У племени Ямбы. — Большая хижина. — Лакомое блюдо. — Наши развлечения. — Бруно.

НЕЗАМЕТНО мы добрались до залива. Племя Ямбы встретило нас с большой радостью. Туземцы хорошо отнеслись к белым девушкам. По их понятиям это были мои «жены».

— Теперь, — говорили они, — великий белый вождь не покинет нас. Он останется жить с нами.

Моя хижина успела сгореть за время моего отсутствия. Пожары здесь вообще случались часто. Временно мы поместились в травяном шалаше.

Девушки продолжали бояться туземцев. Они никак не могли преодолеть этого страха. Им постоянно мерещились ночные нападения, новое похищение и всякие ужасы. Я решил тогда построить для них хорошую хижину, такую, чтобы они чувствовали себя в ней в полной безопасности. Постройка бревенчатой хижины была в тех местах делом неслыханным. Но я все же приступил к этой постройке. Нужно же было мне успокоить хоть как-нибудь этих трусих.

Долго шла постройка. Я наволок, с помощью туземцев, кучу стволов деревьев, целые вороха коры и травы. Бревенчатые стены были прикрыты еще и корой, а крышу я сделал из травы. Хижина вышла не плохая. Конечно, она не была похожа на самую плохую избу, она была во много раз хуже. Но в наших условиях и это было хорошо.

В хижине было три комнаты, кое-как разгороженных бревешками и корой. Одна комната для девушек, одна — мне с Ямбой, а третья — общая. К хижине я пристроил навес. Это была наша «веранда». Издали эта хижина походила на какой-то ворох бревен, хвороста, коры и травы. Но жить в ней было можно.

Не скрою, девушки были очень разочарованы, когда увидели эту «знаменитую» хижину. Они ожидали совсем другого. Всю ночь они горько плакали. Ведь они ждали чего-то вроде «настоящего» дома. Потом они долго извинялись передо мной за эти слезы. Они не хотели огорчить меня своей неблагодарностью. Но удержаться от слез они не могли.

Я всячески старался облегчить и скрасить им жизнь. Я не поленился даже съездить на один из островов за несколько дней пути. Там у меня было спрятано под кучей коры немного зерен пшеницы. Я положил их туда еще в те давние времена, когда ехал с Ямбой и ее семейством с своего песчаного островка на материк. Я разыскал эту пшеницу, привез ее домой. Здесь я посеял ее. Девушки очень обрадовались этому растению. Они не могли дождаться, когда пшеница вызреет, и съедали ее еще совсем зеленой.

Понемножку они начинали привыкать к новой жизни. Я сделал для них несколько «стульев» и «стол». Моя «мебель» была очень неуклюжа. Ведь кроме топора у меня ничего не было, не было ни одного гвоздя. Я обтесал кое-как несколько чурбаков — вот и стулья. А столом служил большой пень, вывороченный с корнями. Обрубленные корни заменяли ножки. Стол был прочный (сломать его было никак нельзя), но такой тяжелый, что мы едва-едва втащили его в хижину.

Часто по вечерам мы вели длинные разговоры. Всегда об одном и том же — о возвращении на родину. Но мы не только разговаривали, мы и готовились к этому путешествию. Мы делали небольшие прогулки. Нужно было приучить девушек ходить. Однажды я сказал, что нам нужно будет добраться до порта Эссингтона или же отправиться сухим путем разыскивать порт Дарвин. Мои англичанки решительно запротестовали, а потом сознались, что боятся идти так далеко. Их страх перед чернокожими еще не прошел до сих пор.

Кроме разговоров мы занимались по вечерам пением, декламацией стихов. Я изготовил нечто вроде скрипки, струнами которой служили жилы кенгуру, а смычок был сделан из моих волос. На этой скрипке я пиликал по вечерам. Звуки были не из приятных, но чернокожие приходили от них в дикий восторг.

Наша хижина понемногу становилась все больше и больше похожей на жилье белого человека. Мы обтянули ее стены изнутри корой дерева «папайя», она была красивого красно-бурого цвета. Из травы сплели небольшие цыновки, которые и разложили на земляном полу.

Англичанки постоянно приносили много цветов.

Мы ставили их в самодельные «вазы», выдолбленные из обрубков дерева.

Племя Ямбы нередко уходило кочевать. Мы не хотели покидать своей хижинки (точнее — не хотели девушки) и подолгу оставались на берегу одни. Иногда нас навещали чернокожие соседних племен. Мы старались всячески их развлечь, чтобы показать свою радость от встречи.

Особенно удивлял чернокожих своими выходками Бруно. Он хорошо кувыркался через голову, ходил на задних лапах. Все это приводило дикарей в восторг. Занимал их и заливчатый лай Бруно. Тамошние дикие собаки — «динго» скорее выли, чем лаяли. Звук лая был незнаком чернокожим и всегда сильно поражал их. Немало поражали туземцев и охотничьи таланты Бруно. Многие из них постоянно просили меня, чтобы я подарил им эту собаку. Я старался всячески прекращать такие разговоры. Подарить им Бруно я не мог, а прямого отказа избегал.

Во время дальних прогулок мне приходилось держать Бруно около себя. Дело в том, что туземцы, увидевшие его впервые, принимали Бруно за дикого зверя (он совсем не был похож на собак туземцев, мало отличавшихся по виду от диких собак «динго») и пытались заколоть его копьем. Только ловкость и увертливость спасали Бруно во многих таких случаях.

Мы часто ловили рыбу сетями или били ее острогой. Редкий день мы не ели свежей рыбы за завтраком или обедом. А кроме рыбы море доставляло нам и ракушки, вроде устриц, и моллюсков, и разнообразных морских раков. Ямба готовила очень вкусное блюдо из корней и стеблей водяной лилии. Из зерен кое-каких диких злаков мы готовили даже муку. Мы растирали зерна между большими камнями. Из муки пекли лепешки и даже пироги. Разнообразные плоды, ягоды, орехи — все это было в изобилии. На кухонные дела у нас и уходила большая часть дня. То нужно было ловить рыбу, то собирать ракушки, то идти за кореньями, плодами, ягодами. День проходил незаметно. Мы были, пожалуй, даже счастливы, по крайней мере настолько, насколько это было возможно в нашем положении.