Реакция оккупационных властей на «Вервольф»
Повествование о деятельности «вервольфов» оказалось бы неполным, если не будет рассказано о реакции оккупационных властей на вылазки нацистских партизан. По этому поводу надо поделиться несколькими соображениями. Вне всякого сомнения, «вервольфы» если не напрямую, то хотя бы косвенно определяли социально-политический ландшафт послевоенной Германии. Проще говоря, угроза широкомасштабной партизанской войны заставляла Союзников и командование Красной Армии прибегать к соответствующим мерам, что обычно выливалось в массовые репрессии против немецкого населения. Ответом на угрозу «Вервольфа» стали тысячи расстрелянных и десятки тысяч обездоленных немцев.
Оккупационная политика Союзников
Вначале генерал Эйзенхауэр считал немцев воинственной расой, которая никогда не смирится с поражением, а потому победить ее будет нелегко. Он предположил, что немецкая армия в критический момент распадется на множество небольших отрядов, которые будут вести войну до последнего. Центр подобного сопротивления, мыслил американский генерал, будет располагаться в Альпах. Переполненный подобными невеселыми ожиданиями, Эйзенхауэр решил сделать ставку на укрепление оккупационной политики, чем усиленно и занимался во второй половине 1944 года. В августе 1944 года он ожидал наступления так называемого «трудного мира». Именно в это время он просил о пересмотре Объединенной директивы начальников штабов, которая возлагала на вооруженные силы Союзников ответственность за сохранение социальной и коммунальной инфраструктуры оккупированных территорий. Он заявлял: «Вполне может быть, что немецкая армия никогда не сдастся, и мы вступим в страну, которая не будет иметь централизованной власти, в которой не будет четкого контроля. Возможно, что она будет охвачена хаосом и партизанской войной. Не исключено даже, что в некоторых ее районах мы столкнемся с форменной гражданской войной… Если мои опасения будут оправданны, то мы не будем иметь ни малейшей возможности спасти экономическую инфраструктуру страны… Я полагаю, что мы не должны брать на себя ответственность за полный контроль над Германией». Более прагматичных британцев возмутила подобная перспектива, но американцы были непреклонны. Они принципиально настаивали на более жестком варианте оккупационной политики.
Итогом этих дискуссий и переговоров стало принятие объединенным командованием Союзных войск 9 ноября 1944 года директивы № 1067, которая предназначалась только для американцев, в которой предусматривался пересмотр «Инструкций для военных властей на территории Германии». Последний документ увидел свет лишь в декабре 1944 года. Оба эти распоряжения призывали проводить жесткую политику денацификации, которая между тем предполагала непосредственное сотрудничество военных частей Союзников с мирным немецким населением и перевоспитание немецкой молодежи. Все эти меры должны были способствовать безопасности оккупационных сил и созданию долгосрочной основы для решения «немецкого вопроса».
Таким образом, когда войска Союзников вступили в Германию, они априори имели негативные установки. Все это могло выразиться в одной фразе, адресованной немецкому населению: «Вы не должны…» Любое нарушение автоматически влекло за собой жесткое наказание. В августе 1944 года генерал Джон Хиллдринг попытался заложить основу для взвешенной оккупационной политики. В частности, он произнес: «Единственным эффективным методом управления, который в состоянии гарантировать защиту от саботажа и деятельности «пятой колонны», является политика соблюдения справедливости и дисциплины». Летом 1945 года была принята целая система правил и предписаний, которым должны были следовать немцы. Неизменно действовал комендантский час. Передвижение по стране было строго ограничено (что окончательно подорвало сельское хозяйство Германии). Запрещалось собираться более пяти человек (американцы наивно полагали, что это поставит крест на любой политической деятельности нацистов). Немцы должны были сдать не только боевое, но и любое охотничье оружие (в итоге крестьяне не могли защитить свои угодья от набегов диких животных). Немецкая почта прекращала свою работу. Когда она вновь начала свою деятельность, то все письма перлюстрировались. Строго-настрого запрещалось создание любых детских организаций и объединений (что привело к резкому росту подростковой преступности). В июне 1945 года один британский журналист отмечал: «Вся немецкая жизнь регламентировалась бесконечным количеством правил». Этот свод инструкций висел фактически в витрине каждого магазина. Нередко рядом с ним вывешивались фотографии жертв концентрационных лагерей. Союзники то ли пытались внушить немцам чувство вины («Это произошло с вашего немого согласия»), то ли угрожали («С вами будет то же самое, если вы ослушаетесь»).
Не стоило забывать, что немецкие военнопленные находились в лагерях по нескольку лет, вопреки всем нормам международного права. В апреле 1945 года Уинстон Черчилль заявил, что политика Союзников состояла в том, чтобы держать в плену всех немецких офицеров, пока не будет окончательно устранена угроза партизанской войны. В итоге сотни тысяч немецких солдат, попав в плен в последние месяцы войны, провели долгое время в жалком подобии лагерей, раскинувшихся вдоль Рейна, находясь под открытым небом фактически без воды и пищи. Содержание в этих лагерях было еще более ужасным, чем в немецких. Сюда без разбора помещали и задержанных гражданских лиц. В марте 1945 года их насчитывалось несколько тысяч. В июне их число превысило 30 тысяч, а к декабрю достигло 100 тысяч человек.
Юстиция Союзников
Несмотря на то что подобные жесткие меры должны были поставить крест на подпольной деятельности нацистов, Союзное командование, чтобы вконец подорвать возможное сопротивление, решилось на принятие еще более жестких, почти драконовских мер. В приказе № 1 устанавливался список преступлений, которые карались смертью: вооруженное сопротивление, саботаж, обладание оружием. И хотя генерал Смит удалил из этого списка угрозу жизни военнослужащих из состава Союзнических армий, Эйзенхауэр в марте 1945 года отдал собственный приказ. Он заявил: «Я сказал моим офицерам, что не намерен терпеть любого сопротивления. Я не допущу, чтобы в моих людей стреляли немцы — не суть важно, в военной они униформе или гражданской одежде». Это заявление было результатом ожесточенного сопротивления, с которым Союзники столкнулись на немецких землях, лежащих к востоку от Рейна. Почувствовав попустительство Эйзенхауэра, некоторые американские офицеры в качестве единственной меры наказания стали применять смертную казнь. Для этого им не требовалось особого разрешения или решения военного суда. В Хартвальде американские танкисты расстреляли несколько мирных жителей, которые подозревались в том, что служили проводниками у немецких партизанских отрядов. В Швайнфурфе, где американские грузовики попали в засаду, немецкие снайперы вешались без суда и следствия. В Оффенбахе, где из панцерфауста был подорван американский танк, была расстреляна вся семья диверсанта. В Рупбодене американскими солдатами был казнен фанатичный национал-социалист, который призывал жителей срывать с домов белые флаги. Там же казнили трех «вервольфов», которые покушались на жизнь американского офицера. Все эти казни с точки зрения международного права (Гаагской и Женевской конвенций) были весьма сомнительными, хотя — с моральной точки зрения — международное право вообще не предусматривало возможность внесудебных расправ.
Впрочем, множество немцев было приговорено к смерти военными судами. Но попавшие в военный суд Союзников вряд ли могли рассчитывать на иной приговор кроме расстрела. Нарочитая жестокость приговоров привела к негодованию левых элементов. Летом 1945 года студенты Лондонского университета организовали акцию протеста. Они были возмущены приговором британского военного суда, который 1 июня 1945 года приговорил к смерти несколько немецких подростков. Эти юноши были завербованы в концентрационном лагере. Им обещали предоставить свободу в обмен на выполнение нескольких заданий в тылу 9-й армии США. Не меньшее недовольство вызывали изуверские методы осуществления казней. В Англии росло возмущение тем, что британские военнослужащие использовались в роли палачей. Общественное мнение настаивало на том, чтобы немцев казнили традиционными способами и желательно руками лояльных Союзникам германцев. Впрочем, британское командование наотрез отрицало тот факт, что английские солдаты рубили приговоренным к смерти головы. В качестве доказательства приводился пример одного британского офицера, который предложил гильотинировать «вервольфов». Это предложение не было принято, а сам офицер получил дисциплинарное взыскание («за жестокость»).
Процедура работы военных судов была предельно простой. Разбирательство дела шло в предельно короткие сроки. Сам обвиняемый не мог рассчитывать на презумпцию невиновности. Этот факт вряд ли можно было списать на особенности, характерные для военного времени, так как в Италии представший перед судом Союзников обладал всеми правами обвиняемого. Кроме этого, в Германии не было никакой возможности воспрепятствовать спецслужбам Союзников продолжать держать под арестом людей, оправданных военными судами, что само по себе случалось крайне редко. И наконец, если обнаруживалось, что сведения, которые мог разгласить подсудимый, могли нанести ущерб военной безопасности Союзников, то можно было забыть про «адвоката». Суд фактически сводился к вынесению приговора, который был продиктован контрразведкой. Не стоило забывать, что военные суды не делали никакого различия между детьми, подростками и взрослыми. В конце концов, Союзникам было позволено проводить едва ли не «семейные казни», что было предопределено распоряжением, которое делало родителей ответственными за поведение детей. Они могли предстать перед судом по обвинению в том, что не смогли удержать своих детей от активного противодействия Союзникам. Подобная практика появилась на свет, когда в октябре 1944 года в Ахене было поймано четверо мальчишек, которые намеревались обстрелять из засады артиллерийский расчет американцев. Впрочем, тогда и дети, и их родители остались в живых. Но после этого инцидента было решено ввести практику виновности родителей, тем паче что она была предусмотрена немецким Уголовным кодексом, принятым в 1940 году. В феврале 1945 года перед военными судами стали представать дети и родители. Волна недовольства, захлестнувшая США и Англию, привела к тому, что в подобных случаях стали выносить более мягкие приговоры, нежели смертная казнь.
Массовые репрессии Союзников
Как видим, если «вервольфы» были задержаны с оружием в руках, то их либо расстреливали на месте, либо передавали военным судам. Сложнее дела обстояли, если им удавалось скрыться. Союзники всегда подозревали, что их укрывало местное население. В итоге применялись массовые экзекуции, что было само по себе незаконно, так как речь шла о системе заложничества. После «страсбургского инцидента», который имел место в ноябре 1944 года, военное командование Союзников объявило, что будет действовать строго в рамках международного права. Но это обещание никогда не соблюдалось. Гаагские правила ведения войны (1907) четко прописывали, что не может быть никаких коллективных наказаний и взысканий. Местное население не должно было нести ответственность за действия отдельных личностей. Кроме этого, статья 25 запрещала бомбардировки незащищенных городов. Союзники нарушили эту статью, когда превратили Дрезден в руины. Эта бомбардировка, более известная как «Дрезденский Апокалипсис», унесла больше жизней, чем атомная бомба, сброшенная на Хиросиму. Кроме этого, статьи 28 и 67 не только запрещали грабежи, но предписывали войскам, занявшим чужую территорию, проявлять уважение к жизни мирных граждан и их частной собственности. Между тем военное командование Союзников в своих инструкциях, посвященных борьбе с нацистскими партизанами, фактически призывало отступить от этих принципов. Чтобы отвернуть местное население от партизан, предполагалось осуществление «строгих мер», в том числе заложничество. В одном из приказов говорилось, что «деятельность партизан смогут подорвать лишь быстрые и эффективные контрмеры». И далее: «Неэффективный и формальный ответ может стать стимулом, который активизирует не только партизан, но и сочувствующих им немцев, которые могут перейти к активной деятельности». Кроме этого, в одном из документов союзнической контрразведки говорилось о том, что «всякий раз, когда «вервольфы» достигают определенного успеха, необходимо предпринимать не менее решительные ответные действия». На принятие этих правил повлияли два фактора. Во-первых, идеи командования Союзников были продиктованы старой классической концепцией «войны народов», которая предполагала, что в ведении войны принимало участие все население враждующих государств. В 1940 годах эта концепция была воедино увязана с военными доктринами, что породило идею о «коллективной вине» проигравших войну. Каждый солдат войск Союзников, вступивший на территорию Германии, был проинструктирован, что все немцы несут ответственность за преступления национал-социалистического режима. Принимая во внимание эти факторы, едва ли может быть удивительным, что офицеры Союзников предпочитали возлагать вину за акции «вервольфов» на мирное население. Вопреки всем конвенциям, в войсках Союзников господствовала концепция о «коллективной вине», которая автоматически предполагала коллективную ответственность за действия индивидуумов.
Вторым фактором, предопределившим репрессивную политику Союзников, стало «отзеркаливание» методов ненавистного врага. Действия нацистов, постоянно нарушавших нормы международного права, стали неким моральным прецедентом, который позволял Союзникам так же нарушать международное право. Главным образом, это не рассматривалось как планомерная политика массовых репрессий и террора. Считалось, что немцам должна быть возращена их «порция зла». В этом отношении особо выделялись французские оккупационные войска. Для высшего командования Союзников «немецкий прецедент» был всего лишь поводом. Наверху прекрасно понимали, что оккупационная политика нацистов была весьма эффективной и действенной. С этой целью в ноябре 1944 года стартовала специальная секретная программа Союзников, которая состояла в том, чтобы интервьюировать французов, бельгийцев, поляков и чехов. В ходе этих опросов надо было узнать, как немцы сохраняли порядок в оккупированной Европе. Особое внимание уделялось ошибкам германской оккупационной политики — Союзники были явно не намерены повторять их. Из всех офицеров, участвовавших в этом проекте, лишь один отметил его аморальность: «Мы никогда не должны использовать в своей политике те зверства и террор, к которым прибегали немцы». Но этот протест был мнением одиночки. При составлении инструкций и приказов по борьбе с партизанами командование Союзников ориентировалось на нацистский опыт.
В рамках общей политики репрессий, предложенной командованием Союзных войск, не было единства. Она диктовалась региональными, национальными и даже личностно-психологическими особенностями. Наибольшее недовольство осуществлением «акций возмездия» высказывали британские военные. Осенью 1944 года контр-адмирал Бойль-Громан возмущенно заявил, что расстрел заложников противоречит традициям английской армии. В декабре 1944 года свой протест заявил британский МИД. В коммюнике говорилось, что репрессии, равно как и уничтожение чужой собственности, никак не соответствовали и были чужды британским обычаям. В итоге британские войска вообще редко прибегали к таким мерам, как массовые репрессии, «акции возмездия» и карательные операции. Некоторые историки полагают, что такому положению дел способствовал тот факт, что на северо-западе Германии британцы не сталкивались с жестким сопротивлением, как это было на юге и востоке страны. Рискну предположить, что в этом высказывании причина подменяет следствие. На мой взгляд, как раз наоборот: «либеральная» политика британских оккупационных властей способствовала умиротворению местного населения. Террор американцев и французов не только не сломил немцев, но способствовал пополнению рядов «Вервольфа». Из истории известны лишь два случая, когда англичане прибегли к помощи репрессий в отношении мирного населения. 26 апреля 1945 года в Зеедорфе, местечке в окрестностях Бремена, английская танковая колонна наугад расстреляла два дома, когда по ней из подвалов был открыт огонь из гранатометов. И другой пример.
14 апреля 1945 года британские офицеры угрожали жителям Оснабрюка расстрелять заложников, если те не выдадут зачинщиков расправы над двумя русскими заключенными, сбежавшими из концентрационного лагеря.
Мысль о том, что насилие порождает насилие, подтверждает пример Первой канадской армии, которая соседствовала с 21-й британской армейской группой. Среди канадцев жестокостью выделялись офицеры 4-й танковой дивизии, которой командовал генерал Крис Воукс. Он лично способствовал осуществлению репрессивной политики. Воукс считал уничтожение частной собственности самым эффективным способом противодействия гражданскому сопротивлению. Он плевать хотел на международное право. Он узаконил подобную карательную политику, хотя предусмотрительно никогда не отдавал письменных приказов, только устные распоряжения. Первой жертвой генерала Воукса стал небольшой немецкий городок Зогель, располагавшийся на севере Германии. Массовые репрессии против мирного населения начались здесь в начале апреля 1945 года, когда из подвалов домов было произведено несколько выстрелов из панцерфаустов. Массовые расстрелы привели к тому, что 10 апреля в городе вспыхнул мятеж. Но силы были явно неравными. Остатки жителей были депортированы, асам городок стерт с лица земли. Нечто подобное произошло во Фрайзоте, где «вервольфами» был убит командир канадского батальона. Вылазка немецких партизан привела к тому, что канадцы во время карательной операции сожгли дотла в окрестностях города деревушку Миттельштен. Сам город отделался «малой кровью» — в нем было снесено лишь несколько домов. Причина такого «миролюбия» крылась в том, что большинство населения города работало на лесопилке, которая имела исключительное значение для армейских целей. Канадцам было наплевать на мирных жителей, их волновало лишь то, чтобы лесопилка ни на минуту не останавливала свою работу. В Вильгельмсхафене произошел самый вопиющий случай. Канадский солдат подорвался на мине и потерял руку. Вина за это была возложена на мирное население. Тут же были выявлены «виновные», чьи дома были уничтожены.
Американцы в Германии явили такую же жестокость, с какой обживали Дикий Запад, «освобождали» Филиппины или воевали во Вьетнаме. Единственным способом борьбы с партизанами они считали их беспощадное уничтожение. Расстрелы заложников и уничтожение собственности стали традиционными мерами реагирования даже на незначительные проявления сопротивления. Первая «акция возмездия» произошла 14 сентября 1944 года, когда войска Третьей армии США вошли в пограничную деревушку Валлендорф. Большинство жителей погибло во время штурма, но газеты Союзников почему-то написали, что это местечко было уничтожено в ответ на вылазки немецких партизан. Интересное наблюдение — Верховное командование Союзнических войск даже не попыталось опровергнуть эту ошибку. И это даже при том условии, что сотрудники отдела, занимавшегося психологическими аспектами военной пропаганды, были в шоке. Подобные заявления работали на нацистскую агитацию! Но командование отказалось дать опровержение. Очевидно, что американский генералитет намеревался заранее враждебно настроить солдат, вступивших на германскую землю: «Сопротивление? Уничтожить всех под корень!» Вот когда стал проявляться обобщенный и обработанный опыт нацистов.
Весной 1945 года солдаты Третьей армии получили приказ сжигать все дома, где были замечены нацистские «франктриеры». Подразделения Седьмой армии США получили установку уничтожать артиллерийским огнем любые здания, где засели немецкие снайперы, невзирая на то, были там мирные жители или нет. В некоторых городах американские офицеры предупреждали бургомистров, что в ответ на любой выстрел, на любую вылазку «вервольфов» их население будет подвергнуто усиленной бомбардировке. В Штуппахе (Северный Вюртемберг) жители подозревались в укрывательстве раненых немецких офицеров. Американское командование поставило ультиматум: выдать всех офицеров, либо все жители депортировались, а сам город уничтожался до основания. Позже тон изменился, но не в лучшую сторону. Депортации подлежали женщины и дети, а все мужское население — расстреливалось. В этой же самой области отставшим отрядом вермахта было ранено двое американских солдат. Американские власти по ошибке решили, что нападение совершили мирные жители. 18 апреля в ряде деревень была проведена карательная операция. В Северном Бадене американцы в ответ на вылазку СС-«вервольфов» сровняли с землей город Брухзаль.
По своей жестокости французы мало чем отличались от канадцев и американцев. Пожалуй, они даже превзошли их. Их поведение в Германии было весьма «специфическим». Они буквально мстили немцам за военное поражение 1940 года, за позорную оккупацию их страны. То, что французы были единственными, кто потерпел поражение от немцев, в корне психологически отличало их от русских, британцев, американцев и канадцев. Как отмечал один очевидец: «Они были никудышными завоевателями, что делало их еще более нервными и мстительными».
Во французской армии специально культивировались антинемецкие настроения. Когда французы вступили в Юго-Западную Германию, их появление вылилось в бесчисленные грабежи и насилие. Чтобы восстановить дисциплину в армии, которая в какой-то момент стала больше напоминать банду мародеров, французскому командованию пришлось прибегнуть к самым жестким мерам. Но репутация французских войск испортилась хуже некуда. Даже американцы считали их «плохими вояками, способными проявить себя лишь в пьянках и охоте за немками».
При этом не стоило забывать, что многие французские офицеры сами прошли через антифашистское Сопротивление. Они хорошо понимали психологию партизан и подпольщиков, равно как и принцип безжалостной борьбы с ними. Как ни странно прозвучит, но многие из этих офицеров полагали, что нацистский террор во Франции был очень эффективным. Именно поэтому они собирались взять на вооружение немецкие методы подавления Сопротивления. Они собирались скопировать нацистскую тактику и применить ее в отношении немцев. Это называлось «принципом Орадура». Цели французского командования выходили далеко за рамки «жестких директив», принятых Союзниками. Это привело к тому, что в апреле 1945 года в адрес французов стала раздаваться критика даже от тех, кто настаивал на жестком варианте оккупационной политики в Германии. Самосуды над коллаборационистами и вишистами, казни тех, кто решался высказываться в пользу гитлеровского режима, возмущали даже американцев и канадцев.
Третьим фактором, в значительной мере предопределившим французскую оккупационную политику, было желание решить собственные социально-экономические проблемы (прежде всего голода и безработицы) за счет германских ресурсов. Эта практика стала развиваться Французским революционным правительством в 90-х годах XVIII века. К осени 1945 года «работу» в Германии нашло как минимум 300 тысяч французов. Если провести некоторое сравнение, то обнаружим, что к 1946 году на 10 тысяч немцев приходилось 118 французов, работавших на оккупационные власти. В то же время эта цифра у британцев составляла — 66 человек, а у американцев — 90 человек. Франция не считала нужным кормить своих соотечественников, предпочитая, чтобы это делала Германия. Подобная установка стала причиной многочисленных грабежей, творившихся на юго-западе Германии. Французы пришли сюда не спасти мир от нацизма, а «столоваться». В итоге все эти бесчинства привели к тому, что во французской оккупационной зоне смерть от недоедания среди мирного населения рисковала превратиться в «эпидемию». Голод среди гражданских жителей, вопреки досужим домыслам современных публицистов, был уделом не советской, а французской оккупационной политики.
И еще один фактор. Франция, подобно СССР, не имела ни времени, ни ресурсов, чтобы должным образом подготовиться к оккупации Германии. Разница состояла в том, что СССР вел ожесточенные боевые действия, а Франция была оккупирована немцами. Но в отличие от СССР французы не намеревались в кратчайшие сроки передать власть местным антифашистам. Более того, они перебросили в Германию туземные части, которые с практической точки зрения были абсолютно бесполезны. Вояки из туземцев (алжирцев, марокканцев) были еще хуже, чем из французов. Это был еще один мелочный мстительный шаг — насилие над «расово исключительными» немцами должны были творить выходцы из третьего мира. Союзники Франции не могли скрыть своего удивленного возмущения. В те дни одна британская газета писала: «Вполне естественно, что в этих немцах зреет недовольство. Есть реальная опасность, что оно распространится по всей Западной Германии».
Но вся эта мелочность, мстительность и алчность маскировалась воинственной бравадой. Но эта бравурная маска очень быстро слетела с главы французской оккупационной зоны генерала Жана де Латтраде Тассиньи. Для этого, оказалось, достаточно посетить в середине мая 1945 года Констанц, один из немногих немецких городов, радушно приветствовавших французских «освободителей». Взору генерала предстали последствия актов саботажа и многочисленные свастики, нарисованные на стенах домов. Он был вне себя от гнева, когда узнал, что местные леса были переполнены «вервольфами», а местные жители весьма охотно помогали им. Настроение мирного населения очень быстро изменилось. Жители хотя и опасались репрессий, но не скрывали своей враждебности в отношении французов. А что можно было ожидать, если за несколько месяцев в заложниках оказалось 400 мужчин? Местные власти весьма неохотно выполняли приказы французов. Сами же французы даже не пытались хоть как-то обезопасить местных антифашистов от вылазок «вервольфов». Генерал Жан де Латтр де Тассиньи решил вмешаться в ситуацию в своей характерной манере. Во время проезда по Констанцу он обратил внимание на то, что символы французской власти находились в неподобающем состоянии. Он решил, что их испортили враждебно настроенные немцы (хотя на самом деле они были истрепаны дождями и ветром). Увидев в «попирании» французского флага признак немецкой наглости, де Тассиньи принялся мстить (!). По его приказу четверть города была очищена от жителей и заселена французскими жандармами. На стенах города появились угрожающие прокламации. В случае «продолжения сопротивления» город подлежал уничтожению квартал за кварталом. Кроме этого, за одну ночь были арестованы все должностные лица города, начиная от обер-бургомистра, заканчивая начальником полиции. Все они были обвинены в потворстве саботажу и нацистскому сопротивлению. За следующий месяц сменилось четыре главы города, каждый из которых смещался со своего поста и подвергался аресту.
Это было первым, но отнюдь не последним примером так называемого «констанцского метода» управления оккупированными территориями. Он включал в себя полный букет репрессий. Самой популярной была принудительная «эвакуация» городов и деревень. Всего через нее прошло более 25 тысяч человек. Эта «эвакуация» весьма напоминала «дикие выселения», творившиеся в Чехии. 15 мая было «эвакуировано» население городов, вина которых состояла в том, что некоторые жители укрывали раненых немецких солдат. 17 мая из-за «нелояльного поведения» было «эвакуировано» все население островка Райхенау. Две недели спустя жилья лишились жители Гаймингена. В начале июня «эвакуация» затронула деревни Вайхс и Ранден. Большинство из «эвакуированных» оказалось в Эльзасе, где они были брошены на прочесывание минных полей. Лишь некоторые, рискуя жизнью, попытались вернуться домой. Швейцарские наблюдатели, в те дни оказавшиеся в Юго-Восточной Германии, отмечали, что бесчинства французов меркли даже на фоне слухов о произволе Советов, которые охотно муссировались на Западе. Дело дошло до того, что французскую оккупационную политику стали сравнивать с гитлеровской. 30 мая 1945 года «Бернер тагблатт» писал: «Притеснения, творимые французами, кажутся страшнее, чем то, что делал Гитлер. Первоначальная атмосфера свободы улетучилась. Люди угнетены. Они разочарованы. Радость обратилась в ненависть к победителям. Освободителей, которых вначале приветствовали, сейчас проклинают как поработителей… Абсолютно непонятно, почему из-за нескольких хулиганов наказание должно нести все население. Почему из-за одного человека должна депортироваться целая деревня?»
Наиболее показательный случай произошел в южнобаварском городке Линдау. Французские власти решили, что большинство населения испытывало симпатии к нацистам. Действительно, в городке произошло несколько ночных перестрелок. Поводом для массовых репрессий стали события 23 мая, когда немецкий мальчишка застрелил французского офицера. Подростка тут же казнили. В тот же день бургомистр получил по почте уведомление, что в течение нескольких часов надписи, прославляющие «Вервольф», должны быть смыты со стен домов, а их жители арестованы. В тот же день при таинственных обстоятельствах в городе сгорело несколько домов. Французы утверждали, что это был поджог, организованный «вервольфами». Немцы говорили, что это была провокация французов. В любом случае на улицах города появился грузовике громкоговорителем, через который население города предупреждалось о насильственной «эвакуации», французы намеревались заселить этот город эльзасскими беженцами и военными. Немцы, оставшиеся в городе, свидетельствовали, что французские солдаты, наводнившие город, в открытую грабили пустые дома. Видя это безобразие, в дело решили вмешаться католические и евангелические священники. Они обратились к генералу де Тассиньи с просьбой проявить великодушие и снисходительность к жителям Линдау. Безрезультатно. Не помогло даже заступничество французского армейского капеллана. Жестокость и распущенность французов потрясла американских и британских наблюдателей. Разгорелся международный скандал. Лишь после этого несчастным мирным жителям, бродяжничавшим по окрестным полям, было разрешено вернуться назад, в разграбленные дома.
Примеров произвола французских оккупационных властей можно привести превеликое множество. В некоторых они решили не ограничиваться насильственной «эвакуацией». В Маркдорфе и Райтлингене производились расстрелы. В Лихтенхалле, где французская армия столкнулась с ожесточенным сопротивлением местного Фольксштурма, город был подвергнут ограблению, сопровождавшемуся массовыми изнасилованиями. В Бузингене, городке, окруженном почти со всех сторон швейцарской территорией, французы грозились расстреливать любого нарушителя комендантского часа и казнить по десяти мирных жителей за каждую вылазку «вервольфов». В пригороде Берлина, занятом французами, произошел форменный погром, жертвой которого пал даже бургомистр Тегель. В Шпейере, где французы захватили нескольких «вервольфов», были собраны все старики города, которых целый день заставили стоять на плацу по стойке «смирно». В Тюбингене местное население поплатилось за несколько обрезанных проводов. В Юберлингене, что стоит на берегу Боденского озера, французские оккупанты грозились взорвать каждый дом, на котором появится агитация «Вервольфа». В Кобленце сразу же была установлена заложническая система, которая исчислялась в пропорции 1 к 10, то есть десять расстрелянных мирных жителей за каждого убитого французского солдата.
Кажется сомнительным, что такие меры могли ликвидировать нацистское подполье. Рассматривая немецкий народ как единого противника, Союзники лили воду на мельницу «Вервольфа». Идеологи нацистских партизан как раз рассматривали возможность общенационального сопротивления завоевателям. Жестокость и репрессии Союзников в короткое время создали дистанцию между обыкновенными немцами и освободителями. В итоге немецкое население замкнулось в себе в тот самый момент, когда оно было открыто для новых влияний. Разочарование постигло даже немецких антифашистов. Вместе с «Вервольфом» Союзники разгромили и революционные комитеты, и «Антифа». Первая после окончания войны антифашистская демонстрация, организованная 20 мая 1945 года в Кёльне бывшими заключенными концентрационных лагерей, была разогнана военной полицией. Некоторые из французских офицеров вообще предлагали пустить в ход огнестрельное оружие.
Политика Союзников граничила с паранойей и манией преследования. Американцы опасались любых проявлений общественной жизни. В каждой политической организации они видели замаскированных нацистов. В одной из британских директив говорилось следующее: «Необходимо добиться, чтобы место нацизма не заняло замаскированное антидемократическое, реакционное и милитаристское движение». В одном из американских документов, датированном 18 мая 1945 года, были такие строки: «Немецкие антифашисты — это волки в овечьих шкурах, кажущиеся пацифисты в гражданских одеждах, которые требуют мученического венца и претендуют на право вести немецкую реконструкцию».
Подобная политика имела больше негативных, нежели позитивных последствий. Теодор Штельцер, после войны находившийся во главе Шлезвиг-Гольштейна, в декабре 1946 года отмечал, что ожидания Союзников на предмет грандиозной партизанской войны привели к созданию бюрократического сверхконтроля. Неимоверный бюрократический аппарат оккупационных властей был не только громоздким, но и неэффективным. Его неповоротливость ставила крест на скорейшей реконструкции Германии. Немцы постепенно склонялись к мысли, что оккупационные администрации были банальным инструментом порабощения и изведения страны.
Послевоенные меры Союзников по управлению Германией
Начав проводить в жизнь жесткую политику еще во время войны, Союзники не намеревались принципиально отказываться от нее после поражения Германии. В первые месяцы мирной жизни все так же продолжались расстрелы «вервольфов» и саботажников. Ситуация начала меняться лишь в августе 1945 года. По крайней мере, смертная казнь перестала быть единственным наказанием, к которому прибегали военные суды. Если бы не бесчинства французов, то можно было бы говорить о некоторой стабилизации в Западной Германии. Американские и британские власти вообще предпочли ограничиваться только комендантским часом. Летом 1945 года даже удалось переломить ситуацию с многочисленным обрывами проводов. Союзники переложили всю ответственность на местные немецкие власти. Они должны были сами восстанавливать телефонную и телеграфную связь. Нападения на американцев тоже приобрели другой характер. Теперь их не убивали, а изрядно колотили. Ответные репрессии становились более адекватными. В Берлине они, как правило, касались только бывших членов НСДАП. Да собственно эту инициативу советских властей и репрессиейто назвать сложно. Когда в Ной-Кельне на стенах домов появились надписи «Смерть красным скотам! «Вервольф» расправится со всеми предателями!», то счищать их должны были бывшие нацисты (французы бы кого-нибудь расстреляли или снесли несколько домов). К 1947 году даже французы поняли бесперспективность репрессивной политики. Они постепенно передавали власть немцам.
Первыми мерами, которые способствовали оживлению общественной и экономической жизни Германии стали отмена комендантского часа и снятие ограничений на передвижение по стране. К концу лета 1945 года в пределах оккупационных зон начало действовать почтовое сообщение. Действовала перлюстрация, но теперь она носила выборочный характер. Кроме этого, почтовые услуги были недоступны бывшим служащим Вермахта, которым также запрещалась любая политическая деятельность. «Потепление» климата в Германии наступило после завершения работы Потсдамской конференции. Так, например, в августе 1945 года в британской зоне оккупации начали работать кинотеатры. Оккупационные власти пошли на этот шаг, несмотря на протесты военно-политического управления, руководство которого считало его преждевременным. Но даже эта либерализация не коснулась мер безопасности, которые по-прежнему оставались предельно жесткими. Всем прибывающим в Германию американским солдатам вручалась брошюра, в которой говорилось: «Вы — солдаты, ведущие войну. Бои закончились, но предстоит сделать еще многое… Взгляните, люди вокруг — это ваши враги». Неудивительно, что коллективные наказания продолжали накладываться на отдельные немецкие общины вплоть до 1948 года. Например, в 1947 году жители тирольских городов были информированы, что любые попытки саботажа, в том числе обрыв линий связи, будут караться смертью. Даже «либеральные» британские оккупационные власти в 1948 году не решались выпустить из лагерей всех военнопленных. Это и многие другие обстоятельства вызвало протесты у американского Союза гражданских свобод.
Французы не сразу отказались от своего самоуправства, так как полагали, что «Вервольф» пережил войну и продолжал существовать в виде глубоко законспирированных организаций, став неким немецким национальным символом. По этой причине они считали, что отмена комендантского часа и свобода передвижений по стране поможет нацистскому подполью координировать свои операции. Это обстоятельство вынудило их наложить «вето» на решение о восстановлении экономического единства Германии.
Несмотря на все эти негативные последствия, надо отметить, что опасения относительно широкомасштабной партизанской войны имели хотя бы один положительный результат — уже в июне 1945 года стало понятно, что в Германию надо импортировать продовольствие. Только так можно было избежать голодных бунтов, которыми могли воспользоваться «вервольфы». Подобное опасение было вполне оправданным. В стране существовало множество тайников с оружием. По оценкам Союзников по Германии «гуляло» несколько миллионов единиц огнестрельного оружия, находившегося в руках «вервольфов», бывших военнослужащих вермахта и простых мирных жителей. Только за период с июля по ноябрь 1945 года в американской зоне оккупации было изъято около 1770 автоматов и винтовок. Как заметил один военный: «Они не выкопали картошку этой осенью. Когда зимой они захотят есть, то выкопают оружие и начнут стрелять в нас».
Военная стратегия Союзников и угроза партизанской войны
Опасения относительно нацистской партизанской войны также оказали очень сильное влияние на военную стратегию Союзников, что наиболее ярко проявилось в последние месяцы войны. Когда Союзные войска вступили в Германию, то генерал Эйзенхауэр дал четкую команду не оставлять в тылу никаких незанятых городов, никаких котлов. Он пытался избежать ошибок, которые допустили немцы в СССР и Югославии — ошибок, которые, в конечном счете, привели к появлению крупномасштабного партизанского движения. Вместо того чтобы стремиться к территориальным завоеваниям, Эйзенхауэр постоянно подчеркивал способность нацистов к сопротивлению. Таким образом, Союзники должны были ликвидировать все партизанские и военные отряды, оказавшиеся у них в тылу. Но эта мудрая политика дала трещину после того, как в апреле 1945 года американцы начали стремительно продвигаться в глубь Германии. В этом «блицкриге» на американский манер у США было одно слабое место — недостаток моторизованной пехоты. Хотя американцы когда-то пытались создать самостоятельные моторизованные отряды пехоты, но в итоге отказались от этой затеи. К этой идее вернулись в конце 1944 года, когда надо было срочно покрывать большие расстояния. Но тут обнаружился явный недостаток транспортных средств. В этой оплошности между фронтом и тылом образовались огромные «проплешины», в которых свободно действовали отставшие части вермахта и группы «вервольфов». Эта ситуация не доставляла проблем, когда американские вооруженные силы находились на условно дружеской территории (Франция, Бельгия), но стала головной болью на территории враждебной Германии.
Сделав нужные выводы, американцы приложили все усилия, чтобы изыскать необходимые ресурсы. Осенью 1944 года при Верховном командовании Союзных войск было сформировано пять команд, каждая из которых состояла из двух офицеров и семнадцати солдат. Они должны были объезжать передовые и тыловые части, обучая их тактике борьбы с партизанами. Кроме этого в марте 1945 года с передовой была снята в полном составе армия, которая должна была нести гарнизонную службу в Рейнланде, противодействуя партизанам и саботажникам. Генерал де Латтр де Тассиньи лично инициировал создание из бывших бойцов антифашистского Сопротивления так называемых «СМ-команд», которые должны были охотиться на «вервольфов». В апреле 1945 годаа к ним присоединились моторизованные патрули, оснащенные пеленгаторами.
Решения Эйзенхауэра ликвидировать «альпийский централ» и «Рурский котел», а не двигаться на Берлин стали естественной кульминацией его стратегии, ориентированной на безжалостное подавление «Вервольфа». Отказаться от наступления на немецкую столицу было трудно, но тут свою роль сыграла разведка. Она еще в 1943 году фактически дезинформировала командование Союзников, «достав» сведения о том, что нацисты усиленно готовятся к партизанской войне, одним из центров которой станут Альпы. Поразительно, но сами эсэсовцы начали создавать «альпийский централ» только в марте 1945 года, а в 1943 году никто и помыслить не мог о необходимости ведения партизанской войны! Но разведка продолжала доносить, что если срочно не занять Альпы, то там сможет укорениться нацистское подполье, откуда оно перенесет свою деятельность на территорию Германии и сопредельных с ней стран. Вывод, казалось, был очевиден: «Мы должны быть готовыми предпринять активные действия в Южной Германии, чтобы срочно преодолеть любое организованное сопротивление, которое могут оказать остатки вермахта и партизанские отряды».
Опираясь на эти сведения, Эйзенхауэр в середине марта 1945 года решил перенести центр удара с северной Германии на южную. Кроме всего прочего, американцы надеялись получить контроль над Тюрингским промышленным районом — центром по производству стрелкового оружия, которым, как полагали разведчики, снабжались отряды «Вервольфа». Второй целью было уничтожение «альпийского централа». 31 марта генерал Эйзенхауэр сообщал президенту Рузвельту: «Я выражаю надежду, что наши стремительные действия смогут предотвратить возможность контроля нацистскими партизанами любых крупных территорий». Даже после войны он отказывался признать, что совершил ошибку. В своих мемуарах он настаивал на том, что «Вервольф» был реальной угрозой, и только решительные меры не дали ему проявить себя в полную силу.
Советская оккупационная политика
Вполне очевидно, что угроза партизанской войны оказывала существенное влияние и на советскую оккупационную политику. Хотя этот вопрос с точки зрения деятельности «вервольфов» менее изучен, чем оккупационная политика, проводимая западными державами.
Известно, что советское руководство опасалось широкомасштабной партизанской войны в Восточной Пруссии. Подобно западным Союзникам Красная Армия принимала суровые меры по обеспечению безопасности в своей зоне. В отличие от Союзников советское руководство почти сразу же после занятия определенной территории вводило в нее части НКВД, что обеспечивало более успешную борьбу с немецкими партизанами, диверсантами и саботажниками. Казалось бы, что советская оккупационная политика была точной копией политики Союзников. Но наблюдались и существенные отличия. Советская сторона при подавлении нацистского подполья делала ставку не только на силовые методы, но и на поддержку местного населения. Как только «Вервольф» перестал быть реальной угрозой в Восточной Германии, началась идеологическая обработка немецкого населения. Советское руководство делало все возможное, чтобы избавиться от образа оккупантов, заменив его образом освободителей. В целом сразу же меры, осуществляемые Советской военной администрацией Германии (СВАГ), были во многом противоречивыми. Это было обусловлено двумя факторами. Во-первых, после того, как в 1944 году Красная Армия освободила территорию СССР, ей требовалась новая идеологическая установка, которая должна была заменить тему «освобождения Отечества». Нужна была новая мотивация. Во-вторых, достаточно жесткая политика СВАГ делала невозможной любое пассивное, а тем паче активное сопротивление со стороны немецкого населения. К этому всему добавлялось желание многих красноармейцев отомстить немцам за гибель своих родных и близких.
По непроверенным сведениям, в 1945 году Сталин отдал приказ вызвать всеми возможными способами симпатии у немецкого населения. Впрочем, нет никаких доказательств, что этот приказ действительно был отдан. Куда важнее были прежние речи Сталина, в которых он призывал к борьбе с немцами. Именно они определяли психологический настрой красноармейцев, вступивших на территорию Германии. Фактически было невозможно в одно мгновение изменить отношение к немцам, которые еще недавно были самыми ненавистными врагами, а теперь их надо было освобождать от «ига фашизма». Красноармейцы во многих случаях предпочитали действовать, как им рекомендовал в своих стихах яростный германофоб Илья Эренбург — «Убей немца!». Подобные призывы, надолго закрепившиеся в памяти, и жажда личной мести привели к тому, что в Восточной Германии нередко случались эксцессы. Но в отличие от западных зон оккупации они не носили планомерного характера, а были именно эксцессами, с которыми пыталось бороться командование Красной Армии. Служащие тыловых частей были не раз замечены в грабежах и насилии. Естественно, когда речь шла о «вервольфах», то реакция была самой жесткой. Впрочем, советское командование никогда не выделяло «вервольфов» в отдельную организацию, во всех случаях речь шла о «фашистских бандах». Не стоило забывать, что СВАГ смогло справиться с проблемой «Вервольфа» благодаря нескольким факторам. Во-первых, в начале 1945 года было принято решение об ужесточении наказаний за насилие над мирным населением. Менялась вся политика. Советская сторона никогда не говорила о коллективной ответственности немцев, а потому к 1945 году перестала рассматривать их как единого врага. СВАГ раньше западных оккупационных администраций стало налаживать сотрудничество с местными антифашистами, постепенно передавая власть в их руки.