На Никитской Малой, двадцать девять Дом стоит, как серый обелиск. Я прошу мне на слово поверить — Есть в нём скрытый небольшой изыск. Женских лиц лепнина у парадных И литьё решёток строгий ряд. Словно в гротах бережно-опрятных Девы обнажённые стоят. Нимфа наготу свою прикрыла, Будто дерзко кто-то напугал. А другая – всю себя омыла, Совершая сложный ритуал. Вот весна – и та дождями мочит, — Мраморным девчонкам неуют. А зима метелью заморочит… Бедным нимфам не найти приют. Я достану валенки, пальтишки, Варежки для нимфочек найду. Здешние понравятся мальчишки — Влюбятся на счастье, на беду.

Я читал запоем книги, Даже ночью с фонарём. Их героев видел лики, Спал, когда за партой днём. И одна такая книга — Для меня победы стяг, Рабства показав вериги. Называется «Спартак». Кровь, арена, рёв плебеев, Звон мечей, доспехов стук. Он один среди «пигмеев», Как ему здесь нужен друг. Звал к свободе гладиатор, За собой повёл рабов. Полководец – не оратор, Но вселял к себе любовь. Храбро бился, не сдавался. На одно колено став, Погибая, защищался, Свято веря, что он прав. Этот образ воплотился В современной жизни так — В спорте заново родился Славным обществом «Спартак».

Душно в летней электричке, Многие стоят. Кто-то дремлет по привычке, Что-то говорят. Вдруг как будто голос свыше — Верхний скрипки звук. Гомон стал намного тише, И колёсный стук. Парень, скрипка и Огинский, В сердце боль-тоска. Старый полонез нам близкий — Прошлые века. В нём прощание с отчизной — Может, навсегда. Очень грустно, но не тризна — Горькая беда. Там восстание Костюшко, Польши передел. Скверная судьба-подружка — Беженца удел. А народ, что был в вагоне, Скрипке той внимал. И скрипач, как на амвоне К высшему взывал.

Очень жарко, летний день. Влаги просит вся натура. Лишь фонтан заменит тень, Там сегодня десантура. День такой по всей стране, Всей России креатура. Наши до конца, вполне, — «Мальчики» из десантуры. «Тельник», голубой берет И спортивная фигура. Каждый воин – как атлет. Вот что значит десантура! Небо, ветер, парашют, Бренд – крылатая пехота. Дома писем ваших ждут, Так увидеть вас охота. Наша гордость, наш оплот И пророк на колеснице. Наша армия, наш флот, Как копьё в святой деснице.

В прошлом я бывал не раз в Коканде. Помню – чай пил в старой чайхане. Там чайханщик, словно по команде, Чайник с пиалой поставил мне. Рядом на помосте, что с коврами Старыми, затёртыми до дыр, Достархан с восточными дарами. Аксакалы собрались на пир. В тюбетейках, стёганых халатах, Опояска – свёрнутый платок. Трое старцев мудрых бородатых Подводили жизненный итог. Славили Аллаха, Магомета, Так велел им пращуров закон. Вдруг слова из Ветхого Завета… Словно среди них царь Соломон. Всё пройдёт – хорошее и горе, Кетменём знай камни подгребай. Всё Его вокруг послушно воле; Каждый в себе носит ад и рай. Чай остыл, остыла и лепёшка, И чайханщик сдачу дать забыл. К дому пролегла моя дорожка, Господи, хватило б только сил.

Я постоянно ездил в Ленинград, А в Петербурге не бывал ни разу. Мне этот город полюбился сразу, Я первой встрече был донельзя рад. Изысканный и чопорный всегда, Он только для меня стал Петербургом. Таинственным, безумным драматургом, В котором жить не буду никогда. Вы не упрётесь там лицом в тупик. Он соразмерен, всюду «прешпектива». И нет ему нигде альтернативы, Бывает сумрачен и ярок вмиг. Нева, мосты, каналы и гранит. Весь город русской классикой «исхожен». Прямолинеен, горделиво сложен, Вас отвергает и к себе манит. Растрелли, Воронихин, Монферран — Дворцы, их колоннады и соборы. Вдруг вспомнились мне Воробьёвы горы И лип цветущих ласковый дурман. Я был на площади Пяти углов, Но захотел домой, на Сивцев Вражек. Не надо вкусу моему поблажек, Простились мы, Нева, с тобой без слов. Я вспоминаю часто те года — Мой Петербург и все его каналы. Вошёл он в счастье жизни той анналы, Но утекает каждый день вода.

Юность, море, Карадаг и небо — Всё сплелось тогда, тем летом, Озарилось чудным светом, Видно, верил в это счастье слепо. На вершине Карадага птицей Ты паришь и ты мечтаешь, И от счастья словно таешь, Этой сини став одной частицей. Кажется – кораблики, как спички, Бухта сердоликом манит. Молодость моя не канет. Чайки – как стихов чужих странички. В шаге от меня стоял Волошин. Здешний он хозяин Карадага. Это его солнечная сага, Где лишь светлый эпилог возможен.

Эх, гитара! Тебя я люблю, Всё скажу о себе без утайки. Только ты душу знаешь мою, А ещё я люблю балалайку. Как мне близок гитарный распев, Сумасшедший крик раненой чайки, Этот звук, расслабляющий дев, И раскатная трель балалайки. Окуджава, Высоцкого хрип, Всех идальго гитарные байки. Шапка оземь, а может, и всхлип Под кабацкий припев балалайки. Если скажут мне вдруг: «Выбирай! Всё, приехали, старый всезнайка…» Я отвечу: «Коль можно – мне в рай Под гитару, а с ней балалайку».