Я стоял за занавесом и осторожно выглядывал в щель между скатертями. Блин, Мария, давай двигай задом! И без того фанера с овцами обзор заслоняет. Во, так-то лучше. Какого хрена?! А где Ян? Я точно помню, он тут сидел – между бабкой в розовом жабо и бородатым негром! А теперь там только пустой стул.

Я лихорадочно обшарил глазами зал. Нету! Неужели мне все-таки показалось? Ну да, это было жуткое, но безобидное привидение. Ахаха.

Наверное, Ян увидел то, за чем пришел, и теперь спокойно поджидает меня на выходе. Чтобы сцапать без шуму и пыли. А вдруг он уже здесь? Прямо за сценой?!

Судорожно обернувшись, я чуть нос к носу не столкнулся с Глэдис. Она как раз вернулась с парковки. Я уже разинул рот, чтобы спросить про тойоту, но звуки замерли в горле. Блин, я ж типа немой. Это, во-первых. А во-вторых, Мила же наверняка не сказала, что тойота – моя проблема. Ясно же, чем меньше народу знает о Яне, тем лучше для меня и безопаснее для остальных.

Глэдис глянула на меня как-то странно – грим гримом, а скомканные чувства на морде, видать, отразились – и пролезла между скатертями. Мария уже извелась на сцене без Иосифа. Я остался за занавесом кусать кулаки. По-хорошему, хотелось валить из Гребаного скова со спринтерской скоростью, но выход из зала был только один – на его противоположной стороне. И кто знает, что там, за дверью? После спектакля у меня хоть будет шанс раствориться в толпе – все же ломанутся в столовку за жратвой.

Внезапно чья-то рука опустилась на плечо. Я с воплем взвился в воздух и чуть не оборвал занавес. Бедняга Ахмед напугался не меньше меня, ему много не надо, он еще с войны пуганый. Парень всего-то хотел напомнить, что сейчас снова очередь волхвов, а тут русский придурок скачет так, будто в него гранату кинули. Пришлось мне же еще пацана и успокаивать. В общем, выползли мы на сцену оба на подгибающихся ногах, придерживаясь друг за друга. Хорошо, слова в этой сцене были только у косоглазого.

Сам не помню, как все закончилось. Вокруг, вроде, пели, в зале хлопали. А у меня веко дергается, шею от напряжения сводит, под халатом мокрый весь, того и гляди шаровары гребаные снова соскользнут. Потому что торчу я на сцене, как мишень в тире. Весь свет на меня. Кажется, вот-вот Ян из-за стульев выпрыгнет или ствол в дверь засунет. Умом понимаю, конечно, что такое только в кино случается. Вокруг же полно людей!

Вот только на вокзале в Берлине народу тоже хватало. Что никому не мешало пялить меня в ближайшем сортире. В то время мне часто казалось, будто я, как в фантастической повести, провалился в другое измерение, в параллельную реальность. Одной гранью она соприкасается с нормальным миром – ведь я мог видеть снующих мимо людей, слышать их голоса, ощущать случайные прикосновения – а всеми остальными уходит глубоко в Сумеречную зону. И между этими двумя мирами – невидимая, но невероятно прочная стена. Можешь биться об нее до крови, как мотылек об стекло, а стена даже не дрогнет, только тебе будет больно.

И вот теперь меня снова охватило это чувство. Будто все вокруг остались по ту сторону стекла, а меня снова выбросило за стену, в грязь и сумерки. И я здесь один на один с Яном. И никто мне не поможет.

Кто-то пихнул в спину, заставляя поклониться. А, Абдулкадир! Неужели этот кошмар закончился?! Да, вон уже и стулья задвигались, и училки счастливые летят нас тискать и лапы пожимать. Кто-нибудь, накапайте мне яду, сам отравлюсь!

Между плечами поклонников протиснулась Мила, успевшая стянуть с головы платок, а потому особенно розово-лохматая. Сцапала за рукав и утащила меня за занавес.

– Глэдис не видела твоей тойоты, – быстро прошептала она. – Но это еще ничего не значит. Давай так: вот тебе ключ, – в руку мне сунулся закругленный пластиковый жетон с брелоком. – Сейчас все пойдут лопать, а ты потихоньку отделись от массы и дуй в мою комнату. Я там с Глэдис живу, но она нормальная девчонка, не против.

– Ты ей что, все рассказала?! – офигел я.

– Только то, что ты заметил в зале кое-кого из прошлой жизни, с кем очень не хотел бы встречаться. Без всяких подробностей, – успокоила Мила. – Так что можешь перекантоваться у нас. А мы за фрокостом присмотримся. Как он, Ян твой, выглядит?

– Никакой он не мой! – буркнул я. – И если он тут, отсиживаться за вашими спинами мне не поможет.

– Да не отсиживаться, а разведать обстановку и разработать план действий!

Блин, по ходу, Мила плавно переключилась с роли девы Марии на Штирлица.

– Короче, ты сиди тихо, а я пораньше из столовки свалю и пайку тебе прихвачу. А там по обстоятельствам видно будет. Ну так какой он, Ян этот?

– Ну, он...

– Хо-хо-хо! – между скатертями просунулась рожа косоглазого, сменившего чалму на красный колпак с помпоном. – Ва лава и ха? Кюсса? – И придурок зачмокал, изображая поцелуи.

У меня прям руки зачесались вмазать ему так, чтоб зенки на лоб выскочили. И без его приколов, блин, весь на нервах. Но Мила меня опередила: натянула бывшему волхву колпак на нос и вытолкала за занавеску.

Тут меня озарило. Я слазил в карман халата, развернул скрученный в трубочку листок и буквально на коленке набросал Янову морду. Благо среди реквизита и карандаши валялись.

– Вот, – я сунул Миле рисунок. – Это, конечно, очень приблизительно, но...

– Э-э, чего-то я не догоняю, – девчонка подозрительно на меня прищурилась. – Получилось, конечно, очень живо, но неужели я так похожа на злодея?!

Теперь уже явно не догонял я, пока наконец не сообразил, что повернул листок не той стороной, и теперь Мила смотрит на свой собственный портрет – мой так и не подаренный подарок.

– Нет! – замахал я руками. – Это не ты... То есть, да, это, конечно ты, но... Я хотел тебе... – чувствуя, что совсем сбился, я в отчаянии двинул себе кулаком по лбу. Это немного помогло. – Там на другой стороне...

Мила наконец перевернула листок:

– Типа-аж, – протянула она.

– Все, пошли, – заторопился я, внезапно сообразив, что шум за занавесом стал постепенно затихать. – А то все разойдутся.

Меньше всего сейчас мне хотелось остаться одному в темном углу за сценой. Даже если со мной в этом углу была Мила. Особенно потому, что она тут была.

– Ладно, – девчонка быстро задрала подол платья и спрятала рисунок в карман джинсов. – Только вот сниму это барахло. А почему ты мой портрет с собой таскал, можно спросить?

Я отвернулся, типа весь такой скромный, и стянул под халатом ненавистные шаровары.

– Ну, я это... Хотел подарить. Рождество же, новый год, все дела. А ты на каникулы уезжаешь.

Не успел я договорить или поймать ногой штанину джинсов, как сзади меня обхватили руки. Ухо защекотали волосы, в щеку ткнулись мягкие, пахнущие жвачкой губы. Киви и клубника. Фруктовый взрыв. Шепот:

– Спасибо, Пикассо.

А потом я потерял равновесие, запутавшись в штанах и халате, и рухнул на пол, подбив ноги Милы. Косоглазый выбрал именно этот момент, чтобы отдернуть треклятый занавес. Взору артистов и оставшихся еще в зале зрителей предстала чудная картина: я на полу в задравшемся халате и спущенных джинсах. Мария на мне, хоть и при штанах, но в одном лифчике и без младенца. Дева согрешила с волхвом – жесть! Абдулкадир теперь точно спать не будет – эротические фантазии замучают. И Ютте снова не повезло. Она не успела убраться с первого ряда и теперь хваталась за сердце. Не растерялся один косоглазый: вытащил мобильник и давай снимать. Вот тогда я и побил сразу два рекорда – скорости бега и натягивания штанов, одновременно.

Даже не помню, как оказался в коридоре. Уфф, никакого Яна! Ладно, если бы не скорая помощь косоглазого, я, может, так и остался бы ночевать в спортзале – или уж кирпичей бы наложил по дороге оттуда, это точно. А вышло все легко и изящно, как пробка из шампанского.

Я сбавил шаг, чтоб народ не пугать, потихоньку стянул чалму, но краску с лица пока стирать не стал – все-таки маскировка. Думал, вот щас на улицу выйдем, и я спокойно так – шмыг-шмыг и к корпусу. Как бы не так. Румыны с Лешкой будто специально меня поджидали. Георг с Тома зацепили под ручки, как лучшие друганы, а шестерка их от важности прямо захлебывается:

– Тебя тут один человек ждет. Так что давай с нами.

Я уперся ногами в пол, хотя, по ходу, они уже в желе превратились.

– Говорит, ты его на...бал.

Блин, я чуть на месте не сдох от такого юмора. Это кто кого на...бал-то?! Ладно, ребята, давайте по-хорошему.

– Леш, слушай, а пусть он ждет там до х...евых седин и турецкой пасхи. Вы меня искали, не нашли. Он вам ничего не сделает. А вот мне – очень даже. Скажи парням, чтоб отпустили, будь человеком!

У Лехи глаза стали большие-пребольшие, а лоб прорезала вертикальная морщина – наверное, извилина напряглась. Единственная. Как это так – немой и заговорил! Даже румын моя речь впечатлила, жаль только держали меня по-прежнему крепко. Леха чего-то им перевел, но они только поржали, перекинулись парой слов, как харкнули, и к дверям меня потащили.

– Не отпустят они, – потрусил рядом Лешка. – Они думают, из-за тебя черножопые от нас подорвали. Теперь траву брать негде. То есть, говорят, Хамид со второго корпуса тоже барыжит, но у него, с...ки, дорого. А когда ты говорить научился?

Я чуть не взвыл. То есть мне теперь из-за петрушки их гребаной в могилу ложиться?! Ха! Жаль, у меня полотенца под рукой нету. Зато есть кое-что другое. Пожестче. Стальное и с острыми краями. Брелок, на котором болтался электронный ключ – усыпанная стразами буква «М».

Я перестал упираться, подался чуть вперед и развернулся в сторону Георга. Тома, ясно дело, потянул меня обратно, чем удобно подставился. Наверное, парень даже не понял, что лягнуло его по яйцам, а потом в коленку. Об этом у него появилось время подумать, пока он валялся на полу. И смотрел, как щеку Георга вспарывают две параллельные кровавые полосы – до мяса. Румын заорал и попер на меня. Я махнул перед собой кулаком с брелоком, зажатым так, чтобы острия «М» торчали между пальцами. Георг отшатнулся, но Тома уже прочухался и подбирался сзади. И еще Лехе орал – явно, чтоб тот не стоял дубом, а подключался к событиям.

Пацаны вокруг, почуяв, что махач грядет эпический, забыли о жрачке. Наоборот, теперь с улицы пер народ, заметивший кровищу сквозь стеклянную дверь. А то их на вторую часть представления не пригласили! Нет, чтоб помочь, с...ки!

Я поднырнул под руку Тома и сунул брелоком ему в ребра. Что-то сдавило мое запястье и вывернуло, ключ со звоном брякнулся на пол. Ну все, хана мне! Щас Георг точно руку сломает. В глазах уже темнело от боли, когда я заметил возвышающуюся над головами орущих пацанов черную макушку в короне.

– Абдулкади-ир! – со всей мочи завопил я.

Человеческие волны расступились, и на сцену царственно вступил Ирод. Хватка на моей руке внезапно разжалась. Я обернулся. Георг сидел на полу, тряся головой. Тома с Лешкой нервно переглядывались – рядом с Абдулкадиром выросли иракец и Ахмед с очень недобро сжатыми кулаками. Расклад стал четверо против троих. Воспользовавшись временным затишьем, я присел и подобрал ключ. Не успел встать, как волны над моей головой сомкнулись.

Когда я дополз до двери, колошматили, по ходу, уже все и всех: арабы румын, румыны узкоглазых, негры арабов... Учителя обмирали по стеночкам, кто-то успел запереться в спортзале. Розовые волосья Милы развивались в эпицентре, как флаг революции – кажется, девчонка успела взобраться кому-то на плечи и визжала, как баньши, предрекающая чью-то кончину. Хоть бы не мою...

Не дожидаясь исхода побоища, я тихонько выскользнул на улицу.