Она оказалась права. Гэррани сразу же признали Арина своим новым предводителем, то ли потому, что всегда им восхищались, то ли потому, что им пришлась по душе жестокость Плута и они решили, будто Арин, расправившись с ним, продемонстрировал еще большую свирепость.

Соображал он уж точно лучше, чем Плут. Земли полуострова постепенно переходили под власть гэррани. Вооруженные отряды захватывали фермы одну за другой. Воды и пищи в городе теперь хватило бы на год осады — по крайней мере, так сказали стражники, чей разговор подслушала Кестрель.

— Как ты вообще надеешься выдержать осаду? — спросила она у Арина как-то раз. В последнее время он редко бывал дома, руководя вылазками за город. Но в этот раз Кестрель довелось обедать с ним с столовой. За столом ей никогда не давали ножа.

По ночам она вспоминала песню Арина. Но днем трудно было отвлечься от печальной правды. Отсутствие ножа. Охрана у всех выходов из дома, даже возле окон первого этажа. Стражники всегда с опаской поглядывали на нее. У Кестрель было два ключа, и это лишь в очередной раз доказывало, что она остается привилегированной пленницей.

Неужели ей так и придется медленно копить ключи, в которых теперь измеряется ее свобода?

А когда отец вернется с войском — она понимала, что это неизбежно, — что тогда? Кестрель представила, как станет предательницей и будет помогать гэррани советами. Нет, она не сможет. Даже при том, что Арин борется за правое дело, даже при том, что Кестрель наконец-то позволила себе это осознать. Она все равно не сможет пойти против отца.

— Какое-то время мы продержимся, — ответил Арин. — Стены у города крепкие. Их ведь валорианцы строили.

— А значит, им известно, как эти стены разрушить.

Арин повертел стакан в руках, задумчиво глядя на воду, которая оставалась на дне.

— Хочешь, поспорим? У меня как раз есть спички. Говорят, из них получаются отличные ставки. — Он улыбнулся.

— Только если играешь в «Зуб и жало».

— Так вот представь: мы играем, и я все поднимаю и поднимаю ставку. Когда она станет слишком высока и страшно будет проиграть, что ты сделаешь? Возможно, откажешься играть дальше. У нас сейчас только одна надежда — показать валорианцам, что за Гэрран придется слишком дорого заплатить. Империя не захочет вести тяжелую длительную осаду, когда ей так нужны войска на востоке. Пусть поймут, что им придется заново отвоевывать каждую ферму, теряя деньги и жизни солдат. В какой-то момент империя просто решит, что оно того не стоит.

Кестрель покачала головой.

— Не решит. За Гэрран император заплатит любую цену.

Арин взглянул на нее, положив руки на стол. У него тоже не было ножа. Кестрель понимала: он не хотел, чтобы она чувствовала, будто ей не доверяют. Но полное отсутствие ножей лишь усиливало это впечатление.

— У тебя пуговица оторвалась, — вдруг сказал Арин.

— Что?

Он протянул руку и прикоснулся к ее рукаву в районе запястья, где виднелся открытый шов. Арин провел кончиком пальца по оборванной нити.

Все мысли вылетели у Кестрель из головы.

— Почему ты не пришьешь новую?

Кестрель немного пришла в себя.

— Глупый вопрос.

— Ты что, не умеешь пришивать пуговицы?

Она промолчала.

— Жди здесь, — велел он.

Вернулся Арин с набором для шитья и пуговицей. Он продел нитку в иголку, зажал ее в зубах и обхватил Кестрель обеими руками за запястье.

Кровь в ее жилах превратилась в вино.

— Вот так пришивают пуговицы, — сказал Арин.

Он взял в руки иголку и воткнул ее в ткань.

— Вот так разжигают огонь.

— Вот так заваривают чай.

Это были короткие уроки, которые Арин преподавал Кестрель раз за разом. За ними прятались нерассказанные истории о том, как Арин всему научился. Когда они подолгу не виделись, Кестрель много думала об этих историях.

Ей пришлось ждать Арина много дней, после того как он пришил ей пуговицу к рукаву. Потом еще неделю после того, как он разжег для нее огонь в библиотеке, и еще дольше — после того, как вручил ей чашку с горячим свежезаваренным чаем. Он уехал сражаться. Так всегда отвечала Сарсин, но куда — не говорила.

Пользуясь новообретенной — пусть и неполной — свободой, Кестрель часто бродила там, где работали слуги. В некоторые комнаты ее не пускали. Например, на кухню. В тот ужасный день, когда Плут заставил ее мыть ему ноги, Кестрель не выгнали, потому что не ожидали увидеть ее. Но теперь, когда все знали, что ей разрешили ходить по дому, эта дверь была для нее закрыта. В кухне было слишком много ножей. Слишком много очагов.

Но ведь камины были и в библиотеке, и в ее покоях, к тому же теперь Кестрель сама могла развести огонь. Почему бы ей не поджечь дом и не сбежать в суматохе, пока его будут тушить?

Однажды она долго разглядывала кайму на шторах в гостиной, до боли стиснув в руке щепки, потом разжала руку: пожар — слишком опасная затея. Она сама может погибнуть. Вот почему Кестрель бросила щепки обратно в ящик у камина, а вовсе не потому, что не нашла в себе сил уничтожить родной дом Арина и опасалась, что гэррани могут сгореть. Но если она сбежит и приведет сюда имперскую армию, разве не погубит всех, кто здесь живет?

Тогда Кестрель разозлилась на то, что Арин такой доверчивый. Зачем он научил ее разжигать огонь? Она злилась и на саму себя за то, что сама мысль о смерти Арина была ей невыносима.

Кестрель захлопнула ящик с растопкой, представила, как накрывает такой же крышкой свои тяжелые мысли, и вышла из своих покоев.

Она отправилась в то крыло, где находились комнаты слуг: коридор в задней части дома с маленькими комнатками в ряд, с одинаковыми, чисто выбеленными дверями. Сегодня оттуда как раз выносили вещи. Гэррани спешили мимо Кестрель, держа в руках холсты в рамах. Она увидела, как одна женщина поудобнее перехватила радужную масляную лампу, будто маленького ребенка.

Как и все колонисты, семья Айрекса превратила комнаты слуг в склад, а для рабов был построен общий барак. Рабы не заслуживали личного пространства — по крайней мере, так считали валорианцы… И поплатились за это, ведь, заставив рабов есть и спать в одном помещении, они дали им прекрасную возможность устроить заговор против завоевателей. Кестрель порой удивлялась тому, как легко люди попадают в ловушки, которые сами же построили.

Ей вспомнился поцелуй в карете в ночь Зимнего бала. В то мгновение все ее существо устремилось к Арину. Она тоже попала в ловушку.

Кестрель спустилась в хозяйственные помещения. Здесь, внизу, всегда было тепло из-за кухонных очагов. Кестрель прошла кладовую, прачечную, где сушились на веревках простыни, похожие на паруса. Она заглянула в судомойню, где слуги складывали горшки в корыта и заливали их горячей водой, а чистые, обитые медью раковины ждали фарфоровых сервизов.

Кестрель устремилась было дальше по коридору, но вдруг застыла, почувствовав, как легкое дуновение ветерка коснулось ее подола. Сквозняк. Значит, где-то поблизости открыта дверь на улицу. Вдруг это шанс сбежать?

Она пошла, ориентируясь на поток холодного воздуха. Он привел ее в сухую кладовую, дверь которой была открыта. Внутри лежали мешки с зерном. Но источник сквозняка явно находился не здесь. Кестрель продолжила идти по пустому коридору, в самом конце которого показалась полоска бледного света и потянуло холодом.

Дверь во двор была открыта. В коридор залетело несколько снежинок, которые тут же растаяли. Кестрель сделала еще шаг. Кровь стучала в висках. Вдруг дверь со скрипом распахнулась, свет заполнил коридор, и на пороге возник Арин.

Она чуть не вскрикнула. Он тоже очень удивился, увидев ее, а потом резко выпрямился, держа на плече мешок с зерном. Его взгляд метнулся к открытой двери. Арин поставил мешок на пол и запер ее за собой.

— Ты вернулся, — сказала Кестрель.

— Сейчас опять уеду.

— Опять будешь воровать зерно из загородных поместий?

Он лукаво улыбнулся.

— Что поделать, бунтовщики тоже хотят есть.

— И разумеется, на эти разбойные вылазки ты ездишь на моем коне.

— Он рад послужить правому делу.

Кестрель фыркнула и уже хотела развернуться и пойти обратно, когда Арин предложил:

— А хочешь увидеться с ним? С Лансом?

Она замерла.

— Он скучает, — добавил Арин.

Кестрель согласилась. Арин отнес последний мешок зерна в кладовую и накинул ей на плечи свою куртку Они вышли во двор, мощенный серыми плитами, и дошли до конюшни.

Внутри было тепло. Пахло сеном, дубленой кожей, сеном и навозом, и еще здесь было светло, словно солнечный свет сюда сложили на хранение на зиму. У Айрекса все лошади были стройные и красивые. Резвые. Некоторые из них забили копытом, увидев Кестрель и Арина, еще одна начала трясти головой. Но Кестрель интересовал только один конь, и она сразу подошла к его стойлу. Конь был намного выше своей бывшей хозяйки, но, заметив ее, сразу наклонил голову и потерся о ее плечо, подышал на ее ладони и принялся жевать ее волосы. Горло Кестрель сжалось.

Ей давно уже было одиноко. Она говорила себе, что глупо страдать от одиночества, когда в мире много более существенных поводов для печали. Но сейчас перед ней стоял друг. Она вспомнила о том, как мало их у нее, и погладила бархатную морду Ланса.

Арин стоял чуть поодаль, но теперь подошел ближе.

— Прости, — вздохнул он, — но мне пора седлать его. Уже темнеет. Мне надо ехать.

— Ну разумеется, — сказала Кестрель и сама испугалась своего надломленного голоса.

Арин смотрел на нее, и во взгляде его читался вопрос. Ей показалось, что она вот-вот расплачется. В эту минуту Кестрель осознала: все это время ей было одиноко именно без него, и она бродила по дому, надеясь услышать от него очередное наставление.

— Я могу остаться, — предложил Арин. — Поеду завтра.

— Нет. Я не хочу.

— Не хочешь?

— Нет.

— А мои желания здесь никого не интересуют?

Он произнес это так мягко, что Кестрель невольно подняла взгляд. Она бы ответила, хотя сама не знала как. Но в это мгновение Ланс обратил внимание на Арина. Жеребец начал тереться об него мордой, будто любил его больше всех на свете. Кестрель заревновала, но потом заметила, что конь терся мордой о его карман, куда как раз влезло бы…

— Зимнее яблоко! — возмутилась Кестрель. — Арин, ты пытаешься подкупить моего коня!

— Я? Нет.

— А вот и да! Теперь понятно, почему он тебя так любит.

— А может, все дело в том, что я просто ему нравлюсь? — Он произнес это легко, без какой-либо злой иронии, но по его голосу Кестрель поняла, что сам он себе не нравится.

Но ведь Арин и впрямь был обаятельным. Ей нравилось проводить с ним время. Она покраснела.

— Все равно нечестно…

Арин заметил ее румянец и улыбнулся.

— Подкуп противника лакомствами. Хочешь сказать, твой отец не пользуется этой тактикой? Нет? Это он зря. А я вот думаю… Не выйдет ли и тебя подкупить?

Пальцы Кестрель сжались в кулаки. Наверное, со стороны могло показаться, что она злится. Но на самом деле пыталась бороться с искушением.

— Ну же, разожми руки, — тихо произнес он. — Взгляни. Я вовсе не увел его у тебя.

И действительно, пока они разговаривали, Ланс успел отвернуться от Арина, разочарованный тем, что у него в кармане ничего нет. Конь снова начал тереться о плечо Кестрель.

— Видишь? — улыбнулся Арин. — Он знает, кто здесь хозяйка, а кто — просто доверчивый болван, у которого можно выпрашивать яблоки.

Арин и впрямь был слишком доверчив. Он привел ее в конюшню, и теперь Кестрель знает, где лежит все снаряжение, необходимое для того, чтобы быстро оседлать Ланса. Когда она сбежит, все придется делать в спешке. Нужно только найти способ выбраться из дома в подходящий момент и ускакать в гавань, где есть лодки.

Когда Арин и Кестрель вышли из конюшни, снегопад прекратился и улица казалась кристально чистой. Кестрель показалось, что на улице похолодало. Она задрожала под курткой Арина. Одежда пахла им, а он пах землей и летом. Кестрель решила, что будет только рада, когда он заберет куртку и наденет ее сам, собираясь по своим загадочным делам. Рядом с ним Кестрель не соображала.

Она вдохнула холодный воздух и сказала себе, что ей нравится… нравится эта ледяная, безжалостная чистота.

Что подумал бы отец Кестрель, если бы узнал о ее сомнениях, о том, как порой ей почти хотелось навсегда остаться здесь пленницей? Он бы отрекся от нее. Его дочь никогда не сдалась бы по собственной воле.

Под присмотром охраны ей разрешили навестить Джесс.

Лицо подруги было совсем серым, но она уже могла сидеть и самостоятельно есть.

— Ты ничего не слышала о моих родителях? — спросила Джесс.

Кестрель покачала головой. Некоторые валорианцы — не военные — неожиданно вернулись из столицы, где собирались провести всю зиму. Их остановили в ущелье и отправили в тюрьму. Родителей Джесс среди них не было.

— А что Ронан?

— Меня к нему не пускают, — отозвалась Кестрель.

— Но ко мне-то тебя пускают.

Кестрель вспомнила короткую записку Арина и объяснила, осторожно подбирая слова:

— Думаю, Арин не видит в тебе угрозы.

— А жаль, — пробормотала Джесс и умолкла. Ее щеки совсем ввалились. Кестрель с трудом верила, что Джесс — Джесс! — могла так осунуться.

— Ты что, совсем не спишь по ночам?

— Меня мучают кошмары.

Кестрель они тоже снились. В них Плут снова клал руку ей на затылок. В конце она всегда просыпалась с криком. Ей снился младенец Айрекса, который смотрел на нее огромными темными глазами, а иногда начинал говорить как взрослый. Он обвинял ее в том, что она оставила его сиротой. Это она виновата, говорил младенец, это она не разглядела предательство Арина. «Ему нельзя верить», — шептал ей ребенок.

— Постарайся забыть о кошмарах, — сказала Кестрель, хотя сама она не смогла бы последовать своему совету. — У меня для тебя кое-что есть. — Она вручила подруге стопку платьев. Когда-то ее вещи оказались бы маловаты для Джесс. Но теперь они будут на ней висеть как на вешалке.

— Откуда они у тебя? — выдохнула Джесс и провела по тканям рукой. — Нет, не отвечай. Я и так знаю. Арин. — Ее губы искривились, будто ее опять заставили сделать глоток яда. — Кестрель, скажи мне, что это неправда, будто ты с ним, будто ты перешла на их сторону.

— Это неправда.

Джесс посмотрела по сторонам, чтобы убедиться, что их не подслушивают, а потом наклонилась к ней и зашептала:

— Обещай мне, что они за все поплатятся.

Именно это Кестрель и надеялась услышать. Именно за этим она и пришла. Она взглянула в глаза подруги, которую вырвала из когтей смерти.

— Обещаю, — сказала Кестрель.

Когда она вернулась в дом, Сарсин встретила ее с улыбкой.

— Ступай в приемную.

Ее фортепиано. Оно блестело, как жидкие чернила. Кестрель охватила радость. Она не должна ее испытывать. Арин просто вернул ей то, что в каком-то смысле сам же отнял.

Кестрель не следовало играть. Не следовало садиться на знакомую, обитую бархатом скамейку и думать о том, как трудно было провезти инструмент через весь город. Для этого нужны люди. Канаты. Лошади, которые потащат повозку. Не стоило думать о том, как Арин выкроил время и убедил своих гэррани помочь ему с доставкой пианино.

Нельзя было касаться прохладных клавиш и вдыхать это изысканное напряжение, которое отделяет тишину от звука.

Она вспомнила, как долго Арин отказывался петь. У Кестрель не было такой силы воли. Она села за инструмент и начала играть.

Кестрель легко догадалась, какие комнаты принадлежали Арину до войны. В них стояла тишина, повсюду лежала пыль. Всю детскую мебель отсюда давно убрали, так что эти покои ничем не отличались от других. На окнах висели пурпурные занавески. Видимо, последние десять лет они отводились не слишком важным гостям и отличались лишь тем, что внешняя дверь была из другого, более светлого дерева, и тем, что в гостиной на стенах висели музыкальные инструменты.

Их оставили для красоты. Видимо, семье Айрекса детские инструменты показались забавными. Над камином висела деревянная флейта. На дальней стене выстроились в ряд крошечные скрипки, каждая следующая больше предыдущей. Последняя из них была вдвое меньше взрослой скрипки.

Кестрель стала чаще сюда приходить. Однажды, узнав от Сарсин, что Арин вернулся, она пошла в его старые покои, погладила самую большую скрипку и осторожно ущипнула верхнюю струну. Раздался неприятный звук. Инструмент был совсем испорчен — как и все остальные. Неудивительно, ведь скрипки десять лет провисели без чехлов и с натянутыми струнами.

Где-то у входа в покои скрипнула половица. В комнату вошел Арин, и Кестрель поняла, что ждала его. Иначе зачем бы она приходила сюда так часто, почти каждый день? И, даже признав этот факт, все же оказалась не готова к его появлению.

Теперь он знает, что она трогала его вещи.

Кестрель опустила глаза и пробормотала:

— Прости.

— Все в порядке, — заверил он. — Я не против.

Он снял скрипку со стены и дал ее Кестрель.

— Ты помнишь, как играть? — спросила она.

Арин покачал головой.

— Нет, почти все забыл. У меня все равно никогда не получалось. Я больше любил петь. До войны я очень боялся лишиться этого дара, как часто случается с мальчиками. Когда ты мальчик, неважно, как ты поешь в девять лет. Ты знаешь, что в какой-то момент все изменится, и остается лишь надеяться, что твой новый голос тебе понравится. Мой начал ломаться через два года после войны. Поначалу это был просто жуткий скрип. Потом все наладилось, но я понятия не имел, что мне с ним делать. Я был благодарен богам за этот дар, но в то же время злился, что ему нет никакого применения. Ну а теперь… — Он пожал плечами, словно посмеиваясь над самим собой. — Теперь я порядком заржавел.

— Нет, — возразила Кестрель. — Неправда. У тебя красивый голос.

Он промолчал, но это была уютная тишина.

Кестрель сжала в руках скрипку. Она хотела задать Арину вопрос о том, что же все-таки произошло в ту ночь, когда на них напали, но никак не могла собраться с духом. Смерть его родных была, как сказал бы ее отец, «пустой тратой ресурсов». Валорианцы не щадили гэрранских солдат, но старались не допускать гибели мирного населения. Мертвеца к работе не приставишь.

— Что такое, Кестрель?

Она покачала головой и вернула скрипку на стену.

— Не бойся, спроси.

Кестрель вспомнила, как отказалась выслушать его тогда, стоя возле карты в ночь после бала. Ее снова охватил стыд.

— Можешь спрашивать что угодно.

Она никак не могла сформулировать вопрос, но наконец сказала:

— Как ты выжил во время атаки на город?

— Мои родители и сестра сражались. А я нет.

Извинения были ни к чему, ведь ими ничего не исправишь. Ее народ построил свою жизнь на чужом горе. Но Кестрель все-таки произнесла:

— Мне очень жаль.

— Ты не виновата.

Они направились к выходу из покоев. В последней комнате — приемной — Арин на секунду задержался, прежде чем открыть дверь. Пауза была едва заметной, но этого мгновения Кестрель хватило, чтобы понять: внешняя дверь светлее остальных не потому, что ее специально сделали из другого дерева. Она просто новая.

Кестрель взяла Арина за горячую и шероховатую руку. На ногтях еще оставался уголь, которым топили горн в кузнице. Его кожа покраснела от того, как часто и тщательно он пытался оттереть руки. Они переплели пальцы, а затем вместе вышли в коридор, оставляя за спиной призрак двери, которую десять лет назад выбили валорианские завоеватели.

После этого Кестрель чаще стала искать его общества под предлогом того, что она хочет научиться выполнять какие-то дела по дому, например чистить сапоги.

Теперь Арин все чаще оставался дома, а в походы за город отправлял помощников.

— Хотелось бы верить в то, что он понимает, что творит, — сказала как-то Сарсин.

— Он дает своим офицерам возможность себя показать, — пожала плечами Кестрель. — Проявляя доверие к своим людям, он помогает им развивать уверенность в себе. Это разумный ход.

Сарсин бросила на нее недовольный взгляд.

— Он просто передает своим помощникам часть полномочий, — добавила Кестрель.

— Он отлынивает. И тебе прекрасно известно почему.

Кестрель вроде бы обрадовалась этим словам, но тут же вспомнила обещание, данное Джесс. Как же не хотелось об этом думать!

Она так и не поблагодарила Арина за фортепиано, поэтому отправилась его искать и нашла в библиотеке, где он, сидя у огня, изучал карту. Поленья затрещали в камине, посыпался фонтан искр, а Кестрель вдруг снова вспомнила о своем обещании — именно потому, что так отчаянно пыталась о нем забыть.

Должно быть, именно поэтому вместо слов благодарности она вдруг ляпнула:

— Ты умеешь печь медовые полумесяцы?

— Я… — Он отложил карту. — Не хочу тебя расстраивать, Кестрель, но поваром я никогда не работал.

— Но ты ведь знаешь, как заваривать чай.

Он рассмеялся.

— Ты же понимаешь, что вскипятить воду может кто угодно?

— Ясно. — Кестрель повернулась к двери, чувствуя себя полной дурочкой. И что на нее нашло?

— Вообще-то да, — сказал вдруг Арин. — Да, я умею печь медовые полумесяцы.

— Правда?

— Э-э… Нет. Но можем попытаться.

Они отправились на кухню. Едва увидев Арина, слуги тут же вышли из комнаты, оставив их вдвоем. Откуда-то появилась мука, потом Арин нашел баночку меда в шкафу. Кестрель разбила яйцо и наконец-то поняла, зачем все это затеяла. Ей хотелось притвориться, что не было никакой войны, что нет победителей и проигравших, что она и дальше сможет жить вот так спокойно.

Полумесяцы вышли твердыми, как камень.

— Что-о ж, — протянул Арин, взяв один в руки. — Пожалуй, такими и убить можно.

Она рассмеялась прежде, чем успела сказать себе, что шутка несмешная.

— Если так посмотреть, по размеру они почти как твое любимое оружие, — добавил Арин. — Кстати, ты ведь ни разу не рассказывала мне, как прошла твоя дуэль на «иглах» с лучшим бойцом в городе.

Нельзя было ему ничего говорить. В войне главная задача — как можно дольше скрывать от противника свои сильные и слабые стороны, но все-таки Кестрель не сдержалась.

Арин прикрыл лицо испачканной в муке рукой и в притворном ужасе уставился на нее сквозь пальцы.

— Ты просто зверь! Лучше тебя не злить, не то меня и боги не спасут.

— Ты ведь уже разозлил, — заметила она.

— Но разве я тебе враг? — Арин сделал шаг к ней. — Скажи.

Кестрель не ответила. Край столешницы впился ей в поясницу, и она сосредоточилась на этом ощущении.

— Ты мне — нет, — выдохнул Арин и поцеловал ее.

Губы Кестрель приоткрылись. Все было по-настоящему, но совсем не просто. От него пахло дымом и сахаром. Сладость, покрытая золой. Кестрель почувствовала привкус меда, который Арин слизывал с пальцев, пока они готовили. Ее сердце пропустило удар, и она сама жадно потянулась к нему, прижалась теснее. Арин неровно задышал и углубил поцелуй. Он приподнял ее и посадил на стол, так что ее лицо оказалось на одном уровне с его. Поцелуй продолжился, и Кестрель показалось, что слова, крылатые бестелесные создания, кружат возле них, задевают их невесомыми перьями. Слова толпились и настойчиво гудели.

«Скажи», — шептали они.

«Скажи», — вторил им поцелуй.

Любовь задрожала у нее на кончике языка. Но Кестрель не могла произнести эти слова. Как ей сказать такое после всего, что между ними было? После того, как она отсчитала пятьдесят клиньев распорядителю аукциона; после того, как часами мечтала о том, чтобы Арин спел под ее аккомпанемент; после связанных рук, после удара в колено, после признания, которое Арин прошептал ей в карете в ночь после Зимнего бала.

Вернее, эти слова были похожи на признание. Но она ошиблась. Ведь он так ничего и не сказал о заговоре. Но даже если бы сказал, все равно было уже слишком поздно.

Кестрель снова вспомнила обещание, данное подруге.

Она предаст себя, оставшись с человеком, который поцелуем заставил ее поверить в то, что ему нужна она одна. А сам в это время строил планы, мечтая уничтожить мир, в котором она жила, чтобы он оказался на вершине, а она — у подножия.

Кестрель резко отстранилась.

Арин начал извиняться, спрашивать, что он сделал не так. Его лицо залил румянец, губы припухли. Он бормотал о том, что слишком торопится, но, может, она подумает о том, чтобы остаться здесь вместе с ним.

— Моя душа принадлежит тебе, — сказал он. — Ты это знаешь.

Кестрель подняла руку, то ли потому, что не могла больше смотреть на его лицо, то ли потому, что испугалась этих слов. Она вышла из кухни. Лишь гордость не позволила ей побежать.

Кестрель пришла к себе в покои, натянула черный боевой костюм и сапоги, вытащила из плюща керамический нож, потом обвязала вокруг себя полоску ткани, закрепив свое самодельное оружие на поясе, и вышла в сад, дожидаясь темноты.

Она всегда была уверена, что легче всего сбежать через сад на крыше, но до сих пор так и не придумала, как это сделать. Окинув взглядом окружающие ее стены, снова не увидела никаких зацепок. Что толку в двери? Она ведет в покои Арина, а он…

Нет. Она ни за что не пойдет туда! Но совершенно случайно Кестрель нашла ответ на терзавший ее вопрос. Дверь как способ пройти через стену была бесполезна. Но ее можно было использовать для того, чтобы забраться наверх.

Кестрель взялась правой рукой за ручку, а левую ногу поставила на нижнюю петлю. Левой рукой ухватилась за каменный выступ и подтянулась. Пальцы ноги уперлись в петлю, эту маленькую полоску металла. Тогда она смогла поднять правую ногу и поставить ее на ручку двери рядом с рукой. Кестрель перенесла вес, выпрямилась и ухватилась за косяк, а затем зацепилась за трещину между камнем и дверью.

В конце концов Кестрель выбралась на стену, которая отделяла сады друг от друга. Она пошла по верху, старательно удерживая равновесие, и вскоре оказалась на крыше. Тогда она собралась с духом и побежала по скату крыши — вниз, вниз, к земле.