Анна очнулась на большой кровати в шикарных апартаментах, которые разительно отличались от предыдущего места, где она имела несчастье вкусить первое уединение с мужчиной. Урок оказался плачевным и болезненным. Болели руки и лицо. Она с удивлением посмотрела по сторонам, отчаянно пытаясь вспомнить, как оказалась в незнакомом месте. В комнату вошла высокая худая женщина в белоснежной одежде, похожей на сестринское одеяние, волосы ее были спрятаны под чепцом. Увидев, что девушка очнулась, она учтиво произнесла:

– Вы больше не спать! Хороший новость! Я говорить хозяину!

– Кто ваш хозяин? – дрожащим голосом уточнила Анна. Последнее, что она помнила, – разъяренное лицо толстяка, пообещавшего изменить ее жизнь. «Возможно, он выполнил свою угрозу столь необычным способом? И вместо того, чтобы изувечить, осыпал почестями?» – подумала Анна и тут же уличила себя в наивности и глупости, ведь судя по прелюдии – звонкой пощечине – вдовец не планировал перед ней расшаркиваться, и что произошло в комнатке, пропахшей похотью и иллюзией любви ей пока неизвестно. Анна обнаружила, что лежит без платья, лишь в нижнем белье и торопливо уточнила у женщины в белом одеянии, желающей покинуть помещение:

– А кто меня раздел?

– О, ваше платье изодрать какой-то зверь! Я его снять и выбросить, – призналась неизвестная дама, затем чуть склонилась, как будто за что-то благодарила Анну, и вышла из комнаты. Из-за окна послышался шум – визжал клаксон, а значит, рядом была дорога. Девица торопливо вскочила и, с трудом справляясь с сильным головокружением, добралась до окна, из которого была видна дорога с автомобилями и пролетками.

– Вы напрасно вставать! – послышался все тот же женский голос. – Вам надо лежать, отдыхать. Вам колоть успокоительное лекарство день назад…

– День назад? Я здесь больше суток?! – ужаснулась Анна, просчитывая последствия своего неведения. – Моя мать… она сойдет с ума по-настоящему!

– Простите, я плохо понимать русский, если вы быстро и тихо говорить! – оправдывалась собеседница, бережно взяв Анну за плечи и сопроводив ее к мягкой удобной кровати.

– Мне нужно домой! Передайте хозяину, что мне очень нужно… домой! Моя мама больна, и если я не вернусь, Бог знает, что произойдет!

– Доктор сказать вам лежать! Хозяин приказать не отпускать! – строго отчеканила женщина и снова ушла прочь, пообещав принести бульон для восстановления сил.

Анна снова осмотрелась. В просторном номере с высоким потолком было красиво и помпезно. Девица предположила, что находится в гостинице и, судя по обстановке, весьма дорогой. Все было отделано золотом, конечно, фальшивым, но выглядело это по-королевски.

– И кто, интересно, столь щедрый? – выдохнула она.

– Вопрос в другом: достойна ли этой роскоши Цыпа? – мужской голос заставил Анну вздрогнуть. Перед кроватью стоял Козырь, он криво усмехнулся, глядя на ее парик, лежащий на краю кровати, и, кивнув на отвалившуюся деталь, произнес:

– Все фальшь! И почему я не удивлен, что наш цыпленок – на самом деле обычная курица?!

Девушка стыдливо прикрыла почти оголенное тело, и расправила спутавшиеся русые волосы.

– Забавно, но теперь ты совсем другой человек, к которому хочется прикасаться… Но, к сожалению, я не могу!

Она удивленно уставилась на него, не понимая, и еле слышно выдавила:

– Почему?

– Теперь ты стоишь еще дороже! Я смогу тебя продать не в трактире, а здесь!

– Здесь?

– Конечно, прямо в гостинице. Внизу ресторан и там бывают очень состоятельные, и даже интеллигентные люди, любящие развлечения не меньше, чем те, с кем ты уже познакомилась в нашем маленьком царстве разврата.

– Зачем я здесь?

– Я уже ответил на этот вопрос.

– Мне нужно домой, моя мать…

– Я слышал и не уверен, что ты говоришь правду, – Козырь лишь пожал плечами и, перед тем, как уйти, добавил: – Этот номер пока твой, ты должна мне за сутки пребывания, плюсуем услуги нашей фрау, а также доктора. Задолженность за столик в кабаке, которую тебе также придется покрыть… Что-то еще упустил, но это неважно! Пользуйся благами, внезапно свалившимися на тебя, да не увлекайся, а то задолжаешь такую сумму, которую не будешь в состоянии отработать. Рекомендую отдохнуть как следует и завтра приниматься за работу. Чуть позже фрау сделает тебе примочки, надо вывести синяки…

– А о чем-то кроме денег ты можешь думать? – твердо спросила Анна.

– Возможно. Как твое имя?

Девушка хотела назваться кем-то иным, но поразмыслив, решила не рисковать:

– Анна.

– Дворянка, не так ли?

Девушка кивнула и стыдливо опустила глаза, словно в этом слове таилось что-то очень неприличное.

– Авантюристка голубых кровей! – усмехнулся Козырь, как никто, понимая эту двойственность, потому что, по сути, они были одного поля ягоды. – Что же мне с тобой делать, Цыпа?!

Козырь ходил перед кроватью, о чем-то размышляя. Иногда он останавливался и рассматривал ее лицо, ему казалось, что перед ним – совсем другой человек. Мужчина боялся привязаться к ней, она волновала его, и это настораживало и пугало. С желтоволосым безродным цыпленком было просто, а с благородной Анной все усложнялось.

– Чем быстрее ты со мной рассчитаешься, Анна, – тем лучше для нас обоих! – произнес он серьезно.

Девушка замерла, задумавшись на мгновение, после чего решительно отбросила одеяло, приглашая его лечь рядом.

– Умоляю! – покривился мужчина, словно ему показали что-то отвратное. – Не мысли на уровне цыпленка, просто подумай, что мне предложить! Ведь насколько я знаю, ты весьма изобретательная дама. Трюк с искусственной рукой меня впечатлил!

Козырь взглянул на часы, которые носил по старинке в кармашке жилета и, попрощавшись, скрылся, пообещав навестить ее утром. Анна принялась жалеть себя, ведь она снова была пленницей. Все то, к чему она так отчаянно стремилась – свобода и независимость, ускользали от нее, делая вещью, принадлежащей кому-то другому. Фрау застала девушку рыдающей, тайком от Анны немка высыпала успокаивающий порошок в клюквенный морс и заставила страдалицу осушить стакан. Девушка почувствовала странный привкус и догадалась, что получила какое-то лекарство. Она сделала вид что уснула, а когда дверь за надсмотрщицей закрылась, бросилась в уборную, чтобы избавиться от лекарства всеми возможными способами.

Лидия Васильевна сидела в гостиной в домашнем платье и ночном чепце, что было странно, потому как часы давно пробили полдень. Кухарка несколько раз предлагала позавтракать, но она отказывалась, объясняя приступом невероятной тоски, сдавливающей горло.

– Я мечтала сделать для Анны что-то хорошее перед уходом… А она снова бежала… Нет больше никакой веры. Я ведь скоро умру, Аглая, слышу, как мой супруг призывает меня оставить грешную землю…

– Полноте, поживете еще поди. Может чаю?

– Тьфу, на тебя, ведьма, я ей про смерть, а она мне свой чай подсовывает.

– Ну, вы за упокой, а я за здравие! – добродушно произнесла прислужница. Крупные черты лица кухарки всегда раздражали Лидию Васильевну, но в этот момент хозяйка одинокого дома не отпускала от себя прислужницу – боялась остаться наедине с собой.

– Хорошо как раньше было, Аглая! Сядь, расскажу тебе о счастливых днях моей жизни.

Кухарка нехотя пристроилась на неудобном стуле и уставилась на Лидию Васильевну, надеясь, что ее повествование не займет много времени. Она не любила пустых разговоров, предпочитала занять руки, а не язык. Аглае нравилось присматривать за домом Лидии Васильевны, и она держалась за место, потому что для работы на фабрике была уже стара, а найти другую вакансию в дворянском гнезде (пусть и разоренном) в послереволюционное время было практически невозможно.

– Мне было пять лет, когда я получила первый урок танцев. Сначала я была восхищена этими движениями, их разнообразием, но слишком частые уроки и слишком высокие требования стали утомлять. Я сказала матери, что не желаю более заниматься чепухой, но она меня убедила, что танцы придают манерам дворян изящество, грацию, величавость, без всего этого положению в обществе – грош цена. Тебе этого не понять, Аглая, но мы – потомственные дворяне. Женщины это сословие получают по наследству, лишь родившись в дворянской семье, мы становимся чистокровными представителями благородного рода. Это ответственность! Нам давали превосходное образование, учили смотреть на мир открыто, и мы должны были передать любовь к возвышенности своим потомкам…

Лидия Васильевна с тоской подумала об Анне, ее неприятии семьи и бесконечных бунтов против сословия. Пожилая женщина хотела пожаловаться на дочь Аглае, но вдруг услышала сопение, заскучавшая крестьянка бессовестно заснула под ее повествование.

– Манеры… воспитание… приличие… разве ты сможешь уловить смысл этих слов, глупая кухарка? – сокрушалась Лидия Васильевна. Ей стало невероятно одиноко в просторном доме. Пожилая дама злилась на дочь за то, что она, как и Аглая, не понимала, какая это честь – быть частью сословия светских землевладельцев, обладавших наследственными привилегиями. Даже несмотря на то, что ненавистные большевики прозвали их буржуа и выставляли, как алчных бездушных бездельников.

Лидия Васильевна оставила дремлющую повариху и направилась в свою спальню, чтобы предаться воспоминаниям. Она долго рассматривала свой портрет, висящий в спальне, на котором была изображена высокомерная женщина с молодым лицом. Теперь непризнанной современностью дворянке все былое казалось сном. Она была стара, а с этим фактом так непросто смириться.

– Маменька! Маменька! Проснитесь! – тихо позвала ее Анна. Женщина резко открыла глаза и увидела перед собой дочь, стоящую на коленях у ее кровати.

– Вернулась, блудница? Для чего? – строго спросила Лидия Васильевна, брезгливо убрав от себя ее ледяные руки.

– Меня похитили и напоили каким-то лекарством. Но мне удалось бежать. Немка заставила выпить морс, я притворилась, что сплю, а когда она ушла, я заставила эту жидкость покинуть меня… Я их обвела вокруг пальца… Их обоих…

– Что ты там бормочешь, глупая?

Лидия Васильевна увидела красное пятно на лице Анны от удара и синяки на руках.

– С тобой что-то сделали? – обеспокоилась она.

– Забрали одежду. Я обернулась занавеской… И незаметно выскользнула из номера… Мне так страшно, маменька…

Лидия Васильевна окончательно пришла в себя. Приподнявшись, она села на кровати так, чтобы видеть рыдающую дочь. Анна никак не могла остановить поток слез, бесконечно лившихся из ее глаз. Она полагала, что виной этому лекарство, попавшее с морсом в ее организм, часть которого все же осталась внутри, поэтому она чувствовала себя рассеянной, слабой и беззащитной.

Лидия Васильевна удивленно уставилась на дочь так, будто впервые ее видела. Ей вдруг стало невероятно стыдно перед Анной, жизнь которой была отравлена… собственной матерью.

– Прости меня, – выдохнула женщина, прижав ее голову к груди. – Это я во всем виновата. Я сделала тебя чудовищем, потому что… не сумела полюбить! Я скажу плохие вещи, Анна, но ты должна знать: я не хотела детей, потому что слишком сильно любила твоего отца. Мне казалось, что они меня обворуют, забрав его внимание… Отчасти так и случилось, мой муж так млел при виде тебя… На меня он так никогда не смотрел. Ах, Анна, как глупо прошла моя жизнь…

– Что вы, маменька, ни в коем случае! Не глупо! Не вините себя, потому что каждый должен отвечать за свои поступки, и думать собственной головой…

– Но ты была совсем ребенком, как же ты могла различать добро и зло, если родители не удосужились тебе дать должные разъяснения?

Анна затрепетала, теплый огонек надежды забрезжил в тоннеле жизни, поздние признания и объятия единственного родного человека были подарком, будто кто-то сверху бросил милостыню и примирил двух истерзанных угрызениями совести родственниц. Тонкие руки дочери крепко обняли исхудавшее от бессолевого питания тело Лидии Васильевны, и она откликнулась на эту нежность, сочувствуя запутавшейся молодой девице.

– Если бы можно было вернуться назад, – выдохнула Лидия Васильевна с горечью, потрепав Анну по голове, словно маленького ребенка. – На много лет назад…

– И что бы вы сделали, маменька?

– Я бы сделала все возможное и невозможное, чтобы ты не родилась!

Данное заключение стало громом среди ясного неба. Анна расцепила руки и отползла от кровати матери, изумленно глядя на нее. Лидия Васильевна начала смеяться, – сначала еле слышно, затем громче и громче. Этот звук отравлял все вокруг и вводил девушку, обернутую шторой из гостиничного номера, в состояние ступора. Она некоторое время не могла пошевелиться, просто смотрела на чудовище в ночном колпаке, которое издевалось над ней, затем Анна собралась силами, поднялась и, пошатываясь, направилась в свою комнату.

– Пусть настанет утро! Я хочу, чтобы все это было сном. Пусть настанет утро, – шептала несчастная девушка, укрывшись в своей комнате.