— Люблю тебя, Петра творенье, люблю твой строгий, стройный вид…

Милый Алексей Викторович, кудесник мой добрый, душа приволжского питомника эрдельтерьеров и неофициальный глава советских эрделистов, зажегший во мне страсть к эрделям и преподнесший в свое время поистине царский подарок — мою Снукки… Мы снова с ним встретились; на сей раз — в Ленинграде. Мы прогуливались по набережной Невы, а он декламировал торжественно, с чувством:

— … Невы державное теченье, береговой ее гранит, твоих оград узор чугунный… Здорово это написал Александр Сергеич!

Он остановился, чтобы перевести дух.

Я знал, что Алексей Викторович любит стихи, поэзию в самом широком смысле, и это делало его в моих глазах особенно привлекательным. Человек начитанный, образованный, он был кладезем знаний не только там, где речь шла о собаках.

Почему-то иногда собаководов представляют некультурными людьми. Мои друзья служили живым опровержением этой точки зрения, выражавшей мнение ограниченных обывателей. И, к слову, ведь собака сама по себе прекрасное создание и учит прекрасному — не в том ли и магическая, притягательная сила собаководства? Ведь не секрет: кто однажды взял собаку, уже не может жить без нее.

Каждая встреча с таким человеком, как Алексей Викторович, прибавляла что-то и мне. Что? Не всегда можно ответить на такой вопрос. Почему человеку нужно общение с единомышленниками?

…Мимо нас прошли женщина с небольшой рыжей собачкой, затем пограничник. Алексей Викторович проводил их долгим взглядом.

— Вы помните собачьи романы Джека Лондона? — без всякого перехода неожиданно обратился он ко мне. — «Джерри-островитянин», «Майкель, брат Джерри»… Помните, конечно. А какой породы Джерри, знаете? Не знаете. То-то и оно, читаете, а не вдумываетесь. Э-э, голубчик, это не похоже на вас. Где-то там есть указание: ирландский терьер; но, по-моему, это неправильно. Мне кажется, Лондон ошибался. Ведь Джерри и Майкель были приучены ловить беглых рабов, вести охоту на чернокожих, а ирландский терьер некрупная собака… вроде этой, что прошла. Вероятно, это был все-таки эрдельтерьер. И по описанию очень похоже на эрдельтерьера… Хотя, должен сказать, ирландский терьер тоже чудесный пес. Как все терьеры, бесстрашный и смелый…

Породы собак — большие и крошки… Есть доги — быки, есть болонки — блошки! —

принялся он снова декламировать. Я слушал, а перед глазами сразу встало недавнее событие — как Снукки повела облаву на браконьера.

Но друг мой Тим не будет побит! Пускай у врага его грозный вид… «Давай!» — гаркнет Тим. — «Я еще не убит!» — Правда, хорошо?
Ему безразличен противника рост. Встретив — Тим гордо поднимет свой хвост. Следы побед — шрамы на ушах… Чем он не Робин Гуд храбрый, в лесах? Собака — герой, незнаком ей страх!

Вот те раз! Давно ли Алексей Викторович всячески нахваливал эрделей, можно сказать, это был его «пунктик» — эрдели; когда-то он «открыл» мне эрделей; теперь, похоже, хочет «заразить» еще… К чему он завел речь об ирландских терьерах: чтоб поразить, расширить мой кругозор? Впрочем, разве не все собаки хороши? Когда спрашивают, к примеру, меня, какая порода лучше, я затрудняюсь ответить. Есть ли «плохие» породы?!

Может быть, теперь я захочу взять «ирландца»?!

— Я вот о чем думаю: почему мы применяем для служебных целей только крупных собак? А ирландский терьер? Фокс? Да, и фокс. Вы скажете: фокс — охотничья собака. Ну и что? Вы знаете, фокс отлично идет по службе связи, собака портативная, в кавалерии — сунул в сумку, приторочил к седлу и марш-марш!..

Алексей Викторович как в воду глядел. Война подтвердила справедливость его слов: на фронте, в подразделениях советских инженерных войск, работали все собаки, вплоть до дворняжек.

До последнего вздоха будет Тим мой! Скребясь и скуля, будет ждать меня! Хоть тысячу лет будет ждать меня! — До самых врат смерти дойдет он со мной. Я в них войду… и он с этого дня.

закончил Алексей Викторович стихотворение, пока я размышлял над сказанным.

— Джон Муррей. «Том, ирландский терьер». Правда, хорошо?

— Сколько вам лет? — сорвалось у меня с языка.

— Пятьдесят седьмой, голубчик, пятьдесят седьмой.

Вы, читатель, уже, конечно, догадались, зачем мы приехали в Ленинград. На выставку. На очередную всесоюзную выставку. В предвоенные годы стало традицией устраивать выставки в разных городах, увы, традицией недолгой. Всесоюзные выставки были в Москве, Тбилиси… Теперь настал черед Ленинграда.

Нашему приезду предшествовал разговор в клубе. «День добрейший», как мы за глаза прозвали начальника клуба за его привычку приветствовать всех этими словами, привез нам из Москвы известие, что всесоюзная выставка будет в Ленинграде.

— А что у нас, на Урале, значит, откладывается? — разочарованно спросил кто-то. Все мы с нетерпением ждали, когда всесоюзный смотр служебного собаководства состоится в Свердловске.

— Да, придется еще повременить, — отвечал Сергей Александрович. — Ленинграду отдано предпочтение по вполне понятной причине… вы понимаете?

Мы все в знак того, что понимаем, наклонили головы. Каждому сразу вспомнилась прошедшая суровая зима.

Война уже бушевала в Европе. Краем она коснулась и нас. Недавно отгремели бои на Карельском перешейке, сделавшие Ленинград прифронтовым городом. С тем большим волнением съезжались мы сюда, в этот город с его неповторимыми архитектурными ансамблями и еще более неповторимой историей. И конечно, можно понять чувство, с каким мы ходили по городу.

Ленинградцев всегда отличали культура, вежливость. Собаководство ленинградское тоже было на высоте. Здесь был создан один из первых в стране питомников служебных собак; если гордостью Тбилисской выставки явились кавказские овчарки, то Ленинград мог блеснуть разнообразием пород, эрделями в том числе — они там появились раньше, чем где-либо. У Алексея Викторовича, кроме того, был свой интерес: ведь здесь жила «его» Чичи-Рикасоли, дочка Риппера и Даунтлесс, родная сестра моей Снукки, одним или двумя пометами старше. Правда, Рикасоли была, что говорится, на возрасте и давно не выставлялась на ринге, но Алексей Викторович продолжал поддерживать добрые отношения с ее хозяйкой, балериной Академического театра имени Кирова. Замечу, что эта особенность — «родниться» на всю жизнь, обзаводясь многочисленными надежными друзьями и союзниками, — едва ли тоже не одна из привлекательнейших сторон собаководства.

На Алексее Викторовиче также лежала обязанность — он должен был принимать участие в судействе эрделей.

Мы побывали у памятника Собаке, поставленного великим Павловым около института, где протекла часть жизни ученого. Знаменитый памятник! Рассказывают, что Иван Петрович сам предложил идею монумента и руководил его сооружением. На круглом постаменте — дог… Как он похож на Джерку! Я поразился. Разве что чуть «суше» шея. Даже уши купированы так же. (Уши догам купируют по-разному, иногда покороче, иногда — подлиннее; у Джери были короткие уши.) На минуту представилось, что это Джери… Право, какая собака не заслужила памятника в сердце своего хозяина! Но почему дог? Ведь Павлов никогда не производил опыты на породистых собаках, тем более на догах. Говорят, дог был выбран им как олицетворение собачьей красоты, преданности и силы.

Памятник стоит в густом зеленом скверике. Ленинградские товарищи говорят: зимой к нему всегда протоптана дорожка.

Иногда его путают с другим, стоящим в Колтушах. Так повторяю, памятник Собаке стоит в самом Ленинграде, в тупичке, недалеко от проспекта Кирова, а в Колтушах — другой, уже самому И. П. Павлову, и тоже с собакой.

Казалось, верный пес навечно застыл тут, бессменно охраняя место, где работал гениальный ученый…

…Бухнула пушка в Петропавловской крепости.

Полдень. Алексей Викторович сказал:

— Когда в Москве начинают бить куранты, здесь стреляет пушка… Разве это не символично? Город стоит на страже…

Под сводами исторической арки ворковали голуби, ребятишки и пожилые женщины рассыпали для птиц корм — пшено, старательно вытрясая его из покупных кулечков. Могло ли нам прийти в голову, что не пройдет и двух лет, как вместо этого мирного воркования над величавым городом будут раздаваться свист снарядов и гулкие разрывы бомб, баррикады из мешков с песком закроют витрины магазинов и памятники, в городе не останется ни одной кошки, ни одной собаки, ни воробья, ни голубя, цепкая костлявая рука голода стиснет Ленинград безжалостно, но героический город не сдастся, выстоит, наперекор всем расчетам врага. Да, зловещее зарево второй мировой войны уже полыхало на Западе, но как-то не верилось, не хотелось думать, что она может прийти к нам.