Отослав вельмож обратно, я с ума сходил от боли: Солнцеликую покинув, о ее не знал я доле. Раз поднялся я на башню и с тоской взглянул на поле, И тому, что там увидел, ужаснулся поневоле. Два каких-то пешехода шли дорогою степною — То Асмат ко мне спешила с провожающим слугою. Вся в крови, без покрывала, с обнаженной головою, Мне она не улыбалась, не здоровалась со мною. Я едва не обезумел, полный горя и забот. "Что случилось? — я воскликнул. — И к чему он, твой приход?" И ответила мне дева, восклицая у ворот: "Почернело наше небо от страданий и невзгод!" Я спустился к ней навстречу, стал расспрашивать я снова. Дева горько зарыдала, безутешна и сурова. Долго мне она, бедняжка, не могла сказать ни слова. Кровь из ран ее сочилась и текла на грудь, багрова. Наконец она сказала: "Не избыть судьбы постылой! Как обрадую тебя я, так и ты меня помилуй, Будь ко мне добросердечен, обручи меня с могилой, Разлучи с мгновенной жизнью, столь жестокой и немилой. Лишь убил ты хорезмийца, разнеслась о том молва. Царь, услышав об убийстве, был в отчаянье сперва. За тобой послал он стражу, сыпал гневные слова. Люди в поисках убийцы с ног не падали едва. Наконец царю сказали: "За ворота витязь скрылся!" Царь ответил: "Понимаю, как на это он решился, — Он любил мою царевну, за нее с врагами бился, Чтобы ею любоваться, увидать ее стремился. Но клянусь я головою, что разделаюсь с сестрою, — Божий путь она забыла и связалась с сатаною, В сеть бесовскую толкнула деву собственной рукою... Будь я проклят, коль оставлю эту сводницу живою!" Царь не клялся головою, даже гневом обуян, А поклявшись этой клятвой, не вводил людей в обман. Тотчас кто-то из придворных, позабыв высокий сан, Рассказал Давар-колдунье, что задумал Фарсадан. Вот что он донес, проклятый, той колдунье из Каджети: "Брат твой клялся головою, что не жить тебе на свете". "Видит бог, — Давар сказала, — понапрасну я в ответе! Невиновна я, но знаю, кто подстроил козни эти!" В дорогой своей вуали, истомленная душевно, Как всегда, красой сияла госпожа моя царевна. Вдруг Давар вбежала в башню и, бранясь, вскричала гневно: "Это ты мне, потаскуха, здесь вредила ежедневно! Ты, блудница, амирбара на убийство навела! Почему должна я кровью за твои платить дела? Разве я была с тобою неуживчива и зла? Дай же бог, чтоб Тариэла ты вовеки не нашла!" И Давар с великой бранью на царевну напустилась, С криком волосы рвала ей, колотила и глумилась. Солнцеликая царевна лишь вздыхала и томилась, И помочь ей, беззащитной, я от страха не решилась. И тогда вошли с ковчегом два раба, по виду каджи. Лица были их ужасны и тела чернее сажи. И втолкнули в глубь ковчега нашу деву эти стражи, И ни просьб ее, ни стонов не хотели слушать даже. И ушли они, и к морю унесли ее в челнок, "Горе мне! — Давар вскричала. — Истекает жизни срок! Но не царь со мной покончит, а железный мой клинок!" — И, пронзив себя кинжалом, пала мертвой на порог. Отчего ж ты не дивишься, что осталась я живою? Возвестительница горя, я сочувствия не стою! Поступай со мной как хочешь, разлучи меня с душою!" — Так Асмат мне говорила и рыдала предо мною. Я сказал: "Сестра, опомнись! Смерти ты не заслужила! Что, скажи, я должен сделать, чтоб найти мое светило? Все моря я вслед за нею обойду, подняв ветрило!" Так ответил я, но сердце, словно камень, вдруг застыло. Обезумел я от скорби, охватил меня озноб. Но подумал я: "Безумец! Ты сведешь себя во гроб! Лучше странствовать по морю и скитаться средь трущоб. Пусть друзья идут с тобою, не боясь пустынных троп!" Возвратился я в покои и надел вооруженье, Полтораста добровольцев взял с собой для услуженья. Отворили мы ворота, миновали укрепленья, И с дружиною у моря очутился в тот же день я. На корабль я погрузился, по морским поплыл просторам. Проходящие галеры стал держать я под надзором, Но не встретил я царевну, и скорбел с потухшим взором, И безумствовал, бессильный перед божьим приговором. Год прошел, и каждый месяц был длиннее двадцати. Даже тех, кто знал о деве, я не в силах был найти. Друг за другом умирали корабельщики в пути. Божья воля! Человеку против бога не идти! Я корабль направил к суше. Мне скитанья надоели. Как у загнанного зверя, затвердело сердце в теле. Все, кто жив со мной остался, разбрелись куда хотели. Но не бросит бог скитальца, столь гонимого доселе! Два раба со мной остались и несчастная Асмат. Мне служили утешеньем много дней они подряд. Малой вести, весом в драхму, был бы я в то время рад! Плач казался мне отрадой, слезы падали, как град.