— Можно войти?

Мэри стояла на крыльце, чувствуя, как за шиворот ей льется вода. В зеркале в коридоре она увидела свое отражение — она была вся мокрая. Фу, какое же это избитое клише. Она вздрогнула, услышав собственный голос; это были первые ее слова с тех пор, как она поговорила по телефону с Айоной, перед тем как прочесть письмо. Не самое стильное начало нового этапа в своей жизни.

Ангус, как она поняла, был в неглиже — то есть в теплых клетчатых штанах и поношенной белой футболке, в треугольном вырезе которой была видна шерсть у него на груди. На нем были очки для чтения в металлической оправе, а в левой руке он держал журнал для владельцев ресторанов. Как и предполагала Айона. Как это здорово, когда ты можешь так делать. Точно предсказывать, чем сейчас занят твой парень.

— Да, да, конечно, — сказал он, проводя рукой по примятой с одной стороны шевелюре, — наверное, он весь вечер пролежал на боку, — и посмотрел на ее мокрые волосы. — Но ты же…

Последние два часа она шагала по темным улицам, почти не замечая лившего все это время дождя, а в голове у Мэри с неведомой до того быстротой проносились слова: с яростью, слезами, просьбами и воплями обращалась она к воображаемому Крису — тот в ответ молчал. Вот уж действительно «с любовью». Да разве он имеет об этом хоть какое-то понятие? Через глухую муку, охватившую все ее существо, прорывались удары негодования, и, услышав наконец нормальный человеческий голос, а не свои собственные вопли, с которыми она мысленно извергала новые, но все равно такие до боли знакомые обвинения, Мэри в ужасе поняла, в какую бездонную черноту она погрузилась. Ее покинул не только Крис, но и она сама.

Мэри вдруг перестала понимать, кто она такая. Казалось, что все происходящее не имеет к ней отношения. Что она будет делать? Как же она раньше думала, что разобралась в себе, если собственная реакция ее полностью парализовала?

Пока она ковыляла по дорожкам, ее внутренний компас указывал ей то на одно, то на другое чувство, закручивая ее по спирали, забрасывая в неизведанные уголки ее собственного ада. Это было страшно, она полностью потеряла самообладание, потому что над ней властвовали чувства, о которых она и не подозревала, — так пугает порыв ветра на открытой местности, — но еще страшнее было стоять здесь, на крыльце у дома Ангуса, и понимать, куда она умудрилась дойти, одна, в совершенно непригодных для этого туфлях, почти не понимая, куда идет. Одна и в темноте.

Она просто обезумела от такого непривычного для себя поведения; ненормальными глазами смотрел на нее и Ангус.

Он стоял у дверей босиком, и непонимающее выражение его лица внушало спокойствие, — он был верным маяком, указывающим путь в нормальный мир, и мозг Мэри, с облегчением узнав знакомые места после всех американских горок неконтролируемого потока ассоциаций, снова заработал на автопилоте. Она была так рада, и не без причины, что дверь открыл он, а не Айона, что от одной мысли, что сейчас она прижмется головой к его широкой груди, к горлу у нее подступили слезы. Представив себя со стороны, Мэри пришла в отчаяние. Слезы были совершенно ей неподвластны. Казалось, что их то включает, то выключает некто, уютно устроившийся на диване с пультом дистанционного управления.

Она покачалась из стороны в сторону, рискуя упасть с крыльца, чтобы не дать себе расплакаться.

В этот момент Ангус как будто очнулся.

— Мэри, ради Бога, заходи, а то ведь до смерти простудишься. — Он широко распахнул дверь и стал искать полотенце. — Где ты была?

Она вошла и, встав на уютный коврик, почувствовала, что все силы покинули ее в тот самый момент, как конечности начали отогреваться. Возможно, дом Ангуса и Айоны не самое лучшее место, куда ей стоило прийти. Все стены в их доме, начиная от самого входа, были увешаны фотографиями, и везде они были сняты вдвоем, — Ангус делал эти снимки, держа фотоаппарат в вытянутой руке, — да, у него были самые длинные руки во всем Лондоне.

Она рухнула на диван, покрытый одеялом, — на нем лежало множество подушек и газет, заказов со склада и писем на фирменных бланках пивоваренных компаний. Мэри закрыла глаза и попыталась ощупать пустоту, которая образовалась у нее внутри, — так трогают языком дырку от недавно выпавшего зуба. Неожиданно для себя она ничего там не обнаружила. Куда же все делось — кишки, сердце, живот?

— Скидывай туфли, ты же мокрая насквозь, — скомандовал Ангус. Он поднимал подушки, перекладывал стопки бумаг и наконец нашел полотенце — оно было на батарее. — Извини, что у нас такой беспорядок, мы оба задерживаемся на работе допоздна. Заходи.

— Я никуда не пойду.

— Ну, это просто красивое выражение, — сказал Ангус, набросил Мэри на голову теплое полотенце и стал ее досуха вытирать, как промокшую собаку. До этого ее согревало вино, но сейчас действие алкоголя уже переставало ощущаться, у нее только слегка кружилась голова, пока Ангус с силой протирал ей волосы, и из глубин ее существа уже начинала медленно подплывать к поверхности привычная Мэри.

— Что стряслось? — быстро спросил он.

Мэри открыла рот, но не могла подобрать нужные слова.

— Как мне известно, ты обычно не шатаешься по улицам Лондона в такое позднее время, и я знаю, что ты не стала бы без всякой причины портить собственные туфли, значит, что-то наверняка случилось, а?

«Какой у него милый аристократический выговор, — подумала Мэри. — Разве может не успокоить такой голос? Как повезло Айоне».

Но она так ничего и не смогла ответить.

Ангус перестал тереть ей волосы полотенцем и откинул их с ее лба, чтобы продемонстрировать результат своих трудов. Мэри увидела себя в еще одном большом зеркале — над камином. Волосы у нее стояли торчком, а тушь размазалась по щекам. Удивительно, но она казалась намного стройнее, чем обычно. Как будто из нее выкачали воздух.

Мэри пришло в голову, что, наверное, стоит извиниться за то, что отвлекла, но она отказалась от этой идеи. Она опасалась, что стоит ей открыть рот, как снова приливной волной накатят слезы.

— Подожди. — Ангус скрылся в комнате и тут же вернулся с влажными салфетками. — У тебя на лице… ты, наверно, хотела бы… — Он жестами изобразил, как протирают лицо.

Мэри приложила салфетку к лицу, и в голову ей автоматически пришло заклинание, которое выручало ее еще со школьных времен после любых неприятных расставаний: «Вот сейчас ты с чистым личиком начнешь новую жизнь. Ты сотрешь со своего лица все, что осталось от него. И теперь будешь красить ресницы и чувствовать себя свободной от него».

Свободной от него. Как же это могло случиться так просто?

«Наверное, ритуал не совсем помог», — подумала Мэри, потому что к горлу у нее подступил комок, готовый вот-вот прорваться слезами.

— Садись здесь, — сказал Ангус и показал ей место рядом с собой, похлопав ладонью по дивану.

Она стояла неподвижно, внимание ее переключалось то с совершенно несущественного ощущения от стекающей по руке струйки воды, то на пугающее чувство в груди и обратно. Мысли жужжали и кружились, как шестерни работающего вхолостую двигателя.

— Мэри! — схватил ее за плечи Ангус. — Господи, Мэри, да ты же не дышишь!

Она мрачно посмотрела на него. Неужели он не замечает, что она пытается не дать себе громко, по-детски всхлипнуть?

Ангус решил действовать иначе.

— Ну что, нам нужно тебя снова согреть, да? Снимай все свои мокрые вещи и надень-ка вот это. — Он вытащил из-за кресла корзинку с постиранной, но еще не глаженой одеждой. — Пойду приготовлю тебе что-нибудь горячее попить.

«Он так здорово умеет решать проблемы», — подумала Мэри, все еще стоявшая на месте в мокрой одежде, но уже начинавшая осторожно и старательно дышать. Ноги у нее были словно ватные. Ей больше всего бы хотелось, чтобы Ангус встал перед ней, как ее мать, и со словами: «Руки вверх!» снял бы с нее джемпер, «Ноги на ширину плеч!» — и стянул бы с нее мокрые джинсы. Но что бы она сказала Айоне, если бы та вдруг вошла к ним в тот момент. Почти бессознательно Мэри сняла джинсы и надела штаны от спортивного костюма — незачем пытаться примерять одежду Айоны, двенадцатого размера, чтобы потом добавить ко всем переживаниям еще и стыд за свою жирную задницу, — и нашла подходящую теплую футболку для регби. Повинуясь еле слышным командам из какой-то особой зоны мозга, Мэри попыталась повесить свои мокрые вещи на батарею, но координация у нее была нарушена, и все упало на спящего кота.

Когда вернулся Ангус, она в оцепенении поворачивалась, стоя в середине комнаты, от одной стены к другой, переводя глаза с одной фотографии на другую, — везде изображались Ангус и Айона, прижимающиеся носами друг к другу, в разных частях света.

— Выпей это, — сказал он и дал ей в руки теплую кружку.

«Выпей меня. Алиса в Стране чудес».

«Если хочешь, можешь сейчас никого не учить».

«Не могу. Только тогда со мной никто не пререкается».

Ангус мягко толкнул ее на диван и накинул ей на колени одеяло.

— Я знаю, что никак не смогу заменить нашего великого психологического консультанта, но, хм, если хочешь, расскажи, что случилось, я буду только рад помочь тебе сбросить этот груз.

— Но у тебя же мигрень… — попыталась она отвлечь его внимание, отлично понимая, что делает.

Ангус взбил подушку и положил ей под голову.

— Я принял все таблетки, сколько только можно, — мне же завтра нужно быть в форме, чтобы встретиться с представителем пивоваренной компании. Ты знаешь, в погребе снова забарахлили насосы. Мне никак не настроить их так, чтобы было нужное давление, и… — Он увидел, что лицо Мэри потускнело. — Давай, выкладывай все, что накопилось в груди.

Мэри заметила, что он не стал повторять свою любимую присказку, что-то типа «и в какой груди!». Наверно, он старается изо всех сил. Или же она совсем уж плохо выглядит.

— М-м, — начала она. Как только она расскажет Ангусу, все станет совсем настоящим, и ей придется самой с этим разобраться. Она вцепилась пальцами в одеяло. Лучше рассказать ему, чем кому угодно другому из ее знакомых. Лучше, чем Айоне. От мысли о том, что нужно все рассказать Айоне, ей хотелось убежать куда-нибудь подальше. Это было бы признанием всех тонких намеков, которые бросала Айона насчет Криса, согласием со всеми осторожными вопросами о ее браке, — как же упорно она его отстаивала. Рассказать Айоне означало подтвердить, что все это время Мэри заблуждалась.

Ангус дал ей стакан воды и ничего не сказал.

Мэри набрала в легкие побольше воздуха.

— Сегодня утром я получила письмо от Криса. Я тебе говорила, что он в Косово. Ну вот, он хочет там остаться. — Она сглотнула. — Он, э-э… Он хочет оформить раздельное проживание.

Она посмотрела на Ангуса, чтобы увидеть его реакцию, но он нарочито устремил взгляд на стену, на огромную фотографию, которую Айона увеличила до размеров плаката, — там изображался закат над кружевным висячим мостом. Он подождал пару секунд на случай, если Мэри еще не договорила, а потом положил на ее руку свою и стал большим пальцем мягко гладить ее ладонь.

Его молчание немного смутило ее, потому что она привыкла встречать в таких случаях немедленную бурю женского сочувствия, соболезнований и осуждения. Но реакция Ангуса заставила ее почувствовать непривычное спокойствие, как будто он мог бы разобраться со всем тем, что ее мучило, расставить все на свои места. Мэри не могла бы даже представить, чтобы это мог сделать Джим, прославленный паникер; а потом у нее в голове как будто прочиталось: ведь за все годы с Крисом он не разу не дал ей почувствовать, что в состоянии контролировать ситуацию. Он, как мяч в игре, передавал ей все, по поводу чего нужно было принять решение, и она всегда брала это на себя, считая это своей обязанностью. И он до сих пор это делал, — он снова заставлял ее принимать решение.

— Мэри, как я тебе сочувствую, — наконец сказал Ангус, и она прикрыла глаза, ощутив явную печаль в его голосе. — Иди сюда. — Он протянул руки, и она упала в них, закрывая глаза, чтобы не полились слезы.

— Здесь это его письмо?

Мэри почувствовала, что он потянулся и взял ее сумочку, и кивнула, не желая смотреть в ту сторону.

— Может, мне самому прочитать? Тогда тебе не придется рассказывать.

Это было хорошо, потому что Ангус не стал бы вытягивать из нее подробности. Она прижалась головой к его подмышке и почувствовала, что все ее мышцы ослабли и размякли. Ноги у нее гудели от долгого хождения по паркам, в голове раздавались удары пульса. На него наверняка сильно давила тяжесть ее тела, привалившегося сбоку, но Ангус не жаловался и не пытался подвинуться, — он просто излучал тепло и спокойствие, как большой радиатор. От него исходил вполне различимый аромат дремлющего мужчины — очень мужественный запах, который еще не превратился в запах пота, — к нему добавлялась и нежная лимонная нота — гель для душа. Ангус не пользовался лосьоном после бритья, как бы не добивалась этого Айона, но мылся он часто.

Долгое время царила тишина — Ангус читал письмо Криса, а Мэри старалась не провалиться в забытье. Ей казалось, что он время от времени бормочет: «Гад!», хотя, возможно, это был звук ее собственной судорожной икоты. Наконец Ангус протяжно выдохнул, — она слышала, как воздух с шумом вылетал из его груди.

— Что он имел в виду под словами «католический опыт»? Он хотел сказать, что с ним многое происходит? Или что на него снисходят откровения, и он видит со всех сторон Богоматерь на ослике?

— Я думаю, он имел в виду катарсис.

Ангус фыркнул носом.

— Ну, как мне кажется, это слово тоже не совсем… Да, конечно, он наверняка испытал чувство вины.

Они еще несколько мгновений сидели молча, а снаружи доносился далекий шум проезжающих машин, грохот поездов. На кухне хлопнула маленькая дверца для кошек, и вошла Леди Кошка, как всегда шелковистая, если не считать торчавшей шерсти на ногах, — она явно гуляла по мокрой траве, и шерстка была похожа на бахрому на ковбойских брюках. Она крадучись прошла и села за радиатором.

— Что ты будешь теперь делать? — спросил он наконец.

Типично мужской вопрос. Губы Мэри улыбнулись, хотя она и не думала улыбаться, а в глазах все еще стояли слезы. Айона спросила бы, что она чувствует, Тамара — почему это произошло.

Она моргнула. Что она будет делать? А какой смысл теперь что-то делать? Конец. Конец игры.

Ну мать-перемать! Ты никогда не была такой бесхребетной.

Мэри сама удивилась словам, которые пришли ниоткуда и сорвались с ее губ.

— Думаю, он прав, нам нужно расстаться.

И она понимала, что это будет правильно, несмотря на все внутреннее сопротивление. Почему-то было легче сказать об этом Ангусу, а не кому-то другому. Он знал, что значит проиграть с достоинством, — в бизнесе не все складывается так, как тебе бы этого хотелось. Это не значило, что ты не пытался добиться своего.

— Знаешь, я никогда не думала, что у меня будут такие отношения в семье. Да наши отношения и на семью были не похожи, — он делал все, что ему захочется, а я обо всем заботилась за нас обоих.

Наступила напряженная пауза.

— Знаю, это как будто традиционная патриархальная семья, только наоборот, — рассказывала Мэри, — но мне-то хотелось чего-то более современного. Например, чтобы оба супруга жили в одной стране. И любили друг друга. — Она прикусила губу.

— Тебе не надо стараться быть красноречивой, — сказал Ангус. — Ты вообще можешь сейчас ничего не говорить. — Он погладил ее по голове; снова они сидели, не говоря ни слова.

Мэри не знала, что ей говорить, потому что чувства ее менялись каждые двадцать секунд, как сигналы светофора. Стоило ей подумать, будто чуть полегчало, как оказалось, что на самом деле она чувствует себя опустошенной. И еще она была рассержена. Очень рассержена.

Они долго сидели молча и слушали дождь. Наконец Ангус сказал:

— Знаешь, меня постоянно спрашивают, почему мы с Айоной не женаты. Все время. Вы все, коллеги на работе… — Он ненадолго остановился. — Ее мама.

Мэри посмотрела на него. Так оно и было. Она тоже не понимала, отчего они не женаты. Она чувствовала, самым постыдным образом, некоторое возмущение из-за того, что у Айоны и Ангуса была как раз такая семья, о которой она мечтала, а женаты они при этом не были. И это была, наверное, единственная сторона их отношений, о которой Айона ничего не рассказывала, — обычно она с удовольствием делилась с Мэри впечатлениями от того, как они отпраздновали годовщину знакомства, или с некоторым раздражением рассказывала, как ей надоели ласковые прозвища, которые придумывает Ангус. Айона, более чуткая, чем все остальные, в последнее время обходила эти темы. Но Ангус никогда не говорил об их отношениях с посторонними. Мэри была растрогана. Может быть, он старался, чтобы она не чувствовала себя так глупо и неловко. Он продолжал рассеянно гладить ее по волосам, как будто это была и не она, а Леди Кошка.

— Я знаю, что рассуждаю скучно и старомодно, но для меня очень важно все то, что связано с представлением о браке, и для тебя, я думаю, тоже. Брак — это не просто слова и несколько гимнов, от тебя требуется изменить свою жизнь. И раз уж ты собираешься отказаться от всех радостей независимой жизни, то нужно поверить, что делаешь это ради чего-то намного лучшего, и оглядываться уже нельзя. Никогда. Потому что все уже никогда не будет так, как раньше. Люди забывают: нужно чем-то жертвовать, чтобы добиться того, к чему стремишься. Оба должны изменить свою жизнь, и я просто не верю всем, кто это отрицает. Это необходимо, так ведь? Или зачем вообще тратить время?

Мэри не знала, что ответить, потому что сама думала точно так же. Кот Крейтон, который никогда не ходил гулять под дождем, вышел из-за дивана и уставился на нее, приготовившись к прыжку, — он хотел полежать в тепле. Мэри, повернув к нему лицо, медленно закрыла глаза, стараясь завоевать доверие кота. Он пристально посмотрел в ответ, но было трудно что-то понять в его взгляде.

— Знаешь, мне жаль говорить об этом, но я твердо убежден, что если ты собираешься жить по определенным правилам, то нужно знать, в чем они заключаются, и хотеть их выполнять, — тихо продолжал Ангус. — А мне, честно говоря, кажется, что вы с Крисом играли по разным правилам. Или только один из вас относился к правилам серьезно. Тебе так не кажется? Ты не возражаешь, что я говорю такие вещи? Супружеская неверность может заключаться не только в том, что человек спит с другими.

Он снова замолчал, и Мэри не знала, ожидает ли он от нее ответа. От поглаживания по голове ее тянуло в сон. От одной мысли, что придется покинуть дом Ангуса, такой теплый и спокойный, ей становилось не по себе. На какое-то время разговор с Ангусом заставил ее забыть про Айону — так давно не случалось беседовать с ним одним.

— Понимаешь, я чувствую не только уязвленное самолюбие, — сказала она. — Об этом я почти не думаю. Но тут речь идет обо всем, во что я верила. Мне кажется, как будто я всех подвела. Я все время думаю, — медленно говорила Мэри, озвучивая свои мысли, — что он явно не вступал в брак в том смысле, как это сделала я, и поэтому священных уз между нами нет, и будет не так уж страшно, если… — Она остановилась. Господи, будь у нее машина времени, она просто не дала бы всему этому произойти!

— Мэри, не отвечай, если не хочешь, но почему вы с Крисом поженились? — голос Ангуса был очень ласковым.

Она с трудом сглотнула и прижала руку ко лбу, чтобы остановить подступившие слезы.

— В десяти словах или даже короче? Э… Потому что… Потому что мы… — Мэри удрученно улыбнулась. — Не знаю.

Она стала вспоминать, пытаясь разобраться, какое же именно чувство она испытывала тогда на пляже, но все уже было забыто. В голову ей приходили только до боли знакомые фотографии, а не воспоминания, — и эти картинки были неподвижны.

Она перебирала события, стараясь понять, что же происходило между снимками из ее альбома. Всякая мысль о Крисе доставляла ей сейчас невероятную боль, и ее сознание как будто не желало вспомнить о нем хоть что-то хорошее. Рука Ангуса все так же неторопливо гладила ее по волосам, — возможно, он уже и сам этого не замечал, но ей не хотелось, чтобы он остановился, — так это ее успокаивало.

— А-а, — многозначительно произнес Ангус.

Мэри нахмурилась. Я не знаю, почему я вышла замуж? Вот этого она больше всего и боялась — согласиться со всеми язвительными и печальными прогнозами, касающимися ее брака. Из уважения к себе она должна была отыскать какие-то объяснения.

— Нет, нет, мы поженились, потому что в тот момент нам казалось, что нам это важно. Поэтому мы это сделали. Не нашлось человека, который остановил бы нас, стоя у дверей церкви, и, как мне кажется, в этом-то все и дело. Я всегда осознавала, что нам придется вернуться домой. И тогда мне казалось, что Крис тоже это понимает. — Она выдохнула со смешком. — Как и ты. А потом мы вернулись, и нас долгое время отвлекало все новое, что появилось в нашей жизни. Я получала профессиональную подготовку, он начал труд всей своей жизни — спасение человечества… Никто из нашей компании еще не поженился, и мы как бы и не знали, что нам следует делать. И в самом начале мы были счастливы. Честно.

Она очень давно отрепетировала про себя все эти слова. А теперь, когда она произносила их вслух, уже не чувствовала, что говорит о своем собственном прошлом. Рука, лежавшая у нее на голове, легонько почесала кожу, нажимая на какие-то точки, — Мэри подумала, что это точки рейки, потому что ее наполняли волны спокойствия.

— Счастливый брак не строится по каким-то определенным правилам, правда? Ты дружишь с какими-нибудь другими женатыми парами? — спросил Ангус. — Кто-нибудь, кто работает вместе с Крисом?

Мэри прикусила губу. Она понимала, к чему ведет Ангус, спасибо, — она отлично знала, какие отношения должны быть между мужем и женой. Разве не были уже более тридцати лет женаты ее родители, и разве не были они в состоянии разговаривать друг с другом законченными предложениями и нормальным тоном.

Но вслух она сказала:

— Да нет, на самом деле. Пара учителей из школы, но никого, с кем бы мы вместе проводили время. — Она услышала, что голос ее стал напряженным и обиженным.

— Ну вот… — Ангус тактично дал ей возможность самой сделать выводы.

— Нет. Нет. — Мэри отодвинула мысли о своих родителях. Не нужно вмешивать сюда родителей, а то она покажется совсем никудышной плаксой, которая даже ответственность за собственное замужество пытается переложить на кого-то еще. А любые рассуждения о родителях Криса, постоянно пререкавшихся из-за выплаты алиментов, прозвучат в ее устах просто мстительными выпадами. Разве не привыкла она всегда отстаивать себя сама? — Нет! Дело не в этом… Я просто не думаю, что…

Глаза снова наполнились слезами, и Мэри прикладывала все усилия, чтобы не расплакаться перед Ангусом.

— Не старайся его оправдать.

— Нет, я этого и не делаю. Семейные отношения могут быть счастливыми. Даже если каждый третий брак заканчивается разводом, это значит, что два других не распались, да? — яростно воскликнула она и почувствовала, что Ангус кивнул.

— Но, Мэри, ты же знаешь, никто не винит тебя за…

Мэри повернулась так, чтобы посмотреть Ангусу в лицо. Он глянул на нее, снял очки и сжал переносицу, и по выражению его умных голубых глаз было видно, как он переживает.

Она торопливо заговорила, не дав ему ничего сказать. Это очаровательное мужское сочувствие вот-вот заставит ее разрыдаться в духе Скарлетт О’Хара.

— Ангус, я не хочу, не говори, что все можно поправить. Я знаю правду, хотя о ней и очень трудно говорить. Если бы мне нравился Крис, я могла бы примириться с тем, что он больше меня не интересует. Между нами сложились бы отношения, которые тоже приносили бы радость. Но он мне не нравится. Мне кажется, что он думает только о себе, живет самообманом и служит только собственным интересам, и вообще он занудная жопа. Но это самая простая сторона вопроса. А сложная состоит в том, что и он обо мне думает совершенно то же самое, а еще в том, если быть совершенно откровенной с самой собой, что мне гордость не позволяет разрешить ему бросить меня, потому что он обещал любить меня вечно, и я не могу позволить ему так легкомысленно отнестись к таким обещаниям. Если я это допущу, получится, что я признаю, что он сам не верил в то, что обещал. И мне останется только согласиться, что все это время я была дурой. Поэтому я не могу его так просто отпустить. Господи, даже в пятнадцать лет я не позволила бы парню сообщить о том, что он бросил меня, в письме.

Снова оба долго молчали. Казалось, Ангус тщательно подбирает слова, стараясь пробраться через нагромождение слов, которые она наговорила. От вина, неловкости и потрясения Мэри и сама потеряла нить своих рассуждений, и ей совсем не хотелось, чтобы Ангус, юрист, логично указал ей на все несоответствия. Пару раз он открывал было рот, чтобы что-то сказать, потом останавливался. Но когда наконец заговорил, оказалось, что он вовсе не собирается кратко изложить все сказанное ею; голос был тихий и обеспокоенный.

— Ты откажешься дать ему развод, если поймешь, что будешь очень несчастна?

Мэри горестно кивнула.

— Вот чего я боюсь. Коленный рефлекс. Сама не знала, что могу быть такой дурой. Сегодня утром я только и желала, чтобы он исчез, я молилась, чтобы последние пять лет можно было просто забыть и не выносить всего того, что я сейчас чувствую. А теперь он заставляет меня что-то сделать, и я просто выхожу из себя от злости. — Она горько засмеялась. — Знаешь, я же молилась, чтобы это произошло — чтобы он, как по волшебству, исчез из моей жизни! Ну и смотри, как я на это отреагировала! Наверное, я схожу с ума!

Ангус вздохнул. Что он мог ей ответить? Все могло быть гораздо хуже?

— Ты не сходишь с ума, Мэри. Это самое тяжелое испытание из всех, что до сих пор выпадали на твою долю. Бедная, бедная. Иди сюда.

Ангус обхватил ее крепче и обнимал, невероятно благодарный судьбе, что на ее месте не оказалась Айона, — и еще он очень боялся, что когда-нибудь в будущем, которое он не в силах будет предугадать и предотвратить, и с Айоной может случиться то же самое.

Мэри зарылась головой ему под мышку — там было темно и мягко. Как бы ей сейчас было плохо, не будь у нее таких друзей? Как бы она справилась со всем этим, если бы было не с кем поделиться своей болью? Если бы у нее не было друзей, не было бы и ее. Ее накрыла волна теплых чувств, а снизу приливной волной поднималось горе, и, когда два этих потока встретились, она разразилась слезами.

Столько времени, столько уступок, и все впустую.

— Ну что ты, — сказал Ангус, гладя ее по всей спине. Мэри понимала, что он чувствует, как ее сотрясают детские всхлипы, но она слишком давно знала Ангуса, чтобы стыдиться этого, и плакала так, как никогда не смогла бы плакать при Айоне. Айона. Господи! От одной мысли о ее глазах, полных сострадания и тревоги, Мэри устыдилась самой себя, почувствовала себя глупой и униженной, но в глубине души она понимала, что в этом виновата никак не Айона, а она сама.

— Ну что ты. — Рука Ангуса лежала у нее между лопаток, и он погладил ее по волоскам на задней стороне шеи. — Мэри, пусть я и не знаток в таких делах, но ведь иногда все складывается не так, как надо, как бы мы ни старались. Случается, что выходит сплошная дрянь. И это не твоя вина. Это ничья вина. Но возможно, потом окажется, что ты за все это будешь благодарить судьбу. На это были свои причины. М-м?

«Я знала, что ты это скажешь, — подумала Мэри. — Никаких ложных обещаний, никаких сказок о том, что на следующее утро все будет хорошо, — только чисто практические доводы».

Она искала слова, чтобы выразить свои чувства, то, как она благодарна ему за утешение, но думать могла только о том, как хорошо было бы остаться в этой безмятежной темноте как можно дольше. Не отрываться от него.

Но Ангус уже взял ее за подбородок и повернул к себе, возможно, чтобы убедиться, что она не потеряла сознание, и, когда она увидела выражение сочувствия на его усталом лице, сердце ее сжалось от мысли о том, чего ей не посчастливилось иметь, и она закрыла глаза, сдерживая слезы, но чувствовала, что они все равно катятся из-под сомкнутых век.

— Ох, бедняжка Мэри, — пробормотал он.

Сама не понимая, что делает, Мэри подняла голову и, все еще слегка икая от слез, поцеловала Ангуса в губы. В закрытых глазах стояла бархатная темнота, и ей казалось, что единственным органом восприятия стали ее губы; дотянувшись, ничего не видя, до его лица, она провела губами по подбородку и только потом нащупала мягкий и уверенный рот. Кожа была колючей — к ночи уже отросла заметная щетина, а губы, которые оказались мягче, чем она представляла

— когда это она представляла, какие у Ангуса губы? —

разжались от удивления и поцеловали ее в ответ. В голове у нее все перестало плыть, когда она прикоснулась к нему, и Мэри отключила все остальные ощущения, чувствуя, как ее окутывает слабость и податливость. Было приятно тонуть и понимать, что не она одна совершает ошибку, и она с готовностью тонула в Ангусе, и все ее чувства сосредоточились на его губах; он был единственным, что она чувствовала, вдыхала и ощущала на вкус. От нее самой ничего не осталось. Она хотела скрыться внутри него, — пусть он положит ее в карман или спрячет в ладони.

Но при этом совершенно ясно Мэри понимала — она знала это с того самого момента, как почувствовала его влажный и мягкий рот, — что этот момент обязательно закончится, и, пусть сейчас ей в миллион раз лучше, когда все закончится, ей станет намного хуже.

Мэри не знала, сколько длился их поцелуй, — она печально подумала, что ее уже давно не целовал никто, хоть сколько-нибудь прилично это умеющий, — а потом она все оборвала, еще не успев подумать, что надо остановиться. Когда она оторвалась от его губ, ее охватило такое же леденящее чувство утраты, как утром, когда она шагнула из-под горячего душа в холодную ванную комнату.

Мэри не открывала глаз.

— Господи, мне так неловко, Ангус, — искренне сказала она. — Я просто не представляю, что со мной…

Это клише вызвало у нее улыбку, хотя улыбаться вовсе не тянуло.

— Нет, не беспокойся, — услышала она голос Ангуса, как будто издалека. — Это… Я бы не стал об этом беспокоиться.

А случалось ли с ним такое раньше? Может быть, у практичного и ответственного Ангуса были и такие стороны, о которых никто из них не знал?

Мэри от любопытства открыла глаза и тут же пожалела об этом. Он смотрел на стоявшую на книжной полке фотографию Айоны в день вручения дипломов. Выражение его лица снова напоминало большую добрую собаку. И хотя он не оттолкнул ее — для такого Ангус был слишком вежлив, — она решила больше не компрометировать его и села, под предлогом того, что решила поднять платок с пола.

Они молчали, и она заметила, что дождь стал сильнее, и в потолочное окно ударялись капли, тяжелые, как шарики из подшипников.

— Хм-м, — начала было она, чувствуя, что должна что-то сказать, но потом замолчала, не находя слов. Она не хотела возвращаться домой, хотя понимала, что должна это предложить. Она знала, что не стоит здесь оставаться, хотя Ангус наверняка чувствует, что должен ее пригласить. Куда она еще могла бы пойти, но не объяснять при этом, почему не может вернуться домой? Внутри у нее закружилось отчаянное чувство, и она вспомнила, что в этом-то и состоит весь ужас расставаний — ты больше не можешь спокойно оставаться дома одна.

Решение за нее принял Ангус.

— Мэри, тебе нельзя сейчас возвращаться домой, — сказал он.

Даже если бы ее не успокоило само это доброе приглашение, то убедило бы тепло его красивого шоколадного голоса.

Он встал и взъерошил руками волосы — теперь они торчали спутанными прядками. Мэри не смогла удержаться и украдкой глянула на его пижамные штаны, стараясь заметить что-то, выдающее его вину.

— Ты пережила тяжелое потрясение, и Айона никогда не простит мне, если я отпущу тебя домой.

Оба уловили иронию, скрытую в этих словах, и отвели глаза.

Ангус галантно продолжал болтать, чтобы не заставлять ее смутиться еще сильнее, — впрочем, она была так измучена, что уже готова была провалиться в забытье прямо там, где сидела.

— Так что, хм, слушай, может быть, ты поспишь здесь на диване, а утром я тебя отвезу домой?

— Как это мило с твоей стороны, Ангус, — пробормотала она. Глаза у нее слипались, и подходящие фразы давались с трудом. Мэри была пьяна, но это не помогало.

— Хорошо, ладно, — сказал он, — без проблем. Подожди минуту, — и он начал собирать раскиданные по полу бумаги и приводить их в порядок. Глядя на некоторые из них, он шепотом ругался. Мэри хотела что-нибудь сделать, или сказать какие-то благодарные слова, или сострить, — все что угодно, лишь бы забыть то, что только что произошло, — но она ничего не могла сказать. Вместо этого она позволила своим векам сомкнуться, и ее начал убаюкивать звук его шагов и шорох бумаги.

Она услышала, как он зашторил окна, выключил лампы в коридоре, и на веки ей падал уже не такой яркий свет. Потом одна из кошек требовательно и сердито замяукала, и Ангус пошел на кухню и стал искать по шкафам кошачий корм. На диване было так тепло. Она слышала, как он шепотом разговаривает с кошками, называет их своими маленькими друзьями, — или это он бормочет ее имя?

— Мэри? Мэри?

Она с трудом разлепила один глаз. Поначалу взгляд было не сфокусировать. Казалось, что Ангус ужасно далеко, и она могла только нечетко различить клетчатый рисунок на ткани.

Ангус склонился и заговорил.

— Мэри, что мне сказать про тебя Айоне? Ты хочешь, чтобы я ей все объяснил? Или ты сама?..

Она закрыла глаз — какой же замечательный у Айоны мужчина, какая замечательная жизнь — и подавила в себе этот гадкий приступ зависти.

— Не знаю. — Потом она с некоторым усилием открыла оба глаза и покусала нижнюю губу.

Ангус заметил, что под зеленым одеялом Мэри казалась совсем крошечной, изможденной. Как будто перепуганная десятилетняя девочка, исполненная решимости.

— Нет, — сказала она — к ней уже возвращался волевой дух. — Скажи ей, что я здесь из-за Криса, а все остальное я ей расскажу, когда пойму, о чем говорить.

— Хорошо. — Ангус подоткнул одеяло вокруг ее ног. — Я поставил здесь кружку с водой на случай, если ночью захочешь пить.

«Как тактично», — подумала Мэри.

— Не переверни ее только, — продолжал он. — И не пугайся, если кошка придет и ляжет на тебя спать — они могут принять тебя за Айону.

— Айона спит на диване?

— Когда я храплю. А это бывает редко.

Мэри улыбнулась.

— А это одеяло по чистой случайности оказалось за диваном?

Ангус улыбнулся в ответ.

— Ладно. Это бывает раза два в неделю.

Примерно с минуту они молчали и грустно смотрели друг на друга, и Мэри почувствовала пронзительную благодарность за эту долгую дружбу, — им не надо было ни о чем спрашивать друг друга. Но откуда же эти неуместные и необъяснимые чувственные поцелуи?

— Спасибо, — прошептала она.

— Не за что, — машинально ответил Ангус и подложил ей руку под щеку. Она почувствовала его твер дые мозоли — от работы? от домашних дел? Или он все еще занимается греблей? Рука мужчины. Он глядел очень хмуро. — Мне действительно жаль, что у тебя с Крисом такое произошло.

— Я знаю. — Она должна была что-то сказать; нельзя было просто оставить допущенную неосторожность призраком бродить между ними, — их молчание только придаст произошедшему особый смысл. Но в голове у нее были только отдельные слова — ни одного красивого предложения, даже ни одного законченного. А то, что она сделала, было не из тех мелких оплошностей, за которые можно извиниться в двух словах. — Ангус? — Она не продолжала, и слово повисло в воздухе.

Ангус издал какой-то невнятный звук с выражением несогласия, наклонился и поцеловал ее в лоб. Его губы прикоснулись к ней мягко, как кошачья лапка. Снова она почувствовала запах сонного мужчины, недавно принявшего ванну.

— Не надо. Мы друзья, Мэри, — сказал он, дыша ей в волосы. — И всегда ими останемся. Договорились? А теперь спи.

Мэри благодарно закрыла глаза. «Завтра наступит первый день», — думала она, проваливаясь в сон.

Потому что сегодня был последний.