Великий футболист и тренер Николай Петрович Старостин говорил: «Люби “Спартак” в себе, а не себя в “Спартаке”. Думаю, это в полной мере можно отнести и к радиостанции “Эхо Москвы”».

Каждый год перед 22 августа в объявлении о предстоящем празднике «Эха» есть приписка «Помните, бывших «эховцев» не бывает». Это правда. «Эхо Москвы» – это своего рода неизлечимая болезнь, возможно, редкий вид психического расстройства. В моем случае даже немного стокгольмский синдром. Здесь могут работать далеко не все, зато если ты прижился на «Эхе», у тебя есть новая безумная семья. На чем держится эта атмосфера, я не очень понимаю. На людях? Но люди приходят и уходят, и не так много тех, кто работает все 25 лет. На бессменном Алексее Венедиктове? Наверное, в какой-то (значительной степени) на нем. Однако во время его поездок ничего у нас не разваливается, а напротив (уж простите, Алексей Алексеевич), работает четко и профессионально. Остается думать, что радиостанция – это само по себе живое существо. Ну а как еще? Помню, во время одной из программ «Разбор полета» над спикером-единоросом взорвался софит. И я ему в прямом эфире сказала, что лампочка, похоже, предпочла покончить жизнь самоубийством, чем продолжать его слушать.

За 25 лет «Эхо» менялось и оставалось неизменным. Я тут буквально выросла, так как пришла на радио еще будучи школьницей. А вот моя подруга Ира Воробьева пришла к нам, уже имея опыт работы в других СМИ. Помню, там был настоящий скандал с ее увольнением. И у нас Ирка оказалась в центре внимания. Она была жуткой зазнайкой. Боже, как я ее не любила! Но спустя какое-то время мы все же решили, что в интересах мирного населения нам лучше дружить. Да и радиостанцию вдвоем завоевать проще.

Наших ровесников на «Эхе» немало. Если угодно, у нас тут целое поколение next. Мы (надеюсь, мои друзья и коллеги простят мне это обобщение) пришли сюда, когда «Эхо» уже было брендом, гарантом профессионализма и одной из лучших школ журналистики. Нам, которым сейчас около 30 или слегка за 30, очень повезло с этой школой. Мы не работали в советских СМИ, мы плохо помним или не помним вовсе советское время. Для нас это лишь документы эпохи, которые нужно изучать в образовательных целях. Журналистика для нас – это другие фамилии и стандарты. И надо сказать, что на «Эхе» за соблюдением этих стандартов строго следят. Спросите у любого сотрудника службы информации, с каким трепетом он нес свои подводки главе этой службы Владимиру Викторовичу Варфоломееву, когда тот был на новостях. Вряд ли он снисходительно рассмеялся бы фразе «участники несанкционированного пикета, задержанные накануне за участие в несанкционированном пикете». Это, кстати, одна из моих первых подводок. В свое оправдание могу сказать лишь то, что было в 7 утра, и я слишком долго не могла решить, куда вставить этот пикет: в начало предложения или в конец.

Однако если ты проходишь этот испытательный срок, если ты быстро учишься, у тебя получается, ты чувствуешь новости, то ты становишься частью команды. Важным элементом отлаженного механизма. При любом форс-мажоре, будь то теракты в московском метро, крушение самолета Качиньского или убийство Бориса Немцова, наши ведущие, новостники, корреспонденты, инфорефенты и выпускающие редакторы работают четко и быстро. Это потом мы с Воробьевой сядем на ступеньках метро, и я начну рыдать, а она очень быстро приведет меня в чувство. Да, спустя некоторое время она сама начнет плакать, и уже я буду говорить ей, что надо работать дальше. Кстати, еще одна штука на «Эхе» – работа никогда не заканчивается (конечно, так бывает и в других СМИ). С той же Воробьевой мы в наш общий выходной сорвались на место убийства полковника Буданова. Мы проснулись у меня после суровой пьянки-гулянки. И за завтраком прочитали новости. Выяснилось, что убийство совершено буквально в 10 минутах езды от моего дома. Мы просто прыгнули в машину и поехали. Фотографировали для сайта, выходили в эфир, шутили над какой-то девочкой, которая не знала, кто такой Владимир Маркин (спикер СК). Плохо помню, почему мы решили ломиться через кусты, кажется, вслед за Орханом Джемалем, а в итоге, нашли еще не огороженное милицией место, где убийцы бросили свой автомобиль, и нас от этой машины отгоняли криминалисты.

Такие журналистские байки можно рассказывать долго. Было и весело, и нелепо, и страшно. У каждого свои рассказы. У наших старших коллег – истории про Чечню, у нас – про Майдан и Донбасс. У них – Юшенков и Старовойтова. У нас – Политковская и Немцов. Мы стараемся поддерживать авторитет и профессионализм «Эха». И я надеюсь, что отцы-основатели «Эха» гордятся нами.

Сейчас наше поколение next в сложной ситуации. Мир, наш журналистский мир, в котором мы росли, делали эфирные карьеры, отстаивали свой стиль или какие-то темы (лично я еще отстаивала свое права смеяться в эфире), стал другим. Да и сама страна стала другой. И вновь стало понятно, что мы-то никогда в цензурно-советских условиях не работали. Вряд ли 10 лет назад я могла представить, что сразу после интервью буквально у меня из рук полиция будет забирать в отделение Алексея Навального. Впрочем, что его загрузят в автозак аккурат во время прямого эфира с моим мобильником в руке, я тоже никогда бы не подумала. Сложно было бы представить, что один из федеральных чиновников скажет мне «не советуют к вам приходить, вы какие-то слишком маргинальные, у вас там оппозиция выступает». Но «Эхо» держится за свою 25-летнюю историю, за свой авторитет. Пока что получается.

Венедиктов часто повторяет, что мы на войне. Спустя 13 лет счастливой журналистской жизни, приходится признаться самой себе: да, мы на войне. Ok, this is Sparta!