке охотились на саблезубых тигров. А теперь он испытывал облегчение и даже какую-то радость победы, ведь раньше ему просто не верилось, что у них с Марком пройдет все так гладко.

Однако дело не было еще доведено до конца. Оставалось преодолеть последние пятьдесят футов до угольного люка. Они выглянули из-за поленницы и убедились, что тот участок, который им предстояло пересечь, совершенно пуст.

Сэнфорд Берман продолжал свое наблюдение и заметил, как Марк и Чарльз осторожно выглянули из-за дров. Он хотел предупредить их, но боялся голосом выдать себя. Пока разведчики добывали оружие, трое террористов, разгуливавших перед домом, укрылись в высоких кустах возле самой стены. Их не было видно, но кто знает, может, как раз сейчас они находятся на таком расстоянии, что способны в любую секунду напасть на Марка и Чарльза.

Когда двое «умников» скрылись, Сэнфорд немного успокоился. Видимо, они сообразили, что нападать на бандитов рядом с домом было крайне опасно. Но раз теперь они возвращаются назад, у них должно быть с собой много оружия, и Сэнфорд решил, что они справятся и без него.

Да и как бы он смог предупредить их об этой опасности? Тем более, что он совсем не был уверен в ней. Если он крикнет, чтобы они были осторожней, то в тот же самый момент его самого могут запросто пристрелить.

Марк и Чарльз зигзагами поползли к спасительному люку, волоча за собой всю груду оружия.

И тут одна из гранат задела ствол автомата и раздался громкий металлический звон.

Трое террористов вышли из кустов. Один снял с плеча арбалет, зарядил его новой стрелой и прицелился в ползущих. Двое других приготовились стрелять из своих карабинов.

Сэнфорд Берман взял на мушку террориста с арбалетом. Во-первых, он знал, насколько опасны эти стрелы с ядом, и они пугали его гораздо сильнее обычных пуль. К тому же получилось так, что именно этот бандит первым попался ему на глаза. Но Сэнфорд так и не выстрелил. Вместо этого его прошиб холодный пот — до него дошло, что если он не уложит всех троих, то оставшиеся обязательно доберутся до него самого. Хотя с другой стороны, он мог бы выстрелить и сразу же упасть на пол, а в это время Марк и Чарльз смогли бы использовать свое захваченное у убитых оружие. Но вдруг этот план не сработает? Что, если он промахнется? Тогда зачем ему вообще рисковать своей головой?

Пока Сэнфорд размышлял таким образом, Марк и Чарльз проползли уже половину пути. Потом раздался громкий звук спущенной тетивы, и стрела от арбалета вонзилась в землю всего в нескольких дюймах от головы Чарльза. Он сразу же откатился в сторону, и в ту же секунду двое других террористов открыли огонь, вновь и вновь нажимая на спусковые крючки своих винтовок. Марку удалось спрятаться за стволом ближайшего дерева, и вскоре он понял, что винтовки террористов уже не смогут причинить им никакого вреда — магазины были разряжены и слышались только глухие щелчки курков. Марк схватил один из трофейных «Узи» и взял на мушку террориста с арбалетом, который брел куда-то наугад и сейчас напоминал больше зомби, чем нормального человека. В это время Чарльз схватил уже второй автомат и тоже начал прицеливаться, одновременно пытаясь отыскать на нем предохранитель.

— Не стреляй, Чарльз! — прошептал Марк. Он решил, что лучше отпустить этого негодяя с арбалетом, иначе толпы остальных роботов тут же придут на это место, привлеченные звуком стрельбы и, безусловно, сполна отомстят за своего убитого товарища.

— Что же нам делать? — тихо спросил Чарльз. Он припал к стволу дерева, за которым прятался Марк, так, что его почти было невозможно заметить со стороны.

— Надо подождать! — шепнул Марк. — Посмотрим, что будет дальше.

— Они придут сюда с ножами.

— На это я и рассчитываю.

Снова послышались сухие щелчки пустых винтовок. Двое террористов, как дети, развлекающиеся игрушечными ружьями, продолжали «стрелять», не обращая никакого внимания на то, что у них давно уже кончились патроны. Они и не пытались что-либо предпринять, увлеченные одним-единственным занятием — нажимать пальцем на спуск. Теперь они были похожи на идиотов, которым дали задание поместить кубик в замочную скважину, и они усердно и старательно выполняли эту бессмысленную процедуру, не видя и не слыша вокруг себя ничего. Они не стали двигаться дальше. И не взялись за ножи. И даже не попытались использовать свои винтовки в качестве дубинок. Через две минуты, которые показались Марку и Чарльзу вечностью, они уже позабыли про добычу, повесили винтовки за плечи и как ни в чем не бывало удалились прочь.

— Черт побери! — только и смог выговорить Сэнфорд Берман. Теперь он пытался доказать себе, что вел себя, не как последний трус, а поступил очень мудро и правильно, не став стрелять по террористам. И поэтому все обошлось благополучно. Эти бандиты настолько медлительны, глупы и беспамятны, что теперь вполне можно будет предпринять попытку к бегству.

Развивая эту мысль, Сэнфорд еще некоторое время последил за Марком и Чарльзом, надеясь, что на остатке пути к заветной дверце у них не возникнет больше никаких проблем.

А когда двое смельчаков спустились в подвал, то нашли там уже и Сэнфорда Бермана, и Бена Харриса. Марк был этим весьма недоволен:

— Как же вам не терпелось покинуть свои посты, ребята! Вы же оставили без присмотра половину подступов к дому!

— Ну, в любом случае нам придется расходиться в разные стороны, — уверенно сказал Берман, даже не пытаясь хоть как-то оправдаться. — Я видел, как вы с Чарльзом возвращались сюда с оружием и пришел к выводу, что больше ждать не имеет смысла. Кстати, у вас и у самих неплохо все получилось. — Сэнфорд подмигнул. — Вы, наверное, даже не предполагаете, сколько мне пришлось здесь перетерпеть. Ведь когда тот ублюдок с арбалетом заметил вас, я уже держал его на мушке своего пистолета.

— Так почему же ты не пристрелил его? — гневно спросил Марк, потом немного успокоился и продолжил: — Теперь я предлагаю тебе подняться наверх и постараться пересчитать всех оставшихся террористов. А потом подумай, скольких из них тебе придется обойти, чтобы выбраться отсюда.

— Это верно, — согласился Бен, пытаясь успокоить вспылившего Пирсона.

Пока Чарльз с Марком осматривали добытое оружие, заряжали «Узи» и проверяли, исправно ли все остальное, постовые с четырех точек тщательно подсчитывали оставшихся террористов. Марк потребовал от каждого из наблюдателей зарисовать обстановку, чтобы не было никаких накладок, и ни одного противника по ошибке не посчитали бы дважды. Выяснилось, что в обозримом пространстве находится примерно тридцать один бандит, со скидкой на то, что кого-то не заметили, а кого-то наоборот, случайно посчитали два раза.

— По сообщению в новостях, которые я смотрел вчера днем, на борту самолета в тот момент, когда он взлетел из аэропорта Ла-Гуардия, находилось сорок три члена Зеленой бригады и двенадцать заложников, — сказал Чарльз. — Ну и еще, естественно, экипаж. Если вычесть тех, кто уже точно погиб, и еще Кинтея, то остается сорок семь. А мы насчитали только тридцать одного. Значит, еще шестнадцать человек могут бродить по окрестностям группами или поодиночке.

— Ну и что вы хотите этим сказать? — спросил Бен Харрис.

— А вот что, — пояснил Чарльз. — Даже если вы выберетесь с территории поместья без особых потерь, то где гарантии, что вас тут же не подстрелят на дороге те оставшиеся шестнадцать человек?

— Не пытайтесь запугать нас. Мы здесь все равно не останемся! — зло рявкнул Сэнфорд Берман. — У меня верное предчувствие, что если мы застрянем в этой дыре, то нам крышка. Поэтому я и вас всех приглашаю последовать нашему примеру.

— Нет уж, спасибо, — возразил Марк Пирсон. — Примерно часов через пять уже рассветет. До сих пор мы вполне благополучно укрывались здесь. И я не вижу причины, по которой мы не сможем продержаться еще несколько часов, пока не прибудет помощь.

— Если она, конечно, прибудет, — с сомнением покачал головой Бен Харрис.

— Иначе и быть не может! — убежденно кивнул Марк.

Чарльз Уолш не счел нужным вмешиваться в этот спор. Ему надо было защищать собственное жилище. Конечно, в поместье Карсон произошли действительно страшные события, однако, все равно его еще можно спасти. Но только если они останутся здесь. Иначе террористы, предоставленные самим себе, разнесут здесь все до самого основания.

Втайне Сэнфорд Берман даже радовался, что кто-то все же останется в доме. Во всяком случае, считал он, его будут прикрывать при отходе. Но Марк Пирсон имел на этот счет совсем другую точку зрения.

— Мы не собираемся стрелять из окон и привлекать лишнее внимание к усадьбе, — объяснил он. — Мы с Чарльзом снова выйдем наружу и займем позицию у поленницы. Вы же рванете прямо к стоянке, заберетесь в машину и сразу жмите на газ. Вот тут-то мы вас и прикроем, но только до тех пор, пока автомобиль не тронется с места. Как только вы выедете на дорогу, рассчитывайте дальше на самих себя.

— Вот дерьмо собачье! И это называется помощь? — возмутился Берман.

— Или так, или действуйте сами, — отрезал Марк. — Вы оставляете нас здесь связанными по рукам и ногам — у нас ведь раненый, который не может самостоятельно передвигаться.

— Ладно, пойдет, — примирительно ответил Бен Харрис, похлопав Бермана по плечу. — Пошли. Пора собираться.

Харрисы, Берманы, Марк Пирсон и Чарльз Уолш один за другим выбрались наружу через угольный люк и поползли к поленнице. На стоянке было семь автомобилей — Джорджа Стоуна, негритянок Мичам, Уолшей и четыре машины, принадлежавшие приехавшим пациентам. Они аккуратно выстроились вряд, сверкая решетками радиаторов. Решено было ехать на голубом «додже» Бермана. Этот вместительный и мощный «универсал» стоял третьим по счету между пикапом Стоуна и красным «камаро» Пирсонов.

На лужайке перед домом примерно десять — пятнадцать человек — террористов и бывших заложников — бродили взад-вперед без определенной цели. Точное количество, однако, трудно было определить, поскольку кто-то из них то и дело скрывался в тени деревьев. Через несколько минут участок между поленницей и автомобилями полностью опустел.

Чарльз с Марком заняли боевые позиции с трофейными «Узи» наготове. Потом, по совету Марка, Харрисы и Берманы начали неспеша ковылять по направлению к «доджу», чтобы быстрым передвижением не привлечь внимания террористов. Они брели в открытую, слегка пошатываясь, и со стороны их легко можно было принять за заложников, находившихся после катастрофы в полубессознательном состоянии. Все шло по плану до тех пор, пока Сэнфорд не открыл дверцу машины. Как только в салоне «доджа» зажегся свет, раздались выстрелы. Услышав их, все беглецы разом кинулись к машине, стараясь побыстрее занять места.

Террористы неумолимо приближались к «доджу», не прекращая стрельбы. Тогда открыли огонь и Марк с Чарльзом.

Сэнфорд завел машину и в панике случайно включил фары. Марк предупреждал его, что делать это крайне опасно, и они должны ехать при лунном свете. Выстрелы сразу же участились и одна фара моментально была разбита. Сэнфорд попытался в спешке вырулить на дорогу, но даже не посмотрел, куда едет, и в результате вместо шоссе оказался на вспаханной лужайке и забуксовал в рыхлом грунте.

Один из террористов рванулся наперерез «доджу», и тут же очутился под колесами. Чарльзу удалось подстрелить еще двоих. Некоторые уже перестали обращать внимание на машину и стреляли теперь исключительно в сторону поленницы. Наконец мощный «додж» выбрался с лужайки на дорогу, ведущую прочь от этого страшного места.

Но в этот момент один из нападавших вставил в винтовку запасной магазин и через лобовое стекло в упор застрелил жену Сэнфорда. Берман в ужасе закричал и пригнулся. Сидевшие сзади Софи и Бен Харрис тоже в страхе согнулись, закрыв лица руками, и прижались друг к другу.

Сэнфорд подумал, что все же сумеет выбраться. Он почти уже доехал до мостика через ручей Карсон, как вдруг из густого кустарника навстречу ему вышла целая группа бандитов во главе с полковником Мао. Они сразу же открыли огонь и через считанные секунды тела Сэнфорда и всех его пассажиров превратились в сущее решето. Машина потеряла управление, на скорости врезалась в перила моста и от удара взорвалась. Автомобиль горел, пламя лизало трупы Берманов, Софи и Бена, а террористы все продолжали стрелять.

Взрыв и пламя отвлекли и внимание тех, кто обстреливал сейчас Марка и Чарльза. Они сразу же потеряли всякий интерес к своим жертвам и медленно побрели в сторону огромного ярко-желтого костра, который интересовал их гораздо сильнее, чем ведущийся из-за дров автоматный огонь по их головам.

Оставшиеся на лужайке террористы начали палить по автомобилям на стоянке. Может быть, чтобы отомстить тем, кто успел все-таки уехать, а может, им просто хотелось иметь под боком такой же красивый и яркий костер, как тот, у моста. Этим и воспользовались Марк с Чарльзом, тихо скрывшись в угольном люке.

 

Глава двадцать четвертая

После неудачной попытки бегства двух супружеских пар Уолшам и Пирсонам предстояло решить, каким образом теперь лучше всего спастись. Смерти Харрисов и Берманов повергли их почти в полное отчаяние. Они были шокированы и не знали, что предпринять в следующую минуту. Маленькая Джейни ни о чем их не расспрашивала: ей было страшно узнавать подробности этой трагедии. Она, как кукла, сидела возле своего отца, и даже не шевелилась.

Чарльз еще раз осмотрел Джорджа Стоуна. Тот все еще был без сознания, его сильно лихорадило, а на лбу выступали крупные капли пота. Припухлость и синева вокруг ранки не проходили, а наоборот, расползались дальше по телу. Ведь змеиный яд обладает способностью не только убивать жертву. Как известно, змеи заглатывают свою добычу целиком, вместе с костями, и для того, чтобы помочь процессу пищеварения, в состав их яда входят специальные мощные ферменты, которые размягчают съеденную плоть и делают ее удобоваримой. И с этим тоже борется противоядие, защищая внутренние органы и кровеносные сосуды пораженного от своеобразного «переваривания» под действием попавшего в его организм яда.

— С папой все будет в порядке? — дрожащим голосом спросила Джейни.

— Да, я думаю, все обойдется, — ответил Чарльз. — Он у тебя сильный и крепкий. Если бы противоядие не действовало, то он… его бы уже не было в живых. Я думаю, он поправится, но точно мы это узнаем только завтра.

И снова Чарльз про себя подумал, что Джордж просто чудом остался жив: отравленная стрела прошла через мышцы, ударилась в кость и не проникла дальше. А если бы яд из нее попал в какой-нибудь крупный сосуд, то смерть наступила бы почти мгновенно. Сразу бы произошел разрыв сердца от попадания в него сгустков свернувшейся под действием яда крови.

Джейни Стоун продолжала молиться за отца. А еще она молилась за души своей матери и бабушки, и за душу несчастного Блэки, хотя в церкви ей говорили, что у собак нет бессмертной души. Но она хотела, чтобы это оказалось неправдой, и на том свете, в другой жизни, она снова была бы вместе со своей семьей и любимой собакой. Трагедия, которую ей пришлось пережить, привела к тому, что Джейни стала даже сильнее, чем раньше, надеяться на бога и на молитву, хотя это и не приблизило ее к церкви. Теперь она серьезно сомневалась, что когда-нибудь в дальнейшем будет относиться с уважением ко всяким церемониям со змеями и тем более верить в то, что эти обряды завещаны Всевышним.

С помощью фонендоскопа и прибора для измерения давления крови Чарльз обследовал и генерала Кинтея. Чтобы измерить давление, Уолшу пришлось закатать рукав его гимнастерки, на котором была эмблема с изображением змеи. Он хотел это сделать и раньше, но считал малодушным стремление избавиться от какой-то картинки. Теперь же у него был вполне обоснованный предлог сделать это. Руководитель террористов находился в состоянии комы, вызванной обширным поражением мозга в результате кислородного голодания и, возможно, удара, который он получил при падении самолета. Когда Чарльз вынул кляп изо рта Кинтея, тот начал бормотать что-то о фашистских свиньях, об огне свободы и о глубокой любви ко всем угнетенным народам. Чарльз мог бы сделать ему укол морфия, чтобы заставить его замолчать, а не затыкать рот кляпом; однако любое успокоительное средство, вводимое человеку в состоянии комы, могло легко привести к его смерти. Вместо этого Чарльз снова вставил Кинтею кляп, но на этот раз не совсем плотно. Теперь он мог свободно дышать, но бормотать был уже не в состоянии.

— Почему мы так стараемся сохранить ему жизнь? — удивлялся Марк. — Нам ведь нет от него ни малейшей пользы, да и сам себе он уже не нужен.

— Я не могу дать ему умереть, — ответил Чарльз. — Одно дело — убивать в целях самозащиты или для того, чтобы выжить самим, но совсем другое — умерщвление человека, который совершенно беспомощен и ни для кого не представляет опасности.

— А-а-а, понимаю… Клятва Гиппократа и все такое, — тихо проворчал Марк. — Но я не так уж уверен, что этот Кинтей сейчас не представляет опасности даже в своем теперешнем состоянии. В каком-то смысле он обладает даже большей силой… как святой великомученик.

— Может быть, ты и прав, — согласился Чарльз. — Ведь кроме проявлений ярости и агрессивности комплекс рептилии управляет также и ритуальным поведением. Вот почему террористы действуют, как роботы, автоматически выполняя заложенные в них рефлексы. Такие, как бесконечная перезарядка оружия и стрельба.

— Причем стрельба именно по нам, потому что мы отобрали у них главаря, — заметил Марк. — А если бы мы вернули им их Кинтея, они, возможно, и оставили бы нас в покое.

— Сомневаюсь, — покачал головой Чарльз. — Я все размышляю о том, как ведут себя пресмыкающиеся. Как только они выбрали себе жертву, они как бы приковываются к ней. Они должны довести до конца то, что начали, и не уйдут до тех пор, пока их цель не будет достигнута. Получается так, что они как бы забывают истинную причину своего враждебного чувства, она для них становится уже несущественной. Главное — это ярость и ее утоление.

Хитэр, сидящую рядом с Марком на ступеньках подвальной лестницы, всю передернуло.

— Значит, по-вашему выходит, что наше положение уже безнадежно? — спросила она. — Раз эти животные не остановятся, пока всех нас не перебьют…

— Но мы можем применить нашу прежнюю тактику выживания, — предложил Марк. — И мы должны вернуться к ней до того, как им надоест смотреть на наши горящие машины, и они начнут врываться сюда через окна. Солнце взойдет уже часа через три. Это не так уж и много. И я все же верю, что рано или поздно помощь придет. К тому же сейчас мы вооружены гораздо лучше, чем раньше. И у нас достаточно людей, чтобы выставить охрану у тех же четырех окон, а в случае крайней необходимости мы всегда можем уйти в подвал.

— Ты хочешь оставить Джейни внизу одну с отцом и этим Кинтеем? — с неодобрением спросила Хитэр.

— Но ведь люк в подвал будет открыт, — ответил Марк. — Таким образом, если что-то случится, она в любой момент сможет позвать на помощь. Мы все сразу прибежим сюда и быстро закроем люк, если так будет нужно.

Анита в отчаянии покачала головой. Она все думала о передаче последних известий по радио в три часа утра. Из окна гостиной ей было видно, как взрываются и горят машины, и уже стало казаться, что они никогда не смогут выбраться из этого дома.

— Простите меня, — произнесла она, — но я начинаю думать, что помощь все-таки не придет. По радио ничего даже не сообщили об этом. Передавали то же самое, что и раньше, ничего дополнительного.

— Полиция никогда не сообщает всего, что ей известно, — заметил Марк. — Когда они расследуют что-нибудь или пытаются кого-то поймать, то считают, что средствам массовой информации совсем необязательно точно знать обо всем, что ими предпринимается.

— Но сейчас власти не имеют никакого права поступать таким образом, — возразила Хитэр. — Им ведь известно, что у террористов поражен мозг, и они не способны поступать разумно. И в этих условиях полиция как никогда обязана заботиться о безопасности населения. А мы даже не знаем, предпринимают ли они хоть что-нибудь для защиты невиновных людей. Остается только надеяться, что о нас не забыли, и ждать помощи, как у моря погоды.

— Мне кажется, я уже начинаю терять всякую веру, — грустно сказала Анита. — Я слышала о многих случаях, когда полиция делала либо неправильные шаги, либо вообще бездействовала. И думаю, что в нынешних обстоятельствах нам надо полагаться исключительно на себя и не рассчитывать ни на кого другого.

— И все же мы должны верить, что помощь придет, — настаивал Марк. — Ведь если она не придет, мы же не сможем оставаться здесь бесконечно…

Чарльзу Уолшу претила мысль оставлять поместье на милость террористов. Он слишком любил это место. Хотя имение и было уже сильно разрушено, его все же можно еще было восстановить. Стены легко отштукатурить заново, старинную мебель тоже можно постепенно собрать, несмотря ни на какие расходы. Но если в отсутствие защитников в дом полетят десятки гранат и бутылок с зажигательной смесью…

Однако Чарльз не хотел жертвовать новыми человеческими жизнями ради сохранения своей недвижимости. К тому же он уже не был уверен, что в дальнейшем они будут здесь в безопасности. А человеческую жизнь он ценил все-таки выше любого дома или усадьбы, как бы они ни были ему дороги и милы. И если бы он думал иначе, то ничем не отличался бы от этих существ с поврежденным мозгом и животным стремлением сражаться насмерть за захват чужой территории.

— А что, если нам уйти куда-нибудь в другое место? — задумчиво произнес Чарльз. — Если бы нам удалось найти себе другое убежище, где было бы легче защищаться…

— Куда там! — с горечью воскликнул Марк. В его голосе звучало явное неверие в возможность такой операции.

— Мне и самому хотелось знать, куда, — упавшим голосом произнес Чарльз. Подобрав свой автомат и закинув его за плечо, он продолжал рассуждать вслух. — Можно сделать попытку выбраться отсюда… Мы ведь уже пробовали, и все проходило удачно. Только теперь надо сделать иначе. Нам придется пройти через их расположение, Марк. Примерно так же, как мы с тобой делали это, чтобы захватить оружие… — Он оборвал свою речь и покачал головой. — Но всем нам придется идти пешком… И к тому же на этот раз нас в стане врага будет уже гораздо больше… И куда же мы побежим?…

— Джордж Стоун не может идти. Тем более — бежать, — напомнила им Анита. — Даже если бы у нас было, где спрятаться, нам пришлось бы нести его туда на себе, а это нам не под силу.

— Мы можем уйти в пещеру на вершине скалы, — вмешалась в разговор Джейни Стоун.

Четверо взрослых повернулись к девочке и внимательно посмотрели на нее.

— Вы же помните эту пещеру, доктор Чак, доктор Анита. Я вас водила туда два года назад… Помните, мы ходили гулять и устраивали там пикник?…

 

Глава двадцать пятая

Пригнувшись возле штабеля дров, Марк и Чарльз держали наготове свои автоматы, а Анита, Хитэр и Джейни, выбравшись из дома через угольный люк, осторожно ползли к ним. Большая часть террористов, ранее находившаяся по эту сторону дома, теперь перекочевала на лужайку перед верандой, привлеченная ярким светом пылающих машин. Казалось, все шло хорошо, но в этот самый момент из темноты вынырнула высокая фигура бандита и, пошатываясь, направилась к ползущим женщинам. Чарльз готов уже был открыть огонь, но Марк остановил его, потянув за рукав. Почуяв опасность, женщины замерли, прижавшись к земле. Им было видно, как Марк осторожно подкрался к террористу сзади и ударом приклада по голове сбил его с ног. Затем в руках Марка блеснула сталь штыка-ножа и раздались булькающие звуки: он перерезал противнику горло. Хитэр чуть не стошнило от этого зрелища. Но она совладала с собой и медленно поползла вслед за Анитой и Джейни вперед к поленнице.

После коротких объятий, последовавших за благополучным прибытием женщин в это относительно безопасное место, мужчины передали женам свои автоматы. Теперь уже Анита и Хитэр прикрывали Марка и Чарльза, пока те ползли к дому, чтобы принести оттуда Джорджа Стоуна и генерала Кинтея. Из двух обнаруженных в подвале легких алюминиевых кресел были сооружены некие подобия носилок. Однако не было никакой возможности протащить их вместе с ношей через узкое отверстие угольного люка. Поэтому Марку и Чарльзу пришлось выносить по одному Стоуна и Кинтея через кухонную дверь. Но для этого надо было тихо и осторожно отодвинуть в сторону огромный холодильник, которым она была забаррикадирована. Однако как они ни старались, сделать это совсем бесшумно им не удавалось. Из-за штабеля дров Анита, Хитэр и Джейни с тревогой прислушивались к тому, что творилось на кухне. Каждый стук или скрип, доносившийся оттуда, заставлял их испуганно вздрагивать. Наконец дверь кухни широко распахнулась. Из нее показались Марк и Чарльз. Бесшумными шагами, пригнувшись, они направились к поленнице с Джорджем Стоуном на носилках.

— Оставьте Кинтея там, — шепнула мужу Хитэр. — Не ходите за ним, это слишком опасно.

— Нет, мы должны идти, — возразил Марк. — Не забывай, что у нас в отношении него есть особые планы… Теперь он на нашей стороне, хотя и сам еще не знает об этом.

Не обращая внимания на опасения женщин, Марк и Чарльз снова отправились в дом. К счастью, им не встретился ни один террорист, и они смогли благополучно доставить на вторых носилках Кинтея. После небольшой передышки все кратчайшим путем направились к лесу. Анита и Хитэр несли Джорджа Стоуна, а Марк с Чарльзом — более тяжелого Кинтея. Скрываясь в тени деревьев, они без приключений обошли открытое место, на котором стояла усадьба. Затем под прикрытием автоматов, которые держали Анита и Хитэр, мужчины волоком оттащили самодельные носилки с телом Кинтея к развесистой плакучей иве, растущей на полпути между складом дров и мостом, возле которого еще дымилась машина Берманов. Густая листва дерева давала непроницаемо-плотную тень.

— Пора заставить генерала работать на нас, — прошептал Марк. — Пусть он передаст нам важное сообщение.

Чарльзу эта грубая шутка не показалась смешной. «Сообщение», о котором говорил Марк, означало смерть. Чарльз с тревогой смотрел на Пирсона, который закладывал под неподвижное тело Кинтея пять мощных осколочных гранат.

— Я думаю, они передадут сигнал громко и четко, — произнес наконец Марк, покончив с минированием.

Затем мужчины отползли назад в лес и там присоединились к своим женам.

Но они не заметили по дороге притаившегося за деревом террориста с арбалетом. Его оружие было заряжено новой стрелой, начиненной змеиным ядом. Ведомый охотничьим инстинктом, он ничем пока не выдавал своего присутствия и терпеливо ждал, когда Чарльз, Марк, Анита и Хитэр скроются в густой листве и там почувствуют себя в сравнительной безопасности. Затем он стал осторожно красться за ними, пока беглецы не достигли того места, где их ждала Джейни со своим раненым отцом. Здесь, спрятавшись за кустом, террорист натянул тетиву и прицелился в одного из мужчин. Раздался звенящий звук лопнувшей струны и вслед за ним — громкий стук. Металлическая стрела воткнулась в дерево как раз в тот момент, когда Марк наклонился, чтобы поднять с земли носилки.

Хитэр быстро обернулась и уже готова была открыть огонь по бандиту, который, не торопясь, доставал очередную стрелу, чтобы перезарядить арбалет.

— Нет! Не надо! — зашипел Чарльз.

Опасаясь, что выстрелы привлекут сюда других убийц, он бросился вперед, стараясь быстро и бесшумно покрыть те двадцать футов, которые отделяли его от стрелка.

Террорист в это время уже зарядил арбалет и теперь все его внимание было приковано к цели. Чарльз набросился на него, как защитник в регби на нападающего. Он часто видел такую сценку по телевизору, когда смотрел спортивные передачи, хотя сам играл только в обычный футбол. Террорист застонал и, с шумом выпустив воздух, тяжело грохнулся на землю. Чарльз уже сидел на нем верхом. Издавая громкие стоны, арбалетчик пытался защититься от нападающего руками, но Чарльз сильным ударом локтя сломал ему переносицу. Затем он сдавил пальцами горло бандита и начал душить его. Он сообразил, что разбитый нос террориста облегчит ему эту задачу. Тем временем Марк нашел крупный булыжник и ударил им бандита по голове. Теперь тот лежал без движения, его голова и лицо представляли собой сплошное кровавое месиво, но Чарльз еще некоторое время продолжал сдавливать горло.

— Хватит, — прошептал Марк, оттаскивая Чарльза. — Надо быстрее убираться отсюда, пока не подоспели другие.

Марк и Чарльз поудобнее уложили Джорджа Стоуна на импровизированные носилки, стараясь не причинять ему излишнего беспокойства, чтобы тот не стонал.

Впереди всех шла Анита со своим «Узи», за ней — Джейни, а Хитэр со вторым автоматом замыкала шествие. Группа отошла уже от усадьбы на довольно значительное расстояние, когда путники решили наконец приблизиться к ручью Карсон и при ярком свете луны перейти его вброд. На другой стороне ручья они сделали короткий привал в тени высоких старых деревьев. Мужчины порядком уже устали от тяжести Джорджа Стоуна, который был крупным и грузным. Женщинам, включая Джейни, пришлось нести всю взятую с собой утварь, съестные припасы и оружие.

Но террорист с арбалетом не умер. От удара по голове он получил лишь сотрясение мозга, однако этот удар не оказался для него смертельным. Чарльз тоже душил его недостаточно долго. Получилось так, что тем частям его мозга, которые все еще функционировали, не требовалось большого количества кислорода, так как главные группы клеток, потребляющие его, давно уже не работали. Когда сознание вернулось к нему, несмотря на сильную боль в нем возродился реликтовый инстинкт преследователя, жажда мести вспыхнула с новой силой. Он подобрал свой арбалет и, оставляя на земле кровавые пятна, двинулся по лесу вслед за группой людей, внимательно присматриваясь к их следам и прислушиваясь к звукам голосов.

Однако те, кого он преследовал, боялись делать длинные передышки. Немного отдохнув, они каждый раз быстро брали свою ношу и шли дальше, с трудом поднимаясь по крутой каменистой тропе. Наконец они подошли к подножию скалы. Здесь надо было отдохнуть уже как следует, чтобы набраться сил для последнего, самого трудного подъема.

— Это отличное место, — заметил Марк. — Никто и на выстрел не сможет подойти к нам, если мы сами этого не захотим. А достать нас можно будет разве что с помощью пушек или вертолетов, а их у бандитов нет.

Новое убежище состояло из скалистого утеса высотой около восьмидесяти метров, небольшой площадки и пещеры. К пещере по правому склону горы вела узкая тропка, извивающаяся между огромными валунами и отколовшимися глыбами известняка. Местами она была настолько узкой, что для того, чтобы пройти дальше, носилки приходилось сильно наклонять, причиняя этим большие неудобства Джорджу Стоуну. Добравшись до вершины, измученные путники расположились в пещере и приготовились к обороне. Наступало утро.

Террорист с арбалетом упорно шел по их следу. На какое-то время, у речки, он сбился с пути, но, перейдя ее вброд, через несколько минут вновь обнаружил на другом берегу следы беглецов.

 

Глава двадцать шестая

С наступлением рассвета четыре вертолета Спенсера сделали несколько кругов над покрытыми густым лесом горами. Затем они приземлились неподалеку от разбитого бескрылого Боинга, напоминавшего теперь своей формой алюминиевый футляр от сигары.

Одетые в камуфляжи, бойцы ФБР из группы захвата вышли из вертолетов и в полной боевой готовности приблизились к самолету. Эти меры предосторожности были приняты на тот случай, если некоторые террористы вернулись ночью к месту крушения. Спенсер очень надеялся, что так все и будет. С этой целью он умышленно не оставил у разбитого самолета охраны, сделав из него капкан для бандитов. Он считал, что кое-кто из «змеенышей» обязательно вернется ночью в свою нору.

Однако ничего подобного не произошло, самолет был по-прежнему пуст. Об этом Джиму Спенсеру и Сэму Бернарди сообщил командир одной из четырех ударных групп.

Спенсер отдал приказ командирам остальных групп вывести своих людей из укрытий и начать прочесывание окружающего леса и полосы отчуждения в поисках следов террористов и их заложников, выпрыгнувших из самолета. Бойцы из группы захвата знали, что им надо искать: пятна засохшей крови, клочки ткани и предметы одежды, брошенное оружие, боеприпасы, человеческие следы и экскременты, сломанные ветки, а также погибших или раненых, которые были не в состоянии далеко уйти от самолета.

У Сэма Бернарди не было в этой операции определенных задач, поскольку его официальным заданием было управление транспортным самолетом, который находился сейчас на аэродроме в Шарлотсвилле. Но для пользы самого же Спенсера Бернарди притворился его союзником, готовым активно поддерживать все начинания Джима. Он не хотел, чтобы Спенсер запретил ему участие в операции, но одновременно отклонил его предложение вооружиться автоматом и имел при себе только табельный пистолет.

Спенсер как всегда курил одну сигарету за другой. Глаза его блестели от усталости и злости в ожидании новых событий. Он имел при себе пистолет, автомат, карманную рацию, противогаз и четыре гранаты. Накануне вечером Спенсер попытался из Ричмонда дозвониться до дочери. Ответа не было. В четыре утра он снова набрал номер и выслушал двадцать гудков. Но трубку так никто и не поднял. Джим с негодованием думал, чем же, черт возьми, может заниматься Кэролайн в такой час. И вдруг он спросил себя, а не плюнуть ли ему на все это прямо сейчас? Какое, к дьяволу, это имеет теперь значение?

Бернарди искренне пытался успокоить его. Ведь Сэму и раньше уже приходилось видеть в глазах людей жажду крови. Такое нередко случалось в бою во время войны. А Спенсер уже один раз сорвался, когда пристрелил в самолете больного заложника, занимавшегося мастурбацией. И кто после этого мог сказать, как далеко еще он способен зайти. Казалось, что Спенсер готов стрелять в каждого, кто встанет на его пути.

— Нам нужно всего лишь взять их в плен, — убеждал его Бернарди. — Переловить всех террористов и их заложников. Нашу версию о том, что случилось, никто не станет оспаривать.

— Если только у кого-нибудь из них мозги не окажутся не совсем поврежденными, — сухо ответил Спенсер.

— Это каким же образом? — удивленно спросил Сэм, надеясь, что Спенсер не сможет логично ответить на этот вопрос.

— Не знаю. Может, кому-то повезло и он нашел в самолете воздух. Какой-нибудь запасной баллон с кислородом…

— Джим, я в этом очень сомневаюсь, — скептически скривился Бернарди.

— Посмотрим. Но я не хочу оставлять ни одного свидетеля, который может связно рассказать о том, что произошло на борту. И директор ФБР согласен со мной. Я разговаривал с ним вчера вечером. Он хочет, чтобы крышка на этом деле закрылась как можно плотнее.

В поместье Карсон несколько террористов обнаружили удивительную вещь: генерал Кинтей снова оказался в их рядах. Поднимающееся над горизонтом солнце ярко осветило его. Он с закрытыми глазами лежал на спине под деревом. Преданные своему вождю, они собрались вокруг его тела, которое покоилось на земле со связанными руками и ногами. Террористы о чем-то бормотали между собой, издавая негромкие булькающие звуки. Их подходило все больше и больше.

Наконец к телу своего любовника подошла и полковник Мао. Стоявшие рядом расступились и дали ей дорогу. Она опустилась на колени рядом с Кинтеем, раздумывая о том, мертв он или нет. Но ее поврежденный мозг отказывался верить в возможность смерти такого великого человека. Остальные лишь бормотали и вздыхали, ожидая, что она первая что-то предпримет.

Мао решила, что надо положить генерала так, чтобы он выглядел более живым и не таким уж беспомощным. Этим она пыталась вновь придать ему ту притягательную силу, о которой сама теперь вспоминала лишь смутно.

Она наклонилась к нему, чтобы развязать его руки, и приподняла за плечо. И тут увидела гранаты, от которых сразу же отскочили детонационные планки, которые до этого удерживались телом Кинтея.

Мао так и не смогла до конца осознать, какую злую шутку сыграли с ней, однако инстинктивно почувствовала, что ей что-то угрожает.

Но в этот момент гранаты взорвались, и вся ее напряженная умственная работа окончилась.

Из пещеры на скале доктор Чарльз Уолш услышал отдаленный взрыв и, понимая, что произошло, устыдился своего поступка. Он ведь сделал Кинтею укол морфия с тем, чтобы тот лежал тихо и его тело можно было превратить в эту мину-ловушку. Таким образом он, врач, лишил жизни беспомощного человека.

— Итак, послание нами получено, — с удовольствием отметил Марк Пирсон. — Я надеюсь, что большинство своих товарищей по борьбе Кинтей только что унес с собой в вечность, или куда там уходят эти атеисты-коммунисты. Теперь противников у нас осталось гораздо меньше.

И это на самом деле было так. Однако Чарльз все равно чувствовал себя виноватым в том, что согласился с предложением Марка использовать находящегося в бессознательном состоянии Кинтея в качестве бомбы замедленного действия.

Ведь он был врач и он давал клятву, что будет только лечить больных и раненых, а не убивать их, когда они не смогут защитить себя, независимо от того, какие преступления они совершили, будучи здоровыми.

Когда они приняли решение попытаться уйти в пещеру на вершине скалы, Марк сказал:

— Мы не сможем нести через лес двоих. И на Кинтея и на Джорджа Стоуна у нас просто не хватит физических сил. Так почему бы нам в таком случае не заставить Кинтея перейти, так сказать, на нашу сторону? Я думаю, мы сумеем «убедить» его разыграть для нас самопожертвование.

Слушая, как Марк излагал свою идею, Чарльз вовсе не был этим шокирован — в тот момент он не был так решительно предан своим врачебным принципам, как теперь. Выразив лишь формальный протест, он капитулировал перед железным доводом Марка, что им еще придется вести борьбу за то, чтобы выбраться из пещеры, даже если удастся благополучно добраться туда. Ведь помощь может и не прийти. И тогда террористы начнут подкрадываться к осажденным, как змеи, ползущие за своей добычей. И если сейчас появилась хоть какая-то возможность уничтожить некоторых из них, то это будет для спасающихся только на пользу.

Чарльз сделал тогда Кинтею щедрую инъекцию морфия и тем самым способствовал созданию смертельной ловушки с живым человеком в качестве приманки. Нет, он вовсе не был уверен в том, что его самым истинным и искренним побуждением является чувство самосохранения или мести. Возможно, он просто хотел, чтобы Кинтей заплатил своей жизнью за разрушение поместья Карсон, и таким образом без суда и следствия приговорил его к смерти. Однако Чарльза сильно удивило, что последователям Кинтея потребовалось так много времени, чтобы обнаружить его тело и привести приговор в исполнение. Хотя именно в этом и заключалась вся суть плана: его специально положили в тени дерева, чтобы террористы могли обнаружить его только тогда, когда лучи солнца пробьются сквозь густую листву этой старой плакучей ивы.

Сначала Чарльз и все остальные, находившиеся с ним на скале, услышали звук вертолетов, доносившийся откуда-то с запада. А после этого раздался обвальный грохот взорвавшихся гранат.

— А что случилось с вертолетами? — встревоженно спросила через минуту Хитэр. — Почему их больше не слышно? Они что, улетели?

В ее голосе звучало отчаяние. Она так не хотела терять надежду на спасение.

— Нет, они, должно быть, совершили где-то посадку, — сказала Марк, успокаивая ее. — Я думаю, что они сейчас проверяют то место, где упал самолет. А потом начнут прочесывать окрестности в поисках террористов.

— А что, если они примут нас за террористов, когда найдут здесь? — спросила Анита. — Если, конечно, найдут. Они ведь могут и не долететь до этих мест.

— Рано или поздно обязательно долетят, — уверенно произнес Марк. — Но тем не менее, вы совершенно правы. Мы должны быть крайне осторожными. Ни в коем случае не следует выскакивать им навстречу, размахивая оружием.

— Надо выставить белый флаг, — предложил Чарльз. — Я сниму свою рубашку и привяжу ее к палке.

Пока они тихо переговаривались в надежде вновь услышать шум вертолетов, террористу с арбалетом удалось найти дорогу к скале. Он слышал голоса, раздававшиеся откуда-то сверху. Но, выглянув из своего укрытия, никого не увидел. С того места, где он находился, был очень плохой обзор, поэтому он ничего и не смог заметить. Не обращая внимания на кровь, капающую из разбитого носа и раны на голове, он, крадучись, обошел открытое место, стараясь не попасть в поле зрения людей, затем приблизился к горной тропе и начал медленно подниматься по ней.

Едва Джим Спенсер услышал взрыв заложенных под Кинтея гранат, как тут же отдал бойцам группы захвата приказ срочно грузиться в вертолеты и начинать поиск с воздуха в направлении услышанного взрыва. В командирском вертолете Спенсер сел рядом с Сэмом Бернарди и стал с интересом изучать карту этого лесистого района. Судя по карте, старое поместье Карсон находилось всего лишь в трех милях от места крушения Боинга-747, и путь по воздуху туда не занял у них много времени.

— Вон они! — закричал вдруг пилот вертолета. — Похоже, их там человек двадцать пять или тридцать.

— Похоже, — с удовольствием отметил Спенсер. — Судя по карте, это самое поместье Карсон — единственное место в округе, которое может привлечь чье-то внимание.

Спенсер отдал по радио приказ трем остальным вертолетам отлететь назад и зависнуть над лесом, чтобы не привлечь раньше времени внимание террористов. Он все еще считал, что они способны мыслить достаточно ясно и испугаются внезапного появления боевых машин. Тем временем командирский вертолет описал плавный круг над территорией поместья. Спенсер и Бернарди увидели внизу сожженные машины, мертвые тела и убитых лошадей. Они обратили также внимание на странное поведение людей, окруживших полуразрушенное здание усадьбы. Эти люди были похожи на безмозглых роботов, некоторые имели при себе оружие, другие — нет. Кое-кто из них с явным безразличием посмотрел на вертолет, когда тот медленно пролетал над их головами, но большинство по-прежнему не отрывало взглядов от дома, словно эта усадьба гипнотизировала их.

— Похоже, там кто-то очень умело держит их на расстоянии, — заметил Сэм Бернарди.

Но Спенсер даже не обратил внимания на эти слова. И тогда Бернарди понял, что ему вовсе не хочется, чтобы кто-нибудь из владельцев усадьбы еще остался в живых. Вот если бы все до одного погибли, то никто бы уже не стал ставить под сомнение отчет ФБР о проведенной им операции.

Из своего вертолета Спенсер по рации отдал остальным экипажам приказ, чтобы те заняли позиции на трех других сторонах поместья, еще не прикрытых с воздуха. Таким образом вся зона атаки была разбита на четыре квадрата. Но вертолеты не приземлялись. Вместо этого они по сигналу Спенсера приблизились к усадьбе и с бреющего полета открыли пулеметный огонь, причем каждый вертолет вел сосредоточенный обстрел своего квадрата.

Некоторые из солдат Зеленой бригады пытались стрелять в ответ, но их вялая, беспомощная реакция не шла ни в какое сравнение с массированным методичным обстрелом из крупнокалиберных пулеметов, установленных на мощных боевых машинах. Вертолеты продолжали кружить над поместьем, поливая его свинцовым дождем и превращая свои живые мишени в бесформенные куски мяса.

Сверху воздушные стрелки не могли отличить террористов от их бывших заложников. Они просто беспрестанно нажимали на гашетки своих пулеметов.

У Сэма Бернарди эта бойня вызвала резкое отвращение и даже тошноту. Он чувствовал, насколько она безнравственна, и понимал, что в ней не было никакой необходимости. Он согласился принять участие в этой операции, так как думал, что она будет проходить на земле, где он сможет оказать свою посильную помощь в спасении невинных людей. Но здесь, в воздухе, он ничем не мог им помочь. И от этого ощущал такую же гнетущую безысходность, как и тогда, во Вьетнаме, когда перед его глазами расстреливали в упор беззащитных детей и женщин. Он не видел причин, мешающих захватить этих людей в плен. Достаточно было сбросить на землю несколько емкостей со слезоточивым газом, нейтрализовать этим террористов, а потом приземлиться и подобрать их и бывших заложников. Но, очевидно, Джим Спенсер не хотел этим заниматься.

Когда три бывших заложника забежали в конюшню, ища там спасения, Спенсер приказал накрыть ее зажигательными бомбами. Такая же участь постигла и двух одетых в форму Зеленой бригады мужчин, которые пытались спрятаться в старом домике, где когда-то давно находилась кухня. Оба эти здания были полностью уничтожены огнем, а выскочившие из них объятые пламенем люди были тут же расстреляны из пулеметов.

Но несмотря на обрушившийся на территорию усадьбы ураганный огонь, дюжине людей из числа террористов и бывших заложников все же удалось уйти в лес. Заметив это, Спенсер приказал всем вертолетам срочно сесть, чтобы бойцы смогли догнать и пристрелить убежавших.

Как только вертолеты опустились на землю, а их винты еще не успели остановиться, из-за груды рассыпавшихся дров выскочили двое безоружных. Казалось, что шум авиационных двигателей в такой близости испугал их сильнее, чем пули. Они быстро подбежали к заднему крыльцу и скрылись в двери, ведущей на кухню. Никто из бойцов не успел даже как следует прицелиться в них. Спенсер отправил группу солдат на преследование убежавших в лес, а сам с оставшимися тридцатью бойцами окружил здание усадьбы, в котором было на удивление спокойно и тихо.

— Всем выходить! — рявкнул Спенсер. — Здесь ФБР. Бросьте оружие и выходите с поднятыми руками!

Сэм Бернарди обратил внимание на то, как нервно тот сжимает свой автомат.

— Джим, — предупредил он Спенсера, — мы же не знаем, кто может быть в этом доме. Может быть, там находятся вполне нормальные люди.

Но Спенсер снова закричал:

— Здесь ФБР! Всем бросить оружие и выходить с поднятыми руками!

Ответа не последовало. Стояла мертвая тишина.

— Джим, дайте мне пару своих ребят, и я войду с ними в дом, — предложил Бернарди. — Доверьте это мне. Обещаю вам вернуться сюда с головами мертвых преступников.

— Там их может быть больше, чем вы думаете, — угрюмо отрезал Спенсер.

Из леса неслись автоматные очереди. Очевидно, бойцам удалось настичь беглецов. Но казалось, что это лишь подстегнуло Спенсера.

— Я уничтожу этот дом, — процедил он сквозь стиснутые зубы. — Слишком опасно заходить внутрь, чтобы выкурить их оттуда. Мы просто откроем по дому огонь из всех средств, которые у нас есть и сравняем его с землей!

— А что, если там прячутся невинные люди? — снова спросил Бернарди. — Может быть, там есть раненые, например, в бессознательном состоянии, или те, кто под дулом оружия просто боится попросить о помощи?

— Я же кричал им, чтобы они выходили! — взорвался Спенсер. — Я дал им шанс. Даже два шанса.

Бернарди, память которого живо хранила еще картины заживо сожженных в соломенных хижинах Южного Вьетнама, теперь с ужасом видел, что Спенсер так и горит желанием открыть по усадьбе Карсон огонь из пулеметов, гранатометов и минометов. После такой атаки в доме в живых не останется ни одного человека, а само это поместье превратится в груду руин, объятых пламенем и дымом.

— А почему бы нам не попробовать слезоточивый газ? — предложил он Спенсеру. — Если с ним ничего не получится, тогда можно будет открыть по зданию огонь.

Спенсер смерил Сэма пристальным взглядом и криво ухмыльнулся. В глазах его блеснул огонек презрения, будто такая щепетильность Бернарди только забавляла.

— Хорошо, — ответил он, — давайте устроим там суматоху. Попробуем выкурить тараканов.

Он отдал приказ гранатометчикам дать по окнам дома залп гранатами со слезоточивым газом. Разбив остатки стекол, чудом уцелевших после нашествия террористов, гранаты с шипением и хлопками рвались в комнатах, выпуская едкий и удушливый газ. Затем послышалась возня и звуки громкого кашля и рвоты.

Солдаты, окружившие дом, направили оружие на входные двери. Нерешительно сжимая свой пистолет, Бернарди посмотрел на Спенсера. Глаза командира превратились в две узкие щелки. Взгляд его был прикован к кухонной двери, руки крепко сжимали автомат. Он был готов в любой момент открыть огонь.

Из здания послышался душераздирающий вопль. Затем из заднего окна вылетел деревянный стул, а вслед за ним на траву упало человеческое тело. Это был пожилой мужчина в гражданской одежде, лицо и руки его были изрезаны, по белой рубашке струилась кровь. Он с трудом поднялся на ноги и, продолжая кашлять, вытянул вперед перед собой руки, так как был ослеплен слезоточивым газом. В тот же момент из двери, ведущей на кухню, вышла, пошатываясь, молодая женщина и оперлась о перила заднего крыльца. Она стонала. Вся ее кофточка была покрыта рвотной массой.

— Подожди! — закричал Бернарди.

Но Джим Спенсер уже нажал на курок. Силой автоматного огня мужчину и женщину на какой-то момент подбросило в воздух, после чего они тяжело рухнули на землю.

— Боже мой! — прокричал Бернарди, глядя на изрешеченные пулями окровавленные тела. Боже мой, Спенсер! Ты даже не пытался узнать, в кого ты стреляешь!

Находившиеся на скале возле входа в пещеру беглецы из усадьбы Карсон напряженно прислушивались к пулеметной стрельбе, которую вели окружившие дом солдаты Спенсера, и эта стрельба казалась им музыкой спасения.

Джейни Стоун свернулась в комочек и вся дрожала, прижавшись к Аните Уолш.

— Не надо больше бояться, милая, — успокаивала ее Анита. — Ты слышишь? Сюда идут люди, чтобы спасти нас. Скоро мы сможем отвезти твоего папу в больницу.

Накрытый одеялом Джордж Стоун спал тяжелым сном после укола морфия, который сделала ему Анита, чтобы облегчить острую боль.

Чарльз Уолш осматривал окрестности, направив бинокль в сторону усадьбы, но за высокими деревьями не смог разглядеть возле дома никакого движения. Единственное, что он заметил — это поднимающиеся над лесом клубы черного дыма. Но он все же надеялся, что там не происходит именно того, чего он так боялся. Однако Чарльз попытался все же мысленно поставить крест на своей усадьбе. Он твердо сказал себе, что потеря собственности не так важна, как то, что удалось спасти хоть несколько человеческих жизней.

Марк и Хитэр Пирсон вели наблюдение из-за валуна, лежавшего на самом верху горной тропы, ведущей к пещере. Марк обнял жену за плечи и они обменялись долгими взглядами, в которых выразилось все — и предельная усталость, и надежда, и нежность, а потом продолжили внимательно смотреть вперед, сжимая в руках свои автоматы.

Тем временем террорист с арбалетом, о котором находящиеся на скале даже не подозревали, медленно и бесшумно карабкался вверх по извилистой крутой тропинке.

Спенсер посмотрел на Бернарди поверх своего еще дымящегося автомата и улыбнулся. Это была очень неприятная улыбка, граничащая с презрением, а возможно, и с безумием.

— Я не мог не заметить, — начал он, обращаясь к Бернарди, — что ты не стрелял, Сэм. В чем дело? Ты не одобряешь мою тактику?

— Нет, не одобряю, — ответил Бернарди сухим и резким тоном, бросая тем самым открытый вызов всякому бессмысленному убийству, который он сдерживал в себе уже много лет.

— Что же, ты или со мной или против меня, — холодно произнес Джим Спенсер. — То, что ты добровольно присоединился к нам, еще не дает тебе права уклоняться от грязной работы. Мне не нравится, что твой пистолет — это единственное оружие, которое в нашей операции не стреляет, будто бы ты вообще против ее проведения. Мы все замешаны в этом деле, и каждый должен нести свою долю ответственности. Понятно, Сэм?

Бернарди кивнул, проглатывая подступающую к горлу рвоту. Он понимал, что если открыто откажется выполнить хоть один приказ Спенсера, то ему не выбраться отсюда живым. На деле Спенсер мог даже выстрелить ему в спину, а потом заявить, что Сэм погиб, выполняя служебный долг.

На губах Джима вновь заиграла эта странная зловещая улыбка. Бернарди готов был поклясться, что ему уже приходилось раньше видеть такой же полуотсутствующий взгляд на лицах командиров, которых не интересовало ничего, кроме количества убитых противников.

— Пойдем со мной, Сэм, — произнес Спенсер со странной веселостью в голосе. — Операция еще не закончена. У тебя еще есть шанс принять в ней участие. И запомни: все, что нам приходится здесь делать, — это не по нашей вине. Все это затеяла Зеленая бригада. Она и виновна во всех этих убийствах!

Бернарди против воли заставил себя пойти вслед за Спенсером в том направлении, куда скрылись несчастные беглецы с пораженным мозгом. По дороге Спенсер остановил радиста и велел ему передать приказ первой и второй группам погрузиться в вертолеты и продолжить осмотр леса с воздуха. Он также приказал третьей ударной группе вернуться к Боингу и выставить там охрану.

В это время из леса вышел командир четвертой группы и доложил Спенсеру:

— Мы уничтожили всех, сэр. Их было четырнадцать человек, некоторые из них оказались вооружены, другие — нет. Мои люди сейчас тащат сюда их тела. Однако…

— Что — однако?

— Мы обнаружили следы борьбы, которая произошла здесь несколько часов назад. На земле видны пятна засохшей крови. В стволе дерева торчит металлическая стрела от арбалета. Похоже, что кто-то был ранен, но на месте не остался. Я не знаю, есть ли смысл посылать за ним всю мою группу. Он, должно быть, уже чертовски далеко отсюда. И если он выйдет на открытое место, то его гораздо легче будет заметить с воздуха.

— Все равно кто-то должен проверить это, — ответил Спенсер. — Даже если он и погиб в лесу, мы должны знать это наверняка. — Тут он повернулся к Бернарди и посмотрел на него пронизывающим взглядом. — Верно, Сэм?

Бернарди не ответил. Спенсер засмеялся, как будто только что услышал веселую шутку.

— Что я должен делать, сэр? — спросил командир группы.

— Дайте мне вашу рацию. Мы с Сэмом отправимся по следам крови. А вы с вашими людьми заканчивайте подсчет убитых и обеспечьте охрану этого места. Мы не хотим, чтобы гражданские лица и местная полиция совали сюда свой нос.

* * *

Люди, находящиеся на скале, слышали доносившийся с разных сторон гул вертолетов. Они внимательно следили за просветлевшим утренним небом, но ни одного вертолета не видели.

— Теперь это вопрос только времени, — объяснял Марк жене. — Я уверен, что они ведут систематический поиск. Когда они заканчивают облет одного участка, то переходят к следующему. И в конце концов они обязательно нас найдут.

Чарльз Уолш обнял Аниту и Джейни.

— Теперь все у нас будет в порядке, — с уверенностью сказал он. — Все кончится хорошо.

В правой руке он держал флаг на палке, который сделал, разорвав свою белую рубашку. Как только покажется вертолет, он начнет что есть силы размахивать этим флагом.

…Террорист с арбалетом был почти уже на половине пути. Но на этом крутом и трудном подъеме ему едва хватало воздуха, так как спекшаяся в ноздрях кровь мешала нормальному дыханию. Он терял последние остатки рассудка. Но инстинктивно все же чувствовал, что должен двигаться скрытно и осторожно. И поэтому его продвижение вперед к своей жертве было очень и очень медленным.

От того места, где командир четвертой группы показал Спенсеру и Бернарди торчащую из дерева металлическую стрелу и камень с засохшей кровью, они направились по следам к ручью Карсон, перешли его вброд и обнаружили такие же следы на другом берегу.

Теперь можно было точно сказать, что совсем недавно ручей здесь переходил не один человек. Эти люди не разувались перед тем, как войти в воду, поэтому на противоположном берегу можно было различить множество разных отпечатков, оставленных их обувью. Мокрые подошвы оставляли четкие следы на каменистой тропе. Пятна засохшей крови не всегда в точности совпадали с основным направлением большинства следов. Поэтому было вполне логично предположить, что тот, кто оставлял эти кровавые следы, сам шел за кем-то другим и иногда теряя его из виду, отклонялся немного в сторону, но потом опять находил и шел точно за ним.

— Я думаю, их было человек пять или шесть, — сказал Спенсер.

— Это могут быть люди из поместья Карсон, — заметил Бернарди. — И если это так, то их явно кто-то преследует. Возможно, один из террористов.

— Надеюсь, что это террорист с арбалетом, — высказал свое предположение Спенсер.

Бернарди задумался о том, что же именно он имел при этом в виду. Хотел ли он поскорее уничтожить арбалетчика или же надеялся, что тот сам первый расправится с преследуемыми им людьми?

Внезапно они услышали шум приближающегося вертолета, который завис прямо над их головами. Однако из-за густой листвы они едва видели его. Спенсер связался по радио с пилотом и спросил, что тот видит.

— Там белый флаг, — был ответ. — На площадке на вершине скалы кто-то размахивает белым флагом.

— Отлетите назад и зависните на одном месте, — приказал Спенсер. — И не делайте ничего, пока я вам не прикажу. Мы с Сэмом находимся на земле прямо под вами. Сейчас мы пойдем туда и сами все выясним.

Через минуту Бернарди и Спенсер добрались до края небольшой площадки у подножия скалы. Выглянув из-за укрытия, они увидели, что наверху кто-то отчаянно размахивает белым флагом, стараясь привлечь внимание вертолета, но с вертолета не отвечали.

— Эй, наверху! Кто вы такие? — прокричал Спенсер, стараясь перебить шум мотора.

Белый флаг тут же убрали. Ответа не последовало.

— Здесь ФБР! — снова закричал он. — Кто вы?

На этот раз со скалы ответили:

— Я Чарльз Уолш из поместья Карсон, со мной моя жена и несколько друзей! Не стреляйте! Мы не террористы!

— Отлично, — тихо сказал Спенсер Сэму Бернарди, едва сдерживая улыбку. Затем произнес в рацию:

— Командиру третьего вертолета. Говорит командир операции. Обстановка находится под нашим контролем. Отправляйтесь назад в поместье и ждите дальнейших указаний.

Вертолет сделал круг и удалился в восточном направлении, быстро скрывшись за вершинами деревьев. Люди на скале наблюдали, как он улетел, и не могли понять почему.

— Зачем вы отослали вертолет? — спросил Бернарди. — А вдруг он понадобится нам, чтобы спустить этих людей со скалы?

— Нам не понадобится вертолет, Сэм, — ответил Спенсер. — Мы сами управимся с этим, без свидетелей.

— Что ты имеешь в виду? — выпалил Бернарди, позабыв о субординации. Хотя он отлично понимал, что имел в виду Спенсер, и от одной этой мысли его затошнило.

— Мистер Уолш! — скомандовал Джим. — Вы и ваши друзья должны бросить на землю свое оружие! Потом выходите сюда с поднятыми руками, чтобы я мог вас видеть!

— Я говорю вам, мы не террористы, — в отчаянии кричал Чарльз. — У нас здесь больной человек! Его надо немедленно доставить в больницу!

— Я верю вам, — отвечал Спенсер. — Это просто меры предосторожности! Небольшая формальность, стандартная процедура при таких операциях. Вы должны сдать свое оружие до того, как я смогу вам помочь!

После долгой паузы из-за края скалы полетели на землю два автомата «Узи», несколько штыков, гранат и старинных пистолетов. Но люди, находившиеся наверху, казалось, все еще испытывали какое-то недоверие и не спешили выйти из укрытия. Пока что они находились за пределами зоны поражения с земли.

— А теперь выходите с поднятыми руками! — рявкнул Спенсер.

Затем, направив свой автомат на вход в пещеру, он прошептал Сэму Бернарди:

— Они даже не узнают, кто в них стрелял. Для них все кончится очень быстро. Так будет лучше всего.

— Я не буду этого делать! — прохрипел Бернарди.

— Не будь дураком, Сэм, — произнес Спенсер. — Вполне возможно, что эти люди, — последние живые свидетели нашей работы. Я говорил тебе, что директор ФБР хочет, чтобы крышка на этом деле была плотно закрыта. И ты должен помочь мне выполнить его желание.

— Я не собираюсь убивать гражданское население! — отрезал Бернарди. Он сложил ладони рупором и крикнул в сторону пещеры: — Оставайтесь на месте! Не выходите наружу, или вас убьют! Здесь сумасшедший…

Спенсер резко обернулся и направил ствол своего автомата прямо Сэму в лицо. Бернарди уже хотел было пустить в ход свой пистолет, но Спенсер резким ударом вышиб оружие из его рук. С перекошенным от ярости лицом Спенсер не своим голосом прорычал:

— Ты этого хотел, Сэм? Хорошо, я уважу тебя. Ты умрешь, как последний предатель. — Его палец лег на спусковой крючок автомата.

Но в этот момент в воздухе раздался легкий звон, словно кто-то задел струну.

В грудь Спенсера вонзилась металлическая стрела, отбросив его назад. Автомат выпал из его рук, а Бернарди нагнулся и подобрал свой пистолет. Теперь он мог сам пристрелить Джима, но в этом уже не было необходимости. Стальная стрела попала ему в самое сердце. И смертельный яд, находившийся в ней, оказался даже лишним: командир операции умер мгновенно. Он был уже мертв, когда падал на землю.

Бернарди отскочил от трупа и быстро пересек открытую площадку, стараясь укрыться за большим валуном, который находился возле самого начала тропы, ведущей вверх по краю скалы. Лишь на мгновение он увидел окровавленного мужчину с арбалетом и едва успел пригнуться, как стрела просвистела над его головой. Бернарди с ужасом думал, что ему придется сейчас взобраться наверх по этой узкой крутой тропке и вступить с ним в борьбу, имея только пистолет против снайперского арбалета с ядовитыми стрелами. Он почти уже заставил себя сделать это, как вдруг чудовищной силы взрыв отбросил его назад, распластав на земле. Но едва придя в чувство, Бернарди решительно пополз вперед, надеясь, что его все же не настигнет отравленная стрела.

— Эй, я уничтожил его! — раздался сверху крик Марка Пирсона. — Я бросил в него гранату!

— Ну, черт возьми, — только и смог пробормотать Сэм, понимая, что на скале нашелся какой-то умный человек, который догадался не сдать Спенсеру все свое оружие.

Марк и Хитэр выскочили из-за камня, схватили свои «Узи», которые перед этим бросили на землю, и направили их на Бернарди. У Сэма не было оружия: пистолет выпал из его рук во время взрыва гранаты. В ушах у него все еще нестерпимо звенело. Он прислонился к большому камню, слишком уже устав от всего, чтобы поднимать руки вверх.

— Начинайте говорить, мистер! — резко потребовал Марк. — Объясните нам толково, почему нам не следует сразу же вас застрелить!

Бернарди медленно покачал головой, пытаясь полностью прийти в себя.

— Это я хотел предупредить вас, — сказал он. — Человек, который намеревался вас убить, уже мертв. Но нам надо быстро выбираться отсюда, потому что кроме него есть другие, которые рассуждают точно так же, как он.

— Пешком мы далеко не уйдем, — сказал Марк, который понемногу начинал проникаться доверием к Сэму. Один из нас серьезно болен. Он отравлен змеиным ядом.

— Возможно, есть один способ, — сказал Бернарди. — Я сейчас плохо соображаю… Но думаю, что он сгодится. Но вы должны будете полностью довериться мне.

Марк посмотрел на Хитэр. Та кивнула.

— Хорошо, парень. Выкладывай! — произнес Марк.

Они внимательно выслушали план Бернарди, немного успокоились и разрешили ему сходить за рацией Спенсера. Через минуту Сэм уже вышел на связь с вертолетами.

— Джим Спенсер серьезно ранен, — сообщил он по радио. — Я боюсь, что он долго не протянет — его необходимо срочно доставить вертолетом в больницу. Нам нужен пилот и врач. Спенсер хочет, чтобы все остальные находились на местах и обеспечивали безопасность района.

Когда вертолет приземлился, Бернарди подвел пилота и врача к трупу Спенсера.

— Что, черт побери, здесь происходит? — закричал врач, увидев, что человеку, которого они собирались эвакуировать, никакая помощь уже не нужна.

— Стоять на месте! — рявкнул Марк, выскакивая из-за дерева. Он и Хитэр направили на пилота и врача свои автоматы, а Бернарди тем временем разоружил их, связал и вставил им в рты по кляпу.

Когда вертолет снова поднялся в воздух, за штурвалом сидел уже Сэм Бернарди. На борту находились Джордж и Джейни Стоун, Марк и Хитэр Пирсон, Чарльз и Анита Уолш. Спасая их, Бернарди надеялся хоть частично загладить свою вину. Может быть, ему это как-то зачтется, и он наконец перестанет страдать, вспоминая все ужасы войны, которые он был не в силах предотвратить. Но теперь ему нужно было как можно быстрее доставить их в Ричмонд. Ведь в любой момент их могли сбить с другого вертолета или отдать приказ уничтожить с земли. После приземления первым делом необходимо добраться до какой-нибудь центральной газеты или прорваться на телевидение. Пока они не расскажут всему народу, что в действительности произошло, нельзя быть уверенным, что их не убьют в любую минуту. Только тогда, когда люди узнают всю правду, те, кто несет за все это ответственность, может быть, побоятся отомстить выжившим. Когда мир поймет, откуда появляются люди со «змеиным комплексом».

Марк и Хитэр сидели у окна, держась за руки, и с тревогой всматривались в утреннее небо — не появится ли где-нибудь вражеский вертолет?

— Я уверен, мы долетим, — прошептал Марк.

Хитэр нежно сжала его руку. Она поняла, что он хочет сказать. Теперь они в безопасности, и не только удачно долетят до города, но и в мире и согласии проживут весь остаток своих дней.

Сидя в задней части салона, Джейни Стоун с озабоченностью посматривала на отца — его устроили на военных носилках, специально приспособленных для перевозки по воздуху раненых. Теперь он уже не так сильно потел, как прежде. Он спал, и лицо его было спокойным. Джейни не переставала молиться и благодарить Бога за их спасение. Теперь она уже твердо верила, что отец обязательно выздоровеет. Может быть, в этом помогло не только лекарство, но и милость Всемогущего Господа. Может быть, мать и бабушка не зря учили ее всегда верить в Бога и молиться ему.

Чарльз крепко обнял Аниту. Они молча смотрели в иллюминатор.

— Мы должны будем вернуться назад, — вдруг с жаром произнес он. — Когда все будет закончено, мы не должны позволить нашему поместью навеки погибнуть. Джордж и Джейни останутся с нами и помогут восстановить все так, как это было раньше. Мы просто обязаны это сделать. Те, кто разрушил наш дом, не должны чувствовать себя победителями. Нельзя позволять потерявшим память убивать прошлое!

Анита увидела, как засветилась глаза Чарльза гневом и уверенностью в своей правоте, и обещала ему поддержать его в любом деле, потому что верила: он обязательно сделает то, что задумал. Лишь бы не иссякли его силы. Ведь даже если они полностью восстановят усадьбу, борьба на этом не кончится. В течение многих месяцев к ним невозможно будет пробиться: с ними начнут искать встречи десятки репортеров, адвокатов, страховых агентов, следователей, толпы всяких правительственных чиновников… Может быть, всю оставшуюся жизнь им будут постоянно угрожать неизвестные люди. И каждый раз, завидев незнакомца, идущего следом, они будут думать: а не шпион ли это из ЦРУ или ФБР?

Чарльз тяжело вздохнул, будто он уже представил себе все трудности такой жизни. Хоть он и дал себе обещание полностью восстановить усадьбу, но в душе понимал, что никогда уже не вернуть ему прежней ностальгии по давно ушедшим временам. В душе его что-то сломалось и ушло навсегда. Никогда уже не полюбить ему эту роскошную и беспечную жизнь викторианского аристократа.

Но, несмотря на все это, в сердце его рождалась новая гордость за себя. Он понял, что в момент трудных испытаний способен превращаться в человека действия, и не только на словах, но и на деле доказать, на что он способен. Он сумел проявить свою храбрость и мужество в самых трудных условиях. Да, ему многое пришлось пережить. И он понес немало потерь. Но только теперь он понял, что и сам обладает всеми лучшими качествами людей прошлых веков — людей, историю жизни которых он так долго изучал по книгам, которыми восторгался и которых боготворил. Эти герои сражались против индейцев и не отчаивались, не падали духом даже тогда, когда убивали их любимых, а дома превращали в пепелища. Но теперь и он сам пережил такое же страшное сражение. И не сдался, не отчаялся. Он обязательно вернется назад и потребует то, что по праву принадлежит ему, чтобы с новой надеждой начать все сначала.