— Чуть не забыл, — сказал папа и снова склонился над сумкой. — Я же тебе подарок привёз!
И вот на ладони у Оли странная пушистая игрушка.
Сначала Оля подумала, что это Чебурашка. Но ведь у Чебурашки должны быть большие уши, правда? И большие глаза. А у этой — то ли уши, то ли маленькие рожки. И глаза у игрушки были другими, и губы сложились так, словно она вот-вот скажет: «Бу-бу-бу…» А на лице сияла такая озорная улыбка, что Оля не выдержала и прижала папин подарок к щеке.
— Тебе нравится? — спросил папа.
— Очень, — ответила Оля. — Большое спасибо.
— И как же ты думаешь её назвать?
— Бухтик!
— Неплохое имя…
Папа ещё немного посидел рядом, потом поцеловал Олю и поднялся.
— Выздоравливай быстрее, — сказал он и вышел из палаты.
Больше Оля папу не видела. Он не вернулся из полёта…
И Бухтик был последним его подарком дочери.
Это была самая молчаливая девочка во всём санатории.
В столовой она сидела напротив Серёжи. Вяло ковыряла вилкой, нехотя пила компот и первой уходила.
Другие девочки с таинственным видом шептались о чём-то, пересмеивались, а Оля молчала. Другие девочки с любопытством посматривали на Витю Капустина. Все в санатории уже знали, что в школьном драмкружке он играл самые главные роли… От этих взглядов Витя становился гордым и важным, как индюк.
Только одна Оля не посмотрела на него ни разу. Будто такой знаменитости вообще не существовало на свете. И, оскорблённый таким невниманием, Витя однажды сказал:
— Подумаешь… Воображала. И чего это ты, Серёжа, с неё прямо глаз не сводишь?
— Не твоё дело, — ответил Серёжа и почувствовал, что краснеет.
Серёжа ловил себя на том, что всё время думает об этой девочке с грустными глазами. Он ни разу не видел, чтобы Оля улыбнулась. А однажды заметил, как Оля тихо плакала… Ему очень хотелось хоть чем-нибудь ей помочь или хотя бы развеселить. Но как это сделать?
Несколько раз он собирался заговорить с Олей. Но она каждый раз проходила мимо, даже не взглянув на него. Он усаживался на скамейке против её окна, но Оля и этого не замечала.
Тогда Серёжа решился на последний, отчаянный шаг. Он написал записку. «Оля, не нужно так грустить, — говорилось в ней. — Рядом с тобой друзья, которые всегда готовы помочь».
И подписал:
«Тот, кто сидит напротив».
Записку он украдкой положил сегодня утром в карман Олиной курточки.
На обед Серёжа пришёл одним из первых. Долго ел борщ, потом второе, ещё дольше пил компот. А сам не сводил взгляда с пустого Олиного стула. Он даже не заметил, что Витя Капустин подсыпал в компот немного соли.
Серёжа ждал ответа.
Но ответа он так и не дождался. Оля на обед не пришла.
Не явилась она и на ужин.
Давно на душе у Серёжи не было так тяжело, как в этот день. Даже неунывающий Витя Капустин и тот заметил что-то неладное.
— Что с тобой? — спросил он виноватым голосом. — Обиделся на меня, да?
— За что?
— За то, что я тебе соли в компот насыпал.
— Соли? — удивился Серёжа. Он и не обратил внимания.
Витя немного подумал, затем предложил:
— Можешь и мне насыпать. Хоть целую столовую ложку.
— Не хочу.
Но Витя не отступал.
— Серый, пойдём сегодня вечером на заседание драмкружка, а? — сказал он. — Сегодня там будут старосту выбирать.
— Не хочу, — отозвался Серёжа. — Отстань.
Витя обиделся и ушёл. А Серёжа сел в коридоре на подоконник и стал наблюдать за дверями Олиной палаты.
Несколько раз по коридору торопливо прошла тётя Клава. И каждый раз она скрывалась в изоляторе, который находился сразу же за Олиной палатой.
Немного погодя в изолятор пришёл Николай Владимирович. Всегда разговорчивый и насмешливый, на этот раз он только мельком взглянул на Серёжу. Николай Владимирович был чем-то очень встревожен.
Но Серёжу больше интересовал не изолятор, а двери Олиной палаты. Оттуда же, как назло, никто не выходил.
Тогда он перебрался во двор и занял своё привычное место на скамейке.